Киселев Валерий. Заплачено кровью

   В штабе армии, когда он туда приехал, зашел, было, разговор: целесообразно ли иметь несколько истощенных дивизий, может быть, переформировать их? Полковник Гришин категорически дал понять, что его дивизия не будет расформирована, и сумел убедить командующего, что она вполне боеспособна. Впрочем, на общем фоне это действительно так и было.
   А через сутки полковнику Гришину доложили, что в расположение дивизии вышла группа лейтенанта Нагопетьяна в количестве семидесяти человек и батарея лейтенанта Сливного.
   - Ты понял, Алексей Александрович? - обрадовался Гришин, обращаясь к Яманову. - К нам идут наши же люди! А ведь могли бы и остаться в любой другой части или куда направят со сборного пункта, там не больно-то разбираются - приказали и все. Батарея? - переспросил он адъютанта. Позовите ко мне ее командира.
   - Сколько орудий вывели? - спросил он лейтенанта Сливного, когда тот вошел в блиндаж и представился.
   Иван Сливный ожидал этого вопроса, но никак не думал, что командир дивизии спросит его прежде всего об этом.
   - Никак нет, товарищ полковник, - растерялся, было, он, - Разрешите доложить? Десятого августа вел бой с танками в селе Питири, подбили и сожгли одиннадцать и четыре бронетранспортера. Потерял связь с полком и отходил на Климовичи, но там были уже немцы, оттуда на Костюковичи, в бою при переправе через реку Ипуть пришлось оставить орудия: кончились снаряды и побиты все лошади. Оттуда пробирались ночами на Брянск, и вот вышли, шестьдесят человек.
   - А я уж обрадовался - батарея... Чем теперь воевать будешь? Потерял орудия - сам и добывай, как хочешь. Иди, - разочарованно закончил Гришин.
   Лейтенант Сливный, выходя от Гришина, еще был рад, что его не наказали за потерю орудий, оставили командовать батареей. - "А орудия я себе найду..." - думал он с облегчением.
   - Товарищ полковник, - обратился к Гришину его адъютант лейтенант Мельниченко, - тут несколько человек из полка Корниенко. Помните Дейча, капельмейстера?
   - Давай его сюда! - обрадовался Гришин, что теперь и из полка Корниенко кто-то появился.
   Вошел младший лейтенант Дейч, маленький, с измученным лицом, но большими живыми глазами. Гришин хорошо его знал - музыкальный взвод Дейча считался лучшим в дивизии.
   - Здравствуй, где же твои трубы, капельмейстер? - шутливо начал Гришин.
   - Здравия желаю, товарищ полковник. Трубы остались в Чаусах, на пекарне. Так ни разу и не поиграли. Пока там хлеб получали - нас и накрыли... - Дейч тяжело вздохнул, высморкался, вытер платком, похожим на тряпку, какой бабы со стола вытирают, нос и глаза, - Сначала до Кричева отступали, точнее... быстро шли...
   - Драпали, - усмехнулся Гришин.
   - Потом в Рославле оказались, оттуда снова в полк попал, в начале августа.
   - Что-нибудь знаете о полковнике Корниенко?
   - Убило его во время прорыва, числа... девятого августа, вместе с его адъютантом, одним снарядом. Я с ним был. Я и хоронил - сняли ремень, медаль, и закопали их в лесочке. А Кузнецов, начальник особого отдела, был смертельно ранен, выводить его не было возможности, оставили ему пистолет, он сильно просил...
   - Как же ты вышел?
   - Сначала нас было трое. Еще Ремизов, на трубе который играл, и Гибнер, шофер наш. Нарвались как-то на немцев, они кричат: "Иди сюда!", по-русски, мы подумали сначала, что наши, Гибнер пошел, а я увидел, что это немцы да и карабин уже с него снимают. Ну и побежали. Ремизова я там и потерял. Целый день ходил с гранатой - чеку выдернул, а бросить некуда, да и страшно, и жалко. Выбирался один, потом пристал к какой-то части. До Родни шли дней девять...
