Страница:
Как учит история, наибольшую пользу приносят те, кто идет на сотрудничество по идеологическим мотивам. Ради веры люди готовы рисковать жизнью — вот почему религиозные войны были такими кровавыми. Однако Фоули предпочитал тех, для кого главным были деньги. Эти люди всегда остаются рациональными, они идут на риск, сознавая, что в этом случае их будет ждать большее вознаграждение. Перебежчики-эгоцентристы, как правило, очень вспыльчивые и доставляют много хлопот. Месть никогда не бывает хорошим мотивом для чего бы то ни было, и те, кем движет жажда свести счеты, являются людьми неуравновешенными. Совесть мало чем уступает идеологии. По крайней мере, в этом случае у людей есть хоть какие-то принципы. Правда состояла в том, что ЦРУ всегда хорошо платило своим агентам, хотя бы из духа справедливости; к тому же, слухи об этой щедрости также были на пользу. Сознание того, что тебя ждет солидное вознаграждение, нередко является весомым фактором для тех, кто никак не мог принять решение. Какими бы ни были твои мотивы, получать щедрые гонорары всегда приятно. Тем, кто работает за идеологические принципы, также нужно что-то кушать. Как и совестливым. Ну а эгоисты видят в собственном благосостоянии лучший способ отмщения.
«К какой категории относишься ты, Иван? — гадал Фоули. — Что заставляет тебя предать родину?» Русские — беззаветные патриоты своей страны. Стивен Декейтур52, сказавший: «Это наша родина, хорошая она или плохая», как нельзя лучше выразил и их отношение к своей родине. Однако трагедия России состоит в том, что у нее такие плохие правители. Наверное, Россия — самое невезучее государство на земле. Сначала слишком огромное, чтобы им можно было управлять эффективно; затем оказавшееся в руках беспомощных Романовых; потом, когда даже цари не смогли сдержать жизненную силу народа, ввергнутое в кровавую мясорубку Первой мировой войны, понесшее такие страшные потери, что Владимиру Ильичу Ульянову (Ленину) удалось захватить власть в свои руки и установить политический режим, несший разорение себе самому; после этого израненная страна оказалась в руках Иосифа Сталина, самого кровожадного психопата со времен Калигулы. Подобные катаклизмы не могли не поколебать веру русского народа…
«Определенно, Фоули, твои мысли сегодня словно с цепи сорвались,» — сказал себе московский резидент. Еще полчаса. Он выйдет из здания посольства строго вовремя, сядет в метро, в расстегнутом болтающемся плаще, и будет ждать и смотреть. Но прежде надо будет заглянуть в туалет. В такие минуты мочевой пузырь Фоули возбуждался не меньше, чем его мысли.
На другом конце города Зайцев тоже не торопился. Ему удастся воспользоваться только одним бланком — выкидывать испорченный у всех на виду слишком опасно, на контейнер для уничтожения документов полагаться нельзя, так как его содержимое могут проверить, а о том, чтобы сжигать листок в пепельнице, нечего и думать. Поэтому Олег Иванович составил в уме текст записки, затем заново обдумал каждое слово, потом еще и еще и еще.
На это у него ушло больше часа; после чего у Зайцева едва хватило времени быстро написать записку, так, чтобы это никто не заметил, сложить листок бумаги и спрятать его в пачку сигарет.
Маленький Эдди вставил в видеомагнитофон кассету со своими любимыми мультфильмами «Роботы-мутанты». Устроившись на полу в гостиной, малыш уставился на экран телевизора, поглощенный происходящим. Мери Пат рассеянно следила за ним, и вдруг ее осенило:
«Вот кто я такая. Я трансформируюсь из легкомысленной блондинки в агента ЦРУ. И это получается у меня без запинки, на одном дыхании.» Эта мысль привела ее в восторг. Она поразит советского медведя язвой, будем надеяться, кровоточащей, которую нельзя будет залечить молоком и таблетками. «Еще через сорок минут Эд выяснит, действительно ли его новый русский друг собирается продолжать игру, и если это так, работать с ним придется мне. Я возьму его за руку, поведу за собой, вычерпаю из него всю информацию и переправлю ее в Лэнгли.»
Но что сможет дать этот русский? Что-нибудь сочное и вкусненькое? Он и вправду работает в центре связи, или же у него просто есть доступ к бланкам сообщений? Вероятно, в центральном управлении такого добра навалом… впрочем, все зависит от режимных мер. А они должны быть очень строгими. Лишь самым надежным можно доверить разруливать поток сообщений, проходящих через центральное управление КГБ…
Это и есть червяк, извивающийся на крючке, подумала Мери Пат, глядя на то, как на экране дизельный трактор превращается в двуногого робота. Надо будет на Рождество купить маленькому Эдди трансформируемую игрушку. Интересно, сможет ли он разобраться с ней без посторонней помощи?
Пора. Эд собирался выйти из здания посольства вовремя, что будет на руку его «хвосту», если таковой окажется. В этом случае сотрудник Второго главного управления обязательно обратит внимание на зеленый галстук и придет к выводу, что в этом нет ничего необычного — и вчерашний зеленый галстук вовсе не был каким-либо сигналом агенту, с которым работал Фоули. «Даже КГБ не может подозревать всех сотрудников посольства в том, что они шпионы,» — напомнил себе Фоули. Несмотря на эпидемию мании преследования, охватившую весь Советский Союз, правила игры были известны даже здесь, и знакомый Эда из «Нью-Йорк таймс», вероятно, уже растрезвонил всем своим русским друзьям, что новый пресс-атташе посольства настолько туп, что не смог даже работать хроникером в «Большом яблоке»53, где описывать работу полиции не сложнее, чем смотреть телевизор в выходные. Лучшее из возможных прикрытие для шпиона — казаться слишком глупым, и самый подходящий человек для того, чтобы создать Фоули такую репутацию, — это Энтони (ни в коем случае не просто Тони) Принс.
