Клейпас Лиза. Любовник леди Софии

   — Прости меня, — прошептала София, закончив свой рассказ. — О, если бы только я могла прожить это время заново! Поверь, я рассказала бы тебе про Ника сразу после того, как узнала, что он мой брат!
   — К чему же ты говоришь мне это сейчас? — холодно спросил Росс.
   Терять ей было нечего. София устремила взгляд на пятнышко на полу и ответила:
   — Я надеялась, что ты сможешь ему как-то помочь.
   В ответ она услышала едкий смешок:
   — Даже если бы и мог, какая разница? Вскоре твой Джентри совершил бы очередное преступление, и я был бы вынужден арестовать его снова. И такое повторялось бы с регулярностью примерно раз в месяц.
   — Мне все равно, что будет через месяц. Для меня важнее то, что произойдет сегодня.
   Нет, Росс никогда не узнает, чего ей стоило произнес эти слова, но тем не менее София заставила себя это сделать.
   — Только спаси его от виселицы, — прошептала она. — Я не переживу, если Джон умрет снова. Сделай что-нибудь.
   — Что, например? — прорычал Росс.
   — Не знаю, — честно призналась София. — Тебе наверняка известен способ, как можно оставить его в живых. Я поговорю с ним, постараюсь убедить, что он должен оставить свою прежнюю жизнь. Возможно, он даже…
   — Такой, как он, никогда не изменится.
   — Умоляю тебя, спаси моего брата, — не унималась София. — Всего один раз. Я больше никогда ни о чем тебя не попрошу, чтобы ни случилось.
   Но Росс ничего не ответил и даже не пошевелился, лишь мышцы напряглись под тонкой тканью, рубашки.
   — Леди София, — мягко произнес Морган. — Понимаю, что я не должен вмешиваться, и тем не менее считаю своим долгом указать вам на то, под какой удар может себя подставить сэр Росс. Сюда, на Боу-стрит, устремлены все глаза. И если станет известно, что сэр Росс нарушил букву закона, его репутация — да что там! — все, что он сделал за годы своей работы здесь, покроется несмываемым позором. Более того, люди непременно начнут задавать вопросы, и когда выяснит ся, что Ник Джентри приходится главному судье шурином, то пятно позора ляжет на все семейство Кэннон.
   — Я понимаю, — прошептала София. Предательские слезы наворачивались ей на глаза, и, чтобы не разрыдаться, она больно впилась ногтями в ладони. Она посмотрела на мужа, но Росс по-прежнему отказывался смотреть в ее сторону, глядя куда-то в окно.
   Говорить больше было не о чем. София поднялась и молча вышла из кабинета, отлично понимая, что ее просьба невыполнима. Более того, она оскорбила Росса, и надеяться на то, что он простит ее, бесполезно.
   Мужчины остались в кабинете одни. Какое-то время царило молчание. Морган заговорил первым:
   — Росс…
   За все годы, что они знали друг друга, сэр Грант ни разу не обратился к другу и коллеге по имени.
   — Как ты думаешь, она говорит правду?
   — Конечно, а что же это такое, по-твоему? — озлобленно отозвался Росс. — Это все настолько мерзко, что ничем, кроме правды, быть не может.
   Выйдя излома номер три по Боу-стрит, София не знала, что ей делать. Неожиданно она
   почувствовала себя усталой, словно она провела несколько дней без сна, и силы окончательно оставили ее. Погруженная в отчаяние, она размышляла о том, что сделает с ней Росс. Скорее всего он предпочтет развод — ведь человеку его положения, с его связями, получить подобное разрешение не составит труда. Возможно, он ограничится тем, что отправит ее куда-нибудь в далекое поместье — с глаз долой, из сердца вон. Но каково бы ни было его решение, София понимала, что не имеет права его ни в чем обвинять. И вместе с тем она отказывалась верить, что он бросит ее. Наверняка в его сердце сохранились остатки теплых чувств к ней, некий хрупкий фундамент, на котором они еще смогут заново выстроить свои отношения, даже если эти новые отношения будут лишь бледным подобием, тенью тех, что еще недавно существовали между ними.
   Как во сне, София пришла в спальню и переоделась в легкое домашнее платье. Была середина дня, но она валилась с ног от усталости. Надеясь немного передохнуть, она прилегла на их широкую супружескую кровать и смежила веки, мигом погрузившись в темную бездну забытья.
