Колина Елена. Мальчики да девочки

 
   Лиля красиво поднялась на цыпочки, красиво закинула ему на плечи руки, приблизила к нему лицо, прикрыла глаза... Она сама себе напомнила охотника, ожидающего, когда дикий зверь со странными повадками выйдет на красиво разложенную приманку и попадется в капкан. Лиля ждала поцелуя, едва сдерживая желание первой прижаться к его губам, и, когда он коснулся ее губ – губы у него оказались сухие и тонкие, мужские, – когда он поцеловал ее, ей стало больно внутри...
   Теперь он никуда не денется, торжествующе подумала Лиля, мастерица целоваться.
   Пока что у нееполучалась зависимость, но после этогоглавной в их отношениях станет она, и онбудет от нее зависеть. Лиля так много знала про любовь, все, что написано в книгах, знала про любовь...
   – Почему же именно я? – спокойно и насмешливо спросил Никольский, отстранившись от нее.
   Не упал к ее ногам, не поблагодарил, даже не удивился!
   – Ну, вы же не можете отказаться... Я ведь не прошу вашей любви, и я вас не люблю, но... каждая девушка вправе выбирать, кто, ну вы понимаете... кто будет первым... С моей стороны это всего лишь разумный выбор... а мужчина не вправе отказать. Вы меня измучили, – сердито сказала Лиля.
   – Вправе. Мужчина вправе отказать. Хотите, я скажу вам очень тривиальную вещь – вы еще так юны, и непременно кого-то полюбите, и отдадите ему свою невинность по любви, а не по разумному выбору...
   – Не хочу, – с достоинством произнесла Лиля, глядя на него сузившимися от гнева глазами. Господи, что же это с ней – все внутри нее пылает пожаром...
   Никольский качнулся к ней, прикоснулся щекой к ее щеке, повернулся и ушел, а Лиля со своим никому не нужным пожаром внутри осталась.
   – Импотент, – сказала она тихо, прижавшись горящим лицом к Психее, – импотент, импотент!
   Лиля в недоумении рассматривала свои обнаженные плечи, грудь, как будто они принадлежали другой женщине, – с трудом, но все же можно допустить, что он не любит ее. Но может ли быть, чтобы он не захотел ее? Если мужчина не захотел ее, значит, он импотент. От недоедания можно же стать импотентом?.. Она все еще не верила, что все это оскорбительноепроизошло с ней... Если бы она призналась ему в любви, а он ответил бы ей, как Онегин Татьяне, холодно, нравоучительно, это возможно было бы пережить, но она просто предложила ему себя, – так отчего же нет?! Нельзя унизить девушку больше, чем он унизил ее!
   Лиля хотела немного прийти в себя, стереть с лица выражение выгнанного на улицу котенка и вернуться на свой первый бал в зал такой же победительной, как выскочила. Волоча за собой шлейф, она побрела по коридорам дворца, мимо парадных апартаментов, и забрела в другую часть здания. Из одной из комнат слышался шум, она заглянула в открытую дверь, и ее пригласили зайти, – здесь была своя вечеринка, за роскошно накрытым столом сидели несколько человек, женщины и мужчины, все много старше Лили.
   В Доме искусств жило множество людей, существовала своя иерархия отношений, и это, очевидно, были те, с кем ей прежде не полагалось общаться, во всяком случае Лиля никогда прежде не видела ни хозяина, ни его гостей. Топилась электропечь, горели свечи, на столе стояло вино. Гости, очевидно, только что собрались, одна из женщин, показав глазами на еду, спросила – откуда взялось? Ответ был: продали на рынке скатерти и фарфор и купили еду и вино. Лиля поморщилась: никогда нельзя спрашивать, что откуда взялось, это дурной тон, – всегда нужно вести себя так, как будто иначе и не могло быть.
   Но все это и правда было как будто пир во время чумы, – на столе что-то невероятное: копчености, кулебяка из настоящей белой муки, красная головка голландского сыра, сардины... Лиля ничего не ела и не пила, сидела в своем пышном бальном платье, как поникший лебедь, – приходила в себя, молчала. Она справится со своим унижением, еще чуть-чуть помолчит, и справится, и тогда съест одну сардину. И кусочек голландского сыра.
   Любопытная гостья, доверительно наклонившись к Лиле, сказала, что она член общества «Долой стыд» и борется за свободные отношения между полами.
