Кларк Саймон. Вампиррова победа

   — Даааа!
   Выдохнули разом все и каждый, когда рука вырвалась из водостока; тело пошло вверх, будто кукла; внезапное высвобождение едва не сбило четверых рабочих с ног.
   — Хорошо, слушайте внимательно. — Дэвид сам изумился: это ощущение спокойной властности как будто исходило от кого-то другого. — Положите его на землю. Осторожно. Осторожно. Теперь отойдите, пожалуйста.
   С ловкостью, дающейся опытом, Дэвид переместил все еще не пришедшего в сознание Бена в положение для выхода из-под наркоза: поднял ту ногу, которая была от него дальше, и перекатил пострадавшего набок. Быстро проверил дыхательные пути: дыхание было все еще неглубоким и убыстренным, но в остальном — сносным.
   — Господи, посмотрите на его руку, — охнул один из рабочих.
   — Крысы. Я же говорил, что это крысы.
   — А я тебе говорю, что там внизу нет никаких крыс.
   — В любой канализации есть крысы.
   — В этой нет. А я спускаюсь туда последние тридцать лет.
   — А что тогда вцепилось ему в руку?
   Дэвид был слишком занят, проверяя жизненные показатели, чтобы присоединиться к дебатам о гигантской крысе.
   Наконец он смог перейти к руке и осторожно, обеими руками, поднял мускулистое запястье. От жижи в водостоке рука была черной по локоть. Он присмотрелся внимательнее.
   Черт, похоже, дело дрянь.
   Прорезиненная рабочая перчатка была разорвана на отдельные полоски, которые теперь свисали с матерчатого раструба.
   — Говорил же вам, док. — Это снова был вызывающий раздражение парень в черной спортивной шапке. — Ну, скажите мне, разве это не работа крысы?
   Дэвид не ответил. Раненый больше других нуждался в его внимании.
   Рука была запачкана жирной жидкой жижей, черной, как нефть, и пахнущей канализацией. Поверх черного виднелись красные разводы крови. Первые фаланги среднего и указательного пальцев оторваны. Большой палец был перерезан чуть выше того места, где он присоединялся к руке. Обрубки выглядели как порубленные сосиски. Сквозь грязь и кровь торчали на удивление белые осколки кости.
   Дэвид проверил, не застряли ли оторванные пальцы в лохмотьях перчатки. Здесь ничего.
   Подняв руку повыше, чтобы замедлить кровотечение, он поднял взгляд на одного из рабочих.
   — В кафе наверняка есть аптечка первой помощи. Принесите ее, пожалуйста... и подождите минутку, мне также понадобятся рулон чистой упаковочной пленки, целлофановый пакет с кубиками льда и пара чистых полотенец.
   Ни на секунду не усомнившись в этом перечне, рабочий бросился в сторону кафе.
   — А почему вы не использовали жгут, чтобы остановить кровотечение? — поинтересовался парень в черной спортивной шапке.
   — Я хочу, чтобы кровь шла.
   — Что?
   — Я контролирую кровотечение. Поток крови вымывает грязь из раны.
   — Но...
   — Заткнись, Стиво. — Голос старшего рабочего звучал устало. — Не мешай доктору работать.
   Дэвид бросил на него благодарный взгляд.
   — Чем бы вы мне помогли, так это тем, что извлекли бы как можно больше всего из водостока.
   — Его пальцы?
   Дэвид кивнул.
   — Если удастся отыскать их, хирург, возможно, сможет пришить их. — Увидев, как человек направился к водостоку, Дэвид поспешил добавить: — Только лучше воспользоваться механическим черпаком. Не голыми руками.
   — Не беспокойтесь. Такого не случится.
   Рабочий подобрал черпак и запустил щипцы в водосток, а потом начал поднимать оттуда отбросы и ветки, с которых капала грязная, вонючая вода.
   — Берегись крыс, Грег, — посоветовал парень.
   — Говорю тебе, нет здесь никаких крыс.