На улице уже веяло холодком приближающейся осени. У Фоули мелькнула мысль, действительно ли русские зимы такие суровые, как о них говорят. Если так, всегда можно будет одеться тепло. Лично Эд, наоборот, терпеть не мог жару, хотя он помнил, как играл на улицах в детскую разновидность бейсбола, а над пожарными гидрантами переливались радугой фонтанчики воды. Но юношеская беззаботность осталась в прошлом. Далеко-далеко позади, подумал московский резидент, спускаясь в метро. Он сверился с часами. Как и прежде, немыслимая точность метро сыграла ему на руку, и Эд сел в тот самый вагон того самого поезда.
«Вот он,» — подумал Зайцев, пробираясь по вагону. Его американский друг делал все в точности так же, как и раньше: читал газету, держась рукой за поручень над головой, в свободном, расстегнутом плаще… и через пару минут Олег Иванович уже стоял рядом с ним.
Периферийное зрение Фоули было обострено до предела. Вот он, нечеткий силуэт, одетый в точности так же, как всегда. «Ну, Иван, давай, показывай, что ты хочешь мне передать… Но только будь осторожен, мой мальчик, очень осторожен,» — мысленно обращался к русскому Эд, сознавая, что подобный способ контакта очень опасен и продолжать так дальше нельзя. Нет, надо будет устроить тайник где-нибудь в удобном месте. Но сначала нужно встретиться, и это, вероятно, можно будет поручить Мери Пат. У нее более подходящая внешность…
Зайцев дождался, когда поезд начнет замедлять ход. Пассажиры стали толкаться, пробираясь к дверям, и он, воспользовавшись суматохой, быстро сунул руку в призывно раскрытый карман и тотчас же вытащил ее. После чего развернулся и отошел от американца — медленно, и не слишком далеко, чтобы это не привлекло внимание: естественное перемещение, обусловленное движением вагона метро.
«Отлично сработано, Иван!» Фоули всеми фибрами души хотелось обернуться и посмотреть русскому в глаза, однако правила категорически запрещали это. Если его «пасут», «хвост» обязательно обратит на это внимание, а работа Эда Фоули заключалась в том, чтобы не привлекать к себе внимания. Поэтому он терпеливо дождался своей станции и на этот раз повернул направо, в противоположную сторону от Ивана. Выйдя на платформу, Фоули поспешил к эскалатору и поднялся в прохладу улицы.
Руку он в карман не опускал. Вместо этого Эд не спеша прогулялся до дома, что было так же естественно, как закат солнца в погожий день, и вошел в лифт, но и тут не полез в карман, потому что в потолке могла быть запросто установлена видеокамера наблюдения.
И только оказавшись у себя в квартире, Фоули достал записку, написанную на бланке центра связи КГБ. На этот раз весь листок бумаги был исписан черными чернилами. Как и прежде, текст был английский. Фоули отметил, что кем бы ни был Иван, он, по крайней мере, человек образованный, а это уже хорошо, так?
— Привет, Эд. — Поцелуй для микрофонов. — Сегодня на работе было что-нибудь интересненькое?
— Обычная ерунда. Что у нас на ужин?
— Рыба, — ответила Мери Пат.
Взглянув на записку в руках мужа, она тотчас же подняла вверх большой палец.
«Отлично!» — подумали оба. У них есть агент. И не кто-нибудь, а сотрудник КГБ. Который сам вызвался работать на них.
Глава шестнадцатая
«К какой категории относишься ты, Иван? — гадал Фоули. — Что заставляет тебя предать родину?» Русские — беззаветные патриоты своей страны. Стивен Декейтур52, сказавший: «Это наша родина, хорошая она или плохая», как нельзя лучше выразил и их отношение к своей родине. Однако трагедия России состоит в том, что у нее такие плохие правители. Наверное, Россия — самое невезучее государство на земле. Сначала слишком огромное, чтобы им можно было управлять эффективно; затем оказавшееся в руках беспомощных Романовых; потом, когда даже цари не смогли сдержать жизненную силу народа, ввергнутое в кровавую мясорубку Первой мировой войны, понесшее такие страшные потери, что Владимиру Ильичу Ульянову (Ленину) удалось захватить власть в свои руки и установить политический режим, несший разорение себе самому; после этого израненная страна оказалась в руках Иосифа Сталина, самого кровожадного психопата со времен Калигулы. Подобные катаклизмы не могли не поколебать веру русского народа…
«Определенно, Фоули, твои мысли сегодня словно с цепи сорвались,» — сказал себе московский резидент. Еще полчаса. Он выйдет из здания посольства строго вовремя, сядет в метро, в расстегнутом болтающемся плаще, и будет ждать и смотреть. Но прежде надо будет заглянуть в туалет. В такие минуты мочевой пузырь Фоули возбуждался не меньше, чем его мысли.
На другом конце города Зайцев тоже не торопился. Ему удастся воспользоваться только одним бланком — выкидывать испорченный у всех на виду слишком опасно, на контейнер для уничтожения документов полагаться нельзя, так как его содержимое могут проверить, а о том, чтобы сжигать листок в пепельнице, нечего и думать. Поэтому Олег Иванович составил в уме текст записки, затем заново обдумал каждое слово, потом еще и еще и еще.
На это у него ушло больше часа; после чего у Зайцева едва хватило времени быстро написать записку, так, чтобы это никто не заметил, сложить листок бумаги и спрятать его в пачку сигарет.
Маленький Эдди вставил в видеомагнитофон кассету со своими любимыми мультфильмами «Роботы-мутанты». Устроившись на полу в гостиной, малыш уставился на экран телевизора, поглощенный происходящим. Мери Пат рассеянно следила за ним, и вдруг ее осенило:
«Вот кто я такая. Я трансформируюсь из легкомысленной блондинки в агента ЦРУ. И это получается у меня без запинки, на одном дыхании.» Эта мысль привела ее в восторг. Она поразит советского медведя язвой, будем надеяться, кровоточащей, которую нельзя будет залечить молоком и таблетками. «Еще через сорок минут Эд выяснит, действительно ли его новый русский друг собирается продолжать игру, и если это так, работать с ним придется мне. Я возьму его за руку, поведу за собой, вычерпаю из него всю информацию и переправлю ее в Лэнгли.»
