разведчиков. На столе появились селедка, вареный сущик, сахар, сухари.
- А народу нашему ой как тяжело приходится, - продолжал Петр
Захарович. - Недавно в Леликово пригнали из Петрозаводска, из
концентрационных лагерей, двести человек на уборку урожая. Старых и
малых - никого не щадят. А какие они работники? Голодные, да босые,
посмотришь - кости да кожа. А эти изверги в погонах только и знают,
что над людьми глумиться. Один до смерти запорол женщину и двоих
детей. За что вы думаете? Ребята в соседнюю деревню пробрались - хлеба
выпросить. А мать недоглядела. Вот какие нынче у нас "благодетели".
Тяжело нашим людям, уж так тяжело! Живем как впотьмах. О своих ничего
не знаем. Вы хоть вестями утешьте. Как там Красная Армия воюет? Враги
распустили слух, будто немцы Москву и Ленинград уже взяли. Неужто так?
- Сильны врать! - ответил Алексей.
А Тойво добавил:
- Фашистам не видать Москвы и Ленинграда, как своих ушей.
Гайдин, Орлов и Куйвонен долго рассказывали о положении в стране,
говорили о разгроме немцев под Москвой, о стойкой обороне Ленинграда,
о новых заводах на Урале, о том, что на Отечественную войну с врагами
поднялся весь советский народ, говорили о боевых делах партизан.
Рассказали они Сюкалиным и о том, как живут и трудятся люди на
свободной земле в Карельской республике, о трудовых делах пудожан и
беломорцев.
- А связь с Москвой у нашей республики ни на один день не
порывалась, - сказал Орлов. - Финны, говоришь, кричат, что Мурманск
отрезан. Тоже врут! Через Беломорск и Вологду из Мурманска каждый день
поезда в Москву ходят.
Сюкалин и его домочадцы ловили каждое слово. Как растрескавшаяся
от многодневного зноя земля жадно впитывает драгоценную влагу, так эти
люди всем истосковавшимся сердцем своим воспринимали правду о том
самом главном, что по-прежнему составляло смысл их жизни. И у Сюкалина
вырвалось нетерпеливое, взволнованное:
- Какая же помощь от меня требуется, ребятки?
- Об этом позже, - сказал Гайдин. - Проводи нас.
А Тойво, понимая состояние хозяина, добавил:
- Найдется дело. И серьезное.
Тепло простились с Сюкалиным. Алексей и Тойво пошли к заливу. А
Степан на минуту задержался.
- Пока достань сведения о гарнизонах и заставах противника в
ближайших деревнях и в Великой Губе. А потом видно будет.
- Все, что в моих силах - выполню, - коротко ответил Сюкалин.
Встретиться условились через три дня. В случае если у Скжалиных
окажется кто-либо из посторонних, он вывесит на крыльце белую тряпку.
РЖАНСКИЕ
С тех пор, как члены подпольного райкома и разведчики высадились
на Заонежском полуострове, уже прошло несколько дней. Немного казалось
бы. Но у тех, кто работает во вражеском тылу, свое мерило времени:
каждый час, а иногда и минута несет с собой большие перемены.
Всего несколько дней, а сделано немало: выяснена обстановка в
ближайших деревнях, определено, с какими людьми и когда могут
встретиться подпольщики, собраны первые данные о гарнизонах
противника, подготовлены листовки.
Однажды утром Бородкин подошел к Даше:
- Сегодня разрешаю тебе выйти в деревню Оятевщина, пойдешь с
Орловым. Там сейчас живет семья Ржанских. Орлов и Гайдин говорят:
хорошие люди. У них есть сын, поговори с ним. Не знаю, комсомолец ли
он, но если и не комсомолец, все равно привлекай к работе. Только
осторожно. Так, чтобы парня под удар не поставить.
Дудкова попрощалась с Бородкиным и побежала искать Орлова. С
комфортом устроившись в кустах, он чистил свой маузер.
- Алексей, с тобой иду, знаешь?
- Знаю. Только умеешь ли ты, Дарья, ходить?
- Ничего себе вопросик! А мне по наивности казалось, что я уже в
годовалом возрасте ходить научилась.
- А как ходила тогда?
- Осторожно.
- Вот-вот. Именно осторожно. Так имей в виду: ты сейчас снова в
годовалом возрасте.
- То есть как?
- А так. Заново ходить должна учиться. В разведке все по-другому.
- Знаю. Учили! - даже рассердилась девушка.
- Учили. Это верно. Но одно дело - теория и совсем другое, когда
ты в жизни вдруг повстречаешься с вражескими солдатами.
- Пойду себе дальше, и все.
- Не советую. А впрочем, для каждой ситуации - свое решение.
И Орлов стал рассказывать Даше о том, что давно успел освоить на
трудной тропе разведчика. Поделился он и своими мыслями о семье
Ржанских, которую знал еще до войны. Потом свела его судьба с ней во
время прошлого рейда в тыл.
Был тогда Ржанский старостой в деревне Ямки, а потом сумел
отказаться от этой "чести", сослался на болезнь. Мужик он с головой.
Знает, что делает. С ним - младший сын. Остальные братья в Красной
Армии служат. Саша Ржанский, по-моему, парень дельный, но горяч не в
меру. За ним нужен глаз: чтобы себя и других необдуманными поступками
не подвел.
Отправиться решили вечером, когда движение по дороге почти
прекращается. Ну, а в самой Оятевщине проще. Здесь всего несколько
домов. Да и те, по словам Сюкалина, пустовали. Всех жителей выселили
оккупанты. Одна семья Ржанских осталась. Финского гарнизона здесь нет.
Но на патруль нарваться можно.
Обогнув жилье по полям и мелким кустарникам, Алексей и Даша вышли
к дому Василия Ивановича Ржанского. Долго присматривались. Деревенская
улица пустовала. Наконец Орлов решил войти в избу, а Даше поручил
наблюдение. В случае, если заметит что-либо подозрительное, она должна
была постучать по раме окна.
Дверь открыл светловолосый парень лет девятнадцати. При виде
Орлова его большие голубые глаза загорелись радостью.
- Алексей Михайлович! Проходите, вот хорошо-то. Дома отец да
мать. Чужих нет. Отец давно уже партизан ждет. Рад будет встрече.
Орлов обменялся крепким рукопожатием с Александром и вошел в
избу.
- Василий Иванович, здравствуйте! Здравствуйте, Александра
Никитична! - приветствовал разведчик хозяев дома.
- Постойте, да это Алексей! Вот радость! Садись, дорогим гостем
будешь! - засуетился Ржанский, маленький ростом, худенький, с узкой
бородкой старичок.
"Э, да старик сильно сдал, - тревожно подумал Орлов. - Да и
попробуй не сдать. Всем сердцем человек к советской власти привязан, а
должен был в старостах ходить. Между двух огней все время".
- Спасибо, но не один я, - вслух сказал Орлов.
- Так зови товарищей. У нас, слава богу, пока тихо. Александра,
накрой на стол.
