Колина Елена. Мальчики да девочки

   Когда Лиля добежала до Надеждинской, уже рассвело. Она увидела, как открылась дверь подъезда, и, испугавшись, что это может быть Чин, метнулась в сторону, прижалась к стене: как объяснить свое появление в такой ранний час, что же она так всю ночь и бегает по улицам за строптивым молодым человеком?
   Но это был не Чин, а Павел, их домашний Ромео, – теперь он уже полностью оправдал это прозвище, счастливый любовник Павел Певцов, только что оставивший в любовной истоме свою Джульетту.
   Лиля бросилась ему навстречу... Никогда в жизни она так никому не радовалась, – появление Павла означало, что ночной кошмар закончился, а его спокойная уверенность являла такой контраст со всем безумием, которое окружало ее в эту ночь, что Лиля, сияя улыбкой, почти кинулась ему на шею... ах, вот опять, – туфля соскользнула на бегу, и она по инерции пробежала несколько метров босиком, и только по удивленному взгляду Павла поняла, какое она чучело: грязная, мокрая, с распустившимися волосами, такая нелепая в этой огромной бархатной тужурке и одной туфле...
 
   – Какое счастье, что это вы, какое счастье вас видеть, – бормотала Лиля.
   – Дина моя невеста, я женюсь на Дине, – вместо приветствия поспешил оправдаться Павел и тут же рассердился на себя за эту свою неловкость. Да, собственно, почему он должен стыдиться, она-то сама, эта надменная Лиля, откуда возвращается под утро в таком виде? Девушка из хорошей семьи, и бегает к кому-то по ночам!
   – Поздравляю вас, – радостно блестя глазами, отозвалась Лиля, – очень-очень поздравляю вас. Вот только платье, где же нам взять свадебное платье? Я слышала об одной портнихе, она одевала фрейлин императорского двора, а теперь делает костюмы для фильмов и спектаклей, может быть, нам удастся ее найти и заказать Асе свадебное платье...
   Лиля с такой легкостью бросилась из казавшегося теперь нереальным ночного ужаса в обычную жизнь, так наслаждалась сейчас всем этим обыденным, любимым, что даже не сразу поняла, что Павел женится не на Асе.
   – Погодите, вы сказали «Дина моя невеста, я женюсь на Дине»?.. Но почему же Дина?.. Ах нет, это не может быть, что Дина! – испуганно воскликнула Лиля и вдруг совершенно по-детски попросила: – Пожалуйста, только не говорите Асе...
   Лиля, конечно, не надеялась, что ей удастся немедленно переломить ситуацию в Асину пользу, но... почему бы не попробовать?.. Она почему-то была уверена, что подсмотренная ночная сцена не означала ни любви Павла к Дине, ни страсти, не означала ничего, кроме ДИНИНОЙ к нему любви.
   – Простите, я сама не знаю, что говорю, – виновато улыбнулась Лиля, хитрая лисичка. – Я просто всегда так любовалась на вас с Асей, вы с Асей такая красивая пара... Ася такая очаровательная, добрая, ее невозможно не полюбить... Она пользуется невероятным успехом у мужчин, у нас в студии в нее все влюблены...
   – Вы совсем промокли, вот и ноги у вас мокрые, и нос, наверное, холодный... Не простудитесь, вам нужно сейчас же выпить горячего... У Фаины Марковны есть немного малины, выпейте чаю с малиной, и ноги, ноги немедленно в тепло! Есть у вас шерстяные носочки? – озабоченно сказал Павел, коснувшись ее замерзшего носа каким-то очень докторским жестом, осторожным и ласковым, и Лиля неожиданно для себя расплакалась.
   Так приятно после этой безумной ночи, что кто-то ее опекает, заботится о ней, трогает замерзший нос, даже если это всего лишь их домашний Ромео с милым бесцветным лицом, тусклый, как все хорошее и полезное, но и надежный, как все хорошее и полезное... Счастливая Дина, ее ждет спокойная непритязательная любовь, безопасность...
