Страница:
— Тебе известно, кто я, — спокойно произнес он, стараясь не встречаться с тварью взглядом. — Тебе известно, что я Леппингтон. Ты не можешь меня коснуться. Я не...
— Неприкосновенный, — склонив на сторону голову, внезапно сказал малыш. Голос оказался задненебным и каким-то темным.
— Неприкосновенный, — с мрачным кивком согласился Дэвид. — Ты знаешь, что меня нельзя трогать.
Младенец выпятил нижнюю губу, словно намеревался разреветься.
— Хочу поцелуй... Ма-а-а-ленький поцелуй. — Теперь его голос звучал нежно и совсем по-детски.
Голова Дэвида дернулась, будто от пощечины.
Вот оно что!
Эти вампиры не отдельные личности. Они всего лишь марионетки, которыми управляет и через которые вещает какой-то неумолимый темный разум.
Это дитя все же мертво. Перед ним лишь видимость жизни. И то, что дергает теперь эту марионетку за ниточки, что бы оно ни было, терзает Дэвида, заставляя тварь говорить детским голоском.
Намеренно отбросив всякие мысли об омерзительной твари на крыше «вольво», Дэвид открыл дверцу машины.
— Папа, папа, дитяти холодно, дитятя есть хочет. Не бросай меня тут, папа. — Напевая тоненьким голоском, малыш протянул ручонки, чтобы его сняли с крыши.
Подавив внезапно накативший родительский инстинкт, Дэвид забрался на водительское сиденье, готовый к тому, что, щелкая зубами в поисках горла, на него в любую секунду может броситься крохотное тельце.
Как можно спокойнее и решительнее он устроился на водительском сиденье и закрыл дверцу. Не позволяй себя запугать.
Они играют с тобой в игры, они тебя морочат, им нужно помешать тебе спокойно и разумно мыслить.
Он повернул ключ в замке зажигания.
С урчанием ожил мотор. Он нажал на пластмассовый переключатель на рулевом колесе, и фары, вспыхнув, осветили кирпичные стены дворовых построек.
Пока все в порядке.
Пока вампиры не набросились со всех сторон и не перевернули машину.
Спокойно, размеренно.
— Папа, не бросай меня здесь. — Голосок донесся сквозь крышу «вольво». — Мне страшно, мне страшно.
Дэвид включил первую передачу.
В этот момент детский смешок перерос в нутряной смех. Кукловод изменил тактику.
За лобовым стеклом возникло перевернутое лицо ребенка. И лицо расплылось в огромной ухмылке. Взгляд твари обжег ему глаза.
Потом она принялась биться лбом о стекло.
Звук был тяжелым и почему-то влажным. Будто кто-то шлепал по стеклу крупной рыбиной.
Клокотал смех, ребенок бился о лобовое стекло. На лбу начали появляться синяки, расплываясь от центра к вискам, заполняя лицо будто сизые тени.
Дэвид вытер рот тыльной стороной ладони.
Голова билась все сильнее.
Разорвалась кожа.
Теперь на стекле возникли плевки жидкости — какие-то прозрачные с белым пузыри. Тварь истекала кровью, но ее это ничуть не беспокоило. Напротив, она по-прежнему похихикивала и хищно ухмылялась.
Дэвид прибавил газу, потом резко вдавил в пол педаль тормоза.
Ребенок-вампир съехал с крыши машины. Подпрыгнул на капоте, потом соскользнул на землю. Взметнулась на ветру простыня.
Чувствуя, что его вот-вот стошнит, Дэвид помедлил, держа ногу на педали газа.
Двинуть ли мне вперед? Переехать тварь? Раздавить ее колесами?
Он глубоко вдохнул, вцепившись в рулевое колесо, потом подал назад.
Он просто не может. Он не может переехать тварь.
Он отчаянно подал машину еще назад, взревел мотор, завертелись шины, и «вольво» задним ходом описал широкий круг по двору. Потом Дэвид резко включил первую передачу.
Мгновение спустя он уже гнал машину в сторону больницы.
3
4
Глава 33
1
2
3
4
5
6
— Неприкосновенный, — склонив на сторону голову, внезапно сказал малыш. Голос оказался задненебным и каким-то темным.
— Неприкосновенный, — с мрачным кивком согласился Дэвид. — Ты знаешь, что меня нельзя трогать.
Младенец выпятил нижнюю губу, словно намеревался разреветься.
— Хочу поцелуй... Ма-а-а-ленький поцелуй. — Теперь его голос звучал нежно и совсем по-детски.
Голова Дэвида дернулась, будто от пощечины.
Вот оно что!
Эти вампиры не отдельные личности. Они всего лишь марионетки, которыми управляет и через которые вещает какой-то неумолимый темный разум.
Это дитя все же мертво. Перед ним лишь видимость жизни. И то, что дергает теперь эту марионетку за ниточки, что бы оно ни было, терзает Дэвида, заставляя тварь говорить детским голоском.
Намеренно отбросив всякие мысли об омерзительной твари на крыше «вольво», Дэвид открыл дверцу машины.
— Папа, папа, дитяти холодно, дитятя есть хочет. Не бросай меня тут, папа. — Напевая тоненьким голоском, малыш протянул ручонки, чтобы его сняли с крыши.
Подавив внезапно накативший родительский инстинкт, Дэвид забрался на водительское сиденье, готовый к тому, что, щелкая зубами в поисках горла, на него в любую секунду может броситься крохотное тельце.
Как можно спокойнее и решительнее он устроился на водительском сиденье и закрыл дверцу. Не позволяй себя запугать.
Они играют с тобой в игры, они тебя морочат, им нужно помешать тебе спокойно и разумно мыслить.
Он повернул ключ в замке зажигания.
С урчанием ожил мотор. Он нажал на пластмассовый переключатель на рулевом колесе, и фары, вспыхнув, осветили кирпичные стены дворовых построек.
Пока все в порядке.
Пока вампиры не набросились со всех сторон и не перевернули машину.
Спокойно, размеренно.
— Папа, не бросай меня здесь. — Голосок донесся сквозь крышу «вольво». — Мне страшно, мне страшно.
Дэвид включил первую передачу.
В этот момент детский смешок перерос в нутряной смех. Кукловод изменил тактику.
За лобовым стеклом возникло перевернутое лицо ребенка. И лицо расплылось в огромной ухмылке. Взгляд твари обжег ему глаза.
