Киселев Валерий. Заплачено кровью

   К Новицкому подбежал связной и майор, пожав Кладову и его расчету руки, пошел к стоявшим неподалеку коням.
   В этот же день, после полудня, две батареи старшего лейтенанта Яскевича атаковали сорок немецких танков. Это был стальной таран, отразить который, казалось, было уже невозможно.
   Все орудия дивизиона открыли беглый огонь по танкам с предельных дистанций, чтобы заставить их рассредоточиться, разжать кулак. В район боя начальник артиллерии дивизии полковник Кузьмин направлял срочно снятые с других участков орудия, бой, казавшийся неуправляемым, шел на десятках километров по фронту. Покрытые первым снегом поля чернели воронками, потемнели от сажи, были исполосованы гусеницами танков.
   И все же таран не прошел, рассыпался. Пять танков стояли сожженными, остальные частью выходили из боя, частью редко стреляли с места.
   Полковник Гришин, наблюдавший бой с НП у деревни Закопы, видел, как действовали и немецкие танки, и наши артиллеристы, как несколько рот немецкой пехоты атаковали позиции полка Гогичайшвили и были отброшены.
   Хотелось верить, что эта, наверное, самая сильная атака противника, все же провалилась.
   "До вечера второй такой атаки организовать они не сумеют, - успокаивал себя Гришин. - Будем считать, что и сегодня устояли".
   - Иван Тихонович, - спросил его полковник Кузьмин, - не замечаешь, что они как будто боятся идти на обострение. Нет такого нажима, как в июле.
   - Боятся лишних потерь. Каждый танк сейчас на счету. А пехоту, как видишь, не жалеют.
   Тактика ведения боя противником давно была ясна полковнику Гришину. Если немцы успеха добиваются сразу, то стараются его быстрее развивать. Если же сразу что-то не получается, то выходят из боя, ищут другие возможности прорваться на оперативный простор. Вот и сейчас надо было ждать, что после провалившегося таранного удара противник будет действовать мелкими группами и искать прорехи в обороне. Гришин был почти уверен, что не сегодня, так завтра гитлеровцам это удастся. Как ни растягивай дивизию, как ни маневрируй, надолго ее не хватит. Получая донесения из полков, да и из разговоров с командирами, он убеждался, что все, буквально все бойцы до единого дерутся насмерть, с невиданным до сих пор упорством, причем против врага, превосходящего по численности в несколько раз.
   Дивизия скорее погибнет до последнего человека, чем оставит свой рубеж, в этом полковник Гришин не сомневался. Несмотря на то, что за время войны должна накопиться страшная, безмерная усталость, он ощущал все эти дни даже вдохновение, словно открылось второе дыхание. Чувствовалось, что именно здесь, именно сейчас фронт все же встанет. Его не покидало ощущение, что сейчас приближается середина войны, после чего должна уже замаячить Победа. И эту свою уверенность он видел и в товарищах по оружию, иной раз удивляясь, что они чувствуют и думают так же, как он.
   Политрук Николай Мазурин, которого использовали как агитатора, от артиллеристов утром 17 ноября был направлен начальником политотдела Кутузовым в 771-й стрелковый полк, под Яблоново.
   Штаб полка располагался в нескольких наспех отрытых блиндажах за селом, со всех сторон раздавалась беспорядочная пулеметная стрельба, и Мазурину несколько раз приходилось ложиться на снег - то и дело рвались мины. Спросив у двоих раненых бойцов, направлявшихся в тыл, где их командир полка, Мазурин подошел к показанному ими блиндажу.
   Молодой грузин в новой шапке и с длинными острыми усами щеточкой говорил с кем-то по телефону. Мазурин понял, что это и есть командир 771-го полка майор Гогичайшвили.
   - Я из политотдела дивизии, товарищ майор, - представился Мазурин, когда Гогичайшвили закончил разговор.
   - Вместо Потыляко?
   - Нет, товарищ Кутузов послал узнать, как дела, настроение людей, помочь чем, если надо, и материал для газеты заодно собрать.