Но что сможет дать этот русский? Что-нибудь сочное и вкусненькое? Он и вправду работает в центре связи, или же у него просто есть доступ к бланкам сообщений? Вероятно, в центральном управлении такого добра навалом… впрочем, все зависит от режимных мер. А они должны быть очень строгими. Лишь самым надежным можно доверить разруливать поток сообщений, проходящих через центральное управление КГБ…
Это и есть червяк, извивающийся на крючке, подумала Мери Пат, глядя на то, как на экране дизельный трактор превращается в двуногого робота. Надо будет на Рождество купить маленькому Эдди трансформируемую игрушку. Интересно, сможет ли он разобраться с ней без посторонней помощи?
Пора. Эд собирался выйти из здания посольства вовремя, что будет на руку его «хвосту», если таковой окажется. В этом случае сотрудник Второго главного управления обязательно обратит внимание на зеленый галстук и придет к выводу, что в этом нет ничего необычного — и вчерашний зеленый галстук вовсе не был каким-либо сигналом агенту, с которым работал Фоули. «Даже КГБ не может подозревать всех сотрудников посольства в том, что они шпионы,» — напомнил себе Фоули. Несмотря на эпидемию мании преследования, охватившую весь Советский Союз, правила игры были известны даже здесь, и знакомый Эда из «Нью-Йорк таймс», вероятно, уже растрезвонил всем своим русским друзьям, что новый пресс-атташе посольства настолько туп, что не смог даже работать хроникером в «Большом яблоке»53, где описывать работу полиции не сложнее, чем смотреть телевизор в выходные. Лучшее из возможных прикрытие для шпиона — казаться слишком глупым, и самый подходящий человек для того, чтобы создать Фоули такую репутацию, — это Энтони (ни в коем случае не просто Тони) Принс.
На улице уже веяло холодком приближающейся осени. У Фоули мелькнула мысль, действительно ли русские зимы такие суровые, как о них говорят. Если так, всегда можно будет одеться тепло. Лично Эд, наоборот, терпеть не мог жару, хотя он помнил, как играл на улицах в детскую разновидность бейсбола, а над пожарными гидрантами переливались радугой фонтанчики воды. Но юношеская беззаботность осталась в прошлом. Далеко-далеко позади, подумал московский резидент, спускаясь в метро. Он сверился с часами. Как и прежде, немыслимая точность метро сыграла ему на руку, и Эд сел в тот самый вагон того самого поезда.
«Вот он,» — подумал Зайцев, пробираясь по вагону. Его американский друг делал все в точности так же, как и раньше: читал газету, держась рукой за поручень над головой, в свободном, расстегнутом плаще… и через пару минут Олег Иванович уже стоял рядом с ним.
Периферийное зрение Фоули было обострено до предела. Вот он, нечеткий силуэт, одетый в точности так же, как всегда. «Ну, Иван, давай, показывай, что ты хочешь мне передать… Но только будь осторожен, мой мальчик, очень осторожен,» — мысленно обращался к русскому Эд, сознавая, что подобный способ контакта очень опасен и продолжать так дальше нельзя. Нет, надо будет устроить тайник где-нибудь в удобном месте. Но сначала нужно встретиться, и это, вероятно, можно будет поручить Мери Пат. У нее более подходящая внешность…
Зайцев дождался, когда поезд начнет замедлять ход. Пассажиры стали толкаться, пробираясь к дверям, и он, воспользовавшись суматохой, быстро сунул руку в призывно раскрытый карман и тотчас же вытащил ее. После чего развернулся и отошел от американца — медленно, и не слишком далеко, чтобы это не привлекло внимание: естественное перемещение, обусловленное движением вагона метро.
«Отлично сработано, Иван!» Фоули всеми фибрами души хотелось обернуться и посмотреть русскому в глаза, однако правила категорически запрещали это. Если его «пасут», «хвост» обязательно обратит на это внимание, а работа Эда Фоули заключалась в том, чтобы не привлекать к себе внимания. Поэтому он терпеливо дождался своей станции и на этот раз повернул направо, в противоположную сторону от Ивана. Выйдя на платформу, Фоули поспешил к эскалатору и поднялся в прохладу улицы.
Руку он в карман не опускал. Вместо этого Эд не спеша прогулялся до дома, что было так же естественно, как закат солнца в погожий день, и вошел в лифт, но и тут не полез в карман, потому что в потолке могла быть запросто установлена видеокамера наблюдения.
И только оказавшись у себя в квартире, Фоули достал записку, написанную на бланке центра связи КГБ. На этот раз весь листок бумаги был исписан черными чернилами. Как и прежде, текст был английский. Фоули отметил, что кем бы ни был Иван, он, по крайней мере, человек образованный, а это уже хорошо, так?
— Привет, Эд. — Поцелуй для микрофонов. — Сегодня на работе было что-нибудь интересненькое?
— Обычная ерунда. Что у нас на ужин?
— Рыба, — ответила Мери Пат.
Взглянув на записку в руках мужа, она тотчас же подняла вверх большой палец.
«Отлично!» — подумали оба. У них есть агент. И не кто-нибудь, а сотрудник КГБ. Который сам вызвался работать на них.
Глава шестнадцатая
Меховая шапка на зиму
— Что они сделали? — переспросил Джек.
— Прервались на обед посреди операции, пошли в паб и выпили по пинте пива! — с негодованием повторила Кэти.
— Ну и что? Я сам поступил так же.
— Но ты ведь никого не оперировал!
— А у нас дома что тебе было бы за это?
— О, ничего особенного, — ответила Кэти. — Вероятно, я бы навсегда лишилась лицензии заниматься врачебной практикой — после того, как Берни ампутировал бы мне обе руки бензопилой, твою мать!
Джек встрепенулся. Кэти редко позволяла себе такие выражения.
— Правда что ли?
— Я съела на обед бекон, салат и сандвич с томатным соусом — мы, тупые жители колонии, называем его «французской булочкой». И я, кстати, пила «Кока-колу».
— Рад это слышать, доктор Райан.
Джек подошел к жене и поцеловал ее. Кэти, похоже, в этом очень нуждалась.
— Я никогда не слышала ни о чем подобном, — кипя, продолжала та. — О, возможно, в каком-нибудь долбанном захолустье в штате Монтана и делают так, но только не в настоящей клинике!
— Кэти, успокойся. Ты сквернословишь, как портовый грузчик.