Потом она принялась биться лбом о стекло.
Звук был тяжелым и почему-то влажным. Будто кто-то шлепал по стеклу крупной рыбиной.
Клокотал смех, ребенок бился о лобовое стекло. На лбу начали появляться синяки, расплываясь от центра к вискам, заполняя лицо будто сизые тени.
Дэвид вытер рот тыльной стороной ладони.
Голова билась все сильнее.
Разорвалась кожа.
Теперь на стекле возникли плевки жидкости — какие-то прозрачные с белым пузыри. Тварь истекала кровью, но ее это ничуть не беспокоило. Напротив, она по-прежнему похихикивала и хищно ухмылялась.
Дэвид прибавил газу, потом резко вдавил в пол педаль тормоза.
Ребенок-вампир съехал с крыши машины. Подпрыгнул на капоте, потом соскользнул на землю. Взметнулась на ветру простыня.
Чувствуя, что его вот-вот стошнит, Дэвид помедлил, держа ногу на педали газа.
Двинуть ли мне вперед? Переехать тварь? Раздавить ее колесами?
Он глубоко вдохнул, вцепившись в рулевое колесо, потом подал назад.
Он просто не может. Он не может переехать тварь.
Он отчаянно подал машину еще назад, взревел мотор, завертелись шины, и «вольво» задним ходом описал широкий круг по двору. Потом Дэвид резко включил первую передачу.
Мгновение спустя он уже гнал машину в сторону больницы.
3
Дэвид ехал по пустым улицам. Ветер раскачивал ветви деревьев, заставляя их беспокойно метаться из стороны в сторону. Ощущение нервного беспокойства передалось всему вокруг.
Сам воздух, казалось, не находил себе места. Деревья передергивало. Призрачные плоты неслись по ночному небу.
По пути в больницу он ничего не видел. Иными словами, не видел ни одной мерзкой твари.
Время только-только приближалось к девяти, в домах горел свет. Временами Дэвид видел на окнах отблеск экранов телевизоров. Для большинства жителей Леппингтона это был самый обычный воскресный вечер в начале весны. Они были вполне довольны тем, расположились на диванах или креслах. Почесывают под подбородком кошку, греют в микроволновке поп-корн, открывают бутылку вина, закуривают очередную сигарету или проделывают еще какое-нибудь из сотен тысяч мелких дел, какими обычно занимаются вечером в субботу перед телевизором.
Инфицирование только началось, подумал он. Вероятно, заражены не более дюжины из полутора тысяч населения. Если действовать достаточно быстро, возможно, ему удастся отрезать вампиров, как вырезают из раны отмершие ткани.
В его мозгу промелькнула было мысль обратиться в полицию. Но он понимал, что это тупиковый вариант; он единственный, кто теперь может это остановить.
Въехав на стоянку при больнице, он заглушил мотор. Часы посещений давно миновали, однако ему сказали, что он может навещать дядю, когда пожелает.
Вот это уже дурной знак, сказал он самому себе, выбираясь из «вольво» и захлопывая за собой дверь. Кроме того, старика положили в отдельную палату неподалеку от общей, что также говорит о том, что прогнозы врачей на выздоровление Джорджа Леппингтона довольно пессимистичны.
Дэвид быстро прошел коридорами, покрашенными скучной светло-зеленой краской, этой униформой муниципальных зданий.
Войдя в палату дяди, он обнаружил, что старик лежит на спине, одна рука безжизненно покоится поверх натянутого до груди одеяла. На столике у кровати стояла чашка, полная того, что на первый взгляд могло показаться розовыми леденцами на палочке. Но вместо карамельки на каждой палочке был маленький кубик розовой губки: сестры смачивают такие губки холодной водой, чтобы затем выжать в рот лежащему без сознания пациенту. Если позволить рту пересохнуть, велика вероятность развития инфекции вроде грибка. И вскоре дыхание пребывающего в коме пациента станет спертым, от него пойдет запах, как от переполненной и забытой в середине лета мусорной урны.
Джордж дышал глубоко, его грудь вздымалась равномерно и спокойно.
Если бы не повязка на голове, любой бы решил, что старик просто спит.
То, что случилось в следующее мгновение, было так внезапно, как если бы включили вдруг телевизор.
Глаза старика открылись, как будто кто-то наклонился и оттянул ему веки. Эти глаза были широко раскрытыми и смотрели прямо перед собой — они вполне могли принадлежать тому, кто умер от ужаса.
— Дэвид. Теперь ты мне веришь, не так ли? — Голос старика был не громче скребущего шепота.
— Да, верю. — Дэвид присел на стул у кровати. — Я видел этих тварей. Я даже говорил с ними.
Старик, все так же распластанный на кровати, кивнул с удовлетворением человека, чье предсказание сбылось. Глаза, не мигая, смотрели в потолок. И снова Дэвида пронзила мысль, что он говорит не столько с лежащим на больничной койке дядей, сколько с чем-то, что говорит через него.
Все мы ни с того ни с сего вдруг превратились в марионеток, с гневом подумал он. И здесь действуют две силы. Через вампиров — зло. Зло говорит их устами. Но что говорит устами старика? Голос божества?
Встряхнув головой, Дэвид поглядел на дядю. Он просто ничего уже больше не понимает. Все, что ему известно, это что этот маленький городок стал ареной столкновения двух сил. Двух титанических сил, бесконечно могущественных и вечно живых. И люди этого городка превратились в марионеток, воплощающих их волю. Ну же! Дерните за ниточку. ДЕРНИТЕ ЗА НИТОЧКУ!
Внезапный приступ ярости заставил Дэвида сжать зубы и стиснуть кулаки.
— Дэвид, — проскрежетал дядя, — ты знаешь, что должен делать?
Дэвиду пришлось сделать глубокий вздох, чтобы подавить клокочущую в нем ярость, прежде чем он смог заставить себя заговорить:
— Я знаю, чего от меня ждут. Но не можешь же ты надеяться, что я действительно возглавлю эту вампирскую армию и поведу ее против всего остального мира?
— Ты рожден был для этого. Я готовил тебя. Теперь ты вспомнил? Все мои рассказы? Когда я говорил с тобой?
— Я вспомнил. Но я не смогу сделать этого. — Он снова сжал кулаки. — Я не стану делать этого.
— Почему?