   - Вы газетчик? - удивился Гогичайшвили.
   - Да, но газеты у нас пока нет. А что с Потыляко?
   - Убит час назад. Погиб геройски, - вздохнул Гогичайшвили.
   Политрук Василий Потыляко был инструктором политотдела дивизии. Мазурин еще вчера вечером делил с ним пополам кусок сахару, когда они пили кипяток.
   - Да, у нас сейчас все герои, - после паузы продолжил майор Гогичайшвили. - Четвертые сутки держим полк противника. А у нас к началу боев в полку было едва две сотни человек, оборона "в нитку". Все стоят насмерть, очень упорно. Такие люди - всех надо награждать, - майор взмахнул рукой. - Вчера только пулеметная рота младшего лейтенанта Ковалева до трехсот фрицев уложила! Товарищ Наумов, - он позвал комиссара полка, расскажи корреспонденту из будущей газеты дивизии о наиболее отличившихся. А мне, извините, надо боем руководить, опять начинается.
   В тесном блиндаже, когда сели за самодельный грубо сколоченный стол, Наумов снял шапку, пригладил волосы и сразу же начал говорить, что полк держится прочно, хотя всем очень тяжело.
   - Люди почти не спят четвертые сутки, горячая пища раз в день да и то не всем удается ее доставить - пулеметчики друг от друга далеко, а простреливается все насквозь, - рассказал Наумов. - А герои... Первый, конечно, сержант Лукута, пулеметчик, омский, а с нами от Трубчевска. Трое суток отбивал атаки один из своего окопа, - Наумов подчеркнул, что именно один. - Сколько он немцев уложил, сказать трудно, но точно, что не один десяток. Вчера вечером погиб.27 Перед боем заявление в партию подал... Потом, запишите, пулеметчики Голованов и Кузин, оба рязанские, каждый на своем участке в первый же день отбили по две атаки, уничтожили примерно по двадцать гитлеровцев. Сержант Петров, лучший пулеметчик в полку, на своем боевом счету имеет уже более семидесяти гитлеровцев, а сейчас, может быть, и больше. Если, конечно, живой.
   - А как бы мне его увидеть?
   - Туда сейчас нельзя. Слишком опасно, и вызвать нет возможности, ответил Наумов.
   - А политрука Очерванюка можно увидеть? Это мой товарищ, - попросил Мазурин.
   - Если только на самый передний край, в окопы.
   Наумов пристально посмотрел Мазурину в глаза, ожидая, что тот дрогнет.
   - Пусть меня кто-нибудь проводит, товарищ старший политрук, - твердо и спокойно попросил Мазурин.
   Рота, в которой был политруком Анатолий Очерванюк, когда туда пришел Мазурин, только что отбила немецкую атаку. Узнав друг друга, они долго обнимались, радостно похлопывая один другого по плечам.
   - А я и не знал, что ты тоже теперь в этой дивизии, - сказал Очерванюк. - Мы же с Трубчевска с тобой не виделись.
   - Мне про тебя Кутузов давно сказал, что ты здесь. А тут дай, думаю, забегу.
   - Так ты кем сейчас, Николай?
   - Да, в общем-то, на подхвате в политотделе.
   - Знакомься, мой ротный, - Очерванюк показал глазами на высокого и худого командира в фуфайке, подошедшего к ним по траншее.
   - Лейтенант Вольхин, Валентин, - пожали друг другу руки, посмотрели в глаза.
   - Из политотдела к нам. Мой старый товарищ, еще из той дивизии. Кстати, в газете до войны работал, - сказал Очерванюк.
   - Ну, как ты воюешь, Толя? Расскажи, - перебил Мазурин друга.
   - Бьем их здесь четвертый день, а они лезут и лезут. Сегодня с утра вторую атаку отбили. Посмотри - сколько их впереди валяется, - показал Очерванюк на поле.
   Впереди, перед оврагом, черными кулями лежали несколько десятков трупов.
   - А пулеметчик Петров не в вашей ли случайно роте? - спросил Мазурин.