— Или как бывший морской пехотинец. — Наконец ей удалось слабо улыбнуться. — Джек, я им ничего не сказала. Я просто не знала, что сказать. Формально эти двое «глазорезов» занимают более высокое положение, чем я, но если бы они проделали что-нибудь подобное у нас, на их карьере можно было бы ставить крест. После этого им бы не разрешили даже оперировать собак!
— С пациентом все в порядке?
— Да, слава богу. Замороженная пункция вернулась к нам холодная, как лед — опухоль доброкачественная, ничего злокачественного. Мы удалили новообразование и наложили швы. Этот каменщик будет совершенно здоров — ему только придется провести в клинике четыре — пять дней, восстанавливая силы после операции. Никаких последствий для зрения, никаких головных болей, хотя эти два костоправа оперировали его, проспиртованные насквозь.
— Малыш, все хорошо, что хорошо кончается, — слабо возразил Райан.
— Джек, так не должно быть.
— В таком случае, доложи о них своему другу Бирду.
— Надо бы. Честное слово, надо бы.
— И что произойдет?
Кэти снова вспыхнула:
— Не знаю!
— Знаешь, это очень некрасиво — отбирать чужой хлеб, — предостерег жену Джек. — Ты можешь прослыть склочницей.
— Джек, в клинике Гопкинса я бы сразу же доложила о подобном вопиющем нарушении правил, и ребятам пришлось бы дорого заплатить за пьянство на рабочем месте. Но здесь — здесь я лишь гость.
— И обычаи здесь другие.
— Ну не настолько же другие, Джек! Это же просто непрофессионально. Подобные действия могут нанести вред здоровью пациента, а эту грань нельзя пересекать ни в коем случае. Видишь ли, когда я работала в клинике Гопкинса и мне на следующий день предстояла операция, я даже не позволяла себе выпить бокал вина за ужином, понимаешь? И это потому, что превыше всего стоит здоровье больного. Ну да, конечно, когда возвращаешься домой с вечеринки и видишь на дороге аварию с пострадавшими, и при этом ты оказываешься единственным, кто может помочь, ты делаешь все, что в твоих силах, а затем отвозишь раненого к врачу, который уже им займется, и, наверное, признаёшься этому врачу, что за ужином пропустил пару рюмок. Я хочу сказать, когда мы проходили практику в ординатуре, нас заставляли работать немыслимо долгие смены только для того, чтобы научиться принимать правильные решения в экстренных обстоятельствах, однако всегда рядом был кто-то, кто мог бы прийти на помощь в крайнем случае. И, кроме того, никто не должен был работать за гранью возможностей; если кому-то становилось совсем невмоготу, надо было честно предупредить об этом. Понимаешь? Со мной однажды случилось такое, когда я проходила практику в педиатрическом отделении. Малыш вдруг перестал дышать, но у меня была хорошая медсестра, мы тотчас же вызвали старшего врача, твою мать, и все обошлось благополучно, слава богу. Но, Джек, умышленно создавать ситуацию, при которой эффективность действий врача снижается, нельзя. Нельзя создавать дополнительные трудности, чтобы потом их преодолевать. Если проблемы возникают, необходимо их решать, но по собственной воле прыгать в бурлящий котел не надо, понятно?
— Ну хорошо, Кэти, так что же ты все-таки собираешься делать?
— Не знаю. Дома я пошла бы прямо к Берни, но я не дома…
— И ты спрашиваешь моего совета?
Ее голубые глаза пытливо всмотрелись в лицо мужа.
— Да. Что ты думаешь по этому поводу?
Джек понимал, что его собственное мнение не имеет никакого значения. На самом деле от него требовалось лишь то, чтобы он помог Кэти самостоятельно принять решение.
— Если ты спустишь все на тормозах, как ты будешь чувствовать себя на следующей неделе?
— Ужасно, Джек. Я увидела такое…
— Кэти, — остановил ее Райан, стискивая в объятиях, — я тебе не нужен. Поступай так, как подсказывает тебе совесть. В противном случае она тебя замучит. Совершив правое дело, никогда не жалеешь об этом, какими бы ни были последствия. Правое дело потому и называется правым, моя дорогая леди.
— Они меня так тоже называли. Мне очень неловко…
— Понимаю, малыш. И на работе меня нет-нет да и назовут сэром Джоном. Придется немного потерпеть. Пойми, ничего обидного в этом нет.
— И еще, знаешь, к врачам здесь обращаются «мистер Джонс» или «миссис Джонс», а не «доктор Джонс». Черт побери, почему это так?
— Таков здешний обычай. Это восходит к Королевскому военно-морскому флоту восемнадцатого столетия. В те времена судовым врачом, как правило, был молоденький лейтенантик, а на флоте было принято обращаться к лейтенанту не по званию, а просто «мистер». Ну а потом это каким-то образом перекочевало и в обычную жизнь.
— Откуда тебе это известно? — изумленно спросила Кэти.
— Кэти, ты доктор медицины. А я — доктор исторических наук, не забыла? Я знаю многое — например, могу наложить повязку на порез, после того неприятного случая, который начался с отравления мертиолатом. Но дальше этого мои познания в медицине не простираются. Конечно, в школе ЦРУ меня обучили основам первой помощи, но пулевое ранение я в ближайшее время лечить не собираюсь. Это я предоставлю тебе. Ты знаешь, как это делается?
— Я же штопала тебя прошлой зимой, — напомнила Кэти.
— А я тебя отблагодарил за это? — спросил Райан. Он крепко поцеловал жену. — Спасибо, малыш.
— Я должна рассказать о случившемся профессору Бирду.
— Дорогая, если сомневаешься, поступай так, как считаешь правильным.
Вот для чего нам нужна совесть — для того, чтобы напоминать, что хорошо, а что плохо.
— После этого ко мне вряд ли воспылают любовью.
— И что с того? Кэти, ты должна нравиться себе самой. И больше никому. Ну, еще мне, конечно, — добавил Джек.
— А я тебе нравлюсь?
Очень обворожительная улыбка:
— Леди Райан, я боготворю даже ваши грязные кальсоны.
И только после этого Кэти, наконец, успокоилась.
— Что ж, благодарю вас, сэр Джон.
