к дому. Потом почти два месяца прятался от людей в подвале. Отец
говорил:
- У меня есть для тебя маскхалат, лыжи. Иди к своим.
Не шел. Объяснял, что не в силах уйти, пока Маша в тюрьме.
"Нет, нет, хорошо, что я пришел к ним, сам пришел, - лихорадочно
думал он, - Машу выпустят. Да и меня помилуют".
В комнате горланили песни, топали ногами, о чем-то шумно спорили,
громко звенели посудой. Но он будто и не слышал этого. Сгорбленный,
жалкий, с исхудавшим лицом и серыми застывшими глазами, он сидел,
склонив голову, мысленно перебирая все, что произошло за последние три
с половиной месяца.
В его памяти снова и снова оживали картины недавнего прошлого,
начиная с того дня, когда он увидел на лесной тропинке у мельницы свою
жену.
Ему вспомнился отец, на лице которого застыло, немое осуждение.
"Вот сестра понимает меня", - думал он. И перед ним поплыл тот вечер,
когда впервые после трехмесячного одиночества он сел за праздничный
стол в кругу своих родных. Сначала они сидели без него - сестра,
невестка, дети. А он прятался в подвале. Затем пробрался на кухню.
Захотелось побыть вместе с ними. Навстречу - отец. Что он тогда
говорил? Да, отец просил: "Не выходи". Но ему так хотелось оказаться
на людях! Отцу сказал: "Посижу с ними хоть часок, человеком себя
почувствую".
Сестра убеждала: "Хватит тебе скрываться, сходи в комендатуру,
обскажи все, как было, повинись, и тебя отпустят, не тронут. И Машку
твою пощадят".
"Маша, Маша, из-за тебя ведь я и на предательство пошел. Ради
тебя унижаюсь перед ними". Теперь он уже не думал о возможном побеге,
о том, что еще не поздно исправить роковую ошибку, хотя бы ценой
жизни. Теперь он думал только о том, как бы сохранить себе жизнь, как
уйти от опасности.
Гайдин, Орлов... Эти скажут смалодушничал, струсил, как говорили
тогда после прыжков с парашютом. Они прыгнули, а я - не решился. Как
бы поступил Орлов, если бы застал меня здесь? Как! Конечно, пустил бы
пулю! А за что? Я же их не выдал, не предал, я только себе хуже
сделал..."
- Эй, вставай! Вставай, свинья!
Зайков поднял воспаленные глаза. Он и не заметил, как сквозь
покрытые ледяными узорами окошки в комнату пробрался хмурый рассвет.
- Вставай, пошли! - толкнул его в плечо прикладом автомата
появившийся откуда-то солдат и повел на улицу.
Его привезли в Великую Губу, заставили ждать, а потом ввели к
военному коменданту района. Толстый майор приказал конвойным выйти из
кабинета, и презрительно взглянул на арестованного:
- Фамилия?
- Зайков. Я сам пришел к вам. В ваших пропусках говорится, что вы
сохраняете жизнь, если партизаны сдаются. Ваш пропуск я нашел в
лесу... - торопливо лепетал предатель.
- Зайкова ваша жена?
- Да, она у вас, отпустите ее.
- Все будет зависеть от того, насколько искренни вы будете.
- Я все скажу.
- Для начала сообщите: когда, с какой целью проникли в район
действий наших войск? Кто действовал вместе с вами? Какие явки есть в
районе у разведчиков? Одним словом, вот бумага, перо - пишите.
Подробно напишите. А там посмотрим. Повторяю: все зависит от вашей
искренности.
- Я сам пришел еще вчера вечером, а комендант в Фоймогубе всю
ночь продержал меня в коридоре. Если бы я захотел, мог бы уничтожить
их, когда они пили. Они даже не обыскали меня... - и он вынул из
кармана гранату.
Майор в испуге отшатнулся. Но тут же овладел собой:
- Положите на стол! - Зайков выполнил приказание. - А теперь,
господин Зайков, я от имени финского командования приношу вам
извинения. Мы накажем того, кто посягнул на вашу честь. Впрочем,
сначала я прикажу подать вам в соседнюю комнату обед. Я думаю мы
договоримся. Нам нужны способные люди.
Когда за Зайковым закрылась дверь, майор снял телефонную трубку и
вызвал фоймогубского коменданта:
- Идиот, - сказал он тому, кто был на том конце провода. - Идиот!
Немедленно сдайте дела и явитесь за получением документов. Пусть на
передовой русские поучат вас уму-разуму.
Майор положил трубку и бросил взгляд на гранату, которая все еще
лежала на столе.
- Это чертовски хорошо, - подумал он, - что она оказалась в руках
такого труса. А то и мне могло не поздоровиться.
СВОИ И ЧУЖИЕ
В один из ясных солнечных дней 1943 года Орлов вернулся из штаба
в хорошем настроении.
- Ну, Тимофей, - сказал он своему другу Миккоеву, - собирай
вещички. Отпуск нам с тобой выпал. Ты что, не доволен? - добавил
Алексей, заметив, что его сообщение не слишком обрадовало товарища:
Тимофей вдруг помрачнел, достал кисет и стал неторопливо скручивать
цигарку.
- Чему радоваться? - закуривая, ответил Миккоев. - У тебя жена,
детишки, какой ни на есть дом. А у меня что? Семья-то на
оккупированной территории. Будто не знаешь... Только душу бередишь.
- Вот это ты зря! И не думал я тебе душу бередить. А про отпуск
потому сказал, что предлагаю вместе со мной съездить. Будь спокоен:
встретят как родного.
- Что ж, это мысль, - повеселел Миккоев. - Пожалуй, можно и
съездить.
- Вот и хорошо!
И они отправились. За эти недолгие недели отпуска друзья многое
повидали, они как бы окинули взглядом страну, по-военному строгую, но
до слез родную, уже увидевшую где-то там, впереди, занимающуюся зарю
победы.
Были за эти недели и радостные, и грустные впечатления. Но где бы
ни находился Орлов, сидел ли вместе с другом за семейным столом,
оглядывал ли через окно вагона бескрайние наши российские поля, - ни
на минуту не покидали его воспоминания о пережитом. Он видел Заонежье,
светлую воду полюбившегося озера, трудные дороги, что пройдены, видел
спокойные глаза Бородкина, скупую улыбку Сюкалина, открытое лицо Саши
Ржанского и понимал, что там, в заонежских лесах, оставил частицу
своего сердца. Разведчик Орлов знал, что не будет ему покоя, пока не
возвратится счастье в тихие деревни, где седая давность всегда так
тесно сходилась с новью.
- Загостевались мы, пожалуй... - сказал ему как-то Миккоев.
- Твоя правда.
И за несколько дней до окончания отпуска оба вернулись в
Беломорск.
