Киселев Валерий. Заплачено кровью

   Вольхин пошатнулся, хотел было поднять его, но сам с трудом удержался на ногах.
   - Оставь, браток, смерть пришла...
   Метров через двести, оглянувшись, Вольхин увидел, как к Солдатову подошел немец, приставил к его голове автомат и дал короткую очередь...
   Колонна капитана Шапошникова 30 октября вышла на станцию Щигры, где стояли уже свои. Сплошной линии фронта не было и здесь, все последние пять дней его отряд шел по ничейной территории, не встречая никаких следов армии. Когда разведгруппа лейтенанта Пизова доложила, что в Щиграх на станции наш комендант, Шапошников, еще не веря сам себе, все же понял, что и на этот раз они все-таки уцелели, будут воевать и дальше, и все-таки полком.
   Через двое суток на станцию Косоржа, недалеко от Щигров, вышла колонна полковника Гришина.
   Лейтенант Вольхин, когда услышал из репродуктора на станции голос Левитана и увидел наплясывавших пьяных бойцов, ощутил такое состояние, что первая его нелепая мысль была - "Неужели Победа!". На всех окружавших его лицах было такое неописуемое веселье, что первой в голову пришла именно эта мысль, о Победе. И только вслушавшись в голос Левитана, Вольхин понял, что люди радуются тому, что они сейчас живы, вышли к своим, они не остались в болотах мертвецами, а поживут еще - кому сколько отмеряно.
   Цистерну на перроне облепила толпа окруженцев, слышались песни, тут же плясали, многие пили прямо из касок, даже из пилоток.
   - Петр Никифорович, - Гришин позвал Канцедала, - найдите противотанковую мину и прекратите это безобразие, перепьются же от радости. И какой дурак ее здесь оставил...
   Вечером того же дня колонна полковника Гришина товарняком по узкоколейке была переброшена в Щигры, где его встретил капитан Шапошников.
   - Опять раньше меня вышел? - не скрывая радости, усмехнулся Гришин. Сколько у тебя людей?
   - Со мной семьдесят шесть.
   - Это все, что осталось от полка? - Гришин хотел, было, выругаться, но вспомнил, что сам же растащил у него полк еще под Навлей.
   - Управление полка все со мной. Людей дадите - могу воевать.
   - Штаб-то и у меня есть, командовать нечем.
   - Должны подойти еще две колонны полка, разведчики мои ведут, - сказал Шапошников.
   - Михеев тоже вышел. Сто десять человек с ним.
   - А полк Князева разве не с вами шел, товарищ полковник? - спросил Шапошников.
   - Они в сторону Брянска ушли, еще до Литовни, - ответил Гришин, Алексей Александрович, - позвал он Яманова, - посчитай, сколько нас сейчас в наличии.
   - Посчитал уже. Триста тридцать человек всего. Но должны выйти еще, надеюсь, - ответил Яманов.
   - А построй-ка всех, кто есть. Хочу посмотреть, - приказал Гришин.
   Он медленно шел вдоль строя, вглядываясь в лица бойцов своей дивизии. Сейчас ему как никогда важно было убедиться, что дивизия жива, все же жива. Надо было показать и себя, чтобы люди поняли: пусть их сейчас немного, но они сейчас не окруженцы, а дивизия. Пусть битая-перебитая, измученная, без единого сухаря, в рваной, но - в форме, и, главное, с оружием, со знаменем все-таки дивизия!
   Полк Шапошникова заметно выделялся из остальных, стоявших в строю. Люди выглядели посвежее, обмундирование было более-менее подшито.
   - Что же вы, товарищ капитан, - Гришин подошел к Филимонову, - В солдатской шинели, без знаков различия, вы же командир, начальник штаба полка. А вы - доктор, и в таком рванье..., - но Гришин говорил тихо, чтобы не слышали бойцы, и с мягким укором.
   - А это кто? Как тебя мама на фронт отпустила, такую маленькую? Гришин остановился напротив ладной девушки в фуфайке.
