Но я обещал двум хорошим друзьям в Лондоне, что обеспечу им на следующей
неделе два билета на "Скрипача". В любой из вечеров на следующей неделе. Вот
мы к вам и обращаемся.
- На следующей неделе... - отвечает Тополь, листая свою записную
книжку. - На следующей неделе будет трудно...
- Чего тут трудного? Для вас, артистической звезды, это же такая
мелочь! Потому-то я прямо к вам и обращаюсь. Мы познакомились в Нетании,
если помните. Ну, так когда?
- Я вам это сегодня не смогу сказать. Как узнаю - телеграфирую.
- Хорошо. Но не забудьте: в первых рядах и посередине.
Тополь вешает трубку. Он мало изменился с тех пор, как начал
гастролировать в Лондоне, разве что, в его шевелюре засеребрилась седина. Да
еще он никак не может справиться с нервным помаргиванием. Он терпеливо
выслушивает г-на Авигдора, владельца закусочной на автобусном вокзале
Тель-Авива, объясняющего ему положение вещей:
- У вас большой успех, - объясняет г-н Авигдор, - и этим надо
воспользоваться. Уж вы мне поверьте. Я знаю, о чем говорю. Не следует вам
продавать себя так задешево. Вам надо делать деньги, пока вы еще знамениты.
Если хотите, я возьму это в свои руки...
- После представления, пожалуйста, - умоляет Тополь. - Сейчас я должен
подготовиться к выходу.
Он отворачивается и пытается перекинуться парой слов с Денни Кайе,
скрывающимся в углу другой половины гардеробной и со страхом перечитывающим
сценарий. Как раз в тот момент, когда к нему обращается Тополь, двери
распахиваются и в помещение вваливается толпа туристов, ведомая
представителем турагенства из Тель-Авива. Они размахивают проспектами, на
которых совершенно отчетливо стоит: "Четверг: прогулка по Гайд-парку,
посещение Парламента, по окончании спектакля - вечеринка и совместный ужин с
актером в гримерной Хаима Тополя". Фотограф, сопровождавший группу, уже
собирается запечатлеть знаменательную встречу. Пока Тополь с дружеской
улыбкой пытается освободиться от рукопожатия одного из окружавших, звенит
второй звонок, означающий, что занавес поднимется через десять минут.
"НОМЕР НА ДВОИХ С ВАННОЙ И ДВА БИЛЕТА НА 27-Е ИЮЛЯ ПРИВЕТСТВУЮ Д-Р
ФРИДМАН" - гласит текст телеграммы из Хайфы, которую в этот момент вручают
артисту.
Вслед за этим появляется костюмер, приобретший у спекулянта около
театра третий билет для сестры Биллицера. Тополь расплачивается с ним сам,
поскольку Биллицер не разбирается в иностранной валюте. Биллицер обещает
вернуть долг завтра же или, что еще лучше, перевести на счет по возвращении
в Тель-Авив. Сам Тополь тем временем бронирует номер на двоих с ванной,
заказанный д-ром Фридманом и при этом терпеливо пытается что-то объяснить
настаивающей на своем г-же Векслер:
- Это невозможно, мадам. Действительно, невозможно. Все артисты
ангажированы до конца постановки этой пьесы. Руководство театра не сможет
из-за вас разорвать контракты...
Дело в том, что г-жа Векслер хотела бы сыграть роль свахи. Она накопила
большой опыт артистической деятельности еще в Польше, который, к сожалению,
оказался невостребованным в Израиле, поскольку она не говорит на иврите. Она
не говорит и по-английски, но его же можно выучить, во что это тут
обойдется?
Тополь раздает автографы группе английских скаутов, а другой рукой
отказывается от предложения еврейской делегации из Бирмингема, которая хочет
избрать его главой их общины, при условии, что он возьмет на себя
танцевальную и песенную часть их рождественской пантомимы. Вчера они сделали
подобное предложение пастору Ливерпуля, который, однако, отказался ввиду
чрезвычайной занятости работой. Так что Тополь ни при каких обстоятельствах
не имеет права их разочаровывать.
Тополь разочаровывает их, и его в следующее мгновение обнимает
блондинка-стюардесса, которая хочет завтра посмотреть "Скрипача" со всеми
без исключения членами экипажа. Девять билетов, желательно в середине.
Тополь сидит перед зеркалом и наносит черную тушь на глаза, чтобы
выглядеть старее. Излишние старания. Он выглядит намного старше, чем он
представляет. Владелец закусочной Авигдор стоит сзади и подсказывает ему,
где туши еще недостаточно.
Третий звонок. Второе сообщение от д-ра Фридмана: "СРОЧНО ВЫШЛИТЕ ДВА
БИЛЕТА С ОБОРОТОМ ТУРИСТИЧЕСКИМ КЛАССОМ НА 27-Е ИЮЛЯ".
Хорошо выглядящий господин с тросточкой и в цилиндре пытается
прорваться к Тополю, который, уже убегая, кричит ему на иврите, что на
сегодня, действительно, нет больше билетов, честное слово. Хорошо выглядящий
господин пожимает плечами и отворачивается, потому что не понимает ни
единого слова. Это лорд-мэр Лондона.
- Приходите ко мне завтра в отель, - кричит ему вслед Тополь, снова на
иврите. Его голос звучит хрипло.
- Он должен получше следить за собой, - шепчет Биллицер на ухо своей
сестре и предлагает Тополю ментоловую таблетку. - Кстати, а какой у вас
гонорар? Наверное, 10000 долларов за вечер. Так?
Последний сигнал.
Вскоре в зал льется мужской басовитый баритон Тополя: "Традиция...
Традиция...". Представление началось. Английская публика бушует от восторга,
по несколько минут аплодирует каждому сольному пению Тополя, забыв о потоке
слез на сцене, с которым Тополь отвергает свою дочь, пожелавшую выйти за
христианина. Традиция.
Израильтяне, находящиеся в зале, шумно информируют сидящих рядом
зрителей, что они приехали из Израиля, где лично были знакомы с Тополем.
По завершении представления следуют многочисленные вызовы на бис и
выходы Тополя, который, в конце концов, один и кланяется. Правда, возникает
некоторое недоумение, когда на своем втором выходе на поклон он появляется в
сопровождении г-на Авигдора и г-жи Векслер. Остальные израильтяне ждут его
уже в гримерной.
- Я плакал, - признается ему г-н Биллицер. - Плакал, как маленький
ребенок. И я видел, как некоторые англичане тоже плакали. Как много дал нам
господь пережить! У вас и в самом деле настоящий успех, Тополь! Но только
между нами: Шмуэль Роденски играет лучше...