— Потому что ты ожидаешь, что я поведу армию вампиров и... и что? Свергну правительства? Создам новую империю, где все станут поклоняться мертвым богам?
— Мертвым богам? Нет, богам, которые лишь ожидают своего возвращения, ожидают времени, когда одержат верх.
У Дэвида пересохло во рту. Голова у него кружилась, перед глазами все плыло.
— Ты сгоряча бросил меня выпутываться, как сумею, а, дядя? Ты взорвал стальную решетку, чтобы их выпустить, да?
— Существовала опасность, что, будь у тебя выбор, ты откажешься следовать своей судьбе.
— Что я сочту безумием, черт побери, безумием вести этих кровососущих монстров против всего мира?
— Да.
— И ты чертовски прав.
Широко раскрытыми глазами старик глядел в потолок.
— Я действительно учитывал такой исход событий. В конце концов, твоя мать всегда боролась с твоим предназначением. Вот почему она увезла тебя из города.
— И слава богу, что она это сделала.
Старый Леппингтон улыбнулся.
— Но я знал, что ты вернешься. И я знал, что должен дать тебе шанс стать королем.
— И что теперь? Если я решу не связываться с этой вампирской сворой?
— За этим последует горькое разочарование. В гораздо больших сферах, чем ты знаешь или даже способен понять. Но и такой исход был предречен.
— Что? Что эта армия вампиров примется неистовствовать по стране, круша все направо и налево?
— Да. Такое предсказывалось неоднократно. — Старик улыбнулся, потрескались следы запекшейся крови вокруг его глаз.
— Тебе знакомо слово «пиррова»?
С каменным лицом Дэвид кивнул.
— Оно употребляется в сочетании со словом «победа», — продолжал старик. — А выражение «пиррова победа» восходит к некоему царю Эпирру из Древней Греции, который победил римлян при Аскулуме в 279 году до Рождества Христова. Несмотря на то что царь Эпирр, или Пирр, одержал победу в этой битве, на поле сражения полегло столько его солдат, что сама победа перестала представлять хоть какую-то ценность.
— Итак, — перебил его Дэвид, чувствуя, что его поджимает время. — «Пиррова победа» означает победу, которая не стоит заплаченной за нее цены. Какое отношение это имеет к вампирам?
— Старые боги вполне удовлетворятся пирровой победой. Они, скажем так, философски относятся к мысли о том, что, если вампиры будут выпущены в мир, сами они ничего не получат, что они лишь станут свидетелями погибели человечества.
— Ну я какой им с этого толк?
— И у старых богов срок жизни ограничен. Пусть даже это сотни тысяч лет. Столетиями они ожидали наступления Рагнарека, дня страшного суда старых богов, когда они будут уничтожены и на смену им придет пантеон новых божеств. Не смотри так недоуменно, племянник. Мы — дети старых богов. Когда умрут они, мы умрем вместе с ними. Новые боги приведут с собой на эту землю новую расу смертных.
— Значит, вампиры просто уничтожат человечество для того, чтобы его место заняла новая раса?
— Можно сказать и так, племянник!
— Но если я возглавлю эту армию и поведу их на создание новой империи для этих тевтонских божеств, человечество выживет?
— Да. Теперь ты сознаешь, что выбор за тобой?
— Господи боже. Из огня да в полымя.
Старик облизал губы, которые выглядели сухими, как бумага.
— А ведь ты уничтожил бы эту армию мертвых воинов, если б смог?
— Господи, да.
— Но твоя судьба уже предсказана. Перед тобой только два пути.
— Я знаю. Взять себе эту армию или деть ей волю буйствовать по планете, превращая всех мужчин, женщин и детей в подобную себе нечисть.
— Что ты решил?
— Я решил уничтожить их.
— Не удастся.
— Возможно. Но я должен попытаться. — Он поглядел на старика, на повязки в пятнах запекшейся крови, на уставившиеся в потолок глаза. Эти широко открытые глаза блестели.
— Дядя Джордж, — тихо, но твердо сказал Дэвид, — ты расскажешь мне все, что тебе известно об этих тварях?
— Могу. Но тебе это не поможет. Они жили в пещерах под городом более тысячи лет. Их невозможно убить.
— И все же расскажи мне. Пожалуйста.
Размышляя, старик провел сухим, как бумага, языком по губам Мимо двери по коридору прошел больничный носильщик, толкая перед собой тележку. За стенами палаты жизнь шла своим чередом. Но Дэвид чувствовал, что мир... сама ткань мира, образующая стулья, кровати, стены больницы, почву за ними, валуны в реке, — он чувствовал, словно все затаило дыхание в напряженном ожидании того, что случится в ближайшие несколько часов. Мир вскоре изменится. И ключ к этим переменам — в руках некоего доктора Дэвида Леппингтона.
Он поглядел на лежащего на койке старика, глаза которого были прикованы к потолку, а губы быстро, но беззвучно шевелились, как будто Джордж Леппингтон обсуждал просьбу Дэвида с кем-то невидимым и все же присутствующим вместе с ними в палате.
Потом губы застыли. Дыхание старика было глубоким, ритмичным.
— Ну? — спросил наконец Дэвид. — Ты расскажешь мне об этих существах?
Старик кивнул. А потом он начал говорить:
— Будь острожен. Они обладают способностью добраться не только до твоего тела, но и до твоих мыслей; они могут помутить твой рассудок. — Его губы раздвинулись в странной кривой улыбке. — Так что берегись, племянник.
Он продолжал говорить все тем же скрежещущим полушепотом, который звучал спокойно и как будто гипнотизировал. Дэвид наклонился поближе, чтобы не пропустить ни единого слова.
Сам воздух, казалось, не находил себе места. Деревья передергивало. Призрачные плоты неслись по ночному небу.
По пути в больницу он ничего не видел. Иными словами, не видел ни одной мерзкой твари.
Время только-только приближалось к девяти, в домах горел свет. Временами Дэвид видел на окнах отблеск экранов телевизоров. Для большинства жителей Леппингтона это был самый обычный воскресный вечер в начале весны. Они были вполне довольны тем, расположились на диванах или креслах. Почесывают под подбородком кошку, греют в микроволновке поп-корн, открывают бутылку вина, закуривают очередную сигарету или проделывают еще какое-нибудь из сотен тысяч мелких дел, какими обычно занимаются вечером в субботу перед телевизором.