   Когда спустя какое-то время она вновь открыла глаза, ей почудилось, что в комнату кто-то вошел. Сквозь цепкую дремоту она поняла, что проспала весь день. Сейчас в спальне было гораздо прохладнее, чем утром, и сквозь неплотно задернутые шторы в комнату лился неяркий вечерний свет. Испуганно присев на кровати, София увидела, что порог спальни переступил не кто иной, как Росс, и решительно закрыл за собой дверь.
   Они посмотрели друг на друга, как два гладиатора перед боем, которых выпустили сражаться и которым эта идея явно не по душе.
   Не в силах выносить молчание, София заговорила первой:
   — Я понимаю, ты, конечно, сердит на меня…
   Но Росс продолжал молчать. Софии казалось, что они должны, как цивилизованные люди, спокойно выяснить между собой отношения, но, к ее великому изумлению, в два шага преодолев отделявшее его от кровати расстояние, Росс грубо схватил ее. Он запрокинул ей голову и впился поцелуем в губы. Нет, это была не любовь и даже не ласка, а некое возмездие, наказание, кара. Негромко ахнув, София капитулировала, уступая агрессивному натиску его губ, отдаваясь во власть его плотской страсти, всем своим существом давая понять — что бы он ни потребовал от нее, она уступит без всякой борьбы. В конце концов это полное отсутствие сопротивления с ее стороны остудило его воинственный пыл. В поцелуй его постепенно прокралась нежность, его ладони скорее бережно, чем сурово, сжимали ей лицо.
   Увы, объятия эти длились недолго. Росс отпустил ее столь же резко, как и схватил, а сам отступил на несколько шагов назад, одарив ее таким яростным взглядом, что Софии показалось, будто в его глазах, озарив своим светом все его лицо, вспыхнуло адское пламя.
   И в этот момент она все поняла, причем столь четко и ясно, как если бы его мысли и чувства были ее собственными. Она лгала ему, имела от него секреты, злоупотребляла его доверием. Росс был готов простить ей все, даже смертоубийство. Она была ему дороже жизни, дороже чести. Для человека, который неизменно гордился своим исключительным самообладанием, понимание этой истины явилось настоящим потрясением.
   София отчаянно пыталась придумать, как ей доказать мужу, что отныне она никогда не посмеет злоупотребить его доверием.
   — Прошу тебя, позволь мне все объяснить, — обратилась она к нему и не узнала собственного голоса. — Я давно хотела рассказать тебе про Ника, но никак не могла осмелиться. Мне было страшно, что как только ты узнаешь правду, то…
   — Ты думала, что я отвернусь от тебя?
   София кивнула, чувствуя, как слезы жгут ей глаза.
   — Сколько раз я должен доказывать мою любовь к тебе? — Лицо Росса было искажено неподдельной яростью. — Я когда-нибудь упрекал тебя в чем-то? Когда-либо бывал несправедлив к тебе?
   — Нет.
   — В таком случае когда же ты научишься мне доверять?
   — Я доверяю тебе, — хрипло произнесла она, — но страх потерять тебя оказался сильнее.
   — Ты потеряешь меня только в том случае, если будешь мне лгать.
   София растерянно заморгала. Неужели он хочет сказать, что…
   — Выходит, что для меня все потеряно? — робко спросила она. — Я уже потеряла тебя?
   Вид у Росса был сердитый — лоб нахмурен, губы поджаты.
   — Нет, я пока еще здесь, — мрачно пошутил он.
   София почувствовала, что вот-вот расплачется.
   — Если ты хочешь, чтобы я осталась с тобой, — произнесла она трясущимися губами, — обещаю, что больше никогда не буду тебе лгать.
   — Что ж, приятное разнообразие, буду этому только рад, — произнес он довольно холодно.
   — И еще… у меня не будет от тебя никаких секретов…
   — Что ж, неплохая идея.
   София поняла, что Росс дает ей последний шанс, и все ее существо наполнилось надеждой. Нет, он, конечно, на нее зол, но он готов дать ей возможность доказать свою любовь и верность. И существует одна-единственная причина, почему он готов пойти на этот риск.
   В комнате стоял полумрак; в неярком вечернем свете очертания лондонских шпилей и крыш казались нечеткими, какими-то изломанными. София медленно подошла к мужу и положила ему на грудь руки, ощущая, как колотится сердце в его груди. Росс весь напрягся, но не отпрянул, не отвел ее рук.
   — Спасибо тебе, — прошептала София.
   — За что? — спросил он. Лицо его по-прежнему оставалось непроницаемым.
   — За то, что любишь меня.