   - Девять дней? Ползли что-ли?
   - Всяко было. Немцев там - как саранчи. Пир горой, "Катюшу" нашу играют, фальшивят только... Вышли в Жуковку, там из нашей дивизии было сто сорок человек. Капитана Филимонова там видел...
   - Он здесь уже.
   - Видел там, товарищ полковник, - как будто по секрету продолжал Дейч, - маршала Кулика, тоже из окружения шел. В лапти был сначала обут, при мне новые сапоги мерил.
   - Ну и ну... - протянул Гришин. - Так, хорошо, что ты вышел, но музыкой будешь после войны заниматься, а сейчас - снабжением.
   - К капитану Продчеву?
   - Нет. Убит он, - и Гришин вспомнил, какой страшной смертью он погиб: ехал на машине, взрыв - и костями черепа шофера ему выбило глаза, умер через час в мучениях. - Будете инспектором по снабжению. - Да, жаль Корниенко, - с горечью думал Гришин. - Умница был, настоящий русский человек. В академии тактику преподавал, чего бы еще, кажется, надо, но рвался в войска. Командовал бы сейчас дивизией, а то и корпусом.
   - Товарищ полковник, - сказал Дейч, - я здесь недалеко видел лейтенанта Ларионова, лежит раненый на повозке, он из нашего полка, из батальона капитана Кима.
   - Кима, говоришь? - поднял глаза Гришин. - Пошли, покажешь.
   Повозки с ранеными стояли под соснами недалеко от штаба.
   - Вы лейтенант Ларионов? - спросил Гришин раненого с забинтованной головой, на которого показал Дейч. - Говорить можете?
   - Могу, товарищ полковник.
   Сведений о батальоне капитана Кима Гришин не имел вообще, на фронт он выехал последним эшелоном.
   - Высадились мы двенадцатого июля в шестидесяти километрах от Кричева, - начал лейтенант Ларионов, - Дальше шли пешком. Шестнадцатого июля заняли оборону у деревни Сокольничи, в четырех километрах западнее Кричева. Я был командиром пулеметной роты. Орудий было - своих четыре, да одно, на тракторе, приняли к себе - отходили они по шоссе. Бой начался утром семнадцатого, шла колонна танков, двадцать машин. Семь подбили сразу, минут за тридцать, потом вторая атака... - Ларионов поморщился, потрогал повязку на голове, - Всего подбили тринадцать танков. Хорошо нам помогало какое-то орудие с фланга, какой части - не знаю, но больше половины танков - его. Потом немцы зашли нам в тыл, начали давить окопы танками. Капитан Ким увел стрелковые роты в Кричев, нас оставил прикрывать. Отбили еще одну атаку и тоже отошли...
   - Что потом? - нетерпеливо спросил Гришин.
   - Капитана Кима я видел потом только один раз. Отругал нас за немецкие автоматы, а приказаний никаких не дал. Солдаты потом рассказали, товарищ полковник, что он воюет уже без петлиц, разжаловали, а кто - не знаю. Потом начались бои в городе, и немцы оттеснили нас за Сож. Мост мы взорвали и перебили взвод немцев на понтонных лодках, в капусту всех, - лейтенант Ларионов невольно сжал кулаки при этом воспоминании: единственный пленный из этой группы немцев, толстый фельдфебель, плюнул одному из его бойцов в лицо и он тогда не сдержался, влепил ему затрещину, - Подчинили нас авиадесантной бригаде, воевали три недели, пока от роты нас только двое не осталось, я и Шемякин, мой политрук.
   "Вот и еще один батальон можно списывать...", - тяжело вздохнул Гришин, вспоминая лицо Кима. До войны он был начальником полковой школы, неплохим командиром.
   - Как же вы здесь оказались?
   - И сам не знаю, я без сознания был очень долго, а потом узнал, что в своей дивизии, чудо какое-то...
   - Поправляйтесь, товарищ Ларионов, - сказал полковник Гришин и пожал ему руку.