   И Лиля вдруг приняла решение: Дина его не получит. У Дины есть все – дом, школа, а у нее ничего – ни любви, ни безопасности, ни даже семьи, только одиночество, только черный ужас, в который она попала.
   Безопасность, спокойствие, непритязательная, но уютная любовь – все это будет у нее. Она должна позаботиться о СВОЕЙ судьбе.
 
   Странная Лиля – всего лишь несколько часов назад она бросилась спасать Леничку, не думая, чем это может закончиться для нее самой. Если бы его взяли, мертвого или живого, то Лилю, бросившуюся ночью под колеса чекистской машины, совершенно точно взяли бы вместе с ним как сообщницу... Почему она тогда не думала ни о чем, только бы спасти Леничку от его собственного выстрела?.. Почему не думала о безопасности, о спокойствии, о СВОЕЙ судьбе? Почему кралась по Жуковской с пистолетом в кармане бархатной тужурки и не думала о безопасности, о спокойствии, о СВОЕЙ судьбе? И почему на том самом месте, где несколько часов назад она проявила дар мгновенного решения и безоглядную преданность, совершила неординарный ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ поступок, она с такой легкостью замыслила обычную, скучную ЖЕНСКУЮ гадость – украсть чужого любимого, отнять Динино такое, по правде говоря, скромное счастье?..
   ...Ох, ну а что же ей оставалось делать? Лиле было не страшно бежать, не страшно падать, не страшно бросать пистолет... Но думать, что она одна, ромашка с оборванными на «любит-не любит» лепестками, никому не нужная, что ее место нигде – вот это было страшно. Никольский. Леничка. Мэтр. Чин. Чужой. Слишком уж свой. Расстрелянный. Насильник. ЧТО ей оставалось делать?
   Лиля взглянула на Павла сквозь ресницы и тут же осеклась – уж слишком хищно она на него смотрела, таким взглядом мужчину не завоюешь, а лишь отпугнешь, на мужчину нужно смотреть нежно и беспомощно...
   – У вас что-то случилось? – вежливо спросил Павел и поглядел на часы.
   – Случилось, у меня очень плохое случилось... вот, туфли совсем развалились, жалко, такие красивые были туфли... – сквозь слезы пробормотала Лиля.
   Действительно, ее чудные лодочки были окончательно испорчены. Ничего у нее нет – ни золотистых лодочек, ни уверенности в будущем, ни семьи... Лиля все плакала и плакала, она чувствовала себя такой несчастной, так продрогла, измучилась, что могла бы плакать вечность – плакать и беспомощно поглядывать на него сквозь ресницы.
   Как будто забывшись, Лиля опустила головку Павлу на грудь и тут же отпрянула, как испуганная птичка, пошатнулась, и Павел осторожно поддержал ее за худенькие плечи – он никогда еще не держал в руках такую тоненькую девушку... Ему захотелось обнять ее, погладить, и в голову вдруг закралась неприличная мысль: интересно, что чувствуешь в любви с такой тоненькой, почти бесплотной девушкой?.. Подумать только, Лиля, такая всегда надменная, вдруг плачет в его руках... Плачет так красиво, изящно, трогательно поднимает к нему несчастное треугольное личико с огромными зелеными глазами. Она совсем одна в целом мире, бедный найденыш... Такая хрупкая, красивая девушка не может быть одна в жестоком мире, она в нем ничего не понимает...
   «Полюбите меня, полюбите меня, я хочу, хочу... пожалуйста, – яростно твердила про себя Лиля. Так, чувствуя в себе одновременно отчаяние и силу, она просила только о самых важных вещах. – Возьмите меня, возьмите...»
   – Павел, мне страшно... я устала жить в чужой семье, я чувствую себя беззащитной... – Лиля смотрела на него так простодушно и доверчиво, как будто он был Господь Бог и намеревался решить ее судьбу сейчас, немедленно. – Вы такой надежный, только рядом с вами мне спокойно...
   – Неужели только со мной? – польщенно сказал Павел. – Ну... мы скоро будем одна семья, и вы всегда можете ко мне обратиться, если нужно, я всегда...