   — А что тогда отхватило Бену пальцы?
   Пожав плечами, Грег сосредоточился на вытаскивании мусора из водостока.
   Дэвид промолчал, рассматривая пораненную руку. Крысы действительно способны отгрызть пальцы, но им требуются часы, чтобы причинить столь обширный ущерб, — и то жертва обычно уже давно мертва, когда твари добираются до нее, убита и брошена в кусты, где крысы могут терпеливо трудиться над ней, никем не замеченные. А кроме того, повреждения не соответствовали крысиным укусам: кости пальцев были раздроблены, не обгрызены. Теперь же, когда он осторожно стер с руки часть грязи, на ладони и пальцах стали видны и другие следы укусов. Эти не прорезали кожу, но оставили набор глубоких отпечатков, приблизительно полукруглой формы.
   Дэвид легко распознал эти отпечатки. Вот только они никак не могли появиться на руке, пока она находилась в водостоке. Они скорее всего были нанесены (самому себе?) несколькими часами раньше.
   Рабочий вернулся с аптечкой первой помощи и прочими перечисленными Дэвидом предметами.
   Пока Дэвид работал, вокруг собралась целая толпа. Уж конечно, это зрелище получше будет больничных мелодрам в телевизоре... Ну как же, прямо чувствуешь вкус крови, правда, миссис Джонс?
   Внутренний голос подбросил ему это неожиданное фривольное замечание, но Дэвид не позволил ему сказаться на работе, — его пальцы двигались быстро и уверенно, умело накладывая повязку на открытую рану. Кровь раненого свободно лилась на руки, так что время от времени ему приходилось останавливаться, чтобы вытереть пальцы о полотенце из кафе — на полотенце, отстраненно заметил он, красовалось изображение аббатства Уитби. Надо будет отдать полотенце санитарам «скорой помощи», чтобы сжечь.
   — Как успехи? — окликнул он седого рабочего, вычищающего водосток.
   — Вытащил все, что смог, черпаком.
   — Хорошо.
   — Хотите, чтобы я покопался руками?
   — Нет. Не стоит рисковать.
   — Что мне с этим делать? — спросил рабочий, указывая на горку пузырящейся жижи.
   — Я сам покопаюсь. — Дэвид осторожно положил пораненную руку на свернутое полотенце.
   — Хотите, я подержу его руку кверху? — с энтузиазмом спросила девочка-подросток. — Это ведь замедлит кровотечение, так?
   — Нет, спасибо. С ним и так будет все в порядке. — В идеале следовало бы поднять руку, но ему не хотелось, чтобы кровь пострадавшего больше необходимого заливала улицу. — Но не могли бы вы присмотреть за ним и крикнуть мне, если дыхание у него станет затрудненным или он придет в себя, ладно?
   Она с улыбкой кивнула, польщенная возложенной на нее ответственностью.
   — Спасибо.
   Дэвид перешел к кучке отбросов. Если что она и напоминала, то холмик жидкого поноса. Стараясь не дышать через нос, чтобы поменьше вдыхать эту вонь, он вынул из кармана пиджака пару карандашей и взял их как палочки для еды. (Видишь, Дэвид, сказал он самому себе, даже пьяные ночи в китайских ресторанах не прошли даром.) Таким импровизированным пинцетом он начал быстро подбирать все, что могло бы принадлежать несчастному Бену, лежащему в паре метров на мостовой. Сучки, листья, окурки, пустая зажигалка, иностранная монетка — весь сор, смываемый в водосток с улицы. Тут он увидел похожий на сосиску обрубок и подхватил его из жижи палочками будто большую сочную креветку.
   Поднял повыше, чтобы разглядеть.
   Большой палец Бена.
   — Это... ну, знаете? — спросил рабочий.
   Дэвид кивнув.
   — Большой палец. К несчастью, ни следа остальных.
   Он повернулся к своей аудитории и на глазах собравшихся начал заворачивать оторванный палец в упаковочную пленку.