   - У нас, на правом фланге. Они все больше на него что-то и лезут на одного, - ответил Очерванюк.
   Позади бруствера разорвалось несколько мин, потом левее еще целая серия.
   - Ну вот, не дадут поговорить. Сейчас опят полезут. Лучше бы тебе, Николай, уйти. Хотя сейчас уже и поздно, - сказал Очерванюк.
   О бруствер застучали пули, левее в траншее опять разорвалась мина, а через какую-то минуту все вокруг грохотало, визжало и свистело, летели комья земли, воняло порохом и гарью.
   От полуразрушенных домов стоявшей позади деревни взлетали обломки бревен и снопы искр, где-то недалеко жутко выла собака.
   - Посмотри, опять идут, - Очерванюк легонько тронул Мазурина за рукав.
   Метрах в пятистах от рощи показалась редкая цепочка немцев в шинелях. Мазурин вгляделся в быстро бегущие фигурки, посчитал их глазами. Выходило не менее сотни.
   - Сколько у вас людей, Толя?
   - Перед налетом с нами оставалось двадцать три, - ответил Очерванюк.
   Мины продолжали рваться также часто, но Вольхин, очнувшись от оцепенения смертельной усталости, побежал по ходу сообщения к ближайшей пулеметной точке, которая все еще молчала. С обеих флангов роты работали короткими очередями оба его станкача, кое-где стреляли и из винтовок, но расчет центрального пулемета молчал. Когда Вольхин подбежал к нему, то увидел, что оба номера сидят на корточках. Он хотел было закричать на них: "Почему не стреляете!", но увидел, что у обоих головы опущены на грудь, каски закрыли лица, а через ватники на груди и плечах проступили пятна крови.
   Чертыхнувшись, Вольхин быстро осмотрел пулемет. Лента была заправлена новая, он выпустил ее несколькими очередями по группе немцев, бежавших в рост в левой части сектора обстрела, заставил их залечь, прислушался к звукам боя и, не услышав через две-три минуты своего левого пулемета, побежал по траншее на свой НП. На двухстах метрах позиции его роты остались всего семеро бойцов. Трое, убитых уже в этой атаке, лежали, чуть присыпанные землей от взрывов на дне траншеи.
   Очерванюк стрелял из ручного пулемета куда-то влево, откуда то и дело выскакивали фигурки немцев.
   - Обходят нас, командир. Неужели первый взвод весь?
   Мазурин стрелял из винтовки, тщательно целясь и аккуратно передергивая затвор.
   "Вот тоже, пришел не во время, - с неприязнью подумал о нем Вольхин. Убьют - отвечай за него".
   Зазуммерил телефон, и Вольхин быстро снял трубку.
   - Да! Товарищ капитан! Идут через левый фланг! До двух взводов. Да нечем мне контратаковать, нас четверо на НП. Да и всего-то человек пятнадцать осталось... Если уже не поздно! - и положил трубку. - Шапошников звонил. Разрешил оставить позиции и вывести роту из боя. Я так понял, что и весь полк за реку уходит, - сказал Вольхин Очерванюку.
   - А роту куда вывести-то? - спросил Очерванюк.
   - За реку, куда же еще. На Медведки надо отходить.
   Оставив своего второго взводного младшего лейтенанта Солдатенкова с шестью бойцами прикрывать отход остальных, Вольхин приказал Очерванюку отводить остатки роты к мосту через Красивую Мечу, который на их счастье удачно прикрывался от противника отлогой горой.
   - Продержись, Коля, хотя бы полчаса, а там уходите, - сказал Вольхин Солдатенкову, видя, как немцы, человек пятьдесят, снова дружно поднялись для очередного броска. - Черников, сколько у тебя лент осталось?
   - Двенадцать еще, командир.
   - Пока все не израсходуешь, сиди тут. Понял?
   Остатки роты Вольхина удачно перемахнули через реку и метров через триста заняли отрытые еще неделю назад местными жителями окопы на высотке. Отсюда хорошо было видно и оставленную совсем уже сгоревшую деревню Верхний Изрог и уходящее на север к Туле шоссе, ради защиты которого они и дрались здесь столько времени, и черневшее избами Яблоново на юго-востоке, где тоже шел бой.
