Страница:
– Тем больнее нам будет падать. К тому же мы не вызываем к себе сочувствия, слишком уж кажемся неуязвимыми. Да и можно ли представить себе, скажем, Генри Киссинджера, плачущего ночью в тревоге?
– В конце концов, у тебя есть Марк, – заметил он. – А мне чертовски трудно приходится без Кейт.
– Мне бы не хотелось обременять Марка своими проблемами.
– Почему? Ты боишься? Думаешь, что он любит ту блистательную Джуди Джордан, которую знает весь мир, а не реальную женщину, которую знают немногие, в том числе я?
– Марк все равно ничего не понимает в делах. А уж ситуация, когда кодекс законов оказывается важнее справедливости, для него просто абсурдна.
Том обнял Джуди за плечи.
– Ничего, как-нибудь прорвемся!
– Кстати, о прорыве: как там Кейт?
– Пишет, что все оказалось гораздо сложнее, чем она думала. Похоже, что это уже не война племен, а систематический геноцид. Правительство Бангладеш пыталось расселить в горах Читтагонга своих подданных и выгнать оттуда мирных крестьян-буддистов. Кстати, они пытаются отобрать у Кейт визу.
– А я даже не знала толком, где это находится, пока Кейт туда не отправилась.
Пожелав Тому спокойной ночи, Джуди медленно пошла по коридору.
Она заметила, что из-под одной из дверей пробивается луч света. Заглянув внутрь, Джуди увидела, как Тони, с которого уже градом лил пот, разучивал перед зеркалом новые движения.
– Все еще здесь, Тони?
– Да. Вот готовлю на завтра новые упражнения. Вы думаете, девушки справятся? Мне кажется, они уже к этому готовы. А вы как считаете?
Каждый, кто задерживался на работе дольше, чем она сама, вызывал восхищение Джуди.
– Приняв вас на работу, Тони, я совершила самый мудрый поступок в жизни, – произнесла она, в то время как Тони продолжал совершать круговые движения перед зеркалом.
– А мой приход к вам – лучшее, что сделал я. Вы видели мою фотографию в «Нью-Йоркер»? Мамаша демонстрирует ее всем и каждому.
– Это великолепно, Тони. Я не сомневалась, что ваша мама будет довольна. И все наши сотрудницы вас очень ценят.
Тони вытер лицо полотенцем.
– Вы правду говорите? Девушкам действительно нравится?
– Конечно. А что вас удивляет, Тони?
– Ну, все это женское внимание. Оно как-то кружит мне голову.
– Да бросьте! – рассмеялась Джуди. – С вашим-то телом! Женщины, должно быть, на вас гроздьями виснут.
– Ой, да вы просто не представляете, каким я был дохляком еще несколько лет назад! Поэтому я и стал заниматься гимнастикой.
– Вы сильно продвинулись с тех пор, – улыбнулась Джуди, поворачиваясь к двери. – Ну, счастливо! Не задерживайтесь слишком поздно.
– А я и не смогу. Веду сегодня мамашу немного поразвлечься.
– Какая счастливая мысль. Желаю удачи.
– А мы можем поторговаться насчет цены? – громко, никого не стесняясь, спросила мать Тони. Нарядные посетители ресторана обернулись на нее, весело перешептываясь. И только вышколенные официанты сохраняли невозмутимый вид.
– Здесь собирается самая модная публика, мама! – Тони надеялся, что она хотя бы не станет устраивать скандал. – Я хотел отвести тебя в какое-нибудь действительно славное местечко.
– Славное местечко! Модная публика! – она презрительно фыркнула. – Теперь, когда ты получил наконец работу, тебе бы надо подкопить деньжат, а не пускать их на ветер! – Она швырнула элегантную книжечку меню на стол. – Да я могу все это сготовить за десятую часть цены! Мы с отцом никогда не транжирили. Ах, какой это был аккуратный человек!
Тони не помнил, чтобы его отец был аккуратным человеком. Все ранние воспоминания Тони были связаны с тем, как он, совсем еще малыш, спрятавшись под столом, в ужасе вслушивался в дикую брань родителей.
– Ты что будешь, мама? Я собираюсь попробовать салат из крабов.
– Салат из крабов! Да где это слыхано? В нем же никакой питательности. А помнишь, Тони, как ты любил цыплят?
Тони прекрасно помнил жирные пятна от жареных цыплят, наляпанные по всей кухне. Цыплята были тогда самой доступной едой в семье. Мальчик их ненавидел.
– Отлично, мама. Я возьму себе цыплят. А тебе что заказать?
Ее темные глаза тупо уставились в меню.
– Я, пожалуй, попробую гамбургер. И почему, Тони, ты не хочешь позволить мне навести порядок в твоей новой квартире?
Обустройство нового жилища сына было ее идефикс.
– Там только что закончен ремонт. Краска еще не высохла! – молниеносно парировал Тони. Он все еще никак не мог понять, отчего эта женщина, не разменявшая еще шестой десяток, но выглядевшая на двадцать лет старше, любое удовольствие превращала в пытку для окружающих и в первую очередь для сына.
– А почему ты сам не занялся ремонтом? – Она подняла глаза от меню. – Так высоко вознесся, что не хочешь даже и собственные стены покрасить? – Она схватила меню и размахивала им перед носом сына. Тони поднял руку, словно защищаясь от удара. – Ты всегда был лентяем! Тебе лишь бы валяться и ничего не делать!
Наконец она угомонилась, и, до того момента как принесли заказанные блюда, за столом воцарилась тишина. После ухода официанта мать Тони подозрительно тыкнула вилкой в гамбургер.
– Мясо сырое!
– Это континентальный стиль, мама! Гамбургер недожарен.
Тони почувствовал приступ дурноты, а голос матери, между тем, становился все громче. И она говорила, говорила без умолку… Это тоже напоминало ему трапезы детства. Мать всегда жаловалась, что отец опаздывает, а тот в свою очередь ругал ее стряпню. Голоса переходили на крик, потом начинался визг, и кончалось все тем, что тарелки с обедом швырялись об стену. Семья сходилась вместе только за едой, и, кажется, оба – и мать и отец – спешили воспользоваться предоставленной возможностью и палили друг в друга из всех орудий.
– Мама, нельзя немного потише? – взмолился Тони.
– Так-то ты разговариваешь с матерью!
– Мама, я только хотел доставить тебе удовольствие.
– Не перебивай меня, а то пожалеешь, что на свет родился!
Тони стало дурно. Он вдруг вновь ощутил себя маленьким мальчиком, беззащитным перед приступами ярости собственной матери, ее садистским желанием мучить ребенка только потому, что на нем лежит неискупимая вина детства. Каждый день маленький Тони слышал этот визгливый голос и в ужасе убегал из дома, если только мать не находила какой-нибудь, пусть даже самый ничтожный предлог, чтобы задать ему трепку.
