Страница:
В эту минуту я поняла, что это уже однажды случилось со мной раньше. Что я была в одной комнате с этими людьми. У доктора Леппингтона была в руках не то миска, не то чаша. Вся атмосфера была напряженной, будто наэлектризованной. Мои мышцы так сковало от напряжения, что казалось, я вот-вот лопну. Что-то должно было случиться; что-то невероятное.
И тут распахнулась дверь. Ветер подхватил красные салфетки и закружил их по комнате, создавая впечатление, что сам воздух наполнился кровью — летающими сгустками крови, красной, живой крови.
Потом, когда все прибрали и громила Блэк — готова поспорить, что он отсидел в тюрьме, подумала она, — удалился в свои новые апартаменты над каретным сараем, она, и Электра, и доктор Леппингтон вернулись в парадную гостиную, где пили послеобеденный кофе.
Электра и доктор Леппингтон беспечно болтали о случившемся.
Электра упомянула, что громилу зовут Джек Блэк.
Доктор Леппингтон с удивленной улыбкой поднял на нее взгляд:
— Джек Блэк? Ты шутишь!
— Нет, — отозвалась Электра. — А что в этом имени смешного?
— Да просто совпадение, наверное.
— Не понимаю, — улыбнулась она.
— Возвращаясь к нашем разговору за обедом, к крысам и загадке того, кто или что откусило рабочему пальцы.
— И?.. — Электра пожала плечами. — Какое отношение ко всему этому имеет Джек Блэк?
— Да, в сущности, никакого. — Доктор Леппингтон негромко рассмеялся. — Просто некий Джек Блэк был августейшим соизволением крысоловом королевы Виктории.
— Но это не наш Джек Блэк, — рассмеялась Электра, — разве что он выгладит много моложе своих лет.
— Верно. Но, похоже, оба Джека Блэка были весьма колоритные личности. Королевский крысолов Джек Блэк весь был покрыт шрамами от крысиных укусов.
— Н-да, очаровательно.
Доктор Леппингтон извлек из обертки «Афтер эйт»[10].
— Официально титул мистера Блэка звучал как «Истребитель Крыс и Кротов ее величества королевы Виктории», и ему платили три пенса из королевской казны за каждую пойманную им крысу.
— Теплое местечко, если его заполучить, — скорчила рожицу Бернис.
— Лично я предпочитаю крыс твоим пиявкам, милочка. По крайней мере у крыс миленькие меховые шубки, и они теплокровные.
— Но кишат бактериями и всевозможными мерзкими вирусами, — внес свою лепту доктор Леппингтон.
— Все мы не без греха, золотко. — Электра задумчиво уставилась в чашку с кофе.
А теперь в гостиничном номере Бернис смотрит на кнопку «PLAY».
Нажми меня, нажми меня...
С тем же успехом могла бы орать это во все горло. Бернис знает, что ей придется вновь посмотреть видеозапись.
Я как муха в ее паутине, с мрачной безысходностью думает она. Ну ладно, поехали...
Она нажимает на кнопку. Экран мигает.
Быстро, почти испуганно она бежит в постель, где до подбородка натягивает одеяло, будто как щитом закрывается им от всего, что может прыгнуть на нее с экрана.
Этому надо положить конец, с несчастным видом говорит она себе, раз и навсегда положить конец...
Но не сегодня.
Она смотрит видео. Вот улыбается в объектив светловолосый очкарик Майк Страуд...
И вот в коридоре кто-то — или что-то (что-то темное и мерзкое, мокрое и мертвое) — вышагивает взад-вперед за ее дверью. Бернис убеждена в этом.
Однажды я открою дверь, думает она. Тогда я сама увижу, что там.
Ветер гудит вокруг четырех башен гостиницы, потом вой его стихает до стона разбитого сердца прямо у нее за окном.
Возможна, я открою дверь завтра ночью, говорит она самой себе. Но не сегодня. Сегодня она принадлежит этой гадкой пленке. Пленка жаждет ее крови, жаждет души и тела.
Глава 10
1
2
3
Глава 11
1
2
И тут распахнулась дверь. Ветер подхватил красные салфетки и закружил их по комнате, создавая впечатление, что сам воздух наполнился кровью — летающими сгустками крови, красной, живой крови.
Потом, когда все прибрали и громила Блэк — готова поспорить, что он отсидел в тюрьме, подумала она, — удалился в свои новые апартаменты над каретным сараем, она, и Электра, и доктор Леппингтон вернулись в парадную гостиную, где пили послеобеденный кофе.
Электра и доктор Леппингтон беспечно болтали о случившемся.
Электра упомянула, что громилу зовут Джек Блэк.
Доктор Леппингтон с удивленной улыбкой поднял на нее взгляд:
— Джек Блэк? Ты шутишь!
— Нет, — отозвалась Электра. — А что в этом имени смешного?
— Да просто совпадение, наверное.
— Не понимаю, — улыбнулась она.
— Возвращаясь к нашем разговору за обедом, к крысам и загадке того, кто или что откусило рабочему пальцы.
— И?.. — Электра пожала плечами. — Какое отношение ко всему этому имеет Джек Блэк?
— Да, в сущности, никакого. — Доктор Леппингтон негромко рассмеялся. — Просто некий Джек Блэк был августейшим соизволением крысоловом королевы Виктории.
— Но это не наш Джек Блэк, — рассмеялась Электра, — разве что он выгладит много моложе своих лет.
— Верно. Но, похоже, оба Джека Блэка были весьма колоритные личности. Королевский крысолов Джек Блэк весь был покрыт шрамами от крысиных укусов.
— Н-да, очаровательно.
Доктор Леппингтон извлек из обертки «Афтер эйт»[10].
— Официально титул мистера Блэка звучал как «Истребитель Крыс и Кротов ее величества королевы Виктории», и ему платили три пенса из королевской казны за каждую пойманную им крысу.
— Теплое местечко, если его заполучить, — скорчила рожицу Бернис.
— Лично я предпочитаю крыс твоим пиявкам, милочка. По крайней мере у крыс миленькие меховые шубки, и они теплокровные.
— Но кишат бактериями и всевозможными мерзкими вирусами, — внес свою лепту доктор Леппингтон.
— Все мы не без греха, золотко. — Электра задумчиво уставилась в чашку с кофе.
А теперь в гостиничном номере Бернис смотрит на кнопку «PLAY».
Нажми меня, нажми меня...
С тем же успехом могла бы орать это во все горло. Бернис знает, что ей придется вновь посмотреть видеозапись.