   Часа через два к Вольхину присоединился и Солдатенков с пятью бойцами. Вольхин был уверен, что вряд ли кто-нибудь из них выйдет оттуда живым, и был удивлен, что их осталось чуть больше, чем могло бы остаться.
   - А Черников? - спросил Вольхин, заранее зная ответ, потому что если его нет с ними, то раненого они бы не бросили.
   - Погиб Петро, на последней ленте, - ответил Солдатенков. - Если бы не он, то не стоял бы я сейчас перед тобой...
   Вольхин вспомнил лицо этого паренька. Простое, русское рязанское лицо, без особых примет, безусое, краснощекое. И теперь тронутое смертельной белизной...
   - Слушай, политрук, - подошел Вольхин к сидящему в окопе Мазурину, давай-ка в Медведки. Там, наверное, штаб дивизии. Доложи им обстановку. Может быть, подмогу нам пришлют. На полк-то какая нам надежда... - посмотрел он на Очерванюка.
   - Держи, Толя, - Мазурин подал руку, - когда теперь увидимся, не знаю, и подумал: "Если вообще увидимся..."
   Мазурин ушел в Медведки, а Вольхин с Очерванюком сели думать, как похитрее растянуть пятнадцать человек по окопам, чтобы и оборона чувствовалась, и можно было бы удержаться. Надо было найти соседей, хотя бы увидеть их, доложить о себе в штаб полка и одновременно быть готовыми встретить немцев, надо было и думать, чем накормить людей, которые ничего не ели со вчерашнего вечера, когда завтрак и обед были в ужин.
   Николай Мазурин нашел в Медведках только два наших орудия и пулеметную роту. Командир ее, младший лейтенант, сказал, что штаб дивизии уехал на машине в Закопы, и Мазурин решил идти туда пешком.
   В третьем часу дня, отмахав по снежному полю километров пять и никого не встретив, он вышел на восточную окраину деревни. У стоявшей прямо в поле, на открытом месте, машины он увидел несколько человек и среди них знакомые фигуры полковников Гришина и Яманова. Оба они внимательно смотрели в бинокли на западный берег Красивой Мечи.
   - Я тебе говорю - прорвались! - услышал Мазурин слова Гришина. - Ну, Фроленков. Все-таки пропустил!
   Скоро отчетливо стало видно, как с холма по направлению к ним спускаются пять танков.
   - Яманов, - крикнул Гришин, - быстро все в машину и в Ефремов. "Удивительно, что еще не стреляют, разнесут всех в щепки".
   Все бросились к машине, а полковник Гришин с адъютантом побежали в окопчик. Танки медленно приближались, и стреляло по ним всего одно орудие, приданное штабу от артполка. Скоро Гришин увидел, что от расчета орудия остался всего один человек.
   Орудие стреляло редко, но снаряды ложились хорошо. Один танк встал и загорелся, а остальные притормозили, постреляли с места и минут через пять повернули на запад, видимо, не рискуя идти вперед без пехоты.
   - Ваня, сбегай к орудию, помощь окажи, если надо. И фамилию спроси, кто стрелял, - приказал полковник Гришин своему адъютанту Мельниченко. Он коротко вздохнул, достал папиросы, ругая себя, что не уехал со всеми, а остался, сам не зная зачем, как будто мог один остановить эти танки.
   - Там один живой, политрук Луценко, из артполка, - доложил бегавший к орудию Мельниченко. - Ранен тяжело, но санинструктор подошел, перевязывает.
   Посмотрев в бинокль, полковник Гришин увидел, что танки противника ушли за линию нашей обороны и оттуда уже постреливают им вслед из пулеметов - это Фроленков закрывал образовавшуюся брешь.
   Политрук Николай Мазурин, вместе с работниками штаба дивизий севший в машину, когда они выехали из опасной зоны, решил вернуться: надо было побывать в полку майора Фроленкова.