   В тот же день ему доложили, что из полка Смолина вышло двадцать восемь человек - остатки дивизиона капитана Пономарева во главе с командиром и работники штаба полка капитаны Балакин и Малахов.
   Гришин приказал вызвать обоих.
   - Здравствуйте, - ответил он на приветствия, - Где ваши командиры, Малахов? Где вы Смолина оставили? Где Макаревич, Полянцев? Что у вас вообще случилось?
   - Под Суражом нас отрезали танки. Тогда был еще весь полк, не считая конечно, того дивизиона, что так и не прибыл, - сказал капитан Малахов, - Да и танки эти, как потом через несколько часов, оказалось - были наши. Разведчики установили - проходила какая-то часть Бахарова. Но пока это сообразили, да ждали разведку... - Малахов зло поморщился, - Полдня потеряли на привал, да пока думали, а надо было двигаться, можно было проскочить. Сказать по правде - нарушилось управление, и не то чтобы обстановка была очень тяжелой, а просто не знали ее, не могли разобраться, были все в каком-то оцепенении. Устали все...
   - Разрешите мне, товарищ полковник, - перебил Малахова капитан Балакин, красивый мужчина с удивительно чистыми и мягкими вишневыми глазами, - Ночью, числа не помню, но где-то около двадцатого, было совещание у командира полка. Полковник Смолин сказал, что мы в глубоком окружении, полком не выйти, будем выходить мелкими группами. И приказал - технику вывести из строя, лошадей распустить, каждому вести свое подразделение в Трубчевск. Мы тогда слушали все это с недоумением, многие в душе были не согласны с приказом, ведь были еще и орудия и снаряды, лошади, солдаты - прекрасные. Помню, за несколько дней до этого полковник Смолин говорил мне, что подписал двести похоронок с начала боев, но все же полк был боеспособен, а такой приказ означал фактически его роспуск. Нам не верилось, что этот приказ был оправданным, но Смолин сказал тогда, что это и ваш приказ, хотя мы знали, что со штабом дивизии связи не было уже больше недели...
   "Что ж ты, Трофим Григорьевич, неужели сломался? - думал Гришин, Можно было бы попробовать выйти полком...".
   - Дальше что?
   - Я повел группу в тридцать человек. Шли мы по следам половника Смолина, с ним было только человек шесть-семь, но Макаревича с ним не было, это точно, он вообще еще раньше отстал от нас с дивизионом Братушевского. Карты у нас не было, да и надежней казалось... - Малахов замолчал, подумал, но все же продолжил: - Потом он нас заметил и сказал, что если еще нас увидит за собой, то расстреляет. Мы и пошли другой дорогой.
   "Неужели погиб?" - думал о Смолине Гришин. Никаких сведений о нем ниоткуда не поступало, хотя если бы он вышел даже в расположение других частей армии, то обязательно дал бы о себе знать.
   - Хорошо, идите оба. Найдите полковника Кузьмина, будете в его расположении.
   - Не попал ли он в плен? - осторожно спросил Гришина Канцедал.
   - Исключено, застрелился бы. Это не тот человек.
   Оба они не могли даже предположить, что в тот момент полковник Смолин подъезжал не к Трубчевску, а к Варшаве, в вагоне для военнопленных. Гришин был прав, что полковник Смолин застрелился бы, если бы его брали в плен, но судьбе угодно было распорядится так, что Смолину не удалось этого сделать: их взяли спящими, на рассвете.21
   Его роковой ошибкой было то, что он запретил капитану Малахову следовать за его группой.
   ... В тот же день, 28 августа, вечером, полковники Гришин и Яманов, прихватив с собой капитана Шапошникова, выехали на совещание в штаб 3-й армии генерала Крейзера, куда теперь перешла дивизия после выхода из окружения.
   - Товарищи, - обратился к собравшимся командирам генерал Крейзер, ввожу в обстановку. Армия вошла в состав Брянского фронта, командующий генерал-лейтенант Еременко. Задача армии - прикрыть брянское направление с юго-запада. Перед нами по-прежнему вторая танковая группа Гудериана...
