Страница:
– Ты же знаешь, что музеи ввергают меня в депрессию. Музеи не решат моих проблем. А я знаю, в чем мои проблемы, – голос ее дрожал. – У тебя еще кто-то есть. Ты ведь влюблен, не правда ли, Куртис? В ту женщину, которую я видела у тебя в конторе. Ты с ней вчера ужинал, я видела эту запись в твоем ежедневнике. Она часто приходит тебя навестить. У тебя роман со знаменитой Джуди Джордан, так ведь?
– Да нет же! Мы видимся только по делу! – Куртис чувствовал себя уже бесконечно усталым, но допрос с пристрастием продолжался. Дебра начала устраивать страшные сцены по поводу его воображаемой неверности почти с первого дня их женитьбы. Доктор Джозеф объяснил, что эта ревность – классический результат паранойи. И Куртису ничего не оставалось делать, как безропотно выслушивать поток угроз и проклятий. В конце концов, у него была причина и в самом деле ощущать себя виноватым. Хотя – и он был в том абсолютно уверен – Дебра ничего о ней на знала.
Постепенно Куртис стал замечать, что его жена редко строит свои обвинения на доводах рассудка, а вскоре понял и еще одну печальную вещь: с психикой у госпожи Халифакс было не все в порядке. Доктор Джозеф пользовался определением «пограничный психоз». Об этом знали в обоих семейных кланах – и Халифаксы, и родственники Дебры. Но в семье это никогда не обсуждалось. Дебра несколько нервна, и все.
– Но если Джуди Джордан была у тебя по делу, то почему она плакала?
– Я не припомню, чтобы она плакала.
– Но это именно так! Я же видела ее глаза.
– У меня просто нет времени, чтобы сейчас все это припоминать, но клянусь тебе, между нами ничего нет! – Куртис поднялся из-за стола, чмокнул жену в лоб и ушел.
Как только за ним закрылась дверь, Дебра отправилась в свою розовую спальню, где наклонилась над тазом, заложив два пальца в рот, и ее вырвало содержимым завтрака. Чтобы уничтожить неприятный запах, она опрыскала вокруг рта одеколоном, но все равно было гадко. Этот отвратительный запах – наказание ей за то, что за завтраком она съела два лишних кусочка хлеба. Ничего удивительного в том, что муж ее больше не любит, размышляла Дебра, она толстая, прожорливая, потерявшая контроль над собой самка.
Каждый раз, глядя в зеркало, Дебра действительно видела перед собой толстую бесформенную женщину, а не ссохшуюся, напоминающую скелет фигурку, которой на самом деле являлась. Она отправилась в тренажерный зал, несколько раз устроила гонку по горным ущельям – и все это, чтобы уничтожить жировую прослойку, вне всякого сомнения, уже образовавшуюся от двух кусочков хлеба.
Потом она бесцельно бродила по опустевшему дому. Большую часть времени она проводила в рассеянном состоянии духа, когда не понимала толком, ни который сейчас час, ни где она, ни что с ней происходит. Она взяла вышивание, уже несколько месяцев валяющееся незаконченным на столике, сделала несколько стежков и положила обратно. Полила цветы, которые ее садовник поливал и так и которые часто погибали от перелива.
Уже в четвертый раз за утро она подняла трубку, чтобы позвонить Джейн, но сосредоточиться на разговоре было немыслимо трудно, и она вновь опускала трубку. К тому же Джейн любила проводить с ней время только потому, что сама была бедна, а возможно, она просто положила глаз на Куртиса. С точки зрения Джейн, это не так уж глупо. Но она была католичка, у нее был муж и двое детей. Единственная идея, отзвук которой, подобно шуму дальней реки, никогда не умолкал в голове Дебры, – это та, что Куртис изменял ей с кем-то. К полудню, когда горничная внесла в комнату поднос с ленчем, образ коварной соблазнительницы уже окончательно сложился в голове Дебры. И она ненавидела эту безымянную женщину всеми фибрами своей души.
В саду было слишком жарко. Дебра прошла в библиотеку и уселась на место мужа за зеленым столом. Она вообразила, как Куртис воркует отсюда по телефону со своей любовницей, когда Дебра, ни о чем не ведая, спит у себя наверху. Она уже будто слышала горячие слова любви, шепотом произносимые Халифаксом, видела, как светится от нежности и вожделения его лицо. Таким она помнила его в течение нескольких недель после их женитьбы. К полудню картины неверности мужа были для Дебры уже куда более реальны, чем сама окружающая ее реальность.
Один за одним она выдвигала ящики стола и рылась в бумагах. Здесь должны быть любовные письма, но где они? Ага, верхний ящик заперт! Дебра высыпала ручки из коробки, нашла серебряный ножичек для разрезания бумаг и поддела замок. В ящике лежало несколько черно-белых снимков маленькой девочки, пачка газетных вырезок и локон черных волос, перевязанных ленточкой. Клешнеобразная рука Дебры вытащила несколько вырезок. «Лили собирается сняться в роли Мистингетт», – прочитала она. Итак, Куртис обманывает ее с актрисой. Дебра тряслась от негодования. Да, ты молода, красива и знаменита, Лили, но посмотрим, сможешь ли ты противостоять тому, что можно купить за деньги.