Открыв дверь в квартиру, Тони аккуратно опустил сумку с мамашиной стряпней в люк мусоропровода. Потом включил видео и лег на кровать, рядом с которой на тумбочке, стояла фотография Джуди в серебряной рамке. «Скажите пожалуйста! Если я никуда ее не приглашаю, значит, я ею пренебрегаю. Если приглашаю – швыряю деньги на ветер!»
– Интересно, Спирос когда-нибудь уймется? – проговорила Лили, доставая из очередной корзины с орхидеями бриллиантовый браслет, и швырнула его на софу. – Если бы я носила все его браслеты, они бы мне уже достали до локтя.
– Везет же некоторым, правда, Марк? – усмехнулась Джуди, поднимая браслет и примеривая его на свое маленькое запястье.
Марк, не отрывая глаз от огня в камине, пожал плечами:
– Одна такая побрякушка могла бы в течение нескольких лет кормить целую африканскую деревню.
– Только, пожалуйста, не читай нравоучений, – раздраженно прервала его Лили. Она взяла у Джуди браслет и кинула Марку. – Пожалуйста, можешь отдать его африканцам! Мне он не нужен. Я же знаю, что это не подарок, а взятка. Спирос предполагает, что, получив такую корзину, человек тут же должен вскинуть лапки кверху и забыться в приступе благодарности. Эти браслеты он дюжинами заказывает у Картье. Для него они меновый товар.
– Как бусы и зеркальца, на которые конкистадоры выменивали золото ацтеков? – усмехнулась Джуди.
– Вот именно! – Лицо Лили казалось еще более выразительным из-за грима: все утро она пыталась скопировать грим Мистингетт. Фотография знаменитой певицы все еще лежала на туалетном столике рядом с зеркалом.
– Ты бы лучше умылась, а то опоздаешь на концерт, – заметила Джуди.
– Действительно. – Лили встала и отправилась в ванную.
– Тебе еще понадобится косметика? – прокричала вслед Джуди, намекая, что неплохо было бы все это убрать из гостиной.
– Она страшно неряшлива, – заметил Марк. – Видела бы ты, во что она превратила мою квартиру.
– Я не обращаю на это внимания. Порядок-беспорядок… Какая, в конце концов, разница? Лили захотела переехать ко мне, чтобы наши с ней отношения могли укрепиться. – Она легко коснулась длинных загорелых пальцев Марка. Тот тихо отодвинул руку.
– Том сказал мне, что, поселив Лили в своей квартире, ты играешь с огнем. Сенатор Рускингтон может использовать это против тебя.
Джуди задумчиво ворошила кочергой угли в камине.
– Но, общаясь в гостиничных номерах и за ресторанными столиками, мы так никогда и не узнаем друг друга.
Дверь открылась, и в комнату вошла Лили – великолепная в своем темно-зеленом шелковом мини-платье. И тут же вся гостиная наполнилась ароматом духов.
– Ну, я пошла!
Больше всего на свете Марк хотел бы сейчас тоже встать и уйти, но не решался: Джуди могла воспринять его уход как нежелание быть с ней. И в то же время Марк прекрасно понимал, что, если он сейчас останется, выяснения отношений не избежать, и тогда все, с таким трудом загнанное им внутрь, выплеснется наружу. «Вот мы сидим здесь, потягивая коктейль, – думал он, – а часовой механизм подложенной под наши отношения бомбы уже работает». Он вдохнул запах духов Лили и, сам того не желая, представил себе, как капли стекали вниз с ее золотистой кожи, когда она выходила из ванной.
Лили закрыла за собой входную дверь и повесила на плечики зеленое замшевое пальто. Они еще не ложились; из комнаты раздавались голоса.
– Но почему, Марк? Почему в течение вот уже четырех часов ты пытаешься убедить меня выдворить Лили из этой квартиры?
– Ради Христа, Джуди! Неужели ты не понимаешь? И вдруг Джуди действительно все поняла.
– Ну конечно! Как я была слепа! Ты ведь влюблен в нее, правда, Марк? Я просто ослепла!
– Я не хотел причинить тебе боль.
– Однако же причинил, дорогой. – Она сверкнула глазами в сторону Марка. – Мужчины всегда говорят, что не хотят причинить боль, перед тем как нанести женщине смертельный удар.
– Но я бы не хотел также обидеть Лили. Она доверяет мне. Я не собираюсь портить ни ее жизнь, ни твою жизнь, ни твою жизнь с Лили, ни мою собственную. – Он старался говорить тихо. – Для Лили я единственный мужчина, который не пытается залезть к ней в постель.
– Ну, если не считать того, что на самом деле тебе только этого и хочется. Правда ведь? – резко прервала его Джуди.
Последовала долгая пауза, а потом приглушенный голос Марка отчетливо произнес:
– Если ты действительно желаешь услышать правду, то я не думаю, что кто-либо из мужчин сможет устоять перед сексуальностью Лили.
Лили молча смотрела на свое отражение в старинном, в стиле Людовика Пятнадцатого, зеркале.
«Что это такое есть во мне, – размышляла она, – напускающее порчу на любого мужчину, кто бы мне ни встретился. Что это? Я этого не вижу. Неужели я не смогу от этого отделаться?»
Будто в унисон ее мыслям из соседней комнаты раздался крик Джуди.
– Но я этого не понимаю! И никто из женщин не понимает! И поэтому просто дико видеть, как вы теряете из-за нее голову!
Глядя на свое отражение, Лили думала о том, как устала она быть сексуальным божеством, устала от того, что и мужчины и женщины поклоняются ей: мужчины – потому что хотят ее, а женщины – потому что хотят на нее походить. Лили поняла, что ее фатальное обаяние фатально в первую очередь для нее самой.
– Лили знает об этом? – Джуди пыталась держать себя в руках: слишком важен был для нее ответ на последний вопрос.
– Нет, – ответил Марк, – и я не хотел бы, чтобы она узнала.
– А как она к тебе относится?
– Мне кажется, она доверяет мне. – Марк на минуту задумался. – По-моему, она видит во мне брата.
– Что? Скажи, а мы с тобой живем в один и тот же век? – неожиданно взвизгнула Джуди. – Брата, как же!
– Но я не собираюсь угрожать безопасности домашнего очага, который Лили после всех мытарств обрела.
– Отлично! Просто отлично! – теперь голос Джуди звучал тихо и горько. – Я теряю свой журнал, деньги, работу; ты устраиваешь так, чтобы я потеряла еще и дочь, а мой любовник стал мне врагом. И в довершение всего ты преисполнен сочувствия к ней, а не ко мне.