Один из глубоко потрясенных израильских посетителей намекает, что у
Тополя не было бы никакого успеха, не будь в числе публики столь многих
израильтян; а местные зрители аплодируют всегда.
- Я нахожу, что раньше он играл получше, - выносит вердикт
критик-буфетчик Авигдор и предлагает Тополю создать новую фирму: печатать
план Лондона на иврите для туристов из Израиля. Он, Авигдор, предоставил бы
этому предприятию свое имя, а Тополь - деньги.
- Чепуха, - возражает Биллицер, сражающийся на стороне Тополя. - Самое
лучшее для него было бы создание фильма. Пока он еще знаменит, это надо
использовать. Мой шурин знает одного режиссера из Бразилии...
Съемочная бригада британского телевидения безнадежно пытается
установить свои камеры. Британское телевидение хотело показать "короля
мюзикла", как называют его в прессе, прямо в гримерной, когда он снимает
грим, однако, столкнулось с техническими проблемами в связи с невозможностью
пробиться к герою.
- Я знала отца Тополя, как вас, мистер, когда еще никто не знал, что
это Тополь. - Этими словами г-жа Векслер ставит на место оператора,
пытающегося протолкнуться мимо нее. - Так что, будьте любезны, ведите себя
скромнее и не указывайте мне, где я должна стоять.
Тополь, между тем, вскрывает поступившие телеграммы. "ПОЗАБОТЬТЕСЬ О
БЕБТСИТТЕРЕ НА 27-Е ИЮЛЯ ФРИДМАН", - гласит первая.
Тополь передает ее своему костюмеру и делает неожиданный прыжок пантеры
в сторону ванной, где он смог бы, наконец, спокойно перекинуться парой слов
с Денни Кайе. Некоторые израильтяне болезненно реагируют на такое обращение
и демонстративно покидают помещение, чтобы подкрепиться.
- Он действительно неплох, - обращается г-н Биллицер к стоящему рядом с
ним господину. - Только акцент немного раздражает.
- Вы находите? - холодно и уклончиво отвечает герцог Кентский,
пришедший сюда вместе с герцогиней, чтобы поздравить звезду с успешным
представлением. Биллицер - после того, как выяснил, с кем имел дело -
представляется и спрашивает венценосную пару, не могли бы они договориться
насчет него с королевой об аудиенции - или что-нибудь в этом роде.
Звонок из израильского посольства, содержание которого костюмер
передает Тополю в ванную, возвещает о прибытии 8 августа группы из
четырнадцати парламентариев из Иерусалима, и не будет ли г-н Тополь столь
любезен предпринять необходимые меры, желательно в середине.
Авигдор советуется с адвокатом, которого знает по Тель-Авиву, и
соглашается построить свое партнерство с Тополем на новых условиях: 45% его
и 55% Тополя, который, однако, должен незамедлительно внести весь
инвестиционный капитал.
Тополь появляется в дверях ванной. Семнадцать фотографов одновременно
сверкают вспышками, остальные присутствующие бросаются к Тополю и просят
расписаться на своих программках, записных книжках или выделяемых Тополем
листках бумаги.
Мэр Лондона договаривается о встрече в четверг с г-жой Векслер.
Герцог Кентский безуспешно ищет свой театральный бинокль, выпавший у
него в давке.
Организованная израильским турагенством группа готова к ужину с
Тополем.
В Великобритании, Ирландии и всех странах Содружества принято, что
часть публики после представления обедает за счет Тополя. Традиция,
традиция... Это знают также и шоферы такси, которые встречают вытекающую из
театральных дверей толпу возгласами: "Тополь-тур! Тополь-тур!".
Тополь машет первому же такси, члены израильской обеденной команды
распределяются по следующим девяти машинам, которые следуют за первой.
Конвой следует в направлении квартала с самыми дорогими ночными
ресторанами. Тополь проверяет содержимое своего кошелька на предмет,
достаточно ли у него наличности, чтобы заплатить за 40 персон (36 израильтян
и 4 англичан, которые на свое счастье прибились к группе). Его явную
усталость никто не замечает.
- Ну, конечно, - замечает Биллицер своей сестре. - Успех слишком кружит
ему голову. Это уже больше не тот старый, добрый Тополь, которого мы знали в
Тель-Авиве. А жаль.
Что чувствует человек, возвращающийся на склоне лет на родину, где он
провел свою юность?
Он выглядит, как глупец, который ищет на улице вещь, потерянную
тридцать лет назад.
Психологи называют это шизофренией, этаким раздвоением сознания. Что
касается меня, например, то одна половина моего раздвоенного сознания с
течением лет так или иначе ассимилировалась с народом Израиля, но вторая
половина, тем не менее, прячется где-то в прошлом, по ту сторону --> Татр
, или Шматр, или Фатр, или каких-то иных татарских имен со дна высохших
чернильниц забытых школ, чьи названия доводят до сумасшествия наборщиков и
корректоров иврита...
Израиль по своей сути - страна иммигрантов. Вследствие этого там
происходят процессы ассимиляции новоприбывших в строго определенных
направлениях. И потому иммигранта с первых же дней охватывает сильная тоска
по старой родине, в особенности, из-за трудностей с языком. Проходит порой
немало лет, прежде, чем свежеиспеченный гражданин начинает думать и писать
справа налево, причем последнее - еще и странными иероглифами,
установленными тысячелетия назад еврейскими проповедниками, использовавшими
их когда-то в Иудее для своей личной секретной переписки. На этой стадии для
иудеизирующегося венгра этаким секс-символом страны будет салями, в отличие
от местных зеленых и черных оливок, что каждый день, упорно сопротивляясь,
спариваются в его желудке. С течением времени появляются и первые
обнадеживающие признаки: иммигрант, который уже не считается совсем
новоприбывшим, по ночам мечтает, как он блаженно ведет с Бен-Гурионом
занятную беседу - само собой, на безупречном венгерском, - причем
выясняется, что Бен-Гурион, собственно, является его дедушкой и членом
киббуца около города Кискунфелехигаза. В этой фазе путаница впервые
останавливает иммигранта вместе с салями и оливками, и ему доставляет
неописуемое удовлетворение, что он постепенно забывает венгерские слова, а в
его мечтах " --> Csеrdašfпоет на иврите, причем с ужасным
венгерским акцентом...
