вообще без оной и играющие в опиум курители рулетки - все это не для меня. Я
дал понять своему благодетелю, что я еще не убежден в необходимости такой
экскурсии.
- Как вам будет угодно, - ответил он. - Тогда завтра? Или послезавтра?
Когда? Ну, когда же?
В это мгновение меня, к счастью, позвали к телефону. Мужчина на другом
конце провода представился как израильтянин: он в Гамбурге по делам, причем
довольно давно, так что вполне законно мог утверждать, что знает город.
- Наверное, вы тоже хотите ознакомиться с городом, - продолжал он. - Но
прислушайтесь к голосу опыта и не ходите один в Санкт-Паули! Только вчера я
говорил об этом со своей женой. Она целиком и полностью разделяет мое
мнение. Мы не допустим, чтобы израильтянин попал в лапы к гамбургским
подонкам. Не так давно я там побывал. Это было что-то ужасное, я шел затаив
дыхание, - но если уж вы настаиваете, чтобы я вас туда сопроводил...
- Спасибо большое, - сказал я. - Я уж как-нибудь обойдусь.
- Исключено! Вы же не сможете отбиться от этих бесстыдных женщин,
которые подкарауливают вас там. Они ходят практически голые и кричат, чтобы
вы сорвали с них и остатки одежды. А если там еще и их сутенеры - нет, я не
могу вам позволить появиться там одному! Вы свободны сегодня вечером?
Мы договорились созвониться через четверть часа. Управляющий отелем
отирался поблизости и постоянно напоминал мне, что я не должен доверять
никому, кроме него. После четвертого окрика появился коридорный, прибежавший
из вестибюля: там были люди из телевидения, которые хотели бы получить у
меня интервью, но только не в отеле, а на прогулке, где-нибудь в городе,
неважно, где, может быть в Санкт-Паули, мы могли бы там заглянуть в один из
этих дерьмовых стриптиз-баров и вживую записать на пленку кулисы этого
жуткого представления.
Я счел это предложение весьма любезным, однако, мне убедительно
разъяснили - уже не управляющий, а портье, - что эта компания из телевидения
появилась только для того, чтобы под каким-нибудь предлогом заглянуть в
бордель, так что мне не следует соглашаться. Он, портье, заканчивает смену в
одиннадцать часов ночи, и это как раз самое удачное время для посещения
Санкт-Паули.
- Вам необходимо иметь надежное сопровождение, - сказал он. - Я только
быстренько позвоню жене, чтобы сказать, что меня один иностранный журналист
попросил сопроводить его в качестве гида, так что я приду домой на полчаса
позже...
В этот момент мне вручили телеграмму-молнию от моего израильского
земляка со следующим содержанием: "Готов немедленно встретиться отеле тчк
буду через десять минут".
Молчаливый, осуждающий взгляд управляющего отелем заставил меня
остаться верным ему.
Редакция одной из ведущих ежедневных газет попросила меня об интервью,
а какой-то фотокорреспондент о серии снимков: оба господина могли бы меня
провести по какому-либо из интересных мест Гамбурга, лучше всего по
Санкт-Паули, и было даже описано и обрисовано, что мне там предстоит
увидеть. Придет также и шеф-редактор. И издатель литературного приложения со
всем своим штабом. Случайно прямо там же оказался и хозяин типографии вместе
со своим приемным сыном.
Ситуация становилась все более и более угрожающей. Я не знал, на ком же
мне остановиться. У входа в отель уже собралась приличная толпа жертвенных
сопровождающих.
Я вышел к ним:
- А что, если вы пойдете в Санкт-Паули без меня? - спросил я.
- Невозможно, - ответил спикер делегации. - Мы добропорядочные граждане
и не имеем ни малейшего интереса к тому, что происходит в этом Санкт-Паули.
Нам просто не хотелось бы, чтобы такой видный гость, как вы, получил
неправильное представление о нашем городе.
Из лимузина, что притормозил у самого отеля, мне помахал мой
неизвестный израильский друг и знаками дал понять, что нам срочно пора
ехать. Не помогало ничего - я должен был сделать выбор, иначе пол-Гамбурга
было бы парализовано.
- Ну, хорошо, - сказал я. - В четверг.
Толпа разразилась радостными криками, и мое решение, как на парусах,
разнеслось по городу. Телеграф отстучал, шифрованные сообщения были высланы
и Северогерманское телевидение в вечерних новостях огласило ряд ограничений
на движение транспорта в предстоящий четверг.
Конвой, который отправился в путь в оговоренное время, состоял примерно
из дюжины частных автомашин и нескольких автобусов с мужественными
гражданами, решившими отдать себя в мое распоряжение. Некоторые из них
признались, что видят Санкт-Паули впервые и не имеют никакого представления,
что там следует делать. Я вел их по темным улицам, не обращая внимания на
рассыпавшихся цепью проституток и сутенеров, которые, однако, не растерзали
меня, как обычно, в первой же подворотне, поскольку я был так надежно
защищен. Управляющий отелем, напротив, хватал руками каждую встречную
женскую фигуру и прятал слезы радости на глазах. Постепенно все мои
сопровождающие разбрелись, каждый по своим наклонностям.
Когда мы снова встретились у нашей автоколонны, оказалось, что мы
потеряли некоторых участников, среди которых оказался один музыкальный
критик и его кузен, которые встретили в стриптиз-баре для трансвеститов
очень теплый прием.
Сам я впоследствии был принят по контракту в одно туристическое
агенство, где выполнял работу под кодовым названием "Ночь в Санкт-Паули" в
качестве иностранного сопровождающего для местных жителей.
Франкфуртская книжная выставка с течением лет превратилась в выдающееся
событие всего культурного мира. Она позволяет многим тысячам издательств,
типографий, агенств и прочих организаций из области культуры, налаживать
друг с другом деловые контакты, добавляет авторитет городу Франкфурту и
создает целый ряд хозяйственных преимуществ, способствуя увеличению оборота
отелей и сферы обслуживания. Неудобства она создает только для писателей.
По меньшей мере такое впечатление неизбежно возникало у меня всякий раз
после прогулки по до отказа набитому книгами выставочному залу. Книги,
повсюду книги, книги, куда ни кинешь взгляд, книги, куда ни ступи. Чтобы
выбраться из этого лабиринта, одаренным молодым писателям требуется примерно
два дня, писателем со стажем - от трех до четырех, а авторам, кому за 60,
это вообще не по силам. Они срываются вниз при попытке вскарабкаться на
книжные горы, не погибая только благодаря службе спасения, созданной
специально для таких случаев. Хотя фантазия относится к фундаментальным
предпосылкам литературного творчества, вплоть до самой выставки она не
поднимается ни у одного автора до осознания того, что, кроме его
собственных, существует еще много других книг. Сначала это его озадачивает,
потом удручает, и если он после многочасовой прогулки по этому супермаркету
культуры все еще находится у стоек америанских издательств, то принимает
решение прекратить писать.