Инфицирование только началось, подумал он. Вероятно, заражены не более дюжины из полутора тысяч населения. Если действовать достаточно быстро, возможно, ему удастся отрезать вампиров, как вырезают из раны отмершие ткани.
В его мозгу промелькнула было мысль обратиться в полицию. Но он понимал, что это тупиковый вариант; он единственный, кто теперь может это остановить.
Въехав на стоянку при больнице, он заглушил мотор. Часы посещений давно миновали, однако ему сказали, что он может навещать дядю, когда пожелает.
Вот это уже дурной знак, сказал он самому себе, выбираясь из «вольво» и захлопывая за собой дверь. Кроме того, старика положили в отдельную палату неподалеку от общей, что также говорит о том, что прогнозы врачей на выздоровление Джорджа Леппингтона довольно пессимистичны.
Дэвид быстро прошел коридорами, покрашенными скучной светло-зеленой краской, этой униформой муниципальных зданий.
Войдя в палату дяди, он обнаружил, что старик лежит на спине, одна рука безжизненно покоится поверх натянутого до груди одеяла. На столике у кровати стояла чашка, полная того, что на первый взгляд могло показаться розовыми леденцами на палочке. Но вместо карамельки на каждой палочке был маленький кубик розовой губки: сестры смачивают такие губки холодной водой, чтобы затем выжать в рот лежащему без сознания пациенту. Если позволить рту пересохнуть, велика вероятность развития инфекции вроде грибка. И вскоре дыхание пребывающего в коме пациента станет спертым, от него пойдет запах, как от переполненной и забытой в середине лета мусорной урны.
Джордж дышал глубоко, его грудь вздымалась равномерно и спокойно.
Если бы не повязка на голове, любой бы решил, что старик просто спит.
То, что случилось в следующее мгновение, было так внезапно, как если бы включили вдруг телевизор.
Глаза старика открылись, как будто кто-то наклонился и оттянул ему веки. Эти глаза были широко раскрытыми и смотрели прямо перед собой — они вполне могли принадлежать тому, кто умер от ужаса.
— Дэвид. Теперь ты мне веришь, не так ли? — Голос старика был не громче скребущего шепота.
— Да, верю. — Дэвид присел на стул у кровати. — Я видел этих тварей. Я даже говорил с ними.
Старик, все так же распластанный на кровати, кивнул с удовлетворением человека, чье предсказание сбылось. Глаза, не мигая, смотрели в потолок. И снова Дэвида пронзила мысль, что он говорит не столько с лежащим на больничной койке дядей, сколько с чем-то, что говорит через него.
Все мы ни с того ни с сего вдруг превратились в марионеток, с гневом подумал он. И здесь действуют две силы. Через вампиров — зло. Зло говорит их устами. Но что говорит устами старика? Голос божества?
Встряхнув головой, Дэвид поглядел на дядю. Он просто ничего уже больше не понимает. Все, что ему известно, это что этот маленький городок стал ареной столкновения двух сил. Двух титанических сил, бесконечно могущественных и вечно живых. И люди этого городка превратились в марионеток, воплощающих их волю. Ну же! Дерните за ниточку. ДЕРНИТЕ ЗА НИТОЧКУ!
Внезапный приступ ярости заставил Дэвида сжать зубы и стиснуть кулаки.
— Дэвид, — проскрежетал дядя, — ты знаешь, что должен делать?
Дэвиду пришлось сделать глубокий вздох, чтобы подавить клокочущую в нем ярость, прежде чем он смог заставить себя заговорить:
— Я знаю, чего от меня ждут. Но не можешь же ты надеяться, что я действительно возглавлю эту вампирскую армию и поведу ее против всего остального мира?
— Ты рожден был для этого. Я готовил тебя. Теперь ты вспомнил? Все мои рассказы? Когда я говорил с тобой?
— Я вспомнил. Но я не смогу сделать этого. — Он снова сжал кулаки. — Я не стану делать этого.
— Почему?
— Потому что ты ожидаешь, что я поведу армию вампиров и... и что? Свергну правительства? Создам новую империю, где все станут поклоняться мертвым богам?
— Мертвым богам? Нет, богам, которые лишь ожидают своего возвращения, ожидают времени, когда одержат верх.
У Дэвида пересохло во рту. Голова у него кружилась, перед глазами все плыло.
— Ты сгоряча бросил меня выпутываться, как сумею, а, дядя? Ты взорвал стальную решетку, чтобы их выпустить, да?
— Существовала опасность, что, будь у тебя выбор, ты откажешься следовать своей судьбе.
— Что я сочту безумием, черт побери, безумием вести этих кровососущих монстров против всего мира?
— Да.
— И ты чертовски прав.
Широко раскрытыми глазами старик глядел в потолок.
— Я действительно учитывал такой исход событий. В конце концов, твоя мать всегда боролась с твоим предназначением. Вот почему она увезла тебя из города.
— И слава богу, что она это сделала.
Старый Леппингтон улыбнулся.
— Но я знал, что ты вернешься. И я знал, что должен дать тебе шанс стать королем.
— И что теперь? Если я решу не связываться с этой вампирской сворой?
— За этим последует горькое разочарование. В гораздо больших сферах, чем ты знаешь или даже способен понять. Но и такой исход был предречен.
— Что? Что эта армия вампиров примется неистовствовать по стране, круша все направо и налево?
— Да. Такое предсказывалось неоднократно. — Старик улыбнулся, потрескались следы запекшейся крови вокруг его глаз.
— Тебе знакомо слово «пиррова»?
С каменным лицом Дэвид кивнул.
— Оно употребляется в сочетании со словом «победа», — продолжал старик. — А выражение «пиррова победа» восходит к некоему царю Эпирру из Древней Греции, который победил римлян при Аскулуме в 279 году до Рождества Христова. Несмотря на то что царь Эпирр, или Пирр, одержал победу в этой битве, на поле сражения полегло столько его солдат, что сама победа перестала представлять хоть какую-то ценность.
— Итак, — перебил его Дэвид, чувствуя, что его поджимает время. — «Пиррова победа» означает победу, которая не стоит заплаченной за нее цены. Какое отношение это имеет к вампирам?
— Старые боги вполне удовлетворятся пирровой победой. Они, скажем так, философски относятся к мысли о том, что, если вампиры будут выпущены в мир, сами они ничего не получат, что они лишь станут свидетелями погибели человечества.
— Ну я какой им с этого толк?