   - Санинструктор Анна Салынина! - бойко ответила девушка, - Мама меня на фронт не отпускала, это я сама, товарищ полковник.
   - А сколько же тебе лет, дочка?
   - Семнадцать скоро!
   - Она с нами, товарищ полковник, от Судости идет. А вообще - из артполка Малых, еще с Мурома, все окружения прошла, - сказал Шапошников, Как наши мужики посмотрят на нее, так шагу и прибавляют: стыдно перед девчонкой слабым показаться. Моральный фактор...
   - Так берегите же ее, тем более, что она сейчас одна на всю дивизию и осталась!
   - Бобков, кажется? - спросил полковник Гришин, - Почему без петлиц? Вы же политрук.
   - Он разжалован, товарищ полковник. - сказал капитан Лукъянюк, - Порвал партбилет в окружении.
   Последним в строю оказался... немец. Худой солдатик в одном мундире и в драных коротких сапогах.
   - Это еще что за фрукт! - удивился Гришин.
   - Разрешите доложить, товарищ полковник, - подошел капитан Лукьянюк. Сдался добровольно в плен под Гремячим, водитель. Так и шел с нами все это время...
   - Но почему в строю? - возмутился Гришин.
   - Сейчас уберем...
   Лукьянюк так привык к этому немцу, что перед построением даже не обратил внимания на него. Надо было приказать ему постоять пока в сторонке, но забыл.
   Полковник Гришин вышел на середину строя, еще раз оглядел его и сказал:
   - Товарищи, поздравляю вас всех, что вышли к своим. Благодарю за службу! Рад, что и дальше воевать будем вместе. Москва стоит, и мы еще погоним гитлеровцев с нашей земли. Дивизия наша жива, несмотря на все испытания, что нам выпали. Насчет отдыха... Никто за нас воевать не будет. Обстановка сейчас - сами знаете какая. Через полчаса всех вас накормят досыта, а потом сразу на погрузку - и в Елец. А там командование решит, дать нам отдохнуть или снова в бой.
   После построения была дана команда приготовиться к обеду, и все потянулись к кухням. Лейтенант Вольхин подошел к своему батальонному повару Мише, который орудовал длинным половником в котле новенькой кухни и, заранее зная ответ, все же спросил, как он это делал не раз:
   - Что варишь, Мишя?
   - Кашю, - с неизменным достоинством, гордо ответил Миша.
   И этот их короткий разговор, ничего не значащий для постороннего, вернул Вольхину и силы, и настроение. Жив повар, снова варит свою кашу, значит - живы и он, и полк. Было какое-то ощущение зависимости существования этого вечно чумазого повара Миши с его кашей и полка.
   После третьего окружения живой Миша с котлом каши был для Вольхина уже символом прочности бытия.
   С первых дней окружения, рассказали Вольхину бойцы, Миша им ничего не готовил и кухню они бросили. Кормились кое-как, но повара своего все равно любили за его прежнее искусство и берегли, иногда даже подкармливали - то картофелину кто даст, кто сухарик, и беззлобно шутили, что вот, теперь не повар бойцов, а бойцы повара кормят.
   Котелки и ложки, хотя не пользовались ими больше трех недель, сохранились почти у всех, и Вольхин, увидев это, понял, что этих людей ничем не сломать, если они в самое тяжелое время, когда легко можно было расстаться не только с котелком, но и с головой, не побросали ложек.
   Получая свою порцию, бойцы отходили в сторону, бережно держа котелок. Есть принимались не спеша, со вкусом. Вольхин съел свой котелок каши, тщательно вытер его изнутри кусочком хлеба так, что не надо было и мыть, и в который раз начал собирать крошки табака в кармане телогрейки.
   - Закури, командир, свеженького, - предложил ему сержант Фролов, протягивая кисет. - Разжился я, моршанская махорочка.
   - Спасибо, Николай, - Вольхин скрутил "козью ножку", затянулся, что голова закружилась.