   – Как же вы за них боретесь? – ангельским голоском спросила Лиля. Женщина ей совсем не понравилась, она была рыжая и какая-то длинномордая, похожая на голодную лисицу. Оказалось, что в рамках борьбы против стыдливости члены общества «Долой стыд» два раза вышли на улицу голыми, а однажды попытались голыми проехать в трамвае.
   – Человеческое тело должно быть полностью обнажено, и в искусстве – на сцене, в кино, в живописи... и также в жизни, – презрительно фыркнув, объяснила Лисица. – Стыдливость – это буржуазный пережиток, искажение всего здорового. Мы боремся со стыдливостью. Наша цель состоит в том, чтобы сначала приучить людей ходить в трусах, а затем и без всего.
   – Какая благородная цель, – серьезно отозвалась Лиля.
   Напротив Лили сидел человек лет сорока – старый?.. Благообразный, даже красивый, с тонким и умным лицом, аккуратной треугольной бородкой, усами, легкими кудрями, он был похож одновременно на профессора и на фавна. Внешность и манеры его были академические, как у человека, привыкшего стоять за кафедрой, а взгляд неожиданно озорной, насмешливый и вопрошающий, словно он, зная о людях почтивсе, страстно желает узнать остальное, совсемвсе. Когда он начинал говорить, все умолкали, слушали его как студенты, и в том, как к нему обращались, сквозило особенное уважение. Лиля со своим чутьем на главногомужчину сразу же попыталась протянуть между ним и собой ниточку: смотрела распахнутыми глазами, как будто они тут вдвоем, улыбалась нежно, зачем, сама не знала, – по привычке, машинально. Она не хотела запоминать, как его зовут, какое-то на нее сошло горестное упрямство: пусть они все тут будут маски и она для всех будет маска.
   Голос у Профессора оказался мягким, но уверенным, говорил он четко и размеренно, словно читая лекцию:
   – Идея, исповедуемая в одиночку, вызывает в человеке беспокойство и неуверенность, поэтому люди и создают общества, и каких только обществ не создавало человечество! Помните «Общество целомудрия»? Они готовили для молодоженов специальные ночные сорочки – балахоны до пят с крошечными отверстиями в нужных местах, чтобы те смогли благопристойно выполнить свои супружеские обязанности.
   – Безобразие, – ужаснулась Лисица.
   – Но это еще не все. Новобрачных натирали ваксой, чтобы их кожа уподобилась сапожной и они не смогли бы предаваться утехам плоти, ласкать и целовать друг друга...
   – О-о, – простонала Лисица, – о-о...
   – Не расстраивайтесь так, моя дорогая, это было давно, в конце прошлого века, – улыбнулся Профессор.
   – К тому же это было не в действительности, а всего лишь в книге, – небрежно заметила Лиля, – в романе Анатоля Франса. – Роман «Суждения господина Жерома Куаньяра» Анатоля Франса был из «нежелательного чтения», и она прочитала его с особым вниманием, как и все книги из запрещенного шкафа.
   – Как приятно встретить такую начитанность в столь юной и очаровательной девице, – похвалил Лилю Профессор.
   Лисица посмотрела на Лилю злобно, а на Профессора с обожанием, – очевидно, она имела на него какие-то права, которые Лиле немедленно захотелось у нее отнять, такая уж сегодня была странная злая ночь.
   – Да вы хотя бы знаете, с кем разговариваете? – шепнула Лиле соседка по столу. – На его лекции собирался весь Петербург, он профессор Петербургского университета... философ, известный литератор, гениальный экономист, он всё...его обожают студенты, его работы известны за границей, к нему прислушиваются большевики, его любит Горький...
 
   – Давайте пить вино из блюдец для более быстрого опьянения, – предложила Лисица, и все, кроме Профессора и Лили, мгновенно устроились на полу головой к голове, как лепестки ромашки, и принялись лакать вино из блюдец. Блюдца были из кузнецовского сервиза.
   – Мне, пожалуй, пора, – сказала Лиля. Невозможно было даже представить, чтобы она улеглась на пол и стала лакать из блюдца, как собака, как лисица... далась ей эта Лисица!.. Пить вино, лежа на полу, она не хотела, и выглядеть блюстительницей нравственности не хотела... ничего она не хотела, хотела только домой, к Асе.
   – Не уходите, не покидайте нас, прекрасное виденье, – попросил Профессор, и Лиля осталась, назло Лисице.