— И у старых богов срок жизни ограничен. Пусть даже это сотни тысяч лет. Столетиями они ожидали наступления Рагнарека, дня страшного суда старых богов, когда они будут уничтожены и на смену им придет пантеон новых божеств. Не смотри так недоуменно, племянник. Мы — дети старых богов. Когда умрут они, мы умрем вместе с ними. Новые боги приведут с собой на эту землю новую расу смертных.
— Значит, вампиры просто уничтожат человечество для того, чтобы его место заняла новая раса?
— Можно сказать и так, племянник!
— Но если я возглавлю эту армию и поведу их на создание новой империи для этих тевтонских божеств, человечество выживет?
— Да. Теперь ты сознаешь, что выбор за тобой?
— Господи боже. Из огня да в полымя.
Старик облизал губы, которые выглядели сухими, как бумага.
— А ведь ты уничтожил бы эту армию мертвых воинов, если б смог?
— Господи, да.
— Но твоя судьба уже предсказана. Перед тобой только два пути.
— Я знаю. Взять себе эту армию или деть ей волю буйствовать по планете, превращая всех мужчин, женщин и детей в подобную себе нечисть.
— Что ты решил?
— Я решил уничтожить их.
— Не удастся.
— Возможно. Но я должен попытаться. — Он поглядел на старика, на повязки в пятнах запекшейся крови, на уставившиеся в потолок глаза. Эти широко открытые глаза блестели.
— Дядя Джордж, — тихо, но твердо сказал Дэвид, — ты расскажешь мне все, что тебе известно об этих тварях?
— Могу. Но тебе это не поможет. Они жили в пещерах под городом более тысячи лет. Их невозможно убить.
— И все же расскажи мне. Пожалуйста.
Размышляя, старик провел сухим, как бумага, языком по губам Мимо двери по коридору прошел больничный носильщик, толкая перед собой тележку. За стенами палаты жизнь шла своим чередом. Но Дэвид чувствовал, что мир... сама ткань мира, образующая стулья, кровати, стены больницы, почву за ними, валуны в реке, — он чувствовал, словно все затаило дыхание в напряженном ожидании того, что случится в ближайшие несколько часов. Мир вскоре изменится. И ключ к этим переменам — в руках некоего доктора Дэвида Леппингтона.
Он поглядел на лежащего на койке старика, глаза которого были прикованы к потолку, а губы быстро, но беззвучно шевелились, как будто Джордж Леппингтон обсуждал просьбу Дэвида с кем-то невидимым и все же присутствующим вместе с ними в палате.
Потом губы застыли. Дыхание старика было глубоким, ритмичным.
— Ну? — спросил наконец Дэвид. — Ты расскажешь мне об этих существах?
Старик кивнул. А потом он начал говорить:
— Будь острожен. Они обладают способностью добраться не только до твоего тела, но и до твоих мыслей; они могут помутить твой рассудок. — Его губы раздвинулись в странной кривой улыбке. — Так что берегись, племянник.
Он продолжал говорить все тем же скрежещущим полушепотом, который звучал спокойно и как будто гипнотизировал. Дэвид наклонился поближе, чтобы не пропустить ни единого слова.
4
Снаружи поднялся ветер, извлекая протяжный стон, зарыдал по долине, чтобы задергать электропровода и встряхнуть деревья так, что напряглись даже корни, удерживающие их в земле. Как будто деревьям Леппингтона хотелось вырвать корни и бежать из города ото всех ужасов и опасностей, которыми наполнились его затемненные улицы.
Холодный ветер дул все сильнее. Электропровода раскачивались между опорами, деревья гнулись с глухим, мучительным стоном.
Ночь. Еще восемь часов темноты до того, как солнце поднимется над холмами. Солнце, которое вернется, полное тревожных предчувствий, какие испытывает женщина, что вернулась с работы, увидела, что дверь ее дома распахнута настежь, разбито окно, а по перилам лестницы стекает кровь. Как та женщина, оно настороженно выглянет из-за горизонта, боясь того, что застанет в городе в холодном свете нового дня.
Холодный ветер дул все сильнее. Электропровода раскачивались между опорами, деревья гнулись с глухим, мучительным стоном.
Ночь. Еще восемь часов темноты до того, как солнце поднимется над холмами. Солнце, которое вернется, полное тревожных предчувствий, какие испытывает женщина, что вернулась с работы, увидела, что дверь ее дома распахнута настежь, разбито окно, а по перилам лестницы стекает кровь. Как та женщина, оно настороженно выглянет из-за горизонта, боясь того, что застанет в городе в холодном свете нового дня.
Глава 33
1
Бернис чувствовала, что она в безопасности. Здесь надежно и спокойно.
Двери во внешний мир заперты, сказала она самой себе. Лифт отключен и застрял между этажами. Внизу включена сигнализация. Стоит кому-нибудь вломиться — будь он смертный или вампир, — и вся гостиница заполнится воем.
Бернис открыла дверь в комнаты Электры. Коридор второго этажа гостиницы был пуст. Она чувствовала себя в полной безопасности. Здесь все очень надежно, очень спокойно.
Девушка шагнула в коридор. В светильнике под потолком перегорела одна лампочка. Оставшиеся горели ровно и ярко.
Время было четверть десятого.
Двери во внешний мир заперты, сказала она самой себе. Лифт отключен и застрял между этажами. Внизу включена сигнализация. Стоит кому-нибудь вломиться — будь он смертный или вампир, — и вся гостиница заполнится воем.
Бернис открыла дверь в комнаты Электры. Коридор второго этажа гостиницы был пуст. Она чувствовала себя в полной безопасности. Здесь все очень надежно, очень спокойно.
Девушка шагнула в коридор. В светильнике под потолком перегорела одна лампочка. Оставшиеся горели ровно и ярко.
Время было четверть десятого.
2
На кухне Электры Джек Блэк курит сигарету. Татуированный палец плотно охватывает белый цилиндр фильтра, который Блэк подносит к губам.
Звук, не слышный никому больше — звук мыслей обитателей Леппингтона, — ритмично гудит у него в голове. Это низкий приглушенный звук, будто ритм музыки, доносящийся сквозь стену пристройки:
— выпусти кошку, Томми; выпусти ее, пока идет реклама...
— вождением такси денег не заработаешь, ни гроша не заработаешь; должна же быть работа на автобусах; я еще не слишком стар; может, стоит написать автобусной компании в Уитби, может, они...