   — А вы не собираетесь его сначала помыть? — поинтересовался Стиво в черной шапке.
   — Нет.
   — Почему? Он же весь в дерьме, и вообще.
   — Никогда нельзя мыть оторванную конечность. Этим займутся в больнице. — Он перевел взгляд на девочку: — Как дела у нашего пациента?
   Девчонка покраснела от удовольствия.
   — Его дыхание становится ровнее... и пульс тоже, — быстро добавила она.
   — Ты не касалась запястья?
   — Нет. Я пощупала пульс на шее.
   — Молодец. Спасибо.
   Он бросил девочке улыбку, и та снова покраснела, невероятно довольная собой.
   Хороший ребенок. Не то что Стиво, который вел себя так, как будто попытался ввязаться в драку в баре, а не проявить заботу о раненом товарище.
   — Вы должны его помыть, — настаивал он. — Только посмотрите, в каком он виде.
   — Поверьте мне, все будет в порядке.
   — А вы уверены, что вы врач?
   — Да, я дипломированный врач. — Дэвид посмотрел на Стиво с ясной и фальшивой улыбкой. — А теперь, не будете ли вы так добры подержать это, сэр.
   Он взял Стиво за руку и положил ему в раскрытую ладонь откушенный палец, уже надежно упакованный в пленку. Сорванный ноготь, похожий на хрупкую морскую раковину, проступал сквозь прозрачный пластик; жилы на месте разрыва теперь были зажаты между пленкой и лохмотьями кожи.
   Когда глаза Стиво остекленели, Дэвид забрал большой палец назад, завернул в собственный чистый носовой платок, а потом осторожно опустил в пластиковый мешок с кубиками льда.
   Стиво смотрел, как большой палец соскальзывает на дно между кубиками. Лицо у него побелело, мгновение спустя он, лишившись чувств, боком повалился на тротуар.
   — Матерь Божья, — воскликнул один из рабочих. — А с ним-то нам что делать, док?
   — Оставьте, как есть. — Дэвид подавил готовую возникнуть у него на губах улыбку. — Он сейчас придет в себя.
   Он записал данные раненого: имя и дату несчастного случая — на обратной стороне своего железнодорожного билета, который затем положил в мешок с большим пальцем. Это понадобится в приемном покое травматологии, когда «скорая помощь» — помяни дьявола, а он тут как тут! — привезет его на место. Посверкивая мигалкой, «скорая помощь» влетела на подъездную дорогу к вокзалу. Несколько секунд спустя прибыла пожарная команда.
   С этого момента наконец все пошло как по маслу. Пострадавшего вкатили на носилках в машину «скорой помощи»; Дэвид передал мешок со льдом и большим пальцем санитару. Он пожалел, что не удалось извлечь из водостока остальные пальцы, но по крайней мере они спасли большой. Микрохирургия достаточно продвинулась, чтобы, вероятнее всего, суметь спасти его. И благодаря этому сверхважному противопоставленному персту, развившемуся как у человека, так и у обезьяны, пострадавший, возможно, не будет столь уж стеснен в своих возможностях.
   Завывая сиреной, «скорая помощь» унеслась прочь. Пожарные занялись вычерпыванием новых куч грязи из водостока, но Дэвид сомневался, что им повезет в поисках пальцев.
   Стиво сидел на тротуаре, его явно тошнило. Он то и дело отирал черной спортивной шапкой лицо, по которому катился пот.
   Остальные рабочие благодарили Дэвида и желали пожать ему руку, но он показал им, что руки у него в крови. Поэтому они от души хлопали его по спине и обещали поставить ему пиво, когда и если наткнутся на него в любом из тринадцати питейных заведений Леппингтона.
   Поняв, что представление закончено, толпа начала расходиться. Дэвид остался один подбирать сумку. Уже подхватив ее, он вдруг сообразил, что ручки будут основательно вымазаны кровью и жижей из водостока. Ну и черт с ними, хорошо было вновь почувствовать себя полезным винтиком в огромном механизме под названием «человечество».