...Самолет шел над самым лесом. Взглянув вниз, Орлов с
удовлетворением подумал, что в этих местах он знает каждый кустик. И
вот он снова идет на задание, которое предстоит выполнить в районе
Липовиц. Надо создать новые надежные явки, выяснить судьбу людей, с
которыми был связан прежде, собрать информацию о противнике. "Нужна
такая явка, - сказал на прощание полковник, - которую мы могли бы
использовать и зимой, как место пребывания наших людей".
Пора прыгать. Последнее прощание с пилотом. И вот уже выдернуто
кольцо парашюта. Приземлился точно - на том самом болоте
северо-восточнее деревни Липовицы, которое было выбрано еще там, в
штабе. Так же благополучно совершил посадку и радист Павел Васильев.
Отстегнули парашюты и сразу же принялись маскировать следы своего
приземления. Затем в течение трех дней устраивали свое "хозяйство" в
лесу. Сообщили на Большую землю о благополучной высадке.
На четвертые сутки Орлов отправился в первую разведку. Перед
уходом еще и еще раз с пристрастием осмотрел свой костюм: как будто
ничего бросающегося в глаза. И все-таки проверить не мешает. На
прощание сказал Васильеву:
- Значит, как договорились: твое дело связь.
- Эх, надоело в лесу отсиживаться, Алексей!
- Яков. По батюшке - Матвеевич и по фамилии Ефимов... А насчет
отсиживания чего тебе объяснять. Сам лучше знаешь, чем радист должен
заниматься. А придет твой час, так тогда хочешь не хочешь, а сражайся
до последнего. Еще помни: коли схватят меня, действуй самостоятельно.
Явки у тебя есть. А я их проверять иду. Одним словом, дай пять!
Разведчики обменялись крепким, рукопожатием, и Орлов вышел на
едва приметную тропу. Васильев долго смотрел вслед товарищу, который
быстро удалялся своей неторопливой, казалось бы, походкой.
Яков рассчитал так, чтобы к вечеру подойти к деревне Липовицы.
Надеяться на сумрак здесь, в краю белых ночей, не приходилось. Поэтому
действовать надо было с большой осторожностью. Выждав час-другой, он
проник в деревню. Но оказалось, что здесь нет ни одного жителя. А еще
минувшей зимой, когда он здесь штабишко разгромил, была она
населенной. И Ржанские здесь одно время проживали. Теперь даже не у
кого про них узнать. А явка нужна обязательно, без нее клин
получается.
По-видимому, оккупанты выселили население не только с Большого
Клименицкого острова, но и со всех прибрежных деревень Заонежья. Надо
переносить базу в глубину территории. Необходимо поскорее связаться по
радио с командованием и получить соответствующее разрешение.
Засветло разведчик подошел к деревне Леликозеро. Вскоре он
убедился, что здесь есть жители. Из крайнего дома доносились какие-то
непонятные глухие удары. Осторожно проник в сарай и там увидел
женщину. Она энергично, ни на секунду не отрываясь от дела, толкла
солому.
- Бог на помощь, хозяюшка!
- Ох, и божья помощь не впрок, с голоду дохнем. Видишь: солому
толку для хлебушка. Мучицы-то едва видно нам достается.
- А хозяин где?
- На огороде.
- Нельзя ли позвать его?
- Сейчас.
На сарай поднялся еще крепкий человек лет шестидесяти. В его
слегка косоватых глазах светились ум и искреннее расположение.
- Что ж, познакомимся, - заметил Орлов. - Яков Ефимов.
- Качанов Степан Иванович. - Он зорким взглядом оглядел
разведчика. Будто в самую душу заглянул, а потом с нарочитой прямотой
продолжал: - В Ламбасручье на барина работаю. Детишек трое. На ихние
марки особо не разживешься. Вот какие дела наши.
Яков оценил эту прямоту и сразу почувствовал к нему расположение.
Опустив руку во внутренний карман пиджака, извлек оттуда пачку
"Казбека". В другом кармане был у него кисет с махоркой. Тот или
другой вид курева он использовал исходя из ситуации.
- Закурим, - сказал разведчик, глядя прямо в глаза собеседнику.
Он решил поговорить со Степаном Ивановичем начистоту.
- Таких давненько не видывали. А откуда ты будешь, добрый
человек?
- Оттуда.
- Оттуда, значит... Тогда поговорим. Только не здесь.
- А почему не здесь?
- Да живет рядом Епифанов. С оккупантами его водой не разольешь.
Как бы не донес. А вот мы с тобой в хлеву закроемся, в самый раз
будет.
- В хлеву, так в хлеву...
Орлов прежде всего рассказал Качанову об успешном наступлении
советских войск, развернувшемся на многих фронтах после разгрома
немцев на Волге. И хотя прошло уже порядочно времени после уничтожения
трехсоттысячной армии Паулюса, все, что сообщал Алексей, было для
Качанова большой и радостной новостью. Он слушал, затаив дыхание.
Временами Качанов рукой касался плеча Орлова и тоже полушепотом
спрашивал:
- Всю армию немецкую, говоришь, уничтожили?
- Всю, старина, всю, а теперь наши уже под Курском бои ведут.
- Вот это да. А мы тут гадали зимой, отчего это щюцкоровцы
перестали бахвалиться, что немцы на Волгу вышли? С осени-то они все
говорили: "Сталинград немцы взяли и Москва скоро падет".
- Москва?! Руки коротки.
- А Ленинград-то как?
- И под Ленинградом немцу трепку дали. Зимой тоже. Блокада
прорвана.
- Когда же к нам-то придет Красная Армия? Уж как ждем!
- И дождетесь. Скоро... Вот такие мои новости, Качанов. А теперь
ты расскажи, как у вас тут? Наших ждете? Это хорошо, но и помогать
нашим надо.
Качанов подробно рассказал разведчику, какова обстановка в
районе, где имеются оккупационные гарнизоны, на кого из местных
жителей можно положиться и кого следует опасаться.
- А не слышал ли ты часом, Степан Иванович, о судьбе Ржанских из
Липовиц и Сюкалина Петра Захаровича из Вертилова?
- Чего не знаю, того не знаю. Разнесло людей, как осенние листья.
Возвращался на базу Ефимов в приподнятом настроении. Правда, для
явки качановская изба не годится: деревня на бойком месте стоит.
Отсюда до Ламбасручья рукой подать. В любой час ожидай беды.
Поселиться бы надо в глухом месте, куда оккупанты пореже суются.
Крепко задумался Яков. Сам того не заметил, как в километре от
Леликозера наткнулся на финского солдата. Тот сидел на камне:
пригрелся на солнышке. У его ног лежал велосипед. В руках у солдата
была винтовка. Но держал он ее неловко, как палку.
Уходить Якову было поздно: сидящий поднял голову.
- Руки вверх!.. - скомандовал разведчик, направив на солдата
револьвер. Тот испуганно вскочил и молча поднял руки. У него было
совсем юное лицо с широко раскрытыми голубыми глазами.
- Какого черта здесь сидишь? - не надеясь, что солдат поймет его,
спросил Яков, в который раз мысленно проклиная себя за незнание
финского языка.
