Страница:
Полковник Рождественский шел к лифтам, размышляя о задаче, поставленной председателем, однако по его лицу нельзя было ничего прочесть. Нажав кнопку, он подождал сорок секунд, и двери лифта открылись.
— В подвал, — распорядился Рождественский.
Каждым лифтом управлял лифтер. Кабина лифта представляла собой слишком соблазнительное место для устройства тайника, чтобы ее можно было оставлять без присмотра. В дополнение лифтеры были специально обучены следить за тем, чтобы никто никому ничего скрытно не передавал. В этом здании не доверяли никому. Оно хранило в себе слишком много секретов. Если во всем Советском Союзе и было какое-то место, куда противник хотел бы внедрить своего агента, так это сюда, поэтому все вели друг с другом какую-то зловещую игру в подозрительность, присматриваясь, прислушиваясь, пытаясь в каждом слове найти какой-то скрытый контекст. Разумеется, здесь, как и везде, люди заводили друзей. Они болтали с ними о женах и детях, о спорте и о погоде, советовались, покупать ли машину или дачу, если это были счастливчики, поднявшиеся на вершину служебной лестницы. Но никто и никогда не говорил о работе, кроме как со своими непосредственными коллегами, да и то только в специальных помещениях, предназначенных для подобных целей. Рождественскому даже в голову не приходило, что подобные режимные ограничения существенно снижали производительность труда и затрудняли эффективную деятельность ведомства. Осмотрительность, граничащая с тотальной подозрительностью, являлась составной частью религии, которую исповедовали в Комитете государственной безопасности.
Для того, чтобы попасть в центр связи, надо было пройти через особый контрольно-пропускной пункт. Взглянув на фотографию на пропуске, дежурный прапорщик молча махнул рукой, пропуская Рождественского.
Разумеется, полковнику уже приходилось бывать здесь достаточно часто, чтобы его знали в лицо все старшие операторы, и он, в свою очередь, знал их. Столы были расставлены так, чтобы между ними оставалось свободное пространство, и шум работающих телетайпов не позволял даже самому чувствительному слуху разобрать на расстоянии трех — четырех метров слова, произнесенные нормальным голосом. Это обстоятельство, как и практически все остальное в обустройстве центра связи, стало следствием многолетнего совершенствования мер безопасности, которые к настоящему времени приблизились к абсолютному идеалу. Правда, это не мешало специалистам с третьего этажа хмуро бродить по центру, выискивая малейшие погрешности.
Рождественский подошел к столу дежурного офицера центра связи.
— Доброе утро, Олег Иванович, — поздоровался он.
Оторвавшись от бумаг, Зайцев посмотрел на посетителя, уже пятого — хотя рабочий день еще только начался — пятого человека, отвлекавшего его от работы.
— Здравия желаю, товарищ полковник. Чем могу вам помочь? — вежливо поинтересовался он, обращаясь к старшему по званию.
— Специальное сообщение нашей разведке в Риме, лично резиденту. Полагаю, в данном случае надо будет воспользоваться одноразовым шифровальным блокнотом. И мне бы хотелось, чтобы вы лично занялись этим.
«А не поручали это шифровальщику,» — не стал добавлять Рождественский. Это достаточно неожиданное отступление от правил сразу же пробудило у Зайцева любопытство. Ему самому в любом случае придется ознакомиться с текстом. Но отстранение шифровальщика уменьшало вдвое число тех, кто прочтет конкретно это сообщение.
— Хорошо. — Майор Зайцев взял бланк формуляра и карандаш. — Диктуйте.
— Совершенно секретно. Срочно. Особая важность. Рим, резиденту полковнику Руслану Борисовичу Годеренко. Текст сообщения: Оцените возможности получения физического доступа к папе римскому и немедленно доложите. Подпись: Москва, центральное управление, председатель комитета. Это все.
— Все? — удивленно переспросил Зайцев. — А если полковник Годеренко захочет уточнить, что именно имеется в виду? Формулировка очень туманная.
— Руслан Борисович поймет все правильно, — заверил его Рождественский.
Он понимал, что Зайцев задал вопрос не из праздного любопытства. Использование одноразовых шифровальных блокнотов представляло достаточно сложную процедуру, поэтому сообщения, кодирующиеся таким способом, должны были быть сформулированы четко и подробно, чтобы исключить последующий обмен вопросами и уточнениями, которые могли бы скомпрометировать закрытый канал связи. Данное сообщение будет передано по телексу и противник однозначно его перехватит. По формату сообщения можно будет определить, что оно было закодировано с использованием одноразового шифровального блокнота и, следовательно, содержит какую-то важную информацию. А значит, над ним начнут биться американские и английские дешифровальщики, а этих мастеров своего дела следует опасаться. Проклятие, западные разведслужбы работают в тесном взаимодействии.
— Как прикажете, товарищ полковник. Сообщение будет отправлено через час. — Зайцев сверился с настенными часами, убеждаясь, что у него хватит времени. — Оно будет лежать на столе полковника Годеренко, когда тот придет на работу.
«Руслану потребуется минут двадцать на то, чтобы его расшифровать, — прикинул Рождественский. — Запросит ли он уточнений, как предположил Зайцев? Вероятно. Годеренко — человек осторожный, дотошный, у него тонкое политическое чутье. Даже несмотря на то, что под приказом стоит подпись Андропова, Руслан Борисович обязательно захочет выяснить, в чем дело.»
— Если придет ответ, сообщите мне сразу же, как только он будет расшифрован.
— Связь по данному вопросу осуществлять через вас? — спросил Зайцев, проверяя, что все понял правильно.
В конце концов, под сообщением, продиктованным полковником Рождественским, стояла подпись председателя КГБ.
— Совершенно верно, товарищ майор.
Кивнув, Зайцев протянул Рождественскому бланк формуляра сообщения, чтобы тот его заполнил и поставил свою подпись. В КГБ каждый шаг оставлял бумажный след. Получив обратно формуляр, Зайцев его проверил. Текст сообщения, отправитель, адресат, метод шифрования, исполнитель… да, все на месте, все графы заполнены, подпись есть. Майор поднял взгляд.