   - Шестнадцать дивизий в составе фронта, а фронт - двести тридцать километров, - услышал Шапошников шепот слева, говорил незнакомый полковник своему соседу, - да и дивизии-то в основном номера, свежих всего три-четыре...
   Шапошников вспомнил, как перед началом совещания видел карту приехавшего в армию начальника главпура Красной армии Мехлиса. Трубчевск на ней был обведен красным кругом, рядом стояли крупные цифры - 137 СД. На карте их дивизия выглядела внушительно. "Если бы так было и на самом деле... Неужели он не знает нашего истинного состояния? - думал Шапошников. - Ведь на самом деле мы почти голые - одни винтовки..." Если бы знали в штабе фронта, что на самом деле в 137-й дивизии один полк, в этом полку - один батальон, а в батальоне - боеспособна одна рота...
   Дивизия полковника Гришина получила подтверждение приказа оборонять Трубчевск. Фронт был впереди, в семидесяти километрах, на Судости. Но фронт "в нитку", там уже шли тяжелейшие бои, и немцев можно было ждать в ближайшее время.
   И в тот же день, 28 августа, поздно вечером, едва вернувшись в свой полк, Шапошников узнал, что немцы еще утром форсировали реку Судость, оборонявшаяся там Ивановская дивизия не выдержала удара и начала отходить к Трубчевску.
   "Ну, вот и отдохнули, называется, завтра и нам предстоит..." - понял капитан Шапошников.
   Рано утром его поднял капитан Тихон Филимонов, его новый начальник штаба, но старый приятель по службе еще в довоенное время.
   - Пополнение, Александр Васильевич. Четыреста человек! И кто сибиряки!
   Шапошников искренне обрадовался, но оказалось - рановато: половину пополнения по записке Яманова тут же увели к Михееву, у него людей было совсем ничего. "И зачем так? - обескураженно думал Шапошников, - Имели бы хоть один полк, но более-менее, а теперь будет два, но оба слабых".
   - Людей распределили по батальонам? - спросил он у Филимонова.
   - Нет еще, прибыли полчаса назад.
   - Постройте, хочу посмотреть.
   Двести человек пополнения были выстроены на полянке.
   Шапошников с Наумовым поздоровались, услышали в ответ сочное и дружное "Здравствуйте!", довольно переглянулись и пошли вдоль строя, внимательно вглядывались в лица. Люди были молодые, крепкие на вид, в новеньком обмундировании, и сразу видно, что недавно с кадровой, это Шапошников определил по изящно сидящим на головах пилотках.
   - И все сибиряки? Откуда?
   - С Омска все, - ответили сразу несколько человек.
   - Ну, как народ, Алексей Дмитриевич? - спросил Шапошников Наумова. Думаю - не подведут?
   - Надо было всех у нас оставить, - тихо сказал ему Филимонов. - Орлы!
   - А ведь у нас Калько омский! - вспомнил Наумов.
   - Давайте, Тихон Васильевич, сто человек к Калько, остальных пополам в другие батальоны, - сказал Шапошников. - Распределите людей и позаботьтесь, чтобы накормили.
   Лейтенант Вольхин принял в свою роту пятьдесят человек, и теперь она была почти по штату. Это и радовало, и немножко пугало. Вольхин хоть и был ротным вот уже третью неделю, но все же ощущал себя взводным, так как людей у него все это время было как раз со взвод и он еще не представлял себе, что командовать придется сразу сотней человек. Раньше и участок его был сотня-другая метров, а теперь рота получила почти полтора километра, и надо было смотреть вперед и по сторонам уже гораздо внимательней.
   - Давно из Сибири? - спросил он крайнего из пополнения.
   - Красноармеец Ефим Беляев. Тринадцатого августа еще в поле был, комбайнером я работал, в тот же день мобилизовали - и в эшелон.
   - Две недели и добирались? - удивился Вольхин.