   Она сказала эти слова и тотчас почувствовала, как на мгновение сердце замерло в его груди. И тогда неожиданно до нее дошло, что до сих пор Росс ни разу не признался ей в своих чувствах, да что там ей, даже себе самому. Она заглянула ему в глаза и увидела в них гнев… а еще желание, которое он был не в силах скрыть.
   Ей был известен только один способ умиротворить мужа, вселить в его сердце уверенность, пролить бальзам на его страдающую душу.
   Вопросительно глядя ему в глаза, она потянулась, чтобы обнять Росса за шею. Ее дрожащие пальцы принялись развязывать ему галстук. София так сосредоточилась на этом занятии, будто в этот момент не было для нее ничего важнее. Вскоре узел ослаб, и она потянула за черный шелк, все еще теплый от соприкосновения с его шеей. Росс стоял не шелохнувшись, словно высеченный из мрамора, растерянный и серьезный одновременно. Неужели она и впрямь думает, будто любовные утехи способны решить любую проблему? Однако то, с какой настойчивостью София взялась за дело, свидетельствовало о том, что она намерена ему что-то продемонстрировать.
   Она раздевала его медленно — сначала сняла с него сюртук, затем жилет, рубашку. Потом опустилась на колени, чтобы расстегнуть пряжки на туфлях.
   — София, — промолвил он.
   — Позволь мне, — прошептала она.
   Выпрямившись, она пробежала пальцами по густым темным завиткам на его груди, ощущая жар, что исходил от его кожи. Затем пальцы нащупали его соски. Нежными круговыми движениями она принялась их ласкать, пока они не напряглись и не затвердели. Прильнув ближе, она прикоснулась к одному из них языком, словно пробуя на вкус. Затем се рука скользнула вниз, туда, где под тонким сукном панталон ощущалась его вздыбленная плоть, и Росс не смог сдержать стона.
   София подняла глаза:
   — Ты раскаиваешься в том, что любишь меня?
   — Нет, — произнес он хрипло.
   Он заставил себя стоять неподвижно, однако вскоре ее тонкие пальцы проникли ему за пояс.
   — Я хочу, чтобы ты кое-что знал, — сказала София, расстегивая верхнюю пуговицу. — Я в твоей власти, Росс, ты же никогда до конца не будешь в моей. Я люблю тебя.
   При этих ее словах по его телу пробежала дрожь.
   — Я люблю тебя, — повторила София, берясь за четвертую пуговицу.
   Она методично вела сражение с застежкой его панталон и в конце концов одержала победу. Взяв обеими руками напряженную плоть, она принялась поглаживать ее. Росс судорожно втянул в себя воздух. Страсть нарастала в нем с каждым новым мгновением, обжигая своим пламенем тело.
   София опустила голову, пока ее лицо не оказалось почти вплотную с его мужским органом.
   — Довольно, — выдавил из себя Росс. — Боже, я больше не могу…
   — Скажи мне, что я должна сделать, — прошептала она, почти касаясь губами его напряженной плоти.
   Даже если в нем еще и оставались последние капли самообладания, то они испарились без следа. Задыхаясь, Росс сказал ей, что делать, и дрожащими руками обхватил ее голову.
   — Работай языком… а теперь возьми в рот, поглубже, насколько получится… о Боже!
   Рвение Софии доставить мужу удовольствие с лихвой компенсировало недостаток опыта. Она с готовностью делала то, о чем Элинор не могла даже помыслить, — она ласкала его вздыбленную плоть, ласкала губами, языком, дарила ему тепло своего рта. Росс опустился на колени и принялся срывать с нее одежду. София даже усмехнулась такому животному нетерпению. Ей ничего не оставалось, как помочь ему. Его рот тем временем жадно впился ей в губы.
   Наконец она предстала перед ним во всей наготе, и из его груди вырвался примитивный звук удовлетворения. Подхватив ее на руки, он отнес ее на кровать и, быстро освободившись от остатков одежды, лег к ней в постель. Изнемогая от страсти, они бурно ласкали друг друга, словно объятые белым пламенем. Потом вконец обессиленная София перевернулась и легла на Росса сверху, положив голову на грудь. Он крепко прижал ее к себе. Его губы нежно прикоснулись к ее разгоряченному виску.
   — Мне все равно, кто он, твой брат. Пусть он будет хоть сам дьявол во плоти. Я люблю тебя, люблю каждую клеточку твоего тела. Я не могу без тебя. Я люблю тебя так, что мне невыносима даже мысль о том, что нашей любви может что-то помешать.