   - Так что, выходит, повоюем еще, командир. Поспать бы только суток двое. А там можно и опять в окопы, - сказал Фролов.
   То, что он встретил единственного и последнего из живых его взвода бойца, сержанта Фролова, потрясло Вольхина: "Это сколько же мы отмахали пешком, сколько же пролили крови..." - "Куда ж я от тебя денусь, командир..." - вспомнил он слова Фролова.
   Полковник Гришин с построения пошел обедать в домик, где временно расположился штаб его дивизии. Открывая дверь в комнату, увидел на столе тарелки, стаканы, а за столом несколько человек.
   - Это ты кому целый стакан водки налил? Бабуру? - шутливо спросил Гришин Яманова. - Он нас в окружении наперстками поил...
   Майор Бабур, отставший где-то за Гремячим, считавшийся без вести пропавшим, появился во время построения. Полковник Гришин на глазах у всех обнял его под сдержанный гул одобрения. Майор Бабур, участник империалистической войны, в дивизии считался стариком. Гришин любил его за умение дать разумный совет и всегда старался держать его при себе, тем более, что радиосвязь в дивизии почти не работала и Бабуру мало приходилось заниматься своими прямыми обязанностями - заместителем начальника связи дивизии по радио.
   - И в полной форме, даже подворотничок свежий, портупея новая. Ты с парада или из окружения? - шутил Гришин.
   - Иван Тихонович, это что, а вот Дейч отчудил: на телеге из окружения приехал, - сказал Канцедал.
   - А где он? Позовите сюда.
   Пришел лейтенант Дейч, капельмейстер 409-го стрелкового полка, маленький, похудевший, но в чистой форме.
   - Как это ты на телеге линию фронта переехал? - весело спросил его Гришин.
   - Как, и сам не знаю. Неделю ехал. Помаленьку везла и везла. А линию фронта - и не заметил, как проехал.
   Все дружно захохотали, Дейчу, наверное, стало обидно, что над ним смеются, и он сказал:
   - А в первые дни, под Навлей, я чуть в плен не попал. Зашли мы четверо в какую-то деревню, и немцев вроде бы не было. Как вдруг из переулка выходят наши, колонна пленных, немцы их гонят. Куда побежишь - автоматчик мигом срежет, стоим. К нам немец подошел, троих втолкнул в колону, а меня почему-то оставил. Видно, я и на бойца был уже не похож. Пришлось пережить страшную минуту.
   Все сидевшие за столом посмотрели на Дейча с сочувствием.
   - Давай, поешь с нами. Бери вот консервы, - предложил ему Гришин.
   - Саша, расскажи, как тебя самолет чуть не задавил, - сказал командир 624-го полка Михеев лейтенанту Шкурину.
   Теперь все посмотрели на него, но у Шкурина, видно, не было никакого настроения вспоминать этот почему-то казавшийся командиру полка смешной эпизод.
   - Это уже на шоссе, перед Косоржей, - продолжал Михеев. - Прилетел какой-то гад, патроны расстрелял, а не улетает. И вот привязался почему-то именно к нему: один заход на бреющем, второй, кулаком из кабины грозит. Все хотел его колесами задеть. А Саша лежит себе, нам со стороны и то было страшно смотреть.
   Перед погрузкой дивизии в эшелон над станцией пролетела пара "мессершмиттов". Они дали по пулеметной очереди, и ушли на запад. Разбежавшиеся, было, бойцы возвращались, перекидываясь шутками.
   - Иоффе убило, товарищ капитан, - подошел к Шапошникову лейтенант Степанцев. - Сел на пенек, письмо домой написать, что вышли, живой, а тут на тебе, очередь с неба...
   "Да, жалко парня", - с горечью подумал Шапошников, - хотя, наверное, кроме жены, его ничего в жизни не интересовало, был он покладистым и безобидным, вынес все наравне со всеми, ни разу не застонал. На мятом листке письма домой было написано всего три слова: "Здравствуйте, мои дорогие...".
   - Распорядись, чтобы похоронили здесь. До погрузки успеем, - сказал Шапошников Степанцеву.
