Конецкий Виктор Викторович. Вчерашние заботы

   Отсутствие в спасательных шлюпках требуемого запаса пресной воды и продовольствия привело к необходимости производить их погрузку в крайне тяжелых условиях. В спущенной на воду шлюпке правого борта не оказалось тента, который в момент аварии находился во внутренних судовых помещениях. При спуске шлюпки на воду не было выполнено требование о своевременной разноске и креплении на борту судна фалиней, в результате чего, после того как были оборваны носовые тали и выложены кормовые, шлюпку сразу отнесло от борта. В шлюпке не оказалось четвертого механика, который, согласно расписанию, обязан был осуществить своевременный запуск мотора. Плот, находившийся на ботдеке с правого борта, своевременно не был подготовлен и поэтому не мог быть использован в нужный момент. Плот, находившийся на правом крыле ходового мостика, был использован не на полную вместимость.
   Я слушаю разговоры нового "Великого Устюга" с ледоколами и вспоминаю, как над могилой старого ночами не полыхают лучи маяков.
   Все эти воспоминания, все эти размышления рождают во мне совершенно неожиданную мысль: "Надо бы нам сыграть шлюпочную тревогу! И хорошо бы сыграть ее на морозе, когда блоки шлюпочных талей прихватит льдом".
   Главная подлость любой аварии в том, что она, ведьма, прилетает на метле или в ступе всегда неожиданно.
   Если увеличить необходимость принятия решений в пять раз в данный отрезок времени, то количество человеческих ошибок возрастет в пятнадцать. Так говорит наука. Наконец наступает момент, когда на обдумывание решения просто-напросто нет физического времени - цепь умозаключений не строится, логика не успевает слагать силлогизмы; вместо подчинения себя логическим выводам ты начинаешь действовать по свойственному тебе характеру-стереотипу, который в этот момент реагирует не на объективную реальность, а на свойственные тебе представления о реальности. В такой ситуации самое правильное - вообще не принимать решений. Умение не принимать решений по трем четвертям возникших вопросов - это и есть Опыт. Ибо решение не принимать решений есть самое тяжко-трудное решение из всех. Мы привыкли решать и поступать с первого вздоха. Когда мы потянулись к материнской груди - мы приняли свое первое решение в жизни. Когда мы попросили морфий у доктора на смертном одре - это мы приняли последнее решение. Не принимать решений в сверхсложной ситуации может только очень сильный человек, ибо отказ от принятия решений не записывается в судовой журнал и не служит никаким прикрытием для судебных последствий. Если человек, отказавшись от принятия решений по трем четвертям вопросов, не испытывает при этом удрученности, растерянности, депрессии, то есть сохраняет даже повышенную, какую-то радостную готовность к принятию любых решений (когда сочтет их нужными), - это и есть настоящий человек поступков. У такого человека не должно быть сильно развито воображение. Хорошее воображение подсовывает слишком много вариантов будущего. Обилие вариантов ведет к утере цельности.
   Есть у англичан "Руководство по надувным спасательным плотам". Скорее, это не руководство, а коммерческая реклама.
   На английских рекламных плакатах люди с погибшего судна, сидя на плоту, задорно и широко улыбаются.
   Плоты выглядят уютно. Хочется самому залезть под брезентовый полог и отправиться в хорошей компании на рыбалку.
   Фирма "Бофорт" составила инструкцию для терпящих бедствие на море. Она рекомендует, например, вычерпывать из плота воду, бояться акул и помнить о них; курить, но осторожно обходиться со спичками, есть рыбу только тогда, когда за день можно выпить полтора литра воды.
   Фирма "Данлоп" составила свою инструкцию. В отличие от "Бофорта", она рекомендует ухаживать за находящимися на плоту ранеными или потерявшими сознание людьми, помнить, что газ и воздух от жары расширяются; после высадки на пустынный берег использовать плот для жилья; не курить, так как курение увеличивает жажду, делает воздух спертым и вызывает у некоторых тошноту; помнить, что при всех условиях самым трудным для спасающихся является тяжелое моральное состояние; "для поддержания в них воли к жизни рекомендуются игры в карты (имеющиеся в снабжении плота) и разгадывание загадок".
   Заключительная статья инструкции касается естественных отправлений: "Действие кишечника и мочеиспускание будут ненормальны. Не тревожьтесь! Это результат недостаточного количества принимаемой пищи и воды и ограниченности движений".