Орлов вышел на минуту из избы и вскоре вернулся с Дашей.
- Проходи, девица, садись, родненькая! - встретила ее Александра
Никитична. - Небось, измаялась, бедная. Да ты не беспокойся, мы ведь
все знаем, - и она перешла на шепот. - Хозяин-то у меня ждал вас с
того берега: "Хоть бы, говорит, от Орлова кто пришел, весточку добрую
принес". Измучились ведь мы, а старик мой не может без людей. Всю
правду хочет знать. Тут слух прошел, будто этот проклятый Ронгонен,
начальник полиции, может знаете, в командировку поехал. Все хвалился,
что в Ленинград едет, мол, по Невскому-то проспекту теперь немцы
разгуливают. А старик мой не верит. "Врут они, вражины", - говорит.
- Конечно, врут, - почти одновременно ответили Орлов и Даша. -
Вот у нас и газеты есть, там все сказано. - Алексей вытащил из-под
пиджака маленький листочек. Это был специальный выпуск областной
газеты "Ленинское знамя" для населения оккупированных районов.
Ржанский бережно взял газетку со знакомым названием, подошел к
свету, прочитал сводку Информбюро, повторив несколько раз: - "Войска
Ленинградского фронта отбили атаки противника на всех участках фронта.
Корабли Балтийского флота поддерживали своим огнем действия наземных
войск..."
- Ага, отбили! - воскликнул он. - Дали жару Гитлеру. - Он весь
преобразился, этот худой старик, в глазах которого жила неистребимая
сила.
- Слышите, что пишут, - продолжал он, - "Пусть земля горит под
ногами фашистских извергов". - Он читал, а его сын и жена жадно ловили
каждое слово.
- Эх, нам бы оружие, - вырвалось у Саши. - Я знаю верных ребят. С
ними можно дело делать.
Даша уже хотела было сказать, что они с Алексеем затем, и пришли,
чтобы привлечь его к делу, но вспомнила: Орлов советовал не сразу
начинать разговор об этом, не после первой встречи и обязательно
наедине.
- Вот спасибо тебе, Алексей Михайлович, подбодрил нас, стариков,
- сказал Ржанский. - Я и то думал: не может быть, чтобы немец
Ленинград да Москву взял. Конечно, он лют, немец-то, силу большую
забрал, а все ж уломается, не согнет он русского. Ох, Алеша, и тяжело
под врагом жить, ох, как тяжело. А приходится. Только бы с голоду не
умереть. Проклятые ведь все отбирают. Ты чего, мать, забыла?
Самовар-то ушел.
Хозяйка бросилась к кипящему самовару, зазвенела посудой и вскоре
пригласила гостей к столу, стала угощать их всем, что нашлось в печи и
на полках. Ужинали и пили чай в полумраке. Горела маленькая коптилка,
а окна были наглухо завешаны.
За ужином Василий Иванович сообщил Орлову и Даше, что на
Волкострове - база морских катеров. Они курсируют вдоль берегов.
- Так вы глядите в оба, когда озером возвращаться будете. А в
Кургелицах, учтите, не меньше сотни солдат стоит. На дорогах кругом
патрули, всех, кто без пропусков, забирают.
- А вы пропуск-то мой возьмите, родненькие, - вмешалась в
разговор Александра Никитична, - на двух человек он, только куда я его
девала? - И добрая старушка начала рыться в ящиках комода. - Вот он,
дали нам его, чтобы в волость ходить. У Саши-то свой есть.
Поблагодарив хозяйку, Алексей взял синюю бумажку.
- Может, когда и пригодится, а сейчас мы и так проберемся.
- Вот еще мой наказ, - хмурясь, сказал Василий Иванович. - К
Сюкалину в Вертилово не заходите... Ненадежен он, с начальством
финским якшается.
Орлов ничего не ответил на это, а только подумал: какой же тяжкий
крест взял на себя Петр Захарович, быть своим и казаться чужим.
Тепло попрощавшись с гостеприимными хозяевами, разведчики вышли в
сени и здесь на минуту задержались, пока Василий Иванович выходил на
улицу, чтобы посмотреть, все ли там спокойно. Тут-то Саша решил
поговорить с Орловым.
- Алексей Михайлович, возьмите меня с собой, переправьте в нашу
армию. Я здесь без всякой пользы живу, - горячо зашептал он.
- Встретимся еще, подумаем. Нельзя тебе сейчас уходить, полиция
заподозрит твоих родителей. Как бы худо не было.
- Тогда хоть научите, что мне делать?
- Скажи, куда нам лучше прийти, там и договоримся.
Тут вернулся Василий Иванович и сообщил, что кругом никого не
видно. Орлов и Даша еще раз попрощались, вышли на крыльцо. За ними
двинулся и Саша.
- Я на минутку, папа, не закрывай ворота.
Показав рукой в сторону леса, Саша прошептал:
- Там, за ригой, я буду ждать. Когда придете?
- Послезавтра вечером, часов в семь, - Орлов подумал и добавил: -
Если кто будет в деревне, поставь кол к углу риги, к тому, правому, от
леса, и толстым концом кверху.
- Ладно.
Солнце еще не поднялось из-за горизонта, когда Алексей и Даша
вышли за околицу. В воздухе пахло свежескошенным сеном и созревающей
малиной. Орлов и его спутница, дойдя до леса и держась подальше от
дороги, направились в сторону базы.
На полпути присели отдохнуть у края поляны. Даше не терпелось
высказать свое мнение о Ржанских.
- Знаешь, Алексей, у меня такое чувство, будто я у родных
побывала. Правда, хорошие люди - старики Ржанские?
- Да, добрые и надежные. Я знаю их давно. Василий Иванович умный
старик.
- А Саша? Мне кажется он...
- Давай потом поговорим об этом, - перебил ее Алексей. - Пойдем,
уже утро.
Некоторое время шли молча. Орлов вспомнил, как горячо и искренне
упрашивал его Саша Ржанский взять к себе в "отряд". "Считает, что мы
отрядом сюда пришли", - подумал Алексей, а вслух сказал:
- Ну, что ж, на Сашу положиться можно.
На базу вернулись усталые, но удовлетворенные сделанным. Орлов
сообщил Гайдину и Куйвонену о результатах выхода в Оятевщину. Бородкин
и Зайков еще не вернулись из Яндомозера, куда они вышли накануне.
Надо бы отдохнуть, но Даша не могла не рассказать Васильеву о
первой встрече с людьми, прожившими почти год под властью оккупантов,
но не сломленными, не потерявшими веру в победу своего народа.
- Понимаешь, Павлик, - горячо говорила она, - Ржанская отдала нам
с Алексеем свой пропуск. А ведь, отдавая, хорошо знала, что, если мы
попадемся с этой бумажкой, и ее, и всю семью уничтожат оккупанты.
Какие же это замечательные, верные люди!
Павел слушал ее, не перебивая. Потом задумчиво сказал:
- Да, ради таких - в огонь и в воду. - А потом уже иным тоном
продолжал: - Мне тоже сегодня повезло. Удалось связаться со штабом.