- Господин начальник! Не стреляйте, - внезапно запричитал тот
по-русски. - Я ездил в Великую Губу за пайком для начальства. Да
устал. Вот и решил немного отдохнуть.
- Ладно, шагай в лес!
Разведчик обезоружил солдата, отвел его метров на сто пятьдесят
от дороги в самую чащу. Здесь решил допросить подробнее. Такая удача
не каждый день в руки дается. Пленный из штаба, да еще знающий русский
язык.
- Ну, рассказывай о себе. Как звать, откуда, кто будешь? Из
каких: белофинн или в холуях у них состоишь?
- Лугачев я. Павел. Мне 17 лет. Взяли меня в переводчики к
начальнику полиции в Ламбасручье.
- Вот какая ты оказывается птица. К самому ламбасручейскому
барину приписан.
- Нет, барин - сам по себе.
- Все они одним миром мазаны. А родом откуда?
- Из Шелтозерского района. Мать и сейчас там. А брат - танкист у
красных.
- Вот-вот, а ты, значит, белый. Потому и поступлю я с тобой,
предатель, по всем законам военного времени.
- Не убивайте меня, господин! Я не по своей воле при полиции
состою.
- А потому, значит, что кишка тонка. Ну, выкладывай мне подробно
все ламбасручейское начальство.
То, о чем Качанов ведал лишь понаслышке, Лугачев знал совершенно
точно и в деталях. Он сообщил разведчику исчерпывающие данные о том,
сколько солдат в ламбасручейском гарнизоне, и, пользуясь примитивной
схемой, объяснил, в каком доме живет Пернанен, где квартируют
полицейские и где размещены солдаты, какие здесь у оккупантов огневые
точки, сколько людей охраняют штаб.
- Теперь о других деревнях рассказывай. Где имеются воинские
подразделения, какие?
Яков только тогда прервал разговор, когда стало очевидно, что
Лугачев выложил все, что знал. Вконец испуганный, тот выжидательно
глядел на разведчика, прекрасно понимая, что в эти минуты решается его
судьба.
"Что делать с ним? - размышлял Яков. - Если отпустить, может всю
операцию сорвать. Науськает ищеек по нашему следу. А убивать мальца
тоже не хочется".
Яков еще раз испытующе оглядел своего перепуганного собеседника,
молча вынул из ножен длинный, обоюдоострый клинок. Лугачев зарыдал.
- Не убивайте меня, господин!
- Заладил, господин, господин. Какой я, к чертям собачьим,
господин. Прошу без оскорблений. А вот как быть с тобой, честное
слово, не знаю. - Яков достал из другого кармана банку мясных
консервов, вскрыл ее ножом, протянул Лугачеву сухари и добавил:
- Давай-ка закусим. А то на голодный желудок голова плохо
работает. Твои припасы трогать не будем, чтобы, если отпущу тебя, у
господ полицейских подозрения не вызвать.
Закусывал, главным образом, сам Яков, ибо Лугачеву явно не лез
кусок в горло. Покончив с банкой, разведчик аккуратно закопал ее в
вырытую тем же ножом ямку.
- Вот что: пиши расписку. Мол, получил от советского разведчика
Якова Ефимова триста марок за переданные ему сведения о финских
воинских частях.
- Да зачем мне марки. Я и так!
- Пиши. Так. Теперь сосчитай. Деньги, хотя они и не рубли, счет
любят.
Яков спрятал полученную от Лугачева расписку и сказал, глядя
прямо в глаза вконец растерявшегося парня:
- Если предашь, эта расписка будет переслана финскому
командованию, да и брату-танкисту сообщим, какой у него браток. А тебе
такое задание: потолкайся подольше в штабе, приглядись, нет ли каких
документов, ознакомься, запомни. И второе: постарайся разузнать о
судьбе Ржанских и Сюкалиных, - и Яков подробно объяснил, о каких людях
он ведет речь. - А встретимся вот где. По карте, небось, понимаешь?
Так вот гляди. Как прибудешь сюда, располагайся и жди меня. Сколько
надо, столько и жди. Сегодня, значит, десятое июня. А это... Это будет
двенадцатого. Ясно? Шагай.
Лугачев ушел. А Яков мысленно подвел итог этому дню: не так уж
плохо. Он полной грудью вдохнул свежего лесного воздуха, оглянулся по
сторонам. Прикинув, что отсюда ему до базы далековато, Яков направился
в соседнюю деревню, где решил заночевать. По словам Лугачева, там
некого было опасаться.
В крайнем доме дверь ему открыла пожилая женщина. Она разбудила
хозяина. Это был румяный с круглыми красноватыми глазами старик.
Увидев незнакомца, он засуетился, забегал, всем своим видом выражая
радость по поводу встречи с гостем. Весь он так и светился
расположением. Сочные губы растягивались в улыбке, большие белые руки
были в непрерывном движении. И только в глубине его глаз прятались
беспокойные огоньки: сверкнут и исчезнут.
- Гость на порог - ставь чай да пирог, - сказал хозяин,
назвавшийся Иваном Сергеевичем Лимоновым.
Уже за чаем на вопрос Орлова, как живется ему, Лимонов сказал не
без гордости:
- Работаю старостой. Пятьсот марок платят. 300 из них штаб и 200
полиция. Да еще бондарное ремесло кормит. - Сообщая во всех деталях об
источниках своих заработков, он испытующе поглядывал на незнакомца.
"Сразу видно - шельма старик, - решил Яков, мысленно проклиная
себя за неосторожность. - Вот тебе и переночевал..."
Поблагодарив хозяина, он встал из-за стола.
- Ждут меня в Ламбасручье, - с подчеркнутым сожалением сказал
Яков старику. - А то бы еще у вас чайком побаловался. Хорошо заварен
чаек.
- А кто ждет вас, если не секретец?
- Какой секрет: сам Пернанен. Докладец для него есть. Срочный.
- Так может лошадку запрячь?
- Да нет, погода отличная, прогуляюсь.
Было уже темно, когда он простился с Лимоновым. Хозяин вызвался
проводить Якова и шел с ним до перекрестка. Только убедившись, куда
направился, гость, Лимонов засеменил к дому. А Яков для отвода глаз
еще некоторое время шел в сторону Ламбасручья, затем свернул в лес и,
всячески путая следы, отправился на свою базу.
Там его ожидал Васильев, немало переволновавшийся за время
отсутствия товарища. С интересом выслушал он все новости. И вскоре в
эфир ушли данные, столь необходимые нашему командованию. Одновременно
Яков просил выяснить, где сейчас находится брат Лугачева. На связь
вновь вышли через восемнадцать часов. Разведчикам была передана
благодарность. Собранная ими информация представляла большой интерес.
Ведь Ламбасручей был важной перевалочной базой противника и данные о
ней оказались весьма кстати. О брате Лугачева Большая земля сообщила,
что он действительно служит в танковых войсках. И хорошо служит.
Действия Якова были одобрены. Ему посоветовали, соблюдая всяческую
осторожность, не терять из виду Лугачева.