   Таким образом, если естественные отправления застопорятся, не впадайте в панику, а продолжайте играть в карты или отгадывать загадки.
   Вообще, фирмы "Бофорт" и "Данлоп" демонстрируют настоящий английский юмор. Правда, они это делают всерьез.
   Кроме индивидуальных инструкций фирмы в соавторстве с фирмой "Эллиот" сочинили коллективное "Руководство для терпящих бедствие на море". Там тоже много полезного и много юмора.
   Вопрос курения перестает быть спорным. Соавторы курить разрешают (очевидно, табачные фирмы свое дело сделали).
   От морской болезни рекомендуются патентованные таблетки. Если они не помогают, нужно "лечь и крепко упереться головой в какую-нибудь часть плота". Последний способ мне кажется дешевым и удобным. Он вполне доступен даже пассажиру третьего класса.
   В разделе "Наблюдение" сказано, что "для поиска чего-либо ночью, в темноте, необходимо пользоваться карманным фонариком". Очевидно, фирмы считают нецелесообразным использование гибнущими мощных дуговых прожекторов.
   "Встретившись с местными жителями, необходимо обращаться с ними доброжелательно, но избегать близкого общения". О, Британия!
   "Нельзя устраивать лагерь под кокосовыми пальмами, так как упавший орех может убить человека".
   "Черепах ловят следующим образом: надо напасть на черепаху внезапно и быстро перевернуть ее на спину". Короче говоря, предупреждать черепаху о том, что ты собираешься напасть на нее, не следует. Тем более не следует предупреждать черепаху о том, что ты собираешься потом, "вытянув ее шею из панциря, перерезать горло или отрезать голову".
   Начинается руководство фразой, которая дышит сдержанной силой и типично британским оптимизмом:
   "Терпящие бедствия должны знать, что для спасения одной человеческой жизни на море не жалеют ни средств, ни времени".
   Правда, последняя фраза инструкции несколько противоречит первой: "Помните, ваша изобретательность и находчивость - залог вашего спасения!"
   А у американских подводников в жаргоне есть выражение: "Поправка на И". Употребляется выражение в пиковых ситуациях и расшифровывается как "Поправка на Иисуса".
   Навертелась в этой главе такая масса ужасов и страхов, что сам вздрагиваю. Потому замечу, что сегодняшний торговый моряк рискует в сто раз меньше, нежели вы, когда едете в такси по Москве в февральский гололед и, опаздывая на самолет, торопите и понукаете шофера. А крупные аварии на море - с полной гибелью судна и экипажа - чрезвычайно редки. Именно потому они так и заметны. И еще потому заметны, что при взгляде со стороны есть в морских катастрофах нечто особенно романтическое.
   Нигде в мире вы, например, не найдете специальных монастырей для вдов погибших в гололед таксистов. А монастыри для вдов погибших в море моряков - есть. Один расположен на берегу Босфора. Другой (я сам видел в бинокль, на проходе) - на маленьком островке в Ионическом архипелаге, на южном его мысе. Все суда, которые проходят между Критом и Грецией, проходят и мимо этого монастыря.
   Морские вдовы живут на высокой горе, вокруг места пустынные и производят впечатление дикости. Видна тропинка в кустарнике, она сбегает к морю извилистой змейкой.
   Говорят, в монастырь принимают тех вдов, у которых мужья не только погибли в море, но и трупы которых не обнаружены.
   Море не оставило таким вдовам возможности прийти на могилку и поплакать. Как мрачно сказал один английский моряк: "Море не ставит побежденным кресты".
   ТИКСИ
   Булунский район расположен на крайнем севере Якутии, в низовьях Лены, на островах моря Лаптевых. Территория 235 тыс. кв. км. Население 25 тыс. (Территория ФРГ 245 тыс. кв. км. Население 50 миллионов).
   Приказ Полунина следовать в Тикси и там ждать неделю или больше, пока изменится ледовая обстановка в проливе Санникова и в восточной части моря Лаптевых. Полунин тот самый. Сейчас он работает в Арктической службе ("Холодной службе" - на жаргоне дальневосточников).
   Опять амурная радиограмма Фоме Фомичу: "Списалась с судна живу родственников Ленинграде возвращайся скорее жду твоя Эльвира". Радист начинает серьезно тревожиться. По всем законам он обязан вручать радиограммы адресатам, тем более капитану.