Что касается автора этих строк, то он, по крайней мере, достиг
состояния полного единения с регионом и написал почти сорок книг на
библейском языке, и судьба распорядилась, чтобы я нанес короткий визит
вежливости в мою мадьярскую страну происхождения, причем в сопровождении
всей своей небольшой семьи, состоящей из одной жены - палестинки - и двух
наполовину арабских детей. В порядке подготовки путешествия я воссоздал из
завалов памяти список друзей моих прежних лет, а моя семья, со своей
стороны, зубрила ничего не значащую, милую, вежливую фразу "lлностью мобилизованы.
Едва мы пересекли за Веной венгерскую границу, как с нами произошел
незабываемый случай: пока я менял свои дойч-марки на форинты по официальному
курсу 11,6, кассирша спросила меня, впервые ли я посещаю их страну. И когда
я доверительно сообщил ей - разумеется на ее и моем родном языке, - что я
уже 31 год не имел возможности посетить Венгрию, эта --> нееврейская
красотка сказала мне такое, чего мне с юных лет не приходилось слышать:
- У вас, - сказала эта симпатичная кассирша, - превосходное
произношение!
Так что ничего удивительного, что в Будапешт я прибыл в самом лучшем
расположении духа. Но когда мы вышли в город, в котором прошла первая
половина моей жизни и который я уже вообще не помнил, моя восточная семья и
я с ней испытали первый шок: мы обнаружили, что венгерская столица до такой
степени забита частными автомобилями, что на ее улицах постоянно царят
пробки. Очень скоро выяснилось, что каждый третий венгр владеет легковой
машиной и каждый второй венгр стоит в очереди еще на три. По правде сказать,
мы были несколько обижены: это не соответствовало правилам игры. На Западе
каждый ребенок знает, что в странах народной демократии царит жуткая
бедность. Это же, по крайней мере, должно сооответственно выглядеть!
- И это коммунисты? - пренебрежительно спрашивала самая лучшая из всех
жен. - Это же --> нувориши !
Да и великолепный отель "Хилтон" был воздвигнут посреди прекрасного
старинного квартала Будапешта. Когда мы вылезли из такси у подъезда этого
суперамериканского отеля, к нам подрулил какой-то небритый тип и утробно
спросил, не хотели бы мы продать какую-нибудь иностранную валюту, по ценам
черного рынка, разумеется.
- Знаете что, милостивый государь, - храбро ответил я ему, - я боюсь.
Водитель такси внес ясность:
- То, что этот человек делает - сущее безумие, - сказал водитель. -
Ведь если здесь кого поймают с нелегально заработанной валютой, то посадят
за решетку на пять лет...
- Закон есть закон, - подтвердил я и спросил: - Сколько мы вам должны
за поездку?
- Шестьдесят форинтов, - ответил водитель такси. - Но если вы заплатите
валютой, я пересчитаю вам цену по фантастическому курсу 21 форинт за
марку...
Я отверг его опасное предложение, равно как и дородного носильщика из
отеля, который, волоча мой чемодан, бросал на меня в лифте пылкие взгляды:
- Уважаемый, не могли бы вы мне - по рассеянности, конечно - дать
чаевые в валюте?..
Спустя какие-то два дня мне стала совершенно ясной эта новая
социалистическая реальность. Мой любимый молодой премянник Лазик сделал мне
обстоятельный доклад, после которого мы прямо в фойе отеля бросились друг
другу на шею. Наша встреча была трогательной, поскольку мы, мой любимый
племянник и я, не виделись целых 45 лет, которые трудно было вынести. И
сейчас мы разревелись, как дети. Поначалу я было подумал, что Лазик опоздал,
поскольку я почти четверть часа бегал взад и вперед по пустому холлу отеля,
не находя его. Наконец, я уставился на одного пожилого господина, который
носился по этажу, и спросил его, не видел ли он тут одного юного
джентльмена. И тут только мы установили, что это и есть старый господин
Лазик собственной персоной. "Б-же, как он постарел!" - услышал я свой
внутрений голос. - Это же ужасно! Но почему, черт побери, он меня не узнал,
ну, почему?"
- Я думал, что ты больше и светлее, - бормотал Лазик, - но сейчас вижу,
что только уши твои совсем не изменились...
Довольно скоро мой юный племянник сдружился со всей моей семьей и,
кроме того, частенько беседовал до позднего вечера с моими детьми, показывая
им забавные фокусы: мы клали ему в руку монеты в несколько дойч-марок, и они
тут же с молниеносной быстротой исчезали в его проворных пальцах, как будто
ему ничего и не давали. Наше удивление возросло еще больше, когда мы узнали,
что большинство моих дальних родственников и близких друзей в последнее
время дни тоже специализируются на подобных колдовских хобби...
Причины этого явления были политическими: в Венгрии царила, что
называется, очень народная демократия, однако, с гораздо большим чувством
юмора и с большей свободой, чем следовало ожидать. К великому разочарованию
граждан свободного мира, средний венгр вообще не был несчастным созданием,
достойным сожаления. Может быть, это объяснялось тем, что ныне каждый из них
мог запросто обратиться в венгерское правительство на предмет того, что
хотел бы посетить Париж или Новую Зеландию, и - о чудо! - он получал без
проблем разрешение на двухмесячную поездку за границу. Я вас спрашиваю: это
и есть железный занавес? Товарищ Сталин, узнай он о такой распущенности,
перевернулся бы в своей могиле - разумеется, не в Кремлевской стене.
В Венгрии были ограничения на поездки совсем иного рода, чему вы,
уважаемый/ая читатель/ница будете удивлены. Проблема называлась: валюта! Ибо
министерство финансов в Будапеште разрешало вывозить стремящимся на Запад
гражданам лишь несколько сотен долларов, да и то раз в три года. Короткое,
трехдневное путешествие за рубеж разрешалось ежегодно совершать лишь с
пригоршней долларов, а трехчасовое пребывание по ту сторону границы было,
соответственно, возможно ежемесячно. А тот, кто хотел пересечь
государственную границу совсем ненадолго, скажем, пробежаться трусцой до
австрийской таможни и вернуться, тот мог делать это почти каждую неделю.
Главная проблема была в валюте, да, именно в валюте.
Когда товарищи Маркс и Ленин в свое время закладывали фундамент
равноправного общества, в котором каждый работает по своим возможностям и
зарабатывает соответственно давлению, оказанному его профсоюзом, они забыли
описать идеологическую мотивацию, которая следует за диалектической
эволюцией, а именно, великую тягу пролетариата к валюте. Это явление стало
мне известным уже на третий день нашего столь приятного пребывания в
Будапеште. Мы совершенно точно знали, что всякий раз, когда мы после
божественного ужина в ресторане достанем кошелек и хорошо контролируемым
движением бросим на стол хрустящую купюру в сто марок, местные гости замрут
на своих стульях, мужчин охватит одышка с присвистом, женщины откроют свои
пудреницы и начнут лихорадочно прихорашиваться, пока официант не выронит из
рук поднос и оглушительным грохотом не вернет всех в реальный мир...