«Спеар» выделялась черным пятном среди других – белых, зеленых, оранжевых – автомобилей – участников соревнования в Брандз Хэтч. По лицу Грегга текли струи пота: обычно во время дальних заездов гонщики теряли до пяти фунтов. Белый БМВ, шедший впереди Грегга, слишком резко пошел на поворот, потерял управление и, врезавшись в барьер, загорелся.
Силой воли погасив в сознании видение себя самого в кабине машины, объятой пламенем, он в пятый раз проехал мимо трибун. Он слышал жалобный вой мотора, когда чуть сбавил обороты, заходя на крутой вираж. Выходя из виража, он увидел на небольшом расстоянии от себя «мазду» Динетти.
«С ним что-то не в порядке, на следующем прогоне я его обойду», – подумал Грегг.
К концу первого часа тысячекилометровой гонки Грегг шел седьмым, но расстояние между ним и лидерами было невелико и на этой стадии не играло никакой роли. Любая несчастная случайность могла в секунду устранить лидеров с дистанции.
Он прошел Стирлингов поворот, прибавил газу на Клеарвайз и уже сосредоточился целиком на Кларкском изгибе – он требовал особой концентрации от водителя такой машины, как «спеар». Грегг протер слезящиеся от пота глаза и увидел, как шедший на три машины впереди бело-зеленый «ягуар» потерял заднее колесо, ударился о барьер, а потом в фонтане искр отлетел обратно на трек.
Идущий следом «порше» резко рванул вперед. Водитель «ним рода» не рассчитал траекторию все еще скользящего по трассе «ягуара» и врезался в него. Послышался страшный скрежет металла, сила удара была так сильна, что обе машины буквально вылетели с трека за секунду до неминуемого столкновения со «спеар».
На лбу Грегга выступила испарина, ноги его тряслись, и он с трудом заставил себя сосредоточиться на дистанции, а не на том, что творилось позади него, – картине огненного смерча, частью которого чуть было не стал он сам. Неожиданно он почувствовал резкую боль в левом колене, и нога подпрыгнула на сцеплении. Слава Богу, он вот-вот должен передать управление сменщику.
Четырьмя часами позже Грегг уже шел за лидирующим «порше». Эта позиция сохранялась уже на протяжении двадцати семи кругов, и Греггу никак не удавалось ее улучшить. Но вот расстояние между ним и лидером стало сокращаться. Грегг был по-прежнему зажат между двумя «порше», но теперь шел уже ближе к лидеру. Грегг решил обойти несколько из идущих перед ним плотной группой машин на ближайшем препятствии. У Голливудского холма он резко рванул вперед, «спеар» со свистом пронеслась мимо «порше», и в таком положении они пошли на поворот. При выходе на прямую Грегг выбрал такую траекторию движения, которая не оставляла «порше» свободы для маневра. Потом он поравнялся с трибунами, откуда шел оглушительный рев болельщиков. Оставалось еще шестнадцать кругов.
Его лодыжка болела, но боль казалась вполне терпимой. В общем, ерунда. Под шлемом он не слышал голоса комментатора, радостно вещавшего: «…Осталось всего три круга. Грегг Иглтон все увеличивает разрыв между „спеар“ и следом идущим „порше“…»
Когда в стопятидесятый раз за этот день Грегг пошел на поворот Дингл Делл, он уже с трудом удерживал внимание на дистанции. Боль в левой ноге ощущалась все сильнее. Неожиданно перед глазами сгустился туман, и он подумал: «Господи, не дай мне потерять сознание до окончания гонок!»
Выхлопные трубы автомобиля выбросили языки пламени, когда «спеар» в очередной раз пролетела мимо трибун. Неожиданно Грегг почувствовал, что каждое его движение сопровождается приступом мучительной боли. Вмонтированная в шлем рация донесла до него голос:
– Держись, Грегг! Ты лидируешь.
– Сколько у меня в запасе? – его нутро выворачивало от боли.
– Четырнадцать секунд!
Никакого шанса остановиться и поменяться местами с напарником. Придется пройти эту гонку до конца. Нога болела так, что он уже не мог ею пошевелить.
– «Порше» нагоняет тебя, – услышал он встревоженный голос.
«Спеар» неслась вперед.
Когда машина пошла на Хотборнский поворот, он с трудом смог нажать левой ногой на педаль сцепления. Его тошнило. На секунду он утратил внимание.
Проходя мимо «нимрода» Астона Мартина, его машина прижалась испуганно к другой и потеряла направление.
«Порше» проскочил через Дингл Делл.
Сквозь нарастающую боль Грегг слышал приветственный шум трибун, видел, как взметнулся флаг команды «спеар», – предстояло осилить еще один круг.
Новая вспышка боли, и вновь Грегг почти потерял сознание.
– БМВ уже у тебя на хвосте, – хладнокровно сообщил голос по рации. – Как твоя нога? Дотянешь?