   Третий день продолжаются распри Арнольда Тимофеевича с Дмитрием Александровичем. Исчезло некое специальное руководство. Старпом валит это на моего напарника и, принимая у него вахту, не расписывается в приемке спецкарт. Саныч несколько раз сдавал ему их без расписки. Но это и нарушение положения, и достаточно опасная штука. Тем более для погоревшего недавно человека. И Саныч перестал сдавать карты вообще - прячет их где-то в тайниках лоцманской каюты, где хранятся у нас все навигационные пособия и где сам черт сломает две ноги, две руки и шею вдобавок, если попробует там копаться. В результате и я попал в дурацкое положение. Мне-то два часа плыть со старпомом, а карт нет. Дело кончилось тем, что за пособия стал расписываться я.
   - Вы сырое мясо употребляете? - спросил меня после этого Андрюша Рублев голосом нашего "шефа", то есть повара. - Ну, фарш с солью и перцем?
   - Нет.
   - Татарские бифштексы за границей где кушали?
   - Нет. Противно.
   - И мне тоже. Даже тогда, когда их кто при мне чавкает. Существуют такие живоглоты. Еще сырым яйцом польют. И вот старпом у меня такое ощущение вызывает, как будто он при мне сырое мясо пожирает.
   - Будьте любезны, держите себя в рамках. И оставьте свои соображения о старшем помощнике при себе! - цыкнул я на Рублева, поразившись одновременно тому, с какой точностью он сформулировал мое собственное отношение к Арнольду Тимофеевичу.
   Двести восемь миль к Тикси шли в тумане и еще сразу забрались в ледовую ловушку. Поля толстых, грязных, как неухоженные свиньи, льдин. К счастью, они оказались и такими же рыхлыми, как перекормленные свиньи.
   Вероятно, лед сильно опреснен водами Лены. Но от этого нам не намного легче. Особенно в тумане.
   Генеральный курс - сто восемьдесят - юг. Чем ближе к дельте Лены, тем грязнее лед.
   Механики считают по долгу службы количество изменений хода, даваемое им нами с мостика: "Особое внимание судоводители должны обращать на максимальное сокращение числа реверсов. За секунды пуска двигателя и реверсов его возникает такой же износ, как при нескольких часах работы полного хода".
   Пока судоводители "Державино" держат пальму первенства по количеству реверсов на судах каравана.
   Стояночная тишь и отдохновение.
   Тусклый пейзаж - все время находит холодный и мокрый туман.
   До зданий поселка и порта так далеко, что они почти и не видны.
   Когда волна тумана проходит, из иллюминатора открывается вид на полярную землю. Ее берега устроены господом по принципу театральных кулис. Каждый ряд сопок, горушек, гор выступает над или из-за другого и имеет различные оттенки синего, сизого, голубоватого, а прибрежная полоса возле рампы, то есть возле самого моря, - бурая, как гнилая картофельная ботва.
   06.08. 07.08. На рейде Тикси.
   Вдруг жара - плюс двадцать шесть градусов.
   Марево по берегам.
   Сплошные сквозняки на судне.
   Самая опасная погода на севере. Просквозило.
   С ходу начал борьбу за здоровье: наглотался аспирина и решил залечь после обеда в койку до вечера. Не тут-то было. Является Дмитрий Саныч, расфуфыренный и возбужденный, просит подменить его с полдня до шестнадцати. Довольно неуместная просьба, но у него здесь старый друг работает.
   Подменяю.
   Четыре часа читаю в рубке на жутком сквозняке то Белля "Город привычных лиц", то биографию композитора Прокофьева.
   В пятнадцать возвращается Саныч. Привез щенка чукотской лайки. Выклянчил у местной девочки. Полуторамесячный, симпатяга, ясное дело, до невозможности. Назвали Шерифом. Составил на Шерифа выписку из судового журнала - первая бумага щенка для законного существования в этом бумажном мире.
   Приезжает капитан-наставник. Звать Константин Владимирович, воевал на лидере "Ленинград", медали Нахимова и Ушакова, красивый, сильный, часто летает по долгу службы на ледовую разведку. Черт дернул меня попроситься с ним в очередной полет.
   Он взглядом взвесил меня - имею в виду вес в килограммах - и сказал, что это вполне возможно.
   - Как одеваться на разведку? - интересуюсь у капитана-наставника. По-полярному?
   - По-городскому, по-домашнему.
   - Что брать с собой?
   - Жевательную резинку возьми. Пилоты любят жевать за штурвалом. Есть резинка?
   - Да.
   - Вот и все.