Я как муха в ее паутине, с мрачной безысходностью думает она. Ну ладно, поехали...
Она нажимает на кнопку. Экран мигает.
Быстро, почти испуганно она бежит в постель, где до подбородка натягивает одеяло, будто как щитом закрывается им от всего, что может прыгнуть на нее с экрана.
Этому надо положить конец, с несчастным видом говорит она себе, раз и навсегда положить конец...
Но не сегодня.
Она смотрит видео. Вот улыбается в объектив светловолосый очкарик Майк Страуд...
И вот в коридоре кто-то — или что-то (что-то темное и мерзкое, мокрое и мертвое) — вышагивает взад-вперед за ее дверью. Бернис убеждена в этом.
Однажды я открою дверь, думает она. Тогда я сама увижу, что там.
Ветер гудит вокруг четырех башен гостиницы, потом вой его стихает до стона разбитого сердца прямо у нее за окном.
Возможна, я открою дверь завтра ночью, говорит она самой себе. Но не сегодня. Сегодня она принадлежит этой гадкой пленке. Пленка жаждет ее крови, жаждет души и тела.
Глава 10
1
Утро субботы. Ресторан «Городского герба».
Бернис подняла взгляд на доктора Дэвида Леппингтона, который завтракал, сидя за столом напротив нее. Они столкнулись на лестничной площадке, поэтому совершенно естественным показалось, что завтракать они сядут за один столик. Поскольку других посетителей в ресторане не было, весь зал принадлежал им. Столы обслуживала девочка-подросток. Электра уже отбыла за покупками в Уитби.
Бернис поковыряла грейпфрут, потом перешла прямо к тостам. Она почти с ужасом глядела, как Дэвид от души налегает на плотный завтрак, состоявший из бекона, яиц, кровяной колбасы, грибов и поджаренного помидора.
— Знаешь, — сказал вдруг он, и от его улыбки по всему ее телу разлилось приятное покалывание, — что-то вчера на кухне произошло странное. Вечером, когда ветер распахнул дверь?
Она кивнула.
— Как будто буря ворвалась в дом.
Да буря, но она чувствовала, что за этим скрывается что-то большее. Вся сцена — эти четыре фигуры, застывшие посреди комнаты в кухне, — потрясла ее. Бернис испытала искушение рассказать Дэвиду о своих впечатлениях — она уже начала ему доверять. Но он скорее всего решит, что я сошла с ума, стоит мне заявить, что все это уже происходила раньше, что мы все четверо когда-то в прошлом стояли так посреди комнаты.
Но Дэвид удивил ее следующей же фразой:
— Забавно, — сказал он, энергично поглощая яичницу, — у меня было какое-то странное чувство... чувство дежа вю. Знаешь, такое ощущение, что ты уже был здесь раньше?
Бернис только молча уставилась на него. Дэвид улыбнулся.
— Звучит, наверное, дико, просто... — Все еще улыбаясь, он пожал плечами. — Просто когда я увидел, как вы трое стоите в кухне, это было... — Он снова пожал плечами, как будто с трудом подбирал слова. — Я мог бы поклясться, что когда-то в прошлом мы были где-то все вместе.
— Возможно, что так, — тихо произнесла Бернис.
— Впрочем, столь яркую личность, как Джек Блэк, трудно забыть, а?
Бернис передернуло.
— Пожалуй, да. Мне он совсем не нравится.
— Странного кладовщика Электра себе нашла. Давно он здесь работает?
— Когда ты его увидел? Минут десять.
Разрезав пополам помидор, Дэвид удивленно поднял глаза.
— Электра вот так взяла и наняла его?
— Вот именно, — с чувством сказала Бернис. — Не знаю, что на нее нашло. Один Бог знает, что он вытворит, стоит ей только повернуться спиной.
Ей хотелось вернуться к ощущению дежа вю, которое испытал вчера Дэвид, но она сообразила, что они уже сменили тему, и теперь он болтал о своих планах на сегодняшний день, в которые входил визит к старому дядюшке, живущему среди холмов за городом. Она подумала, не предложить ли показать ему город. Потом в порыве воодушевления, показавшемся ей самой почти развязностью, она решила пригласить его на ленч в китайский ресторан. Но чем дольше он говорил, тем яснее становилось, что день его займут обязательства по отношению к членам семьи, которых он не видел с детства. Может быть, завтра, подумала она.
— Усадьба дяди называется Милл-хаус. Ты знаешь, где это?
Сделай вид, что знаешь, Бернис, предложи ему прогуляться туда вместе. Расскажи ему о видеопленке и о ночном визитере, что вышагивает за твоей дверью. Вместо всего этого она услышала собственный голос:
— Нет. Я только-только начинаю ориентироваться в городе.
— Ну, надеюсь, я найду его. Когда я собрался ехать, отец снабдил меня инструкциями. Сказал, что это минут пятнадцать пешком от центра города.
— Может быть, тебе лучше взять такси? Похоже, дождь собирается.
— Нет, — тепло улыбнулся он. — Сожму зубы и пойду пешком. Моцион пойдет мне на пользу. И, — он перевел взгляд на пустую тарелку, — мне нужно сжечь калории.
Давай же, Бернис, пригласи его на ужин сегодня вечером. Он не кусается...
Он вытащил из кармана расписание.
— Если я быстро разделаюсь с семейным визитом, то, возможно, съезжу в Уитби. Я слышал, что вид с кладбища над утесом — что-то умопомрачительное.
Черт. Упустила свой шанс. Бернис, ты идиотка.
Он налил себе кофе из кофейника.
— Тебе долить?
— Да, пожалуйста. — Внезапно она почувствовала себя ужасно неловко, как ребенок в обществе незнакомого взрослого. — Спасибо.
Он помедлил, будто какая-то мысль не давала ему покоя.
— Знаешь, — задумчиво сказал он, — возвращаясь к тому, как мы стояли в кухне вчера вечером. Когда я вошел с миской картофельного пюре и увидел, как вы там стоите, меня посетило сумасшедшее желание перевернуть вверх ногами миску и надеть ее себе на голову. Ну не дурацкий ли порыв? Можешь представить себе, как я стою с перевернутой миской на голове и в волосах у меня застряло картофельное пюре?
Он улыбнулся, и она вежливо засмеялась, но тут же осознала, что произошедшее необъяснимым образом глубоко подействовало на него. Внезапно ей вновь захотелось рассказать ему о видеопленке. Но уже совершенно серьезно, не обходя из вежливости тему, которая так тревожит их обоих. И ей хотелось поговорить о человеке на пленке; ей отчаянно требовалось излить душу. Может быть, Дэвид поможет ей выяснить, что случилось с Майком.