   – Спасибо, – еле слышно прошептала Лиля, – спасибо... Вы не сердитесь, что я такая плакса?..
   – Давайте встретимся где-нибудь, погуляем, поговорим, – удивляясь самому себе, предложил Павел и тут же смутился: она, конечно же, откажется, зачем ей с ним гулять и о чем разговаривать...
   Лиля кивнула, продолжая плакать, и он погладил ее по голове, боясь, что она отстранится. Но она не отстранилась, а, наоборот, уткнулась лицом в его грудь, всхлипывала тоненько, робко улыбаясь сквозь слезы, и Павел гладил ее все уверенней.
   После того как его уличили в любовной связи, вдруг – такое неожиданное объяснение на улице... он был очень горд собой и впервые в жизни почувствовал себя настоящим мужчиной, мужчиной, который выходит от любовницы и тут же попадает в романтичную историю, мужчиной, который знает, чего хочет, и делает, что захочет.

* * *

   Прошло совсем немного времени – всего несколько дней, и Павел сделал Лиле предложение, уверенно сказал: «Лиля, выходите за меня замуж».
   Он больше не смущался, не считал, что недостоин, он хотел ее – срочно, сейчас, сию минуту. С женитьбой на Дине доктор Певцов собирался предусмотрительно подождать, ведь она была из семьи, связанной с человеком, расстрелянным за участие в контрреволюционном заговоре. Лиля была к расстрелянному Мэтру много ближе, но все его соображения осторожности улетучились, как будто и не существовали вовсе. Какое отношение к его любви, его нетерпению, ее зеленым глазам, нежным улыбкам имеют Мэтр и контрреволюционные заговоры!..
   Неловкости, стыда перед обманутой Диной, ничего этого не существовало и не могло существовать никогда – только тоненькая зеленоглазая Лиля. Теперь-то Павел понимал, что именно ее он всегда и любил. А Дина, что ж Дина... Честно говоря, он никак не мог сосредоточиться на мыслях о Дине.
   Лиля так ждала этих его слов, пересчитывала часы, минуты, но теперь, когда они наконец прозвучали, в голове вдруг мелькнуло отчаянное «нет, ни за что!». Она не хочет замуж, выйти замуж означает, что рядом всегда будет чужой Павел, ей больше нечего ждать, больше не будет ее ЛИЧНОЙ судьбы. И еще – княжна Горчакова не может выйти замуж за сына лавочника, это мезальянс!.. Лиля потупила глазки, нежно улыбнулась, пересчитывая свои потери – Рара, Ася, Леничка, Мэтр, литературный салон, флердоранж, – и сказала «да».
   Не поэтический человек, не герой-любовник и даже не особенно страстный Динин любовник, с размаха угодивший в романтическую историю доктор Певцов был совершенно идиотически счастлив – несмотря на то, что его счастью предшествовали некоторые драматические события.
   Лиля ничуть не понравилась родителям Павла, хотя Павел решительно не понимал, как может Лиля кому-то не понравиться.
   – Что же, для тебя уже нет русских девушек?! – сказал отец. – С некрещеной нельзя венчаться. А сожительство без венчания – грех.
   Павел объяснил: церковный брак считается теперь недействительным, они с Лилей поженятся гражданским браком. С русской девушкой он бы тоже не стал венчаться, точно так же зарегистрировался бы в ЗАГСе.
   – Власть теперь новая, а мы-то старые, для нас советская бумажка о браке ничего не значит, – сказал отец.
   Павел передал Лиле просьбу родителей – креститься для церковного брака, но Лиля с такой силой сказала: «Ни за что, лучше умру!» – что он тут же испугался и попросил у нее прощения.
   – Где были твои глаза?! – сказала мать. – По ней же сразу видно, какая она жадная и хитрая, себе на уме... Почему видно? Как это почему? Потому что жидовка!.. Мне и лицо ее противное, глаза жидовские, наглые... мне в ней все чужое... Так и знай, мы никогда эту твою Сарочку не признаем, никогда!..