   Рассказывает, что при полетах на ледовую разведку - очень длительные полеты, двенадцать, а то и более часов - попадают в аварийные ситуации те пилоты, которые начинают торопиться на курсе к дому и проходят над мысами на малых высотах, срезая углы. Потоки нисходящего воздуха на границе суши и моря, резкая потеря высоты - шлепок о тундру.
   Будут мои пилоты послезавтра торопиться домой или нет?
   "Державино" не спит. По судну бродит бессонница. Время "дернули" сразу на три часа, и у всех сдвинулись стрелки биологических часов.
   На вахте Саныч и Шериф. Шериф спит на ватнике Саныча в ведре тети Ани.
   Саныч докладывает, что ледокол "Челюскин" прошел вдоль нашего борта в десяти метрах. И капитан голосом просил вызвать меня. Когда услышал в ответ, что меня нет, попросил передать мне, что "Виктор Викторович самый хитрый и счастливый человек на свете". Он просил Саныча записать это в черновой вахтенный журнал, чтобы Саныч, не дай бог, не забыл передать мне его слова. Что он хотел этим сказать, этот незнакомый мне капитан местного ледокола "Семен Челюскин"? И ныне не знаю...
   Все восьмое августа на якоре в Тикси. Ледовая обстановка на востоке, на местном жаргоне: "Глухо, как в танке".
   Болею. Почему-то каждый резкий скачок в пространстве, вернее, начало нового прыжка всегда связано для меня с насморком. Завтра рано утром лететь в разведку, а я расхлюпался. Валяюсь с температурой, начиненный аспирином, вечером док-хирург неумело ставит горчичники через белую плотную бумагу. Вставать в четыре пятнадцать утра, катер придет в пять, вылет на разведку в восемь.
   Почему я лечу? 1) Потому что не хочу лететь. 2) Надо близко посмотреть море с птичьего полета. Видел только в юности, когда нас мотали над акваторией морских баз Северного флота, дабы мы могли ощутить их "в целокупности", по выражению Гегеля. И еще, чтобы мы прочувствовали, как хорошо видны подлодки с самолета, когда идут даже на приличной глубине, и как беззащитно выглядят с ястребиного полета кораблики на глади океана - ни тебе складок местности, ни окопов, ни блиндажей. Летали тогда мы на "Каталинах". 3) Надо наконец "привязать" значки и символы на картах аэроразведки к натуральным льдам и запомнить эти штуки уже навсегда. 4) Посмотреть на работу летчиков. Они меня интересуют и вызывают почтение, хотя Галлай, например, всегда убеждает меня в том, что глупее моряков только летчики, а я его убеждаю в том, что глупее летчиков только моряки.
   Во времена ранней, молоденькой авиации самолет давал возможность пилоту соединять бога с геометрией, романтизм с рационализмом. Такое получалось и у моряков парусного флота. Пример первого - Экзюпери. Второго Конрад.
   На судне траур. Сдох Васька - кот тети Ани. Глупо, но это на всех действует как-то гнетуще.
   В корпусе современных судов бродит слишком много всяких электрических токов и магнитоэлектрических полей. И кошки приживаются редко.
   Тетю Аню предупреждали о возможных горестных последствиях. Но она из людей такого типа порядочности (я определяю их словом "порядочники"), которые характерны удивительным умением смертельно вредить любому доброму делу, оставаясь глубоко порядочными и, естественно, глубоко себя за это уважая.
   По морскому закону на тетю Аню обрушились в жестокой последовательности три драмы или даже трагедии подряд.
   Во-первых, она не перевела свой будильник, а матрос не перевел часы в кают-компании. В результате она встала в три ночи по судовому времени вместо шести, пошла в буфетную и накрыла завтрак. Его слопали ночные вахтенные, которые завтракают в четыре с минутами утра.
   Во-вторых, она воспользовалась общесудовой приборкой, которую затеял Арнольд Тимофеевич, и залезла в душевую механиков, где от души решила помыться. Старпом обнаружил запертую душевую и решил, что кто-то из мотористов уклоняется от аврала. На стук тетя Аня не отвечала, решив, исходя из своего корневого психоза, что к ней хочет проникнуть насильник. Арнольд Тимофеевич вызвал боцмана. Тот заявил, что против лома нет приема, кроме лома. И с его помощью Спиро ворвался в душевую, где его встретил не вопль и не крик, а струя горячей воды из шланга.
