Киселев Валерий. Заплачено кровью

   Иван Богатых начал есть, но от усталости аппетита не было и, завернувшись в шинель, быстро уснул.
   "Чувствуется, волевой парень, сообразительный, подтянутый. Не скажешь, что окруженец", - думал Хмельнов о новом знакомом. Сколько друзей и товарищей полегло за эти три месяца войны, несколько частей сменил он за лето, в этой дивизии ни с кем еще не подружился, а с этим человеком поговорили всего несколько минут и уже хотелось дружить.
   "Бывает же такое, - думал потом Роман Хмельнов. - Или повлияло то, что судьба оказалась примерно одинаковой, или еще что-то неуловимое, но когда утром Иван ушел в батальон, мы расставались, как старые знакомые. Как друзья...".
   Эти люди пронесли свою дружбу, которая началась в брянских лесах, через десятилетия...
   Утром 20 сентября, до завтрака, в блиндаж к полковнику Гришину вошел его первый адъютант лейтенант Серый, которого послали в Горький, как только дивизия вышла из окружения в Трубчевск.
   - Товарищ полковник, здравия желаю! Шефы приехали! Подарков одиннадцать грузовиков, да три орудия, две легковушки...
   Гришин вышел из блиндажа. Под соснами стояла колонна автомашин, из которых уже выгружали какие-то ящики, а вокруг ходили, оживленно переговариваясь, бойцы и командиры. Гришин подошел к группе штатских.
   - Товарищ Рогожин! - поздоровался он с заведующим военным отделом обкома партии, - Здравствуйте! Как доехали? Как там дома?
   - Здравствуйте, Иван Тихонович. Привет вам от земляков, от товарища Родионова. Как воюете? А то никаких вестей от вас два месяца. Вот вам письмо от жены.
   Гришин взял конверт, в глазах его потеплело, но сразу читать письмо он не стал, положил в нагрудный карман гимнастерки.
   - Как там в тылу?
   - Народ у нас трудится, ждем от вас победы.
   - Вот победы пока нет...
   - Настроение, вижу, у бойцов хорошее, рвутся в бой.
   - Да, настроение есть.
   - Собрались на скорую руку, но кое-что привезли. Своим ходом добрались, за неделю. А это от товарища Родионова подарок, - показал Рогожин на легковую машину.
   - Спасибо, передайте ему от меня привет и благодарность.
   - Передовую бы нам посмотреть, Иван Тихонович, с людьми поговорить. Мы писем много привезли. Как только узнали, что дивизия вышла из окружения, так жен в обком - целые делегации.
   - Давайте сначала позавтракаем.
   Весть о том, что приехали шефы из родного города, быстро разнеслась по дивизии. Читали письма от родных, и многие мысленно были в это время дома.
   Полковник Гришин просмотрел областную газету. - "Чувствуется, что глубокий тыл: даже фильмы в кинотеатрах идут, соревнования по французской борьбе... Странно, не верится", - думал он.
   Гостям показали передовую, майор Малых стрелял по немцам из новых орудий. Он, кажется, подаркам рад был больше всех.
   Гости побывали в полку Шапошникова, осмотрели оборону, сфотографировались.
   - Снимки отдадим вашим женам, чтобы увидели документально, что вы живы, - сказал Рогожин, - и надо бы подготовить материал для статьи в газету, чтобы у нас там все знали, как вы воюете.
   - А давайте прямо сейчас сядем и напишем, - предложил Канцедал, - я только Яманова позову.
   - Прежде всего, надо написать благодарность землякам за подарки, предложил полковник Яманов, когда командование дивизии и делегаты собрались в блиндаже, чтобы написать письмо землякам, - и обязательно написать, что гордимся их успешной работой.
   - Надо побольше отметить героев первых боев, - сказал Рогожин. - На их примерах нам пополнение воспитывать.
   - Напиши о Фроленкове, что лично водил своих бойцов в атаку, его полк уничтожил передовые части гитлеровцев в первых боях, - сказал Гришин.
   - О Нагопетьяне надо бы написать, - предложил Канцедал.