- Скажи мне правду, - сказал я как-то вечером Густи, некогда самому
резвому нападающему сборной нашего университета по футболу, - почему вы
предпочитаете бессчетное количество раз ездить на Запад, а не в соседние
коммунистические страны, вливаясь в ряды туристов с Запада?
Густи удивленно воззрился на меня сквозь толстые линзы очков и, глубоко
задумавшись, провел рукой по своей седой бороде:
- Я не знаю, - пробормотал он. - Возможно, из-за отсутствия сложностей
и трудностей, связанных с этим. Для посещения Польши не требуется целый год
копить валюту; так в чем же стимул? К тому же там нет стриптиза. Нет, на
Западе лучше, там воистину прекрасно.
- Но если так, зачем же вы возвращаетесь назад, домой?
- Чтобы снова уезжать. Мы любим уезжать...
Он, Густи, уезжает каждые три недели. Наконец-то ему разрешили провести
на каком-то тирольском курорте целый незабываемый час. Я незаметно
пододвинул ему под скатертью двадцать долларов. Густи открыл закрепленный на
его груди слуховой аппарат и спрятал священную бумажку под батарейками. В
эти дни перед нами открылся венгерский гений во всей своей широте. Например,
старый цыган-скрипач, игравший нам ночь напролет в кофейной с зеркальными
стенами, засунул наши щедрые валютные чаевые в свой инструмент, пока тихо
читал старую молитву перед новым обменным курсом. Из скрипки больше не
вылетело ни звука, зато скрипач вылетел за границу.
Я говорил о патологической жадности нового венгерского общества к
валюте с одним новоявленным ведущим функционером из правительства, с которым
в свое время я делил школьную парту, точнее, это уже был его отец, он громко
смеялся и откровенничал:
- Да, да, наш брат совсем сдурел, - сказал мне мой собеседник с
сочувственным смешком. - Говорят, что уже каждый имеет дома тайную заначку в
валюте, несмотря на жуткое наказание за такое преступление...
Он поклонился, засунул мои пятьдесят марок между пружин своего кресла и
добавил:
- Собираюсь уезжать на Олимпиаду в Мексик --> у ...
Мы покидали эту прекрасную страну, в которой лица стали мне чужими, а
слова и письмена были еще столь знакомыми. Полный переживаниями и
воспоминаниями, я расстраивался из-за состарившейся там юности и необычно
большого количества оставленной валюты. Я возвращался к своему дому в
Израиле и своему чудовищному произношению, моя жизнь продолжалась, как будто
ничего и не произошло, и только внутри тлела обида за гордый венгерский
народ, который после стольких лет горя и поиска собственного пути в истории,
нашел, наконец, свое истинное предназначение.
Еще два года назад свет в домах Гамбурга гаснул только в 21.30. Сегодня
общее затемнение начинается уже в 19.45. Если так пойдет и дальше, рано или
поздно в этом прибрежном районе ночная тишина будет начинаться уже после
полудня, а через какое-то время вообще станет постоянной.
У иностранцев, гуляющих по гамбургским улицам после девяти, появляется
смутное ощущение, что они единственные из оставшихся в живых в этом вымершем
городе. Разве что иногда натолкнутся они на каком-нибудь углу на
покачивающиеся фигуры в матросской форме, но и те в любом случае тоже
являются иностранцами. Каких-либо иных признаков органической жизни в этом
двухмиллионном городе после девяти чесов вечера не наблюдается. За
исключением...
За исключением Санкт-Паули. Там концентрируется все, что в других
больших городах распределяется на несколько различных кварталов и
проспектов. Там люди, шум и музыка до самого утра.
Санкт-Паули - это любопытная смесь Лас-Вегаса и Содома. Ревущие залы
игровых казино сменяются стриптиз-салонами, чьи показательные эротические
шоу без стыда и совести нагоняют краску стыда на желтые лица евнухов из
Сингапура. Опиумные логова для трансвеститов, трансвеститские логова для
курителей опиума, а дополняют программу профессионально проводимые массовые
оргии для причаливших морячков.
Добропорядочный гамбургский житель, конечно же, не хочет ничего ни
знать, ни говорить о Санкт-Паули. К иностранцам, которые, наоборот, это
делают, они проявляют отеческое снисхождение и виновато ссылаются на
печальное обстоятельство, что Гамбург - приморский город. И что это
единственное явление вырождения, которое приходится волей-неволей принимать
и терпеть.
Взять хотя бы управляющего отелем, в котором я остановился:
- Лично я, - сказал он, - ни за что в мире не стал бы разыскивать этот
гадюшник. Что касается вас, уважаемый, то это другое дело. Вы, как
иностранный журналист, просто обязаны узнавать и пробовать все, что
предлагает наш город. Но вам не следует, - предостерегающе добавил он, - ни
при каких обстоятельствах идти в Санкт-Паули в одиночку. Гангстеры и
проходимцы, которых там пруд пруди, распотрошат вас на первом же темном углу
и ограбят до последнего пфеннига.
Я поблагодарил его в взволнованных выражениях и спросил, не мог ли бы я
подыскать кого-либо, кто сопроводил бы меня.
- Гм... Трудная проблема. Тут, конечно, подойдет только опытный
профессионал. Такой, кто действительно испытан. Как я, например. - Он
поразмыслил секунду и обратился к своей супруге. - Что ты об этом думаешь,
дорогая?
- Я думаю, что ты и должен сопровождать этого господина, - прозвучал
мгновенный ответ.
- Нет, Гертруда, нет! - управляющий передернулся от отвращения. - Все,
что угодно, только не это!
- Иногда, - возразила Гертруда, - приходится приносить себя в жертву
своим гостям.
После долгих уговоров управляющий смягчился, заглянул в свою записную
книжку, на предмет, мог бы он какой-нибудь часок-другой быть предоставлен
самому себе, и известил меня: да, мог бы.
- Когда? - поинтересовался я.
- Прямо сейчас.
И он нетерпеливо потоптался. На такое головокружительно быстрое
развитие событий я не рассчитывал. Кроме того, сначала я должен был
преодолеть внутренние предубеждения, которые я получил по своему
гуманистическому воспитанию. Мужчины-лесбиянки в дамской одежде, женщины
неделе два билета на "Скрипача". В любой из вечеров на следующей неделе. Вот
мы к вам и обращаемся.