   Пересекая рыночную площадь в сторону гостиницы, он задумался, а что на самом делесхватило в водостоке руку пострадавшего, что отхватило ему большой и остальные пальцы, обломило, будто хлебные палочки. Это не могла быть крыса.
   Потому что следы зубов на руке...
   Они не могли быть нанесены в водостоке. Дэвид Леппингтон нисколько в этом не сомневался. Эти следы зубов были оставлены человеком.

Глава 6

   К тому времени, когда Дэвид действительно добрался до вестибюля гостиницы, было уже два часа дня. Стойка портье примостилась в углублении стены, поддерживающей эффектный изгиб лестницы. Сама портье, высокая женщина с волосами черными настолько, что отдавали синевой, была занята разговором.
   Ее собеседник, облаченный в нарукавники и фартук кладовщика, держал в руках пару новеньких и блестящих стальных замков.
   — Вы уверены, мисс Чарнвуд? — говорил он.
   — Совершенно, Джим.
   — Но старые замки еще целехоньки.
   — И тем не менее я прошу вас повесить на дверь еще два.
   — На дверь в подвале?
   — Ту самую, Джим.
   — Мне еще надо поднять наверх пустую тару. — Кладовщик не отказывался, однако, похоже, ему хотелось отложить эту работу до Судного дня — если получится.
   — Тара может подождать, — холодно и веско ответила женщина. — Поставьте мне сначала эти замки.
   — И старые тоже?
   — Да, и старые тоже, Джим. А я сварю вам крепкий кофе... Кофе по-ирландски — когда вы закончите.
   Кладовщик кивал, пока портье перечисляла, что еще нужно сделать.
   Дэвид не спеша оглядывал вестибюль. Гостиница явно знавала лучшие времена, но выглядела она достаточно чистой и, конечно, не захудалой. Пол устилал роскошный, но не крикливый, пурпурный ковер, высокие окна были задрапированы бархатными портьерами, тоже пурпурными. Более всего вестибюль напоминал приемную похоронного бюро викторианских времен.
   — Доктор Леппингтон?
   Портье приветственно улыбнулась Дэвиду, который ответил на улыбку улыбкой.
   — Добрый день. Я заказал комнату по факсу на прошлой неделе.
   — Добро пожаловать в «Городской герб». Я — Электра Чарнвуд, владелица. — С широкой улыбкой женщина обошла стойку и протянула руку почти по-мужски.
   — Простите, но лучше не стоит. — Улыбаясь, Дэвид поставил сумку на пол и показал обе руки.
   — Силы небесные, не часто в гостиницу является человек, у которого кровь на руках.
   Она не была шокирована, и ее улыбка казалась до странности знающей.
   — Очень было больно? — поинтересовалась она.
   — К счастью, кровь не моя, но эта поездка превращается в подобие черной субботы.
   — Вы хирург?
   — Нет. — Он добродушно усмехнулся. — Скромный доктор — исключительно никуда не годные спины и низкий уровень холестерина.
   — Бр-р. Выглядит паршиво, — беззаботно отозвалась она, глядя на перепачканные руки Дэвида. — Вам нужно помыться. Пойдемте со мной.
   — М-м... спасибо, но не на кухню.
   — Вы же врач. В подсобной комнате есть раковина — там не готовят.
   Она открыла дверь, став так, что ему пришлось пройти под ее рукой, как под аркой. Дэвид и сам был немалого роста, но женщина была такой статной, чтобы он смог пройти, не слишком пригибаясь.
   — У вас есть что-нибудь дезинфицирующее? — спросил он, глядя, как Электра Чарнвуд отворачивает краны.
   — Чистый спирт подойдет?
   — Это было бы прекрасно.
   — Пренеприятная это штука — кровь. Особенно в нынешние времена.
   — Береженого Бог бережет.
