Киселев Валерий. Заплачено кровью

   "ТЕМНАЯ НОЧЬ,
   ТОЛЬКО ПУЛИ СВИСТЯТ..."
   Шестого декабря в дивизии полковника Гришина люди еще не знали, что гитлеровское наступление на Москву провалилось окончательно и войска Западного фронта перешли в контрнаступление. Начал наступление на Елец и Юго-Западный фронт.
   - Готовьтесь, Иван Тихонович, и вы, - сказал Гришину генерал Крейзер, командующий 3-й армией, - хотя твоя дивизия сейчас и на второстепенном направлении, но противника перед собой разбить обязан. Первая задача тебе Буреломы. Отбирай их побыстрее и выходи на Красивую Мечу.
   Полковник Гришин за несколько дней подготовки к наступлению преобразился: стал веселее, настроение было всегда приподнятое, да и день рождения - сорокалетие - совпал с началом контрнаступления.
   Дивизия получила пополнение и к 10 декабря в ней было около трех тысяч человек. Самое главное событие - вернулся с переформировки 409-й стрелковый полк. Хотя и двухбатальонного состава, но прибавка существенная. Командовал им вместо заболевшего Князева майор Тарасов. Многие командиры были из старых, еще с Судости. Велик был соблазн у полковника Гришина в кризисные дни ввести полк в бой, но все же удержался, не раздергал его, сохранил как боевую единицу для наступления.
   Артиллеристы наконец-то получили боеприпасы, а то все последнее время сидели на голодном пайке. Артполк, орудия которого сведены были в два дивизиона, вновь стал действительно ударной силой. Часть орудий, поврежденных в боях, техники мастера лейтенанта Зверева вновь поставили в строй.
   Готовясь к наступлению, дивизия перебралась поближе к Буреломам, собралась в кулак. Сплошного фронта в эти дни не было, обе стороны занимали лишь деревни и близлежащие дороги.
   Приехав в полк к Фроленкову поздно вечером, полковник Гришин, красный с мороза, в хорошем настроении, что скоро наступать, спросил:
   - Опять сам не спишь и немцам не даешь?
   - Каждую ночь по два-три налета делаем, - ответил Фроленков. - Вчера особенно удачно. Группа лейтенанта Ребрика уничтожила десять гитлеровцев и два пулемета, лейтенанта Прокуратова - три автомашины и четыре дома с гитлеровцами, а позавчера они же - в шести домах до тридцати гитлеровцев, два орудия и две автомашины. По мелочам вроде бы, а набралось неплохо.
   - Да, молодцы, - похвалил Гришин, - представляй к наградам, не тяни. Значит, партизанишь вовсю? А как у тебя Нагопетьян?
   - Ходит, чуть не каждую ночь. Я запрещаю, а он говорит, что это вместо сна, в личное, дескать, время, - Фроленков улыбнулся. - Вчера попал в засаду, один выдержал бой с целым взводом. Двенадцать автоматчиков уложил. Позавчера тоже двенадцать, да орудие на санях привез!
   - Ну? - воскликнул Гришин. - Так ты теперь с артиллерией? У Гогичайшвили тоже есть такой, Очерванюк, политрук роты, тоже орудие вывез. Прямо из-под носа у немцев уволок, - и уже серьезно: - Так сколько, говоришь, немцев в Буреломах?
   - Человек четыреста. Думаю - батальон.
   - А Гогичайшвили говорит, что до пятисот, и два батальона. Укрепились они, вот что плохо. И артиллерии засечено две батареи.
   - Ночью бы атаковать, Иван Тихонович.
   - А так и придется. Без фактора внезапности и темноты у нас вряд ли что и получится. Ну, готовься, Андрей Григорьевич, а я еще к Лукьянюку заеду.
   Утром полковник Гришин собрал на совещание начальника связи дивизии капитана Румянцева, его помощника капитана Бабура, комбата связи капитана Лукьянюка и начальников связи полков.