Передал разведданные, полученные от Сюкалина. Отчет для партийного
центра тоже передан. Работаем. Начало положено.
Да, Павел Васильев имел полное основание гордиться своим первым
успехом. Позывные его слабенькой рации - позывные из ночи - услышаны.
Только тот может понять, как дорог миг вхождения в радиосвязь со
своей страной, кто хоть раз испытал, что значит быть оторванным от
Родины! В такой счастливый миг забываются и переходы по бездорожью с
тяжелой ношей за плечами, и тревожные ночи в осаде, и холод, и голод,
и терпеливое высиживание у передатчика иногда в течение целых суток.
Да, заонежское подполье начало действовать.
ВСЕ ШИРЕ КРУГ БОЙЦОВ
Утром, часов в шесть, из Оятевщины на тропинку, ведущую к
Липовецкой дороге, вышел Саша Ржанский. Накануне он условился с Мишей
Юриным вместе идти в Пески, на лесную биржу. Саша пришел на росстань,
где договорился встретиться с другом. Вскоре появился и Миша, чем-то
взволнованный и, как показалось Саше, сердитый.
- Ты чего хмурый?
- Вчера максимовские бабы встретили Петра Лузгина из Вертилова.
Его из Петрозаводска пригнали. Сказывали, он отца нашего видел, вместе
с ним в одном лагере был. Так вот отец утром, как на работу идти,
обратился к офицеру. К врачу попросился. А тот как заорет на него.
Подбежали два полицая, а офицер им: "Этот работать не хочет, полечите
его хорошенько". Схватили отца, затащили в барак и начали палками
бить, ногами топтать, потом уволокли в карцер. После-то Лузгин не
видел его.
- Сволочи! Эх, Мишка, тряхнуть бы их хорошенько.
- А что сделаешь с пустыми руками?
- Знаешь, я кое-что скажу тебе, только по секрету. Не
проболтаешься?
- Когда тебя подводил?
- Ну ладно, не обижайся. У меня тут одна газетка есть. Пойдем в
сторонку, покажу, - зашептал Саша.
Притаились за кустами. Ржанский вытащил из-за пазухи газету. В
верхнем правом углу ее черными буквами было написано: "Смерть
фашистским оккупантам!"
- Откуда она у тебя?
- Вчера у дороги нашел, видно, с самолета сбросили, - не моргнув,
ответил Ржанский.
Быстро пробежав несколько заметок, Миша вернул ее другу.
- В поле читать будешь?
- Так нельзя. Перепишем сначала печатными буквами, а потом
подбросим.
- От этого врагу вреда не много.
- Не скажи... Но мы недолго с листовками возиться будем. Девчонок
к этому делу пристроим, а сами оружие достанем, у солдат стащим, а
потом, может, партизаны придут... - Он многозначительно посмотрел на
друга. - Пошли, что ли?
Саша проводил товарища до лесной биржи, а сам отправился в
соседнюю деревню, пообещав зайти за другом в конце дня.
На бирже Миша топором соскабливал кору с еловых балансовых чурок.
Поодаль от него женщины распиливали поперечной пилой дровяные кряжи. А
еще дальше дымили смолокурки и ямы, где старик Матвей Сидоров выгонял
смолу и выжигал уголь. Он то и дело покрикивал на женщин, подносивших
к его "заводу" смолье. Но Миша знал, что дед покрикивает не зло, а для
виду, чтобы обмануть надсмотрщика, который расхаживал по высокому
склону над биржей, раскинувшейся на песчаном берегу залива. Дед
погонял женщин, а они, не торопясь, брали в руки по чурке и медленно
шли к смолокурке. Потом останавливались, обменивались новостями. Миша
загляделся на ворчливого старика и не заметил, как сзади к нему
подбежал надсмотрщик и ожог резиновой плетью.
- За что бьешь! - сверкнул глазами Миша.
Тот схватил его за ворот рубашки и потащил к штабелю окоренных
балансов.
Обида и гнев сдавили горло парню. Он взглянул на штабель, из
которого солдат уже вытаскивал гладкую балансовую чурку с узенькой, не
более сантиметра, полоской коры. Бросив чурку к ногам Миши,
полицейский снова стал бить его хлыстом.
Но тут подоспел Саша.
- Не смей бить, гад! - закричал он вне себя от ярости и метнулся
вперед. Какое-то мгновение прошло, а Саша уже вырвал у солдата хлыст и
отбросил в сторону.
Надсмотрщик ухватился за кобуру. Женщины пронзительно заголосили.
А дед Матвей крикнул:
- Беги, парень, беги, да не показывайся на глаза этому ироду.
Воспользовавшись суматохой, Саше удалось скрыться, но он был
уверен, что надсмотрщик обязательно доложит полиции о его
заступничестве, и это принесет много неприятностей.
Однако все сложилось самым неожиданным образом. В конце дня
полицейский с разрешения командира выехал в Сенную Губу навестить
земляка, служившего в береговой охране. Изрядно выпив там и
возвращаясь в лодке уже поздно вечером, он перевернулся на своей
посудине и едва не утонул. Выручил шюцкоровца патрульный катер.
Пьяного доставили в Великую Губу, доложив, при каких обстоятельствах
он был обнаружен.
Утром разгневанный начальник гарнизона приказал отправить
надсмотрщика на передовую за пьянку и несвоевременное возвращение из
краткосрочного отпуска.
Эту тревожную ночь Саша провел в лесу и лишь утром узнал от Миши,
что грозу пронесло.
- Приходи к нам на биржу, - сказал Миша. - Там все тебя
вспоминают, только и разговоров о том, как ты за меня вступился.
- Приду. Только домой сбегаю.
Вскоре Саша вновь появился на лесной дороге. Он успел захватить
из дома спрятанные под половицей листовки н торопился на биржу.
Наконец-то выдалась возможность выполнить задание подпольного райкома.
На бирже все были рады появлению Саши. Но боясь привлечь внимание
нового надсмотрщика, сначала не вступали в разговор. Но тут
надсмотрщик стукнул два раза по куску рельса: это означало, что
наступило обеденное время.
Дед тихонько подозвал к себе Сашу и, взглянув в сторону
расхаживавшего взад-вперед надсмотрщика, сказал:
- Ты, парень, не плошай больше. Не горячись, а присматривайся,
когда что сказать можно. Погорячишься - голову потерять можешь, а ты
исподволь. Вот я смолу курю, да только не впрок моя смола будет им,
окаянным. - Заметив приближающегося полицейского, старик заторопил: -
Иди, парень, иди от греха.
Саша, будто послушавшись, завернул за ближайший кустик, поспешно
вытащил из-за пазухи листовку, подхватил одну чурку и, делая вид, что
помогает старику, понес ее к дымной яме.
- Дед, смотри, что я нашел в кустах, - зашептал он. Старик
недоверчиво взглянул на него и, заметив в руках парня клочок бумаги,
опасливо покосился в сторону надсмотрщика. Тот был далеко, в другом
конце биржи.