   Переброшенная из Щигров в Елец 137-я стрелковая дивизия полковника двое суток вбирала в себя догонявшие ее мелкие группы, одиночек из своих и чужих частей. Люди отмылись в бане, дополучили снаряжение и обмундирование, отоспались и отъелись, насколько это было возможно.
   Капитан Шапошников все эти двое суток так и не сомкнул глаз - столько было неотложных и не получавшихся без него дел. Пришли две колонны его полка, людей стало ровно сто пятьдесят человек, и из этой овчинки надо было скроить и роты, и батальоны, при полном отсутствии всех командиров батальонов. В Ельце он получили две сорокапятки, но командовать ими было некому: из батареи Терещенко вышел только ее политрук Иванов с десятком бойцов. Получил Шапошников и пятьдесят ручных пулеметов, но без боекомплекта.
   Но когда все проблемы, казалось, были решены, и Шапошников, проваливаясь в сон, машинально снимал сапоги, сидя на старом диване, в сознание вошел резкий телефонный звонок:
   - Шапошников? Поднимай полк. На погрузку, срочно.
   "Так и не удалось отдохнуть", - наматывая портянки, с трудом борясь со сном, подумал Александр Васильевич Шапошников.
   Много было пройдено, страшно оглянуться, но и впереди была еще целая война...
   "МЫ НЕ ДРОГНЕМ В БОЮ..."
   Вышедшая из окружения 137-я стрелковая дивизия была переброшена сначала в Елец, а к утру 5 ноября - в Ефремов. Командующий 3-й армией генерал Крейзер поставил дивизии задачу занять оборону по реке Красивая Меча и прикрыть шоссе Ефремов - Тула.
   "Понимаю, что не отдохнули и не успели доформироваться, - вспоминал полковник Гришин слова генерала Крейзера, - но пойми: твоя дивизия сейчас самая боеспособная единица в армии".
   Полковник Гришин, пока разгружался эшелон, в который раз за последние сутки достал карту. "Пятнадцать километров фронта... Это на восемьсот-то человек!" - подумал он и вспомнил ориентировку Крейзера: "Противник - части 2-й полевой армии - от Ефремова примерно в 30-50 километрах... До двух пехотных и одна танковая дивизия". "Конечно, шоссе Ефремов - Тула немцам сейчас крайне необходимо, - думал Гришин. - Можно ударить на Тулу с юга, а там дорога и на Москву...".
   - Иван Тихонович, - к Гришину подошел полковник Кузьмин, начальник артиллерии дивизии, - обещанный командующим артполк прибыл. Состояние отличное, только что переформировались. Матчасть новая. Теперь с ними у нас сорок одно орудие в дивизии. Живем! - довольно заключил Кузьмин.
   "Да, если действительно полк хороший и свежий, то воевать можно", - с удовлетворением подумал полковник Гришин.
   - Алексей Александрович, - позвал он своего начальника штаба полковника Яманова, - мы с Кузьминым и Кустовым поедем на рекогносцировку, а ты с Канцедалом размещай людей и готовься к маршу.
   На единственной в полку полуторке Гришин и Кузьмин с небольшой охраной выехали из Ефремова на указанную полосу обороны по Красивой Мече.
   - Как думаешь распорядиться своим богатством? - спросил Гришин Кузьмина, снова доставая карту.
   Машина быстро ехала по подмерзшей дороге. С серого неба белыми хлопьями шел снег, но чувствовалось, что зимняя погода еще не установилась.
   - Конкретно решим после того, как все осмотрим, но уже сейчас видно, что самый опасный участок у Яблоново. Туда хотя бы один дивизион сразу надо поставить, - сказал Кузьмин.
   Западный берег реки оказался значительно выше, но, посоветовавшись с Кузьминым, Гришин решил поставить артиллерию по восточному берегу реки: там позиции были удобнее и в случае необходимости отхода не надо будет переправляться через реку.