   - С организацией связи дело у нас, товарищи, обстоит плохо, - начал совещание полковник Гришин. - Я, конечно, понимаю, что трудно. Но как-то выкручиваться надо. Из-за такой связи страдает, прежде всего, управление боем, а из-за этого и дела у нас обстоят неважно.
   - Разрешите, товарищ полковник, - сказал капитан Румянцев. - Может быть, резко будет сказано, но своими руками мы провода не заменим, голова вместо аппарата не годится. Были бы хорошие технические средства...
   - Получили десять километров звонкового кабеля, - перебил Лукьянюк, - а он рвется от малейшего натяжения, не успеваем чинить. Телефонные аппараты системы ТАБИП - без источников питания. И слышимость всего до пятисот метров, это мало. Приходится снимать со столбов телефонные провода в тылу, но этого мало, да они, когда намокают, тоже теряют слышимость. По сельсоветам насобирали стенных аппаратов, но они громоздкие, и этих мало.
   - Мы на полк получили двухпроводной кабель с медными жилами в хлорвиниловой изоляции, - сказал старший лейтенант Качкалда, начальник связи 17-го артполка, - но он предназначен только для помещений. От взрывной волны обрывается, закапываем - слышимость теряется, изоляция при морозе крошится, на катушку начнешь сматывать - осыпается, как сухая глина. Да и мыши ее едят.
   - Радиостанций всего две, - добавил капитан Бабур. - Одна рация РБ для связи с армией да в артполку "5-АК". Лейтенант Червов пытается отремонтировать еще несколько штук, но запчастей нет.
   - А конных посыльных как используете?
   - Всего десяток лошадей, а кормить их нечем, еле бродят. Две роты я использовал по цепочке, взвод на полк, а то и больше, так и передаем донесения.
   - Начальник связи армии сказал, что ничего в ближайшее время дать нам не может, - сказал Румянцев. - Предложил проявлять инициативу на месте.
   - Пойдем в наступление - все немецкие средства связи надо будет тщательно собирать, - сказал Гришин.
   - Это конечно, - согласился Лукьянюк. - Только бы добраться до трофеев.
   - А может быть, колючую проволоку использовать? - предложил Качкалда. Мы на финской иногда пробовали. А вместо изоляторов можно использовать резину от автопокрышек.
   - Колючки надоест снимать, - усмехнулся Лукьянюк, - но попробуем. Тоже выход.
   Полковник Гришин еще раз всмотрелся в схему связи дивизии. На бумаге она выглядела нормально. Он вздохнул, выругался про себя, что в ходе боя, особенно наступательного, он руководить им будет почти не в состоянии, встал и вышел из блиндажа.
   Покрытое белой дымкой, светило зимнее солнце. Ветер был теплым, чувствовалось, что будет оттепель.
   - Вот некстати, если потеплеет, лучше бы морозец, - сказал Гришин Яманову. - Пошли в политотдел.
   Совещание политработников как раз заканчивалось, и полковник Гришин, чтобы не занимать времени, решил сказать всего несколько слов:
   - Товарищи, костяк дивизии у нас надежный, много раз проверенный, но пополнение в основном молодежь, необстрелянные. И процент коммунистов невелик. Кстати, Петр Никифорович, сколько сейчас в среднем в стрелковых ротах коммунистов?
   - По три-пять, есть и больше. Это на пятьдесят-восемьдесят человек в ротах.
   - Да, раньше было больше.
   - Но комсомольцев процент гораздо больше, - добавил Кутузов, начальник политотдела дивизии.
   - Это хорошо. Всему составу политотдела сегодня же быть в батальонах. Командиров в бою не подменять, не мешать им руководить боем. Ваша задача прежде всего, настроить людей на наступление. Ну, а что делать в критические минуты, вы все знаете. Завтра последний день подготовки, а двенадцатого - в наступление, товарищи, - чуть торжественно сказал полковник Гришин.
   Все заулыбались. Сразу в избе стало шумно.
   - Наконец-то! - громко сказал кто-то.