   – Кодекс восемнадцатого года установил брачный возраст для мужчин – восемнадцать лет, для женщин – шестнадцать, и больше мне ничто помешать не может, – сказал Павел.
   Павел был преданным, нежным сыном, и необразованность родителей, даже некоторая дремучесть не мешала ему любить их, считаться с ними. И это «больше мне ничто помешать не может» означало разрыв. Означало, что отныне, несмотря на отсутствие венчания, Павел Певцов в полном соответствии со словами христианского обряда оставил своих родителей и прилепился к жене своей Лиле – душой и телом.
 
   На Надеждинской, напротив, все прошло замечательно. Лиля была готова к драме и даже к трагедии, но как все, что было связано с Фаиной, их объяснение превратилось в фарс – сначала скандал со слезами, криками и рыданиями на груди, а потом праздничный ужин, правда, без жениха. Как сказала Фаина: на нашем свадебном ужине только свои. И действительно, зачем нужен жених на свадебном ужине?..
   ...Утром Лиля с Фаиной были дома вдвоем – Ася в учреждении, Дина в школе, Мирон Давидович по делам, а Леничка в институте. Лиля ходила вокруг Фаины кругами, ожидая, когда она закончит свои утренние домашние дела, молясь в душе, чтобы ее дела продлились подольше... Она не могла покинуть дом тайком, как предатель, и решила, что прежде объяснится с Фаиной, затем соберет свои вещи и уйдет, а с девочками и Леничкой – потом, позже, когда-нибудь...
   – Что ты тут все юлишь вокруг меня? Знаешь, что натворила, а теперь юлишь, – страшным шепотом сказала наконец Фаина. – Мне с тобой нужно поговорить, пока мы тут без посторонних ушей.
   – Мне тоже необходимо поговорить, – несмело сказала Лиля. – Но вы первая.
   Фаина уселась напротив Лили, подперев щеку рукой.
   – Я как мать тебе скажу, Лилька, выходи замуж по-человечески, а то изгуляешься, – без обиняков начала Фаина.
   – Я нигде не гуляю, – удивленно пролепетала Лиля.
   – Гуляешь. Сосед зря на тебя говорить не станет, – отрезала Фаина. – Он ночью на машине приезжает и видит, как ты по улицам бегаешь. Я, конечно, ему сказала: моидевочки ночью спят дома. Но ты смотри – дурная слава вперед тебя пойдет, потом не отмоешься.
   Лиля опустила голову – как это у Фаины удивительно получается, что она всегда не права, но права...
   – Фаина Марковна, я как раз хотела... Я хотела попросить вашего разрешения: можно мне выйти замуж?.. Что же вы не спрашиваете, за кого? – трусливо сказала Лиля.
   – За поэтов не разрешаю, – с наслаждением не разрешила Фаина. – Говори подробно, за кого, а уж я решу, можно или нет. Говори, не бойся. Или я тебе не как мать?
   Лиля никогда не думала о ней как о маме, но... ведь другой мамы у нее никогда не было, и она, совершенно как Ася с Диной, не то чтобы боялась Фаину, но опасалась немного – то накричит, то обнимет, то даст кухонной тряпкой по спине, то поцелует... так что Фаина была ей ПОЧТИ ЧТО мама. Но ведь это все красивые слова: почти мама не бывает, и почти дочь не бывает, все «почти» когда-нибудь заканчивается. Сейчас Фаина скажет, что она кукушонок, змея, и выгонит ее из дома...
   – Я выхожу замуж за Павла, – выпалила Лиля.
   – Что же я не спрашиваю, за кого? – нараспев сказала Фаина. – А что же мне спрашивать, если у вас на троих один жених?.. Ах ты кукушонок, ах ты змея...
   Фаина сидела недвижимо, подперев щеку, приклеившись к Лиле немигающим взглядом, а Лиля стояла перед ней навытяжку, как солдатик, плакала и твердила: «Я не виновата, пожалуйста, поверьте, я не хотела».