   - А пехоту придется ставить все же и по западному берегу, - уверенно сказал Гришин после некоторого раздумья. - Усильте ее полковой артиллерией. У Михеева шесть орудий, у Шапошникова два. Сорокапятки в случае чего перетащим, а артполк весь придется ставить вдоль реки по восточному берегу.
   Около трех часов ездили они вдоль Красивой Мечи, сверяя местность с картой, прикидывая, где поставить батарею, а где можно обойтись и одним орудием, где придется развернуть батальон, а где можно оставить и необороняемый участок.
   - Как Тришкин кафтан, - беззлобно ругался Гришин. - Попробуй растяни восемьсот человек на пятнадцать километров!
   - Нельзя быть сильным везде, Иван Тихонович, - с шутливой назидательностью напомнил ему Кузьмин.
   - Этот закон сейчас не годится. Слабым нельзя быть ни в одном месте, серьезно ответил Гришин. - Проткнут оборону хотя бы в одной точке - и вся наша оборона потеряет смысл. За танками же не угонишься. И эшелонировать оборону нечем.
   - Вот я и предлагаю в резерве держать половину всех орудий, как пожарные команды, - предложил полковник Кузьмин. - Где будет жарко, туда и посылать. Как думаешь, сколько дней в нашем распоряжении.
   - Все зависит от погоды. Пристынет по-настоящему - и пойдут. Может быть, дней пять, может - неделя, - ответил Гришин. - Поехали к своим. В целом все ясно. "Но как же воевать без обоих соседей... - тревожился Гришин. - Это опять верное окружение...".
   К вечеру 5 ноября оба стрелковых и артиллерийский полки 137-й дивизии выступили из Ефремова занимать отведенные им участки обороны.
   В 624-м стрелковом полку "старички" обсуждали новость: вернулся из госпиталя их первый командир полка майор Фроленков, раненный еще в июльских боях.
   - Ну, Андрей Григорьевич, принимай полк, командуй, а я опять при тебе комиссарить буду, - сказал Фроленкову Михеев. - Задача поставлена, людей в полку ты знаешь.
   - После марша собери всех командиров рот и батальонов, хочу посмотреть, кто из старых остался.
   Когда полк вышел к Красивой Мече и занял оборону, вечером к Фроленкову стали приходить и представляться командиры. Хотя на марше он мельком и видел некоторых из них, все равно сейчас встреча с каждым была теплой и дружеской.
   Комбатов было только двое - лейтенанты Нагопетьян и Савин. Нагопетьяна майор Фроленков до этого знал только в лицо, в июле он был лишь взводным, и теперь с удовольствием оглядывал этого высокого красивого парня с живыми черными глазами.
   - Вот, Андрей Григорьевич, есть предложение представить его к очередному званию, - сказал Михеев. - Парень что надо, в полку первый смельчак.
   В избу вошли еще двое. Фроленков узнал Тарасова и Александрова.
   - О, парторг с комсоргом, неразлучные друзья, - пробасил Фроленков. Садитесь на лавку, - он видел их обоих днем и поговорил подробно с каждым.
   Вошли, крякая с мороза, еще несколько человек.
   - Дзешкович, минометчик? - спросил Фроленков.
   - Так точно, товарищ майор, - ответил краснощекий лейтенант.
   - Командир полковой батареи старший лейтенант Денисенко... Комиссар батареи младший политрук Василенко, - представились двое молодцеватых командиров в хорошо подогнанных шинелях.
   - Товарищ майор, младший политрук Василенко с нами с августа воюет, сказал комиссар полка Михеев. - Командир батареи новенький, но тоже с боевым опытом.
   Фроленков поздоровался с каждым, предложил сесть.
   В госпитале он часто думал, как вернется в свой полк, мечтал об этом, и мысли не допускал, что попадет в другую часть. Поэтому был искренне рад, когда из управления кадров фронта его направили в родной полк.