   - Товарищи, в беседах с бойцами обязательно скажите, что наступление мы начинаем от исторического Куликова поля, где один раз уже решалась судьба Родины, - сказал Кутузов. - На этом у нас все, товарищ полковник, повернулся он к Гришину. - Задача всем поставлена, людей по полкам распределил.
   - Хорошо, пусть все идут в батальоны. Федор Иванович, - обратился Гришин к старшему политруку Архипову. Он хорошо знал его несколько лет, уважал и ценил, как политработника, - вы в какой полк назначены?
   - К Фроленкову, товарищ полковник.
   - Очень хорошо, а то он в бою бывает излишне горячим. Вы будьте в батальоне Нагопетьяна. Он хотя и смелый парень, даже слишком, но смотреть за ним надо. Может и сам пойти в атаку, никак не отвыкнет от привычки взводного. Воротынцев, - позвал Гришин небольшого роста командира, - Антон Корнеевич, а вас куда определили?
   - В полк к Тарасову.
   - Разумно. Полк необстрелянный, учтите это. И посмотрите там за комиссаром, это между нами, конечно. Связь можете держать непосредственно со мной. Я вам верю, Антон Корнеевич, - и Гришин крепко пожал Воротынцеву руку.
   И Архипов, и Воротынцев были горьковчане, а к ним полковник Гришин питал особую слабость. Больше доверял, чем другим, и сейчас был уверен, что оба они не подведут и задачи свои выполнят.
   Утром 11 декабря полковник Гришин сел в сани и поехал на последнюю рекогносцировку перед наступлением. В 771-м полку он долго рассматривал из окопа село Буреломы.
   - Ну, как, Малхаз Ираклиевич, волнуетесь? - спросил Гришин майора Гогичайшвили.
   - Есть маленько, товарищ полковник. Ночью наши привели пленного. Хотите посмотреть?
   - Давай своего пленного. Давненько с немцами не спорил, - и Гришин пошел по ходу сообщения в блиндаж командира полка.
   - Пригнитесь, товарищ полковник. Снайпер может стрелять, мою шапку прострелили, - услышал Гришин знакомый голос.
   - Багадаев? Шапку тебе прострелили? Как твои артисты?
   Политрук Багадаев, приземистый бурят с раскосыми глазами на плоском лице, был завклубом дивизии, с бригадой артистов давал концерты на передовой. Гришин знал, что однажды бригада, переходя из одного полка в другой, напоролась на немецкую разведку, но Багадаев не растерялся, принял бой со своими музыкантами, двоих немцев они тогда убили, а остальных отогнали выстрелами.
   - Я слышал, ты и немцев развлекаешь? - снова спросил его Гришин.
   - Было, товарищ полковник. Вчера поставил на патефоне "Катюшу", смотрим, а немцы высунулись из окопов - слушают. Интересная наша песня и для них оказалась.
   - Завтра им будет "Катюша", - сказал Гришин, - она им не только споет, но и сплясать заставит.
   Вошли в блиндаж. Пленный сидел на корточках.
   - Разрешите доложить, товарищ полковник, - обратился к Гришину лейтенант Бакиновский, начальник разведки полка, - пленный - рядовой Эрик Ферстер, двести девяносто третья пехотная дивизия.
   - Какие дал сведения?
   - А никаких. О целях войны и то не знает. На все кивает головой, говорим ему: "У тебя что, голова мякиной набита?" - "Я, я,", - отвечает.
   - А вид-то, вид, - поморщился Гришин.
   Пленный был в грязной шинели, в истоптанных коротких сапогах, в старой пилотке на ушах, небритый и очень худой.
   - А знаете, что мы у него в кармане нашли? - спросил Бакиновский, Иконку Казанской божьей матери. Вот украсть ее - ума хватило.
   - Смотрите, оставит вам вшей немецких. Кто его привел?
   - Красноармеец Козлов. Сам был ранен, но нес нашего раненого бойца и вел пленного.
   - Козлов? Это тот, которого вы Эвой зовете? - спросил Гришин.