— Товарищ полковник, я немедленно займусь зашифрованием. Я свяжусь с вами, чтобы уточнить точное время передачи сообщения. — Кроме того, надо будет отправить копию текста в архив. Сделав последние отметки, Зайцев протянул полковнику написанный под копирку второй экземпляр. — Вот идентификационный код. Он также будет использоваться для ссылок до тех пор, пока вы не захотите его изменить.
— Благодарю вас, товарищ майор.
Полковник Рождественский вышел.
Олег Иванович снова взглянул на часы. Римское время отстает от московского на три часа. Десять — пятнадцать минут уйдет у резидента на расшифровку сообщения — Зайцев знал, как медленно ковыряются с шифровальными блокнотами оперативники, — еще какое-то время понадобится ему для того, чтобы осмыслить приказ, а что потом?… Зайцев мысленно заключил пари сам с собой. Римский резидент пришлет запрос с требованием разъяснений. Это ясно, как белый свет. Майор уже несколько лет занимался отправкой и приемом сообщений. Годеренко — человек осторожный, он любит, чтобы все было разложено по полочкам. Поэтому Зайцев оставил шифровальный блокнот в столе, чтобы быть готовым принять ответ. Он подсчитал: в сообщении было 246 символов, включая знаки препинания и пробелы. Жаль, что нельзя повозиться с ним, воспользовавшись одним из новеньких американских компьютеров, с которыми играются наверху. Однако нет смысла сожалеть о невозможном. Достав из ящика стола формуляр шифровальных блокнотов, Зайцев записал в него номер блокнота, в чем не было никакой необходимости, и направился в противоположный конец комнаты. Он и так знал на память номера почти всех блокнотов — наверное, это было следствие увлечения шахматами.
— Блокнот номер сто пятнадцать восемьсот девяносто, — сообщил Зайцев сотруднику, отгороженному толстым пуленепробиваемым стеклом, и протянул ему листок бумаги с цифрами.
Сотрудник, пожилой мужчина пятидесяти семи лет, как и почти все из тех, кто работал здесь, сделал несколько шагов до металлического стеллажа и нашел нужный блокнот. Блокнот представлял из себя скоросшиватель размером десять на двадцать пять сантиметров с вставленными перфорированными листами бумаги, количеством сотен пять, а то и больше. Текущая страница была отмечена закладкой.
Листы блокнота напоминали страницы обычного телефонного справочника, но только при ближайшем рассмотрении выяснялось, что буквы не образуют слов ни на одном известном языке, если только не чисто случайно. В среднем таких на странице встречалось два-три. На самой окраине Москвы, у Московской кольцевой автомобильной дороги, находилось здание того самого управления, к которому относился майор Зайцев, — Восьмого главного управления КГБ, отвечавшего за создание своих шифров и вскрытие чужих. На крыше здания была установлена очень чувствительная антенна, подключенная к телетайпной машине. Установленный между антенной и телетайпом приемник ловил случайный электромагнитный шум атмосферы и преобразовывал эти «сигналы» в точки и тире азбуки Морзе, которые прилежно распечатывал подключенный телетайп. Причем подобных машин было несколько, и они были перекрестно подключены друг к другу, и в результате случайный атмосферный шум, многократно накладываясь на себя, превращался в абсолютно бессмысленную белиберду. Именно на основе этой белиберды и изготавливались одноразовые шифровальные блокноты. Считалось, что последовательность знаков в них является совершенно случайной, посредством любых математических формул ее нельзя описать и, следовательно, дешифровать. Одноразовые шифровальные блокноты во всем мире считались самым надежным средством закрытия информации. Это было очень важно, поскольку американцы являлись общепризнанными мировыми лидерами в криптографии. Операция «Венона», осуществленная специалистами АНБ, позволила вскрыть советские шифры конца сороковых — начала пятидесятых годов, от чего до сих пор не могло до конца опомниться Восьмое управление. Однако самые надежные одноразовые блокноты были очень сложными и неудобными в использовании, даже в опытных руках майора Зайцева. Но тут уж ничего не попишешь. Сам Андропов пожелал узнать, как получить физический доступ к папе римскому.
И только сейчас до Зайцева дошло: получить физический доступ к папе? Зачем это может кому бы то ни было понадобиться? Уж конечно же, у Юрия Владимировича нет ни малейшего желания исповедоваться.
Что означает этот загадочный приказ, который ему необходимо передать?
Полковник Годеренко, резидент КГБ в Риме, очень опытный оперативный работник; в развернутой им агентурной сети работают итальянцы и граждане других государств. Годеренко передает в Москву информацию самого различного плана, как имеющую бесспорную ценность, так и просто любопытную, хотя последнюю потенциально можно использовать для компрометации влиятельных персон, падких на пагубные пристрастия. Интересно, этому пороку подвержены исключительно сильные мира сего, или же просто высокое положение дает им возможность предаваться таким развлечениям, о которых мечтают все, но позволить себе могут лишь немногие? Каким бы ни был ответ на этот вопрос, Рим — самый подходящий город для того, чтобы выяснить это. «Город цезарей, — подумал Зайцев, — иначе и быть не может.» Ему вспомнились книги по истории и географии, посвященные Риму и его эпохе, которые ему довелось прочесть, — в Советском Союзе и классическая история сопровождалась политическими комментариями, правда, в незначительном объеме. Политическая составляющая добавлялась ко всем аспектам жизни, и для людей мыслящих это было самым тяжелым испытанием, с которым многие не справлялись и искали спасения в пьянстве — что в СССР, конечно, едва ли можно было считать чем-то из ряда вон выходящим.
Ну да ладно, пора возвращаться к работе. Зайцев достал из верхнего ящика шифровальный циферблат. Внешне он чем-то напоминал наборный диск обычного телефона — колесо с отверстиями устанавливалось на букве, подлежащей зашифрованию, после чего поворачивалось так, чтобы совместиться с очередной буквой из шифровального блокнота. Сейчас Зайцев начал работать с двенадцатой строчки на 284-й странице. Эта ссылка будет указана в первой строчке сообщения, чтобы адресат на приемном конце понял, как из полученной по каналу связи галиматьи получить осмысленный текст.