   — Помню, в моей молодости...
   Она говорит так, как будто ей все девяносто, подумал Дэвид, но ведь ей едва ли больше тридцати пяти, хотя одежда ее старит. Владелица гостиницы была одета во все черное, а юбка до колен придавала ее внешности что-то от времен короля Эдуарда, как будто она оделась для костюмированной вечеринки, посвященной моде начала века.
   — Помню, в моей молодости, — говорила, она, — если ваш друг поранился, вы зачастую оказывали ему услугу, отсасывая грязь из раны.
   — И в те времена это была не такая уж удачная идея. Вы уверены, что хотите это использовать?
   Женщина отвинтила крышку на бутылке с водкой.
   — Пить вам это, поверьте мне, не захочется. Это технический спирт. Видите ли, когда заболел отец, мне пришлось взяться за управление гостиницей в ужасной спешке, — объяснила она. — Тогда я была зеленой, что капуста. И надували меня не раз. Однажды я по случаю купила двадцать четыре бутылки водки у одного изворотливого оптового торговца — разумеется, это оказалась вовсе не водка. Пропустив пару стаканов этого с тоником, можно и ослепнуть.
   Она вылила прозрачный спирт на подставленные над раковиной руки.
   Пока он их мыл, она сказала с восхищением:
   — Вот это грязь! Вы спасли чью-то жизнь?
   Улыбаясь, Дэвид вкратце пересказал, что случилось у вокзала.
   — Что-то его укусило? — эхом откликнулась она.
   — Один из рабочих думал, что это крыса.
   — Та еще крыса.
   — Рана не соответствовала крысиному укусу. К тому же другой рабочий клялся и божился, что никогда не видел в окрестностях крыс.
   — О, поверьте мне, доктор Леппингтон, крыс здесь множество. Они наводняют гостиницу каждый вечер.
   Дэвид поднял на нее взгляд, удивленный столь откровенным признанием. И только тут увидел улыбку.
   — А, полагаю, это те, что прибегают сюда на двух ногах?
   — Угадали, доктор. Их естественная среда обитания — общий бар, где они присматривают себе пару, — подхватила она. — Только в отличие от крыс, которые ищут себе партнера на всю жизнь, этот подвид ищет лишь любви на ночь.
   Дэвид взглянул ей в лицо, спросив себя, не послышались ли ему в ее голосе горькие нотки личного опыта, но владелица гостиницы выглядела совершенно беззаботной. Она плеснула ему на руки новую порцию поддельной водки.
   — Этого достаточно?
   — Вполне. Я домою мылом.
   — Бумажные полотенца в автомате.
   — Спасибо.
   — Нужно еще что-нибудь?
   — Нет. — Он улыбнулся. — Чист как стеклышко.
   С минуту голубые глаза оценивающе оглядывали его. Наконец, как раз в тот момент, когда он начал чувствовать себя неловко, она сказала:
   — Итак, вы один из Леппингтонов?
   — Мой отец жил здесь. Если уж на то пошло, я здесь родился.
   — Но не остались?
   — Мои родители переехали, когда мне было шесть лет.
   Она с сожалением улыбнулась.
   — Один из счастливчиков, которым удалось бежать, а?
   — Мой отец был биохимиком. Уехал туда, где была работа.
   — В Ливерпуль?
   Кивнув, Дэвид скомкал бумажное полотенце и затолкал его поглубже в корзину для мусора.
   — Но ливерпульский говор ко мне так и не прилип.
   — Так что привело Леппингтона назад в древнюю вотчину?
   — Любопытство. Я не видел этих мест с тех пор, как мне исполнилось шесть.
   — И не у всех и каждого есть город, названный в его честь?
   — Ну, я не уверен, не было ли это наоборот.
   — О, поверьте, — сказала она, — ваши предки наделили город своим именем.
   — Похоже, это была склочная шайка.
   — Они, безусловно, оставили свой след.
   — Как я понимаю, особой любовью они не пользуются?