   - Обязательно, только все названия населенных пунктов должны быть зашифрованы. А цифры можно давать, - сказал Яманов. - О Наумове напишите, дома его многие знают. Лично в одном бою убил семь гитлеровцев, чем обеспечил успех боя.
   - О Братушевском можно подробно написать, - сказал полковник Кузьмин, начальник артиллерии дивизии. - Все же одиннадцать танков под Милославичами да тринадцать под Суражем. О лейтенанте Лебедеве надо бы написать: три танка подбил на Варшавском шоссе, в решающий момент боя. У Шапошникова в полку сколько героев: Терещенко, Похлебаев, Ленский, Чайко...
   - Он и наградных листов написал больше всех: пятьдесят два, - сказал Яманов с гордостью. - Можно добавить, что несмотря на общую неблагоприятную обстановку на фронте, дивизия добилась серьезных успехов. За два месяца боев выведено из строя до девяти тысяч гитлеровцев, более восьмидесяти танков, десятки орудий, минометов, автомашин.
   В тот вечер много было воспоминаний, разговоров, всем казалось, что война идет долго, а прошло всего три месяца...
   Утром 27 сентября делегация горьковчан уехала на родину.
   - Товарищу Родионову передайте, - сказал на прощанье Гришин Рогожину, что дивизия к новым боям готова, люди настроены воевать до победы.
   - Скажите, что резко возрос поток заявлений в партию, - добавил Канцедал, - особенно от старых бойцов.
   - Все передам, все расскажу, - пожимал им руки Рогожин, - будем готовить вам еще помощь. До свиданья, товарищи, берегите себя.
   Они прощались, и одним из них суждено было воевать в этих лесах и остаться здесь навсегда, а другим - работать и работать, сутками, месяцами, годами, чтобы на фронте было все необходимое для победы. Делегация уехала, но если бы она задержалась еще хотя бы на три дня, ей пришлось бы разделить с дивизией и ее судьбу, по крайней мере, на ближайший месяц.
   Кончался сентябрь, на фронте стояла тишина, но все понимали, что это ненадолго, впереди будут новые и еще более тяжелые, решающие бои.
   Почти каждый день из дивизии Гришина в поиск уходили две-три группы, но языка взять не удавалось целую неделю.
   Поздно вечером в блиндаж к Шапошникову заглянул старший лейтенант Бакиновский:
   - Вернулся у меня один агент из глубинной разведки, товарищ капитан. Семь дней ходил, прошел вглубь до шестнадцати километров. Сведения, правда, общего характера и уже несвежие, но кое-что есть. Вот отметил по карте его данные, где и что у немцев стоит, да и то примерно - орудия, линии окопов.
   - А второй не вернулся?
   - Нет. Теперь уж не стоит и ждать, все сроки прошли. А этого немцы два раза брали, но отпускали. Группу лейтенанта Барского полчаса назад проводил в поиск...
   - Хорошо. Давно собираюсь тебя спросить... Ты ведь в нашем разведбате еще до войны начал служить? Что там у вас случилось на Соже? Куда пропал батальон? Что произошло с Соломиным на самом деле?
   - Да-а, такая сила была в батальоне... Пятьсот человек, бронемашины, двадцать мотоциклов, "амфибии". Столько готовились к войне и все пошло прахом за неделю. На фронт мы выехали первые. Два выхода за Днепр сделали в первую неделю, а потом болтались в своих же тылах. Связи с Зайцевым у нас не было, оказались разные радиостанции. Да и комбат Соломин стремился не лезть на глаза начальству. А тогда на шоссе... Вышли мы к нему на сутки раньше всех, Соломин приказал технику уничтожить, прорывались налегке. Я вывел человек сто, а Соломин так там и остался. Говорит, командир должен оставаться там, где его матчасть, тем более, мол, он ранен. Технику, конечно, можно было вывезти... А Соломина, мне потом рассказывали, партизаны расстреляли.
   - А что он был за человек?