— Должно быть, вино Электры ударило мне в голову, — продолжал тем временем Дэвид.
Ну же, подумала Бернис, смелее.
— Дэвид, возможно, это прозвучит странно, но я нашла видеокассету в гостинице. Я не могу...
Она заметила, что Дэвид больше не слушает ее, а смотрит через ее плечо на что-то у нее за спиной.
Она обернулась. В зал ресторана входил — сплошные шрамы, татуировки и источаемая угроза — Джек Блэк с тарелкой, на которой высилась гора жареной картошкой с беконом. Не давая себе признать, что в зале завтракает кто-то еще, он сел у дальней стены и со свирепым видом принялся за еду.
Улыбнувшись, Дэвид вновь перевел взгляд на Бернис:
— Прости, ты что-то ты сказала?
Но момент был окончательно и безвозвратно упущен. Атмосфера близости, когда можно поделиться любым секретом, развеялась, была сметена так же внезапно, как красные салфетки вчера вечером.
— Так, ничего, — сказала она, слыша, как возвращаются в ее голос вежливые, почти формальные нотки. — Они тут с завтраком не скупятся, а? — изрекла она, когда Дэвид потянулся за тостом.
— Что да, то да. Обычно я обхожусь миской кукурузных хлопьев с молоком. Или если чувствую особый прилив энергии по выходным, то делаю себе бутерброд с поджаренной сосиской. — Он улыбнулся. — Ну вот, если я смогу все это растрясти, то к обеду нагуляю аппетит. — Он помедлил, как будто ему в голову пришла какая-то особая мысль. — Я слышал, в ресторанчике «Сорока» в Уитби кормят просто потрясающе. Если у тебя нет других планов завтра вечером, Бернис, поедешь со мной?
Бернис подняла взгляд на доктора Дэвида Леппингтона, который завтракал, сидя за столом напротив нее. Они столкнулись на лестничной площадке, поэтому совершенно естественным показалось, что завтракать они сядут за один столик. Поскольку других посетителей в ресторане не было, весь зал принадлежал им. Столы обслуживала девочка-подросток. Электра уже отбыла за покупками в Уитби.
Бернис поковыряла грейпфрут, потом перешла прямо к тостам. Она почти с ужасом глядела, как Дэвид от души налегает на плотный завтрак, состоявший из бекона, яиц, кровяной колбасы, грибов и поджаренного помидора.
— Знаешь, — сказал вдруг он, и от его улыбки по всему ее телу разлилось приятное покалывание, — что-то вчера на кухне произошло странное. Вечером, когда ветер распахнул дверь?
Она кивнула.
— Как будто буря ворвалась в дом.
Да буря, но она чувствовала, что за этим скрывается что-то большее. Вся сцена — эти четыре фигуры, застывшие посреди комнаты в кухне, — потрясла ее. Бернис испытала искушение рассказать Дэвиду о своих впечатлениях — она уже начала ему доверять. Но он скорее всего решит, что я сошла с ума, стоит мне заявить, что все это уже происходила раньше, что мы все четверо когда-то в прошлом стояли так посреди комнаты.
Но Дэвид удивил ее следующей же фразой:
— Забавно, — сказал он, энергично поглощая яичницу, — у меня было какое-то странное чувство... чувство дежа вю. Знаешь, такое ощущение, что ты уже был здесь раньше?
Бернис только молча уставилась на него. Дэвид улыбнулся.
— Звучит, наверное, дико, просто... — Все еще улыбаясь, он пожал плечами. — Просто когда я увидел, как вы трое стоите в кухне, это было... — Он снова пожал плечами, как будто с трудом подбирал слова. — Я мог бы поклясться, что когда-то в прошлом мы были где-то все вместе.
— Возможно, что так, — тихо произнесла Бернис.
— Впрочем, столь яркую личность, как Джек Блэк, трудно забыть, а?
Бернис передернуло.
— Пожалуй, да. Мне он совсем не нравится.
— Странного кладовщика Электра себе нашла. Давно он здесь работает?
— Когда ты его увидел? Минут десять.
Разрезав пополам помидор, Дэвид удивленно поднял глаза.
— Электра вот так взяла и наняла его?
— Вот именно, — с чувством сказала Бернис. — Не знаю, что на нее нашло. Один Бог знает, что он вытворит, стоит ей только повернуться спиной.
Ей хотелось вернуться к ощущению дежа вю, которое испытал вчера Дэвид, но она сообразила, что они уже сменили тему, и теперь он болтал о своих планах на сегодняшний день, в которые входил визит к старому дядюшке, живущему среди холмов за городом. Она подумала, не предложить ли показать ему город. Потом в порыве воодушевления, показавшемся ей самой почти развязностью, она решила пригласить его на ленч в китайский ресторан. Но чем дольше он говорил, тем яснее становилось, что день его займут обязательства по отношению к членам семьи, которых он не видел с детства. Может быть, завтра, подумала она.
— Усадьба дяди называется Милл-хаус. Ты знаешь, где это?
Сделай вид, что знаешь, Бернис, предложи ему прогуляться туда вместе. Расскажи ему о видеопленке и о ночном визитере, что вышагивает за твоей дверью. Вместо всего этого она услышала собственный голос:
— Нет. Я только-только начинаю ориентироваться в городе.
— Ну, надеюсь, я найду его. Когда я собрался ехать, отец снабдил меня инструкциями. Сказал, что это минут пятнадцать пешком от центра города.
— Может быть, тебе лучше взять такси? Похоже, дождь собирается.
— Нет, — тепло улыбнулся он. — Сожму зубы и пойду пешком. Моцион пойдет мне на пользу. И, — он перевел взгляд на пустую тарелку, — мне нужно сжечь калории.
Давай же, Бернис, пригласи его на ужин сегодня вечером. Он не кусается...
Он вытащил из кармана расписание.
— Если я быстро разделаюсь с семейным визитом, то, возможно, съезжу в Уитби. Я слышал, что вид с кладбища над утесом — что-то умопомрачительное.
Черт. Упустила свой шанс. Бернис, ты идиотка.
Он налил себе кофе из кофейника.
— Тебе долить?
— Да, пожалуйста. — Внезапно она почувствовала себя ужасно неловко, как ребенок в обществе незнакомого взрослого. — Спасибо.
Он помедлил, будто какая-то мысль не давала ему покоя.