От этого рокового шага его удерживает только чувство высокой
нравственной ответственности перед окружающим миром. Поскольку он годами
пребывает в убеждении, что ему вменено в обязанность выполнять особую миссию
и своим творческим трудом нести святую службу перед человечеством, для
которой подходят лишь немногие избранные. А на книжной выставке он вдруг
узнает, что число таких избранников превышает, по меньшей мере, сотню тысяч.
Вы представляете себе пугающую своими размерами человеческую массу,
заполняющую стадион во время финальной игры чемпионата мира по футболу? Вот
столько же и писателей! И добавьте сюда еще всех издателей, наборщиков,
корректоров, печатников и переплетчиков, которые помогают писателям
существовать, так что в итоге вы получите приблизительно четверть
человечества.
Книжная выставка также информирует писателей о том, что только в
Германии на рынок ежемесячно поступает 140 новых книг, то есть больше, чем
по четыре в день. Прекрасный выход, не правда ли? Но действительность еще
прекраснее. В действительности эти 140 новых книг появляются не ежемесячно,
а ежедневно. Повторяю: ежедневно 140 новых книг. Каждые 10 минут - одна
новая немецкая книга. Каждые десять секунд - одна новая книга в мире. Пока
писатель корпит над своим очередным манускриптом, в мире рождается трое
новых писателей.
Что касается этих писателей, то я до сих пор был уверен, что Библия и
"Тарзан, сын джунглей" поставили рекорд всех времен. Однако по информации
этой книжной выставки следует, что самой распространенной в мире книгой
является сборник логарифмов с хорошо систематизированными таблицами. Я
собираюсь написать юмористическую книгу о логарифмах. Со временем это может
получиться.
Впрочем, мой собственный опыт подтверждает загадочную плодовитость, с
которой непрерывно растет число книг: после каждой уборки в моей библиотеке
остается больше книг, чем было раньше. В этом году я провел уже три чистки,
жертвой которой стали все желтые энциклопедии, ненужные романы и пухлые
научно-популярные книги, после чего для оставшихся книг на полках не хватило
места. Действительно, они плодятся, как кролики, эти книги. Если все их
экземпляры, проданные на франкфуртской выставке, поставить друг на друга,
книжная башня поднимется до самого Марса и вернется оттуда, как научная
фантастика.
Проблема имеет и персональный аспект. Как и все мои эгоцентричные
коллеги, я живу в постоянной надежде, что мои дети когда-нибудь будут
гордиться своим отцом-писателем. Но после первого же посещения франкфуртской
книжной выставки я показался себе простым участником первомайского парада на
Красной площади в Москве, чей маленький сын стоит на трибуне и восторженно
кричит своим друзьям:
- А вон марширует мой папа! Вон тот, 47-й справа в 138-м ряду!
Нет, не пойду я больше на франкфуртскую книжную выставку. Не вижу
никакого смысла в том, чтобы созерцать эту гору книг. Уж если ей самой
захочется, пусть гора идет к Магомету. А Магомет останется дома.
Место действия: аэропорт Мюнхена. Время: утро. Я возвращаюсь после
поездки по культурно пьющей Европе домой на неизраильском самолете.
- Это ваш багаж? - спрашивает служащий, не отрываясь от изучения моего
израильского паспорта. - Вам кто-нибудь передавал с собой какой-нибудь
пакет?
- Нет, никто. Вообще никто.
Всего за несколько дней до этого газеты сообщали об этаком необычно
обставленном воздушном хулиганстве. Дело обстояло просто: некто зашел в
кабину пилотов, встал у них за спиной и прокричал что-то вроде следующего:
- Добрый день. У меня в сумке две ручных гранаты. Пожалуйста,
немедленно свяжитесь с президентом Соединенных Штатов. Я требую выпустить
всех арестованных убийц, золотой запас из Форт-Нокса и порцию шиш-кебаба...
Я осмотрелся. Этот рейс забит битком. В очереди, которая медленно
продвигается к стеклянной перегородке паспортного контроля, я вижу фигуру
хиппи с черными усиками и в подозрительных очках. Может быть, это радист
террористической группы? Я ищу глазами его дублера, вооруженную личную
телохранительницу от пассажиров. Но не нахожу. Такие бывают только в
"Эль-Аль".
Израильские пассажиры по привычке сбиваются в кучку. Через некоторое
время появляется усиленный наряд немецкой полиции с автоматами, который
берет нас под строгое наблюдение. Остальные пассажиры безмятежно сторонятся,
не обращая на происходящее никакого внимания, словно нас вообще не
существует. Мы виновато склоняем головы и делаемся как можно меньше. Это не
очень приятное чувство - играть среди народов Земли роль вечного нарушителя
спокойствия. Французы летают спокойно, поляки летают спокойно, арабы летают
спокойно, и только евреи смущают покой в каждом аэропорту. Этакая
заносчивая, агрессивная раса, если цитировать одного покойного президента
Франции.
Перед входом в отдельных кабинках каждый проверяется дежурным служащим
и готовит свой багаж для контроля.
Исследование, которое распространяется и на содержимое самого
путешественника, действительно утомительное. Должно быть проверено каждое
место багажа, опустошена каждая сумка, и даже бесстыдно пустые кошельки
предъявляются к проверке. Детективы запускают руки в чемоданы, вытаскивая
наружу грязные носки, открывая каждую коробочку и концентрируя внимание на
всех металлических предметах. Они занимаются этим надоедливым процессом не
столько ответственно, сколько дают мимикой ясно понять, что при этом думают:
"Если бы не ваши цыганские рожи, стали бы мы напрягаться!". А вечный Жид
стоит тут, среди полупустых чемоданов и снова распихивает в них свои
пожитки, с игрушками для своих детей в одной руке, ключом от чемодана в
другой, и чувствует себя почти арестантом.
- Хальт! - рявкает на меня следователь-судья. - Что это у вас?
- Фотоаппарат.
- Вы им сами пользуетесь?