Теперь Марк тоже перешел на крик:
– Послушай, я не хочу Лили. Я хочу тебя. Но я хочу тебя такой, какой ты была раньше.
Джуди расслышала боль в его словах и поняла, что страсть к Лили – это действительно нечто, вспыхнувшее помимо его воли.
– Тебе трудно сочувствовать, Джуди. – Марк наконец нашел внешний повод для своего раздражения. – Ты очень изменилась с тех пор, как мы познакомились. Ты была такая забавная. Амбициозная, преуспевшая, трудолюбивая, жесткая – да! Но забавная. Ты была сильна и добра к людям. Ты дала мне поддержку и уверенность в себе.
– Но теперь я нуждаюсь в поддержке.
Давно накипевшие чувства Марка вдруг выкристаллизовались в слова.
– Ты потеряла уверенность в себе, Джуди.
– Что ты имеешь в виду?
– Я не узнаю тебя больше. Не ты ли объясняла мне, что веру в себя нельзя надеть утром вместе с шелковой кофточкой, чтобы продемонстрировать ее миру. Уверенность в себе зиждется на некоем твердом знании – что ты можешь, а что нет. Теперь, кажется, ты сама забыла об этом. Что с тобой, Джуди?
– Что со мной? – Теперь Джуди казалась даже спокойной. – Я содрогаюсь при мысли, что буду жить так же, как моя мать, – наблюдая за соседями и ожидая чего-то. Я не хочу оказаться вдруг такой же бессильной, как она, и замереть посередине жизни, ожидая конца.
– Но в пользу подобного образа жизни можно многое сказать. – Марк почувствовал вдруг, как его захлестнула волна гнева. – Во всяком случае, такие женщины не ревнуют к собственным дочерям. – Он не мог пересилить желания нанести последний удар по ставшей вдруг такой ранимой Джуди. – Ты всегда говорила, что ревность – наказание тем, кто думает лишь о внешнем. Ты говорила, что всегда будут женщины моложе, красивее, сексапильнее. Ты говорила, что ревность неведома уверенной в себе женщине.
– И теперь знаю, что ошибалась, – опять закричала Джуди. – А ты понимаешь, что это значит – в моем возрасте оказаться вдруг матерью, да еще выяснить, что твоя дочь – одна из самых красивых женщин в мире?
Лили не хотела больше этого слушать, но, загипнотизированная, как лягушка под светом фар надвигающегося автомобиля, не могла двинуться с места.
– Ты действительно хочешь знать, что это значит – быть матерью Лили? – продолжала между тем Джуди. – Это означает чувствовать, как постепенно ты становишься никем! Некоей невидимой женщиной. Мало-помалу я теряю свою индивидуальность. Я теряю дело, на которое потрачено двадцать лет жизни: теряю работу, статус, деньги. Я перед лицом финансового и профессионального краха… – ее голос сорвался. – Все рассыпается, и я просто боюсь, Марк.
Слишком поздно она решилась открыть ему свои тревоги.
Джуди сидела за столом, медленными глотками выпивая свой утренний «напиток бодрости» – апельсиновый сок, чайная ложка меда, сырое яйцо. Его готовили на завтрак каждый день, и в общем-то, он не был на вкус такой дрянью, какой казался на вид. Сила привычки заставила ее встать, как обычно, в шесть утра, хотя Марк ушел еще ночью, наскоро запихнув вещи в свою дорожную сумку цвета хаки. Он был измотан и рассержен, потому что Джуди, как казалось ему, даже не сделала попытки его понять. Она фактически обвинила его в предательстве, в то время как он старался оставаться честным и верным.
Обычно тактичная, уверенная в себе Джуди – храбрый маленький барабанщик – неожиданно превратилась в растерянную, отчаянно рефлексирующую женщину, и он просто не знал, как с этой женщиной обращаться. Он видел, что его присутствие для нее тяжело. И потому ушел. Это все-таки лучше, чем выяснять отношения всю ночь до утра.
– Береги себя, Джуди, – сказал он у порога и вышел, оставив ее в горьком недоумении: почему люди всегда говорят «береги себя», когда сами уже не хотят о тебе позаботиться. Никогда раньше она не испытывала такой острой, почти физической необходимости в присутствии рядом мужчины. А он ее оставлял.
Марк надеялся получить командировку в Никарагуа. Он мог бы с тем же успехом улететь на Луну. Для Джуди это было почти одно и то же.
Когда Джуди отставила в сторону пустой стакан из-под коктейля, раздался телефонный звонок. Это был Том.
– Плохие новости, Джуди, – предупредил он.
– Ну что ж, бей, я выдержу, – отчеканила она их с Томом обычный ответ в трудные времена.
– Я не могу уже больше сдерживать натиск кредиторов. Они требуют наличных выплат. Необходимо что-то срочно предпринять!
«Но что? – подумала Джуди. – У нас уже не осталось пространства для маневра». Вдруг зазвонил телефон на соседнем столике.
– Секунду, Том, я перезвоню тебе, – пробормотала Джуди и, сняв вторую трубку, услышала голос Сташа, агента Лили.
– Доброе утро, Сташ. Вам нужна Лили? Она еще спит.
– Нет, я хотел бы переговорить с вами.
– Да, я вас слушаю.
– Не хотел бы «Вэв!» стать одним из спонсоров конкурса на звание Мисс Мира этого года?
– Предложение интересное. А что именно от нас потребуется?
– Вы должны войти в состав жюри, а потом опекать победительницу в ее турне по Стамбулу и Египту.
– Да, но «Вэв!» очень сдержанно относится к конкурсам красоты. Мы полагаем, что у наших читательниц много куда более интересных проблем. – Ответ Джуди прозвучал почти автоматически. – Во всяком случае, наша спонсорская программа на этот год исчерпана. – Многолетний опыт научил ее никогда не говорить «нет» сразу, даже если просили денег.
– Да, но эта программа не совсем обычна, – вновь раздался настойчивый голос на том конце провода. – Вам не придется вложить ни цента. Напротив, вы получаете значительный процент доходов от конкурса за то, что помещаете фотографию победительницы на обложке. Организаторы хотят, чтобы все знали, что «Вэв!» не находит в таких конкурсах ничего предосудительного.
– Спасибо за ваше предложение, Сташ, но я не могу покинуть Нью-Йорк.
– Но Нью-Йорк находится не более чем в двенадцати часах лета от любой точки земного шара, а ваш журнал выходит раз в шесть недель. Это все-таки не ежедневная газета.
Джуди на секунду задумалась. Сташ упомянул процент от доходов конкурса. Это было как нельзя более актуально. Начиная осторожно давать задний ход, она произнесла:
– Ну что ж, мы всегда пытались учитывать интересы среднего класса американок. А для них Королева красоты является предметом восхищения. Предварительные условия меня вполне устраивают, и я думаю, что интересы Вэв!» и организаторов конкурса во многом совпадут, но только заранее предупреждаю: я могу вылетать в Нью-Йорк при первой необходимости.
Обсудив со Сташем все подробности, Джуди набрала номер Тома:
– Ну, кое-какие деньги у нас вот-вот появятся!
– Она отреагировала точно так, как ты и предсказывала. – Сташ в своем неизменном черном кожаном пальто без стука входил в спальню к Лили. Джуди уже давно уехала в журнал, поэтому Сташ был уверен, что его никто не услышит.
В это время японец-массажист с силой нажимал большими пальцами на позвонки актрисы.
– Ну и как, организаторы конкурса счастливы? – спросила она, переворачиваясь на спину.
Сташ быстро окинул Лили придирчивым взглядом. Зная, сколько она может съесть, он всегда внимательно следил за ее весом. Это была часть его агентской работы. На сей раз в глазах Сташа Лили прочла безмолвное одобрение.
– Честно говоря, – ответил он, – их пришлось долго уговаривать. Они говорили, что женский журнал им совершенно не нужен.
– Да, но если они хотят заполучить меня в состав жюри, пусть делают «Вэв!» спонсором, – зевнула Лили. Японец между тем начал массировать ее левое бедро, а она продолжала: – Сташ, я подумала и решила согласиться на роль Мистингетт.
Сташ не мог скрыть удивления.
– А я думал, что даже упряжка диких лошадей не сможет оттащить тебя от твоей мамочки. – Взгляд его стал серьезным. – Пора возвращаться к работе, Лили. Мы оба прекрасно знаем, что студия прекращает выплачивать мне проценты, если ты не снимаешься более полугода. И тебе нельзя надолго исчезать из виду. Ты понимаешь, что путь к забвению гораздо короче, чем кажется.
– Да, я понимаю. Но мне казалось, что любовь матери важнее, чем слава и деньги. А теперь я знаю, что моей матери будет лучше, если я уеду.
– Отлично, я назначаю встречу с «Омниум». – Он был доволен. Лили получала не только великолепную драматическую роль, но и уникальный шанс развить свой талант к танцам и пению.
Лили села на массажном столе и вынула из волос черепаховый гребень.
– Будет очень приятно провести лето в Британии, – сказала она без большой уверенности в голосе. – Хотя, признаться, я не могу понять, почему они решили снимать фильм о французской звезде мюзик-холла в Англии.
Сташ пожал плечами.
– Может, из-за налогов. Или у них там застряли деньги, а может, взаимообмен…
7
– В конце концов, у тебя есть Марк, – заметил он. – А мне чертовски трудно приходится без Кейт.
– Мне бы не хотелось обременять Марка своими проблемами.
– Почему? Ты боишься? Думаешь, что он любит ту блистательную Джуди Джордан, которую знает весь мир, а не реальную женщину, которую знают немногие, в том числе я?
– Марк все равно ничего не понимает в делах. А уж ситуация, когда кодекс законов оказывается важнее справедливости, для него просто абсурдна.
Том обнял Джуди за плечи.
– Ничего, как-нибудь прорвемся!
– Кстати, о прорыве: как там Кейт?
– Пишет, что все оказалось гораздо сложнее, чем она думала. Похоже, что это уже не война племен, а систематический геноцид. Правительство Бангладеш пыталось расселить в горах Читтагонга своих подданных и выгнать оттуда мирных крестьян-буддистов. Кстати, они пытаются отобрать у Кейт визу.
– А я даже не знала толком, где это находится, пока Кейт туда не отправилась.
Пожелав Тому спокойной ночи, Джуди медленно пошла по коридору.
Она заметила, что из-под одной из дверей пробивается луч света. Заглянув внутрь, Джуди увидела, как Тони, с которого уже градом лил пот, разучивал перед зеркалом новые движения.
– Все еще здесь, Тони?
– Да. Вот готовлю на завтра новые упражнения. Вы думаете, девушки справятся? Мне кажется, они уже к этому готовы. А вы как считаете?
Каждый, кто задерживался на работе дольше, чем она сама, вызывал восхищение Джуди.
– Приняв вас на работу, Тони, я совершила самый мудрый поступок в жизни, – произнесла она, в то время как Тони продолжал совершать круговые движения перед зеркалом.
– А мой приход к вам – лучшее, что сделал я. Вы видели мою фотографию в «Нью-Йоркер»? Мамаша демонстрирует ее всем и каждому.
– Это великолепно, Тони. Я не сомневалась, что ваша мама будет довольна. И все наши сотрудницы вас очень ценят.
Тони вытер лицо полотенцем.
– Вы правду говорите? Девушкам действительно нравится?
– Конечно. А что вас удивляет, Тони?
– Ну, все это женское внимание. Оно как-то кружит мне голову.
– Да бросьте! – рассмеялась Джуди. – С вашим-то телом! Женщины, должно быть, на вас гроздьями виснут.
– Ой, да вы просто не представляете, каким я был дохляком еще несколько лет назад! Поэтому я и стал заниматься гимнастикой.
– Вы сильно продвинулись с тех пор, – улыбнулась Джуди, поворачиваясь к двери. – Ну, счастливо! Не задерживайтесь слишком поздно.
– А я и не смогу. Веду сегодня мамашу немного поразвлечься.
– Какая счастливая мысль. Желаю удачи.
– А мы можем поторговаться насчет цены? – громко, никого не стесняясь, спросила мать Тони. Нарядные посетители ресторана обернулись на нее, весело перешептываясь. И только вышколенные официанты сохраняли невозмутимый вид.
– Здесь собирается самая модная публика, мама! – Тони надеялся, что она хотя бы не станет устраивать скандал. – Я хотел отвести тебя в какое-нибудь действительно славное местечко.
– Славное местечко! Модная публика! – она презрительно фыркнула. – Теперь, когда ты получил наконец работу, тебе бы надо подкопить деньжат, а не пускать их на ветер! – Она швырнула элегантную книжечку меню на стол. – Да я могу все это сготовить за десятую часть цены! Мы с отцом никогда не транжирили. Ах, какой это был аккуратный человек!
Тони не помнил, чтобы его отец был аккуратным человеком. Все ранние воспоминания Тони были связаны с тем, как он, совсем еще малыш, спрятавшись под столом, в ужасе вслушивался в дикую брань родителей.
– Ты что будешь, мама? Я собираюсь попробовать салат из крабов.
– Салат из крабов! Да где это слыхано? В нем же никакой питательности. А помнишь, Тони, как ты любил цыплят?
Тони прекрасно помнил жирные пятна от жареных цыплят, наляпанные по всей кухне. Цыплята были тогда самой доступной едой в семье. Мальчик их ненавидел.