   - Холеный. Кавалерист. В технике не разбирался. Коня своего напинает сначала, прежде чем сесть. А сядет - обязательно с фасоном. Конечно, его вина большая, что батальон всю матчасть потерял, поэтому нас и расформировали. Я первое время в штабе дивизии на подхвате был, потом к вам направили. Соломин же незадолго до войны вышел из заключения. А сидел за то, что жена у него полька. Может быть, из-за этого и была у него обида на советскую власть...
   Шапошников задумался: "Сколько потеряли по своей же глупости, расхлябанности, оттого, что не знали толком людей...".
   Вечером Шапошникову доложили, что группа лейтенанта Барского блокирована в скотных дворах за деревней Михновкой. Всю ночь оттуда раздавались выстрелы. Никто из группы не вернулся.
   - Очевидно, все погибли, товарищ капитан. Можно не ждать, - с горечью сказал Бакиновский Шапошникову. - Эх, Барский, Барский... Не сумел, видимо, проскочить незаметно. Лейтенанта Абрамова готовить? Это моя последняя группа, если не считать Шажка.
   - Подождем, - ответил Шапошников, - готовьтесь лучше. Успех поиска должен быть гарантированным. Подумайте, как это сделать.
   - Как сделать... Сколько ни думай, а все зависит от удачи. Оборона у немцев здесь сплошная, все подходы простреливаются. Может быть, опять разведка боем?
   - За одного пленного платить десятками жизней?
   На следующий день расчет сержанта Михаила Хренова из зенитно-пулеметной роты лейтенанта Николая Пизова подстрелил легкий бомбардировщик. Самолет сел на болото недалеко от штаба 771-го полка, и тут же к нему побежали десятки людей. Из кабины вылез летчик, но, видя, что к нему приближаются русские, застрелился. Второй пилот начал, было, отстреливаться, попал в одного, но и сам был убит наповал чьим-то выстрелом из винтовки. Пехотинцы, облепив самолет, как муравьи, вытащили из кабины третьего летчика.
   - Ребята! - удивленно крикнул кто-то. - Да он же без ног! Смотрите культяпки!
   - Ишь ты, патриот фашистский, - со злостью сказал сержант Хренов. Тащите его, ребята, в штаб полка.
   - Молодец, - подошел к Хренову лейтенант Пизов, - у тебя это четвертый?
   - Два "мессера", "юнкерс", а теперь вот и "хейнкель", - довольно ответил Хренов.
   - Кто подбил самолет? - спросил Пизова Шапошников, когда в штаб принесли на руках пленного летчика.
   - Опять Хренов.
   - Как это ему все время везет? - удивился Шапошников. - Один из всего полка сбивает! Самолет сильно поврежден?
   - Сел на брюхо. Да его там уже разбирают все, кому не лень. Пулемет сразу куда-то утащили.
   Лейтенант Николай Пизов был назначен Шапошниковым командиром зенитно-пулеметной роты после гибели под Суражом старшего лейтенанта Христенко. В полк он попал в трубчевских лесах, из окруженцев. Шапошников сразу обратил на него внимание: небольшого роста, но глаза черные, упрямые и умные.
   - Откуда выходите? - спросил тогда Шапошников Пизова.
   - От Барановичей. Есть там недалеко такая станция - Мир. Склады охраняли.
   - Правда, что немцы долетали до вас перед войной?
   - То и дело. Нам говорили: идут двухсторонние маневры. Сейчас это даже дико вспоминать. Их диверсанты связь у нас начали рвать еще с десятого июня, связистов наших подстреливали. К двадцатому июня мы к этому настолько привыкли, что ночью исправлять связь и не ходили, дожидались утра.
   - А в Трубчевск с кем выходили?
   - Одно время сами по себе, потом к "пролетарцам" пристали. Командир наш бросил нас в первые дни войны, ушел домой на Украину.
   "Надежный, толковый парень. Воевать будет честно, - подумал о нем Шапошников. - Этот не сбежит никуда".
   Не успел Шапошников допросить пленного летчика, как к нему привели еще одного немца.
   - А этот откуда? - невольно удивился он.