Работа была очень трудоемкая, даже несмотря на наличие шифровального циферблата. Зайцеву приходилось выбирать очередную букву открытого текста, написанного на бланке формуляра, затем отыскивать соответствующую букву на отпечатанной странице шифровального блокнота, настраивать циферблат, после чего записывать результат. Он вынужден был каждый раз откладывать карандаш, крутить диск, снова брать в руку карандаш, проверять результат — в данном случае, дважды, — и начинать все сначала. (Шифровальщики, которые больше ничем не занимались, работали двумя руками, но Зайцеву так и не удалось освоить это искусство.) Занятие это было архинудным, едва ли подходящим для человека, окончившего механико-математический факультет московского университета. «Все равно, что проверять диктанты в начальной школе,» — мысленно проворчал Зайцев. У него ушло больше шести минут на то, чтобы зашифровать такое короткое сообщение. Он справился бы с работой быстрее, если бы ему разрешили воспользоваться помощью второго шифровальщика, однако это явилось бы нарушением правил, а правила были несокрушимо твердыми.
Затем, когда все было закончено, Зайцев вынужден был повторить весь процесс от начала и до конца, проверяя, что он не допустил ни одной ошибки, потому что любая ошибка приведет к неисправимому сбою на приемном конце. Если это все-таки произойдет, Олег Иванович с чистым сердцем свалит всю вину на оператора телетайпа — как, впрочем, поступал не он один. Еще четыре с половиной минуты упорного труда убедили Зайцева в том, что ни одной ошибки не сделано. Хорошо.
Поднявшись из-за стола, Зайцев направился в противоположный угол комнаты и через дверь попал в передающий центр. Стоящий там шум любого нормального человека мог свести с ума. Все телетайпы были очень старые — если честно, один из них был еще вывезен после войны из Германии; их грохот напоминал треск пулеметов, но только без бухания взорвавшихся пороховых зарядов. Перед каждым аппаратом сидел машинист-наборщик в форме — одни мужчины, сидящие прямо, словно изваяния, руки словно прикреплены к клавиатуре. Все были в изолирующих наушниках, чтобы оглушительный шум не свел их в психиатрическую лечебницу. Зайцев протянул зашифрованное сообщение старшему смены; тот, не сказав ни слова, — он тоже был в наушниках, — отнес листок к крайнему левому наборщику в последнем ряду и закрепил его на вертикальном пюпитре за клавиатурой. В верхней части листа был обозначен идентификационный код адресата. Наборщик набрал нужный номер и дождался пронзительного звонка телетайпа на противоположном конце — этот сигнал был рассчитан на то, чтобы проникать сквозь наушники, и все же он дополнительно сопровождался желтой лампочкой, вспыхнувшей на аппарате. После этого машинист стал набирать бессмысленный текст.
Зайцеву никак не удавалось понять, как наборщикам удается не сходить с ума. Человеческий рассудок стремится к четкому рисунку и здравому смыслу, но для того, чтобы набрать что-нибудь вроде «ЬКЯЛННЕТПТН», требовалось механическое внимание к мельчайшим подробностям и полное отрицание всего человеческого. Зайцев от кого-то слышал, что все наборщики великолепно играют на фортепиано, но он был уверен, что этого не может быть. Даже в самом диссонирующем музыкальном произведении обязательно присутствует хоть какая-то объединяющая гармония. Однако в тарабарской грамоте, полученной с помощью одноразовых шифровальных блокнотов, отсутствовало и это.
Через несколько мгновений наборщик оторвался от листа:
— Передача закончена, товарищ майор.
Кивнув, Зайцев вернулся к столу старшего смены.
— Если поступит любая информация с этим идентификационным номером, немедленно поставьте меня в известность.
— Слушаюсь, товарищ майор, — подтвердил старший смены, делая отметку в списке первоочередных дел.
Покончив с этим, Зайцев направился к своему столу, на котором громоздилась высокая гора документов, работа с которыми — занятие лишь немногим менее тупое, чем набор бессмысленных текстов, которым занимались роботы в соседнем зале.
Будильник запищал в пятнадцать минут шестого. Просыпаться в такое время человеку цивилизованному просто неприлично. Райан напомнил себе, что дома всего четверть первого ночи. Однако эта мысль не принесла облегчения. Сбросив с кровати одеяло, он встал и побрел в ванную. Им до сих пор еще надо привыкать и привыкать к новому дому. Бачок в туалете смывал так же, как дома, но вот раковина… «Какого черта, — недоумевал Райан, — вам нужно два крана, чтобы наполнять раковину водой, один для холодной, и один для горячей?» В Америке можно было просто подставить руки под струю воды, черт побери, но здесь приходилось сначала смешивать воду в раковине, а это существенно замедляло процесс умывания. Очень трудно было заставить себя начинать утро с того, чтобы посмотреть на свое отражение в зеркале. «Неужели я действительно выгляжу так погано?» — неизменно гадал Райан, возвращаясь из ванной в спальню, чтобы похлопать жену по плечу.
— Уже пора, дорогая.
Чисто женское недовольное ворчание.
— Да, знаю.
— Мне принести малыша Джека?
— Нет, пусть еще поспит, — отговорила его Кэти.
Вчера вечером этот молодой человек никак не желал угомониться и лечь спать. Так что сейчас, разумеется, у него не будет ни малейшего желания просыпаться.
— Как скажешь.
Джек направился на кухню. Для того, чтобы приготовить кофе, требовалось лишь нажать кнопку кофеварки, и с этой задачей Райан мог справиться самостоятельно. Как раз перед тем, как лететь в Великобританию, он познакомился с исполнительным директором одной молодой, но перспективной американской компании. Компания занималась продажей элитных сортов кофе, а поскольку Джек считал себя кофейным гурманом, он инвестировал в компанию сто тысяч долларов и купил себе кое-что из ее продукции. Никто не спорит, Англия — хорошая страна, но это не то место, куда следует приезжать истинным ценителям кофе. Хорошо хоть настоящий американский «Максвелл хауз» можно будет покупать на американской авиабазе; кроме того, надо будет договориться с этой новой компанией — кстати, называлась она «Старбакс», — чтобы ему прислали что-нибудь получше.