Я уж и не знаю, как можно пользоваться собственным фотоаппаратом иначе,
чем самому, но ограничиваюсь молчаливым кивком. Это его убеждает. Он мне
также коротким кивком дает понять, что я свободен.
В соседней кабинке моя жена пытается упаковать обратно вынутые вещи
так, чтобы закрылся замок. Это продолжается адски долго. Снаружи уже слышны
возмущенные крики ожидающих. Некоторые нетерпеливо стучат в дверь кабинки.
Как всегда. Задержки, шум, нервозность, волнение. Одно слово: евреи.
Обвожу взглядом аэропорт. В зале ожидания Арабских авиалиний сидит
культурный джентльмен со своей дамой и культурно беседует или просто
культурно расхаживает взад-вперед. Никакого беспокойства. Они же граждане
уважаемого средиземноморского государства. Они совершенно убеждены в том,
что только воюя народ может защитить свое достоинство. Персонал аэропорта
бережет и любит их. Ведь арабы - представители древней культуры. А мы
представляем мрачный Левант.
Я подхожу к группе, которая ожидает приглашения на посадку на Дамаск.
Они так же выглядят беззаботными и спокойными, как и подобает нашим соседям.
Они знают, что могут нам доверять. От нас нечего ждать угона самолета.
А вообще-то жаль. И я мысленно представляю себе жесткий мужской голос,
который они услышат высоко в воздухе: "Внимание! Говорит ИДФ, Израильский
демократический фронт освобождения Самарии и Иудеи. Самолет захвачен нашими
коммандос. Всем соблюдать спокойствие и оставаться на местах, чтобы с вами
ничего не произошло...".
Действительно, жаль.
Отдельный автобус в сопровождении двух полицейских бронетранспортеров
везет нас к самолету, ожидающему в заброшенном, заросшем травой углу на
дальнем конце аэропорта.
Одновременно с нами с центральной полосы взлетает гордый орел Арабских
авиалиний и берет курс на Дамаск.
- Не могли бы вы нам порекомендовать какой-нибудь хороший ресторан, -
обратились мы в Амстердаме к портье своего отеля, когда настало время ужина.
Мы были очень голодны, самая лучшая из всех жен и я. Уже три дня мы
исследовали один за другим голландские рестораны, отчасти руководствуясь
собственным инстинктом, отчасти - ценами меню у входа. Собственно, цены нас
не очень трогали, чаще - инстинкт. Например, наш последний обед состоял из
нарезанного тончайшими ломтиками сырого мяса. Этакий голландский деликатес,
как нас уверяли. Потому-то и были мы сейчас так голодны. И потому решили,
наконец, отыскать заведение с нормальным, щедрым меню.
- Если вы, действительно, хотите хорошо поесть, - сказал портье, - я
вам рекомендую индонезийский ресторан.
Я счел своим долгом развеять его заблуждения:
- Видите ли, Индонезия не поддерживает дипломатических отношений с
нашей страной.
- Но здешние индонезийцы - довольно славные ребята, - возразил он. -
Они любят иностранных туристов.
Ну, что же, в таком случае можно попробовать. Мы направились к самому
горячо рекомендуемому ресторану "Бали" и встали в очередь ожидающих, где нас
приветствовал, как до нас впоследствии дошло, индонезийский метрдотель. Его
звали, как было написано на прикрепленной к лацкану пиджака визитке, Макс
--> Фляйшман . Он не провел нас в зал, но рекомендовал занять место у
барной стойки, пока не освободятся места за столиком, что произойдет, как он
нас заверил, через десять, максимум пятнадцать минут.
Мы заняли места у бара и осмотрелись по сторонам, главным образом,
чтобы убедиться, что никто не слышит урчание наших желудков, этакий звучный
вокал. Ресторан был полон аристократической публики, украшен гирляндами
бамбуковых циновок, всевозможными экзотическими растениями и свечами,
утопающими в изящных канделябрах - в стиле, именуемом на международном
жаргоне выражением "кич". Между столами в бесшумных сандалиях сновало
множество маленьких индонезийцев в национальных пижамах, с головами,
повязанными полотенцами. Выглядело все это весьма живописно.
Когда через долгих полчаса индонезиец Фляйшман пригласил нас, наконец,
к столу, одна из быстро подсуетившихся рук в пижаме мгновенно подала нам
меню, - невообразимо большую, написанную на южнобалийском диалекте летопись,
усыпанную выражениями типа "Крепоек", "Гадо-гахо", "Насигоренг", "Орангутан"
и тому подобными оборотами. Из охватившей растерянности нас вывел Макс,
известив, что все эти блюда уже закончились, и что мы можем заказать только
"Рисовый стол а-ля Бали", фирменное блюдо ресторана, причем типично
инденезийское. Мне показалось, что это блюдо стояло в меню в числе самых
дорогих, но все же я его заказал.
В мгновение ока наш стол обставили еще четырьмя, каждый с надлежащим
количеством свечей и на каждом примерно с дюжину плоских блюд со
всевозможными лакомствами. Там были зажаренные до золотистой корочки куриные
грудки в темном соусе, там были копченые языки и запеченная рыба, омары и
сардины, брокколи и огурчики, нарезанные кружочками бананы и ломтики
ананасов, сладости и солености, благоухающие множеством райских ароматов.
- А-ах, - вздохнула самая лучшая из всех жен, предвкушая кулинарное
наслаждение. - Вот он, Дальний Восток во всей своей красе. Даже и не знаю, с
чего начать. Наверное, возьму немножечко черепахового супа... потом вот этих
маринованных шампиньонов... потом дыню с крабовыми клешнями... потом...
В это мгновение к нам подошел официант с головой, повязанной розовым
полотенцем, и оттащил стол с яствами подальше от наших рук.
- Я показать блюда какие в Индонезии, - пискливо возгласил он, улыбаясь
и часто кланяясь. - Спасиби.
Затем он бухнул ложку риса в черепаховый суп, добавил туда по паре
кусочков репы и огурца, за которыми последовал кружок репчатого лука,
обвалянный в корице, а завершил он свою работу обмакнутой в мед морковкой.
- Эй! - остановил я его. - Мы же не индонезийцы! Мы израильтяне! Нам бы
все это по-отдельности! Не вместе! Отдельный, понимать?
- Блюда какие в Индонезии хороша, - прозвучал ответ, сопровождаемый
добавлением в суп копченой селедки. - Я показать. Спасиби.
Пока самая лучшая из всех жен в отчаянии наблюдала, как ее запеченная
рыба тонет в кетчупе, а ананасы поливаются горчицей, я с быстротой молнии
схватил еще не замеченную им куриную грудку и спрятал ее под салфеткой.