- Сказывай, какую бумажину нашел?
- Листовка, видно, самолеты сбросили, оттуда, с того берега.
- Брехня наверно.
- Нет, дед Матвей, ты слушай, что тут написано.
- Послушаю, но ты, парень, тихо читай, и только когда финн в тот
конец биржи пойдет, а я смотреть за ним буду. Как повернет к нам
мордой-то, я кашляну. Ты и прячь бумажку.
- "Дорогие товарищи! Наши братья и сестры! - тихо, почти шепотом
стал читать Саша. - До нас дошли вести о вашей тяжелой жизни в
фашистской неволе. Насилие и надругательства, голод и смерть принесли
оккупанты на захваченную ими советскую землю. Они мстят нам за то, что
советские люди не склонили и никогда не склонят свои головы перед
гитлеровскими палачами..."
- Погодь читать, парень, опять этот поганый шюцкор в нашу сторону
идет, - предупредил дед. - Пронесло. Читай!
- "Красная Армия стойко обороняется, с каждым днем наносит удар
за ударом по врагу. Она разгромила вражеские армии под Тихвином и
Москвой. Сотни тысяч фашистов нашли погибель на русской земле. Найдут
себе могилу на нашей земле и все остальные захватчики. Тысячи партизан
действуют и в лесах Карелии, мстят врагу за поруганную землю, за кровь
и смерть матерей, детей и стариков.
...Пусть земля горит под ногами душегубов. Смерть фашистским
оккупантам!"
Саша закончил чтение. Дед спросил его:
- А от кого бумага, парень?
- Тут написано: "К советским людям на территории, временно
оккупированной врагом. От рабочих, рыбаков и служащих города
Беломорска".
- А ведь правду пишут про нашу жизнь-то, и про Красную Армию,
стало быть, правду пишут. Ты как думаешь, Сашка, осилит она германца?
- спросил дед, утирая тыльной стороной ладони свои слезящиеся глаза.
- Конечно, осилит!
- Ну иди, сынок, только бумагу не всем читай. Нинка-то болтлива
девка, не показывай бумагу ей.
Не мог знать дед Матвей, что драгоценный листок бумаги, хранимый
под рубашкой Саши Ржанского, уже побывал у многих и ободрил своим
обнадеживающим словом не одно истосковавшееся сердце, что не один он
почувствовал незримую связь с теми, кто на свободной советской земле
думает о таких, как он, невольниках фашистского "нового порядка". Не
знал он, что парень уже давал читать листовку и Мише Юрину, и Коле
Максимову, и Вере Дерябиной, и многим другим своим друзьям. Среди тех
юношей, которые объединялись вокруг Саши, были и двое из деревни
Толвуя: Мышев и Андронов. Они вели активную борьбу против оккупантов и
тоже начали с листовок.
Однако и ими далеко не ограничивается круг людей, у которых
потеплели глаза при виде белого листка с мужественными словами правды.
Ни дед, ни Юринов, ни сам Ржанский, никто не мог знать, где, в
скольких еще деревнях и селах завладел умами людей, напомнил им о
борьбе этот маленький листочек бумаги. А он уже делал дело в Великой
Губе, в Липовицах, Вигове, Яндомозере, во многих других деревнях
полуострова, куда занесли его такие же, как Саша Ржанский, смелые
люди.
Знал все это подпольный райком. И он действовал, хотя условия
были крайне трудные. Возглавлял и направлял эту работу человек со
спокойными глазами, о котором лишь его ближайшие соратники знали, что
он и есть первый секретарь подпольного райкома.
Здесь, в районе, подвергшемся вражеской оккупации, не было ни
одного предприятия, где подпольщику можно было хоть как-то
закрепиться, устроиться на работу. Коммунисты ушли в партизанские
отряды, которые создавались на территории других районов - в более
глубоком тылу противника и ближе к его основным коммуникациям. К
середине августа 1942 года, когда в Заонежье высадился подпольный
райком, здесь осталось лишь несколько человек коммунистов.
Подпольному райкому партии, кочующему по лесам южной части
полуострова, предстояло связаться с оставшимися коммунистами и
комсомольцами, с другими надежными людьми и через них вести работу
среди населения.
И многое уже было сделано. Две недели подряд ходили Бородкин,
Куйвонен, Орлов, Гайдин, Дудкова по деревням, устанавливая связи с
патриотами.
У подпольного райкома были свои явки в Липовицах, Оятевщине,
Вертилове, Вигове, Яндомозере. По его поручению надежные люди ходили в
Великую Губу, ездили в Сенную Губу, Кижи, в Леликово. Через них
население получало листовки, в которых райком сообщал полученные по
радио сведения о положении на фронтах и разоблачал лживые утверждения
оккупантов о признании советскими людьми оккупационного режима,
предупреждал жителей деревень о подготавливаемых маннергеймовцами
реквизициях, о провокационных действиях предателей.
Через тех же связных райком получал данные о численности и
расположении гарнизонов противника в прибрежных деревнях. Павел
Васильев зашифровывал эти сведения и по радио передавал в штаб
партизанского движения: "Великую Губу двух пароходах прибыло тысяча
четыреста солдат противника, размещены домах сельпо, леспромхоза",
"Гарнизон Клименицах сто пятьдесят солдат одно орудие", "Войнаволок
пятьдесят солдат, орудие", "Оленьем острове батарея, прожектора".
Выполнять поручения подпольного райкома было нелегко и очень
рискованно, но люди, подвергая себя опасности, принимали разведчиков и
связных, присматривались к вражеским гарнизонам, распространяли среди
соседей листовки.
Маннергеймовцы, напуганные зимним налетом партизан на береговые
деревни, объявили населению о строгом наказании, ожидающем каждого,
кто не донесет полиции о появлении в деревне "подозрительных", кто
распространяет сообщения, услышанные по радио, кто принимает у себя
кого-либо без пропусков и перерегистрированных паспортов.
Не обошлось и без предателей. Польстившись на фашистские
сребреники, они доносили полиции о всех, кто пользовался авторитетом в
колхозах до войны, навязчиво втирались в доверие лучшим людям,
стараясь вызвать их на откровенность, с тем, чтобы затем поставить под
удар.
Так погиб ветеринарный врач Попов из Великой Губы. Фельдшер,
работавший с ним до войны, донес оккупантам, что ветврач - коммунист и
ждет прихода Красной Армии. Маннергеймовцы ворвались в квартиру
Попова, когда тот тяжело болел, и застрелили его прямо в постели.
Несмотря ни на что, врагу не удалось сломить сопротивление
патриотов, не удалось запугать население ни арестами, ни расстрелами,
ни провокациями.
Обо всем этом думал Алексей Орлов на пути в Липовицы. Он бывал
там уже не однажды, и каждый раз после его прихода росло число людей,
помогавших подпольщикам и разведчикам. Сегодня он тоже шел для
установления новых связей. Шел не один. С ним была Даша Дудкова.