Райан мысленно взял это на заметку. Затем ему захотелось узнать, чем собирается кормить его за завтраком Кэти. И что с того, что она высококлассный хирург-офтальмолог, — Кэти считала кухню своей вотчиной. Мужу дозволялось лишь резать бутерброды и смешивать коктейли, но и только. Впрочем, это полностью устраивало Джека, для которого духовка была неизведанной землей. Плита в доме была газовая, как и у его матери, но только производства другой фирмы. Райан поковылял к входной двери, надеясь найти свежую газету.
Газета уже лежала в ящике. Райан подписался на «Таймс», в дополнение к которой покупал на вокзале в Лондоне «Интернешнал геральд трибюн». Затем он включил телевизор. Примечательно, что в пригороде, где они поселились, уже была развернута пробная система кабельного телевидения, и — о чудо! — в числе каналов была и новая американская служба новостей Си-эн-эн. Значит, Англия все же потихоньку становится цивилизованной страной. Райан как раз успел на спортивный выпуск и узнал результаты бейсбольных матчей. Вчера вечером «Ориолс» одержал верх над Кливлендом 5-4, уложившись в основное время. Сейчас игроки наверняка лежали в кровати, отсыпаясь после пива, выпитого после игры в баре гостиницы. Как отрадно это сознавать! Им предстоит давить подушку по меньшей мере еще восемь часов. В начале очередного часа ночная бригада Си-эн-эн в Атланте подвела итог событиям истекшего дня. Ничего примечательного. Состояние экономики по-прежнему оставалось нестабильным. Индекс Доу-Джонса уже некоторое время устойчиво полз вверх, однако уровень безработицы, как всегда, плелся сзади с большим отставанием, и то же самое можно было сказать про голоса избирателей из числа людей труда. Что ж, это побочные следствия демократии. Райану пришлось напомнить себе, что его взгляды на экономику, вероятно, отличались от взглядов тех, кто плавил сталь и собирал «Крайслеры». Отец Джека состоял членом профсоюза; правда, надо уточнить, что он был лейтенантом полиции и относился скорее к управляющему звену, чем к рабочему классу. Райан-старший на всех выборах неизменно голосовал за демократов. Сам Джек не был зарегистрирован ни в какой партии, так как предпочитал оставаться независимым. По крайней мере, это позволяло существенно уменьшить количество мусора, которое приходило по почте; и, к тому же, кому какое дело до результатов предварительных выборов30?
— Доброе утро, Джек, — сказала Кэти, входя на кухню.
На ней был розовый халат, весьма поношенный, что было удивительно, поскольку Кэти всегда очень придирчиво следила за своей одеждой. Райан не спрашивал, но, наверное, с этим халатом у нее были связаны какие-то приятные воспоминания.
— Привет, крошка. — Поднявшись из-за стола, Джек встретил жену первым поцелуем за день, который сопровождался довольно вялыми объятиями. — Газету?
— Нет, я лучше оставлю ее на поезд.
Открыв холодильник, Кэти начала что-то из него доставать. Джек отвернулся.
— Ты сегодня утром пьешь кофе?
— Конечно. У меня не запланировано на сегодня никаких операций.
Если бы бы Кэти предстояли операции, она воздержалась бы от кофе, чтобы кофеин не вызвал даже малейшую дрожь в руках. Когда ковыряешься в глазном яблоке, подобное недопустимо. Нет, сегодняшний день будет посвящен знакомству с профессором Бирдом. Берни Кац хорошо знал профессора и считал его своим другом, что говорило о многом. Кроме того, Кэти — великолепный глазной хирург, поэтому у нее не должно было быть никаких причин беспокоиться по поводу перехода в новую клинику под начало нового директора. И все же, с чисто человеческой точки зрения, такие переживания были вполне объяснимы, хотя Кэти и старалась изо всех сил не подавать виду.
— Как ты смотришь на яичницу с беконом? — спросила она.
— Разве мне позволяется отравлять организм холестерином? — удивленно спросил муж.
— Один раз в неделю, — величественным тоном ответила доктор Райан.
Так, понятно: завтра утром Кэти будет кормить его овсянкой.
— С превеликим удовольствием, малыш, — обрадованно произнес Райан.
— Я знаю, что на работе ты все равно набьешь желудок всякой гадостью.
— Moi?31
— Да, наверняка это будут круассаны со сливочным маслом. Кстати, ты знаешь, что в круассанах и так полно масла?
— Хлеб без масла — все равно что душ без мыла.
— Это ты мне расскажешь после того, как с тобой случится первый сердечный приступ.
— Во время последнего медицинского обследования содержание холестерина у меня было… каким?
— Сто пятьдесят два, — недовольно зевнула Кэти.
— Но ведь это очень неплохо? — продолжал настаивать ее муж.
— Терпимо, — согласилась она.
Однако у нее самой содержание холестерина было всего сто сорок шесть миллиграммов на моль.
— Спасибо, дорогая, — поблагодарил жену Райан, открывая «Таймс» на страничке редакционной почты. Письма редактору были просто обхохочешься, и качество языка на протяжении всей газеты значительно превосходило то, что можно найти в американской прессе. «Что ж, надо быть справедливым, — рассудил Райан, — в конце концов, именно здесь и родился английский язык.» Изящное построение фраз временами граничило с поэзией, и порой его грубый американский взгляд не мог распознать всех нюансов стиля. Впрочем, будем надеяться, со временем это обязательно придет.
Вскоре кухня наполнилась знакомыми звуками и аппетитным ароматом жареного бекона. Кофе — с молоком, а не со сливками, — оказался весьма приличным, и новости были не из тех, которые способны омрачить завтрак. В целом все было не так уж и плохо, если не считать только этот жуткий ранний час, хотя и тут худшее уже осталось позади.
— Кэти!
— Да, Джек?
— Я тебе уже говорил, что люблю тебя?
Она нарочито подчеркнуто взглянула на часы.