– Да. – Грегг напрягся от усилия сдержать боль. В последний раз, уже ничего не видя перед собой, он повел машину по кругу. Боль поглощала все его силы. Он почти не обратил внимания на то, что БМВ его обошел.
– Да, со «спеар», очевидно, что-то произошло, – разносился по трибунам голос комментатора, – какое разочарование для команды Иглтона. Итак, первым идет Вернер Хетцен, «порше», вторым – Стефенсон в БМВ, Иглтон оспаривает третье место с Динетти… но что-то случилось!
Со своего места на трибуне Лили видела, как машина Грегга неожиданно снизила скорость и беспомощно завихляла по треку. Водителям, пересекавшим финишную прямую, приходилось маневрировать, чтобы избежать столкновения с автомобилем Грегга. Но одному этого не удалось.
Лили в ужасе вскрикнула, увидев, как бело-оранжевая «ланча» столкнулась со «спеар», после чего обе машины сошли с трассы и автомобиль Грегга врезался в барьер.
Не обращая внимания на крики Джека, Лили вскочила и помчалась вниз – к тому месту, где от «спеар» уже начинали валить клубы дыма.
– Назад, назад, идиотка! Может рвануть в любую секунду! – Дежурный врач буквально силой остановил Лили и едва не перекинул ее через барьер.
Другой врач, открыв дверцу «спеар», выволакивал оттуда безжизненное тело Грегга. Через несколько минут медицинский вертолет с Греггом на борту уже улетал от места гонок в направлении госпиталя Святой Марии.
– Иглтон серьезно пострадал, – разносился над стадионом голос комментатора.
– Причина всему – трещина в этих костях, – говорил врач, показывая Греггу рентгеновский снимок. – Поскольку прошлый несчастный случай произошел с вами всего несколько недель назад и диагноз не был тогда правильно поставлен, я боюсь, что смещения произошли и в других суставах.
– Как скоро я смогу участвовать в гонках? – Лицо Грегга было до предела напряжено.
– Трудно сказать. Мы, конечно, будем давать вам обезболивающие лекарства и проведем серию инъекций, но тут нужно время.
– Да, но сколько времени? У меня гонки во Франции через три недели.
– Лучший совет, который я могу вам дать, – это забыть о гонках, по крайней мере на ближайшие два месяца. – Врач спрятал рентгеновский снимок в пакет. – Соблюдайте постельный режим в течение шести недель как минимум и не допускайте никаких физических нагрузок, пока не поправитесь на все сто процентов. С такого рода травмами нельзя идти наперекор природе.
Когда врач ушел, Грегг начал разбирать корреспонденцию, потом пришел Джек с докладом о состоянии «спеар».
– С ней все в порядке, Грегг. Система подачи топлива вычищена до блеска… А как ты?
Лили терпеливо ждала, когда иссякнет поток посетителей. Когда же она наконец нагнулась, чтобы поцеловать Грегга, в комнату заглянула молоденькая блондинка-сестра и не терпящим пререканий тоном заявила:
– На сегодня все. Это приказ врача. Мистер Иглтон нуждается в отдыхе.
Когда все двинулись к двери, Лили печально произнесла:
– Мы почти и не поговорили, Грегг.
– Прости, дорогая, но я пытаюсь управлять делами даже с больничной койки. Мне необходимо видеть и Джека, и секретаря, и спонсоров, и отца, и, конечно же, тебя, но посетителей пускают только на час в день. Я знаю, мы с тобой слишком редко видимся, но я не хочу, чтобы ты превратно это истолковала. Ты же знаешь мою команду и знаешь, что у меня есть обязательства перед ними. – Лили опустила глаза и вздохнула, а Грегг продолжал: – Я же не принадлежу себе целиком. Каждый в «Игл моторз» зависит от меня, и я завишу от всех. Каждый месяц я заполняю весьма внушительные платежные ведомости, чтобы они могли кормить свои семьи. Но люди в «Игл моторз» работают на меня, моего отца и на идею возврата Великобритании ее былого первенства в мире автоспорта. И ради этого они трудятся двадцать четыре часа в сутки и все свои праздники. Я не могу подвести их, Лили. – Он притянул ее к себе. – Я не могу делать то, что хочу, пойти, куда заблагорассудится, не могу не сделать всего, что в моих силах, для нашей машины. Иначе я был бы несправедлив и безответствен. Ты должна понять, что дело стоит на первом месте в моей жизни и я не могу позволить ничему и никому отвлечь меня от него. Даже тебе, дорогая.
Лили молча наклонилась и поцеловала его:
– Я могу ждать.
Дебра Халифакс, откинувшись на белой вышитой подушке, бесцельно перелистывала газету, пока не наткнулась на колонку Лиз Смит. Одна строка так привлекла ее внимание, что она даже перечитала ее вслух: «Лили собирается дать благотворительный концерт…» Дебра встрепенулась, в глазах ее вдруг заиграла жизнь.
– Это то, чего я ждала, – тихо произнесла она.