— Знаешь, — задумчиво сказал он, — возвращаясь к тому, как мы стояли в кухне вчера вечером. Когда я вошел с миской картофельного пюре и увидел, как вы там стоите, меня посетило сумасшедшее желание перевернуть вверх ногами миску и надеть ее себе на голову. Ну не дурацкий ли порыв? Можешь представить себе, как я стою с перевернутой миской на голове и в волосах у меня застряло картофельное пюре?
Он улыбнулся, и она вежливо засмеялась, но тут же осознала, что произошедшее необъяснимым образом глубоко подействовало на него. Внезапно ей вновь захотелось рассказать ему о видеопленке. Но уже совершенно серьезно, не обходя из вежливости тему, которая так тревожит их обоих. И ей хотелось поговорить о человеке на пленке; ей отчаянно требовалось излить душу. Может быть, Дэвид поможет ей выяснить, что случилось с Майком.
— Должно быть, вино Электры ударило мне в голову, — продолжал тем временем Дэвид.
Ну же, подумала Бернис, смелее.
— Дэвид, возможно, это прозвучит странно, но я нашла видеокассету в гостинице. Я не могу...
Она заметила, что Дэвид больше не слушает ее, а смотрит через ее плечо на что-то у нее за спиной.
Она обернулась. В зал ресторана входил — сплошные шрамы, татуировки и источаемая угроза — Джек Блэк с тарелкой, на которой высилась гора жареной картошкой с беконом. Не давая себе признать, что в зале завтракает кто-то еще, он сел у дальней стены и со свирепым видом принялся за еду.
Улыбнувшись, Дэвид вновь перевел взгляд на Бернис:
— Прости, ты что-то ты сказала?
Но момент был окончательно и безвозвратно упущен. Атмосфера близости, когда можно поделиться любым секретом, развеялась, была сметена так же внезапно, как красные салфетки вчера вечером.
— Так, ничего, — сказала она, слыша, как возвращаются в ее голос вежливые, почти формальные нотки. — Они тут с завтраком не скупятся, а? — изрекла она, когда Дэвид потянулся за тостом.
— Что да, то да. Обычно я обхожусь миской кукурузных хлопьев с молоком. Или если чувствую особый прилив энергии по выходным, то делаю себе бутерброд с поджаренной сосиской. — Он улыбнулся. — Ну вот, если я смогу все это растрясти, то к обеду нагуляю аппетит. — Он помедлил, как будто ему в голову пришла какая-то особая мысль. — Я слышал, в ресторанчике «Сорока» в Уитби кормят просто потрясающе. Если у тебя нет других планов завтра вечером, Бернис, поедешь со мной?
2
Дерьмо. Вкус у бекона дерьмовый. Он запихнул в рот еще кусок. Гостиница выглядит как дерьмо. Город — сплошное дерьмо.
Но он высосет это старое вымя досуха.
Радиолы из машины, телики, видаки, компьютеры — вот оно, молоко в вымени, и он станет тянуть его до последнего, а потом двинет дальше.
Единственное, что доставляло ему удовольствие, — это имя, которое он себе дал.
Джек Блэк. Джек Блэк. Джек Блэк — ему нравится ритм. Да, есть в нем какой-то темный ритм. Джек Блэк. Джек Блэк. Джек Блэк.
Подойти к какому-нибудь старому придурку на улице и сказать: «Я Джек Блэк», а потом шмяк! Шмяк!
Выбить им хреновы зубы.
Юппиииии-айяя-яй.
Он полил бекон кетчупом.
Кроваво-красным и густым кетчупом. Как кровь из головы старикана.
Ухмыльнувшись, он запихнул окровавленный кетчупом кусок бекона в рот.
Иногда он воображал себе, как стоит на скале, обращаясь к толпе, и собравшиеся смотрят на него с любовью и уважением. А он рассказывает этим воображаемым ученикам истории из своего прошлого.
— Однажды я проглотил мышь. Да-да. Живую мышь. С глазками что пара черных бусин, розовым хвостиком и ножками что твои спички. Я держал ее тельце большим и указательным пальцами. И запихнул в рот себе мордой вперед. Она дрыгала ножонками и кричала...
Леппингтон. Леппингтон. Леппингтон.
Нет, это херня.
Она просто пищала.
В общем, я затолкал ее себе в глотку и проглотил.
Я чувствовал, как она перебирает ножонками, как сумасшедшая.
Ее тельце подергивалось и дрожало и сопротивлялось у меня в животе.
Я чувствовал ее во мне. Я даже чувствовал, как бьется ее сердце у меня в желудке. Десять минут спустя она еще шевелилась.
И паства, собравшаяся у его ног, взглянет на него, благоговейно разинув рты.
Круто.
...Решено. Я обо всем расскажу Дэвиду. Я должна кому-то довериться. Это проклятое видео по ночам меня с ума сведет; это яд; это...
Вся эта хрень шла из головы герлы с синими ногтями. Она сидела за кофе вместе со вчерашним парнем.
...интересно, жив ли Майк. Или он умер в подвале? Чудные глаза...
Джек Блэк уставился на кружки жареного картофеля. Они были настолько горячими, что другой бы побежал за стаканом холодной воды. Он же ничего не чувствовал.
Мышь, должно быть, укусила его за кишку или желудок. Он и этого не почувствовал.
Он смутно сознавал, что парочка в дальнем конце ресторана говорит о какой-то давней фигне. Слова не имели значения. Он знал, что оба они боятся его.
Что неплохо.
Он же мистер Злодей.
Шрам на виске покалывало. Какая-то мысль всплывала на поверхность. Рвалась из глубин его мозга, как торпеда или что-то такое.
Это было одним из тех внезапных озарений, которые приходили к нему, будто запущенные самим Господом Богом. Наверное, воспоминание о том, как он съел мышь.
(Как она извивалась во мне и щекотала.)
Шрам начинал зудеть. Внезапно он подумал: этот город проглотил этих двоих, как я проглотил мышь. Только они еще этого не знают. Мышь проваливалась, подергиваясь и сопротивляясь — сердечко пошло стучать «да-да-да-да-да», тараторит без умодку, — может, думала, у нее есть еще шанс выжить. Только стоило ей провалиться мне в глотку, она оказалась там, откуда не возвращаются. Эти двое — как та мышь. Город поглотил их; они уже за чертой. Только они ни хрена об этом не знают. Не знают, что только что вошли в длинный черный туннель, откуда, похоже, нет выхода. Они ничегошеньки не знают.
Не способны видеть то, что видит он. Выглядывая в окно, он видел, как над горизонтом посверкивает молния. Только такую молнию никто никогда раньше не видел. Это была черная молния; от нее по городу расходилась огромными вибрациями тьма, будто мигающая тень самой смерти. Нет, они не знают — ни черта они не знают.