- Вот что, Павел, думаю, надо нам перебазироваться. Все-таки
неспокойно у меня на сердце.
- Конечно, перебазируемся. Обязательно. И не только из-за этого
Лимонова.
- А почему еще?
- Запеленговать могут. Работаю часто.
- Ясно.
Новое место для базы разведчики выбрали в трех часах ходьбы от
прежнего. На следующий день, прихватив с собой автомат, Яков
отправился в очередной рейд: до встречи с Лугачевым оставалось
одиннадцать часов.
Проходя неподалеку от деревни, где жил Лимонов, разведчик услышал
отдаленный лай. "Наверное, у хозяйских дворов псы брешут", - подумал
Орлов. Но лай усиливался. - "Эге, да тут другим пахнет", - и Яков стал
уходить в лес. Шел он быстро, и все-таки лай слышался все отчетливее.
Как быть? Яков залег в кустах. Приготовил автомат. Конечно, стрелять
не хотелось. Это могло его демаскировать. "Если одна собака, встречу
ее ножом". Но на поляну выскочили сразу две здоровенные овчарки и
кинулись к нему. Тут раздумывать не приходилось. Разведчик дал длинную
очередь, и одна из собак ткнулась носом в землю. Вторая кинулась в
сторону и исчезла. Видимо, тоже получила гостинца.
Со стороны карателей прозвучало несколько выстрелов. Палили они
на авось, и все же одна из пуль срезала ветку над головой. Положение
становилось отчаянным, и тут Яков заметил в нескольких десятках метров
большую заболоченную вырубку. Здесь собаки не смогли бы взять след. На
всякий случай все время меняя направление, разведчик бежал по болоту
без передышки. Наконец, задыхаясь, остановился, прислушался. Лай утих.
Через несколько часов, задолго до назначенного срока, Яков вышел
к тому ветвистому дереву, у которого была назначена встреча с
Лугачевым. Замаскировался в кустах, откуда удобно было наблюдать не
только за дорогой, но и за всеми подходами к сосне.
Теперь у Якова, казалось, больше было оснований не доверять
Лугачеву. Кто знает: не он ли пустил по следу карателей. Но трезво
поразмыслив над этим, Яков решил, что этот парень вряд ли способен на
измену. Скорее всего это дело рук Лимонова. Недаром же он состоит на
жалованье в полиции. "Эх, старичок-боровичок, доберусь до тебя..."
Медленно потянулись минута за минутой. Но вот разведчик явственно
услышал шуршание шин по дороге. Едет. Да, это Лугачев. Трудно было не
узнать его тонкую фигуру, его узкие плечи, на которых мешком висел
мундир финского солдата.
Лугачев спрятал велосипед в кустах, отошел в сторону от дороги и
уселся возле сосны, беспечно бросив винтовку перед собой. "Ну и
солдат, - подумал Яков. - Если у них все такие, тогда неплохо". И он
вышел из кустов.
Лугачев поднялся ему навстречу.
- Поздравляю, - сказал Яков. - Наше командование высоко оценило
переданные тобой сведения. Что же до твоего брата, то он воюет хорошо
и просит передать привет.
- Спасибо. Большое спасибо, - сказал Лугачев.
- Меня не за что благодарить. А теперь выкладывай, что удалось
добыть. Да, кстати, не бросай, пожалуйста, винтовку, как будто это
пастушеский кнут. Помни, ты теперь выполняешь задания советской
разведки и держаться должен как штык. А теперь о деле. С чем пришел?
- Кое-что есть. Вот копии снял с документов, тех, что о действиях
полиции, и о расположении гарнизонов данные уточнил. Теперь об
агентах. Фамилии их я запомнил.
- Молодец. А как же насчет Ржанских и Сюкалиных?
- Плохо с ними.
- Говори!
- Ржанские, отец и сын, Сюкалин и его родственники приговорены к
расстрелу. Мать Ржанского осуждена к каторжным работам. В копии
приговора, которую я видел, сказано, что они вели подрывную работу
против финских властей.
- К расстрелу? - Якова потрясло это сообщение. - Сашку? Ведь он
же совсем мальчик. Гады! Кто же выдал их? - спросил Яков, когда
преодолел охватившее его волнение.
- Об этом в документах ничего не сказано.
- Не сказано, говоришь? Все равно найдем. Из-под земли сыщем. Я,
понимаешь, не успокоюсь, с этим буду и спать ложиться, и вставать,
пока не раздавлю змею. - Яков смахнул с ресниц непрошеную слезу и уже
совсем другим тоном заговорил: - А не известно ли, где содержат
приговоренных.
- Скорее всего в Петрозаводске.
- Это плохо. Очень плохо. Здесь бы мы что-нибудь придумали с
тобой, товарищ Лугачев... Верно я говорю?
- Верно.
- Ну, что ж. Новая встреча через пять суток. Здесь же. - И уже
уходя добавил. - Учись у Саши Ржанского родную землю любить. Тогда
будешь человеком.
"ПРОЩАЙТЕ, ТОВАРИЩИ!"
Следователь финских оккупационных войск готовился к очередному
допросу арестованных. Перед ним на столе лежала папка с показаниями
сдавшегося военным властям Зайкова и другие папки с протоколами
допросов. Следователь взял в руки одну из них и скользнул взглядом по
первому листку, на котором было выведено: "Ржанский Александр, 1923
года рождения", "подозревается в связях с русскими партизанами".
"Подозревается. На этом не построишь обвинения, - подумал
следователь. - А показаний одного человека, увы, недостаточно для
того, чтобы вынести приговор. Еще хорошо, что в наших судах на
оккупированной территории нет защиты, а то любой адвокатишка легко
поставил бы под сомнение правдивость таких показаний. Нетрудно
получить их от изменника, спасающего, как говорят русские, свою шкуру.
Черт возьми, уже два месяца веду следствие, и никто из шести
арестованных не признался в преступлениях, перечисленных в показаниях
этого Зайкова. И главное, они упорно не хотят назвать тех, кто был
связан с партизанами. Фанатики!"
Следователь брезгливо поморщился.
"Приходится прибегать к крайним мерам. Мои друзья в Хельсинки,
наверное, перестали бы мне руку подавать, если б узнали об этом. Им-то
там хорошо. А здесь попробуй обойдись без крайних мер, если даже
женщины и те упорно молчат.
Ведь мы так ничего и не добились от них. А вообще к чему
следствие в отношении этого сброда! Тут все заговорщики, враги великой
Финляндии. Наши союзники немцы расстреливают русских без суда и
следствия. И правильно делают. Ни к чему эти проволочки! Однако
посмотрим, как эти мужланы поведут себя сегодня. Попробуем при старшем
Ржанском как следует поговорить с его щенком, может старый дьявол
тогда заговорит".
Следователь еще раз пробежал взглядом по протоколам прежних
допросов Александра Ржанского. После каждого вопроса, заданного
арестованному, в протоколе указано: "не отвечает", либо "отрицает".