- На следующей неделе... - отвечает Тополь, листая свою записную
книжку. - На следующей неделе будет трудно...
- Чего тут трудного? Для вас, артистической звезды, это же такая
мелочь! Потому-то я прямо к вам и обращаюсь. Мы познакомились в Нетании,
если помните. Ну, так когда?
- Я вам это сегодня не смогу сказать. Как узнаю - телеграфирую.
- Хорошо. Но не забудьте: в первых рядах и посередине.
Тополь вешает трубку. Он мало изменился с тех пор, как начал
гастролировать в Лондоне, разве что, в его шевелюре засеребрилась седина. Да
еще он никак не может справиться с нервным помаргиванием. Он терпеливо
выслушивает г-на Авигдора, владельца закусочной на автобусном вокзале
Тель-Авива, объясняющего ему положение вещей:
- У вас большой успех, - объясняет г-н Авигдор, - и этим надо
воспользоваться. Уж вы мне поверьте. Я знаю, о чем говорю. Не следует вам
продавать себя так задешево. Вам надо делать деньги, пока вы еще знамениты.
Если хотите, я возьму это в свои руки...
- После представления, пожалуйста, - умоляет Тополь. - Сейчас я должен
подготовиться к выходу.
Он отворачивается и пытается перекинуться парой слов с Денни Кайе,
скрывающимся в углу другой половины гардеробной и со страхом перечитывающим
сценарий. Как раз в тот момент, когда к нему обращается Тополь, двери
распахиваются и в помещение вваливается толпа туристов, ведомая
представителем турагенства из Тель-Авива. Они размахивают проспектами, на
которых совершенно отчетливо стоит: "Четверг: прогулка по Гайд-парку,
посещение Парламента, по окончании спектакля - вечеринка и совместный ужин с
актером в гримерной Хаима Тополя". Фотограф, сопровождавший группу, уже
собирается запечатлеть знаменательную встречу. Пока Тополь с дружеской
улыбкой пытается освободиться от рукопожатия одного из окружавших, звенит
второй звонок, означающий, что занавес поднимется через десять минут.
"НОМЕР НА ДВОИХ С ВАННОЙ И ДВА БИЛЕТА НА 27-Е ИЮЛЯ ПРИВЕТСТВУЮ Д-Р
ФРИДМАН" - гласит текст телеграммы из Хайфы, которую в этот момент вручают
артисту.
Вслед за этим появляется костюмер, приобретший у спекулянта около
театра третий билет для сестры Биллицера. Тополь расплачивается с ним сам,
поскольку Биллицер не разбирается в иностранной валюте. Биллицер обещает
вернуть долг завтра же или, что еще лучше, перевести на счет по возвращении
в Тель-Авив. Сам Тополь тем временем бронирует номер на двоих с ванной,
заказанный д-ром Фридманом и при этом терпеливо пытается что-то объяснить
настаивающей на своем г-же Векслер:
- Это невозможно, мадам. Действительно, невозможно. Все артисты
ангажированы до конца постановки этой пьесы. Руководство театра не сможет
из-за вас разорвать контракты...
Дело в том, что г-жа Векслер хотела бы сыграть роль свахи. Она накопила
большой опыт артистической деятельности еще в Польше, который, к сожалению,
оказался невостребованным в Израиле, поскольку она не говорит на иврите. Она
не говорит и по-английски, но его же можно выучить, во что это тут
обойдется?
Тополь раздает автографы группе английских скаутов, а другой рукой
отказывается от предложения еврейской делегации из Бирмингема, которая хочет
избрать его главой их общины, при условии, что он возьмет на себя
танцевальную и песенную часть их рождественской пантомимы. Вчера они сделали
подобное предложение пастору Ливерпуля, который, однако, отказался ввиду
чрезвычайной занятости работой. Так что Тополь ни при каких обстоятельствах
не имеет права их разочаровывать.
Тополь разочаровывает их, и его в следующее мгновение обнимает
блондинка-стюардесса, которая хочет завтра посмотреть "Скрипача" со всеми
без исключения членами экипажа. Девять билетов, желательно в середине.
Тополь сидит перед зеркалом и наносит черную тушь на глаза, чтобы
выглядеть старее. Излишние старания. Он выглядит намного старше, чем он
представляет. Владелец закусочной Авигдор стоит сзади и подсказывает ему,
где туши еще недостаточно.
Третий звонок. Второе сообщение от д-ра Фридмана: "СРОЧНО ВЫШЛИТЕ ДВА
БИЛЕТА С ОБОРОТОМ ТУРИСТИЧЕСКИМ КЛАССОМ НА 27-Е ИЮЛЯ".
Хорошо выглядящий господин с тросточкой и в цилиндре пытается
прорваться к Тополю, который, уже убегая, кричит ему на иврите, что на
сегодня, действительно, нет больше билетов, честное слово. Хорошо выглядящий
господин пожимает плечами и отворачивается, потому что не понимает ни
единого слова. Это лорд-мэр Лондона.
- Приходите ко мне завтра в отель, - кричит ему вслед Тополь, снова на
иврите. Его голос звучит хрипло.
- Он должен получше следить за собой, - шепчет Биллицер на ухо своей
сестре и предлагает Тополю ментоловую таблетку. - Кстати, а какой у вас
гонорар? Наверное, 10000 долларов за вечер. Так?
Последний сигнал.
Вскоре в зал льется мужской басовитый баритон Тополя: "Традиция...
Традиция...". Представление началось. Английская публика бушует от восторга,
по несколько минут аплодирует каждому сольному пению Тополя, забыв о потоке
слез на сцене, с которым Тополь отвергает свою дочь, пожелавшую выйти за
христианина. Традиция.
Израильтяне, находящиеся в зале, шумно информируют сидящих рядом
зрителей, что они приехали из Израиля, где лично были знакомы с Тополем.
По завершении представления следуют многочисленные вызовы на бис и
выходы Тополя, который, в конце концов, один и кланяется. Правда, возникает
некоторое недоумение, когда на своем втором выходе на поклон он появляется в
сопровождении г-на Авигдора и г-жи Векслер. Остальные израильтяне ждут его
уже в гримерной.
- Я плакал, - признается ему г-н Биллицер. - Плакал, как маленький
ребенок. И я видел, как некоторые англичане тоже плакали. Как много дал нам
господь пережить! У вас и в самом деле настоящий успех, Тополь! Но только
между нами: Шмуэль Роденски играет лучше...