Но скоро узнают.
В этом он уверен.
Он залпом выпил чашку горячего молока, закурил сигарету и принялся за тост: прежде чем засунуть его целиком в рот, он свернул весь кусок пополам.
Скоро он разыщет четверых ребят, которым наподдал вчера, объясняя, что такое повиновение. Нужно повоспитывать их еще немного, прежде чем начать обрабатывать город.
Будут видаки, телики, магнитолы, всякие приборчики из гаражей и... что-то еще.
На мгновение он перестал жевать.
Что-то еще ему надо сделать, пока он здесь. Что-то еще требуется сделать. Висок зудел, подчеркивая неоформленную мысль.
Да, черт. Что-то еще он должен сделать, пока он здесь. Что-то, помимо кражи теликов и видаков.
Но разрази его гром, если он знает что.
Как будто он позабыл что-то действительно важное.
Может, это связано с молнией, пульсирующей над холмами? Он никогда ничего подобного не видел.
Пожав плечами, он вернулся к завтраку.
Вскоре оно всплывет.
Но он высосет это старое вымя досуха.
Радиолы из машины, телики, видаки, компьютеры — вот оно, молоко в вымени, и он станет тянуть его до последнего, а потом двинет дальше.
Единственное, что доставляло ему удовольствие, — это имя, которое он себе дал.
Джек Блэк. Джек Блэк. Джек Блэк — ему нравится ритм. Да, есть в нем какой-то темный ритм. Джек Блэк. Джек Блэк. Джек Блэк.
Подойти к какому-нибудь старому придурку на улице и сказать: «Я Джек Блэк», а потом шмяк! Шмяк!
Выбить им хреновы зубы.
Юппиииии-айяя-яй.
Он полил бекон кетчупом.
Кроваво-красным и густым кетчупом. Как кровь из головы старикана.
Ухмыльнувшись, он запихнул окровавленный кетчупом кусок бекона в рот.
Иногда он воображал себе, как стоит на скале, обращаясь к толпе, и собравшиеся смотрят на него с любовью и уважением. А он рассказывает этим воображаемым ученикам истории из своего прошлого.
— Однажды я проглотил мышь. Да-да. Живую мышь. С глазками что пара черных бусин, розовым хвостиком и ножками что твои спички. Я держал ее тельце большим и указательным пальцами. И запихнул в рот себе мордой вперед. Она дрыгала ножонками и кричала...
Леппингтон. Леппингтон. Леппингтон.
Нет, это херня.
Она просто пищала.
В общем, я затолкал ее себе в глотку и проглотил.
Я чувствовал, как она перебирает ножонками, как сумасшедшая.
Ее тельце подергивалось и дрожало и сопротивлялось у меня в животе.
Я чувствовал ее во мне. Я даже чувствовал, как бьется ее сердце у меня в желудке. Десять минут спустя она еще шевелилась.
И паства, собравшаяся у его ног, взглянет на него, благоговейно разинув рты.
Круто.
...Решено. Я обо всем расскажу Дэвиду. Я должна кому-то довериться. Это проклятое видео по ночам меня с ума сведет; это яд; это...
Вся эта хрень шла из головы герлы с синими ногтями. Она сидела за кофе вместе со вчерашним парнем.
...интересно, жив ли Майк. Или он умер в подвале? Чудные глаза...
Джек Блэк уставился на кружки жареного картофеля. Они были настолько горячими, что другой бы побежал за стаканом холодной воды. Он же ничего не чувствовал.
Мышь, должно быть, укусила его за кишку или желудок. Он и этого не почувствовал.
Он смутно сознавал, что парочка в дальнем конце ресторана говорит о какой-то давней фигне. Слова не имели значения. Он знал, что оба они боятся его.
Что неплохо.
Он же мистер Злодей.
Шрам на виске покалывало. Какая-то мысль всплывала на поверхность. Рвалась из глубин его мозга, как торпеда или что-то такое.
Это было одним из тех внезапных озарений, которые приходили к нему, будто запущенные самим Господом Богом. Наверное, воспоминание о том, как он съел мышь.
(Как она извивалась во мне и щекотала.)
Шрам начинал зудеть. Внезапно он подумал: этот город проглотил этих двоих, как я проглотил мышь. Только они еще этого не знают. Мышь проваливалась, подергиваясь и сопротивляясь — сердечко пошло стучать «да-да-да-да-да», тараторит без умодку, — может, думала, у нее есть еще шанс выжить. Только стоило ей провалиться мне в глотку, она оказалась там, откуда не возвращаются. Эти двое — как та мышь. Город поглотил их; они уже за чертой. Только они ни хрена об этом не знают. Не знают, что только что вошли в длинный черный туннель, откуда, похоже, нет выхода. Они ничегошеньки не знают.
Не способны видеть то, что видит он. Выглядывая в окно, он видел, как над горизонтом посверкивает молния. Только такую молнию никто никогда раньше не видел. Это была черная молния; от нее по городу расходилась огромными вибрациями тьма, будто мигающая тень самой смерти. Нет, они не знают — ни черта они не знают.
Но скоро узнают.
В этом он уверен.
Он залпом выпил чашку горячего молока, закурил сигарету и принялся за тост: прежде чем засунуть его целиком в рот, он свернул весь кусок пополам.
Скоро он разыщет четверых ребят, которым наподдал вчера, объясняя, что такое повиновение. Нужно повоспитывать их еще немного, прежде чем начать обрабатывать город.
Будут видаки, телики, магнитолы, всякие приборчики из гаражей и... что-то еще.
На мгновение он перестал жевать.
Что-то еще ему надо сделать, пока он здесь. Что-то еще требуется сделать. Висок зудел, подчеркивая неоформленную мысль.
Да, черт. Что-то еще он должен сделать, пока он здесь. Что-то, помимо кражи теликов и видаков.
Но разрази его гром, если он знает что.
Как будто он позабыл что-то действительно важное.
Может, это связано с молнией, пульсирующей над холмами? Он никогда ничего подобного не видел.
Пожав плечами, он вернулся к завтраку.
Вскоре оно всплывет.
3
Выходя из гостиницы, Дэвид Леппингтон с приятным удивлением обнаружил, что улыбка до ушей, возникшая у него на физиономии после завтрака, еще не пропала. Он даже напевал себе под нос.
Бог мой, подумал он, застегивая пальто, знаешь, почему тебе так хорошо, док?
Нет, скажи мне, док.