   – Садись, – махнула рукой Фаина и медленно, со вкусом, принялась перечислять свои беды: дочь ее Ася – дура, упустила жениха, дочь ее Дина – дура и останется старой девой, она, Фаина, – дура, что взяла в дом кукушонка и змею неизвестно какого воспитания, которая вместо благодарности лицо кривила на все...
   Лиля сидела напротив и курила из забытой Мироном Давидовичем пачки одну папиросу за другой, она пробовала курить давным-давно, ребенком воруя папиросы у Рара, и после того никогда не курила, но сейчас ей хотелось, чтобы кружилась голова и все было немного как в тумане...
   – Все, пришел конец моему терпению, – прослезившись и промокнув глаза кухонным полотенцем, спокойно сказала в завершение Фаина и показала пальцем на дверь кухни: – Уходи из моего дома.
   Лиля растерянно вскочила, потушила папиросу, и вдруг все это – дым, страх, волнение, горечь – образовало такую невыносимую тяжесть, что эта тяжесть вдруг выплеснулась из нее: ее стошнило так внезапно, что она даже не успела отвернуться.
   Фаина прислугу не позвала, убрала за ней сама. Умыла Лилино лицо в раковине, вытерла не слишком свежим полотенцем, усадила на стул.
   – Ты что, Лилька, правда думала, я тебя выгоняю? – обиженно спросила она. – Если ты так обо мне считала, то ты мне больше никто...
   Лиля слабо улыбнулась и попросила прощения.
   – Ну, так. Тет-а-тет продам, возьму мяса, мешочек пшеничной муки остался, кулебяку спечем, картошка есть... – деловито перечисляла Фаина. – А жениха твоего на свадебный ужин не позовем, пусть девочки пока привыкнут...
   Оказалось, что от глаз Фаины ничего не укрылось – ни Асино горе, ни Динино счастье, вот только Динина связь с Павлом осталась тайной.
   – Неужели ты думаешь, я не знаю, что у меня под носом происходит? – печально сказала Фаина. – Я как после Илюшиной смерти в себя пришла, так сразу все и заметила... Только я Богу молилась, чтобы ни одна из них за него не вышла.
   – Но почему? Ведь Ася и Дина, они?..
   – Ерунда, пройдет, – отмахнулась Фаина. – Женихов много, а семья дороже... Лучше пусть Дина останется старой девой, чем я позволю ей забыть, что у нее есть Ася. Ты выходи за него. Разрешение свое даю. А им нельзя одного любить, они сестры, понимаешь ты, сестры.
   Лиля задумалась, и память услужливо подсунула ей: Ася действительно как-то раз сказала, что ревность к Дине мучительней, чем к чужой, лучше любая чужая, чем сестра.
   – Ты мне только не ври, что любишь его, – задумчиво сказала Фаина. – Но уж раз решила, значит, так тебе надо...
   Лиля посмотрела на Фаину безумными глазами – она волшебница, колдунья? И вдруг наклонилась и поцеловала ей руку, все еще держащую испачканное полотенце.
   – Фу, с ума сошла... – отдернула руку Фаина.
 
   Тет-а-тет, фарфоровый подносик с двумя чашками, кофейником, сливочником и сахарницей, был продан, и к вечеру на столе стояла кулебяка, отварная картошка, селедка и где-то добытая Мироном Давидовичем бутылка вина – угощение по тем временам царское.
   – Повод есть – свадебный ужин. Она за вашего жениха замуж выходит, – объявила Фаина и угрожающе добавила: – И чтобы все у меня тихо.
   Дина плакала, впервые не громко, как ребенок, утирая слезы руками, а тихо и горестно, как взрослая женщина, которой по-настоящему больно. Дина плакала не только о себе – ей было очень жаль Павла, она действительно понимала его и любила.
   Всей своей сутью доктор Певцов был предназначен для спокойной добропорядочной истории: постепенно привыкнуть, привязаться к Дине, в свой срок сделать предложение и стать центральной фигурой на свадебном снимке размером восемнадцать на двадцать четыре. Мирон Давидович отлично подретушировал бы снимок, и, как положено молодоженам, Дина выглядела бы на нем почти красивой, а Павел ослепительно счастливым. Снимок стоял бы на комоде, и Павел никогда не усомнился бы, что женился по любви, и они с Диной жили бы долго и счастливо, и Павел был бы счастлив, как умел, и Дина... Бедная Дина, Дину очень жаль. Дине пришлось уступить свое счастье красивой, хитрой, безоглядно преданной Лиле.