   - От Брянска шли пешком четверо суток, а по железной дороге, в общем-то, быстро, нигде долго не стояли.
   "А мы все эти недели, да и раньше, все на своих двоих... - подумал Валентин. - Неужели и август кончился? И я все еще живой...".
   К этому времени из взвода лейтенанта Вольхина, что выехали с ним на фронт, в живых осталось только пятеро: два сержанта - Фролов и Вертьянов, "Савва" Морозов, Латенков и Углов - самый высокий не только в роте, но, наверное, и в полку. Вольхин думал о нем, еще в первые дни, что вот его-то, с таким ростом, убьют быстрее всех, а он был живой до сих пор. Из полтавчан, что ему дали еще на Соже, у него осталось только трое, остальные все погибли в Милославичах, Семеновке, Церковищах, и фамилии их в записной книжке он обвел траурной рамкой - Алексеенко, Голубцов, Ишов, Кунгуров, Пистаков, Познюк, Ращеня, Фролов, Чубаров, Макаров, Каменский, Кушнеров, Ходыкин... Список был длинный и Вольхину всегда становилось не по себе, когда он видел длинный ряд траурных рамочек, одну за другой.
   Взводами командовали сержанты. Вот и сейчас пришло пополнение, а ни одного лейтенанта. Третьим взводом у него командовал сержант Жигулин, переведенный из другой роты. Горьковчанин, симпатичный, высокий блондин, спокойный, уверенный, и Вольхин был рад, что он попал именно к нему, да и мужики из отделения приняли его быстро. Иногда Вольхин думал, глядя на него: "Пока у нас есть такие ребята - ни за что немцам нас не одолеть", - и никак не мог представить себе его убитым - это было как-то даже противоестественно, невозможно, чтобы такого парня, образец русского солдата, и убили.
   К вечеру рота Вольхина довольно неплохо окопалась - взводные опорные пункты были готовы. Он сам обошел все окопчики, с тоской думая, что слишком велик участок, пехоту они еще отобьют, а если танки - на полчаса, не больше. Он знал, что в полку осталось всего три орудия. Гранаты и бутылки у них были, но очень мало и комбат ничего не обещал. Ночь прошла спокойно, впереди, правда, изредка раздавались танковые выстрелы, иногда стучали пулеметы, но чувствовалось, что немцы еще далеко. Вольхин даже поспал часа два, а на рассвете, еще раз обойдя свои окопчики, перекинувшись со взводными по паре фраз, решил все же послать разведку к хутору, что лежал перед его позициями километрах в трех.
   - Давай я пойду, командир, - предложил его политрук, Павлик Бельков, высокий и плечистый парень с уверенными и отчаянными глазами.
   К нему в роту он был назначен после Милославичей, а в полку был со дня формирования, и вообще едва ли не единственный политрук оставался из тех, кто выехал на фронт в составе полка. Вольхин сразу понял, что политрук предпочитает показывать примером, чем слова говорить, это и хорошо, но рисковать то и дело, надо и не надо - это ему не нравилось. Как-то Вольхин ему даже сказал, что лучше бы он политработой занимался, чем то и дело в разведку лазить по своей инициативе. - "А это тоже политработа, командир, или, думаешь, мне только боевые листки выпускать, да газеты читать? Тем более, где их взять, да и в мирное время они мне надоели". - "А напорешься?" - "Нет, командир, если я после Сожа жив остался, то судьба мне до победы".
   - Нет, Павлик, не ходи. На хуторе, чувствую, немцы. А ты нам нужен и здесь. Лучше давай пошлем из пополнения, пусть на живых фашистов посмотрят.
   Вольхин приказал Фролову дать пятерых из пополнения, один из них оказался тот самый комбайнер Беляев, и лично поставил им задачу.
   Разведчики, взяв винтовки наперевес, быстро пошли к хутору и скоро растворились в утреннем тумане.
   Вольхин съел без аппетита полкотелка сухой каши и посмотрел на часы: "Восемь тридцать... Немцы тоже позавтракали. Если они точно на хуторе, то скоро надо ждать...".