Слишком поздно. Розовый засек меня, отобрал курицу и, видимо, в
наказание, утопил ее в какао.
Закрыв глаза, мы отвернулись от этого нагромождения несчастий.
- Позалусьта, счета, - произнес я глухо.
- Не есть? - спросил не перестающий улыбаться официант. - Спасиби.
Он вытащил свой индонезийский блокнот и покрыл его достаточно
разборчивыми арабскими цифрами.
- Кофе? - снова спросил он.
- Нет, спасиби.
Я расплатился. Уже от дверей я увидел, как он осторожно уносил на кухню
обе наших тарелки. Вероятно, они там разбирали их содержимое на составные
части и снова распределяли по блюдам, согласно древнему утверждению
"Разделяй и властвуй". Должно быть, этому они как бывшая голландская колония
научились от англичан, изобретателей лозунга "Правь, Британия", нюхательной
соли и горячего пива.
Подобно многим нашим землякам, мы имеем искреннюю симпатию к
голландцам, которые до сих пор сохранили свою порядочность и человеколюбие,
качества, которые не в чести в остальной Европе. Кроме того, мы постоянно
слышим, как превозносят голландские сокровищницы искусств и архитектурное
изящество голландских городов. Амстердам, как нам говорили, немногим уступил
бы самой Венеции: его импозантные каналы... сады и статуи... великолепные
театры и концертные залы... обворожительные фронтоны домов... не говоря уже
о... ну, о том знаменитом квартале, где в окнах... якобы, есть такой квартал
в Амстердаме... с девушками в окнах... известный квартал... и они там сидят
прямо в окнах, эти девушки.
Само собой, мы эту глупую туристскую болтовню не слушаем и на веру не
принимаем. Ну, правда, я немного прислушивался. Собственно, сам предмет меня
нисколько не интересовал. Просто я серьезный, опытный, тертый жизнью
человек, привыкший все испытывать на себе. И вообще, я приехал в город,
известный своими музеями, не потому, что там есть такое место, а чтобы
потом, быть может... впрочем, я об этом и не думаю.
- Значит, ты об этом не думаешь, - кивнула самая лучшая из всех жен. -
Ну, как хочешь. Что касается меня, то я не откажусь посмотреть на девушек,
сидящих в окнах.
Я поинтересовался, где же ее женское достоинство, но получил уклончивый
ответ:
- Есть один фильм с Мариной Влади, где действие происходит в этом самом
квартале Амстердама. Должна же я на него посмотреть.
Я уже достаточно давно женат, чтобы понять, когда возражать
бессмысленно. И поскольку, к тому же, я и сам в глубине сердца не мог
подавить некоторое любопытство, то предпочел уступить. А поскольку мы уже
садились в такси, дело было решенное: едем туда.
Туда? Но куда? Как туда добраться? Этот всем известный квартал не был
нанесен на городской план, и дорога туда не описана ни в одном путеводителе.
- Ты должен об этом кого-нибудь расспросить, - заявила самая лучшая из
всех жен.
- Ну, уж нет, спрашивай сама!
- Если мне не изменяет память, из нас двоих дама все-таки я!
И эта оживленная дискуссия продолжалась достаточно долго. Я пытался
объяснить своей супруге, что постольку, поскольку именно она дама, то, как
таковая, в отличие от меня, не вызвала бы наведением этаких справок никакого
подозрения. Ну, ведь не мне же следует стоять посреди улицы в поисках
приличного прохожего - я представил себе эту до смешного красочную картинку
- и прямо там же, на месте, спрашивать его, где бы в Амстердаме можно
было... в общем, найти в Амстердаме оконных сиделиц. Такой экзамен мне не по
плечу.
Я оказался трусом и должен бы стыдиться, резюмировала моя супруга и
обратилась к водителю:
- Скажите-ка... что тут, в Амстердаме, есть особенно интересного? Я
имею в виду: особенно?
- В Королевском музее вчера открылась выставка современного искусства,
- ответил хорошо осведомленный шофер. - И еще международный музыкальный
фестиваль - это совершенно необыкновенное событие.
- Да-да, знаю. Но я имею в виду не это. Мы с мужем хотели бы посмотреть
что-нибудь действительно захватывающее.
- А, понимаю. Тогда идите к полуночи в порт, там будут разгружать баржи
с овощами. Такое не часто увидишь...
- Спасибо за информацию. Большое спасибо.
Я сидел на заднем сиденьи, заливаясь краской стыда. Однако, начала
пробуждаться и моя прирожденая мужская гордость. Я же, в конце концов, не
маленький ребенок, которого водит за ручку гувернер. Если я хочу что-то
выяснить, где можно... где находятся эти окна, то я обычно подхожу к портье
в отеле, непринужденно наклоняюсь к нему и спрашиваю без всяких экивоков:
- Послушайте, приятель, где тут у вас... Ну, вы уже знаете... тот, что
с окнами...
Дружественная, понимающая улыбка освещает лицо портье:
- А, вы уже знаете... Да, королева только что отбыла в свою летнюю
резиденцию. Так что вы как раз сможете посетить королевский дворец. А
найдете вы его без труда. Вам любой покажет туда дорогу.
- Спасибо большое.
Это уже становилось глупым. Мысль, что, быть может, всего в паре
остановок, может быть, даже за ближайшим углом, находится место, где
собираются женщины легкого поведения и торчат изо всех окон, а мы об этом
даже не догадываемся - эта мысль может довести до сумасшествия любого
чувствительного человека. Счастье еще, что этот вечер все равно был занят,
поскольку нас пригласили в голландский Пен-клуб.
- Мы улетаем завтра в восемь, - прошипела самая лучшая из всех жен. -
Так что сегодня ночью нам необходимо найти адрес!
Сегодня ночью. Тогда остается наводить справки только в Пен-клубе. Но
как я смогу там перевести разговор на подобную тему?..
Когда смолкли приветственные аплодисменты, я влил в себя стаканчик
обжигающей индонезийской рисовой водки и повернулся к одному из
представителей местного высшего света:
- Спиноза, к которому вы, как его соотечественник, несомненно, имеете
особое отношение, - так вот, Спиноза выдвигал утверждение, что философию,
собственно, воспринимают только как --> ипокритический катарсис
гуманизма. На самом же деле, философ изобличает конвенциональную ложь
общества, в тени и под защитой коей человеческая ипокризия строит свой
дворец, который в действительности есть не что иное, как - извините за
выражение - бордель!