— Позволь мне подняться наверх и переодеться. — Джек остановился в дверях. — Мне к ужину опоясаться торжественным мечом?
— Нет, можешь обычным. — Теперь она уже и улыбалась. — Итак, а у тебя на работе что было?
— Мы все больше узнаём, как много мы еще не знаем.
— Ты хочешь сказать, вы собираете новую информацию?
— Нет, мы выясняем, как же много нам неизвестно из того, что мы должны были бы знать. И этому конца-края нет.
— Не переживай. То же самое можно сказать и про мою работу.
Вдруг Джек подумал, что сходство обеих профессий заключается в том, что в случае ошибки могут погибнуть люди. И в этом не было ничего смешного.
Райан вернулся на кухню. Кэти уже была занята тем, что кормила маленького Джека. Салли смотрела телевизор, который великолепно успокаивал детей, — на этот раз какую-то английскую передачу вместо видеокассеты с мультиками про Койота-бродягу. Почему профессор офтальмологии упрямо готовила ужин сама, как жена простого водителя грузовика, не переставало поражать ее мужа, однако он не возражал — у Кэти это получалось очень неплохо. Интересно, ее учили стряпне в пансионе в Беннингтоне? Усевшись на табурет, Райан налил себе бокал вина.
— Надеюсь, против этого профессор не будет возражать.
— На завтра у тебя не намечено никаких операций?
— Никаких, леди Райан.
— В таком случае, я не возражаю.
Она подняла малыша вертикально, и тот отрыгнул воздух с большим воодушевлением.
— Черт побери, Джек-младший, твой папаша восхищен.
— Да. — Взяв хлопчатобумажную салфетку, Кэти вытерла малышу рот. — Ну, как насчет добавки?
Джон Патрик Райан младший не стал отказываться от такого предложения.
— И что вам неизвестно? — несколько успокоившись, спросила Кэти. — Вас по-прежнему интересует, если у этого типа жена?
— На этом фронте пока что никаких новостей, — признался Джек. — Нас беспокоит, что русские могут что-то предпринять.
— Ты не можешь уточнить, что именно? — спросила Кэти.
— Не могу, — подтвердил Райан. — Русские, как говорит мой друг Саймон Хардинг, очень странные ребята.
— Ну, англичане тоже любят выпить54, — заметила Кэти.
— Боже милосердный, оказывается, я женился на Кэрри Нейшн55.
Джек пригубил вино. Это было «Пино гриджио», превосходное белое итальянское вино, которое он покупал в местном магазине.
— Только когда я беру в руки скальпель, чтобы кого-нибудь резать.
Кэти любила говорить о своей профессии в таких выражениях, так как знала, что ее мужа при этом всегда пробивает холодная дрожь.
Джек поднял бокал.
— Хочешь присоединиться?
— Когда закончу кормить. — Кэти помолчала. — Ничего такого, о чем тебе можно говорить?
— Извини, малыш. Порядок есть порядок.
— И ты его никогда не нарушаешь?
— Знаешь, это может стать дурной привычкой. Лучше не начинать.
— А как же быть с русским, который вдруг захочет сотрудничать с нами?
— Это совсем другое дело. В этом случае он будет работать на силы всемирной истины и красоты. Мы, — Райан сделал ударение на этом местоимении, — хорошие.
— А что думают по этому поводу русские?
— Они считают хорошими себя. Однако хорошим считал себя и один тип по имени Адольф, — напомнил Райан. — Которому очень не понравился бы твой Берни.
— Но Адольф давно умер.
— К сожалению, это же самое нельзя сказать про всех его последователей. Поверь мне, малыш.
— Джек, тебя что-то гложет. Я это вижу. И ты не можешь поделиться со мной?
— Да, гложет. И нет, не могу.
— Хорошо, — кивнула Кэти.
Разведывательная информация нисколько не интересовала ее, помимо абстрактного желания знать о том, что происходит в мире. Однако Кэти, как медика, интересовало многое, на что она не могла получить ответ, — например, как лечить раковые заболевания. Поэтому ей пришлось, скрепя сердце, принимать это как должное. Однако в медицине нет места для секретов. Если ученый-медик делает какое-то открытие, которое облегчает жизнь больным, он публикует о нем статью в своем любимом медицинском журнале, чтобы об этом тотчас же узнал весь мир. Можно не сомневаться, что ЦРУ поступает так крайне редко, и Кэти это в какой-то степени задевало. Ладно, это еще один фактор, с которым приходится мириться.
— Ладно. Предположим, вы выясните что-нибудь важное, и что дальше?
— Мы передадим эту информацию наверх. Здесь она попадет к сэру Бейзилу, а я свяжусь с адмиралом Гриром. Как правило, по закрытой телефонной линии.
— Такой, как та, что установлена наверху?
— Да. Потом мы передадим ее по закрытому факсу, а если это окажется что-то действительно очень важное, что нельзя доверить шифровальной аппаратуре, тогда через дипломатического курьера при посольстве.
— И как часто такое происходит?
— Ни разу с тех пор, как я попал сюда, однако решения принимаю не я. Какого черта, дипломатическая почта пересылается на место через восемь или девять часов. Гораздо быстрее, чем это было раньше.
— А я полагала, этот мудреный телефон, что у тебя наверху, невозможно прослушать.
— Ну, ты тоже определенные вещи делаешь практически идеально, и все же лишняя осторожность никогда не помешает, так? То же самое можно сказать и про нашу работу.
— И что это может быть? Разумеется, чисто гипотетически?
Кэти улыбнулась, радуясь своей хитрости.
— Крошка, ты определенно умеешь выражать свои мысли. Скажем так: если нам попадет какой-нибудь материал относительно… ну, например, русского ядерного арсенала, добытый агентом, проникшим в самое сердце этой чертовщины, и это будет очень хороший материал, однако в случае утечки жизнь агента окажется под угрозой. Вот в этом случае мы воспользуемся запечатанным мешком. Главное в нашей игре — беречь источники информации.
— Потому что если ваш агент будет раскрыт…
— Он умрет, и может быть, очень страшной смертью. Говорят, что однажды русские засунули одного перебежчика в печь крематория, а затем зажгли газ, — и все это было снято на кинопленку, pour encourager les autres56, как выразился Вольтер.