 
   Что-то витало в воздухе – Лилино напряжение, любовный интерес к ней «главного мужчины» в компании, ревность длинномордой дамы, члена общества «Долой стыд», или же в этом обществе вообще были приняты фривольные разговоры, но затем заговорили о любви, и больше ни о чем и не говорили, только о любви. Вернее, о новойлюбви, о том, что новая эпоха произвела революцию в любви. Свободная любовь, отмирание брака, отказ от двойной морали в любовных отношениях, право женщины на сексуальность... Гости так спокойно и нестеснительно перебрасывались этими словами, что Лиля, изо всех сил старающаяся не покраснеть, показалась себе просто провинциальной дурочкой.
   – Еще немного, и мы окончательно избавимся от всех этих глупых условностей старого мира – любви и брака, – вещала Лисица. – Любая короткая связь честнее пошленького брака, в котором супруги не любят друг друга.
   – Пожизненная любовь в принципе невозможна, – непререкаемым тоном вмешался Профессор. – Любовь – это лишь отдельный кратковременный эпизод, после которого неизбежно охлаждение, развод. Потом наступает период отдыха, потом – новая любовь, новый развод... и так десять-двадцать раз в течение жизни.
   – А как вы относитесь к теории бескрылого Эроса? Или же вы хотите буржуазно выйти замуж? – спросила у Лили Лисица.
   Лиля молча смотрела на нее. Выйти замуж? Пока нет, но... что же это, вообщебез брака, без теплоты семьи, без обязательств, и как же дети? Стыдно спросить о детях в таком обществе, они подумают, что она скучная, пошленькая, несовременная девица... в этом кругу в женщине явно ценится не наивность, а умение быть скептической, независимой, даже циничной. Ну и пусть, она все равно скажет то, что думает.
   – Да, я хочу буржуазно выйти замуж. У меня непременно будет свадьба, белые цветы, флердоранж, кольца... – наконец ответила Лиля, презрительно улыбнувшись. – А с теорией бескрылого Эроса я не знакома.
   Профессор прочитал целую лекцию: существует теория крылатого Эроса, которая подразумевает духовную близость в любви, и теория бескрылого Эроса, считающая любовь чисто физическим влечением. В теории бескрылого Эроса три направления: анархистское, социально-биологическое и грубо-экономическое. Анархистское – это теория стакана воды, которая состоит в том, что в свободном от буржуазной морали обществе человек имеет право удовлетворять свои половые потребности с той же легкостью, с какой он способен выпить стакан воды. Правда, сам Ленин отрицательно отнесся к теории стакана воды, сказав буквально следующее: «Конечно, жажда требует удовлетворения. Но разве нормальный человек при нормальных условиях ляжет на улице в грязь и будет пить из лужи? Или даже из стакана, края которого захватаны десятком губ?»
   – Но тут я не вполне согласен с Лениным, жажда может быть настолько сильной, что захочется выпить и из чужого стакана, и из лужи... Вы как считаете? – требовательно, как студентку на экзамене, спросил он Лилю.
   – Да... нет... не знаю, – как не вполне уверенная в своих знаниях студентка, ответила Лиля и, тут же сообразив, какой она выглядит дурочкой, решительно, как нырнула в прорубь, поправилась: – Я пока еще не вправе судить, насколько сильной может быть половая потребность.
   Лисица, да и все остальные женщины посмотрели на нее неприязненно, а Профессор одобрительно кивнул – умница, и, прервавшись на сардинку и ломтик сыра, продолжил:
   – Социально-биологическое направление выдвигает идею регулирования половой жизни путем искусственного подбора половых партнеров – с целью улучшить породу. Боюсь, что это чушь для пролетариев. Ну, а третье, грубо-экономическое направление считает, что брак необходим, но для заключения брака нужна не любовь, а прочная материальная база...
   Он говорил о сексуальной свободе: жена должна приветствовать измены своего мужа, а муж относиться с радостью к изменам жены...
   – Одну женщину я могу полюбить душой, а к другой испытывать только желание, – заметил Профессор. – Так отчего же я должен отдать свое единство Эроса одной из них, а не обеим одновременно? Почему я должен рвать свою душу на части, вместо того чтобы любить обеих и испытывать при этом всю возможную полноту бытия?
   – Мне кажется, вы испытываете всю возможную полноту бытия, – едко и обиженно проговорила Лисица, очевидно на что-то намекая.