11
– Да нет же! Мы видимся только по делу! – Куртис чувствовал себя уже бесконечно усталым, но допрос с пристрастием продолжался. Дебра начала устраивать страшные сцены по поводу его воображаемой неверности почти с первого дня их женитьбы. Доктор Джозеф объяснил, что эта ревность – классический результат паранойи. И Куртису ничего не оставалось делать, как безропотно выслушивать поток угроз и проклятий. В конце концов, у него была причина и в самом деле ощущать себя виноватым. Хотя – и он был в том абсолютно уверен – Дебра ничего о ней на знала.
Постепенно Куртис стал замечать, что его жена редко строит свои обвинения на доводах рассудка, а вскоре понял и еще одну печальную вещь: с психикой у госпожи Халифакс было не все в порядке. Доктор Джозеф пользовался определением «пограничный психоз». Об этом знали в обоих семейных кланах – и Халифаксы, и родственники Дебры. Но в семье это никогда не обсуждалось. Дебра несколько нервна, и все.
– Но если Джуди Джордан была у тебя по делу, то почему она плакала?
– Я не припомню, чтобы она плакала.
– Но это именно так! Я же видела ее глаза.
– У меня просто нет времени, чтобы сейчас все это припоминать, но клянусь тебе, между нами ничего нет! – Куртис поднялся из-за стола, чмокнул жену в лоб и ушел.
Как только за ним закрылась дверь, Дебра отправилась в свою розовую спальню, где наклонилась над тазом, заложив два пальца в рот, и ее вырвало содержимым завтрака. Чтобы уничтожить неприятный запах, она опрыскала вокруг рта одеколоном, но все равно было гадко. Этот отвратительный запах – наказание ей за то, что за завтраком она съела два лишних кусочка хлеба. Ничего удивительного в том, что муж ее больше не любит, размышляла Дебра, она толстая, прожорливая, потерявшая контроль над собой самка.
Каждый раз, глядя в зеркало, Дебра действительно видела перед собой толстую бесформенную женщину, а не ссохшуюся, напоминающую скелет фигурку, которой на самом деле являлась. Она отправилась в тренажерный зал, несколько раз устроила гонку по горным ущельям – и все это, чтобы уничтожить жировую прослойку, вне всякого сомнения, уже образовавшуюся от двух кусочков хлеба.
Потом она бесцельно бродила по опустевшему дому. Большую часть времени она проводила в рассеянном состоянии духа, когда не понимала толком, ни который сейчас час, ни где она, ни что с ней происходит. Она взяла вышивание, уже несколько месяцев валяющееся незаконченным на столике, сделала несколько стежков и положила обратно. Полила цветы, которые ее садовник поливал и так и которые часто погибали от перелива.
Уже в четвертый раз за утро она подняла трубку, чтобы позвонить Джейн, но сосредоточиться на разговоре было немыслимо трудно, и она вновь опускала трубку. К тому же Джейн любила проводить с ней время только потому, что сама была бедна, а возможно, она просто положила глаз на Куртиса. С точки зрения Джейн, это не так уж глупо. Но она была католичка, у нее был муж и двое детей. Единственная идея, отзвук которой, подобно шуму дальней реки, никогда не умолкал в голове Дебры, – это та, что Куртис изменял ей с кем-то. К полудню, когда горничная внесла в комнату поднос с ленчем, образ коварной соблазнительницы уже окончательно сложился в голове Дебры. И она ненавидела эту безымянную женщину всеми фибрами своей души.
В саду было слишком жарко. Дебра прошла в библиотеку и уселась на место мужа за зеленым столом. Она вообразила, как Куртис воркует отсюда по телефону со своей любовницей, когда Дебра, ни о чем не ведая, спит у себя наверху. Она уже будто слышала горячие слова любви, шепотом произносимые Халифаксом, видела, как светится от нежности и вожделения его лицо. Таким она помнила его в течение нескольких недель после их женитьбы. К полудню картины неверности мужа были для Дебры уже куда более реальны, чем сама окружающая ее реальность.
Один за одним она выдвигала ящики стола и рылась в бумагах. Здесь должны быть любовные письма, но где они? Ага, верхний ящик заперт! Дебра высыпала ручки из коробки, нашла серебряный ножичек для разрезания бумаг и поддела замок. В ящике лежало несколько черно-белых снимков маленькой девочки, пачка газетных вырезок и локон черных волос, перевязанных ленточкой. Клешнеобразная рука Дебры вытащила несколько вырезок. «Лили собирается сняться в роли Мистингетт», – прочитала она. Итак, Куртис обманывает ее с актрисой. Дебра тряслась от негодования. Да, ты молода, красива и знаменита, Лили, но посмотрим, сможешь ли ты противостоять тому, что можно купить за деньги.
«Спеар» выделялась черным пятном среди других – белых, зеленых, оранжевых – автомобилей – участников соревнования в Брандз Хэтч. По лицу Грегга текли струи пота: обычно во время дальних заездов гонщики теряли до пяти фунтов. Белый БМВ, шедший впереди Грегга, слишком резко пошел на поворот, потерял управление и, врезавшись в барьер, загорелся.
Силой воли погасив в сознании видение себя самого в кабине машины, объятой пламенем, он в пятый раз проехал мимо трибун. Он слышал жалобный вой мотора, когда чуть сбавил обороты, заходя на крутой вираж. Выходя из виража, он увидел на небольшом расстоянии от себя «мазду» Динетти.