дал понять своему благодетелю, что я еще не убежден в необходимости такой
экскурсии.
- Как вам будет угодно, - ответил он. - Тогда завтра? Или послезавтра?
Когда? Ну, когда же?
В это мгновение меня, к счастью, позвали к телефону. Мужчина на другом
конце провода представился как израильтянин: он в Гамбурге по делам, причем
довольно давно, так что вполне законно мог утверждать, что знает город.
- Наверное, вы тоже хотите ознакомиться с городом, - продолжал он. - Но
прислушайтесь к голосу опыта и не ходите один в Санкт-Паули! Только вчера я
говорил об этом со своей женой. Она целиком и полностью разделяет мое
мнение. Мы не допустим, чтобы израильтянин попал в лапы к гамбургским
подонкам. Не так давно я там побывал. Это было что-то ужасное, я шел затаив
дыхание, - но если уж вы настаиваете, чтобы я вас туда сопроводил...
- Спасибо большое, - сказал я. - Я уж как-нибудь обойдусь.
- Исключено! Вы же не сможете отбиться от этих бесстыдных женщин,
которые подкарауливают вас там. Они ходят практически голые и кричат, чтобы
вы сорвали с них и остатки одежды. А если там еще и их сутенеры - нет, я не
могу вам позволить появиться там одному! Вы свободны сегодня вечером?
Мы договорились созвониться через четверть часа. Управляющий отелем
отирался поблизости и постоянно напоминал мне, что я не должен доверять
никому, кроме него. После четвертого окрика появился коридорный, прибежавший
из вестибюля: там были люди из телевидения, которые хотели бы получить у
меня интервью, но только не в отеле, а на прогулке, где-нибудь в городе,
неважно, где, может быть в Санкт-Паули, мы могли бы там заглянуть в один из
этих дерьмовых стриптиз-баров и вживую записать на пленку кулисы этого
жуткого представления.
Я счел это предложение весьма любезным, однако, мне убедительно
разъяснили - уже не управляющий, а портье, - что эта компания из телевидения
появилась только для того, чтобы под каким-нибудь предлогом заглянуть в
бордель, так что мне не следует соглашаться. Он, портье, заканчивает смену в
одиннадцать часов ночи, и это как раз самое удачное время для посещения
Санкт-Паули.
- Вам необходимо иметь надежное сопровождение, - сказал он. - Я только
быстренько позвоню жене, чтобы сказать, что меня один иностранный журналист
попросил сопроводить его в качестве гида, так что я приду домой на полчаса
позже...
В этот момент мне вручили телеграмму-молнию от моего израильского
земляка со следующим содержанием: "Готов немедленно встретиться отеле тчк
буду через десять минут".
Молчаливый, осуждающий взгляд управляющего отелем заставил меня
остаться верным ему.
Редакция одной из ведущих ежедневных газет попросила меня об интервью,
а какой-то фотокорреспондент о серии снимков: оба господина могли бы меня
провести по какому-либо из интересных мест Гамбурга, лучше всего по
Санкт-Паули, и было даже описано и обрисовано, что мне там предстоит
увидеть. Придет также и шеф-редактор. И издатель литературного приложения со
всем своим штабом. Случайно прямо там же оказался и хозяин типографии вместе
со своим приемным сыном.
Ситуация становилась все более и более угрожающей. Я не знал, на ком же
мне остановиться. У входа в отель уже собралась приличная толпа жертвенных
сопровождающих.
Я вышел к ним:
- А что, если вы пойдете в Санкт-Паули без меня? - спросил я.
- Невозможно, - ответил спикер делегации. - Мы добропорядочные граждане
и не имеем ни малейшего интереса к тому, что происходит в этом Санкт-Паули.
Нам просто не хотелось бы, чтобы такой видный гость, как вы, получил
неправильное представление о нашем городе.
Из лимузина, что притормозил у самого отеля, мне помахал мой
неизвестный израильский друг и знаками дал понять, что нам срочно пора
ехать. Не помогало ничего - я должен был сделать выбор, иначе пол-Гамбурга
было бы парализовано.
- Ну, хорошо, - сказал я. - В четверг.
Толпа разразилась радостными криками, и мое решение, как на парусах,
разнеслось по городу. Телеграф отстучал, шифрованные сообщения были высланы
и Северогерманское телевидение в вечерних новостях огласило ряд ограничений
на движение транспорта в предстоящий четверг.
Конвой, который отправился в путь в оговоренное время, состоял примерно
из дюжины частных автомашин и нескольких автобусов с мужественными
гражданами, решившими отдать себя в мое распоряжение. Некоторые из них
признались, что видят Санкт-Паули впервые и не имеют никакого представления,
что там следует делать. Я вел их по темным улицам, не обращая внимания на
рассыпавшихся цепью проституток и сутенеров, которые, однако, не растерзали
меня, как обычно, в первой же подворотне, поскольку я был так надежно
защищен. Управляющий отелем, напротив, хватал руками каждую встречную
женскую фигуру и прятал слезы радости на глазах. Постепенно все мои
сопровождающие разбрелись, каждый по своим наклонностям.
Когда мы снова встретились у нашей автоколонны, оказалось, что мы
потеряли некоторых участников, среди которых оказался один музыкальный
критик и его кузен, которые встретили в стриптиз-баре для трансвеститов
очень теплый прием.
Сам я впоследствии был принят по контракту в одно туристическое
агенство, где выполнял работу под кодовым названием "Ночь в Санкт-Паули" в
качестве иностранного сопровождающего для местных жителей.
Франкфуртская книжная выставка с течением лет превратилась в выдающееся
событие всего культурного мира. Она позволяет многим тысячам издательств,
типографий, агенств и прочих организаций из области культуры, налаживать
друг с другом деловые контакты, добавляет авторитет городу Франкфурту и
создает целый ряд хозяйственных преимуществ, способствуя увеличению оборота
отелей и сферы обслуживания. Неудобства она создает только для писателей.
По меньшей мере такое впечатление неизбежно возникало у меня всякий раз
после прогулки по до отказа набитому книгами выставочному залу. Книги,
повсюду книги, книги, куда ни кинешь взгляд, книги, куда ни ступи. Чтобы
выбраться из этого лабиринта, одаренным молодым писателям требуется примерно
два дня, писателем со стажем - от трех до четырех, а авторам, кому за 60,
это вообще не по силам. Они срываются вниз при попытке вскарабкаться на
книжные горы, не погибая только благодаря службе спасения, созданной
специально для таких случаев. Хотя фантазия относится к фундаментальным
предпосылкам литературного творчества, вплоть до самой выставки она не
поднимается ни у одного автора до осознания того, что, кроме его
собственных, существует еще много других книг. Сначала это его озадачивает,
потом удручает, и если он после многочасовой прогулки по этому супермаркету
культуры все еще находится у стоек америанских издательств, то принимает
решение прекратить писать.