— Ты немного запоздал, но я спишу это на ранний час.
— Дорогая, что тебе предстоит сегодня на работе?
— В подвал, — распорядился Рождественский.
Каждым лифтом управлял лифтер. Кабина лифта представляла собой слишком соблазнительное место для устройства тайника, чтобы ее можно было оставлять без присмотра. В дополнение лифтеры были специально обучены следить за тем, чтобы никто никому ничего скрытно не передавал. В этом здании не доверяли никому. Оно хранило в себе слишком много секретов. Если во всем Советском Союзе и было какое-то место, куда противник хотел бы внедрить своего агента, так это сюда, поэтому все вели друг с другом какую-то зловещую игру в подозрительность, присматриваясь, прислушиваясь, пытаясь в каждом слове найти какой-то скрытый контекст. Разумеется, здесь, как и везде, люди заводили друзей. Они болтали с ними о женах и детях, о спорте и о погоде, советовались, покупать ли машину или дачу, если это были счастливчики, поднявшиеся на вершину служебной лестницы. Но никто и никогда не говорил о работе, кроме как со своими непосредственными коллегами, да и то только в специальных помещениях, предназначенных для подобных целей. Рождественскому даже в голову не приходило, что подобные режимные ограничения существенно снижали производительность труда и затрудняли эффективную деятельность ведомства. Осмотрительность, граничащая с тотальной подозрительностью, являлась составной частью религии, которую исповедовали в Комитете государственной безопасности.
Для того, чтобы попасть в центр связи, надо было пройти через особый контрольно-пропускной пункт. Взглянув на фотографию на пропуске, дежурный прапорщик молча махнул рукой, пропуская Рождественского.
Разумеется, полковнику уже приходилось бывать здесь достаточно часто, чтобы его знали в лицо все старшие операторы, и он, в свою очередь, знал их. Столы были расставлены так, чтобы между ними оставалось свободное пространство, и шум работающих телетайпов не позволял даже самому чувствительному слуху разобрать на расстоянии трех — четырех метров слова, произнесенные нормальным голосом. Это обстоятельство, как и практически все остальное в обустройстве центра связи, стало следствием многолетнего совершенствования мер безопасности, которые к настоящему времени приблизились к абсолютному идеалу. Правда, это не мешало специалистам с третьего этажа хмуро бродить по центру, выискивая малейшие погрешности.
Рождественский подошел к столу дежурного офицера центра связи.
— Доброе утро, Олег Иванович, — поздоровался он.
Оторвавшись от бумаг, Зайцев посмотрел на посетителя, уже пятого — хотя рабочий день еще только начался — пятого человека, отвлекавшего его от работы.
— Здравия желаю, товарищ полковник. Чем могу вам помочь? — вежливо поинтересовался он, обращаясь к старшему по званию.
— Специальное сообщение нашей разведке в Риме, лично резиденту. Полагаю, в данном случае надо будет воспользоваться одноразовым шифровальным блокнотом. И мне бы хотелось, чтобы вы лично занялись этим.
«А не поручали это шифровальщику,» — не стал добавлять Рождественский. Это достаточно неожиданное отступление от правил сразу же пробудило у Зайцева любопытство. Ему самому в любом случае придется ознакомиться с текстом. Но отстранение шифровальщика уменьшало вдвое число тех, кто прочтет конкретно это сообщение.
— Хорошо. — Майор Зайцев взял бланк формуляра и карандаш. — Диктуйте.
— Совершенно секретно. Срочно. Особая важность. Рим, резиденту полковнику Руслану Борисовичу Годеренко. Текст сообщения: Оцените возможности получения физического доступа к папе римскому и немедленно доложите. Подпись: Москва, центральное управление, председатель комитета. Это все.
— Все? — удивленно переспросил Зайцев. — А если полковник Годеренко захочет уточнить, что именно имеется в виду? Формулировка очень туманная.
— Руслан Борисович поймет все правильно, — заверил его Рождественский.
Он понимал, что Зайцев задал вопрос не из праздного любопытства. Использование одноразовых шифровальных блокнотов представляло достаточно сложную процедуру, поэтому сообщения, кодирующиеся таким способом, должны были быть сформулированы четко и подробно, чтобы исключить последующий обмен вопросами и уточнениями, которые могли бы скомпрометировать закрытый канал связи. Данное сообщение будет передано по телексу и противник однозначно его перехватит. По формату сообщения можно будет определить, что оно было закодировано с использованием одноразового шифровального блокнота и, следовательно, содержит какую-то важную информацию. А значит, над ним начнут биться американские и английские дешифровальщики, а этих мастеров своего дела следует опасаться. Проклятие, западные разведслужбы работают в тесном взаимодействии.
— Как прикажете, товарищ полковник. Сообщение будет отправлено через час. — Зайцев сверился с настенными часами, убеждаясь, что у него хватит времени. — Оно будет лежать на столе полковника Годеренко, когда тот придет на работу.
«Руслану потребуется минут двадцать на то, чтобы его расшифровать, — прикинул Рождественский. — Запросит ли он уточнений, как предположил Зайцев? Вероятно. Годеренко — человек осторожный, дотошный, у него тонкое политическое чутье. Даже несмотря на то, что под приказом стоит подпись Андропова, Руслан Борисович обязательно захочет выяснить, в чем дело.»
— Если придет ответ, сообщите мне сразу же, как только он будет расшифрован.
— Связь по данному вопросу осуществлять через вас? — спросил Зайцев, проверяя, что все понял правильно.
В конце концов, под сообщением, продиктованным полковником Рождественским, стояла подпись председателя КГБ.
— Совершенно верно, товарищ майор.
Кивнув, Зайцев протянул Рождественскому бланк формуляра сообщения, чтобы тот его заполнил и поставил свою подпись. В КГБ каждый шаг оставлял бумажный след. Получив обратно формуляр, Зайцев его проверил. Текст сообщения, отправитель, адресат, метод шифрования, исполнитель… да, все на месте, все графы заполнены, подпись есть. Майор поднял взгляд.