   Разведчики не возвращались более двух часов и это начало беспокоить. "Что-то очень долго, - думал Вольхин, не надо было посылать этого комбайнера. В пехоту он, конечно, угодил по ошибке, сидеть бы ему сейчас в танке. Ухлопают парня напрасно".
   Со стороны хутора донеслось несколько выстрелов из танковых пушек, а вскоре показались и три танка, а перед ними метрах в пятистах бежали пятеро его разведчиков.
   "Ну вот, так и знал - танки... Сейчас начнется..." - чувствуя холодок в душе, подумал Вольхин.
   Минут через пятнадцать к позициям его роты вышли десять танков. До окопов оставалось не больше двухсот метров, когда они вдруг остановились, держа линию. - "Заметили, сейчас рванут", - с тоской подумал Вольхин. Но танки стояли. Стреляли с места, но стояли. - "Ждут - есть ли у нас артиллерия? Раньше были смелее".
   Минут через десять один танк, переваливаясь на буграх и лязгая гусеницами, осторожно пополз к окопам. Возле него разорвалось несколько гранат, но танк шел, периодически стреляя из пулемета.
   "Вот гад, что делает!" - смотрел Вольхин на танк. Бронированная машина утюжила окоп за окопом. На броне его хлопком разорвалась граната, но танк продолжал ползти. Раздавив несколько окопов, он резко развернулся и на скорости ушел к своим, на линию машин.
   "Сейчас пойдут все, - обречено подумал Вольхин. - Поняли, что ничего у нас нет, можно давить". Он доложил обстановку комбату, в душе надеясь услышать, что он посылает ему орудие, но услышал только требовательное и грозное: "Держаться!".
   - Но ты смотри, командир, - услышал Вольхин голос своего политрука Белькова, - ни один из наших из окопов не выскочил.
   - Вот сейчас как все танки пойдут, что будем делать? Ждать, пока передавят всю роту? Пять гранат бросили и ни одна не попала!
   Но танки все еще стояли. Пять минут, десять. Изредка стреляя, но так и не двигаясь с места.
   "Ничего не понимаю. Чего же ждут? Боятся? Но кого им тут бояться?" недоумевал Вольхин.
   Когда капитану Шапошникову доложили, что атака противника началась, двумя группами танков по десять машин в каждой, он немедленно позвонил в штаб дивизии. У аппарата был майор Кустов, новый начальник оперативного отделения штаба, мужчина энергичный и веселый, так что Шапошников с первого же дня знакомства почувствовал к нему симпатию и они быстро стали приятелями.
   - Алексей Федорович! - кричал в трубку аппарата Шапошников. - Танки пошли, двадцать машин. Подбрось огоньку, а то не отобьемся. У меня всего три орудия, ты знаешь, да и те без прицелов, стреляем, как при Иване Грозном...
   - А ты выведи их на прямую наводку и расстреливай эти танки, - спокойно ответил Кустов.
   "Ну и арап!" - удивился Шапошников.
   - За Десной тяжелый артполк, попросил бы хотя бы два залпа!
   - Да ты что, это только с разрешения командующего артиллерией армией! У них и снарядов-то всего на полчаса! А у меня откуда возьмутся орудия? Все у вас!
   Шапошников положил трубку. - "Что же делать? Танки, конечно, пойдут кулаком, а у меня пять километров фронта. Чего стоит смять роту, полчаса и в городе".
   - Меркулов! - позвал он начальника артиллерии полка. - Берите два орудия Терещенко от Калько и немедленно на позиции седьмой роты. Галопом!
   К десяти танкам, что стояли против роты Вольхина, вскоре подошли еще десять, подъехали несколько автомашин с пехотой.
   "Вот чего они ждали! - понял Вольхин. - Ну, теперь нам конец...". Бойцы его роты, тускло поблескивая касками, ждали идущие на них танки. Казалось, что даже чувствовалось, как напряглись в ожидании боя его люди.