Ты же только что взял да и пригласил ее. Ловко сработано, старина. Она согласилась пойти пообедать с тобой сегодня. Ах ты, старый сукин сын.
Когда он двинулся по улице, на которой только-только начали появляться утренние покупатели, улыбка его стала только шире. Да ладно тебе, Дэвид, осадил он себя, ты ж не шестнадцатилетний подросток, которому наскоро удалось пощупать деваху за теплицей. Ты цивилизованный мужчина почти тридцати лет от роду, и ты отправляешься обедать с другим взрослым человеком. Вот и все.
Он остановился свериться с листком бумага, на котором отец набросал объяснения, как пройти к дому дяди. Кардиган-стрит только что осталась по правую руку. Прямо перед ним лежал, мост, переносивший Мейн-стрит на противоположную сторону реки Леппинг. Перейдя мост, он свернул налево на Хэнгингбирч-лейн, который, уходя в холмы за городом, должен был вывести его прямо к Милл-хаус. В детстве он наверняка бывал в доме дяди, но хоть убей, ничего об этом не помнил.
Несмотря на то что первые шесть лет своей жизни Дэвид провел здесь, в Леппингтоне, ничто не казалось особенно знакомым. Да, вход в магазинчик здесь или железная решетка с украшением из кованых желудей там задевали за живое, но в целом он как будто никогда раньше не бывал в городке.
Пройдя городской особняк в георгианском стиле, он вдруг остановился. Лестница всего из трех ступенек вела к двери прямо с тротуара. Там, возле самой двери, он заметил железный прут, установленный заботливыми хозяевами для того, чтобы гости могли счистить налипшую на подошвы грязь. Вся конструкция напоминала опрокинутый вверх ногами бумеранг; концы прута были приварены к двум стальным штырям, а те, в свою очередь, вбиты в каменный блок.
Внезапно на него как будто снизошло озарение, и в его голове ясно зазвенел голос: «Дэвид, да слезай оттуда, наконец! Ты упадешь. Вот так... возьми меня за руку. Мы и так опаздываем к твоему дяде Джорджу».
Голос принадлежал его матери. Внезапно его посетил обрывок яркого воспоминания о том, как он забирается на железный прут и балансирует там, расставив руки. И издает, насколько хватает его шестилетнего голоса, гудение боевого самолета. Такого же, какой зажат у него в руке. Серая краска с игрушечного самолетика облупилась, так часто он в него играл (в основном запуская с крыши гаража, с улыбкой вспомнил он). Лишенный краски самолетик светился серебром под утренним солнцем.
Его улыбка стала шире. Возможно, еще десяток таких подсказок — и его память раскроет двери.
Когда он начал подниматься на холм, воспоминания хлынули потоком. Да, он спрыгнул с железного прута и, потеряв равновесие, упал на колени. Самолетик выпорхнул у него из рук, чтобы приземлиться в сточную канаву.
Он тут же вскочил, чтобы подобрать драгоценную игрушку.
Самолетик приземлился на... на? Да, на решетку водостока на краю дороги.
Он поглядел себе под ноги. Так и есть. Огромная старомодная кованая решетка, через которую во время дождя сбегает вода. И правда, она была весьма похожа на ту решетку, что он видел вчера, когда рабочий оставил свои пальцы в каком-то старом дренажном насосе. (Что ж, рассудил он, это все же было какое-то устройство; не мог же рабочий запустить руку в водосток, зная, что ему там откусят пальцы.)
Память возвращалась с какой-то остро-жгучей силой, от которой по всему телу бежали мурашки.
Он ясно вспомнил то, что произошло много лет назад, вспомнил, как забирал самолетик с решетки. (Ух! Пронесло, Дэви. Ты едва не лишился звездолета «локхид» и капитана Бака в придачу.) Но за прутьями решетки его ждало странное зрелище.
Он вспомнил, как рассмеялся и повернулся к матери — она протягивала к нему руку. Теперь он ясно вспомнил, как задает матери вопрос: «Мам, а почему водосток полон белых?»
— Полон чего, Дэвид?
— Водосток полон белых футбольных мячей...
Со внезапной отчетливой яркостью он вспомнил это все, глядя вниз на черную кованую решетку, за которой, во всяком случае сейчас, не было ничего, кроме кромешной тьмы.
Белые футбольные мячи. Он видел, как десятки шаров движутся сквозь эту тьму под железной решеткой.
Он сам удивился, что его внезапно передернуло. Такое чувство, будто он окунул босую ногу в Ледовитый океан. Он снова поежился, у него даже перехватило дыхание.
Бог мой, водосток был полон белых шаров, которые мерно плыли справа налево.
Но что это за белые шары? Как они попали в водосток?
С неспокойным сердцем он заглянул в водосток, почти предвкушая увидеть, как череда шаров вновь плывет у него под ногами.
Он подумал о том, как рабочий кричал, что что-то ест его пальцы.
Он вспомнил, как каких-то двадцать лет назад возбужденно тыкал пальцем в сторону решетки и кричал: «Мам, мам! Откуда взялись все эти шары? Откуда они взялись? Мам!»
Его мать надвигается по мостовой. Лоб ее прорезает складка.
— Мам? Зачем там эти белые шары?
Она останавливается. Потом хватает его за руку.
— Я же тебе сказала, Дэвид, мы опаздываем на вечеринку к дяде Джорджу. А теперь пойдем.
— Мам... шары. Откуда они взялись? Мам...
Она так и не посмотрела. Вместо этого она потащила его прочь по переулку.
Теперь двадцатидевятилетний Дэвид обнаружил, что стоит, стиснув зубы и сжав кулаки, и напряженно всматривается во тьму.
Откуда взялись эти белые шары?
Если это были шары.
А что это могло быть, спросил он себя. Что еще это могло быть?
Он поежился. Под одеждой по его груди скатилась капля пота. 0н снова поежился. Потом почти физическим усилием оторвал взгляд от темного провала, уходившего в недра земли у него под ногами.
Внезапно он осознал, что испугался того, что смотрел в водосток. Почему? Господи Боже, ну почему его должен пугать самый обычный садовый или уличный водосток?
Все эти белые шары. Один за другим. Вот почему.
Со странной дрожью, которая прошила его до самых печенок, он повернулся и быстро зашагал вверх по улице.
Воспоминания возвращались.
И все они были черными.
Будто вороны, мрачно хлопающие крыльями в сторону поля битвы, чтобы полакомиться умершими.
Бог мой, подумал он, застегивая пальто, знаешь, почему тебе так хорошо, док?
Нет, скажи мне, док.