   – Дорогая, суть тройственного союза не пошлость, не сексуальная распущенность, а совершенно особый союз душ – союз, не подверженный внешним воздействиям, настолько крепкий, что его не разбить посторонним. Такой союз – это крепость, которую не взять никаким врагам... Философской основой тройственных союзов являются изыскания Соловьева. Союз двоих понимался им как «неправильная» замкнутая структура, но если пара делится своим счастьем с третьим, то их семейная идиллия становится близкой к Богу...
   Лиля представила, как Ася, Дина и Павел Певцов живут в мйnage а trois, и фыркнула – что-то не получалось, наверное, тройственный союз не всем подходит.
   После ужина стали играть в игру – тянуть билеты, кто кого из кавалеров вытащит. Лиля хотела отказаться, она как будто вся состояла из напряженного позвоночника, и не было в ней сейчас того победительного азарта, огня, который дал бы ей возможность блеснуть – сыграть сценку или еще что-нибудь в этом духе. Но Лисица презрительно смотрела сквозь нее, а Профессор смотрел разочарованно, как на робкую школьницу, затесавшуюся в общество изощренных взрослых, и Лиле вдруг стало обидно до слез – что же это, отчего ее сегодня все отвергают?! И она тут же решила: раз так, погоди, Лисица!
 
   Лиля вытащила Профессора, но только когда он вывел ее в соседнюю пустую комнату с диваном и, вместо того чтобы придумывать сцену, которую нужно было разыграть, молча усадил ее на диван, она поняла, что означает эта игра. Вовсе не разыгрывание сцен, не детские фанты с поэтами и не кто лучше напишет сонет на заданную тему!.. Господи, что же это, неужели... выбежать из комнаты, кричать?.. Но все, все, и Лисица первая, будут над ней смеяться, и будут по-своему правы: она же СОГЛАСИЛАСЬ играть. Это как карточный долг – нужно платить.
   – Не бойтесь, я не растлитель невинных девушек, – Профессор улыбнулся и стал еще больше похож на ласкового фавна, – и не приверженец теории стакана воды, все это развлечения победившего пролетариата. Лучше расскажите мне о себе.
   Лиля упрямо покачала головой – нет.
   – Отвернитесь, – блеснув глазами, коротко велела Лиля.
   Когда Профессор повернулся к ней, Лиля с закрытыми глазами стояла на диване босиком в своем парчовом платье, подол платья со шлейфом она накинула себе на голову и была похожа на невесту в фате. Профессор услышал ее тихий смех, – Лиля засмеялась, вспомнив слова Никольского: «Вы еще так юны, и непременно кого-то полюбите, и отдадите ему свою невинность по любви, а не по разумному выбору»...
 
   – Девица-красавица, оказалась ли ваша месть сладкой или только горькой? – спросил он, когда все закончилось. – Вы ведь кому-то мстили?
   – Какой вы умный, – тоненько пропела Лиля.
   Мстить было больно и противно, особенно было противно, когда он целовал ее влажными, пухлыми, как у амура, губами и щекотал своей бородкой, и... все остальное было, несмотря на знания, полученные из романов, настолько неожиданным, настолько непохожим на любовь, что сейчас она из последних сил старалась не расплакаться. Ее гувернантка называла это «падение» – так вот оно какое, падение...
   – Зигмунд Фрейд в статье «Табу девственности» пишет, что у многих народов существовали обычаи, согласно которым дефлорировать девственниц должны не их мужья, а другие мужчины. В противном случае у женщины может образоваться подсознательное негативное отношение к мужчине, произведшему болезненную дефлорацию. Так что я оказал вам услугу, – улыбнулся Профессор. – Но, может быть, теперь вы все-таки скажете, как ваше имя?
   – Лиля, Лиля Каплан, – надувшись, как самолюбивый подросток, ответила Лиля.
   – О-о, да, теперь я вижу!.. Вы так красивы, как может быть красива только еврейка, этот изогнутый умный рот, взгляд, полный joie de vivre ^[24], – царица израильская... А знаете ли вы происхождение своего рода? – оживился Профессор. – Каплан, Kohen означает «священник». Евреи делятся на потомков пророка Аарона, священнослужителей «kоhеn», и потомков колена Леви, «левитов», служителей Иерусалимского храма. Звание священника передавалось по наследству... Так что вы, Лиля, потомок раввинского рода... Еврейская кровь древнее нашей, славянской, славян еще не было, а вы прошли через Грецию, Рим... Известно ли вам, дорогая, что в иудаизме и христианстве заложено совершенно разное отношение к физической любви?.. Христианину говорится: да, ты можешь плодиться и размножаться, но не вздумай делать это с радостью – тебе разрешен только супружеский долг, лишь для продолжения рода... А в иудаизме говорится, что в каждом любовном акте присутствует Бог и любовь существует сама по себе, для любви, для радости... Не сочтите за бестактность, милая девочка, что я напоминаю вам о нашем близком знакомстве, но я сразу же понял, что вы еврейка, – от вас просто исходят флюиды особенной сексуальности, свойственной еврейским женщинам... Славянки не способны к такой эротической смелости, какую проявили вы... ну-ну, не краснейте, на самом деле я вас образовываю, душа моя...