   Под вечер он был в блиндаже командира 624-го стрелкового полка. Майор Фроленков как раз диктовал адъютанту боевое донесение за день.
   - Опять корреспондент? - спросил он, когда Мазурин ему представился. У Михеева только что были двое, из фронтовой газеты. Наверное, еще не ушли.
   - Товарищ майор, тогда хотя бы очень кратко: как шел сегодня бой, и кто особенно отличился?
   - Батальон Нагопетьяна хорошо дерется. Да он должен сейчас подойти, сказал Фроленков. - Рота капитана Баранникова отразила сегодня три атаки, сотни гитлеровцев уничтожено. Лейтенант Савин, комбат-два, лично уничтожил десять гитлеровцев из пулемета. Сегодня удержались, - вздохнул Фроленков, но что будет завтра... Людей очень мало. А немцы лезут просто яростно. Чувствуют, гады, свое превосходство. Знаете, политрук, сейчас нет времени подробно говорить... А вот и Нагопетьян... - В блиндаж вошел молодой черноглазый лейтенант в белом полушубке с ППШ в руке. - Я тебе сколько раз говорил, чтобы ты не ходил сам в разведку! - набросился на него Фроленков. Батальоном командуешь, а такое мальчишество! Смотри, действительно накажу! уже без злобы погрозил майор.
   - А как вы меня накажете? - улыбнулся Нагопетьян.
   - Есть же у нас разведка и без тебя! Лейтенант Ребрик справляется. Вот товарищ из газеты, тобой интересуется.
   - Почему мною? - удивился Нагопетьян, - Вот у меня политруки рот Ваня Пилипенко и Андрей Александров - геройские ребята, о них писать надо. Приходите ко мне завтра в батальон, познакомимся, товарищ политрук, предложил Нагопетьян Мазурину.
   - Да, а то у нас сейчас неотложные дела, - добавил майор Фроленков.
   Мазурин спросил, как найти фронтовых корреспондентов, ему показали и минут через пять он уже сидел за столом. Корреспонденты, это были Осипов и Качуров, молодые пробивные ребята, остановились у начальника АХО капитана Марушкова. Старый служака, газетчиков он встретил с удовольствием.
   - У него, говорит, все есть, - сказал Качкуров Мазурину, когда Марушков на минуту вышел из избы, - Ждем ужина, курицу обещал, потом входит его повар и говорит: "Чугун был худой, бульон вытек, а куренок сгорел". Но картошки нашел. Да вот во фляжке немного еще булькает.
   Поужинав парой холодных картофелин без хлеба, Мазурин, находившийся за день, с удовольствием растянулся на полу, завернувшись в шинель.
   Проснулся он от выстрелов. Стреляли совсем близко, и бой разгорался быстро. Мазурин вышел из избы, хотел было идти в батальон Нагопетьяна, но кто-то из работников штаба сказал ему на бегу, что батальон отходит, и они все сейчас будут отсюда уходить.
   Друзья-корреспонденты уговорили его идти на Медведки, но и отсюда было видно, что там идет бой. Капитан Марушков с трудом убедил их никуда от них не отрываться.
   - Эх, пропали мои новые валенки, и зачем я оставил их в этих Медведках, - сокрушался Качкуров.
   Марушков, у которого машину с новым обмундированием прошила очередь с самолета, бегал вокруг нее, не зная, что теперь делать.
   - Эй, хозяйка! Забирайте все, что сможете, все равно пропадет! подбежал он к женщине.
   - А что с машиной? - подошел к Марушкову кто-то из бойцов с эмблемами артиллериста на петлицах шинели.
   - Да в мотор пуля попала, не заводится!
   Двое бойцов, открыв капот, начали копаться в моторе, третий быстро крутил ручку, пытаясь завести двигатель.
   Мотор почихал и скоро заработал.
   - Напрямую провода соединили и все нормально. Можно ехать. Давайте с нами, товарищ политрук, - позвал лейтенант-артиллерист Мазурина.
   - А вы куда поедете?
   - В штаб артполка.