   Козлов, простодушный тамбовский парень, свое прозвище получил за то, что часто от удивления говорил: "Э-ва...".
   Полковник Гришин заметил среди командиров секретаря дивизионной газеты политрука Мазурина.
   - Я газету привез, товарищ полковник, первый номер, - радостно сообщил ему Мазурин свою главную новость.
   - Отлично, как раз перед наступлением. Я в штаб, могу прихватить с собой.
   В двадцатых числах ноября в дивизию наконец-то прибыл редактор газеты старший политрук Дмитрий Васильев. Оказалось, что с Мазуриным они виделись и раньше, под Трубчевском. Там Васильев работал в редакции фронтовой газеты. В первый же вечер они подружились. Дмитрий Михайлович оказался интересным человеком и отличным рассказчиком. Невеселый внешне, по внутреннему складу он оказался душевным человеком, и Мазурин скоро понял, что он умеет ценить дружбу. В дивизии Васильев быстро познакомился со всеми работниками политотдела, любил бывать и на передовой.
   Имелась у Васильева интересная привычка: не мог ужинать один, обязательно в кампании, чтобы можно было пообщаться. Да и сам ужин для него был обычно поводом для какого-нибудь разговора. Биография у Васильева оказалась интересной. Ивановский рабочий, старый партиец, в гражданскую чапаевец, он был знаком и с Маяковским. Стихи писать начал с юности. Сначала рабкор на заводе, потом журналист ивановской газеты "Рабочий край", перед войной - редактор газеты в Вязниках. На фронт пошел добровольно. Когда он приехал в дивизию, редакции как таковой не было - ни сотрудников, кроме Мазурина, ни материальной базы. Но у Мазурина уже был собран материал, в частях подобраны корреспонденты и, посоветовавшись, они на следующий же день обратились к начальнику политотдела дивизии с предложением поехать в ближайший райцентр и там отпечатать номер. Газете придумали название - "За Родину!", составили план номера, Кутузов одобрил, и в тот же день на санях они поехали в Воскресенское, ближайший к дивизии райцентр в Рязанской области. Через несколько дней номер был отпечатан, тиражом в сто экземпляров. Распределили газету по ротам, и надо было видеть, с каким интересом и удовольствием бойцы держали в руках собственную газету и читали статьи и заметки о себе и своих товарищах.
   - Когда думаете второй номер выпускать? - спросил Гришин Мазурина, когда они отъехали от штаба полка. - Угощайтесь, фрицевские. - Гришин протянул пачку сигарет в яркой обертке.
   "Юно", прочитал Мазурин на пачке.
   - Разведчики дали попробовать.
   - Думаем в ближайшие дни выпустить, товарищ полковник, но теперь материал нужен о наступлении. А вообще, чаще, чем раз в неделю, не получится: далеко ездить в типографию.
   - Товарищ политрук, как вы думаете, что сейчас у нас в дивизионной газете должно быть главным? - спросил Гришин Мазурина.
   Мазурин удивился вопросу, что командир дивизии, человек, далекий от газетных дел, советуется с ним.
   Он в нескольких фразах высказал свое мнение. Гришин внимательно выслушал, не перебивая, а потом сказал:
   - Передовая статья, по-моему, должна быть более масштабной. Конечно, о начавшемся контрнаступлении, о взятии Ростова, Тихвина, о работе тыла. Но подчеркнуть также, что война с фашизмом разгорается по всей земле. Англия объявила войну Финляндии, Румынии, а США - Японии. Надо, чтобы люди поняли: в мире в целом начинается перелом в нашу сторону. Надо вселить в людей не только надежду, но и уверенность в нашей победе.
   Мазурин слушал Гришина и оценивал его профессионально, как газетчик. Он уже довольно много слышал о командире дивизии от других и - только хорошее. В дивизии полковника Гришина уважали заслуженно. Заметно было, что у него ум преобладает над чувствами, всегда умеет требовать от подчиненных. А если и просил о чем-нибудь, то так, что нельзя было не выполнить. Очень собранный, с людьми говорит без позерства. Своего мнения навязывать не стремится, очень располагает к себе в неофициальной обстановке.