— Товарищ полковник, я немедленно займусь зашифрованием. Я свяжусь с вами, чтобы уточнить точное время передачи сообщения. — Кроме того, надо будет отправить копию текста в архив. Сделав последние отметки, Зайцев протянул полковнику написанный под копирку второй экземпляр. — Вот идентификационный код. Он также будет использоваться для ссылок до тех пор, пока вы не захотите его изменить.
— Благодарю вас, товарищ майор.
Полковник Рождественский вышел.
Олег Иванович снова взглянул на часы. Римское время отстает от московского на три часа. Десять — пятнадцать минут уйдет у резидента на расшифровку сообщения — Зайцев знал, как медленно ковыряются с шифровальными блокнотами оперативники, — еще какое-то время понадобится ему для того, чтобы осмыслить приказ, а что потом?… Зайцев мысленно заключил пари сам с собой. Римский резидент пришлет запрос с требованием разъяснений. Это ясно, как белый свет. Майор уже несколько лет занимался отправкой и приемом сообщений. Годеренко — человек осторожный, он любит, чтобы все было разложено по полочкам. Поэтому Зайцев оставил шифровальный блокнот в столе, чтобы быть готовым принять ответ. Он подсчитал: в сообщении было 246 символов, включая знаки препинания и пробелы. Жаль, что нельзя повозиться с ним, воспользовавшись одним из новеньких американских компьютеров, с которыми играются наверху. Однако нет смысла сожалеть о невозможном. Достав из ящика стола формуляр шифровальных блокнотов, Зайцев записал в него номер блокнота, в чем не было никакой необходимости, и направился в противоположный конец комнаты. Он и так знал на память номера почти всех блокнотов — наверное, это было следствие увлечения шахматами.
— Блокнот номер сто пятнадцать восемьсот девяносто, — сообщил Зайцев сотруднику, отгороженному толстым пуленепробиваемым стеклом, и протянул ему листок бумаги с цифрами.
Сотрудник, пожилой мужчина пятидесяти семи лет, как и почти все из тех, кто работал здесь, сделал несколько шагов до металлического стеллажа и нашел нужный блокнот. Блокнот представлял из себя скоросшиватель размером десять на двадцать пять сантиметров с вставленными перфорированными листами бумаги, количеством сотен пять, а то и больше. Текущая страница была отмечена закладкой.
Листы блокнота напоминали страницы обычного телефонного справочника, но только при ближайшем рассмотрении выяснялось, что буквы не образуют слов ни на одном известном языке, если только не чисто случайно. В среднем таких на странице встречалось два-три. На самой окраине Москвы, у Московской кольцевой автомобильной дороги, находилось здание того самого управления, к которому относился майор Зайцев, — Восьмого главного управления КГБ, отвечавшего за создание своих шифров и вскрытие чужих. На крыше здания была установлена очень чувствительная антенна, подключенная к телетайпной машине. Установленный между антенной и телетайпом приемник ловил случайный электромагнитный шум атмосферы и преобразовывал эти «сигналы» в точки и тире азбуки Морзе, которые прилежно распечатывал подключенный телетайп. Причем подобных машин было несколько, и они были перекрестно подключены друг к другу, и в результате случайный атмосферный шум, многократно накладываясь на себя, превращался в абсолютно бессмысленную белиберду. Именно на основе этой белиберды и изготавливались одноразовые шифровальные блокноты. Считалось, что последовательность знаков в них является совершенно случайной, посредством любых математических формул ее нельзя описать и, следовательно, дешифровать. Одноразовые шифровальные блокноты во всем мире считались самым надежным средством закрытия информации. Это было очень важно, поскольку американцы являлись общепризнанными мировыми лидерами в криптографии. Операция «Венона», осуществленная специалистами АНБ, позволила вскрыть советские шифры конца сороковых — начала пятидесятых годов, от чего до сих пор не могло до конца опомниться Восьмое управление. Однако самые надежные одноразовые блокноты были очень сложными и неудобными в использовании, даже в опытных руках майора Зайцева. Но тут уж ничего не попишешь. Сам Андропов пожелал узнать, как получить физический доступ к папе римскому.
И только сейчас до Зайцева дошло: получить физический доступ к папе? Зачем это может кому бы то ни было понадобиться? Уж конечно же, у Юрия Владимировича нет ни малейшего желания исповедоваться.
Что означает этот загадочный приказ, который ему необходимо передать?
Полковник Годеренко, резидент КГБ в Риме, очень опытный оперативный работник; в развернутой им агентурной сети работают итальянцы и граждане других государств. Годеренко передает в Москву информацию самого различного плана, как имеющую бесспорную ценность, так и просто любопытную, хотя последнюю потенциально можно использовать для компрометации влиятельных персон, падких на пагубные пристрастия. Интересно, этому пороку подвержены исключительно сильные мира сего, или же просто высокое положение дает им возможность предаваться таким развлечениям, о которых мечтают все, но позволить себе могут лишь немногие? Каким бы ни был ответ на этот вопрос, Рим — самый подходящий город для того, чтобы выяснить это. «Город цезарей, — подумал Зайцев, — иначе и быть не может.» Ему вспомнились книги по истории и географии, посвященные Риму и его эпохе, которые ему довелось прочесть, — в Советском Союзе и классическая история сопровождалась политическими комментариями, правда, в незначительном объеме. Политическая составляющая добавлялась ко всем аспектам жизни, и для людей мыслящих это было самым тяжелым испытанием, с которым многие не справлялись и искали спасения в пьянстве — что в СССР, конечно, едва ли можно было считать чем-то из ряда вон выходящим.
Ну да ладно, пора возвращаться к работе. Зайцев достал из верхнего ящика шифровальный циферблат. Внешне он чем-то напоминал наборный диск обычного телефона — колесо с отверстиями устанавливалось на букве, подлежащей зашифрованию, после чего поворачивалось так, чтобы совместиться с очередной буквой из шифровального блокнота. Сейчас Зайцев начал работать с двенадцатой строчки на 284-й странице. Эта ссылка будет указана в первой строчке сообщения, чтобы адресат на приемном конце понял, как из полученной по каналу связи галиматьи получить осмысленный текст.