   - Едет на мотоцикле, между Бакланью и Юрково, там дорога у берега, и, видно, решил срезать угол, наши пулеметчики и подстрелили, - рассказал Бакиновский. - Лежит, колеса у мотоцикла крутятся. Решили сплавать Богомолов из роты Вольхина. Он и подстрелил. Сел в лодку - и на ту сторону. Как немцы его не увидели - удивляюсь. Спали, наверное. А этот фриц даже не ранен был, только каблук пулей отбило. Без оружия и ехал. Богомолов подполз - он сам и руки поднял, и мотоцикл покатил - вполне исправный, ребята пробовали заводить.
   - Да, вот так подарок. Иоффе, спросите его: куда он ездил?
   - Возил приказ в штаб полка о переброске их дивизии на другой участок фронта, - перевел Иоффе.
   Шапошников сразу оживился:
   - Какой он дивизии? Восемнадцатой танковой?
   - Да, а южнее, говорит, стоят части двадцать девятой моторизованной, четвертой и третьей танковых дивизий. Их дивизия будет сменяться первой кавалерийской.
   - Спросите его: когда они собираются наступать?
   - Не знает, не интересовался. Говорит, что он до войны пекарем был, в Вене. Спрашивает, где у нас здесь почта.
   - Это зачем ему?
   - Хочет матери пятьдесят марок отправить, в плену они ему все равно будут не нужны.
   Все засмеялись.
   - Ну и фриц. От нас матери в Германию деньги посылать! Вот чудак-то.
   - Тихон Васильевич, - попросил Шапошников капитана Филимонова, - срочно доставьте пленного в штаб дивизии.
   "А ведь это интересно, что их дивизию отсюда снимают. Видимо, готовят группировку для удара", - подумал Шапошников и сказал Бакиновскому:
   - Сегодня ночью надо обязательно взять еще одного пленного. Готовьте группу Абрамова.
   - Разрешите я сам схожу, товарищ капитан.
   - Разве больше некому?
   - Шажок только вчера ходил, отсыпается. А Абрамов - что-то глаза мне его сегодня не нравятся: убьют еще.
   Поздно ночью Бакиновский разбудил Шапошникова.
   - Товарищ капитан, есть пленный, кавалерист!
   "Неужели танковая дивизия уже ушла? Быстро...".
   - Разбудите Иоффе. Как ты его приволок? Сам брал? - спросил Шапошников, затягивая ремень.
   - Нет. Помните, я говорил, что есть у меня один юрист недоучившийся, бывший вор-наводчик из Одессы. Он и взял. Парень безответственный, но смелый.
   Быстро допросив пленного, Шапошников позвонил в штаб дивизии. У телефона был майор Кустов.
   - Алексей Федорович, только что привели пленного, из первой кавалерийской дивизии. Сегодня ночью они начали менять танкистов. Значит, тот пекарь-австриец сказал правду.
   - Хорошо, - сонным голосом ответил Кустов. - Я доложу Гришину. Ты смотри: пятый пленный за две недели! А в тех полках, сколько ни ползают - ни одного.
   30 сентября, перед обедом, командир роты лейтенанта Вольхин сидел у своего блиндажа и сушил портянки, щурясь на осеннем солнышке. Было тихо, немцы не стреляли второй день и поэтому напряжение спало, хотелось лежать и смотреть в небо, на бегущие белые облака. - "Эх, за грибами бы сейчас..." тоскливо подумал Валентин.
   - Нет, я тебе точно говорю: "Рот фронт" у них действует, - услышал Вольхин разговор за спиной. - Ну, сам посуди: позавчера десять снарядов упали и только два разорвались. Значит, кто-то их там испортил!
   - Дожидайся. Просто упали в болото, поэтому и не разорвались.
   - Ну что ты мне говоришь? И в болоте рвутся также, я же знаю!
   - "Рот фронт"... Все они за "Рот фронт", когда за глотку его возьмешь. Помнишь, когда сюда от Трубчевска шли, колодец нам попался - битком набитый ребятишками мертвыми. Тогда еще немца взяли, шахтером оказался, руки свои показывал - "арбайтер". Вот тебе и пролетарий...