   И внешность у полковника Гришина соответствовала характеру: плотный, красивый, с симпатичной холеностью в лице, прямым взглядом. Однажды Мазурин услышал от бойцов: "В окружении мы знали, что с ним не пропадем". Бойцы заметили и такую деталь: командир дивизии никогда не матерится, не орет, ни разу его не видели выпившим. "Вот на таких людях и держится наша армия, такие будут драться до Победы, с ними нам нельзя не победить", - подумал Мазурин.
   Майор Гогичайшвили со своим штабом отработал план наступления в деталях, даже на несколько вариантов. Работалось ему в эти дни, как, впрочем, и всем его подчиненным, как никогда легко, настрой у всех был только на победу. Он не допускал и мысли, что наступление сорвется. Хотя полк был ненамного сильнее, чем прибывший из Ельца, и было в нем всего два батальона, переформированных из одного.
   - Александр Васильевич, продиктуйте вечернее боевое донесение машинистке и можете отдыхать, - сказал Гогичайшвили Шапошникову.
   Машинистка сидела на ящике из-под немецкого шоколада и печатала на машинке, которую лейтенант Тюкаев сменял в Ельце в каком-то учреждении на два мешка урюка.
   Шапошников диктовал донесение, думая про себя, что это последнее "тихое" донесение, с завтрашнего дня начнутся новые бои. Опять повышенная нервотрепка, кровь, смерть, сон урывками, еда один раз в сутки. Но он научился отдыхать в редкие минуты затишья. Порой хватало часа хорошего сна, чтобы восстановить силы. Сказывалась и многолетняя армейская закалка. Шапошникову и хотелось верить в успех предстоящего наступления, и в глубине души были сомнения, что дело пойдет, как задумано. Он привык, что они почти всю войну воюют с голыми руками, но это в обороне, а как будет в наступлении?
   С новым командиром полка Шапошников сработался быстро. Ему это было легко и потому, что он всегда тяготился на своей вынужденной должности командира полка. И не потому, что он боялся ответственности, просто штабная работа была больше по душе. Он не считал, что вполне обладает качествами, необходимыми для командира полка. А новый его командир, вызывавший симпатию с первого дня знакомства, оказался человеком по складу характера и души подходящим для Шапошникова - культурный, корректный, чрезвычайно спокойный, несмотря на то, что кавказец по рождению.
   - Товарищ капитан, - отвлек Шапошникова лейтенант Тюкаев, - Кирченков прибыл, да на конях всем взводом.
   - Подожди, я сейчас закончу.
   Старшина Кирченков, назначенный перед наступлением командиром взвода конной разведки, был из тех людей, которые нигде не пропадут. Во время октябрьского окружения под Литовней, когда остатки взвода лейтенанта Шажка прикрывали отход колонны полка, все они попали в плен. Немцы навалились сзади в темноте, когда они отстреливались. Когда их одиннадцать человек трое немцев-конвоиров подводили к дороге, по которой шла на Навлю колонна наших пленных, то Кирченков - один! - сумел спрятаться в канаве, дождался, когда колонна прошла мимо и спокойно пошел на восток. Через полтора месяца, минуя все проверочные пункты в нашем ближнем тылу, сумел найти свой полк и явился, словно с того света, прямо в штаб. Шапошников долго с горечью вспоминал лейтенанта Шажка. Не верилось, что он не найдет возможности убежать из плена и погибнет...
   Посоветовавшись с Гогичайшвили и Наумовым, Шапошников сказал Кирченкову, что он назначен командиром конного взвода разведки. Парень он был отчаянной храбрости, как разведчик - непревзойденный мастер, свалить способен и медведя, а что без соответствующего звания, так Шапошников пообещал при первой же возможности послать его на командирские курсы.
   - Пока походи старшиной, - сказал он Кирченкову.