Работа была очень трудоемкая, даже несмотря на наличие шифровального циферблата. Зайцеву приходилось выбирать очередную букву открытого текста, написанного на бланке формуляра, затем отыскивать соответствующую букву на отпечатанной странице шифровального блокнота, настраивать циферблат, после чего записывать результат. Он вынужден был каждый раз откладывать карандаш, крутить диск, снова брать в руку карандаш, проверять результат — в данном случае, дважды, — и начинать все сначала. (Шифровальщики, которые больше ничем не занимались, работали двумя руками, но Зайцеву так и не удалось освоить это искусство.) Занятие это было архинудным, едва ли подходящим для человека, окончившего механико-математический факультет московского университета. «Все равно, что проверять диктанты в начальной школе,» — мысленно проворчал Зайцев. У него ушло больше шести минут на то, чтобы зашифровать такое короткое сообщение. Он справился бы с работой быстрее, если бы ему разрешили воспользоваться помощью второго шифровальщика, однако это явилось бы нарушением правил, а правила были несокрушимо твердыми.
Затем, когда все было закончено, Зайцев вынужден был повторить весь процесс от начала и до конца, проверяя, что он не допустил ни одной ошибки, потому что любая ошибка приведет к неисправимому сбою на приемном конце. Если это все-таки произойдет, Олег Иванович с чистым сердцем свалит всю вину на оператора телетайпа — как, впрочем, поступал не он один. Еще четыре с половиной минуты упорного труда убедили Зайцева в том, что ни одной ошибки не сделано. Хорошо.
Поднявшись из-за стола, Зайцев направился в противоположный угол комнаты и через дверь попал в передающий центр. Стоящий там шум любого нормального человека мог свести с ума. Все телетайпы были очень старые — если честно, один из них был еще вывезен после войны из Германии; их грохот напоминал треск пулеметов, но только без бухания взорвавшихся пороховых зарядов. Перед каждым аппаратом сидел машинист-наборщик в форме — одни мужчины, сидящие прямо, словно изваяния, руки словно прикреплены к клавиатуре. Все были в изолирующих наушниках, чтобы оглушительный шум не свел их в психиатрическую лечебницу. Зайцев протянул зашифрованное сообщение старшему смены; тот, не сказав ни слова, — он тоже был в наушниках, — отнес листок к крайнему левому наборщику в последнем ряду и закрепил его на вертикальном пюпитре за клавиатурой. В верхней части листа был обозначен идентификационный код адресата. Наборщик набрал нужный номер и дождался пронзительного звонка телетайпа на противоположном конце — этот сигнал был рассчитан на то, чтобы проникать сквозь наушники, и все же он дополнительно сопровождался желтой лампочкой, вспыхнувшей на аппарате. После этого машинист стал набирать бессмысленный текст.
Зайцеву никак не удавалось понять, как наборщикам удается не сходить с ума. Человеческий рассудок стремится к четкому рисунку и здравому смыслу, но для того, чтобы набрать что-нибудь вроде «ЬКЯЛННЕТПТН», требовалось механическое внимание к мельчайшим подробностям и полное отрицание всего человеческого. Зайцев от кого-то слышал, что все наборщики великолепно играют на фортепиано, но он был уверен, что этого не может быть. Даже в самом диссонирующем музыкальном произведении обязательно присутствует хоть какая-то объединяющая гармония. Однако в тарабарской грамоте, полученной с помощью одноразовых шифровальных блокнотов, отсутствовало и это.
Через несколько мгновений наборщик оторвался от листа:
— Передача закончена, товарищ майор.
Кивнув, Зайцев вернулся к столу старшего смены.
— Если поступит любая информация с этим идентификационным номером, немедленно поставьте меня в известность.
— Слушаюсь, товарищ майор, — подтвердил старший смены, делая отметку в списке первоочередных дел.
Покончив с этим, Зайцев направился к своему столу, на котором громоздилась высокая гора документов, работа с которыми — занятие лишь немногим менее тупое, чем набор бессмысленных текстов, которым занимались роботы в соседнем зале.
Будильник запищал в пятнадцать минут шестого. Просыпаться в такое время человеку цивилизованному просто неприлично. Райан напомнил себе, что дома всего четверть первого ночи. Однако эта мысль не принесла облегчения. Сбросив с кровати одеяло, он встал и побрел в ванную. Им до сих пор еще надо привыкать и привыкать к новому дому. Бачок в туалете смывал так же, как дома, но вот раковина… «Какого черта, — недоумевал Райан, — вам нужно два крана, чтобы наполнять раковину водой, один для холодной, и один для горячей?» В Америке можно было просто подставить руки под струю воды, черт побери, но здесь приходилось сначала смешивать воду в раковине, а это существенно замедляло процесс умывания. Очень трудно было заставить себя начинать утро с того, чтобы посмотреть на свое отражение в зеркале. «Неужели я действительно выгляжу так погано?» — неизменно гадал Райан, возвращаясь из ванной в спальню, чтобы похлопать жену по плечу.
— Уже пора, дорогая.
Чисто женское недовольное ворчание.
— Да, знаю.
— Мне принести малыша Джека?
— Нет, пусть еще поспит, — отговорила его Кэти.
Вчера вечером этот молодой человек никак не желал угомониться и лечь спать. Так что сейчас, разумеется, у него не будет ни малейшего желания просыпаться.
— Как скажешь.
Джек направился на кухню. Для того, чтобы приготовить кофе, требовалось лишь нажать кнопку кофеварки, и с этой задачей Райан мог справиться самостоятельно. Как раз перед тем, как лететь в Великобританию, он познакомился с исполнительным директором одной молодой, но перспективной американской компании. Компания занималась продажей элитных сортов кофе, а поскольку Джек считал себя кофейным гурманом, он инвестировал в компанию сто тысяч долларов и купил себе кое-что из ее продукции. Никто не спорит, Англия — хорошая страна, но это не то место, куда следует приезжать истинным ценителям кофе. Хорошо хоть настоящий американский «Максвелл хауз» можно будет покупать на американской авиабазе; кроме того, надо будет договориться с этой новой компанией — кстати, называлась она «Старбакс», — чтобы ему прислали что-нибудь получше.