- Введите арестованного Александра Ржанского, - крикнул он, не
говорил:
- У меня есть для тебя маскхалат, лыжи. Иди к своим.
Не шел. Объяснял, что не в силах уйти, пока Маша в тюрьме.
"Нет, нет, хорошо, что я пришел к ним, сам пришел, - лихорадочно
думал он, - Машу выпустят. Да и меня помилуют".
В комнате горланили песни, топали ногами, о чем-то шумно спорили,
громко звенели посудой. Но он будто и не слышал этого. Сгорбленный,
жалкий, с исхудавшим лицом и серыми застывшими глазами, он сидел,
склонив голову, мысленно перебирая все, что произошло за последние три
с половиной месяца.
В его памяти снова и снова оживали картины недавнего прошлого,
начиная с того дня, когда он увидел на лесной тропинке у мельницы свою
жену.
Ему вспомнился отец, на лице которого застыло, немое осуждение.
"Вот сестра понимает меня", - думал он. И перед ним поплыл тот вечер,
когда впервые после трехмесячного одиночества он сел за праздничный
стол в кругу своих родных. Сначала они сидели без него - сестра,
невестка, дети. А он прятался в подвале. Затем пробрался на кухню.
Захотелось побыть вместе с ними. Навстречу - отец. Что он тогда
говорил? Да, отец просил: "Не выходи". Но ему так хотелось оказаться
на людях! Отцу сказал: "Посижу с ними хоть часок, человеком себя
почувствую".
Сестра убеждала: "Хватит тебе скрываться, сходи в комендатуру,
обскажи все, как было, повинись, и тебя отпустят, не тронут. И Машку
твою пощадят".
"Маша, Маша, из-за тебя ведь я и на предательство пошел. Ради
тебя унижаюсь перед ними". Теперь он уже не думал о возможном побеге,
о том, что еще не поздно исправить роковую ошибку, хотя бы ценой
жизни. Теперь он думал только о том, как бы сохранить себе жизнь, как
уйти от опасности.
Гайдин, Орлов... Эти скажут смалодушничал, струсил, как говорили
тогда после прыжков с парашютом. Они прыгнули, а я - не решился. Как
бы поступил Орлов, если бы застал меня здесь? Как! Конечно, пустил бы
пулю! А за что? Я же их не выдал, не предал, я только себе хуже
сделал..."
- Эй, вставай! Вставай, свинья!
Зайков поднял воспаленные глаза. Он и не заметил, как сквозь
покрытые ледяными узорами окошки в комнату пробрался хмурый рассвет.
- Вставай, пошли! - толкнул его в плечо прикладом автомата
появившийся откуда-то солдат и повел на улицу.
Его привезли в Великую Губу, заставили ждать, а потом ввели к
военному коменданту района. Толстый майор приказал конвойным выйти из
кабинета, и презрительно взглянул на арестованного:
- Фамилия?
- Зайков. Я сам пришел к вам. В ваших пропусках говорится, что вы
сохраняете жизнь, если партизаны сдаются. Ваш пропуск я нашел в
лесу... - торопливо лепетал предатель.
- Зайкова ваша жена?
- Да, она у вас, отпустите ее.
- Все будет зависеть от того, насколько искренни вы будете.
- Я все скажу.
- Для начала сообщите: когда, с какой целью проникли в район
действий наших войск? Кто действовал вместе с вами? Какие явки есть в
районе у разведчиков? Одним словом, вот бумага, перо - пишите.
Подробно напишите. А там посмотрим. Повторяю: все зависит от вашей
искренности.
- Я сам пришел еще вчера вечером, а комендант в Фоймогубе всю
ночь продержал меня в коридоре. Если бы я захотел, мог бы уничтожить
их, когда они пили. Они даже не обыскали меня... - и он вынул из
кармана гранату.
Майор в испуге отшатнулся. Но тут же овладел собой:
- Положите на стол! - Зайков выполнил приказание. - А теперь,
господин Зайков, я от имени финского командования приношу вам
извинения. Мы накажем того, кто посягнул на вашу честь. Впрочем,
сначала я прикажу подать вам в соседнюю комнату обед. Я думаю мы
договоримся. Нам нужны способные люди.
Когда за Зайковым закрылась дверь, майор снял телефонную трубку и
вызвал фоймогубского коменданта:
- Идиот, - сказал он тому, кто был на том конце провода. - Идиот!
Немедленно сдайте дела и явитесь за получением документов. Пусть на
передовой русские поучат вас уму-разуму.
Майор положил трубку и бросил взгляд на гранату, которая все еще
лежала на столе.
- Это чертовски хорошо, - подумал он, - что она оказалась в руках
такого труса. А то и мне могло не поздоровиться.
СВОИ И ЧУЖИЕ
В один из ясных солнечных дней 1943 года Орлов вернулся из штаба
в хорошем настроении.
- Ну, Тимофей, - сказал он своему другу Миккоеву, - собирай
вещички. Отпуск нам с тобой выпал. Ты что, не доволен? - добавил
Алексей, заметив, что его сообщение не слишком обрадовало товарища:
Тимофей вдруг помрачнел, достал кисет и стал неторопливо скручивать
цигарку.
- Чему радоваться? - закуривая, ответил Миккоев. - У тебя жена,
детишки, какой ни на есть дом. А у меня что? Семья-то на
оккупированной территории. Будто не знаешь... Только душу бередишь.
- Вот это ты зря! И не думал я тебе душу бередить. А про отпуск
потому сказал, что предлагаю вместе со мной съездить. Будь спокоен:
встретят как родного.
- Что ж, это мысль, - повеселел Миккоев. - Пожалуй, можно и
съездить.
- Вот и хорошо!
И они отправились. За эти недолгие недели отпуска друзья многое
повидали, они как бы окинули взглядом страну, по-военному строгую, но
до слез родную, уже увидевшую где-то там, впереди, занимающуюся зарю
победы.
Были за эти недели и радостные, и грустные впечатления. Но где бы
ни находился Орлов, сидел ли вместе с другом за семейным столом,
оглядывал ли через окно вагона бескрайние наши российские поля, - ни
на минуту не покидали его воспоминания о пережитом. Он видел Заонежье,
светлую воду полюбившегося озера, трудные дороги, что пройдены, видел
спокойные глаза Бородкина, скупую улыбку Сюкалина, открытое лицо Саши
Ржанского и понимал, что там, в заонежских лесах, оставил частицу
своего сердца. Разведчик Орлов знал, что не будет ему покоя, пока не
возвратится счастье в тихие деревни, где седая давность всегда так
тесно сходилась с новью.
- Загостевались мы, пожалуй... - сказал ему как-то Миккоев.
- Твоя правда.
И за несколько дней до окончания отпуска оба вернулись в
Беломорск.
...Самолет шел над самым лесом. Взглянув вниз, Орлов с
удовлетворением подумал, что в этих местах он знает каждый кустик. И
вот он снова идет на задание, которое предстоит выполнить в районе
Липовиц. Надо создать новые надежные явки, выяснить судьбу людей, с
которыми был связан прежде, собрать информацию о противнике. "Нужна
такая явка, - сказал на прощание полковник, - которую мы могли бы
использовать и зимой, как место пребывания наших людей".