От этого рокового шага его удерживает только чувство высокой
нравственной ответственности перед окружающим миром. Поскольку он годами
пребывает в убеждении, что ему вменено в обязанность выполнять особую миссию
и своим творческим трудом нести святую службу перед человечеством, для
которой подходят лишь немногие избранные. А на книжной выставке он вдруг
узнает, что число таких избранников превышает, по меньшей мере, сотню тысяч.
Вы представляете себе пугающую своими размерами человеческую массу,
заполняющую стадион во время финальной игры чемпионата мира по футболу? Вот
столько же и писателей! И добавьте сюда еще всех издателей, наборщиков,
корректоров, печатников и переплетчиков, которые помогают писателям
существовать, так что в итоге вы получите приблизительно четверть
человечества.
Книжная выставка также информирует писателей о том, что только в
Германии на рынок ежемесячно поступает 140 новых книг, то есть больше, чем
по четыре в день. Прекрасный выход, не правда ли? Но действительность еще
прекраснее. В действительности эти 140 новых книг появляются не ежемесячно,
а ежедневно. Повторяю: ежедневно 140 новых книг. Каждые 10 минут - одна
новая немецкая книга. Каждые десять секунд - одна новая книга в мире. Пока
писатель корпит над своим очередным манускриптом, в мире рождается трое
новых писателей.
Что касается этих писателей, то я до сих пор был уверен, что Библия и
"Тарзан, сын джунглей" поставили рекорд всех времен. Однако по информации
этой книжной выставки следует, что самой распространенной в мире книгой
является сборник логарифмов с хорошо систематизированными таблицами. Я
собираюсь написать юмористическую книгу о логарифмах. Со временем это может
получиться.
Впрочем, мой собственный опыт подтверждает загадочную плодовитость, с
которой непрерывно растет число книг: после каждой уборки в моей библиотеке
остается больше книг, чем было раньше. В этом году я провел уже три чистки,
жертвой которой стали все желтые энциклопедии, ненужные романы и пухлые
научно-популярные книги, после чего для оставшихся книг на полках не хватило
места. Действительно, они плодятся, как кролики, эти книги. Если все их
экземпляры, проданные на франкфуртской выставке, поставить друг на друга,
книжная башня поднимется до самого Марса и вернется оттуда, как научная
фантастика.
Проблема имеет и персональный аспект. Как и все мои эгоцентричные
коллеги, я живу в постоянной надежде, что мои дети когда-нибудь будут
гордиться своим отцом-писателем. Но после первого же посещения франкфуртской
книжной выставки я показался себе простым участником первомайского парада на
Красной площади в Москве, чей маленький сын стоит на трибуне и восторженно
кричит своим друзьям:
- А вон марширует мой папа! Вон тот, 47-й справа в 138-м ряду!
Нет, не пойду я больше на франкфуртскую книжную выставку. Не вижу
никакого смысла в том, чтобы созерцать эту гору книг. Уж если ей самой
захочется, пусть гора идет к Магомету. А Магомет останется дома.
Место действия: аэропорт Мюнхена. Время: утро. Я возвращаюсь после
поездки по культурно пьющей Европе домой на неизраильском самолете.
- Это ваш багаж? - спрашивает служащий, не отрываясь от изучения моего
израильского паспорта. - Вам кто-нибудь передавал с собой какой-нибудь
пакет?
- Нет, никто. Вообще никто.
Всего за несколько дней до этого газеты сообщали об этаком необычно
обставленном воздушном хулиганстве. Дело обстояло просто: некто зашел в
кабину пилотов, встал у них за спиной и прокричал что-то вроде следующего:
- Добрый день. У меня в сумке две ручных гранаты. Пожалуйста,
немедленно свяжитесь с президентом Соединенных Штатов. Я требую выпустить
всех арестованных убийц, золотой запас из Форт-Нокса и порцию шиш-кебаба...
Я осмотрелся. Этот рейс забит битком. В очереди, которая медленно
продвигается к стеклянной перегородке паспортного контроля, я вижу фигуру
хиппи с черными усиками и в подозрительных очках. Может быть, это радист
террористической группы? Я ищу глазами его дублера, вооруженную личную
телохранительницу от пассажиров. Но не нахожу. Такие бывают только в
"Эль-Аль".
Израильские пассажиры по привычке сбиваются в кучку. Через некоторое
время появляется усиленный наряд немецкой полиции с автоматами, который
берет нас под строгое наблюдение. Остальные пассажиры безмятежно сторонятся,
не обращая на происходящее никакого внимания, словно нас вообще не
существует. Мы виновато склоняем головы и делаемся как можно меньше. Это не
очень приятное чувство - играть среди народов Земли роль вечного нарушителя
спокойствия. Французы летают спокойно, поляки летают спокойно, арабы летают
спокойно, и только евреи смущают покой в каждом аэропорту. Этакая
заносчивая, агрессивная раса, если цитировать одного покойного президента
Франции.
Перед входом в отдельных кабинках каждый проверяется дежурным служащим
и готовит свой багаж для контроля.
Исследование, которое распространяется и на содержимое самого
путешественника, действительно утомительное. Должно быть проверено каждое
место багажа, опустошена каждая сумка, и даже бесстыдно пустые кошельки
предъявляются к проверке. Детективы запускают руки в чемоданы, вытаскивая
наружу грязные носки, открывая каждую коробочку и концентрируя внимание на
всех металлических предметах. Они занимаются этим надоедливым процессом не
столько ответственно, сколько дают мимикой ясно понять, что при этом думают:
"Если бы не ваши цыганские рожи, стали бы мы напрягаться!". А вечный Жид
стоит тут, среди полупустых чемоданов и снова распихивает в них свои
пожитки, с игрушками для своих детей в одной руке, ключом от чемодана в
другой, и чувствует себя почти арестантом.
- Хальт! - рявкает на меня следователь-судья. - Что это у вас?
- Фотоаппарат.
- Вы им сами пользуетесь?
Я уж и не знаю, как можно пользоваться собственным фотоаппаратом иначе,
чем самому, но ограничиваюсь молчаливым кивком. Это его убеждает. Он мне
также коротким кивком дает понять, что я свободен.