   "С женщинами не соскучишься, значить, - приговаривал Фома Фомич, когда тетя Аня явилась к нему с жалобами на насильников. - Вот тебе, Анна Саввишна, значить, и гутен-морген!"
   И, в-третьих, на тетю Аню обрушилась смерть Васьки.
   Давно я не слышал такого безутешного плача. Довольно пронзительно действует женский голос, плачущий по умершему существу, на фоне металлической тишины ночного судна. Во всяком случае, мне вспомнилась мелодия трубы в финале "Дороги" и Джульетта Мазина.
   И еще почему-то подумалось, что Соня, которая оставила на судне такой неизгладимый след, прикрывала своим дерзко-шутовским поведением какую-то драму и горесть.
   Проснулся около четырех в холодном поту. Да, женский плач на судне не колыбельная песня. Потому, вероятно, и приснилась чепуха.
   Старый товарищ, однокашник по училищу Володя Кузнецов, с которым давно не встречался и в рейсе его не вспоминал, якобы командует крейсером (он командовал сторожевиком). Крейсер Вольдемара (такая у Володи Кузнецова была кличка в училище) стоит на суше на прямом киле без кильблоков. Из такого положения он съезжает в воду, а когда надо, въезжает обратно. Крокодил, а не корабль.
   Я стою вместе с Вольдемаром на берегу. Крейсер выдвигается из воды на нас. Хорошо вижу огромный, все более нависающий над нами форштевень и носовую часть днища. Понимаю, что корабль двигается с креном. Говорю Вольдемару, что при крене изменяются осадка и константы остойчивости и как бы чего не вышло. Он отвечает, что ерунда и все будет тип-топ, то есть в ажуре и порядке. Но махина крейсера начинает крениться и рушится на борт. К счастью, в противоположную от нас сторону...
   Проснулся и с омерзением подумал, что через пятнадцать минут вставать и лететь на ледовую разведку. Грудь болит, нос - плотина Днепрогэса, настроение хуже некуда, кости ломит, как на дыбе. Оставалась одна надежда - с вечера была нулевая видимость. Может, полет отложат? Нужно мне это приключение, как черепахе коробка скоростей. Еще шею свернешь с летунами. На всякий случай решаю запрятать кое-какие записки и заметки подальше.
   Лежу и отсчитываю минуты.
   Точно в четыре пятнадцать в дверях голова вахтенного:
   - Виктор Викторович, просили разбудить!
   - Какая видимость? - спрашиваю с тающей надеждой.
   - Растащило все. Нормальная.
   - Хорошо. Спасибо.
   Встаю, тянусь к сапогам, но вспоминаю слова Константина Владимировича: "По-городскому". Неудобно лезть в самолет в сапогах, если летуны будут в ботинках. Условности сильнее нас. И надеваю ботинки. Они тропические, легкие, с дырочками для вентиляции: только в помещениях судна ходить. Снимаю ботинки, натягиваю три пары носков, впихиваю ноги обратно в ботинки. В карман шерстяных новеньких брюк - санорин, анальгин, от кашля что-то, пачку жевательной резинки, блокнот.
   Съедаю вафлю, закуриваю, кашляю, жду катера. Он еще не вышел. Бреюсь перед каютным зеркалом. Болезнь не украшает человека. Выгляжу, как Ван-Гог, который уже решил, что одно ухо ему мешает.
   Тошнотворные мысли, что ничего серьезного не совершено, что художественного ничего не получится. Хочется треснуть по зеркалу электробритвой. Я катастрофически не похож на того, которым представляюсь себе сам. Это несоответствие раздражало всегда. С возрастом больше и больше. Женское увядание и мужское старение - жуткая тема. Ее не напишет и гениально талантливый молодой писатель. Надо самому причаститься.
   Но очень приятно быть в новых, хорошо сшитых брюках. Даже в болезненном состоянии они чем-то помогают.
   Пять утра. Катера нет. Думаю уже самые банальные думы: ну зачем ты куришь, если грудь разрывает, потерпеть не можешь? А ведь все это сокращает, сокращает тебе время сеанса... А на кой ляд ты вообще летишь? Ведь тебе вечером радист принесет и на стол положит факсимильную карту этой дурацкой разведки, и будет она лежать перед тобой, как скатерть-самобранка...
   На катере болтливый шкипер. И к тому же ура-патриот. Просвещает меня: "Наша суровая северная природа по-своему щедра и богата животным миром... Наш район славится пушниной, первосортными породами рыб, многочисленными табунами диких оленей..."