«С ним что-то не в порядке, на следующем прогоне я его обойду», – подумал Грегг.
К концу первого часа тысячекилометровой гонки Грегг шел седьмым, но расстояние между ним и лидерами было невелико и на этой стадии не играло никакой роли. Любая несчастная случайность могла в секунду устранить лидеров с дистанции.
Он прошел Стирлингов поворот, прибавил газу на Клеарвайз и уже сосредоточился целиком на Кларкском изгибе – он требовал особой концентрации от водителя такой машины, как «спеар». Грегг протер слезящиеся от пота глаза и увидел, как шедший на три машины впереди бело-зеленый «ягуар» потерял заднее колесо, ударился о барьер, а потом в фонтане искр отлетел обратно на трек.
Идущий следом «порше» резко рванул вперед. Водитель «ним рода» не рассчитал траекторию все еще скользящего по трассе «ягуара» и врезался в него. Послышался страшный скрежет металла, сила удара была так сильна, что обе машины буквально вылетели с трека за секунду до неминуемого столкновения со «спеар».
На лбу Грегга выступила испарина, ноги его тряслись, и он с трудом заставил себя сосредоточиться на дистанции, а не на том, что творилось позади него, – картине огненного смерча, частью которого чуть было не стал он сам. Неожиданно он почувствовал резкую боль в левом колене, и нога подпрыгнула на сцеплении. Слава Богу, он вот-вот должен передать управление сменщику.
Четырьмя часами позже Грегг уже шел за лидирующим «порше». Эта позиция сохранялась уже на протяжении двадцати семи кругов, и Греггу никак не удавалось ее улучшить. Но вот расстояние между ним и лидером стало сокращаться. Грегг был по-прежнему зажат между двумя «порше», но теперь шел уже ближе к лидеру. Грегг решил обойти несколько из идущих перед ним плотной группой машин на ближайшем препятствии. У Голливудского холма он резко рванул вперед, «спеар» со свистом пронеслась мимо «порше», и в таком положении они пошли на поворот. При выходе на прямую Грегг выбрал такую траекторию движения, которая не оставляла «порше» свободы для маневра. Потом он поравнялся с трибунами, откуда шел оглушительный рев болельщиков. Оставалось еще шестнадцать кругов.
Его лодыжка болела, но боль казалась вполне терпимой. В общем, ерунда. Под шлемом он не слышал голоса комментатора, радостно вещавшего: «…Осталось всего три круга. Грегг Иглтон все увеличивает разрыв между „спеар“ и следом идущим „порше“…»
Когда в стопятидесятый раз за этот день Грегг пошел на поворот Дингл Делл, он уже с трудом удерживал внимание на дистанции. Боль в левой ноге ощущалась все сильнее. Неожиданно перед глазами сгустился туман, и он подумал: «Господи, не дай мне потерять сознание до окончания гонок!»
Выхлопные трубы автомобиля выбросили языки пламени, когда «спеар» в очередной раз пролетела мимо трибун. Неожиданно Грегг почувствовал, что каждое его движение сопровождается приступом мучительной боли. Вмонтированная в шлем рация донесла до него голос:
– Держись, Грегг! Ты лидируешь.
– Сколько у меня в запасе? – его нутро выворачивало от боли.
– Четырнадцать секунд!
Никакого шанса остановиться и поменяться местами с напарником. Придется пройти эту гонку до конца. Нога болела так, что он уже не мог ею пошевелить.
– «Порше» нагоняет тебя, – услышал он встревоженный голос.
«Спеар» неслась вперед.
Когда машина пошла на Хотборнский поворот, он с трудом смог нажать левой ногой на педаль сцепления. Его тошнило. На секунду он утратил внимание.
Проходя мимо «нимрода» Астона Мартина, его машина прижалась испуганно к другой и потеряла направление.
«Порше» проскочил через Дингл Делл.
Сквозь нарастающую боль Грегг слышал приветственный шум трибун, видел, как взметнулся флаг команды «спеар», – предстояло осилить еще один круг.
Новая вспышка боли, и вновь Грегг почти потерял сознание.
– БМВ уже у тебя на хвосте, – хладнокровно сообщил голос по рации. – Как твоя нога? Дотянешь?
– Да. – Грегг напрягся от усилия сдержать боль. В последний раз, уже ничего не видя перед собой, он повел машину по кругу. Боль поглощала все его силы. Он почти не обратил внимания на то, что БМВ его обошел.
– Да, со «спеар», очевидно, что-то произошло, – разносился по трибунам голос комментатора, – какое разочарование для команды Иглтона. Итак, первым идет Вернер Хетцен, «порше», вторым – Стефенсон в БМВ, Иглтон оспаривает третье место с Динетти… но что-то случилось!
Со своего места на трибуне Лили видела, как машина Грегга неожиданно снизила скорость и беспомощно завихляла по треку. Водителям, пересекавшим финишную прямую, приходилось маневрировать, чтобы избежать столкновения с автомобилем Грегга. Но одному этого не удалось.