Пора прыгать. Последнее прощание с пилотом. И вот уже выдернуто
кольцо парашюта. Приземлился точно - на том самом болоте
северо-восточнее деревни Липовицы, которое было выбрано еще там, в
штабе. Так же благополучно совершил посадку и радист Павел Васильев.
Отстегнули парашюты и сразу же принялись маскировать следы своего
приземления. Затем в течение трех дней устраивали свое "хозяйство" в
лесу. Сообщили на Большую землю о благополучной высадке.
На четвертые сутки Орлов отправился в первую разведку. Перед
уходом еще и еще раз с пристрастием осмотрел свой костюм: как будто
ничего бросающегося в глаза. И все-таки проверить не мешает. На
прощание сказал Васильеву:
- Значит, как договорились: твое дело связь.
- Эх, надоело в лесу отсиживаться, Алексей!
- Яков. По батюшке - Матвеевич и по фамилии Ефимов... А насчет
отсиживания чего тебе объяснять. Сам лучше знаешь, чем радист должен
заниматься. А придет твой час, так тогда хочешь не хочешь, а сражайся
до последнего. Еще помни: коли схватят меня, действуй самостоятельно.
Явки у тебя есть. А я их проверять иду. Одним словом, дай пять!
Разведчики обменялись крепким, рукопожатием, и Орлов вышел на
едва приметную тропу. Васильев долго смотрел вслед товарищу, который
быстро удалялся своей неторопливой, казалось бы, походкой.
Яков рассчитал так, чтобы к вечеру подойти к деревне Липовицы.
Надеяться на сумрак здесь, в краю белых ночей, не приходилось. Поэтому
действовать надо было с большой осторожностью. Выждав час-другой, он
проник в деревню. Но оказалось, что здесь нет ни одного жителя. А еще
минувшей зимой, когда он здесь штабишко разгромил, была она
населенной. И Ржанские здесь одно время проживали. Теперь даже не у
кого про них узнать. А явка нужна обязательно, без нее клин
получается.
По-видимому, оккупанты выселили население не только с Большого
Клименицкого острова, но и со всех прибрежных деревень Заонежья. Надо
переносить базу в глубину территории. Необходимо поскорее связаться по
радио с командованием и получить соответствующее разрешение.
Засветло разведчик подошел к деревне Леликозеро. Вскоре он
убедился, что здесь есть жители. Из крайнего дома доносились какие-то
непонятные глухие удары. Осторожно проник в сарай и там увидел
женщину. Она энергично, ни на секунду не отрываясь от дела, толкла
солому.
- Бог на помощь, хозяюшка!
- Ох, и божья помощь не впрок, с голоду дохнем. Видишь: солому
толку для хлебушка. Мучицы-то едва видно нам достается.
- А хозяин где?
- На огороде.
- Нельзя ли позвать его?
- Сейчас.
На сарай поднялся еще крепкий человек лет шестидесяти. В его
слегка косоватых глазах светились ум и искреннее расположение.
- Что ж, познакомимся, - заметил Орлов. - Яков Ефимов.
- Качанов Степан Иванович. - Он зорким взглядом оглядел
разведчика. Будто в самую душу заглянул, а потом с нарочитой прямотой
продолжал: - В Ламбасручье на барина работаю. Детишек трое. На ихние
марки особо не разживешься. Вот какие дела наши.
Яков оценил эту прямоту и сразу почувствовал к нему расположение.
Опустив руку во внутренний карман пиджака, извлек оттуда пачку
"Казбека". В другом кармане был у него кисет с махоркой. Тот или
другой вид курева он использовал исходя из ситуации.
- Закурим, - сказал разведчик, глядя прямо в глаза собеседнику.
Он решил поговорить со Степаном Ивановичем начистоту.
- Таких давненько не видывали. А откуда ты будешь, добрый
человек?
- Оттуда.
- Оттуда, значит... Тогда поговорим. Только не здесь.
- А почему не здесь?
- Да живет рядом Епифанов. С оккупантами его водой не разольешь.
Как бы не донес. А вот мы с тобой в хлеву закроемся, в самый раз
будет.
- В хлеву, так в хлеву...
Орлов прежде всего рассказал Качанову об успешном наступлении
советских войск, развернувшемся на многих фронтах после разгрома
немцев на Волге. И хотя прошло уже порядочно времени после уничтожения
трехсоттысячной армии Паулюса, все, что сообщал Алексей, было для
Качанова большой и радостной новостью. Он слушал, затаив дыхание.
Временами Качанов рукой касался плеча Орлова и тоже полушепотом
спрашивал:
- Всю армию немецкую, говоришь, уничтожили?
- Всю, старина, всю, а теперь наши уже под Курском бои ведут.
- Вот это да. А мы тут гадали зимой, отчего это щюцкоровцы
перестали бахвалиться, что немцы на Волгу вышли? С осени-то они все
говорили: "Сталинград немцы взяли и Москва скоро падет".
- Москва?! Руки коротки.
- А Ленинград-то как?
- И под Ленинградом немцу трепку дали. Зимой тоже. Блокада
прорвана.
- Когда же к нам-то придет Красная Армия? Уж как ждем!
- И дождетесь. Скоро... Вот такие мои новости, Качанов. А теперь
ты расскажи, как у вас тут? Наших ждете? Это хорошо, но и помогать
нашим надо.
Качанов подробно рассказал разведчику, какова обстановка в
районе, где имеются оккупационные гарнизоны, на кого из местных
жителей можно положиться и кого следует опасаться.
- А не слышал ли ты часом, Степан Иванович, о судьбе Ржанских из
Липовиц и Сюкалина Петра Захаровича из Вертилова?
- Чего не знаю, того не знаю. Разнесло людей, как осенние листья.
Возвращался на базу Ефимов в приподнятом настроении. Правда, для
явки качановская изба не годится: деревня на бойком месте стоит.
Отсюда до Ламбасручья рукой подать. В любой час ожидай беды.
Поселиться бы надо в глухом месте, куда оккупанты пореже суются.
Крепко задумался Яков. Сам того не заметил, как в километре от
Леликозера наткнулся на финского солдата. Тот сидел на камне:
пригрелся на солнышке. У его ног лежал велосипед. В руках у солдата
была винтовка. Но держал он ее неловко, как палку.
Уходить Якову было поздно: сидящий поднял голову.
- Руки вверх!.. - скомандовал разведчик, направив на солдата
револьвер. Тот испуганно вскочил и молча поднял руки. У него было
совсем юное лицо с широко раскрытыми голубыми глазами.
- Какого черта здесь сидишь? - не надеясь, что солдат поймет его,
спросил Яков, в который раз мысленно проклиная себя за незнание
финского языка.