   Болтает подобное все тридцать минут до берега - скучно ему в ночном дежурстве.
   Вокруг серая промозглость. Знобит.
   Тыкаемся в гнилое дерево притопленной баржи-причала.
   Недавно прошел дождь. Клейкая, безжизненная грязь на суше.
   Полная ночная пустынность.
   В здании управления порта вахтерша-якутка. Пугается меня. Спрашиваю, где собираются на ледовую разведку. Таращит глаза, пятится к дверям ближайшей комнаты, захлопывается, кричит через дверь: "Не знай!"
   - Как пройти к гидробазе?!
   - Не знай!
   - Можете позвонить в метеоуправление?
   - Не знай!
   Шлепаю по грязи к центру поселка тропическими ботинками, чувствую, как сквозь хлипкие подошвы и вентиляционные дырочки процеживается подкрепление к моим атакующим микробам. Сапоги надо было надеть, черт бы этого наставника побрал!
   С этого и начинаю нашу встречу, когда нахожу Константина Владимировича в предбаннике гостиницы под названием "Маяк".
   - Чего ж ты, такой-сякой: "по-городскому"!
   - Ничего! Я коньячку прихватил бутылочку.
   - Нужна мне ваша бутылочка...
   Сидим с ним в предбаннике, простите, холле отеля "Маяк".
   Дежурная администраторша, пышная хохлушка, поштучно ловит тараканов в своей будке.
   Полумрак, дощатые мокрые после утренней приборки полы, тяжелый запах, помятый титан, который, ясное дело, не работает.
   Курим. Ждем летчиков - экипаж живет в гостинице. Здесь же живут научные сотрудники одного из институтов Сибирского отделения АН СССР - космофизики, что ли.
   - Пора бы этим космофизикам отправить всех тараканов на Юпитер, - говорю я Константину Владимировичу, когда он со сдержанной гордостью сообщает мне о близком присутствии ученых.
   Он говорит, что лучше бы они сообразили, как из этого разрушенного титана сделать самогонный аппарат и как его установить на борту самолета ледовой разведки. Тогда пилоты стали бы летать в любую погоду и садиться хоть на сами облака и в любую видимость. Дежурная администраторша внимательно слушает и подтверждает, что из титана аппарат запросто можно сделать. Она так вкусно говорит, что в тиксинской гостинице начинает попахивать украинским летом, то есть борщом.
   - С-пид Полтавы? - спрашиваю.
   - Не, с-пид Киеву.
   Зарабатывает жирную пенсию в Арктике.
   Спускаются дружной кучкой летуны - два пилота, радист, штурман. Наставник представляет меня им как "морского журналиста". Так мы условились.
   У подъезда автобус. В нем уже сидят гидрологи и начальник научной группы.
   Автобус изнутри покрашен ярко-алой краской. За спиной шофера здоровенная фотография - чайный клипер в штормовую погоду под всеми парусами.
   Медленно едем по колдобинам, полным жидкой, поносной северной грязи.
   Вообще на Севере нет грязи. Ее творит здесь человек. Всякое человеческое жилье на Севере окружено сгустком грязи. Отойди сто метров в тундру - все в скупой спартанской гармонии и мокрой, но стерильной чистоте.
   Проезжаем бетонный якорь, укрепленный вертикально. Над ним: "Т и к с и". Парадные ворота поселка со стороны аэродрома, который обслуживает трансконтинентальную союзную авиатрассу.
   Фоном для якорно-архитектурного излишества служит кладбище.
   Кособокие по причине раскисшей почвы надгробия на кособоком холме. Интересно, какие ассоциации вызывает этот якорно-кладбищенский натюрморт у приезжающего сюда впервые человека?
   То ли архитекторы демонстрировали черный полярный юмор, то ли суровое полярное бесстрашие, то ли вечное наше хамство.
   Семь утра. Останавливаемся у медпункта. Летчики вылезают, идут через дорогу по лужам, по-бабьи подняв подолы плащей и прыгая по камушкам и обломкам досок. За час до полета летуны в обязательном порядке проходят медконтроль.
   Ждем их.
   Шофер рассказывает о недавнем отпуске. Ехал с пьяным дружком на мотоцикле за добавкой. Их сшибла упряжка двух взбесившихся лошадей. Дружка увезли в больницу с тяжелыми ранениями. Рассказчика повели на экспертизу в вытрезвитель, но он со страху оказался трезвым.