   Фроленков знал, что полк трижды попадал в окружения, вышел из последнего с тяжелыми потерями, поэтому боялся, что из своих старых командиров никого не встретит. А тут - живы оказались многие, кого он хорошо знал и любил. И Михеев с Тарасовым, с которыми он формировал полк, и комсорг полка Александров, заметно возмужавший за это время. Адъютант командира полка лейтенант Рак, который тогда, в июле, когда Фроленкова ранило, сумел вывезти и сдать его в госпиталь. Старший лейтенант Новиков, первый помощник начштаба. Фроленков любил его за холодный трезвый ум не по годам, уважал, как отличного штабиста. Начальник штаба в полку был третьим за четвертый месяц, а помощник оставался все тот же, одно это вызывало у Фроленкова уважение к Новикову.
   Майор Фроленков еще на построении и марше узнал в лицо многих старых бойцов-арзамасцев, нескольких человек взводных, но большинство в строю стояли незнакомые.
   За четыре месяца войны из строя выбыло шесть командиров батальонов. Это были опытные люди - капитаны Козлов, Елькин, Терехин. Теперь батальонами командовали мальчишки-лейтенанты.
   Хотя какие это батальоны - с роту каждый. Фроленков всегда любил и уважал смелых и отчаянных, но ценил и опыт. Ему сразу понравились оба комбата, но закралось и сомнение: сумеют ли они четко управлять своими батальонами в такой сложнейшей обстановке, когда решается судьба войны?
   Пригласив всех к разложенной на столе карте, майор Фроленков поставил задачи командирам батальонов, артиллеристам и минометчикам:
   - У вас, Савин, участок обороны вдвое больше, потому что у Нагопетьяна танкоопасное направление. Но тоже быть готовыми встретить и танки. Оборону строить отдельными опорными пунктами. Завтра с утра все с тобой наметим вместе. Ну, а тебе, Нагопетьян - Яблоново. Тут и переправа через реку и немцам кратчайший и наиболее удобный путь. Денисенко, здесь четыре орудия поставите. Зарываться в землю капитально и стоять насмерть, а то придется еще и родную арзамасскую земельку покидать. Вам, товарищи коммунисты, довести до каждого бойца, подчеркиваю - до каждого, мысль, что это последний рубеж. От нас зависит сейчас судьба Родины, чтобы это поняли все.
   Сдал свои полномочия командира полка и капитан Шапошников. С 9 августа он считался временно исполняющим обязанности командира полка. Несколько раз предлагал ему полковник Гришин утвердить в должности постоянно, но всякий раз Александр Васильевич отказывался. Штабная работа ему была больше по душе, на командной же требовалось и больше чисто физических качеств, а со здоровьем у Шапошникова было неважно: мучили боли в желудке. Перед Гришиным свой отказ он мотивировал и тем, что по званию не может быть командиром полка. Полковник Гришин понял, что Шапошникова не уговорить. А тут как раз Крейзер предложил нового командира полка и Гришин, решив, что хуже не будет, если Шапошников останется начальником штаба, быстро смирился с этим. А после первого же разговора с новым командиром полка был и рад, что заполучил к себе в дивизию такого человека.
   Новый командир 771-го стрелкового полка 39-летний майор Гогичайшвили, высокий, красивый грузин в отлично сидевшем новом белом полушубке показался Шапошникову таким свежим, что он невольно подумал: "Майор на фронте еще не был".
   Поздоровавшись с Шапошниковым и Наумовым, Гогичайшвили сказал:
   - У меня раньше полк был с такими же цифрами, только в другом сочетании. У вас семь-семь-один, а у меня семь-один-семь. Когда об этом узнал, было такое чувство, что вернулся в родной полк.
   - А где вы раньше воевали, товарищ майор? - спросил Шапошников.
   - Под Себежем начал, потом у Полоцка. В сентябре ранен. Госпиталь. И вот назначен сюда.
   - Не о вас ли как-то статья была в "Красной Звезде"? - спросил Наумов, - Что-то фамилия ваша показалась знакомой.