   — Зависит от того, с кем разговаривать. — Она играла прядью блестящих иссиня-черных волос. — Ангелы для одних, дьяволы для других.
   — Когда я сказал одному старику, что мое имя Леппингтон, — произнес Дэвид, опуская рукава рубашки, — он поглядел на меня так, как будто мне кол в сердце следует всадить.
   — Вероятно, он сидит дома и затачивает его прямо сейчас, — улыбнулась она.
   — Вы полагаете, я проснусь однажды ночью и обнаружу, что местные жители шагают по улицам с факелами, размахивают вилами и требуют моей крови? — Это была шутка, но Дэвид задумался, нет ли здесь глубоко скрытой и давней неприязни.
   — Тысячу лет назад — возможно. Но сегодня, доктор, самое смертельное, к чему следует приготовиться, — это пара холодных взглядов.
   — Постараюсь запомнить.
   — Если серьезно, не думаю, что вам стоит волноваться. — Ее улыбка стала шире. — Истинная причина падения популярности Леппингтонов в том, что семья продала скотобойни. Их купила какая-то темная личность, которую совершенно не интересовали деньги, которые делаются на рынке мяса. Он запустил лапу в пенсионные фонды, а потом сбежал со всем этим в Монте-Карло.
   — Так что на самом деле это не наша вина? Не вина Леппингтонов?
   — Надо же местным кого-то винить, — небрежно отозвалась она. — Все чисто? Хорошо. Пойдемте, я вас зарегистрирую, а потом покажу вам номер.
   Дэвид последовал за Электрой к стойке портье. Историю своей семьи он знал очень плохо, во всяком случае, со стороны Леппингтонов. Об этом просто не говорили. Теперь же он нутром чувствовал, что узнает многое и очень скоро. Снаружи раздалось ворчание грома, и на город Леппингтон обрушился холодный дождь.

Глава 7

1

   Ну ладно, Дэвид, сказал он строго самому себе. Перестань откладывать это на потом. Пора всадить кол в сердце именно этому зверю.
   Бросив сумку возле платяного шкафа, он присел на постель.
   По окнам шуршал дождь.
   Он вытащил из кармана письмо Катрины, развернул его и быстро прочел первые несколько строчек, написанных коричневым фломастером. Он читал, зажимая ладонью рот, — непроизвольная реакция на обиду или горе. Потому что, прижимая руку к губам, мы воссоздаем ощущение материнской груди у рта младенца; это действует как на детей, так и на взрослых. Это способ утешить самого себя. Дэвид легко распознал бы этот жест по своей же курсовой по поведенческой психологии, которую написал в бытность студентом. Но это письмо легко стерло все черты индивидуальности: сейчас он был просто одним из многих несчастных, нуждающихся в утешении.
   Дважды прочитав строки и намеренно не обращая внимания на приклеенную скотчем муху в верхнем левом углу, он затолкал письмо в ящик ночного столика.
   Почему ты не разорвал письмо и не спустил обрывки в туалет?
   Потому что знаю, что мне потребуется еще раз перечитать его, прежде чем уничтожить.
   Оторвись от этого, Дэвид, К чему тебе опять разыгрывать из себя мессию? Почему ты должен вбирать в себя чужие страдания?
   Давний спор, который он мысленно прокручивал каждый раз, когда на коврике у его двери появлялось одно из писем Катрины.
   Он выглянул в окно гостиницы, подумав, не пройтись ли ему быстрым шагом по холмам, в пустой надежде на то, что скорость движения позволит ему стряхнуть с плеч призрак Катрины — да, как же (как будто это поможет), доктор Леппингтон. Признайся — ты человек, затравленный прошлым.
   Рыночные торговцы стали собираться, когда дождь пошел сильнее. Из окна ему была видна подъездная дорожка, где всего пару часов назад он изо всех сил пытался извлечь руку рабочего из водостока. Он подумал, не позвонить ли в больницу, чтобы справиться о состоянии пострадавшего.