Лили в ужасе вскрикнула, увидев, как бело-оранжевая «ланча» столкнулась со «спеар», после чего обе машины сошли с трассы и автомобиль Грегга врезался в барьер.
Не обращая внимания на крики Джека, Лили вскочила и помчалась вниз – к тому месту, где от «спеар» уже начинали валить клубы дыма.
– Назад, назад, идиотка! Может рвануть в любую секунду! – Дежурный врач буквально силой остановил Лили и едва не перекинул ее через барьер.
Другой врач, открыв дверцу «спеар», выволакивал оттуда безжизненное тело Грегга. Через несколько минут медицинский вертолет с Греггом на борту уже улетал от места гонок в направлении госпиталя Святой Марии.
– Иглтон серьезно пострадал, – разносился над стадионом голос комментатора.
– Причина всему – трещина в этих костях, – говорил врач, показывая Греггу рентгеновский снимок. – Поскольку прошлый несчастный случай произошел с вами всего несколько недель назад и диагноз не был тогда правильно поставлен, я боюсь, что смещения произошли и в других суставах.
– Как скоро я смогу участвовать в гонках? – Лицо Грегга было до предела напряжено.
– Трудно сказать. Мы, конечно, будем давать вам обезболивающие лекарства и проведем серию инъекций, но тут нужно время.
– Да, но сколько времени? У меня гонки во Франции через три недели.
– Лучший совет, который я могу вам дать, – это забыть о гонках, по крайней мере на ближайшие два месяца. – Врач спрятал рентгеновский снимок в пакет. – Соблюдайте постельный режим в течение шести недель как минимум и не допускайте никаких физических нагрузок, пока не поправитесь на все сто процентов. С такого рода травмами нельзя идти наперекор природе.
Когда врач ушел, Грегг начал разбирать корреспонденцию, потом пришел Джек с докладом о состоянии «спеар».
– С ней все в порядке, Грегг. Система подачи топлива вычищена до блеска… А как ты?
Лили терпеливо ждала, когда иссякнет поток посетителей. Когда же она наконец нагнулась, чтобы поцеловать Грегга, в комнату заглянула молоденькая блондинка-сестра и не терпящим пререканий тоном заявила:
– На сегодня все. Это приказ врача. Мистер Иглтон нуждается в отдыхе.
Когда все двинулись к двери, Лили печально произнесла:
– Мы почти и не поговорили, Грегг.
– Прости, дорогая, но я пытаюсь управлять делами даже с больничной койки. Мне необходимо видеть и Джека, и секретаря, и спонсоров, и отца, и, конечно же, тебя, но посетителей пускают только на час в день. Я знаю, мы с тобой слишком редко видимся, но я не хочу, чтобы ты превратно это истолковала. Ты же знаешь мою команду и знаешь, что у меня есть обязательства перед ними. – Лили опустила глаза и вздохнула, а Грегг продолжал: – Я же не принадлежу себе целиком. Каждый в «Игл моторз» зависит от меня, и я завишу от всех. Каждый месяц я заполняю весьма внушительные платежные ведомости, чтобы они могли кормить свои семьи. Но люди в «Игл моторз» работают на меня, моего отца и на идею возврата Великобритании ее былого первенства в мире автоспорта. И ради этого они трудятся двадцать четыре часа в сутки и все свои праздники. Я не могу подвести их, Лили. – Он притянул ее к себе. – Я не могу делать то, что хочу, пойти, куда заблагорассудится, не могу не сделать всего, что в моих силах, для нашей машины. Иначе я был бы несправедлив и безответствен. Ты должна понять, что дело стоит на первом месте в моей жизни и я не могу позволить ничему и никому отвлечь меня от него. Даже тебе, дорогая.
Лили молча наклонилась и поцеловала его:
– Я могу ждать.
Дебра Халифакс, откинувшись на белой вышитой подушке, бесцельно перелистывала газету, пока не наткнулась на колонку Лиз Смит. Одна строка так привлекла ее внимание, что она даже перечитала ее вслух: «Лили собирается дать благотворительный концерт…» Дебра встрепенулась, в глазах ее вдруг заиграла жизнь.
– Это то, чего я ждала, – тихо произнесла она.
11
НАЧАЛО ИЮЛЯ 1979 ГОДА
Обои цвета розовой гортензии удачно гармонировали с тяжелыми ситцевыми занавесками, стянутыми золотыми шнурами. Портрет лорда Байрона в кленовой раме висел над столом Пэйган. На красного дерева бюро со множеством ящичков стояли фотографии в серебряных рамочках, стаканчики для карандашей и старинный календарь, лежали связки писем. Это был великолепный письменный стол, за которым невозможно работать.
– Еще какие-нибудь вопросы? – Пэйган обвела взглядом кабинет и собравшихся в нем одиннадцать членов комитета по организации благотворительного гала-концерта в пользу Англо-американского института по проблемам исследования раковых заболеваний. Они уже обсудили проблему стоимости репетиционного процесса и тех дополнительных расходов, которых потребует работа в субботу, одобрили дизайн программки и распределение мест в королевской ложе. Пэйган радостно объявила, что все места в театре распроданы, и теперь ее карандаш приближался уже к последнему пункту в повестке дня.