Голос постепенно утих, чтобы смениться другим:
Если я займусь с ним сегодня сексом, он, возможно, отвезет меня завтра в Йорк; эти летние платья не будут лежать на полках вечно, дружок; к тому же приятно чувствовать на себе вес его тела и тепло его груди на коже... хорошо. Да, очень хорошо...
Мама говорит, я еще минут десять могу посмотреть запись борцовского матча. Всех выпусков «Борцемании» еще нет на видео, но мне нравятся «Лучшие хиты Гробовщика».
Если он снова начнет чистить ногти на ногах перед телевизором, я его ударю, помоги мне господи, я точно его ударю...
Голоса, текущие в бритой голове Джека, мягко гудели. Сегодня они походили на рев реки; непрерывный звук, лишь время от времени слегка меняющий громкость и высоту. Ни с того ни с сего эти звуки сейчас действовали до странности умиротворяюще. Бывали времена, когда они доводили его до умопомрачения.
Сегодня голоса были приятыми, какими-то успокаивающими.
Затянувшись, Блэк выглянул в окно второго этажа. За окном он увидел лишь затемненный задний двор и черные и расплывчатые силуэты ив на берегу реки В прорехах облаков посверкивало несколько звезд.
Он расслабленно зевнул.
Он знает, где все.
Док Леппингтон отправился в больницу. Он скоро вернется.
Чарнвуд — у себя в гостиной, читает книги по местному фольклору. Лицо хозяйки сосредоточенно, в губах неплотно зажат карандаш, которым она время от времени делает пометки в школьной тетради. Она хочет выяснить как можно больше о легендах Леппингтона. Может, там найдется что-нибудь, что они смогут обратить себе на пользу.
Бернис тоже предложила внести свой вклад: подняться в свой номер на пятом этаже и принести видеокассету, о которой столько говорила. Прежде чем девушка вышла за дверь, он сказал ей в характерной своей грубоватой манере: «Если увидишь или услышишь что-нибудь, кричи. Я npи6eгy».
С благодарной улыбкой она исчезла за дверью.
Блэк затянулся и выпустил в воздух облако дыма. Вокруг гостиницы дул все усиливающийся ветер.
Блэк слышал издаваемый им звук. Нежные музыкальные ноты, будто пение флейты.
Звук, не слышный никому больше — звук мыслей обитателей Леппингтона, — ритмично гудит у него в голове. Это низкий приглушенный звук, будто ритм музыки, доносящийся сквозь стену пристройки:
— выпусти кошку, Томми; выпусти ее, пока идет реклама...
— вождением такси денег не заработаешь, ни гроша не заработаешь; должна же быть работа на автобусах; я еще не слишком стар; может, стоит написать автобусной компании в Уитби, может, они...
Голос постепенно утих, чтобы смениться другим:
Если я займусь с ним сегодня сексом, он, возможно, отвезет меня завтра в Йорк; эти летние платья не будут лежать на полках вечно, дружок; к тому же приятно чувствовать на себе вес его тела и тепло его груди на коже... хорошо. Да, очень хорошо...
Мама говорит, я еще минут десять могу посмотреть запись борцовского матча. Всех выпусков «Борцемании» еще нет на видео, но мне нравятся «Лучшие хиты Гробовщика».
Если он снова начнет чистить ногти на ногах перед телевизором, я его ударю, помоги мне господи, я точно его ударю...
Голоса, текущие в бритой голове Джека, мягко гудели. Сегодня они походили на рев реки; непрерывный звук, лишь время от времени слегка меняющий громкость и высоту. Ни с того ни с сего эти звуки сейчас действовали до странности умиротворяюще. Бывали времена, когда они доводили его до умопомрачения.
Сегодня голоса были приятыми, какими-то успокаивающими.
Затянувшись, Блэк выглянул в окно второго этажа. За окном он увидел лишь затемненный задний двор и черные и расплывчатые силуэты ив на берегу реки В прорехах облаков посверкивало несколько звезд.
Он расслабленно зевнул.
Он знает, где все.
Док Леппингтон отправился в больницу. Он скоро вернется.
Чарнвуд — у себя в гостиной, читает книги по местному фольклору. Лицо хозяйки сосредоточенно, в губах неплотно зажат карандаш, которым она время от времени делает пометки в школьной тетради. Она хочет выяснить как можно больше о легендах Леппингтона. Может, там найдется что-нибудь, что они смогут обратить себе на пользу.
Бернис тоже предложила внести свой вклад: подняться в свой номер на пятом этаже и принести видеокассету, о которой столько говорила. Прежде чем девушка вышла за дверь, он сказал ей в характерной своей грубоватой манере: «Если увидишь или услышишь что-нибудь, кричи. Я npи6eгy».
С благодарной улыбкой она исчезла за дверью.
Блэк затянулся и выпустил в воздух облако дыма. Вокруг гостиницы дул все усиливающийся ветер.
Блэк слышал издаваемый им звук. Нежные музыкальные ноты, будто пение флейты.
3
Пройдя по коридору, Бернис вышла на площадку лестницы. Отсюда ей был виден весь пустой вестибюль внизу — до самой стойки портье и книг посетителей и телефонов на ней. Дверь в подвал надежно заперта. Инфракрасные сенсоры по стенам беззвучно сканируют пространство. Огоньки на контрольной панели лифта мертвы. Лифт сегодня никуда не идет.
Беззвучно ступая сандалиями по ковру, Бернис начала подниматься вверх.
Снаружи дул резкий ветер. Проносясь по фризам, балюстрадам и готической каменной резьбе на угловых башнях, он издавая звук, похожий на пение флейты: мягкую переливчатую мелодию, будто мотив ирландской баллады.
Она поднялась на один пролет, другой, миновала третий этаж, четвертый...
Надо же, я слышу, как дышат стены, подумала она, расслабляясь под несущиеся снаружи звуки флейты. Странная мысль, и все же я чувствую, как дышат в них кирпичи...
...вдох-выдох, вдох-выдох, вдох-выдох...
Ох как же ты устала, Бернис. Сон у тебя нарушен. Как приятно было бы выбрать наугад какой-нибудь номер и, свернувшись калачиком в постели, как котенок, крепко-прекрепко заснуть до утра.
Твари за стенами гостиницы казались теперь далеко-далеко. Им не пробраться сквозь запертые двери; они ее не тронут.