   Чтобы вновь сыграть дешевого мессию? И снять часть боли этого человека и вобрать ее в себя? Поэтому ты стал врачом? Не для того, чтобы исцелять, а для того, чтобы красть чужую боль? Будто какой-то вампир? Вместо крови ты питаешься их страданиями?
   Да перестань же, Леппингтон, кисло подумал он. Письма Катрины всегда действовали на него отравляюще. Да ладно тебе, черт побери, ты же неплохой парень. Будь добрее к себе — ради разнообразия.
   Он подошел к бюро, на котором стоял обязательный подносик с чайником, бесплатными пакетиками растворимого кофе, крохотными стаканчиками со сливками и маленькой упаковкой крекеров в целлофане.
   Теперь мой рецепт... забудь о письме.
   Проще сказать, чем сделать.
   Катрина Уэст была его первой настоящей любовью. В школе они были неразлучны: вместе делали домашние задания, вместе ели ленч. И когда пришло время, вместе спали — первый его сексуальный опыт. Это были сногсшибательные выходные в августе, когда родители отправились в отпуск, оставив его дома одного.
   Вот когда быть одному дома действительно здорово.
   Катрина отыскала какую-то убедительную отговорку для своих родителей, и они провели восемнадцать крайне жарких и потрясающих часов на его односпальной тахте. Им обоим было семнадцать.
   Семнадцать лет. Почти что старик, если речь идет о потере невинности, подумал он. Лучше поздно, чем никогда. Боже, с какой гордо поднятой головой он ходил неделю, последовавшую за этим переломным уик-эндом.
   После школы их пути разошлись. Он отправился в Эдинбург изучать медицину, она — в Оксфорд. Катрина была звездой средней школы Локстет: фотография в газете, рукопожатие мэра, открытие Летнего праздника — все, как полагается.
   Через полгода все пошло прахом.
   Однажды к нему в общежитие пришло письмо от матери Катрины, в котором говорилось, что у Катрины случился нервный срыв; он по сей день дословно помнил это письмо. Очевидно, в состоянии шока миссис Уэст набросала ряд обрывистых фраз, похожих на старомодную телеграмму. Катрина в больнице. Очень плохо. Мы очень волнуемся.
   Там Катрина и пребывала с тех самых пор. После многих месяцев тестов и тщательного обследования психиатр пришел к диагнозу «параноидальная шизофрения».
   Часто шизофрения поддается лечению хлорпромазином, в более редких случаях — электрошоковой терапией. В случае Катрины болезнь пустила корни особенно глубоко. Налицо были все симптомы: навязчивые идеи, галлюцинации — как слуховые, так и зрительные. Она слышала голоса, она была убеждена, что за ней постоянно следует сгустившаяся из теней фигура, получеловек-полузверь. Она создала собственную систему магической защиты от нападения зверочеловека, а именно: она всегда носила только голубое, должна была чистить зубы строго определенным образом (шесть раз вверх-вниз, потом еще три раза слева направо, повторяя при этом непрерывно «голубой, голубой, голубой»).
   Если она не предпринимала этих ритуализированных мер предосторожности, то приходила в состояние маниакального ужаса, и ей приходилось делать укол успокоительного. Некоторое время спустя она стала страдать навязчивой идеей, что зверочеловек — это ее школьная любовь, Дэвид Леппингтон. Что он претерпел какое-то ужасное перевоплощение. Что он хочет выпить ее кровь и съесть ее сердце.
   По просьбе ее семьи он перестал навещать Катрину в психиатрической лечебнице. Это было пять лет назад. Стоило ей увидеть, как он идет по палате, нервно сжимая корзинку с фруктами в отчаянно потеющих руках, она испускала пронзительный визг, а потом убегала, не разбирая дороги от ужаса. Но именно тогда и начались письма. Поначалу она писала ему по два-три раза в день. И всегда это были вариации на одну и ту же тему: