Страница:
Постепенно Абдулла снял с нее платье, нежно целуя каждый участок освободившейся плоти, пока Пэйган не осталась в простой атласной комбинации. Тогда он поднял ее на руки и осторожно уложил на стол. Она почувствовала одновременно жар и холод. Нежные, неспешные поцелуи ощущались ею сначала на ключице, потом на нежной коже предплечья. Когда его губы касались ее кожи, она думала: «Я вся свечусь, как солнце, восходящее над Альпами, когда на верхушки гор вдруг проливается нежный розовый свет, а потом медленно спускается к долинам». Неожиданно она поняла, что прошли годы с тех пор, как она ощущала свое тело таким живым.
Рубашка Пэйган соскользнула вниз, а Абдулла уже целовал ее грудь, потом спустился ниже, к ребрам, потом его теплое дыхание обдало низ ее живота. Пэйган неожиданно вспомнила темный бархат лошадиного носа и ту стихию опасности и разрушения, которая таилась в животном. Кончик языка Абдуллы меж тем уже коснулся ее пупка, и Пэйган почувствовала его горячее дыхание внизу живота. Потом он, вновь потянувшись вверх, поцеловал ее в рот, и холодные пуговицы его френча отпечатались на ее обнаженном теле.
– А вдруг мы испортим стол?
– Значит, стол будет испорчен. – Он начал расстегивать ремень.
– Абди, умоляю тебя, вдруг кто-нибудь войдет?
– Не войдет, ведь дверь заперта.
Он медленно разделся, и Пэйган подумала, что он относится к ней точно так же, как к молодой лошади. Главное, вести себя уверенно, не делать резких движений и не показать, что напугана. Освободившись от одежды, Абдулла вновь склонился над столом и начал покрывать поцелуями ее всю, пока Пэйган не застонала от наслаждения. Она уже забыла и о своей наготе, и о холодной стали стола и лишь прислушивалась к тому, как поднимается из самой глубины естества теплая волна. Темные глубокие глаза Абдуллы заглянули в светлые глаза Пэйган, а пухлые губы в который уже раз потянулись к ее телу. Потом он выпрямился, губы его улыбались, в глазах плясали огоньки. Пэйган попыталась поцеловать его, но он отклонил назад голову. Засмеявшись, они обвились вокруг друг друга, как змеи, и слились в любовном объятии.
Всем нутром ощущая желание и нежность, исходящие от тела партнера, Пэйган вдруг почувствовала себя совершенно уверенно. Их уютная дружба, связывающая их еще с тех пор, как оба были подростками, переросла теперь в настоящую близость. Пальцы Абдуллы так же нежно скользили по ее телу, как за мгновение до этого его губы. И вот уже он целовал арки ее каштановых бровей, изящный изгиб носа, длинную линию ее скул. И вновь грудь, смакуя каждый сосок. «Да ему понадобится целый день, чтобы узнать мое тело», – думала Пэйган, вибрируя от наслаждения.
Когда он опустил руку под ее белые хлопковые трусики, она от всей души пожалела, что это не роскошное в кружевах белье от Кетьюрн Браун. И опять она ощутила себя ранимой и беззащитной, и вновь волна поцелуев покрыла все ее тело. Потом она уже не чувствовала ничего, кроме безграничного наслаждения, и его губ, прильнувших к ее плоти так, будто бы он пил из нее.
Абдулла опять привел Пэйган на грань оргазма и впился губами в ее губы. Потом, взобравшись на нее, стал проникать миллиметр за миллиметром в ее вибрирующую плоть. Эта намеренная, обстоятельная медлительность будто перенесла Пэйган в чудесный сон. Когда они впервые встретились, Пэйган пыталась себе представить, что это такое – заниматься любовью с Абдуллой. После того решительного отказа, когда она была еще девочкой, Пэйган никогда не позволяла себе сожалеть об утраченном и даже не допускала мысли, что есть о чем сожалеть. Но она никогда не могла себе представить ничего подобного.
– Открой глаза, Пэйган, – выдохнул он. Она взглянула на него, ощутила, что он весь уже пропитан ее запахом, в этот момент он сделал решительное движение, и она буквально взлетела вверх на огромной морской волне. Она тихо вскрикнула. Это был пик наслаждения. Абдулла еще крепче прижал ее к себе.
Она уже не вскрикивала, а спокойно лежала у него на руках, безмолвно подставляя поцелуям свои тонкие губы. Абдулла подумал, что мог бы еще раз вызвать у нее оргазм, но потом решил подождать, пока лучше узнает это изящное длинное тело. Покрывая ее лицо нежными поцелуями, он отдался собственному наслаждению. Он прекрасно понимал, что с легкостью мог бы закрепить свою сексуальную власть над робкой Пэйган, но он хотел, чтобы она полюбила его и шла к нему с доверием. Позже он покажет ей, как надо его ласкать, обучив Пэйган, как когда-то учили его, искусству любви.
Позже они лежали в зеленом безмолвии бильярдной – два тела рядом, ее светлое и его смуглое. Снизу из бара чуть слышно доносились взрывы смеха – там епископ со своими друзьями распивали шампанское из серебряных кубков.
Зарывшись лицом в ее каштановые волосы, разметавшиеся по зеленому сукну, Абдулла прошептал:
– Когда мы впервые встретились, я все время пытался вообразить тебя обнаженной и не мог. И наверное, как только я это понял, то понял также и то, что ты отличаешься от других женщин. Ведь я же не имел над тобой той власти, что над ними. Я даже не мог раздеть тебя в своем воображении.
Пэйган притянула его к себе и почувствовала, как комната и вообще все вокруг плывет куда-то вместе с ее робостью, страхом, неуверенностью в собственных силах.
Потом взорвалась бомба.
Взрыв сотряс все здание и тот стол, на котором они лежали, тоже.
Затем была минута полнейшей тишины, и казалось, что она продолжается вечно. Потом, подобно струям водопада, из окон стали сыпаться стекла.
Абдулла схватил Пэйган и вместе с ней соскользнул под стол.
– Пожалуй, нам лучше одеться, – спокойно заметил он: по коридору приближались голоса.
Позвонивший в «Дейли мейл» неизвестный заявил, что в «Черный клуб» подложена бомба и что, как они надеются, министр обороны ужинает в последний раз.
Когда спецотряд, выехавший на место происшествия, обнаружил короля Абдуллу, играющего в бильярд с леди Свонн, стало ясно, что дело гораздо серьезнее. Правда, на этот раз, к счастью, обошлось без жертв, только швейцара ранило осколком в ключицу. И пока его везли в госпиталь, он все сокрушался о том, во что превратился мир, если в Лондоне ирландцы убивают женщин и детей, в Иране экстремисты держат американских заложников в американском же посольстве, сирийцы угоняют самолеты, а в Нигерии похищают собственных дипломатов и превращают их в предмет экспорта. Уж лучше опять оказаться в окопах: там ты хотя бы знаешь, кто твой враг.
Абдулла обернулся к Пэйган, забившейся в угол «роллс-ройса».
– В следующий раз найдем местечко потише, – улыбнулся он.
– Абди, тише, шофер услышит.
– Нет, не услышит. Нас разделяет глухое, пуленепробиваемое стекло. – Он весь внутренне просиял при мысли о том, что она вновь, как в юности, зовет его Абди.
– Ты согласишься провести со мной уик-энд? Мы можем поехать куда-нибудь, где тебя никто не знает. – Рука спокойно и уверенно опустилась ей на бедро.
Пэйган вздохнула:
– Я не могу сделать этого. Пойдут разговоры. Всего пять месяцев, как умер Кристофер, а я очень любила его, ты же знаешь.
– Именно поэтому тебе необходимо на несколько дней вырваться из обычного распорядка жизни. Предлагаю уик-энд в Венеции. И мы вернемся обратно, прежде чем кто-нибудь заметит твое отсутствие.
Пэйган заколебалась.
– Что ты называешь уик-эндом?
Она почувствовала, как его рука крепче сжимает ее бедро, и пожалела, что на ней надеты теплые панталоны. Она бы хотела, чтобы на ногах у нее сейчас были черные шелковые чулки со множеством кружев. Пожалуй, перед поездкой в Венецию нелишне будет заглянуть в бутик Браун.
Пэйган медленно поднималась по лестнице. Кажется, она добиралась до своей спальни целую вечность. Ящик комода не открывался. «И куда только я задевала свой купальник?» Наконец ящик был выдвинут, и она стала почти машинально перебирать его содержимое. Неожиданно в руках ее оказалось что-то тяжелое. Несколько мгновений она не моргая смотрела на этот предмет, пытаясь понять, что у нее в руках. Это был старый собачий ошейник, и с тыльной стороны на нем еще виднелись волоски Бастера.
И тут тело любимого пса, распростертое на дороге, предстало перед ее мысленным взором. Потом в мозгу возникла другая картина: госпиталь и она сама, склонившаяся над бездыханным телом мужа. Она почувствовала, как рот ее застывает в беззвучном крике. И наконец, после стольких месяцев, на глазах показались слезы.
– Кристофер! – простонала она и тут же подумала: «Почему я плачу? Нельзя плакать! Кристофер умер несколько месяцев назад. Это смешно, наконец! Мне необходимо остановиться!»
Она вспомнила одну из военных фотографий Марка Скотта: разрушенный дом, обнаживший миру все свои внутренности: со стен свисали клочки обоев, обрывки картин, на горе обломков мебели виднелись почему-то уцелевшие стул и телевизор. На вешалке в вестибюле все еще висели пальто, но самого вестибюля уже не было. Пэйган ощущала, что и ее жизнь стала такой же бессмысленной и трагичной, как жизнь этого дома. Еще совсем недавно все было в целости, и вот теперь одни руины.
Пэйган смогла наконец осознать, что та жизнь, к которой она привыкла, осталась в прошлом. Что теперь ей придется одной прокладывать себе дорогу в этом мире.
Та жизнь уже не повторится, со всеми ее радостями и бедами. Но будет другая. Ведь жизнь не может остановиться на полдороге.
Пэйган не могла унять поток слез. И когда София вернулась из школы, она увидела, что мать все еще сидит на ковре, сжимая ошейник Бастера, и рыдания душат ее.
– Мама, что такое? Почему ты плачешь? – София прижала к себе голову матери, отчаянно соображая, куда звонить, кого звать на помощь.
– Не знаю. Я просто не могу остановиться.
София опустилась рядом с ней на колени и застонала от непосильной тяжести.
Впервые после стольких месяцев тупой боли они могли разделить друг с другом свое горе.
10
Рубашка Пэйган соскользнула вниз, а Абдулла уже целовал ее грудь, потом спустился ниже, к ребрам, потом его теплое дыхание обдало низ ее живота. Пэйган неожиданно вспомнила темный бархат лошадиного носа и ту стихию опасности и разрушения, которая таилась в животном. Кончик языка Абдуллы меж тем уже коснулся ее пупка, и Пэйган почувствовала его горячее дыхание внизу живота. Потом он, вновь потянувшись вверх, поцеловал ее в рот, и холодные пуговицы его френча отпечатались на ее обнаженном теле.
– А вдруг мы испортим стол?
– Значит, стол будет испорчен. – Он начал расстегивать ремень.
– Абди, умоляю тебя, вдруг кто-нибудь войдет?
– Не войдет, ведь дверь заперта.
Он медленно разделся, и Пэйган подумала, что он относится к ней точно так же, как к молодой лошади. Главное, вести себя уверенно, не делать резких движений и не показать, что напугана. Освободившись от одежды, Абдулла вновь склонился над столом и начал покрывать поцелуями ее всю, пока Пэйган не застонала от наслаждения. Она уже забыла и о своей наготе, и о холодной стали стола и лишь прислушивалась к тому, как поднимается из самой глубины естества теплая волна. Темные глубокие глаза Абдуллы заглянули в светлые глаза Пэйган, а пухлые губы в который уже раз потянулись к ее телу. Потом он выпрямился, губы его улыбались, в глазах плясали огоньки. Пэйган попыталась поцеловать его, но он отклонил назад голову. Засмеявшись, они обвились вокруг друг друга, как змеи, и слились в любовном объятии.
Всем нутром ощущая желание и нежность, исходящие от тела партнера, Пэйган вдруг почувствовала себя совершенно уверенно. Их уютная дружба, связывающая их еще с тех пор, как оба были подростками, переросла теперь в настоящую близость. Пальцы Абдуллы так же нежно скользили по ее телу, как за мгновение до этого его губы. И вот уже он целовал арки ее каштановых бровей, изящный изгиб носа, длинную линию ее скул. И вновь грудь, смакуя каждый сосок. «Да ему понадобится целый день, чтобы узнать мое тело», – думала Пэйган, вибрируя от наслаждения.
Когда он опустил руку под ее белые хлопковые трусики, она от всей души пожалела, что это не роскошное в кружевах белье от Кетьюрн Браун. И опять она ощутила себя ранимой и беззащитной, и вновь волна поцелуев покрыла все ее тело. Потом она уже не чувствовала ничего, кроме безграничного наслаждения, и его губ, прильнувших к ее плоти так, будто бы он пил из нее.
Абдулла опять привел Пэйган на грань оргазма и впился губами в ее губы. Потом, взобравшись на нее, стал проникать миллиметр за миллиметром в ее вибрирующую плоть. Эта намеренная, обстоятельная медлительность будто перенесла Пэйган в чудесный сон. Когда они впервые встретились, Пэйган пыталась себе представить, что это такое – заниматься любовью с Абдуллой. После того решительного отказа, когда она была еще девочкой, Пэйган никогда не позволяла себе сожалеть об утраченном и даже не допускала мысли, что есть о чем сожалеть. Но она никогда не могла себе представить ничего подобного.
– Открой глаза, Пэйган, – выдохнул он. Она взглянула на него, ощутила, что он весь уже пропитан ее запахом, в этот момент он сделал решительное движение, и она буквально взлетела вверх на огромной морской волне. Она тихо вскрикнула. Это был пик наслаждения. Абдулла еще крепче прижал ее к себе.
Она уже не вскрикивала, а спокойно лежала у него на руках, безмолвно подставляя поцелуям свои тонкие губы. Абдулла подумал, что мог бы еще раз вызвать у нее оргазм, но потом решил подождать, пока лучше узнает это изящное длинное тело. Покрывая ее лицо нежными поцелуями, он отдался собственному наслаждению. Он прекрасно понимал, что с легкостью мог бы закрепить свою сексуальную власть над робкой Пэйган, но он хотел, чтобы она полюбила его и шла к нему с доверием. Позже он покажет ей, как надо его ласкать, обучив Пэйган, как когда-то учили его, искусству любви.
Позже они лежали в зеленом безмолвии бильярдной – два тела рядом, ее светлое и его смуглое. Снизу из бара чуть слышно доносились взрывы смеха – там епископ со своими друзьями распивали шампанское из серебряных кубков.
Зарывшись лицом в ее каштановые волосы, разметавшиеся по зеленому сукну, Абдулла прошептал:
– Когда мы впервые встретились, я все время пытался вообразить тебя обнаженной и не мог. И наверное, как только я это понял, то понял также и то, что ты отличаешься от других женщин. Ведь я же не имел над тобой той власти, что над ними. Я даже не мог раздеть тебя в своем воображении.
Пэйган притянула его к себе и почувствовала, как комната и вообще все вокруг плывет куда-то вместе с ее робостью, страхом, неуверенностью в собственных силах.
Потом взорвалась бомба.
Взрыв сотряс все здание и тот стол, на котором они лежали, тоже.
Затем была минута полнейшей тишины, и казалось, что она продолжается вечно. Потом, подобно струям водопада, из окон стали сыпаться стекла.
Абдулла схватил Пэйган и вместе с ней соскользнул под стол.
– Пожалуй, нам лучше одеться, – спокойно заметил он: по коридору приближались голоса.
Позвонивший в «Дейли мейл» неизвестный заявил, что в «Черный клуб» подложена бомба и что, как они надеются, министр обороны ужинает в последний раз.
Когда спецотряд, выехавший на место происшествия, обнаружил короля Абдуллу, играющего в бильярд с леди Свонн, стало ясно, что дело гораздо серьезнее. Правда, на этот раз, к счастью, обошлось без жертв, только швейцара ранило осколком в ключицу. И пока его везли в госпиталь, он все сокрушался о том, во что превратился мир, если в Лондоне ирландцы убивают женщин и детей, в Иране экстремисты держат американских заложников в американском же посольстве, сирийцы угоняют самолеты, а в Нигерии похищают собственных дипломатов и превращают их в предмет экспорта. Уж лучше опять оказаться в окопах: там ты хотя бы знаешь, кто твой враг.
Абдулла обернулся к Пэйган, забившейся в угол «роллс-ройса».
– В следующий раз найдем местечко потише, – улыбнулся он.
– Абди, тише, шофер услышит.
– Нет, не услышит. Нас разделяет глухое, пуленепробиваемое стекло. – Он весь внутренне просиял при мысли о том, что она вновь, как в юности, зовет его Абди.
– Ты согласишься провести со мной уик-энд? Мы можем поехать куда-нибудь, где тебя никто не знает. – Рука спокойно и уверенно опустилась ей на бедро.
Пэйган вздохнула:
– Я не могу сделать этого. Пойдут разговоры. Всего пять месяцев, как умер Кристофер, а я очень любила его, ты же знаешь.
– Именно поэтому тебе необходимо на несколько дней вырваться из обычного распорядка жизни. Предлагаю уик-энд в Венеции. И мы вернемся обратно, прежде чем кто-нибудь заметит твое отсутствие.
Пэйган заколебалась.
– Что ты называешь уик-эндом?
Она почувствовала, как его рука крепче сжимает ее бедро, и пожалела, что на ней надеты теплые панталоны. Она бы хотела, чтобы на ногах у нее сейчас были черные шелковые чулки со множеством кружев. Пожалуй, перед поездкой в Венецию нелишне будет заглянуть в бутик Браун.
Пэйган медленно поднималась по лестнице. Кажется, она добиралась до своей спальни целую вечность. Ящик комода не открывался. «И куда только я задевала свой купальник?» Наконец ящик был выдвинут, и она стала почти машинально перебирать его содержимое. Неожиданно в руках ее оказалось что-то тяжелое. Несколько мгновений она не моргая смотрела на этот предмет, пытаясь понять, что у нее в руках. Это был старый собачий ошейник, и с тыльной стороны на нем еще виднелись волоски Бастера.
И тут тело любимого пса, распростертое на дороге, предстало перед ее мысленным взором. Потом в мозгу возникла другая картина: госпиталь и она сама, склонившаяся над бездыханным телом мужа. Она почувствовала, как рот ее застывает в беззвучном крике. И наконец, после стольких месяцев, на глазах показались слезы.
– Кристофер! – простонала она и тут же подумала: «Почему я плачу? Нельзя плакать! Кристофер умер несколько месяцев назад. Это смешно, наконец! Мне необходимо остановиться!»
Она вспомнила одну из военных фотографий Марка Скотта: разрушенный дом, обнаживший миру все свои внутренности: со стен свисали клочки обоев, обрывки картин, на горе обломков мебели виднелись почему-то уцелевшие стул и телевизор. На вешалке в вестибюле все еще висели пальто, но самого вестибюля уже не было. Пэйган ощущала, что и ее жизнь стала такой же бессмысленной и трагичной, как жизнь этого дома. Еще совсем недавно все было в целости, и вот теперь одни руины.
Пэйган смогла наконец осознать, что та жизнь, к которой она привыкла, осталась в прошлом. Что теперь ей придется одной прокладывать себе дорогу в этом мире.
Та жизнь уже не повторится, со всеми ее радостями и бедами. Но будет другая. Ведь жизнь не может остановиться на полдороге.
Пэйган не могла унять поток слез. И когда София вернулась из школы, она увидела, что мать все еще сидит на ковре, сжимая ошейник Бастера, и рыдания душат ее.
– Мама, что такое? Почему ты плачешь? – София прижала к себе голову матери, отчаянно соображая, куда звонить, кого звать на помощь.
– Не знаю. Я просто не могу остановиться.
София опустилась рядом с ней на колени и застонала от непосильной тяжести.
Впервые после стольких месяцев тупой боли они могли разделить друг с другом свое горе.
10
КОНЕЦ ИЮНЯ 1979 ГОДА
– Да, но им придется дожидаться своих денег. Моя кровь ничего не стоит. – Джуди усталым жестом положила себе на колени кипу счетов. Она сидела на покрытой коричневым бархатом тахте, напротив нее сидел Том. – Хорошо, что хотя бы смена принтеров окупилась. Мы сэкономили в этом месяце изрядную сумму. – Она с шумом потянула носом. Грипп делал жизнь совсем уж несносной.
Том покачал головой.
– Я не хотел говорить тебе, пока ты не вернешься на работу, но качество цвета в нашем июльском номере ниже всяких стандартов.
– Но полиграфисты обещают в следующем месяце исправить все огрехи. Это просто переходный период.
И вновь Том покачал головой.
– В следующем месяце будет слишком поздно. Косметическая фирма леди Мирабель уже отказалась от наших услуг. Они не хотят больше размещать в «Вэв!» рекламу, потому что качество воспроизведения их не устраивает.
И без того бледное лицо Джуди стало белым как мел.
– Когда это случилось?
– Сегодня. Поэтому я и хотел с тобой поговорить. Мы уже потеряли несколько мелких рекламодателей, но леди Мирабель – удар ниже пояса.
Джуди прекрасно знала, что компания леди Мирабель уже оплатила всю свою рекламу с сентября по Рождество.
– Мы не в состоянии вернуть эти деньги, – сказал Том.
– Кто-нибудь еще знает?
– Нет.
– Ты в этом уверен? – настойчиво переспросила она.
– Никто, правда, – рассмеялся он. – Даже Тони не в курсе, что у леди Мирабель возникли проблемы.
Джуди откинулась назад на шелковую подушку. Том смотрел на нее и думал, что все это совсем не похоже на мисс Джордан – вести себя так неразумно и к тому же так себя жалеть. Ведь само по себе происхождение из бедной семьи еще не означает, что рано или поздно мир будет обязан открыть тебе все свои сокровища. Некоторые периоды жизни Джуди были действительно тяжелы, но почти все – чрезвычайно интересны, а на пути к вершине ее поджидало несколько действительно фантастических удач. Может быть, она стала слишком амбициозна. А может, они оба такими стали? Том знал, что именно так и считает Кейт. Беда в том, что Джуди не привыкла проигрывать. И оба они сейчас жили под страшным стрессом.
– Джуди, мы пошли на риск в истории с принтерами и проиграли, – произнес он. – Но ведь в большой игре нельзя без риска. И проигрыш иногда лишь этап растянувшегося на долгую дистанцию выигрыша. А леди Мирабель легко можно понять. Зачем же им тратить миллионы на поиск цвета для своих упаковок, если на наших страницах их темно-фиолетовый оказывается бледно-пурпурным. Смена принтеров была неверным шагом. – Обычно жизнерадостное лицо Тома напряглось. – И вот еще что ты могла забыть: мы не можем потерять одного из наших рекламодателей, не вызвав эффекта домино: они все начнут отказываться, так как своим имуществом страхуют журнал.
– Том, это кошмар. Всю жизнь я боялась разорения, а ты всегда говорил, что я слишком мнительна. Говорил, что мы занимаем деньги только для того, чтобы не упустить открывающихся возможностей. Ведь еще девять месяцев назад ты говорил, что мы стоим на два миллиона дороже. Что с тем делом Хоффман – Ларош и швейцарскими франками?
– К сожалению, это было еще до наших фьючерсных торгов медью, – в смущении произнес Том: он знал, что Джуди всегда была против его участия во фьючерсных торгах.
– Как бы я хотела, чтобы мы послушались в свое время Кейт и отделили коммерческую деятельность «Вэв!» от издательской.
– А я бы хотел, чтобы ты никогда не помещала этого интервью. Но давай оставим сослагательное наклонение и настроимся на рациональный лад. Наш финансовый расклад напоминает карточный домик. Мы одалживаемся у Петера, чтобы отдать долг Полю, и так далее. Но так дальше долго продолжаться не может.
– Иногда, – голос Джуди был безучастен, – мне просто хочется сесть в самолет и улететь от всего этого. – Она смотрела прямо перед собой, на то место, где долгое время висела старинная японская вышивка, которая была продана несколько недель назад на аукционе Сотби. Несмотря на то что в квартире было тепло, а ноги покрывала меховая накидка, Джуди ощутила, как ее до костей пробирает озноб. И почему только юристы «Вэв!» не почувствовали опасности в том злосчастном интервью Лили? Как может один несчастный абзац печатного текста перечеркнуть всю жизнь, все ее достижения? «Если бы можно было стереть любые пять минут из собственной жизни, – подумала Джуди, – я бы выбрала те, в которые Лили рассказала мне о сенаторе Рускингтоне».
Том встал и взял со стола тяжелую папку, где хранились все документы их тяжбы с сенатором.
– Прочти, пожалуйста, твое заявление еще раз, прежде чем подписать, – мягко проговорил он, обращаясь к Джуди. – Мы должны быть уверены, что в нем нет никаких ошибок.
Джуди вздохнула и взяла в руки документ.
– В конце концов, когда мы выиграем это дело, можно будет подать на сенатора в суд за клевету и вытрясти из него несколько тысяч.
– Даже если мы выиграем, Джуди, мы все равно останемся по уши в долгах.
– Не если выиграем, а когда выиграем, Том! – Джуди знала, что, опустив руки в отчаянии, ничего не добьешься. Том ничего не ответил и, чтобы переменить тему, спросил:
– Хочешь узнать новости о Кейт?
– Конечно! – просияла Джуди, и Том вытащил из кармана авиаконверт, адрес на котором был написан аккуратным мелким почерком, без лишних росчерков и загогулин.
– Вояки из горных племен набирают все большую силу. Они уже атаковали бенгальские формирования и, как подозревает Кейт, готовят нападение на нефтяные компании. У нее украли пишущую машинку, но она надеется купить на черном рынке другую и утверждает, что тогда будет засыпать, только приковавшись к ней цепью.
– Ты, кажется, не слишком беспокоишься за нее, Том?
– Ты же знаешь Кейт. Она ненавидит однообразную жизнь, и мне приходится мириться с тем, что составляет смысл ее существования. Но, конечно, я за нее волнуюсь.
– Но неужели нет никаких новостей, которые могли бы меня ободрить? – простонала Джуди, Доставая из папки следующий документ.
– От Марка ничего не слышно?
– Я ведь уже говорила тебе! Там все кончено, кончено несколько месяцев назад. – Она уронила голову на руки. – Нет, я так больше не могу, – прошептала в отчаянии Джуди. – Почему именно тогда, когда ты чуть покачнулся, все вокруг словно сговариваются, чтобы свалить тебя окончательно? Марк в Никарагуа, и он там потому, что не хочет находиться рядом со мной – старой неудачницей.
– Джуди, я не могу поверить, что кто-нибудь может бросить тебя только потому, что ты сейчас ранима, находишься в угнетенном состоянии, и потому, что тебе больше не шестнадцать. Ты настоящая женщина, Джуди, и честная женщина. Думаю, что ты самая честная женщина из всех, кого я когда-либо встречал, и тебя можно любить уже только за это.
Она покачала головой и потерла покрасневшие глаза.
– Марку нравилось во мне именно то, что я в нем не нуждалась. А как только он стал мне нужен, действительно нужен, он исчез, причем самым болезненным для меня способом. – И вновь у нее на глаза навернулись слезы. – Он был рад заряжаться от меня эмоциональной энергией, пока мне хватало ее на двоих. А когда участие понадобилось мне, оказалось, что взять его неоткуда. – Голос Джуди сорвался, и, закрыв лицо руками, она зарыдала от жалости к себе.
– Когда происходит разрыв, – заметил Том, – каждый из нас страдает, и это нормально. Ты получаешь ощутимый щелчок по самолюбию, гордость твоя уязвлена, это для любого унизительно. Но Джуди, сравни только статистику браков и разводов, и ты увидишь, что отношения могут прерваться в худшем варианте. Ты же все еще привлекательна.
– Отлично, Том! Это как раз то, что позволяет мне почувствовать себя матерью Мафусаила. Когда говорят «ты еще привлекательна», обычно имеют в виду, что вот-вот наступит день, когда на тебя уже никто не посмотрит. Это означает, что время твое уходит. – Она опять шмыгнула носом. – Я не хотела бы так закончить, Том: одна в постели, когда в жизни не осталось уже ничего, кроме работы. Не ради этого я бежала в свое время из Росвилла. – Она провела по лицу платком, и на ее щеках выступили красные пятна.
– Не будь слишком строга к Марку, – взмолился Том. – С любым из нас нелегко, когда мы находимся в таком состоянии.
– Дело не в том. – Джуди сердитым движением откинула назад волосы. – Со мной может быть нелегко только потому, что люди неадекватно меня воспринимают. И Марк не исключение. Для него женщина, находящаяся на вершине карьеры, должна обладать определенным набором качеств: сдержанность, независимость, твердость и главное – она должна все время оставаться на этой вершине. Чего они все не понимают, так это того, что, оставаясь такой на работе, мне совсем не хочется быть такой же и в частной жизни. Как и все вы, мужчины, Марк уверен, что преуспевающая женщина не нуждается в соучастии, ласке и доброте. Но мне они необходимы! Я так же жажду любви, как какая-нибудь жена, которая воспитывает своих двух детей и управляет собственным домом. С той лишь разницей, что я управляю корпорацией.
– И все-таки закончи с этими бумагами, и давай мы их уберем. Слезы еще никогда не решали ничьих проблем.
Джуди покорно вытерла глаза и вновь взяла в руки папку, а Том включил программу новостей. Как он и ожидал, сенатор Рускингтон давал телевидению интервью, а рядом с ним сидела его преданная супруга. Он был серьезен и полон негодования. Она торжественно-серьезна и полна негодования. Сенатор отвечал на вопросы интервьюера:
– Ситуация действительно крайне неприятна, поэтому моя жена и я хотели бы изложить перед уважаемыми избирателями свою точку зрения. – Рускингтон открыто и прямо взглянул в телеобъектив. – Это просто недостойная попытка продать недостойный журнал с помощью лжи и интриги, и дело это антихристианское. Все деньги, полученные нами от этого процесса, будут переданы на благотворительные нужды – в те фонды, которые будут выбраны моей женой. – Сенатор был велеречиво напыщен.
– Да, но вы ведь выставили иск на очень крупную сумму – десять миллионов долларов, – напомнила ему журналистка.
– Все, что будет нам присуждено, пойдет на благотворительные нужды, – упорно повторил сенатор. – Моя жена и я хотим, чтобы люди знали: никто не в силах подтвердить ту мерзкую ложь, что распространяется «Вэв!». И мы думаем, что люди, опубликовавшие столь гнусные измышления, должны ответить за свои поступки.
Джуди показала телеэкрану кулак и собрала в кипу бумаги, разбросанные по кровати.
– Я хочу просмотреть их еще раз, Том.
– Но многие не понимают, почему вы вкладываете в свою тяжбу с журналом «Вэв!» так много чувств и энергии, – язвительно заметила журналистка.
– Вот молодчина! – радостно воскликнула Джуди. – Бьюсь об заклад, она наша читательница.
Сенатор вновь бросил честный взгляд в камеру:
– Моя жена и я прекрасно понимаем, что если не проявим твердость в подобной ситуации, то любая из так называемых актрис сможет тоже возыметь намерение связать свое имя с именем известного государственного деятеля. – Сенатор умолк на секунду, чтобы перевести дыхание. – Я хочу, чтобы все знали: наша семья едина в своей борьбе против попыток опорочить мое честное имя и выставить меня аморальным типом, погрязшим в разврате.
– Но, сенатор, ведь с вашей стороны это еще и борьба за крупную сумму денег! – не унималась ведущая.
– Моя репутация значит для меня гораздо больше, чем любая сумма денег, – заявил сенатор, на чем интервью и закончилось. Том выключил телевизор.
Он ушел уже далеко за полночь, попросив на прощание:
– Береги себя, Джуди!
«Именно этим я и занимаюсь последние тридцать лет», – подумала она.
Джуди вспомнила, какой несчастной чувствовала она себя в Швейцарии, когда все дни проводила в лингафонном кабинете, а вечера – в кафе, где работала официанткой. Она так и не научилась кататься на лыжах, не ходила на танцы, и у нее никогда не было таких дивных нарядов, как у Максины и Кейт. Она все еще помнила то ощущение горечи, какое возникло у нее, когда юная Пэйган, не задумываясь ни на секунду, вернула Абдулле бриллиантовое ожерелье – его хватило бы, чтобы оплатить целый год пребывания Джуди в Европе. Джуди никогда не позволяла себе вспоминать, что такое быть по-настоящему бедной, потому что одна лишь мысль о том, что такое не иметь запасной пары туфель и только одно незаштопанное платье, повергала ее в панику. Вспоминая безнадежно-покорное выражение лица матери и чудовищную атмосферу в их доме в те годы, когда отец сидел без работы, она ощущала одно: отчаянное желание преуспеть – любой ценой.
«Том попросил беречь себя», – подумала она, с тоской глядя в зеркало, со всей беспощадностью отражавшее результат напряжения последних месяцев.
Всю ночь Джуди работала над своим заявлением и едва успела все закончить к шести утра. Она слышала, как горничная повернула ключ в замке, и, засыпая, успела крикнуть:
– Забудьте о завтраке, Франсетта, и разбудите меня в восемь часов. Я опять лечу в Филадельфию! – И провалилась в сон.
– В котором часу ты будешь дома, Куртис? – спросила Дебра Халифакс мужа.
Он потянулся к серебряному подносу и положил себе вторую порцию яичницы.
– Как обычно, – ответил Куртис и подумал о том, как можно быть столь настороженным и подозрительным уже в начале дня. – А чем ты планируешь заняться сегодня, Дебра?
– Я ничего не планирую. – Это короткое заявление она умудрилась произнести как приговор обвинения.
«В конце концов, – подумал он, – она хотя бы опять стала есть, хотя в весе все еще не набирает. Доктор Джозеф полагает, что ее бесплодие связано с истощением».
– Не забудь, что говорит доктор Джозеф. Если ты хочешь полностью выздороветь, то надо начать жить полной жизнью, четко планируя свой день. Почему бы тебе не отправиться с Джейн за покупками?
– Никто еще не излечивался от нервного расстройства, шатаясь по магазинам. Всеми этими походами за покупками я уже сыта по горло. И в этом вся суть!
– Но, Дебра, доктор Джозеф ведь объяснил, что дело не только в нервном расстройстве…
– Нет, дело именно в этом!
«Она чуть ли не гордится этим, – устало подумал Куртис. – Нервное расстройство – это ведь единственное ее собственное завоевание за всю жизнь».
– Доктор Джозеф говорил также, что больше всего я нуждаюсь в любви и поддержке собственного мужа.
– Но я люблю тебя, Дебра, и стараюсь всячески тебя поддерживать, – произнес Куртис.
– Тогда почему ты не проводишь со мной больше времени? – закричала она. – Если ты не в банке, то в Филадельфийском клубе, где играешь в гольф и удишь рыбу со своими дружками!
– Но ведь сейчас это уже не так. Я очень много времени провожу с тобой.
– Да, но не один! – ее голос стал язвительным. – Мы сами устраиваем вечера или отправляемся куда-то в гости, но повсюду встречаем одних и тех же людей.
– Но это же наши друзья, – попытался слабо запротестовать Куртис.
– И ты полагаешь, что у нас есть друзья? Я так не считаю. У нас есть твои деловые партнеры, твои политические партнеры, но есть ли у нас настоящие друзья? Я не располагаю ни одной свободной минутой, но веду совершенно пустую жизнь.
Халифакса обезоруживал ее прокурорский тон, он никогда не знал в таких случаях, как ответить, что предложить.
– Послушай, мне, к сожалению, надо идти. Почему бы тебе не отвести сегодня Джейн в музей?
Том покачал головой.
– Я не хотел говорить тебе, пока ты не вернешься на работу, но качество цвета в нашем июльском номере ниже всяких стандартов.
– Но полиграфисты обещают в следующем месяце исправить все огрехи. Это просто переходный период.
И вновь Том покачал головой.
– В следующем месяце будет слишком поздно. Косметическая фирма леди Мирабель уже отказалась от наших услуг. Они не хотят больше размещать в «Вэв!» рекламу, потому что качество воспроизведения их не устраивает.
И без того бледное лицо Джуди стало белым как мел.
– Когда это случилось?
– Сегодня. Поэтому я и хотел с тобой поговорить. Мы уже потеряли несколько мелких рекламодателей, но леди Мирабель – удар ниже пояса.
Джуди прекрасно знала, что компания леди Мирабель уже оплатила всю свою рекламу с сентября по Рождество.
– Мы не в состоянии вернуть эти деньги, – сказал Том.
– Кто-нибудь еще знает?
– Нет.
– Ты в этом уверен? – настойчиво переспросила она.
– Никто, правда, – рассмеялся он. – Даже Тони не в курсе, что у леди Мирабель возникли проблемы.
Джуди откинулась назад на шелковую подушку. Том смотрел на нее и думал, что все это совсем не похоже на мисс Джордан – вести себя так неразумно и к тому же так себя жалеть. Ведь само по себе происхождение из бедной семьи еще не означает, что рано или поздно мир будет обязан открыть тебе все свои сокровища. Некоторые периоды жизни Джуди были действительно тяжелы, но почти все – чрезвычайно интересны, а на пути к вершине ее поджидало несколько действительно фантастических удач. Может быть, она стала слишком амбициозна. А может, они оба такими стали? Том знал, что именно так и считает Кейт. Беда в том, что Джуди не привыкла проигрывать. И оба они сейчас жили под страшным стрессом.
– Джуди, мы пошли на риск в истории с принтерами и проиграли, – произнес он. – Но ведь в большой игре нельзя без риска. И проигрыш иногда лишь этап растянувшегося на долгую дистанцию выигрыша. А леди Мирабель легко можно понять. Зачем же им тратить миллионы на поиск цвета для своих упаковок, если на наших страницах их темно-фиолетовый оказывается бледно-пурпурным. Смена принтеров была неверным шагом. – Обычно жизнерадостное лицо Тома напряглось. – И вот еще что ты могла забыть: мы не можем потерять одного из наших рекламодателей, не вызвав эффекта домино: они все начнут отказываться, так как своим имуществом страхуют журнал.
– Том, это кошмар. Всю жизнь я боялась разорения, а ты всегда говорил, что я слишком мнительна. Говорил, что мы занимаем деньги только для того, чтобы не упустить открывающихся возможностей. Ведь еще девять месяцев назад ты говорил, что мы стоим на два миллиона дороже. Что с тем делом Хоффман – Ларош и швейцарскими франками?
– К сожалению, это было еще до наших фьючерсных торгов медью, – в смущении произнес Том: он знал, что Джуди всегда была против его участия во фьючерсных торгах.
– Как бы я хотела, чтобы мы послушались в свое время Кейт и отделили коммерческую деятельность «Вэв!» от издательской.
– А я бы хотел, чтобы ты никогда не помещала этого интервью. Но давай оставим сослагательное наклонение и настроимся на рациональный лад. Наш финансовый расклад напоминает карточный домик. Мы одалживаемся у Петера, чтобы отдать долг Полю, и так далее. Но так дальше долго продолжаться не может.
– Иногда, – голос Джуди был безучастен, – мне просто хочется сесть в самолет и улететь от всего этого. – Она смотрела прямо перед собой, на то место, где долгое время висела старинная японская вышивка, которая была продана несколько недель назад на аукционе Сотби. Несмотря на то что в квартире было тепло, а ноги покрывала меховая накидка, Джуди ощутила, как ее до костей пробирает озноб. И почему только юристы «Вэв!» не почувствовали опасности в том злосчастном интервью Лили? Как может один несчастный абзац печатного текста перечеркнуть всю жизнь, все ее достижения? «Если бы можно было стереть любые пять минут из собственной жизни, – подумала Джуди, – я бы выбрала те, в которые Лили рассказала мне о сенаторе Рускингтоне».
Том встал и взял со стола тяжелую папку, где хранились все документы их тяжбы с сенатором.
– Прочти, пожалуйста, твое заявление еще раз, прежде чем подписать, – мягко проговорил он, обращаясь к Джуди. – Мы должны быть уверены, что в нем нет никаких ошибок.
Джуди вздохнула и взяла в руки документ.
– В конце концов, когда мы выиграем это дело, можно будет подать на сенатора в суд за клевету и вытрясти из него несколько тысяч.
– Даже если мы выиграем, Джуди, мы все равно останемся по уши в долгах.
– Не если выиграем, а когда выиграем, Том! – Джуди знала, что, опустив руки в отчаянии, ничего не добьешься. Том ничего не ответил и, чтобы переменить тему, спросил:
– Хочешь узнать новости о Кейт?
– Конечно! – просияла Джуди, и Том вытащил из кармана авиаконверт, адрес на котором был написан аккуратным мелким почерком, без лишних росчерков и загогулин.
– Вояки из горных племен набирают все большую силу. Они уже атаковали бенгальские формирования и, как подозревает Кейт, готовят нападение на нефтяные компании. У нее украли пишущую машинку, но она надеется купить на черном рынке другую и утверждает, что тогда будет засыпать, только приковавшись к ней цепью.
– Ты, кажется, не слишком беспокоишься за нее, Том?
– Ты же знаешь Кейт. Она ненавидит однообразную жизнь, и мне приходится мириться с тем, что составляет смысл ее существования. Но, конечно, я за нее волнуюсь.
– Но неужели нет никаких новостей, которые могли бы меня ободрить? – простонала Джуди, Доставая из папки следующий документ.
– От Марка ничего не слышно?
– Я ведь уже говорила тебе! Там все кончено, кончено несколько месяцев назад. – Она уронила голову на руки. – Нет, я так больше не могу, – прошептала в отчаянии Джуди. – Почему именно тогда, когда ты чуть покачнулся, все вокруг словно сговариваются, чтобы свалить тебя окончательно? Марк в Никарагуа, и он там потому, что не хочет находиться рядом со мной – старой неудачницей.
– Джуди, я не могу поверить, что кто-нибудь может бросить тебя только потому, что ты сейчас ранима, находишься в угнетенном состоянии, и потому, что тебе больше не шестнадцать. Ты настоящая женщина, Джуди, и честная женщина. Думаю, что ты самая честная женщина из всех, кого я когда-либо встречал, и тебя можно любить уже только за это.
Она покачала головой и потерла покрасневшие глаза.
– Марку нравилось во мне именно то, что я в нем не нуждалась. А как только он стал мне нужен, действительно нужен, он исчез, причем самым болезненным для меня способом. – И вновь у нее на глаза навернулись слезы. – Он был рад заряжаться от меня эмоциональной энергией, пока мне хватало ее на двоих. А когда участие понадобилось мне, оказалось, что взять его неоткуда. – Голос Джуди сорвался, и, закрыв лицо руками, она зарыдала от жалости к себе.
– Когда происходит разрыв, – заметил Том, – каждый из нас страдает, и это нормально. Ты получаешь ощутимый щелчок по самолюбию, гордость твоя уязвлена, это для любого унизительно. Но Джуди, сравни только статистику браков и разводов, и ты увидишь, что отношения могут прерваться в худшем варианте. Ты же все еще привлекательна.
– Отлично, Том! Это как раз то, что позволяет мне почувствовать себя матерью Мафусаила. Когда говорят «ты еще привлекательна», обычно имеют в виду, что вот-вот наступит день, когда на тебя уже никто не посмотрит. Это означает, что время твое уходит. – Она опять шмыгнула носом. – Я не хотела бы так закончить, Том: одна в постели, когда в жизни не осталось уже ничего, кроме работы. Не ради этого я бежала в свое время из Росвилла. – Она провела по лицу платком, и на ее щеках выступили красные пятна.
– Не будь слишком строга к Марку, – взмолился Том. – С любым из нас нелегко, когда мы находимся в таком состоянии.
– Дело не в том. – Джуди сердитым движением откинула назад волосы. – Со мной может быть нелегко только потому, что люди неадекватно меня воспринимают. И Марк не исключение. Для него женщина, находящаяся на вершине карьеры, должна обладать определенным набором качеств: сдержанность, независимость, твердость и главное – она должна все время оставаться на этой вершине. Чего они все не понимают, так это того, что, оставаясь такой на работе, мне совсем не хочется быть такой же и в частной жизни. Как и все вы, мужчины, Марк уверен, что преуспевающая женщина не нуждается в соучастии, ласке и доброте. Но мне они необходимы! Я так же жажду любви, как какая-нибудь жена, которая воспитывает своих двух детей и управляет собственным домом. С той лишь разницей, что я управляю корпорацией.
– И все-таки закончи с этими бумагами, и давай мы их уберем. Слезы еще никогда не решали ничьих проблем.