– Отлично, мама. Я возьму себе цыплят. А тебе что заказать?
Ее темные глаза тупо уставились в меню.
– Я, пожалуй, попробую гамбургер. И почему, Тони, ты не хочешь позволить мне навести порядок в твоей новой квартире?
Обустройство нового жилища сына было ее идефикс.
– Там только что закончен ремонт. Краска еще не высохла! – молниеносно парировал Тони. Он все еще никак не мог понять, отчего эта женщина, не разменявшая еще шестой десяток, но выглядевшая на двадцать лет старше, любое удовольствие превращала в пытку для окружающих и в первую очередь для сына.
– А почему ты сам не занялся ремонтом? – Она подняла глаза от меню. – Так высоко вознесся, что не хочешь даже и собственные стены покрасить? – Она схватила меню и размахивала им перед носом сына. Тони поднял руку, словно защищаясь от удара. – Ты всегда был лентяем! Тебе лишь бы валяться и ничего не делать!
Наконец она угомонилась, и, до того момента как принесли заказанные блюда, за столом воцарилась тишина. После ухода официанта мать Тони подозрительно тыкнула вилкой в гамбургер.
– Мясо сырое!
– Это континентальный стиль, мама! Гамбургер недожарен.
Тони почувствовал приступ дурноты, а голос матери, между тем, становился все громче. И она говорила, говорила без умолку… Это тоже напоминало ему трапезы детства. Мать всегда жаловалась, что отец опаздывает, а тот в свою очередь ругал ее стряпню. Голоса переходили на крик, потом начинался визг, и кончалось все тем, что тарелки с обедом швырялись об стену. Семья сходилась вместе только за едой, и, кажется, оба – и мать и отец – спешили воспользоваться предоставленной возможностью и палили друг в друга из всех орудий.
– Мама, нельзя немного потише? – взмолился Тони.
– Так-то ты разговариваешь с матерью!
– Мама, я только хотел доставить тебе удовольствие.
– Не перебивай меня, а то пожалеешь, что на свет родился!
Тони стало дурно. Он вдруг вновь ощутил себя маленьким мальчиком, беззащитным перед приступами ярости собственной матери, ее садистским желанием мучить ребенка только потому, что на нем лежит неискупимая вина детства. Каждый день маленький Тони слышал этот визгливый голос и в ужасе убегал из дома, если только мать не находила какой-нибудь, пусть даже самый ничтожный предлог, чтобы задать ему трепку.
Открыв дверь в квартиру, Тони аккуратно опустил сумку с мамашиной стряпней в люк мусоропровода. Потом включил видео и лег на кровать, рядом с которой на тумбочке, стояла фотография Джуди в серебряной рамке. «Скажите пожалуйста! Если я никуда ее не приглашаю, значит, я ею пренебрегаю. Если приглашаю – швыряю деньги на ветер!»
– Интересно, Спирос когда-нибудь уймется? – проговорила Лили, доставая из очередной корзины с орхидеями бриллиантовый браслет, и швырнула его на софу. – Если бы я носила все его браслеты, они бы мне уже достали до локтя.
– Везет же некоторым, правда, Марк? – усмехнулась Джуди, поднимая браслет и примеривая его на свое маленькое запястье.
Марк, не отрывая глаз от огня в камине, пожал плечами:
– Одна такая побрякушка могла бы в течение нескольких лет кормить целую африканскую деревню.
– Только, пожалуйста, не читай нравоучений, – раздраженно прервала его Лили. Она взяла у Джуди браслет и кинула Марку. – Пожалуйста, можешь отдать его африканцам! Мне он не нужен. Я же знаю, что это не подарок, а взятка. Спирос предполагает, что, получив такую корзину, человек тут же должен вскинуть лапки кверху и забыться в приступе благодарности. Эти браслеты он дюжинами заказывает у Картье. Для него они меновый товар.
– Как бусы и зеркальца, на которые конкистадоры выменивали золото ацтеков? – усмехнулась Джуди.
– Вот именно! – Лицо Лили казалось еще более выразительным из-за грима: все утро она пыталась скопировать грим Мистингетт. Фотография знаменитой певицы все еще лежала на туалетном столике рядом с зеркалом.
– Ты бы лучше умылась, а то опоздаешь на концерт, – заметила Джуди.
– Действительно. – Лили встала и отправилась в ванную.
– Тебе еще понадобится косметика? – прокричала вслед Джуди, намекая, что неплохо было бы все это убрать из гостиной.
– Она страшно неряшлива, – заметил Марк. – Видела бы ты, во что она превратила мою квартиру.
– Я не обращаю на это внимания. Порядок-беспорядок… Какая, в конце концов, разница? Лили захотела переехать ко мне, чтобы наши с ней отношения могли укрепиться. – Она легко коснулась длинных загорелых пальцев Марка. Тот тихо отодвинул руку.
– Том сказал мне, что, поселив Лили в своей квартире, ты играешь с огнем. Сенатор Рускингтон может использовать это против тебя.
Джуди задумчиво ворошила кочергой угли в камине.
– Но, общаясь в гостиничных номерах и за ресторанными столиками, мы так никогда и не узнаем друг друга.
Дверь открылась, и в комнату вошла Лили – великолепная в своем темно-зеленом шелковом мини-платье. И тут же вся гостиная наполнилась ароматом духов.
– Ну, я пошла!
Больше всего на свете Марк хотел бы сейчас тоже встать и уйти, но не решался: Джуди могла воспринять его уход как нежелание быть с ней. И в то же время Марк прекрасно понимал, что, если он сейчас останется, выяснения отношений не избежать, и тогда все, с таким трудом загнанное им внутрь, выплеснется наружу. «Вот мы сидим здесь, потягивая коктейль, – думал он, – а часовой механизм подложенной под наши отношения бомбы уже работает». Он вдохнул запах духов Лили и, сам того не желая, представил себе, как капли стекали вниз с ее золотистой кожи, когда она выходила из ванной.
Лили закрыла за собой входную дверь и повесила на плечики зеленое замшевое пальто. Они еще не ложились; из комнаты раздавались голоса.
– Но почему, Марк? Почему в течение вот уже четырех часов ты пытаешься убедить меня выдворить Лили из этой квартиры?
– Ради Христа, Джуди! Неужели ты не понимаешь? И вдруг Джуди действительно все поняла.
– Ну конечно! Как я была слепа! Ты ведь влюблен в нее, правда, Марк? Я просто ослепла!
– Я не хотел причинить тебе боль.
– Однако же причинил, дорогой. – Она сверкнула глазами в сторону Марка. – Мужчины всегда говорят, что не хотят причинить боль, перед тем как нанести женщине смертельный удар.