– И вот еще что, – секретарь передала ей бумагу из отеля «Гросвенор-хауз». – Некто предлагает устроить для нас прием.
– Как предусмотрительно. И кто же это?
– Еще один анонимный жертвователь, леди Свонн. Пэйган быстро пробежала письмо. Прием с шампанским для двух тысяч гостей. Отличные новости.
– Кто-то очень расположен к нашему фонду.
– Или к Кристоферу, – заметила Пэйган, и лицо ее мгновенно затуманилось.
– А может быть, к Лили? – предположила жена миллионера – владельца сети магазинов. – Может, это кто-нибудь из ее поклонников?
– В любом случае у него должен быть лимон-другой, если он спокойно раскошеливается на шампанское для двух тысяч человек, – предположил седоволосый банкир, закуривая сигарету.
– Мы поместим в билеты еще и вкладыши с этими приглашениями. – Пэйган быстро делала пометки в блокноте.
– Но успеем ли мы напечатать приглашения? – озабоченно спросила шотландская герцогиня.
– Да, – заверила секретарь комиссии. – Я уже выясняла это в типографии.
Пэйган, известная своей тщательностью в ведении финансовых документов, еще раз быстро перелистала содержимое папки.
– Чек есть?
– Деньги переведены прямо на счет отеля.
– В высшей степени предусмотрительно, – задумчиво произнесла Пэйган. Она встала и открыла окно. Пэйган ненавидела табачный дым, а кабинет был прокурен до такой степени, что теперь понадобится по меньшей мере две недели, чтобы его проветрить. Потом прошла в глубь комнаты и встала, опершись на довольно-таки уродливый камин из черного мрамора, на котором стояли голубые китайские тарелочки, рыжеватый кувшин, вазочка для бисквитов и небольшие настольные часы из голубой эмали с украшенным бриллиантами циферблатом, подаренные бабушке Пэйган королевой Александрой.
Пэйган улыбнулась всем собравшимся в комнате.
– Сожалею, что мне пришлось задержать вас. Но мы обсудили действительно важный вопрос. А теперь я прошу меня извинить: мне надо бежать, иначе я опоздаю на свой рейс в Венецию.
Ветер трепал волосы Пэйган, когда скоростная моторная лодка мчала ее по венецианской лагуне. Вдали уже виднелись серые купола собора и колокольни на площади Святого Марка, разрисованные яркими полосами причальные столбы, под разными углами торчащие из воды, и стаи голубей, носящиеся в мглистом небе.
Частный самолет Абдуллы доставил их в аэропорт Марко Поло, и теперь они направлялись в отель «Киприани». Вместе с ними прибыли четыре телохранителя и огромный багаж, большая часть которого принадлежала Абдулле.
Пэйган вглядывалась в соблазнительную картину вырастающего прямо из воды города. Она была возбуждена:
– О, Абди, как это красиво! Город плавает в море, как золотой мираж.
– Только не ожидай слишком много романтики, – предупредил Абдулла. – Множество людей ненавидит Венецию.
– Господи, почему?
– Запах, толпы, клаустрофобия и эти чудовищные в своей вульгарности изделия из стекла.
– В таком случае, – рассмеялась Пэйган, – я не ожидаю встречи с золотой гондолой!
– Золотые гондолы появляются здесь раз в году – во время праздничных гонок гондольеров.
Потрепанный зеленый чемодан из крокодиловой кожи, принадлежавший некогда бабушке Пэйган, лежал на бледно-коралловом ковре, покрывавшем пол номера. Стены были от руки расписаны видами прозрачного зеленого леса – в тон зеленой софе и серебристо-зеленым шторам. Настежь раскрыв стеклянные двери, Пэйган прошла на террасу, окруженную небольшими кипарисами. С террасы открывался вид на бассейн, вокруг которого росли апельсиновые деревья, и дальше – на всю панораму Венеции.
– Тебе нравится? – раздался за ее спиной голос Абдуллы.
Пэйган была смущена – она чувствовала себя неуютно, поскольку не могла понять, собирается ли Абдулла жить в одном с ней номере.
Абдулла печально усмехнулся:
– Я буду в соседнем номере… если я тебе понадоблюсь. К сожалению, здесь нет бильярдной. Пространство в Венеции на вес золота.
На следующее утро Пэйган ждала возле двух черно-белых мачт, торчащих у входа в отель.
– Посмотри! – воскликнула она, схватив Абдуллу за руку. – Ты был не прав!
К ним медленно, рассекая зеленую воду канала, приближалась золотая гондола.
– Она твоя, – произнес Абдулла. – Надеюсь, ты не сочтешь ее слишком помпезной.
Сидя на пурпурного цвета бархатных подушках под золотым, изогнутым дугой навесом, Пэйган разглядывала золотую спину Нептуна, простершего трезубец над носом лодки. К ее неимоверному огорчению, прославленное судно было снабжено мотором, гораздо больше подошедшим бы к рыбацкой лодке, чем к этому церемониальному сооружению.