Один из глубоко потрясенных израильских посетителей намекает, что у
Тополя не было бы никакого успеха, не будь в числе публики столь многих
израильтян; а местные зрители аплодируют всегда.
- Я нахожу, что раньше он играл получше, - выносит вердикт
критик-буфетчик Авигдор и предлагает Тополю создать новую фирму: печатать
план Лондона на иврите для туристов из Израиля. Он, Авигдор, предоставил бы
этому предприятию свое имя, а Тополь - деньги.
- Чепуха, - возражает Биллицер, сражающийся на стороне Тополя. - Самое
лучшее для него было бы создание фильма. Пока он еще знаменит, это надо
использовать. Мой шурин знает одного режиссера из Бразилии...
Съемочная бригада британского телевидения безнадежно пытается
установить свои камеры. Британское телевидение хотело показать "короля
мюзикла", как называют его в прессе, прямо в гримерной, когда он снимает
грим, однако, столкнулось с техническими проблемами в связи с невозможностью
пробиться к герою.
- Я знала отца Тополя, как вас, мистер, когда еще никто не знал, что
это Тополь. - Этими словами г-жа Векслер ставит на место оператора,
пытающегося протолкнуться мимо нее. - Так что, будьте любезны, ведите себя
скромнее и не указывайте мне, где я должна стоять.
Тополь, между тем, вскрывает поступившие телеграммы. "ПОЗАБОТЬТЕСЬ О
БЕБТСИТТЕРЕ НА 27-Е ИЮЛЯ ФРИДМАН", - гласит первая.
Тополь передает ее своему костюмеру и делает неожиданный прыжок пантеры
в сторону ванной, где он смог бы, наконец, спокойно перекинуться парой слов
с Денни Кайе. Некоторые израильтяне болезненно реагируют на такое обращение
и демонстративно покидают помещение, чтобы подкрепиться.
- Он действительно неплох, - обращается г-н Биллицер к стоящему рядом с
ним господину. - Только акцент немного раздражает.
- Вы находите? - холодно и уклончиво отвечает герцог Кентский,
пришедший сюда вместе с герцогиней, чтобы поздравить звезду с успешным
представлением. Биллицер - после того, как выяснил, с кем имел дело -
представляется и спрашивает венценосную пару, не могли бы они договориться
насчет него с королевой об аудиенции - или что-нибудь в этом роде.
Звонок из израильского посольства, содержание которого костюмер
передает Тополю в ванную, возвещает о прибытии 8 августа группы из
четырнадцати парламентариев из Иерусалима, и не будет ли г-н Тополь столь
любезен предпринять необходимые меры, желательно в середине.
Авигдор советуется с адвокатом, которого знает по Тель-Авиву, и
соглашается построить свое партнерство с Тополем на новых условиях: 45% его
и 55% Тополя, который, однако, должен незамедлительно внести весь
инвестиционный капитал.
Тополь появляется в дверях ванной. Семнадцать фотографов одновременно
сверкают вспышками, остальные присутствующие бросаются к Тополю и просят
расписаться на своих программках, записных книжках или выделяемых Тополем
листках бумаги.
Мэр Лондона договаривается о встрече в четверг с г-жой Векслер.
Герцог Кентский безуспешно ищет свой театральный бинокль, выпавший у
него в давке.
Организованная израильским турагенством группа готова к ужину с
Тополем.
В Великобритании, Ирландии и всех странах Содружества принято, что
часть публики после представления обедает за счет Тополя. Традиция,
традиция... Это знают также и шоферы такси, которые встречают вытекающую из
театральных дверей толпу возгласами: "Тополь-тур! Тополь-тур!".
Тополь машет первому же такси, члены израильской обеденной команды
распределяются по следующим девяти машинам, которые следуют за первой.
Конвой следует в направлении квартала с самыми дорогими ночными
ресторанами. Тополь проверяет содержимое своего кошелька на предмет,
достаточно ли у него наличности, чтобы заплатить за 40 персон (36 израильтян
и 4 англичан, которые на свое счастье прибились к группе). Его явную
усталость никто не замечает.
- Ну, конечно, - замечает Биллицер своей сестре. - Успех слишком кружит
ему голову. Это уже больше не тот старый, добрый Тополь, которого мы знали в
Тель-Авиве. А жаль.
Что чувствует человек, возвращающийся на склоне лет на родину, где он
провел свою юность?
Он выглядит, как глупец, который ищет на улице вещь, потерянную
тридцать лет назад.
Психологи называют это шизофренией, этаким раздвоением сознания. Что
касается меня, например, то одна половина моего раздвоенного сознания с
течением лет так или иначе ассимилировалась с народом Израиля, но вторая
половина, тем не менее, прячется где-то в прошлом, по ту сторону --> Татр
, или Шматр, или Фатр, или каких-то иных татарских имен со дна высохших
чернильниц забытых школ, чьи названия доводят до сумасшествия наборщиков и
корректоров иврита...
Израиль по своей сути - страна иммигрантов. Вследствие этого там
происходят процессы ассимиляции новоприбывших в строго определенных
направлениях. И потому иммигранта с первых же дней охватывает сильная тоска
по старой родине, в особенности, из-за трудностей с языком. Проходит порой
немало лет, прежде, чем свежеиспеченный гражданин начинает думать и писать
справа налево, причем последнее - еще и странными иероглифами,
установленными тысячелетия назад еврейскими проповедниками, использовавшими
их когда-то в Иудее для своей личной секретной переписки. На этой стадии для
иудеизирующегося венгра этаким секс-символом страны будет салями, в отличие
от местных зеленых и черных оливок, что каждый день, упорно сопротивляясь,
спариваются в его желудке. С течением времени появляются и первые
обнадеживающие признаки: иммигрант, который уже не считается совсем
новоприбывшим, по ночам мечтает, как он блаженно ведет с Бен-Гурионом
занятную беседу - само собой, на безупречном венгерском, - причем
выясняется, что Бен-Гурион, собственно, является его дедушкой и членом
киббуца около города Кискунфелехигаза. В этой фазе путаница впервые
останавливает иммигранта вместе с салями и оливками, и ему доставляет
неописуемое удовлетворение, что он постепенно забывает венгерские слова, а в
его мечтах " --> Csеrdašfпоет на иврите, причем с ужасным
венгерским акцентом...