   "А ведь обоим хочется верить, что есть в Германии "Рот фронт", - думал Вольхин. Первые дни они все наивно ждали, что в Германии вот-вот вспыхнет восстание рабочих...
   За все время с начала войны Вольхин видел всего одного немца-антифашиста, который сам сдался, когда они выходили из окружения от Суража. Шел он с колонной несколько дней, как-то даже сходил в разведку. Относились к нему все хорошо, но из немцев он был явно исключением, и никто уже не верил, что в Германии осталось много антифашистов. Очень часто Вольхин и его товарищи видели таких немцев, которых и людьми-то назвать язык не поворачивался. Впрочем, этого немца-антифашиста тоже расстреляли под горячую руку, за день до выхода из окружения.
   Он выплюнул травинку, достал пачку папирос, а с ней и свою записную книжку. Вольхин нарочно старался делать записи реже, суеверно думая, что как только кончится последняя страничка, так его и убьют. - "А ведь из взводных, из старых, в батальоне я остался, пожалуй, один... Данилов убит, Серебренников тоже, Фирсов и Баринов ранены, Макарова и Цабута в Милославичах убило...". Остальных он знал только в лицо и, перебирая их в памяти, вспоминал, кого, где и как убило. - "Пожалуй, так и моя очередь скоро дойдет", - равнодушно подумал Вольхин. Смерти он не боялся давно. Столько раз приходилось видеть, как погибают люди, что иной раз думал: то, что он еще жив - случайность. Иногда Вольхин искал в своей душе предчувствия смерти. Он слышал от бойцов, что тот, кто должен быть убит, это предчувствует, но у него ничего такого пока не было, и снов никаких не снилось с самого дома. - "На фронте три месяца, а как будто три дня. Сто раз могли убить, а все как-то везет и везет. Странная все-таки штука - жизнь человеческая... Судьба... От чего она зависит? Старшину нашего во сне убило, так и не понял, что его уже не будет никогда. А Лашов, пулеметчик, умирал целый день, в сознании...".
   - Товарищ лейтенант, к командиру батальона, - вывел Вольхина из раздумий подошедший связной.
   - Командир полка тебя чего-то вызывает, - сказал ему капитан Осадчий. Заберут, наверное, из батальона.
   - Никуда я не собираюсь, - удивился Вольхин.
   - А ведь у вас высшее образование, товарищ лейтенант? - спросил Шапошников, когда Вольхин вошел в блиндаж командира полка и представился.
   - Пединститут, товарищ капитан. Работал учителем в школе, математик.
   - И чертить, конечно, умеете?
   - Когда теоремы доказывал - чертил.
   - Хотите работать в штабе?
   - В штабе? - удивился Вольхин, - Не знаю. Не думал. Я же ничего не понимаю в штабной работе.
   - Ничего, научим, - улыбнулся Шапошников.
   "А как же рота? - подумал Вольхин, - Что скажут ребята? Неудобно...".
   - Можно подумать, товарищ капитан.
   - Подумайте, - кивнул Шапошников.
   К лейтенанту Вольхину он приглядывался давно. Как-то увидел у Осадчего схему обороны батальона - выполнена чисто, аккуратно и профессионально. Осадчий так чертить не умел.
   - Кто это делал вам схему? - спросил его тогда Шапошников.
   - Командир седьмой роты лейтенант Вольхин.
   "Седьмая рота... Вольхин..." - и Шапошников вспомнил, что этот лейтенант с ними с первых дней. Отличился под Трубчевском, в Милославичах, в Церковищах. Воюет грамотно, хотя и не кадровый. Скромный, аккуратный. Эти качества Шапошников ценил в людях особенно. - "Можно сделать из него неплохого штабного работника, если есть задатки. Зачем держать такого человека на роте? - думал Шапошников, - хотя сейчас в управлении полка все по штату, запас не помешает".
   Вольхин вышел из блиндажа и столкнулся с писарем штаба сержантом Ляшко, которого он немного знал.
   - Слушай, Петро, ты сам что конкретно в штабе делаешь? - спросил его Вольхин, - а то командир предлагает в штаб перейти.