   Какие странные слова «уступить свое счастье», как будто Дина уступила Лиле очередь за счастьем, подвинулась и пустила ее вперед себя или просто вышла из очереди, а Лиля встала на ее место. Но разве Лиля ПРОСИЛА Дину выйти из очереди? Она кокетничала с Павлом, всеми силами завлекала его, но разве она ЗАСТАВИЛА его? Он сам принял решение – пусть сам за него и отвечает.
   Все молчали, да и что можно было сказать? Дине – что это ЕЕ Павел, что она с ним спит? Асе – что она ТОЖЕ его любит? Леничке – что Лиле НЕЛЬЗЯ выходить замуж за нелюбимого, что он ее не отпустит, что он без нее не может и с ней не может, слишком уж между ними туго натянутая струна?..
   Это был вечер, когда всем было так много о чем подумать, что каждый предпочел молчать, есть кулебяку и пить вино, и из всего этого даже получился вполне приятный свадебный ужин. Разговаривал за столом один Леничка, он был сегодня необыкновенно словоохотлив, избегая смотреть на Лилю, рассказывал про организацию в институте психоаналитического кружка по изучению художественного творчества под руководством профессора Ермакова – это крайне интересно!.. И вдруг замолчал, оборвав себя на полуслове.
   Лиле осталось самое трудное – объясниться с Асей, не потому что она сердилась, или обижалась, или страдала, Асино страдание было ей уже знакомо и оттого не страшно. Трудно было справиться с Асиной нежностью, трудно было, что Ася ее утешала.
   – Дина сильная, она будет работать и любить, кого ей случится... Если человек МОЖЕТ любить, он и будет любить. А за меня ты не беспокойся, я хочу тебе счастья больше, чем себе... – Ася смотрела с нежной готовностью радоваться, шептаться, мечтать. – Моя пора быть счастливой еще не пришла, а твоя пришла...
   – Моя пришла, – бездумно улыбаясь, повторила Лиля.
   Как объяснить Асе, такой невинной, не видящей вокруг себя зла, все жестокое, горькое, что она уже знала о жизни, – что жизнь всегда найдет возможность самым непредсказуемым способом нанести удар, отнять достоинство, честь... Как объяснить, что на свете есть вещи более важные, чем любит-не любит, чем флирты, сомнения, мечты, надежды?
 
   Несколько дней назад Лиля столкнулась с Чином на лестнице, случайно или он ее ждал, подкарауливал – дверь наверху открылась, как только она вышла из квартиры. В этот раз он держал себя совершенно иначе, не как обезумевший пролетарий, а отстраненно и приветливо, как будто и не было того ужаса, как будто они встретились в фойе театра... И речь его была совсем другая, правильная. Он не угрожал ей, напротив, смотрел на нее ласково и говорил ласково: «Для человека, посвятившего жизнь борьбе, любимая женщина становится слабым местом, уязвленностью, не позволяющей полностью отдаться служению идее, но я не могу перестать думать о вас, милая моя, красивая...» Лиля сделала вид, что не расслышала, но испугалась до шума в ушах.
   Он ИЗВИНИЛСЯ перед ней. Так и сказал, смущенно потупившись: «Простите меня, я был с вами непозволительно груб, в меня будто бес вселился...» Сказал и двинулся к ней.