– Но я бы не хотел также обидеть Лили. Она доверяет мне. Я не собираюсь портить ни ее жизнь, ни твою жизнь, ни твою жизнь с Лили, ни мою собственную. – Он старался говорить тихо. – Для Лили я единственный мужчина, который не пытается залезть к ней в постель.
– Ну, если не считать того, что на самом деле тебе только этого и хочется. Правда ведь? – резко прервала его Джуди.
Последовала долгая пауза, а потом приглушенный голос Марка отчетливо произнес:
– Если ты действительно желаешь услышать правду, то я не думаю, что кто-либо из мужчин сможет устоять перед сексуальностью Лили.
Лили молча смотрела на свое отражение в старинном, в стиле Людовика Пятнадцатого, зеркале.
«Что это такое есть во мне, – размышляла она, – напускающее порчу на любого мужчину, кто бы мне ни встретился. Что это? Я этого не вижу. Неужели я не смогу от этого отделаться?»
Будто в унисон ее мыслям из соседней комнаты раздался крик Джуди.
– Но я этого не понимаю! И никто из женщин не понимает! И поэтому просто дико видеть, как вы теряете из-за нее голову!
Глядя на свое отражение, Лили думала о том, как устала она быть сексуальным божеством, устала от того, что и мужчины и женщины поклоняются ей: мужчины – потому что хотят ее, а женщины – потому что хотят на нее походить. Лили поняла, что ее фатальное обаяние фатально в первую очередь для нее самой.
– Лили знает об этом? – Джуди пыталась держать себя в руках: слишком важен был для нее ответ на последний вопрос.
– Нет, – ответил Марк, – и я не хотел бы, чтобы она узнала.
– А как она к тебе относится?
– Мне кажется, она доверяет мне. – Марк на минуту задумался. – По-моему, она видит во мне брата.
– Что? Скажи, а мы с тобой живем в один и тот же век? – неожиданно взвизгнула Джуди. – Брата, как же!
– Но я не собираюсь угрожать безопасности домашнего очага, который Лили после всех мытарств обрела.
– Отлично! Просто отлично! – теперь голос Джуди звучал тихо и горько. – Я теряю свой журнал, деньги, работу; ты устраиваешь так, чтобы я потеряла еще и дочь, а мой любовник стал мне врагом. И в довершение всего ты преисполнен сочувствия к ней, а не ко мне.
Теперь Марк тоже перешел на крик:
– Послушай, я не хочу Лили. Я хочу тебя. Но я хочу тебя такой, какой ты была раньше.
Джуди расслышала боль в его словах и поняла, что страсть к Лили – это действительно нечто, вспыхнувшее помимо его воли.
– Тебе трудно сочувствовать, Джуди. – Марк наконец нашел внешний повод для своего раздражения. – Ты очень изменилась с тех пор, как мы познакомились. Ты была такая забавная. Амбициозная, преуспевшая, трудолюбивая, жесткая – да! Но забавная. Ты была сильна и добра к людям. Ты дала мне поддержку и уверенность в себе.
– Но теперь я нуждаюсь в поддержке.
Давно накипевшие чувства Марка вдруг выкристаллизовались в слова.
– Ты потеряла уверенность в себе, Джуди.
– Что ты имеешь в виду?
– Я не узнаю тебя больше. Не ты ли объясняла мне, что веру в себя нельзя надеть утром вместе с шелковой кофточкой, чтобы продемонстрировать ее миру. Уверенность в себе зиждется на некоем твердом знании – что ты можешь, а что нет. Теперь, кажется, ты сама забыла об этом. Что с тобой, Джуди?
– Что со мной? – Теперь Джуди казалась даже спокойной. – Я содрогаюсь при мысли, что буду жить так же, как моя мать, – наблюдая за соседями и ожидая чего-то. Я не хочу оказаться вдруг такой же бессильной, как она, и замереть посередине жизни, ожидая конца.
– Но в пользу подобного образа жизни можно многое сказать. – Марк почувствовал вдруг, как его захлестнула волна гнева. – Во всяком случае, такие женщины не ревнуют к собственным дочерям. – Он не мог пересилить желания нанести последний удар по ставшей вдруг такой ранимой Джуди. – Ты всегда говорила, что ревность – наказание тем, кто думает лишь о внешнем. Ты говорила, что всегда будут женщины моложе, красивее, сексапильнее. Ты говорила, что ревность неведома уверенной в себе женщине.
– И теперь знаю, что ошибалась, – опять закричала Джуди. – А ты понимаешь, что это значит – в моем возрасте оказаться вдруг матерью, да еще выяснить, что твоя дочь – одна из самых красивых женщин в мире?
Лили не хотела больше этого слушать, но, загипнотизированная, как лягушка под светом фар надвигающегося автомобиля, не могла двинуться с места.
– Ты действительно хочешь знать, что это значит – быть матерью Лили? – продолжала между тем Джуди. – Это означает чувствовать, как постепенно ты становишься никем! Некоей невидимой женщиной. Мало-помалу я теряю свою индивидуальность. Я теряю дело, на которое потрачено двадцать лет жизни: теряю работу, статус, деньги. Я перед лицом финансового и профессионального краха… – ее голос сорвался. – Все рассыпается, и я просто боюсь, Марк.
Слишком поздно она решилась открыть ему свои тревоги.
Джуди сидела за столом, медленными глотками выпивая свой утренний «напиток бодрости» – апельсиновый сок, чайная ложка меда, сырое яйцо. Его готовили на завтрак каждый день, и в общем-то, он не был на вкус такой дрянью, какой казался на вид. Сила привычки заставила ее встать, как обычно, в шесть утра, хотя Марк ушел еще ночью, наскоро запихнув вещи в свою дорожную сумку цвета хаки. Он был измотан и рассержен, потому что Джуди, как казалось ему, даже не сделала попытки его понять. Она фактически обвинила его в предательстве, в то время как он старался оставаться честным и верным.
Обычно тактичная, уверенная в себе Джуди – храбрый маленький барабанщик – неожиданно превратилась в растерянную, отчаянно рефлексирующую женщину, и он просто не знал, как с этой женщиной обращаться. Он видел, что его присутствие для нее тяжело. И потому ушел. Это все-таки лучше, чем выяснять отношения всю ночь до утра.
– Береги себя, Джуди, – сказал он у порога и вышел, оставив ее в горьком недоумении: почему люди всегда говорят «береги себя», когда сами уже не хотят о тебе позаботиться. Никогда раньше она не испытывала такой острой, почти физической необходимости в присутствии рядом мужчины. А он ее оставлял.
Марк надеялся получить командировку в Никарагуа. Он мог бы с тем же успехом улететь на Луну. Для Джуди это было почти одно и то же.
Когда Джуди отставила в сторону пустой стакан из-под коктейля, раздался телефонный звонок. Это был Том.
– Плохие новости, Джуди, – предупредил он.