   Он почувствовал, как она прильнула к нему своим гибким усталым телом.
   — Но нам ничто не мешает, ни сейчас, ни вообще.
   Росс раздвинул ноги, чтобы она могла сесть. На какое-то мгновение предмет его мужской гордости снова ожил, ударившись ему о живот. Умиротворенно вздохнув, Росс заложил за голову руки и в задумчивости посмотрел на жену.
   — София, — прошептал он. — Боюсь, я ничем не могу помочь Джентри. Не в моей власти спасти его от петли. Кроме того, признаться честно, я не слишком к этому стремлюсь. Мне трудно закрывать глаза на его преступления, пусть он даже твой брат. Более того, я почти уверен: его уже не спасет ничто. Уж слишком много на его совести преступлений.
   София покачала головой:
   — Просто жизнь у моего брата была нелегкая, и он…
   — Знаю, — перебил ее Росс как можно спокойнее. Он не мог не понимать, что любые его слова касательно ее брата вызовут в Софии, да и в нем самом, отчуждение. Ведь София никогда не оставит надежды, что заблудшая душа ее брата способна найти дорогу к спасению. Росс задумчиво улыбнулся и нежно погладил ей подбородок. — Только ты способна продолжать любить человека, который пытался тебя шантажировать.
   — Но ведь никто ни разу не дал ему возможности изменить свою жизнь, — возразила София. — Кто знает, может, будь у него шанс начать все сначала, он стал бы совсем другим человеком.
   — Боюсь, что в данном случае мое воображение меня подводит, — отозвался Росс, не скрывая иронии в голосе. Он быстро перевернулся на живот, вдавив Софию в матрас. — Ладно, хватит о Джентри. Довольно того, что он занимал мои мысли почти целый день.
   — Хорошо, — согласилась София, хотя в душе и надеялась, что ей удастся продолжить этот разговор. — Но скажи, а как мы с тобой проведем вечер?
   — Я ужасно голоден, — признался Росс, наклоняясь, чтобы поцеловать ей грудь. — Признаюсь честно, я не отказался бы от хорошего ужина и… от тебя.
   Он взял в рот ее сосок и легонько, нежно его укусил.
   — Ну как, ты согласна со мной?
 
   Сэр Росс тщательно подготовился к возможному развитию событий, так что на этот раз к ворогам уголовного суда пришло гораздо меньше желающих посочувствовать Нику Джентри. Правда, на следующий день, как и предвидел главный судья, без беспорядков не обошлось. Во избежание эксцессов улицу, ведущую к зданию суда, перегородили конные и пешие патрули, а возле Ньюгейтской тюрьмы несколько сыщиков и с десяток констеблей были заняты тем, что разгоняли толпу любопытных, пришедших сюда в надежде хотя бы одним глазком взглянуть на знаменитого преступника. Судьям было рекомендовано на всякий случай — чтобы оградить семьи от возможного насилия — забаррикадировать вход в свои дома; служащим близлежащих банков и контор, и даже приказчикам в лавках, раздали огнестрельное оружие — на тот случай если начнутся грабежи и погромы. София упорно отказывалась подчиниться требованиям мужа, который настаивал, чтобы она, как говорится, от греха подальше, временно пожила в семейном поместье. Однако Софию меньше всего прельщала идея пересидеть опасное время, томясь бездельем в обществе миссис Кэннон, Айоны и патриарха-деда, когда здесь, на Боу-стрит, решалась судьба ее брата.
   Дела шли своим чередом, и время уже перевалило за полдень. София продолжала сидеть в своей квартире в доме номер четыре по Боу-стрит, отчаянно пытаясь придумать, чем она еще может помочь брату. Росс не пришел обедать, а лишь прислал одного из своих помощников за чашкой кофе.
   А тем временем в кабинет главного судьи шел непрерывный поток посетителей. Постепенно день начал клониться к вечеру. Близлежащие улицы были буквально наводнены вооруженными полицейскими патрулями, которые следили за тем, чтобы вспышки недовольства не выплеснулись за пределы сомнительных кварталов. Эрнест, которому было велено доставить сообщение на Финсбери-сквер, на минуту заглянул к Софии, чтобы доложить последние новости.
   — Я слышал, как сэр Росс и сэр Грант удивлялись, что никто не поднял крика из-за ареста Ника Джентри. Сэр Росс считает, это потому, что теперь многие настроены против Джентри.