Райан мысленно взял это на заметку. Затем ему захотелось узнать, чем собирается кормить его за завтраком Кэти. И что с того, что она высококлассный хирург-офтальмолог, — Кэти считала кухню своей вотчиной. Мужу дозволялось лишь резать бутерброды и смешивать коктейли, но и только. Впрочем, это полностью устраивало Джека, для которого духовка была неизведанной землей. Плита в доме была газовая, как и у его матери, но только производства другой фирмы. Райан поковылял к входной двери, надеясь найти свежую газету.
Газета уже лежала в ящике. Райан подписался на «Таймс», в дополнение к которой покупал на вокзале в Лондоне «Интернешнал геральд трибюн». Затем он включил телевизор. Примечательно, что в пригороде, где они поселились, уже была развернута пробная система кабельного телевидения, и — о чудо! — в числе каналов была и новая американская служба новостей Си-эн-эн. Значит, Англия все же потихоньку становится цивилизованной страной. Райан как раз успел на спортивный выпуск и узнал результаты бейсбольных матчей. Вчера вечером «Ориолс» одержал верх над Кливлендом 5-4, уложившись в основное время. Сейчас игроки наверняка лежали в кровати, отсыпаясь после пива, выпитого после игры в баре гостиницы. Как отрадно это сознавать! Им предстоит давить подушку по меньшей мере еще восемь часов. В начале очередного часа ночная бригада Си-эн-эн в Атланте подвела итог событиям истекшего дня. Ничего примечательного. Состояние экономики по-прежнему оставалось нестабильным. Индекс Доу-Джонса уже некоторое время устойчиво полз вверх, однако уровень безработицы, как всегда, плелся сзади с большим отставанием, и то же самое можно было сказать про голоса избирателей из числа людей труда. Что ж, это побочные следствия демократии. Райану пришлось напомнить себе, что его взгляды на экономику, вероятно, отличались от взглядов тех, кто плавил сталь и собирал «Крайслеры». Отец Джека состоял членом профсоюза; правда, надо уточнить, что он был лейтенантом полиции и относился скорее к управляющему звену, чем к рабочему классу. Райан-старший на всех выборах неизменно голосовал за демократов. Сам Джек не был зарегистрирован ни в какой партии, так как предпочитал оставаться независимым. По крайней мере, это позволяло существенно уменьшить количество мусора, которое приходило по почте; и, к тому же, кому какое дело до результатов предварительных выборов30?
— Доброе утро, Джек, — сказала Кэти, входя на кухню.
На ней был розовый халат, весьма поношенный, что было удивительно, поскольку Кэти всегда очень придирчиво следила за своей одеждой. Райан не спрашивал, но, наверное, с этим халатом у нее были связаны какие-то приятные воспоминания.
— Привет, крошка. — Поднявшись из-за стола, Джек встретил жену первым поцелуем за день, который сопровождался довольно вялыми объятиями. — Газету?
— Нет, я лучше оставлю ее на поезд.
Открыв холодильник, Кэти начала что-то из него доставать. Джек отвернулся.
— Ты сегодня утром пьешь кофе?
— Конечно. У меня не запланировано на сегодня никаких операций.
Если бы бы Кэти предстояли операции, она воздержалась бы от кофе, чтобы кофеин не вызвал даже малейшую дрожь в руках. Когда ковыряешься в глазном яблоке, подобное недопустимо. Нет, сегодняшний день будет посвящен знакомству с профессором Бирдом. Берни Кац хорошо знал профессора и считал его своим другом, что говорило о многом. Кроме того, Кэти — великолепный глазной хирург, поэтому у нее не должно было быть никаких причин беспокоиться по поводу перехода в новую клинику под начало нового директора. И все же, с чисто человеческой точки зрения, такие переживания были вполне объяснимы, хотя Кэти и старалась изо всех сил не подавать виду.
— Как ты смотришь на яичницу с беконом? — спросила она.
— Разве мне позволяется отравлять организм холестерином? — удивленно спросил муж.
— Один раз в неделю, — величественным тоном ответила доктор Райан.
Так, понятно: завтра утром Кэти будет кормить его овсянкой.
— С превеликим удовольствием, малыш, — обрадованно произнес Райан.
— Я знаю, что на работе ты все равно набьешь желудок всякой гадостью.
— Moi?31
— Да, наверняка это будут круассаны со сливочным маслом. Кстати, ты знаешь, что в круассанах и так полно масла?
— Хлеб без масла — все равно что душ без мыла.
— Это ты мне расскажешь после того, как с тобой случится первый сердечный приступ.
— Во время последнего медицинского обследования содержание холестерина у меня было… каким?
— Сто пятьдесят два, — недовольно зевнула Кэти.
— Но ведь это очень неплохо? — продолжал настаивать ее муж.
— Терпимо, — согласилась она.
Однако у нее самой содержание холестерина было всего сто сорок шесть миллиграммов на моль.
— Спасибо, дорогая, — поблагодарил жену Райан, открывая «Таймс» на страничке редакционной почты. Письма редактору были просто обхохочешься, и качество языка на протяжении всей газеты значительно превосходило то, что можно найти в американской прессе. «Что ж, надо быть справедливым, — рассудил Райан, — в конце концов, именно здесь и родился английский язык.» Изящное построение фраз временами граничило с поэзией, и порой его грубый американский взгляд не мог распознать всех нюансов стиля. Впрочем, будем надеяться, со временем это обязательно придет.
Вскоре кухня наполнилась знакомыми звуками и аппетитным ароматом жареного бекона. Кофе — с молоком, а не со сливками, — оказался весьма приличным, и новости были не из тех, которые способны омрачить завтрак. В целом все было не так уж и плохо, если не считать только этот жуткий ранний час, хотя и тут худшее уже осталось позади.
— Кэти!
— Да, Джек?
— Я тебе уже говорил, что люблю тебя?
Она нарочито подчеркнуто взглянула на часы.
— Ты немного запоздал, но я спишу это на ранний час.
— Дорогая, что тебе предстоит сегодня на работе?