– Ну что ж, бей, я выдержу, – отчеканила она их с Томом обычный ответ в трудные времена.
– Я не могу уже больше сдерживать натиск кредиторов. Они требуют наличных выплат. Необходимо что-то срочно предпринять!
«Но что? – подумала Джуди. – У нас уже не осталось пространства для маневра». Вдруг зазвонил телефон на соседнем столике.
– Секунду, Том, я перезвоню тебе, – пробормотала Джуди и, сняв вторую трубку, услышала голос Сташа, агента Лили.
– Доброе утро, Сташ. Вам нужна Лили? Она еще спит.
– Нет, я хотел бы переговорить с вами.
– Да, я вас слушаю.
– Не хотел бы «Вэв!» стать одним из спонсоров конкурса на звание Мисс Мира этого года?
– Предложение интересное. А что именно от нас потребуется?
– Вы должны войти в состав жюри, а потом опекать победительницу в ее турне по Стамбулу и Египту.
– Да, но «Вэв!» очень сдержанно относится к конкурсам красоты. Мы полагаем, что у наших читательниц много куда более интересных проблем. – Ответ Джуди прозвучал почти автоматически. – Во всяком случае, наша спонсорская программа на этот год исчерпана. – Многолетний опыт научил ее никогда не говорить «нет» сразу, даже если просили денег.
– Да, но эта программа не совсем обычна, – вновь раздался настойчивый голос на том конце провода. – Вам не придется вложить ни цента. Напротив, вы получаете значительный процент доходов от конкурса за то, что помещаете фотографию победительницы на обложке. Организаторы хотят, чтобы все знали, что «Вэв!» не находит в таких конкурсах ничего предосудительного.
– Спасибо за ваше предложение, Сташ, но я не могу покинуть Нью-Йорк.
– Но Нью-Йорк находится не более чем в двенадцати часах лета от любой точки земного шара, а ваш журнал выходит раз в шесть недель. Это все-таки не ежедневная газета.
Джуди на секунду задумалась. Сташ упомянул процент от доходов конкурса. Это было как нельзя более актуально. Начиная осторожно давать задний ход, она произнесла:
– Ну что ж, мы всегда пытались учитывать интересы среднего класса американок. А для них Королева красоты является предметом восхищения. Предварительные условия меня вполне устраивают, и я думаю, что интересы Вэв!» и организаторов конкурса во многом совпадут, но только заранее предупреждаю: я могу вылетать в Нью-Йорк при первой необходимости.
Обсудив со Сташем все подробности, Джуди набрала номер Тома:
– Ну, кое-какие деньги у нас вот-вот появятся!
– Она отреагировала точно так, как ты и предсказывала. – Сташ в своем неизменном черном кожаном пальто без стука входил в спальню к Лили. Джуди уже давно уехала в журнал, поэтому Сташ был уверен, что его никто не услышит.
В это время японец-массажист с силой нажимал большими пальцами на позвонки актрисы.
– Ну и как, организаторы конкурса счастливы? – спросила она, переворачиваясь на спину.
Сташ быстро окинул Лили придирчивым взглядом. Зная, сколько она может съесть, он всегда внимательно следил за ее весом. Это была часть его агентской работы. На сей раз в глазах Сташа Лили прочла безмолвное одобрение.
– Честно говоря, – ответил он, – их пришлось долго уговаривать. Они говорили, что женский журнал им совершенно не нужен.
– Да, но если они хотят заполучить меня в состав жюри, пусть делают «Вэв!» спонсором, – зевнула Лили. Японец между тем начал массировать ее левое бедро, а она продолжала: – Сташ, я подумала и решила согласиться на роль Мистингетт.
Сташ не мог скрыть удивления.
– А я думал, что даже упряжка диких лошадей не сможет оттащить тебя от твоей мамочки. – Взгляд его стал серьезным. – Пора возвращаться к работе, Лили. Мы оба прекрасно знаем, что студия прекращает выплачивать мне проценты, если ты не снимаешься более полугода. И тебе нельзя надолго исчезать из виду. Ты понимаешь, что путь к забвению гораздо короче, чем кажется.
– Да, я понимаю. Но мне казалось, что любовь матери важнее, чем слава и деньги. А теперь я знаю, что моей матери будет лучше, если я уеду.
– Отлично, я назначаю встречу с «Омниум». – Он был доволен. Лили получала не только великолепную драматическую роль, но и уникальный шанс развить свой талант к танцам и пению.
Лили села на массажном столе и вынула из волос черепаховый гребень.
– Будет очень приятно провести лето в Британии, – сказала она без большой уверенности в голосе. – Хотя, признаться, я не могу понять, почему они решили снимать фильм о французской звезде мюзик-холла в Англии.
Сташ пожал плечами.
– Может, из-за налогов. Или у них там застряли деньги, а может, взаимообмен…
7
МАРТ 1979 ГОДА
Гроб с телом сэра Кристофера вынесли из часовни. На крышке гроба лежала красная роза от Пэйган и букетик белых маргариток от их пятнадцатилетней дочери Софии.
Несмотря на чудовищную погоду, Пэйган настояла, чтобы процессия шла пешком от их загородного дома до часовни; дул резкий корнуолльский ветер, он нещадно трепал траурную вдовью вуаль Пэйган и грозил вывернуть наружу черные зонтики людей, идущих за гробом. Она хотела, чтобы мужа похоронили по старому обычаю, и, когда Селма – компаньонка ее матери – заметила, что, поскольку внутренние органы сэра Кристофера хранятся в морозильнике госпиталя и скоро попадут в лабораторию института, это вряд ли будет уместно, произошел семейный скандал.
Пэйган знала, чем был вызван этот бестактный выпад. Селма помогла матери превратить заложеное-перезаложеное имение в процветающий пансионат и теперь никак не могла смириться с мыслью, что в один прекрасный день Пэйган унаследует все.
– Дорогие, не приезжайте, я хочу побыть одна, – сказала Пэйган Джуди и Максине, и теперь она стояла одна под проливным дождем и смотрела, как гроб с телом сэра Кристофера опускали в жирную корнуолльскую землю.
Пэйган все еще не могла поверить, что мужа уже нет с ней и что после пятнадцати лет беспрестанных забот о его здоровье он оказался стертым с карты жизни одним неосторожным движением беспечного водителя.
После долгих и упорных трудов команда Кристофера была на пороге серьезнейшего открытия, но теперь успех ускользнул от мужа Пэйган, как сам Кристофер ускользнул от нее.
Ей казалось, что она смотрит на эту сцену издалека, будто с крыши часовни семнадцатого века. Все присутствующие, в том числе и она сама, представлялись ей крошечными, не больше кукол, в которых не так давно играла София. Когда священник произнес «пепел пеплу, пыль пыли», Пэйган задумалась, по какой иронической закономерности трава на кладбищах всегда такая сочная и зеленая?