- Господин начальник! Не стреляйте, - внезапно запричитал тот
по-русски. - Я ездил в Великую Губу за пайком для начальства. Да
устал. Вот и решил немного отдохнуть.
- Ладно, шагай в лес!
Разведчик обезоружил солдата, отвел его метров на сто пятьдесят
от дороги в самую чащу. Здесь решил допросить подробнее. Такая удача
не каждый день в руки дается. Пленный из штаба, да еще знающий русский
язык.
- Ну, рассказывай о себе. Как звать, откуда, кто будешь? Из
каких: белофинн или в холуях у них состоишь?
- Лугачев я. Павел. Мне 17 лет. Взяли меня в переводчики к
начальнику полиции в Ламбасручье.
- Вот какая ты оказывается птица. К самому ламбасручейскому
барину приписан.
- Нет, барин - сам по себе.
- Все они одним миром мазаны. А родом откуда?
- Из Шелтозерского района. Мать и сейчас там. А брат - танкист у
красных.
- Вот-вот, а ты, значит, белый. Потому и поступлю я с тобой,
предатель, по всем законам военного времени.
- Не убивайте меня, господин! Я не по своей воле при полиции
состою.
- А потому, значит, что кишка тонка. Ну, выкладывай мне подробно
все ламбасручейское начальство.
То, о чем Качанов ведал лишь понаслышке, Лугачев знал совершенно
точно и в деталях. Он сообщил разведчику исчерпывающие данные о том,
сколько солдат в ламбасручейском гарнизоне, и, пользуясь примитивной
схемой, объяснил, в каком доме живет Пернанен, где квартируют
полицейские и где размещены солдаты, какие здесь у оккупантов огневые
точки, сколько людей охраняют штаб.
- Теперь о других деревнях рассказывай. Где имеются воинские
подразделения, какие?
Яков только тогда прервал разговор, когда стало очевидно, что
Лугачев выложил все, что знал. Вконец испуганный, тот выжидательно
глядел на разведчика, прекрасно понимая, что в эти минуты решается его
судьба.
"Что делать с ним? - размышлял Яков. - Если отпустить, может всю
операцию сорвать. Науськает ищеек по нашему следу. А убивать мальца
тоже не хочется".
Яков еще раз испытующе оглядел своего перепуганного собеседника,
молча вынул из ножен длинный, обоюдоострый клинок. Лугачев зарыдал.
- Не убивайте меня, господин!
- Заладил, господин, господин. Какой я, к чертям собачьим,
господин. Прошу без оскорблений. А вот как быть с тобой, честное
слово, не знаю. - Яков достал из другого кармана банку мясных
консервов, вскрыл ее ножом, протянул Лугачеву сухари и добавил:
- Давай-ка закусим. А то на голодный желудок голова плохо
работает. Твои припасы трогать не будем, чтобы, если отпущу тебя, у
господ полицейских подозрения не вызвать.
Закусывал, главным образом, сам Яков, ибо Лугачеву явно не лез
кусок в горло. Покончив с банкой, разведчик аккуратно закопал ее в
вырытую тем же ножом ямку.
- Вот что: пиши расписку. Мол, получил от советского разведчика
Якова Ефимова триста марок за переданные ему сведения о финских
воинских частях.
- Да зачем мне марки. Я и так!
- Пиши. Так. Теперь сосчитай. Деньги, хотя они и не рубли, счет
любят.
Яков спрятал полученную от Лугачева расписку и сказал, глядя
прямо в глаза вконец растерявшегося парня:
- Если предашь, эта расписка будет переслана финскому
командованию, да и брату-танкисту сообщим, какой у него браток. А тебе
такое задание: потолкайся подольше в штабе, приглядись, нет ли каких
документов, ознакомься, запомни. И второе: постарайся разузнать о
судьбе Ржанских и Сюкалиных, - и Яков подробно объяснил, о каких людях
он ведет речь. - А встретимся вот где. По карте, небось, понимаешь?
Так вот гляди. Как прибудешь сюда, располагайся и жди меня. Сколько
надо, столько и жди. Сегодня, значит, десятое июня. А это... Это будет
двенадцатого. Ясно? Шагай.
Лугачев ушел. А Яков мысленно подвел итог этому дню: не так уж
плохо. Он полной грудью вдохнул свежего лесного воздуха, оглянулся по
сторонам. Прикинув, что отсюда ему до базы далековато, Яков направился
в соседнюю деревню, где решил заночевать. По словам Лугачева, там
некого было опасаться.
В крайнем доме дверь ему открыла пожилая женщина. Она разбудила
хозяина. Это был румяный с круглыми красноватыми глазами старик.
Увидев незнакомца, он засуетился, забегал, всем своим видом выражая
радость по поводу встречи с гостем. Весь он так и светился
расположением. Сочные губы растягивались в улыбке, большие белые руки
были в непрерывном движении. И только в глубине его глаз прятались
беспокойные огоньки: сверкнут и исчезнут.
- Гость на порог - ставь чай да пирог, - сказал хозяин,
назвавшийся Иваном Сергеевичем Лимоновым.
Уже за чаем на вопрос Орлова, как живется ему, Лимонов сказал не
без гордости:
- Работаю старостой. Пятьсот марок платят. 300 из них штаб и 200
полиция. Да еще бондарное ремесло кормит. - Сообщая во всех деталях об
источниках своих заработков, он испытующе поглядывал на незнакомца.
"Сразу видно - шельма старик, - решил Яков, мысленно проклиная
себя за неосторожность. - Вот тебе и переночевал..."
Поблагодарив хозяина, он встал из-за стола.
- Ждут меня в Ламбасручье, - с подчеркнутым сожалением сказал
Яков старику. - А то бы еще у вас чайком побаловался. Хорошо заварен
чаек.
- А кто ждет вас, если не секретец?
- Какой секрет: сам Пернанен. Докладец для него есть. Срочный.
- Так может лошадку запрячь?
- Да нет, погода отличная, прогуляюсь.
Было уже темно, когда он простился с Лимоновым. Хозяин вызвался
проводить Якова и шел с ним до перекрестка. Только убедившись, куда
направился, гость, Лимонов засеменил к дому. А Яков для отвода глаз
еще некоторое время шел в сторону Ламбасручья, затем свернул в лес и,
всячески путая следы, отправился на свою базу.
Там его ожидал Васильев, немало переволновавшийся за время
отсутствия товарища. С интересом выслушал он все новости. И вскоре в
эфир ушли данные, столь необходимые нашему командованию. Одновременно
Яков просил выяснить, где сейчас находится брат Лугачева. На связь
вновь вышли через восемнадцать часов. Разведчикам была передана
благодарность. Собранная ими информация представляла большой интерес.
Ведь Ламбасручей был важной перевалочной базой противника и данные о
ней оказались весьма кстати. О брате Лугачева Большая земля сообщила,
что он действительно служит в танковых войсках. И хорошо служит.
Действия Якова были одобрены. Ему посоветовали, соблюдая всяческую
осторожность, не терять из виду Лугачева.