— В наше время подобные вещи невозможны! — тотчас же возразила Кэти.
— В Лэнгли есть один человек, который утверждает, что лично видел этот фильм. Его фамилия Попов, он бывший офицер ГРУ, работающий на нас. Он говорит, что советское руководство очень рассердилось на того предателя.
— Ты это серьезно? — настаивала Кэти.
— Серьезно, как сердечный приступ. Предположительно этот фильм показывали слушателям академии ГРУ в качестве предостережения не переступать черту — на мой взгляд, это не лучший психологический прием, но, как я уже говорил, мне приходилось встречаться с человеком, утверждающим, что он видел этот фильм. Так или иначе, это одна из причин, по которым мы делаем все, чтобы беречь наши источники.
— Поверить в это трудно.
— О, вот как? Ты хочешь сказать, это так же невероятно, как хирург, прерывающий операцию ради обеда и пинты пива?
— Ну… в общем, да.
— Малыш, мы живем в несовершенном мире.
Райан решил остановиться на этом. У Кэти будут впереди целые выходные, чтобы обдумать свое дальнейшее поведение, а ему надо садиться за книгу о Холси.
А в Москве мелькали пальцы.
Как [т]ы сообщишь в Лэн[гли]? — спросила Мери Пат.
Не знаю, — ответил Эд.
Курьером, — предложила она. — Это может быть очень важно.
Эд кивнул.
Рит[тер] будет в восторге.
Это точно, — согласилась Мери Пат. — Хочешь, я возьму встречу на себя?
Твой русский язык безупречен, — подумав, ответил ее муж.
Теперь кивнула она. Эд знал, что Мери Пат говорит на изящном литературном русском языке, которым в Советском Союзе пользуются только люди образованные. Обычный советский гражданин верил с трудом, что иностранец может так свободно владеть русским. Разговаривая с прохожими на улице или общаясь в магазине с продавцом, Мери Пат тщательно следила за тем, чтобы не выдать это умение, вместо этого умышленно спотыкаясь на сложных фразах. В противном случае на нее обязательно обратили бы внимание, поэтому подчеркнуто неправильная речь была такой же неотъемлемой составляющей ее «крыши», как светлые волосы и американская манерность. Новый агент обязательно обратит на нее внимание.
Когда? — спросила Мери Пат.
Иван сказал завт[ра]. [Т]ы готова? — ответил Эд.
Потрепав мужа по бедру, молодая женщина игриво улыбнулась, что переводилось как: «А то как же!»
— Прервались на обед посреди операции, пошли в паб и выпили по пинте пива! — с негодованием повторила Кэти.
— Ну и что? Я сам поступил так же.
— Но ты ведь никого не оперировал!
— А у нас дома что тебе было бы за это?
— О, ничего особенного, — ответила Кэти. — Вероятно, я бы навсегда лишилась лицензии заниматься врачебной практикой — после того, как Берни ампутировал бы мне обе руки бензопилой, твою мать!
Джек встрепенулся. Кэти редко позволяла себе такие выражения.
— Правда что ли?
— Я съела на обед бекон, салат и сандвич с томатным соусом — мы, тупые жители колонии, называем его «французской булочкой». И я, кстати, пила «Кока-колу».
— Рад это слышать, доктор Райан.
Джек подошел к жене и поцеловал ее. Кэти, похоже, в этом очень нуждалась.
— Я никогда не слышала ни о чем подобном, — кипя, продолжала та. — О, возможно, в каком-нибудь долбанном захолустье в штате Монтана и делают так, но только не в настоящей клинике!
— Кэти, успокойся. Ты сквернословишь, как портовый грузчик.
— Или как бывший морской пехотинец. — Наконец ей удалось слабо улыбнуться. — Джек, я им ничего не сказала. Я просто не знала, что сказать. Формально эти двое «глазорезов» занимают более высокое положение, чем я, но если бы они проделали что-нибудь подобное у нас, на их карьере можно было бы ставить крест. После этого им бы не разрешили даже оперировать собак!
— С пациентом все в порядке?
— Да, слава богу. Замороженная пункция вернулась к нам холодная, как лед — опухоль доброкачественная, ничего злокачественного. Мы удалили новообразование и наложили швы. Этот каменщик будет совершенно здоров — ему только придется провести в клинике четыре — пять дней, восстанавливая силы после операции. Никаких последствий для зрения, никаких головных болей, хотя эти два костоправа оперировали его, проспиртованные насквозь.
— Малыш, все хорошо, что хорошо кончается, — слабо возразил Райан.
— Джек, так не должно быть.
— В таком случае, доложи о них своему другу Бирду.
— Надо бы. Честное слово, надо бы.
— И что произойдет?
Кэти снова вспыхнула:
— Не знаю!
— Знаешь, это очень некрасиво — отбирать чужой хлеб, — предостерег жену Джек. — Ты можешь прослыть склочницей.
— Джек, в клинике Гопкинса я бы сразу же доложила о подобном вопиющем нарушении правил, и ребятам пришлось бы дорого заплатить за пьянство на рабочем месте. Но здесь — здесь я лишь гость.
— И обычаи здесь другие.
— Ну не настолько же другие, Джек! Это же просто непрофессионально. Подобные действия могут нанести вред здоровью пациента, а эту грань нельзя пересекать ни в коем случае. Видишь ли, когда я работала в клинике Гопкинса и мне на следующий день предстояла операция, я даже не позволяла себе выпить бокал вина за ужином, понимаешь? И это потому, что превыше всего стоит здоровье больного. Ну да, конечно, когда возвращаешься домой с вечеринки и видишь на дороге аварию с пострадавшими, и при этом ты оказываешься единственным, кто может помочь, ты делаешь все, что в твоих силах, а затем отвозишь раненого к врачу, который уже им займется, и, наверное, признаёшься этому врачу, что за ужином пропустил пару рюмок. Я хочу сказать, когда мы проходили практику в ординатуре, нас заставляли работать немыслимо долгие смены только для того, чтобы научиться принимать правильные решения в экстренных обстоятельствах, однако всегда рядом был кто-то, кто мог бы прийти на помощь в крайнем случае. И, кроме того, никто не должен был работать за гранью возможностей; если кому-то становилось совсем невмоготу, надо было честно предупредить об этом. Понимаешь? Со мной однажды случилось такое, когда я проходила практику в педиатрическом отделении. Малыш вдруг перестал дышать, но у меня была хорошая медсестра, мы тотчас же вызвали старшего врача, твою мать, и все обошлось благополучно, слава богу. Но, Джек, умышленно создавать ситуацию, при которой эффективность действий врача снижается, нельзя. Нельзя создавать дополнительные трудности, чтобы потом их преодолевать. Если проблемы возникают, необходимо их решать, но по собственной воле прыгать в бурлящий котел не надо, понятно?