Что касается автора этих строк, то он, по крайней мере, достиг
состояния полного единения с регионом и написал почти сорок книг на
библейском языке, и судьба распорядилась, чтобы я нанес короткий визит
вежливости в мою мадьярскую страну происхождения, причем в сопровождении
всей своей небольшой семьи, состоящей из одной жены - палестинки - и двух
наполовину арабских детей. В порядке подготовки путешествия я воссоздал из
завалов памяти список друзей моих прежних лет, а моя семья, со своей
стороны, зубрила ничего не значащую, милую, вежливую фразу "lлностью мобилизованы.
Едва мы пересекли за Веной венгерскую границу, как с нами произошел
незабываемый случай: пока я менял свои дойч-марки на форинты по официальному
курсу 11,6, кассирша спросила меня, впервые ли я посещаю их страну. И когда
я доверительно сообщил ей - разумеется на ее и моем родном языке, - что я
уже 31 год не имел возможности посетить Венгрию, эта --> нееврейская
красотка сказала мне такое, чего мне с юных лет не приходилось слышать:
- У вас, - сказала эта симпатичная кассирша, - превосходное
произношение!
Так что ничего удивительного, что в Будапешт я прибыл в самом лучшем
расположении духа. Но когда мы вышли в город, в котором прошла первая
половина моей жизни и который я уже вообще не помнил, моя восточная семья и
я с ней испытали первый шок: мы обнаружили, что венгерская столица до такой
степени забита частными автомобилями, что на ее улицах постоянно царят
пробки. Очень скоро выяснилось, что каждый третий венгр владеет легковой
машиной и каждый второй венгр стоит в очереди еще на три. По правде сказать,
мы были несколько обижены: это не соответствовало правилам игры. На Западе
каждый ребенок знает, что в странах народной демократии царит жуткая
бедность. Это же, по крайней мере, должно сооответственно выглядеть!
- И это коммунисты? - пренебрежительно спрашивала самая лучшая из всех
жен. - Это же --> нувориши !
Да и великолепный отель "Хилтон" был воздвигнут посреди прекрасного
старинного квартала Будапешта. Когда мы вылезли из такси у подъезда этого
суперамериканского отеля, к нам подрулил какой-то небритый тип и утробно
спросил, не хотели бы мы продать какую-нибудь иностранную валюту, по ценам
черного рынка, разумеется.
- Знаете что, милостивый государь, - храбро ответил я ему, - я боюсь.
Водитель такси внес ясность:
- То, что этот человек делает - сущее безумие, - сказал водитель. -
Ведь если здесь кого поймают с нелегально заработанной валютой, то посадят
за решетку на пять лет...
- Закон есть закон, - подтвердил я и спросил: - Сколько мы вам должны
за поездку?
- Шестьдесят форинтов, - ответил водитель такси. - Но если вы заплатите
валютой, я пересчитаю вам цену по фантастическому курсу 21 форинт за
марку...
Я отверг его опасное предложение, равно как и дородного носильщика из
отеля, который, волоча мой чемодан, бросал на меня в лифте пылкие взгляды:
- Уважаемый, не могли бы вы мне - по рассеянности, конечно - дать
чаевые в валюте?..
Спустя какие-то два дня мне стала совершенно ясной эта новая
социалистическая реальность. Мой любимый молодой премянник Лазик сделал мне
обстоятельный доклад, после которого мы прямо в фойе отеля бросились друг
другу на шею. Наша встреча была трогательной, поскольку мы, мой любимый
племянник и я, не виделись целых 45 лет, которые трудно было вынести. И
сейчас мы разревелись, как дети. Поначалу я было подумал, что Лазик опоздал,
поскольку я почти четверть часа бегал взад и вперед по пустому холлу отеля,
не находя его. Наконец, я уставился на одного пожилого господина, который
носился по этажу, и спросил его, не видел ли он тут одного юного
джентльмена. И тут только мы установили, что это и есть старый господин
Лазик собственной персоной. "Б-же, как он постарел!" - услышал я свой
внутрений голос. - Это же ужасно! Но почему, черт побери, он меня не узнал,
ну, почему?"
- Я думал, что ты больше и светлее, - бормотал Лазик, - но сейчас вижу,
что только уши твои совсем не изменились...
Довольно скоро мой юный племянник сдружился со всей моей семьей и,
кроме того, частенько беседовал до позднего вечера с моими детьми, показывая
им забавные фокусы: мы клали ему в руку монеты в несколько дойч-марок, и они
тут же с молниеносной быстротой исчезали в его проворных пальцах, как будто
ему ничего и не давали. Наше удивление возросло еще больше, когда мы узнали,
что большинство моих дальних родственников и близких друзей в последнее
время дни тоже специализируются на подобных колдовских хобби...
Причины этого явления были политическими: в Венгрии царила, что
называется, очень народная демократия, однако, с гораздо большим чувством
юмора и с большей свободой, чем следовало ожидать. К великому разочарованию
граждан свободного мира, средний венгр вообще не был несчастным созданием,
достойным сожаления. Может быть, это объяснялось тем, что ныне каждый из них
мог запросто обратиться в венгерское правительство на предмет того, что
хотел бы посетить Париж или Новую Зеландию, и - о чудо! - он получал без
проблем разрешение на двухмесячную поездку за границу. Я вас спрашиваю: это
и есть железный занавес? Товарищ Сталин, узнай он о такой распущенности,
перевернулся бы в своей могиле - разумеется, не в Кремлевской стене.
В Венгрии были ограничения на поездки совсем иного рода, чему вы,
уважаемый/ая читатель/ница будете удивлены. Проблема называлась: валюта! Ибо
министерство финансов в Будапеште разрешало вывозить стремящимся на Запад
гражданам лишь несколько сотен долларов, да и то раз в три года. Короткое,
трехдневное путешествие за рубеж разрешалось ежегодно совершать лишь с
пригоршней долларов, а трехчасовое пребывание по ту сторону границы было,
соответственно, возможно ежемесячно. А тот, кто хотел пересечь
государственную границу совсем ненадолго, скажем, пробежаться трусцой до
австрийской таможни и вернуться, тот мог делать это почти каждую неделю.
Главная проблема была в валюте, да, именно в валюте.
Когда товарищи Маркс и Ленин в свое время закладывали фундамент
равноправного общества, в котором каждый работает по своим возможностям и
зарабатывает соответственно давлению, оказанному его профсоюзом, они забыли
описать идеологическую мотивацию, которая следует за диалектической
эволюцией, а именно, великую тягу пролетариата к валюте. Это явление стало
мне известным уже на третий день нашего столь приятного пребывания в
Будапеште. Мы совершенно точно знали, что всякий раз, когда мы после
божественного ужина в ресторане достанем кошелек и хорошо контролируемым
движением бросим на стол хрустящую купюру в сто марок, местные гости замрут
на своих стульях, мужчин охватит одышка с присвистом, женщины откроют свои
пудреницы и начнут лихорадочно прихорашиваться, пока официант не выронит из
рук поднос и оглушительным грохотом не вернет всех в реальный мир...