В соседней кабинке моя жена пытается упаковать обратно вынутые вещи
так, чтобы закрылся замок. Это продолжается адски долго. Снаружи уже слышны
возмущенные крики ожидающих. Некоторые нетерпеливо стучат в дверь кабинки.
Как всегда. Задержки, шум, нервозность, волнение. Одно слово: евреи.
Обвожу взглядом аэропорт. В зале ожидания Арабских авиалиний сидит
культурный джентльмен со своей дамой и культурно беседует или просто
культурно расхаживает взад-вперед. Никакого беспокойства. Они же граждане
уважаемого средиземноморского государства. Они совершенно убеждены в том,
что только воюя народ может защитить свое достоинство. Персонал аэропорта
бережет и любит их. Ведь арабы - представители древней культуры. А мы
представляем мрачный Левант.
Я подхожу к группе, которая ожидает приглашения на посадку на Дамаск.
Они так же выглядят беззаботными и спокойными, как и подобает нашим соседям.
Они знают, что могут нам доверять. От нас нечего ждать угона самолета.
А вообще-то жаль. И я мысленно представляю себе жесткий мужской голос,
который они услышат высоко в воздухе: "Внимание! Говорит ИДФ, Израильский
демократический фронт освобождения Самарии и Иудеи. Самолет захвачен нашими
коммандос. Всем соблюдать спокойствие и оставаться на местах, чтобы с вами
ничего не произошло...".
Действительно, жаль.
Отдельный автобус в сопровождении двух полицейских бронетранспортеров
везет нас к самолету, ожидающему в заброшенном, заросшем травой углу на
дальнем конце аэропорта.
Одновременно с нами с центральной полосы взлетает гордый орел Арабских
авиалиний и берет курс на Дамаск.
- Не могли бы вы нам порекомендовать какой-нибудь хороший ресторан, -
обратились мы в Амстердаме к портье своего отеля, когда настало время ужина.
Мы были очень голодны, самая лучшая из всех жен и я. Уже три дня мы
исследовали один за другим голландские рестораны, отчасти руководствуясь
собственным инстинктом, отчасти - ценами меню у входа. Собственно, цены нас
не очень трогали, чаще - инстинкт. Например, наш последний обед состоял из
нарезанного тончайшими ломтиками сырого мяса. Этакий голландский деликатес,
как нас уверяли. Потому-то и были мы сейчас так голодны. И потому решили,
наконец, отыскать заведение с нормальным, щедрым меню.
- Если вы, действительно, хотите хорошо поесть, - сказал портье, - я
вам рекомендую индонезийский ресторан.
Я счел своим долгом развеять его заблуждения:
- Видите ли, Индонезия не поддерживает дипломатических отношений с
нашей страной.
- Но здешние индонезийцы - довольно славные ребята, - возразил он. -
Они любят иностранных туристов.
Ну, что же, в таком случае можно попробовать. Мы направились к самому
горячо рекомендуемому ресторану "Бали" и встали в очередь ожидающих, где нас
приветствовал, как до нас впоследствии дошло, индонезийский метрдотель. Его
звали, как было написано на прикрепленной к лацкану пиджака визитке, Макс
--> Фляйшман . Он не провел нас в зал, но рекомендовал занять место у
барной стойки, пока не освободятся места за столиком, что произойдет, как он
нас заверил, через десять, максимум пятнадцать минут.
Мы заняли места у бара и осмотрелись по сторонам, главным образом,
чтобы убедиться, что никто не слышит урчание наших желудков, этакий звучный
вокал. Ресторан был полон аристократической публики, украшен гирляндами
бамбуковых циновок, всевозможными экзотическими растениями и свечами,
утопающими в изящных канделябрах - в стиле, именуемом на международном
жаргоне выражением "кич". Между столами в бесшумных сандалиях сновало
множество маленьких индонезийцев в национальных пижамах, с головами,
повязанными полотенцами. Выглядело все это весьма живописно.
Когда через долгих полчаса индонезиец Фляйшман пригласил нас, наконец,
к столу, одна из быстро подсуетившихся рук в пижаме мгновенно подала нам
меню, - невообразимо большую, написанную на южнобалийском диалекте летопись,
усыпанную выражениями типа "Крепоек", "Гадо-гахо", "Насигоренг", "Орангутан"
и тому подобными оборотами. Из охватившей растерянности нас вывел Макс,
известив, что все эти блюда уже закончились, и что мы можем заказать только
"Рисовый стол а-ля Бали", фирменное блюдо ресторана, причем типично
инденезийское. Мне показалось, что это блюдо стояло в меню в числе самых
дорогих, но все же я его заказал.
В мгновение ока наш стол обставили еще четырьмя, каждый с надлежащим
количеством свечей и на каждом примерно с дюжину плоских блюд со
всевозможными лакомствами. Там были зажаренные до золотистой корочки куриные
грудки в темном соусе, там были копченые языки и запеченная рыба, омары и
сардины, брокколи и огурчики, нарезанные кружочками бананы и ломтики
ананасов, сладости и солености, благоухающие множеством райских ароматов.
- А-ах, - вздохнула самая лучшая из всех жен, предвкушая кулинарное
наслаждение. - Вот он, Дальний Восток во всей своей красе. Даже и не знаю, с
чего начать. Наверное, возьму немножечко черепахового супа... потом вот этих
маринованных шампиньонов... потом дыню с крабовыми клешнями... потом...
В это мгновение к нам подошел официант с головой, повязанной розовым
полотенцем, и оттащил стол с яствами подальше от наших рук.
- Я показать блюда какие в Индонезии, - пискливо возгласил он, улыбаясь
и часто кланяясь. - Спасиби.
Затем он бухнул ложку риса в черепаховый суп, добавил туда по паре
кусочков репы и огурца, за которыми последовал кружок репчатого лука,
обвалянный в корице, а завершил он свою работу обмакнутой в мед морковкой.
- Эй! - остановил я его. - Мы же не индонезийцы! Мы израильтяне! Нам бы
все это по-отдельности! Не вместе! Отдельный, понимать?
- Блюда какие в Индонезии хороша, - прозвучал ответ, сопровождаемый
добавлением в суп копченой селедки. - Я показать. Спасиби.
Пока самая лучшая из всех жен в отчаянии наблюдала, как ее запеченная
рыба тонет в кетчупе, а ананасы поливаются горчицей, я с быстротой молнии
схватил еще не замеченную им куриную грудку и спрятал ее под салфеткой.