Рядом София безмолвно плакала, закрыв лицо огромным отцовским платком.
– Прости меня, мама, но я не могу остановиться.
– Ничего, милая, отец бы тебя за это не осудил.
«А почему я сама не плачу?» – подумала Пэйган. Она заморгала глазами, пытаясь вызвать слезы, но слез не было. «Я должна плакать, – размышляла она. – Я потеряла единственного мужчину, который меня любил». Она стала вспоминать самые счастливые моменты, которые пережили они с Кристофером, но слезы не шли. Люди, смертельно раненные на поле боя, часто не чувствуют боли. Точно так же некоторые вдовы кажутся на удивление собранными, почти бесчувственными, только потому, что шок стал для них своего рода анестезией.
Неожиданно особо сильный порыв ветра вывернул зонтик и сорвал вуаль со шляпы Пэйган. «Какое злобное деяние со стороны Бога, – подумала она, – забрать Кристофера до того, как он закончил свою работу. И как только Бог мог так поступить со мной? Как он посмел? Я делала все от меня зависящее. Это несправедливо. Я не смогу примириться с этим. Да и с какой стати я должна мириться со столь откровенной подлостью? Я делала так много добра (Ну, во всяком случае, не делала зла… По крайней мере, меньше, чем другие). Чего еще Он хотел? Почему Он избрал меня своей жертвой?»
Когда церемония закончилась, Пэйган поднялась на свой любимый холм. Ее старая овчарка Бастер Второй скулил рядом, словно от сильной боли. Пэйган присела на мокрую деревянную скамью и вспомнила темный силуэт Кристофера, четко отпечатавшийся на фоне хмурого неба, когда он сидел на этой скамье во время их первой встречи. Неожиданно она вдруг почувствовала себя совсем незащищенной, как большой ребенок. Но не было ни боли, ни сожаления, ни отчаяния – ничего. Ее тело онемело. В уме роилась туча беспорядочных мыслей, они разлетались по всем направлениям, как стая запаниковавших птиц.
Непонятно, в связи с чем она вспомнила вдруг узловатые пальцы мужа, его круглую лысину и так раздражавшую Пэйган когда-то привычку громко жевать его любимые мятные лепешки. «Как посмел Кристофер оставить меня одну?» – возмутилась Пэйган и тут же испугалась своих собственных мыслей. И ей показалось, что она идет по бесконечно длинному черному туннелю – по беспросветному пространству отчаяния.
Несмотря на чудовищную погоду, Пэйган настояла, чтобы процессия шла пешком от их загородного дома до часовни; дул резкий корнуолльский ветер, он нещадно трепал траурную вдовью вуаль Пэйган и грозил вывернуть наружу черные зонтики людей, идущих за гробом. Она хотела, чтобы мужа похоронили по старому обычаю, и, когда Селма – компаньонка ее матери – заметила, что, поскольку внутренние органы сэра Кристофера хранятся в морозильнике госпиталя и скоро попадут в лабораторию института, это вряд ли будет уместно, произошел семейный скандал.
Пэйган знала, чем был вызван этот бестактный выпад. Селма помогла матери превратить заложеное-перезаложеное имение в процветающий пансионат и теперь никак не могла смириться с мыслью, что в один прекрасный день Пэйган унаследует все.
– Дорогие, не приезжайте, я хочу побыть одна, – сказала Пэйган Джуди и Максине, и теперь она стояла одна под проливным дождем и смотрела, как гроб с телом сэра Кристофера опускали в жирную корнуолльскую землю.
Пэйган все еще не могла поверить, что мужа уже нет с ней и что после пятнадцати лет беспрестанных забот о его здоровье он оказался стертым с карты жизни одним неосторожным движением беспечного водителя.
После долгих и упорных трудов команда Кристофера была на пороге серьезнейшего открытия, но теперь успех ускользнул от мужа Пэйган, как сам Кристофер ускользнул от нее.
Ей казалось, что она смотрит на эту сцену издалека, будто с крыши часовни семнадцатого века. Все присутствующие, в том числе и она сама, представлялись ей крошечными, не больше кукол, в которых не так давно играла София. Когда священник произнес «пепел пеплу, пыль пыли», Пэйган задумалась, по какой иронической закономерности трава на кладбищах всегда такая сочная и зеленая?
Рядом София безмолвно плакала, закрыв лицо огромным отцовским платком.
– Прости меня, мама, но я не могу остановиться.
– Ничего, милая, отец бы тебя за это не осудил.
«А почему я сама не плачу?» – подумала Пэйган. Она заморгала глазами, пытаясь вызвать слезы, но слез не было. «Я должна плакать, – размышляла она. – Я потеряла единственного мужчину, который меня любил». Она стала вспоминать самые счастливые моменты, которые пережили они с Кристофером, но слезы не шли. Люди, смертельно раненные на поле боя, часто не чувствуют боли. Точно так же некоторые вдовы кажутся на удивление собранными, почти бесчувственными, только потому, что шок стал для них своего рода анестезией.
Неожиданно особо сильный порыв ветра вывернул зонтик и сорвал вуаль со шляпы Пэйган. «Какое злобное деяние со стороны Бога, – подумала она, – забрать Кристофера до того, как он закончил свою работу. И как только Бог мог так поступить со мной? Как он посмел? Я делала все от меня зависящее. Это несправедливо. Я не смогу примириться с этим. Да и с какой стати я должна мириться со столь откровенной подлостью? Я делала так много добра (Ну, во всяком случае, не делала зла… По крайней мере, меньше, чем другие). Чего еще Он хотел? Почему Он избрал меня своей жертвой?»
Когда церемония закончилась, Пэйган поднялась на свой любимый холм. Ее старая овчарка Бастер Второй скулил рядом, словно от сильной боли. Пэйган присела на мокрую деревянную скамью и вспомнила темный силуэт Кристофера, четко отпечатавшийся на фоне хмурого неба, когда он сидел на этой скамье во время их первой встречи. Неожиданно она вдруг почувствовала себя совсем незащищенной, как большой ребенок. Но не было ни боли, ни сожаления, ни отчаяния – ничего. Ее тело онемело. В уме роилась туча беспорядочных мыслей, они разлетались по всем направлениям, как стая запаниковавших птиц.
Непонятно, в связи с чем она вспомнила вдруг узловатые пальцы мужа, его круглую лысину и так раздражавшую Пэйган когда-то привычку громко жевать его любимые мятные лепешки. «Как посмел Кристофер оставить меня одну?» – возмутилась Пэйган и тут же испугалась своих собственных мыслей. И ей показалось, что она идет по бесконечно длинному черному туннелю – по беспросветному пространству отчаяния.