   Лейтенант поймал взгляд Мазурина, наблюдавшего, как в машину забросили два теодолита.
   - "Землемеры" мы, товарищ политрук. Взвод топоразведки, - сказал лейтенант.
   - А я подумал, уж не геологи ли, - улыбнулся Мазурин, - Давно на фронте?
   - С Бреста. Лейтенант Криворучко моя фамилия.
   В штаб 17-го артполка в Буреломы Мазурин и Криворучко приехали под вечер, голодные и мокрые.
   - Как мне политотдел дивизии найти? - спросил Мазурин начальника штаба полка майора Ришняка.
   - Он должен быть в Ефремове. Но ехать туда сейчас не советую: немцы фронт прорвали и могут быть уже там. Медведки заняли, Яблоново, и вообще сплошного фронта сейчас нет. Оставайтесь пока у нас.
   Мазурин снова встретил лейтенанта Криворучко у одного из домов в группе командиров-артиллеристов.
   - Пей, лейтенант, - один из артиллеристов держал в руках кружку.
   - Не пью.
   - А кому ты нужен больной? Пей!
   Василий Криворучко глотнул и запил водой из котелка.
   - Ну вот, сразу тепло стало... Голова закружилась.
   - Что, раньше не пробовал? - удивился Мазурин.
   - Нет, не до этого было. В юности жизнь была голодная, а в армии, сами знаете, какой закон. У нас история тут произошла неприятная, - вдруг начал рассказывать Криворучко Мазурину, - Заспорили политрук с комбатом: перетаскивать или нет орудия на ту сторону реки. За пистолеты схватились, боец хотел отвести руку, дернул - выстрел, и в живот, насмерть. Пистолет не был на предохранителе. Политрука судить, к расстрелу. Бойцы пришли в трибунал: "Ну вот, комбата потеряли, а теперь еще и комиссара?" Трибунал посовещался и отправил комиссара бойцом в пехоту. Вот какая нелепая история...
   - Да, чего только на войне не бывает, - грустно сказал Мазурин, и подумал: "Но как же мне теперь найти политотдел...".
   За день 19 ноября гитлеровцы ценой серьезных потерь - только за Медведки они потеряли до батальона пехоты и четыре танка - все же оттеснили дивизию полковника Гришина с позиций на Красивой Мече. Части ее были настолько ослаблены, что с трудом удерживали и крупные села, контролировать дороги сил уже не было. Промежутки между частями достигали нескольких километров, многие участки обороны находились под огнем одного-двух пулеметов. Но уничтожить дивизию гитлеровцам так и не удалось - они и сами выдыхались с каждым часом.
   Вечером 19-го полковник Гришин, находившийся в 771-м полку, получил записку от своего начальника штаба Яманова: "Сегодня немцы весь день бомбят Ефремов. Крейзер приказал выбраться в колхоз "Красное знамя", километров 7-8 от города на восток. Высылаю квартирьеров. Я с остатками штаба перешел на северную окраину Ефремова".
   Полк майора Гогичайшвили, если можно считать полком сотню измученных недельными боями бойцов, занимал оборону на железнодорожной насыпи километрах в пяти за Медведками, имея у себя в тылу Буреломы. Полк майора Фроленкова оказался разорванным надвое: один батальон прикрывал деревню Сафоновку севернее 771-го полка, а другой оборонялся южнее, в селе Поддонье. Шоссе от Медведок до Ефремова простреливали всего несколько орудий 17-го артполка, и это было сейчас самым уязвимым местом в обороне дивизии. В артполку почти не осталось боеприпасов. Усилить хотя бы немного оборону Ефремова за счет дивизии Гришина было уже невозможно, и командующий 3-й армией генерал Крейзер понимал, что бои здесь вступили в критическую фазу. Там оборонялись лишь остатки танковой бригады с одним исправным танком, четырьмя сорокапятками, да остатки кавалерийской дивизии.