   - Соглашайтесь, товарищ лейтенант, если есть возможность. Командир у нас хороший, не смотри, что всего лишь капитан, - ответил Ляшко. Выдержанный, никогда не орет, не матерится. Всегда разберется, обдумает. Он и меня давно натаскивает на штабную работу. Я ведь с первого курса МИСИ призван. Иногда карту сделаю, веду обстановку, дежурю по штабу. Учусь сводки составлять, приказы. Работа интересная, тем более для вас, математика. Да и военный опыт у вас теперь есть, так что справитесь. А что, разве из штаба кого-нибудь переводят, не слыхал вроде...
   - А я откуда знаю? Вызвал Шапошников, предложил в штаб.
   - Ну и соглашайтесь. Вам головой надо воевать. 22
   "ПРОСТИТЕ ПЕХОТЕ..."
   Вечером 6 октября командующий 3-й армией генерал-лейтенант Крейзер вызвал на совещание командиров дивизий.
   - Товарищи, - начал он, как всегда спокойно и деловито, - обстановка за последние дни резко изменилась. Гитлеровцы начали, по всей видимости, генеральное наступление. Танковая группа Гудериана из района Шостки вышла в район Орла. Есть сведения, что город уже у немцев. Другая их группировка подходит к Брянску.
   Командиры дивизий недоуменно зашевелились, кто-то даже спросил:
   - Как же немцы могут быть уже в Орле?
   - Ставка дала директиву на отход нашей и тринадцатой армий, - продолжал Крейзер. - Общее направление отхода: линия Щигры - Фатеж.
   - Триста километров назад! - ахнул кто-то из командиров.
   - Показываю для каждой дивизии маршруты, - командующий подошел к карте. - Иван Тихонович, - Крейзер посмотрел на полковника Гришина, - твоя дивизия ставится в ударную группу. Сутки на сборы и чтобы к утру девятого был за Десной в районе Салтановка - Святое.
   Полковник Гришин посмотрел на карту: около восьмидесяти километров от Судости. А надо еще поднять дивизию, собраться, и на все - двое суток.
   Приехав после совещания к себе в дивизию, он приказал начальнику штаба полковнику Яманову подготовить приказ на марш к Десне.
   - Срочно, Алексей Александрович, на все сборы только сутки, в ночь на восьмое выступаем. Немцы в Орле, а возможно и в Брянске. Не сегодня-завтра захлопнут нас здесь.
   - Как прошла разведка боем? - позвонил Гришин Шапошникову.
   - Чуть не взяли Юрково, - ответил Шапошников. Немцы главные силы с нашего участка сняли. К преследованию нас, по-видимому, не готовы.
   - Ясно. Быстро собирай все свое хозяйство, готовность к маршу девятнадцать часов завтра. Пойдешь в авангарде. Приказ Яманов готовит, через два часа получишь.
   Полк Шапошникова был самым сильным в дивизии, более полутора тысяч человек, поэтому Гришин именно его решил поставить в авангард, зная, что Шапошников и соберется быстрее всех, и сделает все, как надо.
   Всю ночь и весь день 7 октября в дивизии полковника Гришина была лихорадочная суета: грузили на машины и повозки ящики с боеприпасами и продуктами, накопившимся за три недели имуществом, проверяли - все ли взяли, собирали повозки и автомашины в колонны, пряча их до начала марша в лесах.
   - Что-то сомневаюсь я, что на отдых нас отводят, - сказал Вольхину сержант Фролов, - собираемся, как на пожар.
   Больше всех обидно было уходить с насиженных мест начальнику инженерной службы дивизии майору Туркину. Почти три недели под его руководством готовила дивизия оборону, он лично побывал чуть не в каждой роте, впервые с начала войны подготовлено было все действительно, как положено. И вот - все бросать.
   - Немедленно бери саперный батальон и на машинах - к Десне, - Гришин показал Туркину точку на карте. - Как хочешь, из чего хочешь, но чтобы через сутки здесь было две переправы.
   - А с минами что делать? Три дня назад получил, больше половины не успели по полкам развезти.