- А народу нашему ой как тяжело приходится, - продолжал Петр
Захарович. - Недавно в Леликово пригнали из Петрозаводска, из
концентрационных лагерей, двести человек на уборку урожая. Старых и
малых - никого не щадят. А какие они работники? Голодные, да босые,
посмотришь - кости да кожа. А эти изверги в погонах только и знают,
что над людьми глумиться. Один до смерти запорол женщину и двоих
детей. За что вы думаете? Ребята в соседнюю деревню пробрались - хлеба
выпросить. А мать недоглядела. Вот какие нынче у нас "благодетели".
Тяжело нашим людям, уж так тяжело! Живем как впотьмах. О своих ничего
не знаем. Вы хоть вестями утешьте. Как там Красная Армия воюет? Враги
распустили слух, будто немцы Москву и Ленинград уже взяли. Неужто так?
- Сильны врать! - ответил Алексей.
А Тойво добавил:
- Фашистам не видать Москвы и Ленинграда, как своих ушей.
Гайдин, Орлов и Куйвонен долго рассказывали о положении в стране,
говорили о разгроме немцев под Москвой, о стойкой обороне Ленинграда,
о новых заводах на Урале, о том, что на Отечественную войну с врагами
поднялся весь советский народ, говорили о боевых делах партизан.
Рассказали они Сюкалиным и о том, как живут и трудятся люди на
свободной земле в Карельской республике, о трудовых делах пудожан и
беломорцев.
- А связь с Москвой у нашей республики ни на один день не
порывалась, - сказал Орлов. - Финны, говоришь, кричат, что Мурманск
отрезан. Тоже врут! Через Беломорск и Вологду из Мурманска каждый день
поезда в Москву ходят.
Сюкалин и его домочадцы ловили каждое слово. Как растрескавшаяся
от многодневного зноя земля жадно впитывает драгоценную влагу, так эти
люди всем истосковавшимся сердцем своим воспринимали правду о том
самом главном, что по-прежнему составляло смысл их жизни. И у Сюкалина
вырвалось нетерпеливое, взволнованное:
- Какая же помощь от меня требуется, ребятки?
- Об этом позже, - сказал Гайдин. - Проводи нас.
А Тойво, понимая состояние хозяина, добавил:
- Найдется дело. И серьезное.
Тепло простились с Сюкалиным. Алексей и Тойво пошли к заливу. А
Степан на минуту задержался.
- Пока достань сведения о гарнизонах и заставах противника в
ближайших деревнях и в Великой Губе. А потом видно будет.
- Все, что в моих силах - выполню, - коротко ответил Сюкалин.
Встретиться условились через три дня. В случае если у Скжалиных
окажется кто-либо из посторонних, он вывесит на крыльце белую тряпку.
РЖАНСКИЕ
С тех пор, как члены подпольного райкома и разведчики высадились
на Заонежском полуострове, уже прошло несколько дней. Немного казалось
бы. Но у тех, кто работает во вражеском тылу, свое мерило времени:
каждый час, а иногда и минута несет с собой большие перемены.
Всего несколько дней, а сделано немало: выяснена обстановка в
ближайших деревнях, определено, с какими людьми и когда могут
встретиться подпольщики, собраны первые данные о гарнизонах
противника, подготовлены листовки.
Однажды утром Бородкин подошел к Даше:
- Сегодня разрешаю тебе выйти в деревню Оятевщина, пойдешь с
Орловым. Там сейчас живет семья Ржанских. Орлов и Гайдин говорят:
хорошие люди. У них есть сын, поговори с ним. Не знаю, комсомолец ли
он, но если и не комсомолец, все равно привлекай к работе. Только
осторожно. Так, чтобы парня под удар не поставить.
Дудкова попрощалась с Бородкиным и побежала искать Орлова. С
комфортом устроившись в кустах, он чистил свой маузер.
- Алексей, с тобой иду, знаешь?
- Знаю. Только умеешь ли ты, Дарья, ходить?
- Ничего себе вопросик! А мне по наивности казалось, что я уже в
годовалом возрасте ходить научилась.
- А как ходила тогда?
- Осторожно.
- Вот-вот. Именно осторожно. Так имей в виду: ты сейчас снова в
годовалом возрасте.
- То есть как?
- А так. Заново ходить должна учиться. В разведке все по-другому.
- Знаю. Учили! - даже рассердилась девушка.
- Учили. Это верно. Но одно дело - теория и совсем другое, когда
ты в жизни вдруг повстречаешься с вражескими солдатами.
- Пойду себе дальше, и все.
- Не советую. А впрочем, для каждой ситуации - свое решение.
И Орлов стал рассказывать Даше о том, что давно успел освоить на
трудной тропе разведчика. Поделился он и своими мыслями о семье
Ржанских, которую знал еще до войны. Потом свела его судьба с ней во
время прошлого рейда в тыл.
Был тогда Ржанский старостой в деревне Ямки, а потом сумел
отказаться от этой "чести", сослался на болезнь. Мужик он с головой.
Знает, что делает. С ним - младший сын. Остальные братья в Красной
Армии служат. Саша Ржанский, по-моему, парень дельный, но горяч не в
меру. За ним нужен глаз: чтобы себя и других необдуманными поступками
не подвел.
Отправиться решили вечером, когда движение по дороге почти
прекращается. Ну, а в самой Оятевщине проще. Здесь всего несколько
домов. Да и те, по словам Сюкалина, пустовали. Всех жителей выселили
оккупанты. Одна семья Ржанских осталась. Финского гарнизона здесь нет.
Но на патруль нарваться можно.
Обогнув жилье по полям и мелким кустарникам, Алексей и Даша вышли
к дому Василия Ивановича Ржанского. Долго присматривались. Деревенская
улица пустовала. Наконец Орлов решил войти в избу, а Даше поручил
наблюдение. В случае, если заметит что-либо подозрительное, она должна
была постучать по раме окна.
Дверь открыл светловолосый парень лет девятнадцати. При виде
Орлова его большие голубые глаза загорелись радостью.
- Алексей Михайлович! Проходите, вот хорошо-то. Дома отец да
мать. Чужих нет. Отец давно уже партизан ждет. Рад будет встрече.
Орлов обменялся крепким рукопожатием с Александром и вошел в
избу.
- Василий Иванович, здравствуйте! Здравствуйте, Александра
Никитична! - приветствовал разведчик хозяев дома.
- Постойте, да это Алексей! Вот радость! Садись, дорогим гостем
будешь! - засуетился Ржанский, маленький ростом, худенький, с узкой
бородкой старичок.
"Э, да старик сильно сдал, - тревожно подумал Орлов. - Да и
попробуй не сдать. Всем сердцем человек к советской власти привязан, а
должен был в старостах ходить. Между двух огней все время".
- Спасибо, но не один я, - вслух сказал Орлов.
- Так зови товарищей. У нас, слава богу, пока тихо. Александра,
накрой на стол.