   Лиля улыбнулась снисходительно: самый умный мужчина и он же самый глупый...
   Когда они вернулись в комнату, – Профессор с непроницаемым лицом и Лиля с гордо поднятой головой, Лисица тут же подсела к Лиле и прошептала:
   – Милая девочка, не воображайте лишнего, вы интересны для него только физически, если вы согласны так понимать его, то он сможет многое дать вам.
   Лиле очень хотелось уйти, но она высидела до утра, отчего-то ей казалось важным выдержать любопытные взгляды – что это за бездумная птичка в бальном платье, залетевшая в чужую взрослую компанию, чтобы на скорую руку потерять девственность?
   ...Все это как будто происходило не с ней, а она, Лиля, все больше и больше наливалась непролитыми слезами... Какое право он имел сказать ей так свысока, противным менторским тоном: «Вы еще так юны, и непременно кого-то полюбите, и отдадите ему свою невинность по любви, а не по разумному выбору»?! Как он посмел разговаривать с ней словно она маленькая несмышленая дурочка!
 
   В конце вечера Профессор нарисовал маленькую картинку и подарил ей, на рисунке была девушка в бальном платье с испуганными глазами. В углу картинки была зашифрованная надпись – «милая, прелесть»...
   – Вас, я понимаю, всего лишь томило девичество или придуманная любовь, но я мог бы быть вам полезен, вам нужен друг, духовный руководитель, – сказал он. – Я хотел бы развить вас, как хотел бы вырастить прекрасный цветок. Не буду лукавить, мой эротический интерес к вам очень силен, мне гораздо интересней было бы развивать вас, интересней волнующая эротическая игра, нежели просто связь.
   На мгновение у Лили мелькнула шальная мысль: он так ею восхищается, и что, если согласиться? Профессор похож на Рара тем, что все знает. Рара, конечно, не был таким образованным, как он, он не был философом, не был экономистом, но ей-то в детстве казалось, что Рара знает все... Этот человек из другого мира действительно мог бы многое ей дать, растить ее, как цветок... Но, исчезни она сейчас, он и не вспомнит. Цветком можно украсить жизнь, а можно выкинуть, это не то, что спасают при пожаре, не то, что берут с собой, уходя навсегда.
   Картинку Лиля разорвала и выбросила в Мойку со злыми словами: «Вот тебе бескрылый Эрос, вот тебе крылатый Эрос!»
   Это была странная ночь, полная восторгов, обиды и злости, это была ночь «назло», назло себе... Лиля ни о чем не пожалела: зачем жалеть о том, что нельзя изменить?.. Ей только вдруг, на минутку, стало очень страшно, так страшно, словно Рара мог как-нибудь про это узнать: она потеряла невинность, она, княжна Лили, – «падшая женщина». Но она уже так много теряла на своем пути, и «падшая женщина» – слова из романов XIX века, а теперь совсем новые слова... И Лиля быстро-быстро проговорила в уме эти новые слова: свободная любовь, отмирание брака, отказ от двойной морали в любовных отношениях, право женщины на сексуальность...
   Но что бы то ни было – месть ли, соответствие ли современным веяниям, этот глупый, мимоходом совершенный переход от девичества во взрослую жизнь словно избавил Лилю еще от одного страха. Она совершенно определенно почувствовала, что стала насмешливей и сильнее, – прежде она могла только думать, КАК ЭТО БУДЕТ, и мечтать, и робеть, и бояться, а теперь все зависит от нее.

Глава 7. Ласковые дни

   Пока Илья Маркович был в отъезде, Леничка с Лилей облюбовали для себя его кабинет. Лиля устраивалась в кресле Ильи Марковича, обхватив коленки руками, а Леничка лежал на диване с высокой спинкой, и так они подолгу беседовали – он уверял, что на некую особенно интересную ей тему способен беседовать только лежа.