Ветер играл на здании как на музыкальном инструменте; мягкие переливы флейты взмывали к потолку, чтобы затем хлынуть по спирали по лестничному колодцу.
Я в безопасности, мне хочется спать, я готова лечь. Конечно, нет никакой нужды бодрствовать.
Ей пришли на ум все те вечера, когда она двигала по номеру бюро, чтобы забаррикадировать дверь из-за своей дурацкой мысли, что по площадке за дверью бродит призрак.
Призрак самоубийцы Уильяма Морроу — без глаз и с замшелыми кладбищенскими губами и с толстыми пальцами, чтобы лучше гладить ими горла беззащитных девушек...
Бернис улыбнулась. Ну что за сумасбродная блажь?
Гостиница ведь все равно что замок.
Ничто сюда не проникнет.
Даже тварь с порванными грудями надежно заперта внизу. Она никому не может повредить.
Впрочем, она и мухи, наверное, не обидит.
Даже если спуститься сейчас прямо вниз, отпереть дверь в подвал, а потом подойти прямо к этой запирающейся кладовке, распахнуть дверь и...
Ох, но ведь я же не собираюсь этого делать, да? — подумала она, чувствуя, как по телу разливается восхитительное сексуальное тепло. Бернис с улыбкой потянулась и закружилась по лестнице будто балерина.
Нет, не сделала бы я ничего такого сумасбродного.
Ведь не сделала бы?
Беззвучно ступая сандалиями по ковру, Бернис начала подниматься вверх.
Снаружи дул резкий ветер. Проносясь по фризам, балюстрадам и готической каменной резьбе на угловых башнях, он издавая звук, похожий на пение флейты: мягкую переливчатую мелодию, будто мотив ирландской баллады.
Она поднялась на один пролет, другой, миновала третий этаж, четвертый...
Надо же, я слышу, как дышат стены, подумала она, расслабляясь под несущиеся снаружи звуки флейты. Странная мысль, и все же я чувствую, как дышат в них кирпичи...
...вдох-выдох, вдох-выдох, вдох-выдох...
Ох как же ты устала, Бернис. Сон у тебя нарушен. Как приятно было бы выбрать наугад какой-нибудь номер и, свернувшись калачиком в постели, как котенок, крепко-прекрепко заснуть до утра.
Твари за стенами гостиницы казались теперь далеко-далеко. Им не пробраться сквозь запертые двери; они ее не тронут.
Ветер играл на здании как на музыкальном инструменте; мягкие переливы флейты взмывали к потолку, чтобы затем хлынуть по спирали по лестничному колодцу.
Я в безопасности, мне хочется спать, я готова лечь. Конечно, нет никакой нужды бодрствовать.
Ей пришли на ум все те вечера, когда она двигала по номеру бюро, чтобы забаррикадировать дверь из-за своей дурацкой мысли, что по площадке за дверью бродит призрак.
Призрак самоубийцы Уильяма Морроу — без глаз и с замшелыми кладбищенскими губами и с толстыми пальцами, чтобы лучше гладить ими горла беззащитных девушек...
Бернис улыбнулась. Ну что за сумасбродная блажь?
Гостиница ведь все равно что замок.
Ничто сюда не проникнет.
Даже тварь с порванными грудями надежно заперта внизу. Она никому не может повредить.
Впрочем, она и мухи, наверное, не обидит.
Даже если спуститься сейчас прямо вниз, отпереть дверь в подвал, а потом подойти прямо к этой запирающейся кладовке, распахнуть дверь и...
Ох, но ведь я же не собираюсь этого делать, да? — подумала она, чувствуя, как по телу разливается восхитительное сексуальное тепло. Бернис с улыбкой потянулась и закружилась по лестнице будто балерина.
Нет, не сделала бы я ничего такого сумасбродного.
Ведь не сделала бы?
4
На больничной койке лежит старик и говорит сухим шепчущим голосом, который так гипнотизирует... гипнотизирует... Веки Дэвида тяжелеют. И все же он вслушивается в слова, гладко падающие со старых губ:
— Будь всегда начеку, племянник. Они древни и коварны. В прошлом они забирали неосторожных. Помни: они как рыбаки, и разум для них — что крючок с наживкой. Они крадутся, пробираются, находят себе дорогу в твой мозг, а стоит тебе проглотить наживку, как они вытянут тебя — медленно, но неизбежно. Жертва чувствует тепло, ею овладевает ощущение безопасности; вплоть до тоге, что считает себя совершенно неуязвимой и переполненной высшей надмирной гармонии. В прошлом людей заставляли покидать свои дома посреди ночи и пешком пробираться ко входам в пещеры. Там они прижимались к решеткам — настолько они были зачарованы, и ждали прихода вампиров, ждали, когда немертвые протянут руки сквозь прутья решетки, чтобы взять, что пожелают, у того, кто пришел — будь то мужчина, женщина или ребенок...
— Будь всегда начеку, племянник. Они древни и коварны. В прошлом они забирали неосторожных. Помни: они как рыбаки, и разум для них — что крючок с наживкой. Они крадутся, пробираются, находят себе дорогу в твой мозг, а стоит тебе проглотить наживку, как они вытянут тебя — медленно, но неизбежно. Жертва чувствует тепло, ею овладевает ощущение безопасности; вплоть до тоге, что считает себя совершенно неуязвимой и переполненной высшей надмирной гармонии. В прошлом людей заставляли покидать свои дома посреди ночи и пешком пробираться ко входам в пещеры. Там они прижимались к решеткам — настолько они были зачарованы, и ждали прихода вампиров, ждали, когда немертвые протянут руки сквозь прутья решетки, чтобы взять, что пожелают, у того, кто пришел — будь то мужчина, женщина или ребенок...
5
Бернис поднялась на пятый этаж. Сейчас ей ни с того ни с сего захотелось закружиться в вальсе по коридору, будто принцессе на балу. Все кружиться, кружиться и кружиться, чтобы подол длинной юбки встал колоколом.
Я влюблена в Дэвида Леппингтона, подумала она с внезапным приливом удовольствия. Я влюблена в него. А он влюблен в меня. Она нарисовала перед мысленным взором его улыбку и припомнила его голос, и ей снова захотелось танцевать.
Она чувствовала себя такой сексуальной, такой... да! До кончиков ногтей эротичной.