   "Если хотя бы один побежит, то, как цепная реакция, не устоять... Хотя - все равно передавят...". В столь безнадежном положении Вольхин с начала войны, пожалуй, еще не бывал. Если бы только пехота, а тут еще двадцать танков. "А вот, вроде бы, не все на меня, машин пять повернули на соседа", чуть успокоился Вольхин.
   Танки открыли огонь с коротких остановок. Затрещали автоматы пехотинцев. Из окопов ответили из винтовок. Потом включились и два станковых пулемета. Несколько танков быстро переехали окопы, но потом сразу три из них, словно споткнувшись обо что-то, встали. Один закрутился, разматывая гусеницу, с брони другого потек огонь - кто-то ловко угодил бутылкой с бензином. Третий не горел, но стоял, тоже, видимо, подбитый.
   Еще несколько танков, выпустив струи огня, от чего на траве образовались черные проплешины метров по десять, крутились на окопах. Вольхин видел, как вспыхнул расчет станкового пулемета, люди катались по земле, пытаясь сбить пламя. "Живьем сгорели!" - ужаснулся Вольхин. Еще кто-то, как живой факел, бежал с диким криком.
   Вольхин то и дело поглядывал на часы, будто атака должна была продолжаться какое-то определенное время. - "Всего пять минут!". Танков пять-шесть все-таки стояли, остальные давили гусеницами окопы и, бессильный чем-либо помочь, Вольхин только зло кусал губы. Политрук Бельков убежал в окопы, и Валентин, видя, что на НП он остался один - телефонист был убит и присыпан землей, схватил гранату и бутылку с горючкой и тоже побежал навстречу танкам. - "Теперь уже все равно!". Он не слышал и не видел, как сзади подъехали и развернулись два наших орудия, как они подожгли еще два танка. В бешеном исступлении, задохнувшись, он подбежал метров на двадцать к ближайшему танку. Метнул гранату - не попал, бутылку - на танке загорелось, но слабо, и мощная машина, вертясь по оси, сбила пламя. Вольхин стрелял в нее из пистолета, стоя во весь рост, не думая, что его могут убить, пока не упал - кто-то столкнул его на землю.
   - Ты что, командир, - это был политрук Бельков. - Я вижу - ты на подвиг идешь, думаю - надо остановить, пока живой! Смотри: наши орудия!
   Страшно болела голова, в теле была невероятная усталость, глаза слипались от пота.
   - Отдохни маленько, командир, они уползают!
   Танки действительно отходили, с левого фланга три машины и в центре две. Автоматчики поодиночке, отстреливаясь, догоняли танки.
   - А ты говоришь - не устоим! Наша взяла! - услышал Вольхин знакомый, с хрипотцой, голос Белькова.
   Было несколько минут, мгновений ли, когда он не слышал ни выстрелов, ничего.
   Бой стих быстро. Танки ушли на хутор. Вольхин с Бельковым, отдышавшись, медленно пошли по окопам. Вся позиция их роты была настолько передавлена гусеницами, что казалось, ничего живого здесь быть не может. Пахло жареным человеческим мясом вперемежку с гарью и порохом.
   Вольхин посмотрел на часы: "Всего тридцать минут!".
   - Николай, живой! - обрадовался он, увидев сидевшего в окопе сержанта Фролова, он жадно курил самокрутку.
   - Куда ж я денусь от тебя, командир...
   - Сколько людей у тебя осталось?
   - Погоди, дай покурить. Вон ту дуру, - Фролов показал окурком на танк, - на мой счет запиши.
   В окоп спрыгнул политрук Бельков.
   - У Вертьянова из пятнадцати осталось четверо. Одного вообще раскатали в лепешку... Пошли к Жигулину.
   У сержанта Жигулина, взвод которого стоял на левом фланге, из двадцати убиты было трое, шестеро тяжело ранены. Один, обожженный, умирал. Это был Федор Углов, тот самый высокий в их роте парень.
   - Просит, чтоб пристрелили, командир. Тяжело ему, - сказал Жигулин. Страшная смерть парню досталась...