Орлов вышел на минуту из избы и вскоре вернулся с Дашей.
- Проходи, девица, садись, родненькая! - встретила ее Александра
Никитична. - Небось, измаялась, бедная. Да ты не беспокойся, мы ведь
все знаем, - и она перешла на шепот. - Хозяин-то у меня ждал вас с
того берега: "Хоть бы, говорит, от Орлова кто пришел, весточку добрую
принес". Измучились ведь мы, а старик мой не может без людей. Всю
правду хочет знать. Тут слух прошел, будто этот проклятый Ронгонен,
начальник полиции, может знаете, в командировку поехал. Все хвалился,
что в Ленинград едет, мол, по Невскому-то проспекту теперь немцы
разгуливают. А старик мой не верит. "Врут они, вражины", - говорит.
- Конечно, врут, - почти одновременно ответили Орлов и Даша. -
Вот у нас и газеты есть, там все сказано. - Алексей вытащил из-под
пиджака маленький листочек. Это был специальный выпуск областной
газеты "Ленинское знамя" для населения оккупированных районов.
Ржанский бережно взял газетку со знакомым названием, подошел к
свету, прочитал сводку Информбюро, повторив несколько раз: - "Войска
Ленинградского фронта отбили атаки противника на всех участках фронта.
Корабли Балтийского флота поддерживали своим огнем действия наземных
войск..."
- Ага, отбили! - воскликнул он. - Дали жару Гитлеру. - Он весь
преобразился, этот худой старик, в глазах которого жила неистребимая
сила.
- Слышите, что пишут, - продолжал он, - "Пусть земля горит под
ногами фашистских извергов". - Он читал, а его сын и жена жадно ловили
каждое слово.
- Эх, нам бы оружие, - вырвалось у Саши. - Я знаю верных ребят. С
ними можно дело делать.
Даша уже хотела было сказать, что они с Алексеем затем, и пришли,
чтобы привлечь его к делу, но вспомнила: Орлов советовал не сразу
начинать разговор об этом, не после первой встречи и обязательно
наедине.
- Вот спасибо тебе, Алексей Михайлович, подбодрил нас, стариков,
- сказал Ржанский. - Я и то думал: не может быть, чтобы немец
Ленинград да Москву взял. Конечно, он лют, немец-то, силу большую
забрал, а все ж уломается, не согнет он русского. Ох, Алеша, и тяжело
под врагом жить, ох, как тяжело. А приходится. Только бы с голоду не
умереть. Проклятые ведь все отбирают. Ты чего, мать, забыла?
Самовар-то ушел.
Хозяйка бросилась к кипящему самовару, зазвенела посудой и вскоре
пригласила гостей к столу, стала угощать их всем, что нашлось в печи и
на полках. Ужинали и пили чай в полумраке. Горела маленькая коптилка,
а окна были наглухо завешаны.
За ужином Василий Иванович сообщил Орлову и Даше, что на
Волкострове - база морских катеров. Они курсируют вдоль берегов.
- Так вы глядите в оба, когда озером возвращаться будете. А в
Кургелицах, учтите, не меньше сотни солдат стоит. На дорогах кругом
патрули, всех, кто без пропусков, забирают.
- А вы пропуск-то мой возьмите, родненькие, - вмешалась в
разговор Александра Никитична, - на двух человек он, только куда я его
девала? - И добрая старушка начала рыться в ящиках комода. - Вот он,
дали нам его, чтобы в волость ходить. У Саши-то свой есть.
Поблагодарив хозяйку, Алексей взял синюю бумажку.
- Может, когда и пригодится, а сейчас мы и так проберемся.
- Вот еще мой наказ, - хмурясь, сказал Василий Иванович. - К
Сюкалину в Вертилово не заходите... Ненадежен он, с начальством
финским якшается.
Орлов ничего не ответил на это, а только подумал: какой же тяжкий
крест взял на себя Петр Захарович, быть своим и казаться чужим.
Тепло попрощавшись с гостеприимными хозяевами, разведчики вышли в
сени и здесь на минуту задержались, пока Василий Иванович выходил на
улицу, чтобы посмотреть, все ли там спокойно. Тут-то Саша решил
поговорить с Орловым.
- Алексей Михайлович, возьмите меня с собой, переправьте в нашу
армию. Я здесь без всякой пользы живу, - горячо зашептал он.
- Встретимся еще, подумаем. Нельзя тебе сейчас уходить, полиция
заподозрит твоих родителей. Как бы худо не было.
- Тогда хоть научите, что мне делать?
- Скажи, куда нам лучше прийти, там и договоримся.
Тут вернулся Василий Иванович и сообщил, что кругом никого не
видно. Орлов и Даша еще раз попрощались, вышли на крыльцо. За ними
двинулся и Саша.
- Я на минутку, папа, не закрывай ворота.
Показав рукой в сторону леса, Саша прошептал:
- Там, за ригой, я буду ждать. Когда придете?
- Послезавтра вечером, часов в семь, - Орлов подумал и добавил: -
Если кто будет в деревне, поставь кол к углу риги, к тому, правому, от
леса, и толстым концом кверху.
- Ладно.
Солнце еще не поднялось из-за горизонта, когда Алексей и Даша
вышли за околицу. В воздухе пахло свежескошенным сеном и созревающей
малиной. Орлов и его спутница, дойдя до леса и держась подальше от
дороги, направились в сторону базы.
На полпути присели отдохнуть у края поляны. Даше не терпелось
высказать свое мнение о Ржанских.
- Знаешь, Алексей, у меня такое чувство, будто я у родных
побывала. Правда, хорошие люди - старики Ржанские?
- Да, добрые и надежные. Я знаю их давно. Василий Иванович умный
старик.
- А Саша? Мне кажется он...
- Давай потом поговорим об этом, - перебил ее Алексей. - Пойдем,
уже утро.
Некоторое время шли молча. Орлов вспомнил, как горячо и искренне
упрашивал его Саша Ржанский взять к себе в "отряд". "Считает, что мы
отрядом сюда пришли", - подумал Алексей, а вслух сказал:
- Ну, что ж, на Сашу положиться можно.
На базу вернулись усталые, но удовлетворенные сделанным. Орлов
сообщил Гайдину и Куйвонену о результатах выхода в Оятевщину. Бородкин
и Зайков еще не вернулись из Яндомозера, куда они вышли накануне.
Надо бы отдохнуть, но Даша не могла не рассказать Васильеву о
первой встрече с людьми, прожившими почти год под властью оккупантов,
но не сломленными, не потерявшими веру в победу своего народа.
- Понимаешь, Павлик, - горячо говорила она, - Ржанская отдала нам
с Алексеем свой пропуск. А ведь, отдавая, хорошо знала, что, если мы
попадемся с этой бумажкой, и ее, и всю семью уничтожат оккупанты.
Какие же это замечательные, верные люди!
Павел слушал ее, не перебивая. Потом задумчиво сказал:
- Да, ради таких - в огонь и в воду. - А потом уже иным тоном
продолжал: - Мне тоже сегодня повезло. Удалось связаться со штабом.