— Ну хорошо, Кэти, так что же ты все-таки собираешься делать?
— Не знаю. Дома я пошла бы прямо к Берни, но я не дома…
— И ты спрашиваешь моего совета?
Ее голубые глаза пытливо всмотрелись в лицо мужа.
— Да. Что ты думаешь по этому поводу?
Джек понимал, что его собственное мнение не имеет никакого значения. На самом деле от него требовалось лишь то, чтобы он помог Кэти самостоятельно принять решение.
— Если ты спустишь все на тормозах, как ты будешь чувствовать себя на следующей неделе?
— Ужасно, Джек. Я увидела такое…
— Кэти, — остановил ее Райан, стискивая в объятиях, — я тебе не нужен. Поступай так, как подсказывает тебе совесть. В противном случае она тебя замучит. Совершив правое дело, никогда не жалеешь об этом, какими бы ни были последствия. Правое дело потому и называется правым, моя дорогая леди.
— Они меня так тоже называли. Мне очень неловко…
— Понимаю, малыш. И на работе меня нет-нет да и назовут сэром Джоном. Придется немного потерпеть. Пойми, ничего обидного в этом нет.
— И еще, знаешь, к врачам здесь обращаются «мистер Джонс» или «миссис Джонс», а не «доктор Джонс». Черт побери, почему это так?
— Таков здешний обычай. Это восходит к Королевскому военно-морскому флоту восемнадцатого столетия. В те времена судовым врачом, как правило, был молоденький лейтенантик, а на флоте было принято обращаться к лейтенанту не по званию, а просто «мистер». Ну а потом это каким-то образом перекочевало и в обычную жизнь.
— Откуда тебе это известно? — изумленно спросила Кэти.
— Кэти, ты доктор медицины. А я — доктор исторических наук, не забыла? Я знаю многое — например, могу наложить повязку на порез, после того неприятного случая, который начался с отравления мертиолатом. Но дальше этого мои познания в медицине не простираются. Конечно, в школе ЦРУ меня обучили основам первой помощи, но пулевое ранение я в ближайшее время лечить не собираюсь. Это я предоставлю тебе. Ты знаешь, как это делается?
— Я же штопала тебя прошлой зимой, — напомнила Кэти.
— А я тебя отблагодарил за это? — спросил Райан. Он крепко поцеловал жену. — Спасибо, малыш.
— Я должна рассказать о случившемся профессору Бирду.
— Дорогая, если сомневаешься, поступай так, как считаешь правильным.
Вот для чего нам нужна совесть — для того, чтобы напоминать, что хорошо, а что плохо.
— После этого ко мне вряд ли воспылают любовью.
— И что с того? Кэти, ты должна нравиться себе самой. И больше никому. Ну, еще мне, конечно, — добавил Джек.
— А я тебе нравлюсь?
Очень обворожительная улыбка:
— Леди Райан, я боготворю даже ваши грязные кальсоны.
И только после этого Кэти, наконец, успокоилась.
— Что ж, благодарю вас, сэр Джон.
— Позволь мне подняться наверх и переодеться. — Джек остановился в дверях. — Мне к ужину опоясаться торжественным мечом?
— Нет, можешь обычным. — Теперь она уже и улыбалась. — Итак, а у тебя на работе что было?
— Мы все больше узнаём, как много мы еще не знаем.
— Ты хочешь сказать, вы собираете новую информацию?
— Нет, мы выясняем, как же много нам неизвестно из того, что мы должны были бы знать. И этому конца-края нет.
— Не переживай. То же самое можно сказать и про мою работу.
Вдруг Джек подумал, что сходство обеих профессий заключается в том, что в случае ошибки могут погибнуть люди. И в этом не было ничего смешного.
Райан вернулся на кухню. Кэти уже была занята тем, что кормила маленького Джека. Салли смотрела телевизор, который великолепно успокаивал детей, — на этот раз какую-то английскую передачу вместо видеокассеты с мультиками про Койота-бродягу. Почему профессор офтальмологии упрямо готовила ужин сама, как жена простого водителя грузовика, не переставало поражать ее мужа, однако он не возражал — у Кэти это получалось очень неплохо. Интересно, ее учили стряпне в пансионе в Беннингтоне? Усевшись на табурет, Райан налил себе бокал вина.
— Надеюсь, против этого профессор не будет возражать.
— На завтра у тебя не намечено никаких операций?
— Никаких, леди Райан.
— В таком случае, я не возражаю.
Она подняла малыша вертикально, и тот отрыгнул воздух с большим воодушевлением.
— Черт побери, Джек-младший, твой папаша восхищен.
— Да. — Взяв хлопчатобумажную салфетку, Кэти вытерла малышу рот. — Ну, как насчет добавки?
Джон Патрик Райан младший не стал отказываться от такого предложения.
— И что вам неизвестно? — несколько успокоившись, спросила Кэти. — Вас по-прежнему интересует, если у этого типа жена?
— На этом фронте пока что никаких новостей, — признался Джек. — Нас беспокоит, что русские могут что-то предпринять.
— Ты не можешь уточнить, что именно? — спросила Кэти.
— Не могу, — подтвердил Райан. — Русские, как говорит мой друг Саймон Хардинг, очень странные ребята.
— Ну, англичане тоже любят выпить54, — заметила Кэти.
— Боже милосердный, оказывается, я женился на Кэрри Нейшн55.
Джек пригубил вино. Это было «Пино гриджио», превосходное белое итальянское вино, которое он покупал в местном магазине.