Ей не терпелось почувствовать, как ее гладят голые руки и слегка потирают спину...
Пройдя но коридору, она открыла дверь своего номера. Все тело как бы зудело. Это все — старая одежда. Почему бы не переодеться во что-нибудь получше?
Как насчет нарядов из стенного шкафа? Запретной одежды, дурной одежды, секс-одежды?
Бернис хихикнула.
Да, она просто влюблена в ощущение атласов и прохладных шелков Электры на своей коже. Почему бы и нет, Бернис? За то, что ты красива и сексуальна, теперь ведь не повесят. Она улыбнулась. Во всяком случае, пока.
Она выпорхнула из номера назад в коридор, в сторону кладовки, где в тайнике пряталась экзотические и несказанно эротичные наряды Электры.
Я влюблена в Дэвида Леппингтона, подумала она с внезапным приливом удовольствия. Я влюблена в него. А он влюблен в меня. Она нарисовала перед мысленным взором его улыбку и припомнила его голос, и ей снова захотелось танцевать.
Она чувствовала себя такой сексуальной, такой... да! До кончиков ногтей эротичной.
Ей не терпелось почувствовать, как ее гладят голые руки и слегка потирают спину...
Пройдя но коридору, она открыла дверь своего номера. Все тело как бы зудело. Это все — старая одежда. Почему бы не переодеться во что-нибудь получше?
Как насчет нарядов из стенного шкафа? Запретной одежды, дурной одежды, секс-одежды?
Бернис хихикнула.
Да, она просто влюблена в ощущение атласов и прохладных шелков Электры на своей коже. Почему бы и нет, Бернис? За то, что ты красива и сексуальна, теперь ведь не повесят. Она улыбнулась. Во всяком случае, пока.
Она выпорхнула из номера назад в коридор, в сторону кладовки, где в тайнике пряталась экзотические и несказанно эротичные наряды Электры.
6
К десяти часам, она была почти готова. Опять на ней были длинные перчатки из черных кружев, закрывавшие ей локоть. Она поправила на бедрах восхитительно длинную юбку из черного атласа, потом осторожно натянула сапоги из черной лакированной кожи до колена. Шнуровка сапог шла по самой кости голени, и были эти сапоги так изысканно узки, будто две сильных мужских руки сжимали ей икру.
Поверх юбки красовалась свободная — очень свободная, учитывая то, что сшита она была на пышные формы Электры, — блузка. Блуза тоже была из черных кружев, причем само кружево было настолько — невероятно — тонким, почти прозрачным. Когда Бернис подвергла себя критическому осмотру, отражение оказалось на диво привлекательным.
Кружево было таким легким, что казалось, ее тело одето в черный туман. Когда она повернулось, ей почудилось, что само ее тело испускает ауру черноты, будто чернота притаилась в каком-то сантиметре под ее бледной кожей.
И снова за готическим нарядом последовали обильные тени вокруг глаз. Горы и реки глубоких, темных теней. Потом — угольно-черный карандаш вокруг глаз, который дал подводку как у египетских принцесс.
И наконец, последний штрих — красная губная помада. Сочного, влажного кроваво-красного цвета, который ярко выделялся на ее белом лице. Само совершенство.
Одного взгляда в зеркало хватило, чтобы глаза у Бернис засветились от удовольствия. Опять тот же эффект столкновения противоположностей: похоронная чернота викторианской одежды и вид тайного объекта эротических мужских фантазий. Кожа Бернис казалась невероятно чувствительной. Она ощущала разные ткани, касавшиеся кожи: прохладную шелковистость атласа и шелка, чуть более грубую текстуру черных кружевных перчаток, которые так плотно прилегали к рукам, словно выросли на них сами собой.
И зачем я все это делаю, удивилась она. Дэвида нет, и всех этих усилий он не оценит. Не важно. Он увидит меня попозже, увидит во всей моей темной мерцающей красе, увенчанной сияющим «пора в постель» взглядом и чувственными красными губами.
Электре она во что бы то ни стало покажется. Она так и слышала, как смеется и хлопает в ладоши пораженная таким преображением хозяйка гостиницы. Это будет небольшим развлечением, таким, что скрасит долгую-долгую ночь.
Беззаботно напевая себе под нос, девушка вышла из номера и поплыла по коридору, будто маленькая хозяйка большого дома. Бернис помедлила, заметив, что что-то не так.
Поверх юбки красовалась свободная — очень свободная, учитывая то, что сшита она была на пышные формы Электры, — блузка. Блуза тоже была из черных кружев, причем само кружево было настолько — невероятно — тонким, почти прозрачным. Когда Бернис подвергла себя критическому осмотру, отражение оказалось на диво привлекательным.
Кружево было таким легким, что казалось, ее тело одето в черный туман. Когда она повернулось, ей почудилось, что само ее тело испускает ауру черноты, будто чернота притаилась в каком-то сантиметре под ее бледной кожей.
И снова за готическим нарядом последовали обильные тени вокруг глаз. Горы и реки глубоких, темных теней. Потом — угольно-черный карандаш вокруг глаз, который дал подводку как у египетских принцесс.
И наконец, последний штрих — красная губная помада. Сочного, влажного кроваво-красного цвета, который ярко выделялся на ее белом лице. Само совершенство.
Одного взгляда в зеркало хватило, чтобы глаза у Бернис засветились от удовольствия. Опять тот же эффект столкновения противоположностей: похоронная чернота викторианской одежды и вид тайного объекта эротических мужских фантазий. Кожа Бернис казалась невероятно чувствительной. Она ощущала разные ткани, касавшиеся кожи: прохладную шелковистость атласа и шелка, чуть более грубую текстуру черных кружевных перчаток, которые так плотно прилегали к рукам, словно выросли на них сами собой.
И зачем я все это делаю, удивилась она. Дэвида нет, и всех этих усилий он не оценит. Не важно. Он увидит меня попозже, увидит во всей моей темной мерцающей красе, увенчанной сияющим «пора в постель» взглядом и чувственными красными губами.
Электре она во что бы то ни стало покажется. Она так и слышала, как смеется и хлопает в ладоши пораженная таким преображением хозяйка гостиницы. Это будет небольшим развлечением, таким, что скрасит долгую-долгую ночь.
Беззаботно напевая себе под нос, девушка вышла из номера и поплыла по коридору, будто маленькая хозяйка большого дома. Бернис помедлила, заметив, что что-то не так.