   - Закопай, - без раздумий приказал Гришин. - И когда только успели накопить столько барахла, - выругался он, оглядывая колонну штаба дивизии, как цыганский табор!
   В ночь на 8 октября 137-я стрелковая дивизия полковника Гришина, оставив позиции на Судости, тремя колоннами двинулась к Десне.
   К утру 9 октября все колонны, пройдя более шестидесяти километров, вышли к Десне. Изнурительный, безостановочный марш и бессонная ночь утомили всех, и полковник Гришин дал несколько часов на отдых.
   Саперы майора Туркина сделали, казалось, невозможное: две переправы были наведены в рекордно короткие сроки. Полковник Гришин, выйдя на высокий западный берег Десны, наблюдал, как огромный поток автомашин, повозок и людей, перейдя мосты, растекался по восточному берегу реки.
   "Такая силища, и отступаем, - с горечью подумал он, - но чудо, что до сих пор нет ни одного самолета...".
   - Дивизия перешла вся, Иван Тихонович, пошли обозы армии и госпиталя, услышал Гришин сзади голос полковника Яманова, - и штаб наш весь за Десной.
   - Надо и нам переправляться. Лукьянюк! Быстро сматывайте связь и - на ту сторону.
   Но не успел полковник Гришин подойти к переправе, как над ней пролетела тройка самолетов. Засвистели падающие бомбы, и одна из них разорвалась прямо на мосту. Видя, как шарахнулись лошади и люди, услышав крики и ржание раненых лошадей, Гришин зло махнул рукой: "Ну вот, теперь придется вплавь...".
   Капитан Лукьянюк, почти весь батальон которого был за Десной, у разбитого моста выше реки нашел пару бревен. Связав их ремнем, он столкнул бревна в воду, и, разгребая одной рукой, поплыл к тому берегу. Десятки людей также кто на чем переплывали Десну, когда переправа была разбита. "Ничего нет глупее сейчас утонуть... Надо было с батальоном переходить, досидел до последней минуты...", - ругал себя Лукьянюк.
   Недалеко от берега он спрыгнул в воду, оказалось по грудь, но пошел, чувствуя, как все тело пронизывает холод. Ночью выпал снег, первый снег, подморозило, и шинель на берегу быстро замерзла. Пробежав метров триста от берега, пытаясь согреться, Лукьянюк услышал шум. Это оказался полковник Яманов. Его плащ-палатка, покрывшаяся ледяной коркой, шелестела об кусты.
   - Давай выжимай одежду и погрейся в кабине, - показал ему Яманов на машину. - Можешь немного поспать.
   Здесь же были Гришин с Канцедалом. Несколько десятков человек сидели у костров, просушивая одежду.
   - Немедленно подготовь записки Князеву, Шапошникову и Тарасову, подошел Гришин к Яманову. - Шапошникову взять Святое и обеспечивать переправу с юго-востока. Князеву выйти к Салтановке и обеспечивать переправу от атак противника с северо-востока. А Тарасову - ударить на Алешенку и идти к Навле. Это будет отвлекающий удар. Пусть свяжет там как можно больше сил немцев.
   Яманов посветил на карту фонариком.
   - Да, главные силы армии пройдут между Святым и Салтановкой, - добавил Гришин.
   - Это на участке всего пять километров шириной? - удивился Яманов. - А мы раскидаем дивизию по разным сторонам, потом и не собраться будет.
   - Это приказ Крейзера, - жестко ответил Гришин. - Наша задача теперь прикрыть переправу, чтобы прошли все армейские обозы.
   - А потом, значит, в арьергарде пойдем?
   - Пока не знаю. Там видно будет. Перед нами опять танковая дивизия. А может быть, и больше, - тяжело вздохнул Гришин.
   Полк капитана Шапошникова два дня, 9 и 10 октября, отбивал атаки противника на армейские переправы, с боем взял Святое и занял здесь оборону. Немцы все это время атаковали его участок, словно нехотя, хотя и имели здесь тридцать танков. "Боятся потерь, - понял Шапошников. - В общем-то, главное для них сейчас уже не здесь. Видимо, рассчитывают, что обозы свои мы и так бросим...".