Джуди покорно вытерла глаза и вновь взяла в руки папку, а Том включил программу новостей. Как он и ожидал, сенатор Рускингтон давал телевидению интервью, а рядом с ним сидела его преданная супруга. Он был серьезен и полон негодования. Она торжественно-серьезна и полна негодования. Сенатор отвечал на вопросы интервьюера:
– Ситуация действительно крайне неприятна, поэтому моя жена и я хотели бы изложить перед уважаемыми избирателями свою точку зрения. – Рускингтон открыто и прямо взглянул в телеобъектив. – Это просто недостойная попытка продать недостойный журнал с помощью лжи и интриги, и дело это антихристианское. Все деньги, полученные нами от этого процесса, будут переданы на благотворительные нужды – в те фонды, которые будут выбраны моей женой. – Сенатор был велеречиво напыщен.
– Да, но вы ведь выставили иск на очень крупную сумму – десять миллионов долларов, – напомнила ему журналистка.
– Все, что будет нам присуждено, пойдет на благотворительные нужды, – упорно повторил сенатор. – Моя жена и я хотим, чтобы люди знали: никто не в силах подтвердить ту мерзкую ложь, что распространяется «Вэв!». И мы думаем, что люди, опубликовавшие столь гнусные измышления, должны ответить за свои поступки.
Джуди показала телеэкрану кулак и собрала в кипу бумаги, разбросанные по кровати.
– Я хочу просмотреть их еще раз, Том.
– Но многие не понимают, почему вы вкладываете в свою тяжбу с журналом «Вэв!» так много чувств и энергии, – язвительно заметила журналистка.
– Вот молодчина! – радостно воскликнула Джуди. – Бьюсь об заклад, она наша читательница.
Сенатор вновь бросил честный взгляд в камеру:
– Моя жена и я прекрасно понимаем, что если не проявим твердость в подобной ситуации, то любая из так называемых актрис сможет тоже возыметь намерение связать свое имя с именем известного государственного деятеля. – Сенатор умолк на секунду, чтобы перевести дыхание. – Я хочу, чтобы все знали: наша семья едина в своей борьбе против попыток опорочить мое честное имя и выставить меня аморальным типом, погрязшим в разврате.
– Но, сенатор, ведь с вашей стороны это еще и борьба за крупную сумму денег! – не унималась ведущая.
– Моя репутация значит для меня гораздо больше, чем любая сумма денег, – заявил сенатор, на чем интервью и закончилось. Том выключил телевизор.
Он ушел уже далеко за полночь, попросив на прощание:
– Береги себя, Джуди!
«Именно этим я и занимаюсь последние тридцать лет», – подумала она.
Джуди вспомнила, какой несчастной чувствовала она себя в Швейцарии, когда все дни проводила в лингафонном кабинете, а вечера – в кафе, где работала официанткой. Она так и не научилась кататься на лыжах, не ходила на танцы, и у нее никогда не было таких дивных нарядов, как у Максины и Кейт. Она все еще помнила то ощущение горечи, какое возникло у нее, когда юная Пэйган, не задумываясь ни на секунду, вернула Абдулле бриллиантовое ожерелье – его хватило бы, чтобы оплатить целый год пребывания Джуди в Европе. Джуди никогда не позволяла себе вспоминать, что такое быть по-настоящему бедной, потому что одна лишь мысль о том, что такое не иметь запасной пары туфель и только одно незаштопанное платье, повергала ее в панику. Вспоминая безнадежно-покорное выражение лица матери и чудовищную атмосферу в их доме в те годы, когда отец сидел без работы, она ощущала одно: отчаянное желание преуспеть – любой ценой.
«Том попросил беречь себя», – подумала она, с тоской глядя в зеркало, со всей беспощадностью отражавшее результат напряжения последних месяцев.
Всю ночь Джуди работала над своим заявлением и едва успела все закончить к шести утра. Она слышала, как горничная повернула ключ в замке, и, засыпая, успела крикнуть:
– Забудьте о завтраке, Франсетта, и разбудите меня в восемь часов. Я опять лечу в Филадельфию! – И провалилась в сон.
– В котором часу ты будешь дома, Куртис? – спросила Дебра Халифакс мужа.
Он потянулся к серебряному подносу и положил себе вторую порцию яичницы.
– Как обычно, – ответил Куртис и подумал о том, как можно быть столь настороженным и подозрительным уже в начале дня. – А чем ты планируешь заняться сегодня, Дебра?
– Я ничего не планирую. – Это короткое заявление она умудрилась произнести как приговор обвинения.
«В конце концов, – подумал он, – она хотя бы опять стала есть, хотя в весе все еще не набирает. Доктор Джозеф полагает, что ее бесплодие связано с истощением».
– Не забудь, что говорит доктор Джозеф. Если ты хочешь полностью выздороветь, то надо начать жить полной жизнью, четко планируя свой день. Почему бы тебе не отправиться с Джейн за покупками?
– Никто еще не излечивался от нервного расстройства, шатаясь по магазинам. Всеми этими походами за покупками я уже сыта по горло. И в этом вся суть!
– Но, Дебра, доктор Джозеф ведь объяснил, что дело не только в нервном расстройстве…
– Нет, дело именно в этом!
«Она чуть ли не гордится этим, – устало подумал Куртис. – Нервное расстройство – это ведь единственное ее собственное завоевание за всю жизнь».
– Доктор Джозеф говорил также, что больше всего я нуждаюсь в любви и поддержке собственного мужа.
– Но я люблю тебя, Дебра, и стараюсь всячески тебя поддерживать, – произнес Куртис.
– Тогда почему ты не проводишь со мной больше времени? – закричала она. – Если ты не в банке, то в Филадельфийском клубе, где играешь в гольф и удишь рыбу со своими дружками!
– Но ведь сейчас это уже не так. Я очень много времени провожу с тобой.
– Да, но не один! – ее голос стал язвительным. – Мы сами устраиваем вечера или отправляемся куда-то в гости, но повсюду встречаем одних и тех же людей.
– Но это же наши друзья, – попытался слабо запротестовать Куртис.
– И ты полагаешь, что у нас есть друзья? Я так не считаю. У нас есть твои деловые партнеры, твои политические партнеры, но есть ли у нас настоящие друзья? Я не располагаю ни одной свободной минутой, но веду совершенно пустую жизнь.
Халифакса обезоруживал ее прокурорский тон, он никогда не знал в таких случаях, как ответить, что предложить.
– Послушай, мне, к сожалению, надо идти. Почему бы тебе не отвести сегодня Джейн в музей?