   – Прошу тебя, не стесняйся, продолжай, – приветливо сказал Леничка и прикрыл глаза. – Не смущайся, что ты говоришь об этом уже вторую неделю. Я буду беседовать с тобой во сне, так сказать, спя. Какое чудесное слово «спя»...
 
   – Мы с ним все время расстаемся. – В огромном кресле Лиля казалась совсем еще ребенком, маленькая скорчившаяся фигурка с горестным личиком и блестящими глазами.
   – К чему такой пафос, вы с ним встречались всего два раза, – не открывая глаз, возразил Леничка.
   – Три. Мы с ним встречались три раза. Но мы все время расстаемся... Так вот – почему?
   Для того чтобы вернуть самоуважение, считать себя прежней Лилей, покорительницей сердец, перед которой никто не может устоять, ей позарез было необходимо МУЖСКОЕ объяснение, почему Никольский отказал ей в том, чего мужчине, казалось бы, естественно ДОБИВАТЬСЯ? Необходимы были веские причины, и придумать такие причины мог только Леничка, – он взрослый, опытный, вот пусть и придумывает.
   – Ты мужчина, вот и скажи, почему, – в который раз потребовала Лиля.
   На все предположения, высказанные Леничкой всерьез или в шутку, Лиля отвечала – нет-нет, это неправильная причина.
   Он ее не любит... Но при чем же здесь «любит – не любит»? Она же просила не любви, а одной лишь физиологии, как в теории стакана воды!..
   Она ему не нравится, не привлекает его как женщина... Но уж этого совсем не может быть, она же красивая, вот какие тонкие руки, длинная шея, на ней было платье с декольте, и грудь у нее тоже красивая!..
   У него есть женщина, которой он верен... Ох, ну какая женщина!.. Но... у него есть какая-то женщина, кто же? И разве мужчины так строго соблюдают верность?
   Возможно, он не уверен в себе как мужчина... Нет, и этого не может быть, тут что-то другое... но что?
   Иногда случается, что мужчина может быть нездоров. Возможно, у него венерическая болезнь... Фу, зачем же говорить гадости!..
   Вот такие причины отказа ей приводил Леничка, и еще много самых диких причин, и на все Лиля возражала – этого не может быть.
   – Некоторые люди подсознательно считают, что физическая любовь – грех. – Леничка повернулся на бок и забормотал с закрытыми глазами, нарочито всхрапывая: – Возможно, он просто человек холодного темперамента, аскет, хр...
   Лиля вскочила, выдернула из-под него подушку и придавила подушкой голову.
   – Хорошо, я скажу тебе правду, – донеслось из-под подушки. – Все просто: с какой стати он должен был делать то, что ты ему велишь?
   – Потому что он мужчина, – непоколебимо ответила Лиля, не отпуская подушки. – Нет-нет, непременно должна быть какая-то важная, необыкновенная причина... Я уверена, он очень страстный, как... как огонь подо льдом, страсти копятся в нем, а потом прорвутся наружу...
   – Ты что же, так сильно влюблена в него, Хитровна? – сдавленным голосом спросил Леничка. – Скажи мне правду...
   – Правду?.. – задумчивым эхом повторила Лиля. – Да, я очень, очень сильно влюблена...
   Иногда бывает так, что говоришь правду, а иногда бывает так, что врешь. Иногда можно полностью всеврать, а иногда что-товрать. В Лилином пересказе ее необъяснимый порыв получил простое и красивое объяснение: она не предложила себя как падшая женщина и не получила отказ как нежеланная падшая женщина, это была любовь, она любит Никольского. Лиля знала, почему она врет: отчасти из любви к театральному искусству, отчасти чтобы показаться Леничке повзрослей и поумней, в общем, для красоты и драматичности жизни... Но отчего же ей все время хочется говорить о Никольском, и отчего это так странно, так больно и так прекрасно, будто маленькая испуганная птичка трепещет у нее в груди, и как ей теперь с этой птичкой быть?..
   – Но как же Мэтр? – насмешливо спросил Леничка. – Ты теперь любишь обоих?
   – Ах, это... это было детское увлечение... Я, скорее, была увлечена его поэзией, а не им самим... – небрежно объяснила Лиля и быстро перевела разговор на Никольского. – Но тут совсем, совсем иное, он для меня прежде всего мужчина... Я после Нового года ни одной ночи спокойно не спала...