Слишком поздно. Розовый засек меня, отобрал курицу и, видимо, в
наказание, утопил ее в какао.
Закрыв глаза, мы отвернулись от этого нагромождения несчастий.
- Позалусьта, счета, - произнес я глухо.
- Не есть? - спросил не перестающий улыбаться официант. - Спасиби.
Он вытащил свой индонезийский блокнот и покрыл его достаточно
разборчивыми арабскими цифрами.
- Кофе? - снова спросил он.
- Нет, спасиби.
Я расплатился. Уже от дверей я увидел, как он осторожно уносил на кухню
обе наших тарелки. Вероятно, они там разбирали их содержимое на составные
части и снова распределяли по блюдам, согласно древнему утверждению
"Разделяй и властвуй". Должно быть, этому они как бывшая голландская колония
научились от англичан, изобретателей лозунга "Правь, Британия", нюхательной
соли и горячего пива.
Подобно многим нашим землякам, мы имеем искреннюю симпатию к
голландцам, которые до сих пор сохранили свою порядочность и человеколюбие,
качества, которые не в чести в остальной Европе. Кроме того, мы постоянно
слышим, как превозносят голландские сокровищницы искусств и архитектурное
изящество голландских городов. Амстердам, как нам говорили, немногим уступил
бы самой Венеции: его импозантные каналы... сады и статуи... великолепные
театры и концертные залы... обворожительные фронтоны домов... не говоря уже
о... ну, о том знаменитом квартале, где в окнах... якобы, есть такой квартал
в Амстердаме... с девушками в окнах... известный квартал... и они там сидят
прямо в окнах, эти девушки.
Само собой, мы эту глупую туристскую болтовню не слушаем и на веру не
принимаем. Ну, правда, я немного прислушивался. Собственно, сам предмет меня
нисколько не интересовал. Просто я серьезный, опытный, тертый жизнью
человек, привыкший все испытывать на себе. И вообще, я приехал в город,
известный своими музеями, не потому, что там есть такое место, а чтобы
потом, быть может... впрочем, я об этом и не думаю.
- Значит, ты об этом не думаешь, - кивнула самая лучшая из всех жен. -
Ну, как хочешь. Что касается меня, то я не откажусь посмотреть на девушек,
сидящих в окнах.
Я поинтересовался, где же ее женское достоинство, но получил уклончивый
ответ:
- Есть один фильм с Мариной Влади, где действие происходит в этом самом
квартале Амстердама. Должна же я на него посмотреть.
Я уже достаточно давно женат, чтобы понять, когда возражать
бессмысленно. И поскольку, к тому же, я и сам в глубине сердца не мог
подавить некоторое любопытство, то предпочел уступить. А поскольку мы уже
садились в такси, дело было решенное: едем туда.
Туда? Но куда? Как туда добраться? Этот всем известный квартал не был
нанесен на городской план, и дорога туда не описана ни в одном путеводителе.
- Ты должен об этом кого-нибудь расспросить, - заявила самая лучшая из
всех жен.
- Ну, уж нет, спрашивай сама!
- Если мне не изменяет память, из нас двоих дама все-таки я!
И эта оживленная дискуссия продолжалась достаточно долго. Я пытался
объяснить своей супруге, что постольку, поскольку именно она дама, то, как
таковая, в отличие от меня, не вызвала бы наведением этаких справок никакого
подозрения. Ну, ведь не мне же следует стоять посреди улицы в поисках
приличного прохожего - я представил себе эту до смешного красочную картинку
- и прямо там же, на месте, спрашивать его, где бы в Амстердаме можно
было... в общем, найти в Амстердаме оконных сиделиц. Такой экзамен мне не по
плечу.
Я оказался трусом и должен бы стыдиться, резюмировала моя супруга и
обратилась к водителю:
- Скажите-ка... что тут, в Амстердаме, есть особенно интересного? Я
имею в виду: особенно?
- В Королевском музее вчера открылась выставка современного искусства,
- ответил хорошо осведомленный шофер. - И еще международный музыкальный
фестиваль - это совершенно необыкновенное событие.
- Да-да, знаю. Но я имею в виду не это. Мы с мужем хотели бы посмотреть
что-нибудь действительно захватывающее.
- А, понимаю. Тогда идите к полуночи в порт, там будут разгружать баржи
с овощами. Такое не часто увидишь...
- Спасибо за информацию. Большое спасибо.
Я сидел на заднем сиденьи, заливаясь краской стыда. Однако, начала
пробуждаться и моя прирожденая мужская гордость. Я же, в конце концов, не
маленький ребенок, которого водит за ручку гувернер. Если я хочу что-то
выяснить, где можно... где находятся эти окна, то я обычно подхожу к портье
в отеле, непринужденно наклоняюсь к нему и спрашиваю без всяких экивоков:
- Послушайте, приятель, где тут у вас... Ну, вы уже знаете... тот, что
с окнами...
Дружественная, понимающая улыбка освещает лицо портье:
- А, вы уже знаете... Да, королева только что отбыла в свою летнюю
резиденцию. Так что вы как раз сможете посетить королевский дворец. А
найдете вы его без труда. Вам любой покажет туда дорогу.
- Спасибо большое.
Это уже становилось глупым. Мысль, что, быть может, всего в паре
остановок, может быть, даже за ближайшим углом, находится место, где
собираются женщины легкого поведения и торчат изо всех окон, а мы об этом
даже не догадываемся - эта мысль может довести до сумасшествия любого
чувствительного человека. Счастье еще, что этот вечер все равно был занят,
поскольку нас пригласили в голландский Пен-клуб.
- Мы улетаем завтра в восемь, - прошипела самая лучшая из всех жен. -
Так что сегодня ночью нам необходимо найти адрес!
Сегодня ночью. Тогда остается наводить справки только в Пен-клубе. Но
как я смогу там перевести разговор на подобную тему?..
Когда смолкли приветственные аплодисменты, я влил в себя стаканчик
обжигающей индонезийской рисовой водки и повернулся к одному из
представителей местного высшего света:
- Спиноза, к которому вы, как его соотечественник, несомненно, имеете
особое отношение, - так вот, Спиноза выдвигал утверждение, что философию,
собственно, воспринимают только как --> ипокритический катарсис
гуманизма. На самом же деле, философ изобличает конвенциональную ложь
общества, в тени и под защитой коей человеческая ипокризия строит свой
дворец, который в действительности есть не что иное, как - извините за
выражение - бордель!