   - А коней-то нет. Как же быть?
   Шапошников развел руками:
   - У нас много чего не было. Проявляй инициативу, ты теперь командир.
   Он знал, что Кирченков, известный в полку плут, без коней не останется. Под Трубчевском он, бывший одно время безлошадным, привел себе отличного коня. На другой день в полк пришел председатель ближайшего колхоза, с подозрением, что у него кто-то из военных увел коня.
   - Смотри, все здесь, найдешь - твой, - сказал ему Кирченков.
   Председатель внимательно осмотрел всех коней, но своего - с остриженной гривой и коротким хвостом - не признал.
   - Вот человек, - ругался потом Кирченков, - Коня для армии пожалел. А что увел, так все равно бы мобилизовали его коня. Не мне, так другому бы достался, а еще хуже - немцам.
   - И как же ты на этот раз конями разжился? - спросил Шапошников Кирченкова, ладившего столбики для коновязи за штабным блиндажом. Десяток оседланных коней стояли рядом.
   - В кавдивизии занял, у соседа нашего, - не моргнув глазом, сообщил Кирченков. - Пришли туда, ходим, на нас все ноль внимания, коней полно, никто не охраняет. Я своим дал команду "По коням!". Богомолов хотел и бурку прихватить, кто-то спросил: "Это ты куда?" - "Нашему командиру". - "Так вот же наш командир стоит". - "А я думал, это нашего висит". Так сели на коней и поехали. Спокойно, шагом, товарищ капитан, - Кирченков рассказывал это без малейших угрызений совести.
   - Ну, смотри, найдут тебя - сам и выкручивайся.
   - А я их перекрашу - мать родная не узнает.
   - Ну и плут... Ты смотри, у нас в полку - конокрад настоящий, рассмеялся Шапошников, когда к нему подошел лейтенант Степанцев.
   Степанцев, сменивший ушедшего на повышение Татаринова, заместителя командира полка по тылу, все это время занимался обеспечением снабжения полка всем необходимым. Вот где в полной мере проявилась его хозяйственная сметка... Бойцы всегда были вовремя и сытно накормлены, переобуты в валенки, получили теплое белье и телогрейки, рукавицы, а многие командиры щеголяли и в полушубках. Лошади были более-менее сыты - сено удалось, хотя и с немалым трудом, выменять в одном из колхозов на две трофейные автомашины. Нашлись в полку и свои кузнецы - перековали на подковы немало борон и даже кроватей. Нашлись и шорники - сшили хомуты и сделали сбрую для коней, изготовили три десятка саней, в полку не хватало ложек - Степанцев организовал их отливку. Словом, пока тыл не мог дать фронту все необходимое, в полку многое научились делать своими руками, перешли на самообеспечение.
   - Чего опять привез, Александр Петрович? - спросил его Шапошников.
   - Табачку три сутодачи, двадцать мешков картошки, десять - муки, маргарину, консервов рыбных ну и - водчонки, конечно. Тоже надо. Теперь у нас все есть, можно воевать, - довольно сказал Степанцев.
   В тылах 409-го стрелкового полка четверо медиков - Богатых, Хмельнов, Гуменюк и Пиорунский - решили сходить в гости к капитану Набелю.
   - Не виделись, почитай, три месяца, как в окружение попали. Давайте сходим, - предложил Иван Богатых, - может быть, кониной угостит.
   Капитан ветеринарной службы Набель, или конский доктор, как он любил себя называть, гостей не ждал, но был рад увидеть знакомые лица.
   - Антоныч! - обрадовался Богатых, увидев его у блиндажа, похожего на нору. - Мы слышали, что ты в полку, а никак что-то не соберемся повидаться.
   - Ездил в колхозы лошадей получать, потому и не было меня, - Набель дружески поздоровался с каждым, - да и сейчас дел много. Ну, да и у вас скоро работы будет много. Заходите. Посидим.
   Они забрались в тесный блиндаж, сели у маленькой железной печурки.