   - Да, как-то летом писали. Это о том, как мы под Себежем немецкий полк расколошматили. А вы где воевали? Расскажите хотя бы кратко о пути полка. И давайте обращаться не по званиям. Не люблю я этого. Малхаз Ираклиевич, протянул Гогичайшвили руку Шапошникову.
   - Александр Васильевич, - удивленно ответил Шапошников, - Начали мы от Орши, вернее, там выгружались. В первый бой вступили под Чаусами, там же попали в окружение, вышли за Сож у Пропойска, потом воевали западнее Рославля. Отходили через Сураж до Трубчевска. Еще раз в окружении оказались. Сентябрь стояли у Погара на Судости, и вот - из третьего окружения только что вышли.
   - Да, досталось вам... Доложите о состоянии полка в данный момент.
   - Активных штыков - сто пятьдесят, ручных и станковых пулеметов пятьдесят, орудий - два, - доложил Шапошников, - Очень плохо со средним комсоставом. Нет ни одного командира батальона. Но штаб полка в хорошем состоянии, сколочен, люди все на своих местах, с боевым опытом.
   - Я хочу познакомиться с каждым, Александр Васильевич.
   - Хорошо, я сейчас распоряжусь, чтобы подготовились к представлению.
   Шапошников с удовольствием рассказывал о каждом своем помощнике, приходившем представляться, и Гогичайшвили заметил:
   - Ну что ж, вижу - в полку подобрались замечательные люди, вам можно только позавидовать. Я думаю - сработаемся, - улыбнулся Гогичайшвили. Давайте подумаем, кого можно поставить комбатами.
   - Товарищ майор, может быть, не будем дробить те силы, что у нас есть, и сведем их все в один батальон, а дадут пополнение - развернемся, предложил Шапошников. - Так и управлять будет легче. А комбатом предлагаю старшего лейтенанта Свинаренко, он кадровый, до войны командовал ротой. Наиболее опытный. В полку, правда, только с сентября, но в окружении показал себя отлично.
   - Хорошо, готовьте приказ на утверждение. Но как же мы растянем все, что у нас есть, на семь километров...
   - Давайте завтра на местности и решим, вплоть до пулемета. Бойцы в полку надежные, не побегут, ручаюсь за каждого, поэтому пулеметчиков можно ставить и на самостоятельные участки, - предложил Шапошников. - Будем считать каждого за взвод, что же поделать. Иного выхода не вижу.
   - Да, надеяться на пополнение сейчас бессмысленно. Все, что есть, идет под Москву, там самое главное, - сказал Гогичайшвили.
   - У нас кадровые бойцы, хотя их немного и осталось, но как корешки, если зацепятся, то ничем их не выдернуть, - сказал Наумов.
   - Да, кадр есть кадр, - с гордостью добавил Шапошников.
   - В полку сейчас ненадежных и нестойких нет, такие в окружении остались, - сказал Бородин, уполномоченный особого отдела полка. Настроение у людей - драться до победы или до смерти.
   - Ну, что ж, товарищи, - заключил майор Гогичайшвили, - теперь воевать будем вместе.
   Весь день 6 ноября бойцы дивизии полковника Гришина вгрызались в начавшую подмерзать заснеженную землю у неприметных деревенек Ереминка, Верхний Изрог, Яблоново, Закопы, раскинувшихся на многие километры вдоль Красивой Мечи. Не только комбаты, но и командиры полков лично обошли все участки обороны, осмотрели буквально каждый окоп и огневую позицию каждого пулемета и орудия.
   Лейтенант Вольхин, получив на свою роту в сорок пять человек участок почти в полтора километра, даже не удивился. Настолько он привык за эти четыре месяца войны к вынужденным нарушениям боевого устава, к бесконечным трудностям и условностям, что, казалось, удивляться больше нечему.
   Небо на западе было затянуто низкими серыми облаками, незаметно смыкалось с землей и от самого горизонта до их позиций было огромное, чуть холмистое поле, изредка перерезанное оврагами, лишь кое-где стояли голые кусты, да очень редко одинокие голые березки.