   Эрнест даже покачал головой, словно удивляясь такому вероломству бывших сторонников знаменитого преступника.
   — Да, Черному Псу не повезло, — сокрушенно пробормотал парень. — Неблагодарные твари, вот кто они такие.
   Не будь София столь несчастна, она обязательно улыбнулась бы этим страстным речам в поддержку ее брата.
   — Спасибо тебе, Эрнест, — сказала она. — Смотри, будь осторожен, на улицах сейчас опасно. Мне бы не хотелось, чтобы тебя избили.
   Эрнест покраснел, тронутый ее заботой.
   — Не бойтесь, миледи, никто не посмеет тронуть меня даже пальцем.
   С этими словами он убежал выполнять поручение, а София осталась одна и вновь погрузилась в размышления.
   Вскоре солнце село, и Лондон погрузился в темную, душную ночь. В воздухе стоял сильный запах горящего угля, а восточный ветер доносил с городских окраин куда менее приятные ароматы сточных канав и выгребных ям. София уже было собралась переодеться в ночную сорочку и лечь в постель, когда в комнату вошел сэр Росс. Переступив порог, он тотчас сбросил с себя пропитанную потом рубашку.
   — Есть что-нибудь новое? — спросила София, направляясь вслед за ним в спальню. — Что с моим братом? Есть ли какие-то новые сведения? Скажи, возле тюрьмы все тихо или там собрались недовольные? Я с ума сойду, сидя здесь в полном неведении.
   — Все относительно спокойно, — ответил Росс, наливая в таз для умывания воду. Наклонившись над ним, он ополоснул себе лицо и грудь, помыл подмышки. — Будь добра, дай мне чистую рубашку.
   София поспешила выполнить его просьбу.
   — Куда ты собрался? Сначала нужно поужинать. Съешь хотя бы сандвич…
   — Некогда, — буркнул Росс, надевая свежую рубашку. Ловким движением он пристегнул воротник и повязал вокруг шеи галстук. — Кстати, всего несколько минут назад мне пришла в голову одна мысль. Я собираюсь в Ньюгейт, думаю, что скоро вернусь. Можешь меня не ждать. Если хочешь, ложись спать. Если у меня будут какие-то важные новости, я тебя разбужу.
   — Ты идешь к моему брату? — София быстрым движением достала из шкафа серый жилет и подержала, помогая надеть. — Но зачем? Что у тебя на уме? Можно, я тоже пойду с тобой?
   — Только не в Ньюгейт.
   — Я подожду тебя на улице, в карете, — умоляла София. — Ты можешь дать лакею и кучеру по пистолету. К тому же, насколько мне известно, вокруг тюрьмы дежурит полиция. Вот увидишь, мне там ничто не угрожает. О, Росс, я с ума сойду, если останусь ждать здесь одна! Возьми меня с собой, прошу тебя. Умоляю! Ведь это все-таки мой брат!
   Слова эти были произнесены с таким жаром, что Росс посмотрел на жену в упор. И хотя он ничего не сказал, на щеке его задергался мускул. София понимала, что скорее всего он ей откажет. В свою очередь, Росс понимал, что сердце ее обливается кровью.
   — Ты поклянешься, что останешься ждать меня в карете? — задал он наконец вопрос.
   — Да!
   Росс не сводил с нее пристального взгляда. София услышала, как он негромко выругайся себе под нос.
   — Тогда бери плащ.
   Испуганная, как бы он не передумал, София тотчас выполнила его распоряжение.
   — Что ты задумал? — не удержалась она от вопроса.
   Но Росс покачал головой, не желая вдаваться в объяснения:
   — Я сам еще для себя не решил для конца. Да и вообще, вдруг у меня ничего не получится. Не хотелось бы вселять в тебя ложные надежды.
   Ньюгейт, это временное пристанище преступников, перед тем как им идти на суд или эшафот, удостоилась прозвища Каменный Кувшин. Любой, кто хотя бы раз побывал здесь — в качестве пленника или гостя, — неизменно заявлял, что, наверное, даже сама преисподняя не идет ни в какое сравнение с этим кошмарным местом. Старые, покрытые плесенью стены здесь оглашали постоянные вопли заключенных, прикованных, подобно диким животным, железными цепями. Ни в общих, ни в одиночных камерах не было никакой мебели, равно как и никаких удобств. Тюремщики, которые по идее были призваны поддерживать в узилище порядок, частенько сами мало отличались от тех, кого были призваны охранять, — жестокие, продажные, психически неуравновешенные, а частенько и то, и другое, и третье вместе. Всякий раз, когда, доставив в Ньюгейт нового заключенного, Эдди Сейер возвращался на Боу-стрит, из его слов явствовало, что тюремщики вселяют в него не меньшие опасения, нежели сами преступники.