— Только когда я беру в руки скальпель, чтобы кого-нибудь резать.
Кэти любила говорить о своей профессии в таких выражениях, так как знала, что ее мужа при этом всегда пробивает холодная дрожь.
Джек поднял бокал.
— Хочешь присоединиться?
— Когда закончу кормить. — Кэти помолчала. — Ничего такого, о чем тебе можно говорить?
— Извини, малыш. Порядок есть порядок.
— И ты его никогда не нарушаешь?
— Знаешь, это может стать дурной привычкой. Лучше не начинать.
— А как же быть с русским, который вдруг захочет сотрудничать с нами?
— Это совсем другое дело. В этом случае он будет работать на силы всемирной истины и красоты. Мы, — Райан сделал ударение на этом местоимении, — хорошие.
— А что думают по этому поводу русские?
— Они считают хорошими себя. Однако хорошим считал себя и один тип по имени Адольф, — напомнил Райан. — Которому очень не понравился бы твой Берни.
— Но Адольф давно умер.
— К сожалению, это же самое нельзя сказать про всех его последователей. Поверь мне, малыш.
— Джек, тебя что-то гложет. Я это вижу. И ты не можешь поделиться со мной?
— Да, гложет. И нет, не могу.
— Хорошо, — кивнула Кэти.
Разведывательная информация нисколько не интересовала ее, помимо абстрактного желания знать о том, что происходит в мире. Однако Кэти, как медика, интересовало многое, на что она не могла получить ответ, — например, как лечить раковые заболевания. Поэтому ей пришлось, скрепя сердце, принимать это как должное. Однако в медицине нет места для секретов. Если ученый-медик делает какое-то открытие, которое облегчает жизнь больным, он публикует о нем статью в своем любимом медицинском журнале, чтобы об этом тотчас же узнал весь мир. Можно не сомневаться, что ЦРУ поступает так крайне редко, и Кэти это в какой-то степени задевало. Ладно, это еще один фактор, с которым приходится мириться.
— Ладно. Предположим, вы выясните что-нибудь важное, и что дальше?
— Мы передадим эту информацию наверх. Здесь она попадет к сэру Бейзилу, а я свяжусь с адмиралом Гриром. Как правило, по закрытой телефонной линии.
— Такой, как та, что установлена наверху?
— Да. Потом мы передадим ее по закрытому факсу, а если это окажется что-то действительно очень важное, что нельзя доверить шифровальной аппаратуре, тогда через дипломатического курьера при посольстве.
— И как часто такое происходит?
— Ни разу с тех пор, как я попал сюда, однако решения принимаю не я. Какого черта, дипломатическая почта пересылается на место через восемь или девять часов. Гораздо быстрее, чем это было раньше.
— А я полагала, этот мудреный телефон, что у тебя наверху, невозможно прослушать.
— Ну, ты тоже определенные вещи делаешь практически идеально, и все же лишняя осторожность никогда не помешает, так? То же самое можно сказать и про нашу работу.
— И что это может быть? Разумеется, чисто гипотетически?
Кэти улыбнулась, радуясь своей хитрости.
— Крошка, ты определенно умеешь выражать свои мысли. Скажем так: если нам попадет какой-нибудь материал относительно… ну, например, русского ядерного арсенала, добытый агентом, проникшим в самое сердце этой чертовщины, и это будет очень хороший материал, однако в случае утечки жизнь агента окажется под угрозой. Вот в этом случае мы воспользуемся запечатанным мешком. Главное в нашей игре — беречь источники информации.
— Потому что если ваш агент будет раскрыт…
— Он умрет, и может быть, очень страшной смертью. Говорят, что однажды русские засунули одного перебежчика в печь крематория, а затем зажгли газ, — и все это было снято на кинопленку, pour encourager les autres56, как выразился Вольтер.
— В наше время подобные вещи невозможны! — тотчас же возразила Кэти.
— В Лэнгли есть один человек, который утверждает, что лично видел этот фильм. Его фамилия Попов, он бывший офицер ГРУ, работающий на нас. Он говорит, что советское руководство очень рассердилось на того предателя.
— Ты это серьезно? — настаивала Кэти.
— Серьезно, как сердечный приступ. Предположительно этот фильм показывали слушателям академии ГРУ в качестве предостережения не переступать черту — на мой взгляд, это не лучший психологический прием, но, как я уже говорил, мне приходилось встречаться с человеком, утверждающим, что он видел этот фильм. Так или иначе, это одна из причин, по которым мы делаем все, чтобы беречь наши источники.
— Поверить в это трудно.
— О, вот как? Ты хочешь сказать, это так же невероятно, как хирург, прерывающий операцию ради обеда и пинты пива?
— Ну… в общем, да.
— Малыш, мы живем в несовершенном мире.
Райан решил остановиться на этом. У Кэти будут впереди целые выходные, чтобы обдумать свое дальнейшее поведение, а ему надо садиться за книгу о Холси.
А в Москве мелькали пальцы.
Как [т]ы сообщишь в Лэн[гли]? — спросила Мери Пат.
Не знаю, — ответил Эд.
Курьером, — предложила она. — Это может быть очень важно.
Эд кивнул.
Рит[тер] будет в восторге.
Это точно, — согласилась Мери Пат. — Хочешь, я возьму встречу на себя?
Твой русский язык безупречен, — подумав, ответил ее муж.
Теперь кивнула она. Эд знал, что Мери Пат говорит на изящном литературном русском языке, которым в Советском Союзе пользуются только люди образованные. Обычный советский гражданин верил с трудом, что иностранец может так свободно владеть русским. Разговаривая с прохожими на улице или общаясь в магазине с продавцом, Мери Пат тщательно следила за тем, чтобы не выдать это умение, вместо этого умышленно спотыкаясь на сложных фразах. В противном случае на нее обязательно обратили бы внимание, поэтому подчеркнуто неправильная речь была такой же неотъемлемой составляющей ее «крыши», как светлые волосы и американская манерность. Новый агент обязательно обратит на нее внимание.
Когда? — спросила Мери Пат.
Иван сказал завт[ра]. [Т]ы готова? — ответил Эд.
Потрепав мужа по бедру, молодая женщина игриво улыбнулась, что переводилось как: «А то как же!»