- Скажи мне правду, - сказал я как-то вечером Густи, некогда самому
резвому нападающему сборной нашего университета по футболу, - почему вы
предпочитаете бессчетное количество раз ездить на Запад, а не в соседние
коммунистические страны, вливаясь в ряды туристов с Запада?
Густи удивленно воззрился на меня сквозь толстые линзы очков и, глубоко
задумавшись, провел рукой по своей седой бороде:
- Я не знаю, - пробормотал он. - Возможно, из-за отсутствия сложностей
и трудностей, связанных с этим. Для посещения Польши не требуется целый год
копить валюту; так в чем же стимул? К тому же там нет стриптиза. Нет, на
Западе лучше, там воистину прекрасно.
- Но если так, зачем же вы возвращаетесь назад, домой?
- Чтобы снова уезжать. Мы любим уезжать...
Он, Густи, уезжает каждые три недели. Наконец-то ему разрешили провести
на каком-то тирольском курорте целый незабываемый час. Я незаметно
пододвинул ему под скатертью двадцать долларов. Густи открыл закрепленный на
его груди слуховой аппарат и спрятал священную бумажку под батарейками. В
эти дни перед нами открылся венгерский гений во всей своей широте. Например,
старый цыган-скрипач, игравший нам ночь напролет в кофейной с зеркальными
стенами, засунул наши щедрые валютные чаевые в свой инструмент, пока тихо
читал старую молитву перед новым обменным курсом. Из скрипки больше не
вылетело ни звука, зато скрипач вылетел за границу.
Я говорил о патологической жадности нового венгерского общества к
валюте с одним новоявленным ведущим функционером из правительства, с которым
в свое время я делил школьную парту, точнее, это уже был его отец, он громко
смеялся и откровенничал:
- Да, да, наш брат совсем сдурел, - сказал мне мой собеседник с
сочувственным смешком. - Говорят, что уже каждый имеет дома тайную заначку в
валюте, несмотря на жуткое наказание за такое преступление...
Он поклонился, засунул мои пятьдесят марок между пружин своего кресла и
добавил:
- Собираюсь уезжать на Олимпиаду в Мексик --> у ...
Мы покидали эту прекрасную страну, в которой лица стали мне чужими, а
слова и письмена были еще столь знакомыми. Полный переживаниями и
воспоминаниями, я расстраивался из-за состарившейся там юности и необычно
большого количества оставленной валюты. Я возвращался к своему дому в
Израиле и своему чудовищному произношению, моя жизнь продолжалась, как будто
ничего и не произошло, и только внутри тлела обида за гордый венгерский
народ, который после стольких лет горя и поиска собственного пути в истории,
нашел, наконец, свое истинное предназначение.
Еще два года назад свет в домах Гамбурга гаснул только в 21.30. Сегодня
общее затемнение начинается уже в 19.45. Если так пойдет и дальше, рано или
поздно в этом прибрежном районе ночная тишина будет начинаться уже после
полудня, а через какое-то время вообще станет постоянной.
У иностранцев, гуляющих по гамбургским улицам после девяти, появляется
смутное ощущение, что они единственные из оставшихся в живых в этом вымершем
городе. Разве что иногда натолкнутся они на каком-нибудь углу на
покачивающиеся фигуры в матросской форме, но и те в любом случае тоже
являются иностранцами. Каких-либо иных признаков органической жизни в этом
двухмиллионном городе после девяти чесов вечера не наблюдается. За
исключением...
За исключением Санкт-Паули. Там концентрируется все, что в других
больших городах распределяется на несколько различных кварталов и
проспектов. Там люди, шум и музыка до самого утра.
Санкт-Паули - это любопытная смесь Лас-Вегаса и Содома. Ревущие залы
игровых казино сменяются стриптиз-салонами, чьи показательные эротические
шоу без стыда и совести нагоняют краску стыда на желтые лица евнухов из
Сингапура. Опиумные логова для трансвеститов, трансвеститские логова для
курителей опиума, а дополняют программу профессионально проводимые массовые
оргии для причаливших морячков.
Добропорядочный гамбургский житель, конечно же, не хочет ничего ни
знать, ни говорить о Санкт-Паули. К иностранцам, которые, наоборот, это
делают, они проявляют отеческое снисхождение и виновато ссылаются на
печальное обстоятельство, что Гамбург - приморский город. И что это
единственное явление вырождения, которое приходится волей-неволей принимать
и терпеть.
Взять хотя бы управляющего отелем, в котором я остановился:
- Лично я, - сказал он, - ни за что в мире не стал бы разыскивать этот
гадюшник. Что касается вас, уважаемый, то это другое дело. Вы, как
иностранный журналист, просто обязаны узнавать и пробовать все, что
предлагает наш город. Но вам не следует, - предостерегающе добавил он, - ни
при каких обстоятельствах идти в Санкт-Паули в одиночку. Гангстеры и
проходимцы, которых там пруд пруди, распотрошат вас на первом же темном углу
и ограбят до последнего пфеннига.
Я поблагодарил его в взволнованных выражениях и спросил, не мог ли бы я
подыскать кого-либо, кто сопроводил бы меня.
- Гм... Трудная проблема. Тут, конечно, подойдет только опытный
профессионал. Такой, кто действительно испытан. Как я, например. - Он
поразмыслил секунду и обратился к своей супруге. - Что ты об этом думаешь,
дорогая?
- Я думаю, что ты и должен сопровождать этого господина, - прозвучал
мгновенный ответ.
- Нет, Гертруда, нет! - управляющий передернулся от отвращения. - Все,
что угодно, только не это!
- Иногда, - возразила Гертруда, - приходится приносить себя в жертву
своим гостям.
После долгих уговоров управляющий смягчился, заглянул в свою записную
книжку, на предмет, мог бы он какой-нибудь часок-другой быть предоставлен
самому себе, и известил меня: да, мог бы.
- Когда? - поинтересовался я.
- Прямо сейчас.
И он нетерпеливо потоптался. На такое головокружительно быстрое
развитие событий я не рассчитывал. Кроме того, сначала я должен был
преодолеть внутренние предубеждения, которые я получил по своему
гуманистическому воспитанию. Мужчины-лесбиянки в дамской одежде, женщины