Передал разведданные, полученные от Сюкалина. Отчет для партийного
центра тоже передан. Работаем. Начало положено.
Да, Павел Васильев имел полное основание гордиться своим первым
успехом. Позывные его слабенькой рации - позывные из ночи - услышаны.
Только тот может понять, как дорог миг вхождения в радиосвязь со
своей страной, кто хоть раз испытал, что значит быть оторванным от
Родины! В такой счастливый миг забываются и переходы по бездорожью с
тяжелой ношей за плечами, и тревожные ночи в осаде, и холод, и голод,
и терпеливое высиживание у передатчика иногда в течение целых суток.
Да, заонежское подполье начало действовать.
ВСЕ ШИРЕ КРУГ БОЙЦОВ
Утром, часов в шесть, из Оятевщины на тропинку, ведущую к
Липовецкой дороге, вышел Саша Ржанский. Накануне он условился с Мишей
Юриным вместе идти в Пески, на лесную биржу. Саша пришел на росстань,
где договорился встретиться с другом. Вскоре появился и Миша, чем-то
взволнованный и, как показалось Саше, сердитый.
- Ты чего хмурый?
- Вчера максимовские бабы встретили Петра Лузгина из Вертилова.
Его из Петрозаводска пригнали. Сказывали, он отца нашего видел, вместе
с ним в одном лагере был. Так вот отец утром, как на работу идти,
обратился к офицеру. К врачу попросился. А тот как заорет на него.
Подбежали два полицая, а офицер им: "Этот работать не хочет, полечите
его хорошенько". Схватили отца, затащили в барак и начали палками
бить, ногами топтать, потом уволокли в карцер. После-то Лузгин не
видел его.
- Сволочи! Эх, Мишка, тряхнуть бы их хорошенько.
- А что сделаешь с пустыми руками?
- Знаешь, я кое-что скажу тебе, только по секрету. Не
проболтаешься?
- Когда тебя подводил?
- Ну ладно, не обижайся. У меня тут одна газетка есть. Пойдем в
сторонку, покажу, - зашептал Саша.
Притаились за кустами. Ржанский вытащил из-за пазухи газету. В
верхнем правом углу ее черными буквами было написано: "Смерть
фашистским оккупантам!"
- Откуда она у тебя?
- Вчера у дороги нашел, видно, с самолета сбросили, - не моргнув,
ответил Ржанский.
Быстро пробежав несколько заметок, Миша вернул ее другу.
- В поле читать будешь?
- Так нельзя. Перепишем сначала печатными буквами, а потом
подбросим.
- От этого врагу вреда не много.
- Не скажи... Но мы недолго с листовками возиться будем. Девчонок
к этому делу пристроим, а сами оружие достанем, у солдат стащим, а
потом, может, партизаны придут... - Он многозначительно посмотрел на
друга. - Пошли, что ли?
Саша проводил товарища до лесной биржи, а сам отправился в
соседнюю деревню, пообещав зайти за другом в конце дня.
На бирже Миша топором соскабливал кору с еловых балансовых чурок.
Поодаль от него женщины распиливали поперечной пилой дровяные кряжи. А
еще дальше дымили смолокурки и ямы, где старик Матвей Сидоров выгонял
смолу и выжигал уголь. Он то и дело покрикивал на женщин, подносивших
к его "заводу" смолье. Но Миша знал, что дед покрикивает не зло, а для
виду, чтобы обмануть надсмотрщика, который расхаживал по высокому
склону над биржей, раскинувшейся на песчаном берегу залива. Дед
погонял женщин, а они, не торопясь, брали в руки по чурке и медленно
шли к смолокурке. Потом останавливались, обменивались новостями. Миша
загляделся на ворчливого старика и не заметил, как сзади к нему
подбежал надсмотрщик и ожог резиновой плетью.
- За что бьешь! - сверкнул глазами Миша.
Тот схватил его за ворот рубашки и потащил к штабелю окоренных
балансов.
Обида и гнев сдавили горло парню. Он взглянул на штабель, из
которого солдат уже вытаскивал гладкую балансовую чурку с узенькой, не
более сантиметра, полоской коры. Бросив чурку к ногам Миши,
полицейский снова стал бить его хлыстом.
Но тут подоспел Саша.
- Не смей бить, гад! - закричал он вне себя от ярости и метнулся
вперед. Какое-то мгновение прошло, а Саша уже вырвал у солдата хлыст и
отбросил в сторону.
Надсмотрщик ухватился за кобуру. Женщины пронзительно заголосили.
А дед Матвей крикнул:
- Беги, парень, беги, да не показывайся на глаза этому ироду.
Воспользовавшись суматохой, Саше удалось скрыться, но он был
уверен, что надсмотрщик обязательно доложит полиции о его
заступничестве, и это принесет много неприятностей.
Однако все сложилось самым неожиданным образом. В конце дня
полицейский с разрешения командира выехал в Сенную Губу навестить
земляка, служившего в береговой охране. Изрядно выпив там и
возвращаясь в лодке уже поздно вечером, он перевернулся на своей
посудине и едва не утонул. Выручил шюцкоровца патрульный катер.
Пьяного доставили в Великую Губу, доложив, при каких обстоятельствах
он был обнаружен.
Утром разгневанный начальник гарнизона приказал отправить
надсмотрщика на передовую за пьянку и несвоевременное возвращение из
краткосрочного отпуска.
Эту тревожную ночь Саша провел в лесу и лишь утром узнал от Миши,
что грозу пронесло.
- Приходи к нам на биржу, - сказал Миша. - Там все тебя
вспоминают, только и разговоров о том, как ты за меня вступился.
- Приду. Только домой сбегаю.
Вскоре Саша вновь появился на лесной дороге. Он успел захватить
из дома спрятанные под половицей листовки н торопился на биржу.
Наконец-то выдалась возможность выполнить задание подпольного райкома.
На бирже все были рады появлению Саши. Но боясь привлечь внимание
нового надсмотрщика, сначала не вступали в разговор. Но тут
надсмотрщик стукнул два раза по куску рельса: это означало, что
наступило обеденное время.
Дед тихонько подозвал к себе Сашу и, взглянув в сторону
расхаживавшего взад-вперед надсмотрщика, сказал:
- Ты, парень, не плошай больше. Не горячись, а присматривайся,
когда что сказать можно. Погорячишься - голову потерять можешь, а ты
исподволь. Вот я смолу курю, да только не впрок моя смола будет им,
окаянным. - Заметив приближающегося полицейского, старик заторопил: -
Иди, парень, иди от греха.
Саша, будто послушавшись, завернул за ближайший кустик, поспешно
вытащил из-за пазухи листовку, подхватил одну чурку и, делая вид, что
помогает старику, понес ее к дымной яме.
- Дед, смотри, что я нашел в кустах, - зашептал он. Старик
недоверчиво взглянул на него и, заметив в руках парня клочок бумаги,
опасливо покосился в сторону надсмотрщика. Тот был далеко, в другом
конце биржи.