Ты же только что взял да и пригласил ее. Ловко сработано, старина. Она согласилась пойти пообедать с тобой сегодня. Ах ты, старый сукин сын.
Когда он двинулся по улице, на которой только-только начали появляться утренние покупатели, улыбка его стала только шире. Да ладно тебе, Дэвид, осадил он себя, ты ж не шестнадцатилетний подросток, которому наскоро удалось пощупать деваху за теплицей. Ты цивилизованный мужчина почти тридцати лет от роду, и ты отправляешься обедать с другим взрослым человеком. Вот и все.
Он остановился свериться с листком бумага, на котором отец набросал объяснения, как пройти к дому дяди. Кардиган-стрит только что осталась по правую руку. Прямо перед ним лежал, мост, переносивший Мейн-стрит на противоположную сторону реки Леппинг. Перейдя мост, он свернул налево на Хэнгингбирч-лейн, который, уходя в холмы за городом, должен был вывести его прямо к Милл-хаус. В детстве он наверняка бывал в доме дяди, но хоть убей, ничего об этом не помнил.
Несмотря на то что первые шесть лет своей жизни Дэвид провел здесь, в Леппингтоне, ничто не казалось особенно знакомым. Да, вход в магазинчик здесь или железная решетка с украшением из кованых желудей там задевали за живое, но в целом он как будто никогда раньше не бывал в городке.
Пройдя городской особняк в георгианском стиле, он вдруг остановился. Лестница всего из трех ступенек вела к двери прямо с тротуара. Там, возле самой двери, он заметил железный прут, установленный заботливыми хозяевами для того, чтобы гости могли счистить налипшую на подошвы грязь. Вся конструкция напоминала опрокинутый вверх ногами бумеранг; концы прута были приварены к двум стальным штырям, а те, в свою очередь, вбиты в каменный блок.
Внезапно на него как будто снизошло озарение, и в его голове ясно зазвенел голос: «Дэвид, да слезай оттуда, наконец! Ты упадешь. Вот так... возьми меня за руку. Мы и так опаздываем к твоему дяде Джорджу».
Голос принадлежал его матери. Внезапно его посетил обрывок яркого воспоминания о том, как он забирается на железный прут и балансирует там, расставив руки. И издает, насколько хватает его шестилетнего голоса, гудение боевого самолета. Такого же, какой зажат у него в руке. Серая краска с игрушечного самолетика облупилась, так часто он в него играл (в основном запуская с крыши гаража, с улыбкой вспомнил он). Лишенный краски самолетик светился серебром под утренним солнцем.
Его улыбка стала шире. Возможно, еще десяток таких подсказок — и его память раскроет двери.
Когда он начал подниматься на холм, воспоминания хлынули потоком. Да, он спрыгнул с железного прута и, потеряв равновесие, упал на колени. Самолетик выпорхнул у него из рук, чтобы приземлиться в сточную канаву.
Он тут же вскочил, чтобы подобрать драгоценную игрушку.
Самолетик приземлился на... на? Да, на решетку водостока на краю дороги.
Он поглядел себе под ноги. Так и есть. Огромная старомодная кованая решетка, через которую во время дождя сбегает вода. И правда, она была весьма похожа на ту решетку, что он видел вчера, когда рабочий оставил свои пальцы в каком-то старом дренажном насосе. (Что ж, рассудил он, это все же было какое-то устройство; не мог же рабочий запустить руку в водосток, зная, что ему там откусят пальцы.)
Память возвращалась с какой-то остро-жгучей силой, от которой по всему телу бежали мурашки.
Он ясно вспомнил то, что произошло много лет назад, вспомнил, как забирал самолетик с решетки. (Ух! Пронесло, Дэви. Ты едва не лишился звездолета «локхид» и капитана Бака в придачу.) Но за прутьями решетки его ждало странное зрелище.
Он вспомнил, как рассмеялся и повернулся к матери — она протягивала к нему руку. Теперь он ясно вспомнил, как задает матери вопрос: «Мам, а почему водосток полон белых?»
— Полон чего, Дэвид?
— Водосток полон белых футбольных мячей...
Со внезапной отчетливой яркостью он вспомнил это все, глядя вниз на черную кованую решетку, за которой, во всяком случае сейчас, не было ничего, кроме кромешной тьмы.
Белые футбольные мячи. Он видел, как десятки шаров движутся сквозь эту тьму под железной решеткой.
Он сам удивился, что его внезапно передернуло. Такое чувство, будто он окунул босую ногу в Ледовитый океан. Он снова поежился, у него даже перехватило дыхание.
Бог мой, водосток был полон белых шаров, которые мерно плыли справа налево.
Но что это за белые шары? Как они попали в водосток?
С неспокойным сердцем он заглянул в водосток, почти предвкушая увидеть, как череда шаров вновь плывет у него под ногами.
Он подумал о том, как рабочий кричал, что что-то ест его пальцы.
Он вспомнил, как каких-то двадцать лет назад возбужденно тыкал пальцем в сторону решетки и кричал: «Мам, мам! Откуда взялись все эти шары? Откуда они взялись? Мам!»
Его мать надвигается по мостовой. Лоб ее прорезает складка.
— Мам? Зачем там эти белые шары?
Она останавливается. Потом хватает его за руку.
— Я же тебе сказала, Дэвид, мы опаздываем на вечеринку к дяде Джорджу. А теперь пойдем.
— Мам... шары. Откуда они взялись? Мам...
Она так и не посмотрела. Вместо этого она потащила его прочь по переулку.
Теперь двадцатидевятилетний Дэвид обнаружил, что стоит, стиснув зубы и сжав кулаки, и напряженно всматривается во тьму.
Откуда взялись эти белые шары?
Если это были шары.
А что это могло быть, спросил он себя. Что еще это могло быть?
Он поежился. Под одеждой по его груди скатилась капля пота. 0н снова поежился. Потом почти физическим усилием оторвал взгляд от темного провала, уходившего в недра земли у него под ногами.
Внезапно он осознал, что испугался того, что смотрел в водосток. Почему? Господи Боже, ну почему его должен пугать самый обычный садовый или уличный водосток?
Все эти белые шары. Один за другим. Вот почему.
Со странной дрожью, которая прошила его до самых печенок, он повернулся и быстро зашагал вверх по улице.
Воспоминания возвращались.
И все они были черными.
Будто вороны, мрачно хлопающие крыльями в сторону поля битвы, чтобы полакомиться умершими.
Глава 11
Суббота, десять тридцать утра
1
Бернис Мочарди пыталась убить время. В конце концов она решила, что с синим лаком на ногтях выглядит лет на пятнадцать, и стерла его жидкостью для снятия лака.