   И хотя зимой заключенные жестоко страдали от пробирающего до костей холода, это не шло ни в какое сравнение с тем, какие мучения им приходилось терпеть летом, когда под раскаленной крышей Ньюгейта было нечем дышать из-за невыносимой вони и спертого воздуха.
   Не успел Росс Кэннон переступить порог этого ада, чтобы пройти к камере, где содержали Ника Джентри, как у него из-под ног врассыпную кинулась целая армия тараканов. Камера, куда поместили знаменитого преступника, располагалась в середине тюремного здания и носила прозвище Ловушка Дьявола — считалось, что сбежать отсюда невозможно.
   Росс и сопровождавший его тюремщик долго шли запутанными коридорами; было слышно, как раздавленные подошвами их ботинок, у них под ногами с треском лопаются вши и мокрицы; крысы, услышав их приближение, с пронзительным писком разбегались по сторонам. Откуда-то из глубин тюремного здания доносились вопли заключенных, содержавшихся на нижних этажах. Росс с ужасом подумал, что София ждет его в карете буквально в сотне ярдов отсюда, под стенами этого кошмарного места. Он искренне пожалел, что, уступив мольбам жены, привез ее сюда. Правда, главный судья тотчас попытался себя успокоить, вспомнив, что София не одна — его жену охраняли четверо мужчин: лакей, кучер и двое сыщиков, вооруженных пистолетами и саблями.
   — Этот ваш Джентри тих, как агнец, — заметил Элридж, главный ньюгейтский тюремщик. Это был огромный, коренастый детина с мясистым носом. Пахло от него так же дурно, как и от тех, кто находился под его бдительным оком. Голову тюремного стража украшала лысина, по бокам которой на воротник свисали длинные сальные пряди. Элридж был из той редкой породы тюремных надсмотрщиков, которые любили собственную малоприятную работу и ничуть ею не тяготились — скорее всего потому, что она приносила им немалый доход. Дело в том, что каждую неделю Элридж и ему подобные продавали лондонским газетам сведения о том, что творится за толстыми тюремными стенами, включая признания самих заключенных, перед тем как осужденным на смерть идти на эшафот. Не приходилось сомневаться, что Элридж надеялся потуже набить себе карманы, продавая газетам байки Ника Джентри.
   — За весь день даже ни разу не пискнул, — ворчал Элридж. — Вот я спрашиваю вас, какую историю я могу продать, если он вечно держит свою пасть на замке.
   — Какая, однако, бестактность с его стороны, — поддакнул ему Росс.
   Увы, тюремщик так и не сумел уловить в его голосе иронии и, обрадованный тем, что обрел в лице главного судьи сочувствующего, подвел его к двери, которая вела в Ловушку Дьявола. В тяжелой дубовой двери было вырезано небольшое окошко, примерно в шесть дюймов шириной, позволявшее заключенному разговаривать с посетителями.
   — Джентри! — рявкнул тюремщик. — К тебе пришли!
   В ответ изнутри не донеслось ни единого звука.
   — А где охранник? — нахмурился Росс.
   Элридж тотчас повернул к нему свою масленую физиономию:
   — Нет никакого охранника. Потому что нет в этом необходимости.
   — Но я ведь специально распорядился, чтобы у его камеры денно и нощно находился охранник, — резко возразил Росс. — Причем как для того, что предотвратить побег заключенного, так и для безопасности самого же Джентри.
   Из глотки тюремщика вырвался отвратительный гогот.
   — Побег? — презрительно повторил он. — Но из Ловушки Дьявола невозможно сбежать! Кроме того, этот ваш Джентри в наручниках и кандалах. Не говоря уже о том, что на нем навешано около трехсот фунтов цепей. Да он не то что бежать, в носу поковырять и то не смог бы, даже если бы захотел. Еще никто ни разу не пробовал бежать отсюда, если, конечно, у него нет вот этого! — И прежде чем вставить в замочную скважину, Элридж показал на свой внушительный ключ.
   Массивная, обитая железом дубовая дверь с надрывным скрипом открылась.
   — Вот, поглядите, — довольным тоном произнес тюремщик и, держа перед собой в протянутой руке лампу, шагнул через порог камеры. — Ваш Джентри…