- Сказывай, какую бумажину нашел?
- Листовка, видно, самолеты сбросили, оттуда, с того берега.
- Брехня наверно.
- Нет, дед Матвей, ты слушай, что тут написано.
- Послушаю, но ты, парень, тихо читай, и только когда финн в тот
конец биржи пойдет, а я смотреть за ним буду. Как повернет к нам
мордой-то, я кашляну. Ты и прячь бумажку.
- "Дорогие товарищи! Наши братья и сестры! - тихо, почти шепотом
стал читать Саша. - До нас дошли вести о вашей тяжелой жизни в
фашистской неволе. Насилие и надругательства, голод и смерть принесли
оккупанты на захваченную ими советскую землю. Они мстят нам за то, что
советские люди не склонили и никогда не склонят свои головы перед
гитлеровскими палачами..."
- Погодь читать, парень, опять этот поганый шюцкор в нашу сторону
идет, - предупредил дед. - Пронесло. Читай!
- "Красная Армия стойко обороняется, с каждым днем наносит удар
за ударом по врагу. Она разгромила вражеские армии под Тихвином и
Москвой. Сотни тысяч фашистов нашли погибель на русской земле. Найдут
себе могилу на нашей земле и все остальные захватчики. Тысячи партизан
действуют и в лесах Карелии, мстят врагу за поруганную землю, за кровь
и смерть матерей, детей и стариков.
...Пусть земля горит под ногами душегубов. Смерть фашистским
оккупантам!"
Саша закончил чтение. Дед спросил его:
- А от кого бумага, парень?
- Тут написано: "К советским людям на территории, временно
оккупированной врагом. От рабочих, рыбаков и служащих города
Беломорска".
- А ведь правду пишут про нашу жизнь-то, и про Красную Армию,
стало быть, правду пишут. Ты как думаешь, Сашка, осилит она германца?
- спросил дед, утирая тыльной стороной ладони свои слезящиеся глаза.
- Конечно, осилит!
- Ну иди, сынок, только бумагу не всем читай. Нинка-то болтлива
девка, не показывай бумагу ей.
Не мог знать дед Матвей, что драгоценный листок бумаги, хранимый
под рубашкой Саши Ржанского, уже побывал у многих и ободрил своим
обнадеживающим словом не одно истосковавшееся сердце, что не один он
почувствовал незримую связь с теми, кто на свободной советской земле
думает о таких, как он, невольниках фашистского "нового порядка". Не
знал он, что парень уже давал читать листовку и Мише Юрину, и Коле
Максимову, и Вере Дерябиной, и многим другим своим друзьям. Среди тех
юношей, которые объединялись вокруг Саши, были и двое из деревни
Толвуя: Мышев и Андронов. Они вели активную борьбу против оккупантов и
тоже начали с листовок.
Однако и ими далеко не ограничивается круг людей, у которых
потеплели глаза при виде белого листка с мужественными словами правды.
Ни дед, ни Юринов, ни сам Ржанский, никто не мог знать, где, в
скольких еще деревнях и селах завладел умами людей, напомнил им о
борьбе этот маленький листочек бумаги. А он уже делал дело в Великой
Губе, в Липовицах, Вигове, Яндомозере, во многих других деревнях
полуострова, куда занесли его такие же, как Саша Ржанский, смелые
люди.
Знал все это подпольный райком. И он действовал, хотя условия
были крайне трудные. Возглавлял и направлял эту работу человек со
спокойными глазами, о котором лишь его ближайшие соратники знали, что
он и есть первый секретарь подпольного райкома.
Здесь, в районе, подвергшемся вражеской оккупации, не было ни
одного предприятия, где подпольщику можно было хоть как-то
закрепиться, устроиться на работу. Коммунисты ушли в партизанские
отряды, которые создавались на территории других районов - в более
глубоком тылу противника и ближе к его основным коммуникациям. К
середине августа 1942 года, когда в Заонежье высадился подпольный
райком, здесь осталось лишь несколько человек коммунистов.
Подпольному райкому партии, кочующему по лесам южной части
полуострова, предстояло связаться с оставшимися коммунистами и
комсомольцами, с другими надежными людьми и через них вести работу
среди населения.
И многое уже было сделано. Две недели подряд ходили Бородкин,
Куйвонен, Орлов, Гайдин, Дудкова по деревням, устанавливая связи с
патриотами.
У подпольного райкома были свои явки в Липовицах, Оятевщине,
Вертилове, Вигове, Яндомозере. По его поручению надежные люди ходили в
Великую Губу, ездили в Сенную Губу, Кижи, в Леликово. Через них
население получало листовки, в которых райком сообщал полученные по
радио сведения о положении на фронтах и разоблачал лживые утверждения
оккупантов о признании советскими людьми оккупационного режима,
предупреждал жителей деревень о подготавливаемых маннергеймовцами
реквизициях, о провокационных действиях предателей.
Через тех же связных райком получал данные о численности и
расположении гарнизонов противника в прибрежных деревнях. Павел
Васильев зашифровывал эти сведения и по радио передавал в штаб
партизанского движения: "Великую Губу двух пароходах прибыло тысяча
четыреста солдат противника, размещены домах сельпо, леспромхоза",
"Гарнизон Клименицах сто пятьдесят солдат одно орудие", "Войнаволок
пятьдесят солдат, орудие", "Оленьем острове батарея, прожектора".
Выполнять поручения подпольного райкома было нелегко и очень
рискованно, но люди, подвергая себя опасности, принимали разведчиков и
связных, присматривались к вражеским гарнизонам, распространяли среди
соседей листовки.
Маннергеймовцы, напуганные зимним налетом партизан на береговые
деревни, объявили населению о строгом наказании, ожидающем каждого,
кто не донесет полиции о появлении в деревне "подозрительных", кто
распространяет сообщения, услышанные по радио, кто принимает у себя
кого-либо без пропусков и перерегистрированных паспортов.
Не обошлось и без предателей. Польстившись на фашистские
сребреники, они доносили полиции о всех, кто пользовался авторитетом в
колхозах до войны, навязчиво втирались в доверие лучшим людям,
стараясь вызвать их на откровенность, с тем, чтобы затем поставить под
удар.
Так погиб ветеринарный врач Попов из Великой Губы. Фельдшер,
работавший с ним до войны, донес оккупантам, что ветврач - коммунист и
ждет прихода Красной Армии. Маннергеймовцы ворвались в квартиру
Попова, когда тот тяжело болел, и застрелили его прямо в постели.
Несмотря ни на что, врагу не удалось сломить сопротивление
патриотов, не удалось запугать население ни арестами, ни расстрелами,
ни провокациями.
Обо всем этом думал Алексей Орлов на пути в Липовицы. Он бывал
там уже не однажды, и каждый раз после его прихода росло число людей,
помогавших подпольщикам и разведчикам. Сегодня он тоже шел для
установления новых связей. Шел не один. С ним была Даша Дудкова.