Потом она лениво побрела к Гробику, смутно надеясь, что там могло заваляться еще что-то из вещей Майка Страуда, светловолосого оператора в очках. Она не нашла ничего, кроме выстроившихся вдоль стен штабелей обычных дешевых чемоданов и древних пылесосов.
Я же обещала себе, что посмотрю кассету при свете дня, подумала она. Можно сделать это сейчас. Будет ли фильм другим? В конце концов, он, кажется, никогда не бывает одним и тем же дважды. Как будто кто-то тайком выкрадывает пленку из ее номера, чтобы еще что-то подмонтировать и вырезать предыдущие сцены.
Вместо этого она бездумно прошла в общий бар. В это время дня здесь подавали кофе и сандвичи — в основном пожилым покупателям из окрестных магазинов.
Не найдя в себе сил устроиться здесь с журналом и чашкой кофе, как она иногда делала, Бернис вернулась в вестибюль, где некоторое время постояла перед дверью в подвал — как ребенок во все глаза смотрит на яркие ягодки на кусте. И как ребенку, которому хочется съесть яркую красную ягодку, ей хотелось спуститься в это подземелье. Но от двери в подвал исходили те же сигналы опасности, как от красных — скорее всего ядовитых — ягод на декоративных кустах. И эти сигналы были так явны! Бернис чувствовала, как они холодными волнами докатываются до нее.
Бернис посмотрела на часы над стойкой портье. Половина одиннадцатого.
Она уже решила довериться доктору Леппингтону. Теперь ей отчаянно хотелось поведать ему о том, что пришлось ей пережить в этой гостинице. При первой же возможности она предложит посмотреть эту пленку вместе с ней.
Бернис бездумно пересекла вестибюль, остановилась на ступенях у входа и стала всматриваться в холмы, представляя себе, как среагирует доктор, увидев, как молодого человека в очках утаскивают из номера.
Порыв ветра погнал по рыночной площади газетные листы. Вздрогнув, Бернис вернулась в гостиницу.
Потом она лениво побрела к Гробику, смутно надеясь, что там могло заваляться еще что-то из вещей Майка Страуда, светловолосого оператора в очках. Она не нашла ничего, кроме выстроившихся вдоль стен штабелей обычных дешевых чемоданов и древних пылесосов.
Я же обещала себе, что посмотрю кассету при свете дня, подумала она. Можно сделать это сейчас. Будет ли фильм другим? В конце концов, он, кажется, никогда не бывает одним и тем же дважды. Как будто кто-то тайком выкрадывает пленку из ее номера, чтобы еще что-то подмонтировать и вырезать предыдущие сцены.
Вместо этого она бездумно прошла в общий бар. В это время дня здесь подавали кофе и сандвичи — в основном пожилым покупателям из окрестных магазинов.
Не найдя в себе сил устроиться здесь с журналом и чашкой кофе, как она иногда делала, Бернис вернулась в вестибюль, где некоторое время постояла перед дверью в подвал — как ребенок во все глаза смотрит на яркие ягодки на кусте. И как ребенку, которому хочется съесть яркую красную ягодку, ей хотелось спуститься в это подземелье. Но от двери в подвал исходили те же сигналы опасности, как от красных — скорее всего ядовитых — ягод на декоративных кустах. И эти сигналы были так явны! Бернис чувствовала, как они холодными волнами докатываются до нее.
Бернис посмотрела на часы над стойкой портье. Половина одиннадцатого.
Она уже решила довериться доктору Леппингтону. Теперь ей отчаянно хотелось поведать ему о том, что пришлось ей пережить в этой гостинице. При первой же возможности она предложит посмотреть эту пленку вместе с ней.
Бернис бездумно пересекла вестибюль, остановилась на ступенях у входа и стала всматриваться в холмы, представляя себе, как среагирует доктор, увидев, как молодого человека в очках утаскивают из номера.
Порыв ветра погнал по рыночной площади газетные листы. Вздрогнув, Бернис вернулась в гостиницу.
2
К тому времени, когда Дэвид добрался до дома дяди, пошел дождь. Впрочем, он не столько шел, сколько летел почти горизонтально, подгоняемый резким ветром, залетевшим в долину. Капли дождя ударялись о его пальто, как пули.
Стоило ему увидеть трехэтажное здание, как по его спине пробежал холодок узнавания. Подобно большинству старых усадьб в этих местах, дом был сложен из камня и крыт красной и оранжевой черепицей. Но этот напоминал скорее крепость. Дом и сад окружала стена, настолько высокая, что он, пожалуй, не смог бы дотянуться до ее верха кончиками пальцев.
Он толкнул тяжелые кованые ворота (как раз такие, чтобы не впускать чужих, подумал он, или держать взаперти помешавшегося родственника) и оказался в аккуратном салу. Розовые кусты были подрезаны почти у самой земли; дюжина яблонь беспокойно качалась на ветру, будто им не терпелось отвести душу, поделившись какими-то тайнами.
За домом круто вверх, будто утес, поднимался холм. Его вершину окутывала темная грозовая туча. Шагая по дорожке, Дэвид заметил, что вдоль одной из стен дома бежит бурный поток. Очевидно, ручей некогда приводил в движение мельницу, от которой и получила свое название усадьба. Впрочем, от самой мельницы сейчас не осталось и следа.
Дождь припустил сильнее, капли жалили, падая на голую кожу.
Стоило ему увидеть трехэтажное здание, как по его спине пробежал холодок узнавания. Подобно большинству старых усадьб в этих местах, дом был сложен из камня и крыт красной и оранжевой черепицей. Но этот напоминал скорее крепость. Дом и сад окружала стена, настолько высокая, что он, пожалуй, не смог бы дотянуться до ее верха кончиками пальцев.
Он толкнул тяжелые кованые ворота (как раз такие, чтобы не впускать чужих, подумал он, или держать взаперти помешавшегося родственника) и оказался в аккуратном салу. Розовые кусты были подрезаны почти у самой земли; дюжина яблонь беспокойно качалась на ветру, будто им не терпелось отвести душу, поделившись какими-то тайнами.
За домом круто вверх, будто утес, поднимался холм. Его вершину окутывала темная грозовая туча. Шагая по дорожке, Дэвид заметил, что вдоль одной из стен дома бежит бурный поток. Очевидно, ручей некогда приводил в движение мельницу, от которой и получила свое название усадьба. Впрочем, от самой мельницы сейчас не осталось и следа.
Дождь припустил сильнее, капли жалили, падая на голую кожу.