   Это было невыразимо страшно, страшнее жестокости, грубости: человек, от которого зависело, жить или умереть, человек-смерть, человек-власть, был с ней нежен, обнимал ее, шептал: «Мне тяжело, мне трудно, я страдаю, тише, моя хорошая, тише...» И она стала тише, и душа ее воспарила далеко-далеко, а тело осталось у него. Это было насилие в самом худшем, изощренном смысле – нравственное насилие психологически сильного над слабым, беспомощным. Он опять прижимался к ней своим больным способом, а она совсем потеряла себя, ни о чем не думала, ничего не чувствовала, ни униженности, ни брезгливости, и это полное отделение души было так страшно, что можно в окно шагнуть. ...Кажется, Куприн в «Яме» писал, что так происходит у проституток. «Яма» была из запрещенного шкафа, Куприна Рара разрешал ей читать, но «Яму» – нет, потому что там про проституток...
 
   Кстати, о проститутках. На Садовой Лиля встретила Лялю Гагарину, Лялю Лошадь из Института императрицы Екатерины. Не узнать Лялю Лошадь было невозможно – зубы вперед и все то же выражение печальной лошади. Но если Ляля Лошадь узнала ее после давнего мимолетного знакомства, то и любой другой сможет?..
   «О том, что я пережила, говорить нельзя...» – сказала Ляля, но все же скупо рассказала: она одна, отец убит в имении, братья расстреляны, сестры погибли в тюрьме. Ляля голодала, с ее фамилией на работу в советских учреждениях рассчитывать не приходилось.
   – Сейчас жизнь немного оживилась, мужчины вспомнили, что на свете есть женщины, – усмехнулась Ляля. – На Садовой недавно открылось кафе «Двенадцать». Я прихожу около одиннадцати, сажусь за столик, заказываю черный кофе и сижу со стаканом кофе. Мужчина приглашает к своему столику, угощает, и мы уходим. Бывают и члены партии большевиков, и интеллигенция, и пролетарии, конечно... Я договорилась с одной хозяйкой, она пускает в дровяной сарай во дворе соседнего дома. Мне нужен паспорт, разрешение на выезд, билет. Я накоплю и сразу уеду, в Париж или в Ниццу.
   ...Ляля Лошадь, она... кокотка?
   – Ляля, пожалуйста, не уходите, я очень скоро вернусь, – попросила Лиля, сбегала домой и вернулась. Мешочек с bijoux – колье, тонкая золотая сетка в рубинах и изумрудах, жемчужное ожерелье, эмалевый с жемчугами и бриллиантами гарнитур, брошь с рубиновыми подвесками и браслет, фрейлинская бриллиантовая брошь – перешел к Ляле.
   – Не отказывайтесь, это фамильное, а у меня больше фамилии нет, – сказала Лиля.
   Лиля сначала подумала, не оставить ли себе хотя бы колье, золотую сетку в рубинах и изумрудах, и эмалевый гарнитур... но отдать благоразумно, с оглядкой, означало дать слишком мало, лучше уж отдать все. Отдать ей все – от щедрости, от стыда и от желания заговорить, заколдовать себя от плохой судьбы – у Лили было много мотивов. Бедная тщеславная Ляля Лошадь из побочной ветви, когда-то придумала называть себя княжной и так жестоко расплатилась даже за побочнуюветвь... Лиля чувствовала себя рядом с ней как живой заяц рядом с заячьим чучелом, – пока еще живой, но вот твоя возможная судьба.
   ...Разве она могла рассказать все это Асе? Если тебе по-настоящему больно, никто не должен этого знать, Бог любит гордых.
 
   Лиля Каплан и Павел Певцов поженились в окошке почты на Литейном проспекте. Без фаты, свадебного платья и флердоранжа. Первое окно было предназначено для выдачи корреспонденции, второе для платежей, а над третьим от двери окошком висела вывеска «ЗАГС». Павел протолкнул в щель обе, свою и Лилину, трудовые книжки, свой паспорт и Лилино метрическое свидетельство, и уже через несколько минут документы вытолкнули обратно. Сверху лежала серая бумажка с жидким шрифтом:

   На основании «Кодекса законов об актах гражданского состояния, брачном, семейном и опекунском праве» от 22 октября 1918 г. зарегистрирован брак гражданки Р. Каплан и гражданина П. Певцова. При заключении брака гражданин П. Певцов оставил за собой добрачную фамилию Певцов, гражданка Р. Каплан оставила за собой добрачную фамилию Каплан.