   - Живой, значит, Антоныч? А как ты от нас тогда оторвался? - спросил Богатых Набеля.
   - Это вы от нас оторвались, ушли куда-то в Тулу. А я на Щигры вышел, как и вся дивизия.
   - Так мы же с полком шли, - сказал Пиорунский.
   - С полком... - протянул Набель. - А я вот тогда оказался вообще один без всякого полка и ждал вас здесь целый месяц.
   - А мы вышли к Косой горе, это под самой Тулой, - начал объяснять Богатых, - как раз седьмого ноября. Фронт прошли без выстрела, да и стрелять-то было уж нечем, по обойме на брата оставалось. Привыкли ходить по болотам, что долго по полу и ступать казалось твердо. Были мы все, как французы в двенадцатом году. Князев перед расставанием с бойцами устроил смотр, даже что-то вроде парада, местных жителей много собралось, а мы все в рванье стоим, перевязанные.
   - Да, похудели вы все - смотреть страшно, - сказал Набель.
   - Это еще что, - Богатых кивнул на Гуменюка: - Иван Иваныч из пончика вообще в прошлогодний соленый огурец превратился.
   - Пиорунский тоже, гляжу, стройный стал, - усмехнулся Набель, - один кадык остался.
   - Ну, и как ты управляешься со своими лошадками? - спросил Богатых.
   - Одно горе с ними, - ответил Набель, - Кормить нечем, а есть такие одры, что ткнешь - она шатается. Болеют. Особенно потертостей много. Сбруя плохая, да и той не хватает. Вожжей - и то не найти. Послали делегацию в тыл за сеном, а они не столько сена, сколько самогонки привезли. Ковать надо давно, а нечем... Давайте лучше о мирной жизни поговорим.
   - Да, у нас тоже несладко живется, - сказал Пиорунский. - Вши замучили. Да какие-то они живучие, ни мороза, ни жары не боятся. А немцы - вообще! Видел я недавно троих пленных, до того их вши закусали, что скинули они шинельки, мундиры - и ну их ногтями давить, только треск стоит. Как это у нас еще тифа нет, удивительно.
   - В медсанбате бывали? - спросил Набель. - Я слышал, что там врачей много новых, медсестер интересных.
   - Бывали, - ответил Пиорунский. - Новый хирург Комоцкий. Колесникова, тоже хирург.
   - А про Шестакова слышали? Тоже в медсанбат перевели, - сказал Богатых. - Он же раньше в батальоне связи был. Хороший, говорят, терапевт.
   - Эх, ребята... - грустно сказал Гуменюк, - даже не верится, что недавно мы были студентами, в белых халатах ходили, руки мыли с мылом. Все бы отдал, чтобы хотя бы на денек в Краснодар попасть... В этом году ни одного гарбуза не съел.
   - Размечтались о чем, - протянул Набель. - Я вот мечтаю, как бы на соломе поспать, а он о гарбузах. Да скажи мне в июне перед отправкой на фронт, что через пять месяцев я не на Ла-Манше буду загорать, а в снегу под Тулой замерзать - в глаза бы плюнул...
   Так и беседовали приятели вечером перед наступлением. А к ночи разошлись по своим местам, чтобы утром опять перевязывать раны, слышать стоны и крики, видеть кровь и безмерные страдания...
   Полковник Гришин в ночь перед наступлением не спал. Хотя к бою все было готово - все шесть батальонов его дивизии могли подняться и пойти в атаку по первому сигналу, - сон не шел. Не спал он и потому, что ждал от генерала Крейзера нового диковинного оружия - гвардейских минометов.
   Гришин пошел на КП и окликнул дремавшего у аппарата связиста.
   - Гаврилов! Дай командующего.
   Связист покрутил ручку аппарата, подал трубку и отошел в сторону.
   - Алексей, - растормошил Гаврилов своего напарника Коробкова.
   - Что? Смена?
   - Нет пока. Полковник Гришин пришел, один. Спроси его насчет Героя-то.