- Вот что, Павел, думаю, надо нам перебазироваться. Все-таки
неспокойно у меня на сердце.
- Конечно, перебазируемся. Обязательно. И не только из-за этого
Лимонова.
- А почему еще?
- Запеленговать могут. Работаю часто.
- Ясно.
Новое место для базы разведчики выбрали в трех часах ходьбы от
прежнего. На следующий день, прихватив с собой автомат, Яков
отправился в очередной рейд: до встречи с Лугачевым оставалось
одиннадцать часов.
Проходя неподалеку от деревни, где жил Лимонов, разведчик услышал
отдаленный лай. "Наверное, у хозяйских дворов псы брешут", - подумал
Орлов. Но лай усиливался. - "Эге, да тут другим пахнет", - и Яков стал
уходить в лес. Шел он быстро, и все-таки лай слышался все отчетливее.
Как быть? Яков залег в кустах. Приготовил автомат. Конечно, стрелять
не хотелось. Это могло его демаскировать. "Если одна собака, встречу
ее ножом". Но на поляну выскочили сразу две здоровенные овчарки и
кинулись к нему. Тут раздумывать не приходилось. Разведчик дал длинную
очередь, и одна из собак ткнулась носом в землю. Вторая кинулась в
сторону и исчезла. Видимо, тоже получила гостинца.
Со стороны карателей прозвучало несколько выстрелов. Палили они
на авось, и все же одна из пуль срезала ветку над головой. Положение
становилось отчаянным, и тут Яков заметил в нескольких десятках метров
большую заболоченную вырубку. Здесь собаки не смогли бы взять след. На
всякий случай все время меняя направление, разведчик бежал по болоту
без передышки. Наконец, задыхаясь, остановился, прислушался. Лай утих.
Через несколько часов, задолго до назначенного срока, Яков вышел
к тому ветвистому дереву, у которого была назначена встреча с
Лугачевым. Замаскировался в кустах, откуда удобно было наблюдать не
только за дорогой, но и за всеми подходами к сосне.
Теперь у Якова, казалось, больше было оснований не доверять
Лугачеву. Кто знает: не он ли пустил по следу карателей. Но трезво
поразмыслив над этим, Яков решил, что этот парень вряд ли способен на
измену. Скорее всего это дело рук Лимонова. Недаром же он состоит на
жалованье в полиции. "Эх, старичок-боровичок, доберусь до тебя..."
Медленно потянулись минута за минутой. Но вот разведчик явственно
услышал шуршание шин по дороге. Едет. Да, это Лугачев. Трудно было не
узнать его тонкую фигуру, его узкие плечи, на которых мешком висел
мундир финского солдата.
Лугачев спрятал велосипед в кустах, отошел в сторону от дороги и
уселся возле сосны, беспечно бросив винтовку перед собой. "Ну и
солдат, - подумал Яков. - Если у них все такие, тогда неплохо". И он
вышел из кустов.
Лугачев поднялся ему навстречу.
- Поздравляю, - сказал Яков. - Наше командование высоко оценило
переданные тобой сведения. Что же до твоего брата, то он воюет хорошо
и просит передать привет.
- Спасибо. Большое спасибо, - сказал Лугачев.
- Меня не за что благодарить. А теперь выкладывай, что удалось
добыть. Да, кстати, не бросай, пожалуйста, винтовку, как будто это
пастушеский кнут. Помни, ты теперь выполняешь задания советской
разведки и держаться должен как штык. А теперь о деле. С чем пришел?
- Кое-что есть. Вот копии снял с документов, тех, что о действиях
полиции, и о расположении гарнизонов данные уточнил. Теперь об
агентах. Фамилии их я запомнил.
- Молодец. А как же насчет Ржанских и Сюкалиных?
- Плохо с ними.
- Говори!
- Ржанские, отец и сын, Сюкалин и его родственники приговорены к
расстрелу. Мать Ржанского осуждена к каторжным работам. В копии
приговора, которую я видел, сказано, что они вели подрывную работу
против финских властей.
- К расстрелу? - Якова потрясло это сообщение. - Сашку? Ведь он
же совсем мальчик. Гады! Кто же выдал их? - спросил Яков, когда
преодолел охватившее его волнение.
- Об этом в документах ничего не сказано.
- Не сказано, говоришь? Все равно найдем. Из-под земли сыщем. Я,
понимаешь, не успокоюсь, с этим буду и спать ложиться, и вставать,
пока не раздавлю змею. - Яков смахнул с ресниц непрошеную слезу и уже
совсем другим тоном заговорил: - А не известно ли, где содержат
приговоренных.
- Скорее всего в Петрозаводске.
- Это плохо. Очень плохо. Здесь бы мы что-нибудь придумали с
тобой, товарищ Лугачев... Верно я говорю?
- Верно.
- Ну, что ж. Новая встреча через пять суток. Здесь же. - И уже
уходя добавил. - Учись у Саши Ржанского родную землю любить. Тогда
будешь человеком.
"ПРОЩАЙТЕ, ТОВАРИЩИ!"
Следователь финских оккупационных войск готовился к очередному
допросу арестованных. Перед ним на столе лежала папка с показаниями
сдавшегося военным властям Зайкова и другие папки с протоколами
допросов. Следователь взял в руки одну из них и скользнул взглядом по
первому листку, на котором было выведено: "Ржанский Александр, 1923
года рождения", "подозревается в связях с русскими партизанами".
"Подозревается. На этом не построишь обвинения, - подумал
следователь. - А показаний одного человека, увы, недостаточно для
того, чтобы вынести приговор. Еще хорошо, что в наших судах на
оккупированной территории нет защиты, а то любой адвокатишка легко
поставил бы под сомнение правдивость таких показаний. Нетрудно
получить их от изменника, спасающего, как говорят русские, свою шкуру.
Черт возьми, уже два месяца веду следствие, и никто из шести
арестованных не признался в преступлениях, перечисленных в показаниях
этого Зайкова. И главное, они упорно не хотят назвать тех, кто был
связан с партизанами. Фанатики!"
Следователь брезгливо поморщился.
"Приходится прибегать к крайним мерам. Мои друзья в Хельсинки,
наверное, перестали бы мне руку подавать, если б узнали об этом. Им-то
там хорошо. А здесь попробуй обойдись без крайних мер, если даже
женщины и те упорно молчат.
Ведь мы так ничего и не добились от них. А вообще к чему
следствие в отношении этого сброда! Тут все заговорщики, враги великой
Финляндии. Наши союзники немцы расстреливают русских без суда и
следствия. И правильно делают. Ни к чему эти проволочки! Однако
посмотрим, как эти мужланы поведут себя сегодня. Попробуем при старшем
Ржанском как следует поговорить с его щенком, может старый дьявол
тогда заговорит".
Следователь еще раз пробежал взглядом по протоколам прежних
допросов Александра Ржанского. После каждого вопроса, заданного
арестованному, в протоколе указано: "не отвечает", либо "отрицает".
- Введите арестованного Александра Ржанского, - крикнул он, не