   От Крейзера Гришин знал, что резервы на подходе, но будут они лишь через несколько дней, и сейчас все зависит от одного: хватит ли у противника сил для последнего натиска. По данным разведки, их танки большей частью ушли по шоссе на Тулу, на которое им все же удалось выйти, и под Ефремовом оставалась лишь пехотная дивизия численностью не менее трех-четырех тысяч человек.
   К вечеру 20 ноября гитлеровцы ценой серьезных потерь, предпринимая отчаянные усилия, сумели частично овладеть Ефремовом.28 В ходе боя удалось установить, что против дивизии Гришина действуют два полка гитлеровцев, а в Ефремове - один.
   С утра 21-го гитлеровцы не атаковали. Даже мелкими группами. Только вели беспокоящий минометный и пулеметный огонь. Полковник Гришин понял, что противник на его участке выдохся. Днем он приехал к Фроленкову и дал ему приказ наступать на Медведки.
   - И овладеть селом! - подчеркнул Гришин. - Надо бить их, пока они думают, что мы не можем наступать.
   А утром 22 ноября полковник Гришин узнал от генерала Крейзера, что ночью к Ефремову подошли две стрелковые, кавалерийская дивизия, артполк и танковая бригада.
   - Ну, кризис миновал, Петр Никифорович, - с облегчением сказал Гришин Канцедалу, тяжелейшая была неделя, давно такой не помню.
   - Да, все на нервах, все на волоске держалось, и не только у нас. Весь фронт в страшнейшем напряжении. Сводки слушать не хочется, - вздохнул Канцедал. - Немцы-то у самой Москвы стоят...
   - Ничего, теперь не возьмут, если до сих пор не взяли, - сказал Гришин. - Выдыхаются везде, чувствуется и по сводкам, и по газетам. Итоги боев подвел, Алексей Александрович? - спросил он Яманова.
   - За три недели уничтожили двадцать пять танков, столько же автомашин, до семисот гитлеровцев, - спокойно доложил Яманов.
   - Ну вот, за неполных пять месяцев войны только мы, считай, танковую дивизию уничтожили, - с гордостью произнес Гришин.
   - Нам и досталось, не дай бог еще кому-нибудь столько, - сказал Яманов, - и надеяться, что хоть немного дадут теперь отдохнуть или на переформировку отправят, как других, бесполезно.
   - Крейзер сегодня сказал мне, что не сдали бы Ефремов - были мы гвардейцами, - с досадой сказал Гришин.
   - Так не мы же сдали! - возмутился Канцедал.
   - Все равно. Хотя к нашей дивизии никаких претензий нет, воевали все добросовестно.
   - Да, в такое время и такой приток в партию, это какой же показатель уверенности в победе, - сказал Канцедал. - Вчера пошел вручать партбилеты к Гогичайшвили, так из десяти кандидатов четверо уже убиты. Наводчик Фляга погиб за час до вручения. Так вместо убитых еще шестеро в полку заявления в партию подали. Вообще у бойцов подъем царит необычайный. Хватит, говорят, отступать, вперед пора, немец устал больше нашего.
   - Наступать, - усмехнулся полковник Гришин, - Было бы чем... И на сколько нас в наступлении хватит... Да и немец, по-моему, не так уж слаб, наступать пытаться еще будет.
   Действительно несколько дней на фронте дивизии было тихо, но 29 ноября гитлеровцы снова начали атаки. Чувствовалось, что из последних сил. В каждой атаке не больше, чем по роте и по два-три танка. И вновь разгорелись упорные бои. Ротой автоматчиков гитлеровцы заняли деревню Сафоново, наутро фроленковцы их оттуда выбили, но на следующий день деревню снова пришлось сдать, хотя в этой атаке гитлеровцы шли численностью не более тридцати автоматчиков. Выбить даже такое их небольшое количество из деревни было нечем. Да не было и особого смысла.
   Не удалось удержать и Буреломы. Это большое село оборонять одной ротой было невозможно, пришлось оставить.
   Но с 3 декабря на всей линии обороны 137-й стрелковой дивизии установилась тишина. Полковник Гришин еще не знал, что к этому дню гитлеровские войска выдохлись и на всем советско-германском фронте.