Гондола скользила вниз по Большому каналу мимо лодок, перевозящих уголь, рекламы кока-колы, японских туристов, розово-охристых барочных дворцов с отметинами уровня воды и обильно свисающей в углах паутиной.
– Только не проси его спеть «Санта Лючия», – прошептал Абдулла, – это неаполитанская песня, и он умрет от злости.
– А мне здесь все нравится, даже запах, – счастливо рассмеялась Пэйган.
– Отлично! Но запах все же отвратительный, а вода гнилая.
Потом они бродили по городу пешком, но, как только сошли с больших, заполненных людьми улиц в маленькие кривые переулочки, Пэйган в изумлении остановилась.
– Они все такие одинаковые. Я уже не понимаю, где мы находимся.
Один из телохранителей сделал шаг вперед и прошептал несколько слов на ухо Его Величеству. Они пошли вслед за ним, пока не оказались опять на людной площади возле поджидающей их золотой гондолы.
– Хотя Венеция довольно маленький город, – заметил Абдулла, – здесь легко заблудиться. Это давно известная головоломка. Все дома и мосты выглядят по-разному в зависимости от прилива. Улочки страшно переплетены, поэтому трудно определить нужное направление.
Потом Абдулла настоял, чтобы Пэйган сделала покупки в магазинах, прилегающих к площади Святого Марка. Она померила пару туфелек из серебристой змеиной кожи, а потом выбрала вполне традиционную пару красного цвета.
– Они очень элегантны, – сказал Абдулла. – Закажи все цвета, какие только у них есть. – Он помахал рукой восхищенной молодой продавщице и отправился к выходу, а Пэйган в изумлении прошептала:
– Да, но что я буду делать с двадцатью семью парами бальных туфель?
Когда они пили за ленчем «Беллини» (изобретенная в Венеции смесь из шампанского и персикового сока), телохранители наблюдали за прибытием новой партии покупок: здесь были и двадцать метров ручного кружева – Пэйган собиралась приберечь их для подвенечного платья Софии, и такое количество дамских нарядов, какого у Пэйган не было за всю ее жизнь. В том числе три старинных платья Фортуны – коралловое, коричневое и темно-зеленое – и оперный костюм из канареечного цвета шелка.
Вторую половину дня они провели в постели. Это были незабываемые часы.
– Ваше Величество, вот зал главного собрания – колыбель западной демократии, где генеральный консул Венеции принимал представителей правительственных комитетов. – Пэйган и Абдулла внимательно следили за рукой гида, указывающей на расписанный потолок, по которому живописно плясали блики света. – Обратите внимание на фриз, где изображены двадцать шесть дожей, сцены рая кисти Тинторетто, а вот «Триумф Венеции» Веронезе.
– Колыбель демократии, – прошептал в изумлении Абдулла, – и как только можно говорить такое, когда в эпоху Возрождения Венеция была насквозь коррумпированным государством, наводненным шпионами и убийцами, с подземельями, кинжалами, ядом! – Они с Пэйган уже порядком устали, путешествуя несколько часов подряд по богато разукрашенному дворцу в сопровождении телохранителей Абдуллы. Шея Пэйган болела, потому что, следуя указаниям гида, все время приходилось разглядывать потолок, а ноги замерзли от холодного мрамора.
– Но в конце концов, только в Венеции правителей избирали, – возразила она.
– Да, но избирали из аристократической элиты. А это не то что свободные выборы в свободном государстве, – привел встречный аргумент Абдулла.
Пэйган шокировал его менторский тон.
– И все равно даже пять веков назад Венеция была более демократичным государством, чем Сидон сегодня, – горячо заговорила она.
– Пэйган, не будь наивна. Демократия может восторжествовать только в государстве, где существуют поголовная грамотность, высокий уровень жизни и некоррумпированная экономика. В моей же стране народ проголосует за любого, кто пообещает ему пару гусей и браслет для жены.
– Но почему же ты не пытаешься ничего изменить?
– Ты прекрасно знаешь, что я пытаюсь, – голос Абдуллы был холоден.
– А я думала, ты счастлив в своей роли деспота-благотворителя.
– Демократия еще не гарантирует здоровье государству. А хорошее правительство – да.
– Но в демократических государствах власть не сосредоточивается в руках нескольких племенных кланов, как в Сидоне.
– Это глупое замечание.
– Только не будь так отвратительно самоуверен, – вспыхнула Пэйган, резко повернувшись на каблуках. Она прошла в другую огромную комнату, а услышав за собой чьи-то шаги, обернулась: к ней торопился один из телохранителей Абдуллы, а сам король, как ни в чем не бывало, разговаривал с гидом. «Быть августейшим туристом куда хуже, чем школьницей, – в раздражении подумала Пэйган, – никогда невозможно остаться одной». Всего за день ей это уже смертельно надоело. Она ускорила шаг. Ей казалась отвратительной такая опека.
Поскольку в честь их визита Дворец дожей был закрыт для туристов, ничто не мешало Пэйган перемещаться по комнатам с головокружительной скоростью. Наконец она достигла лестницы, ведущей во двор. Но, пройдя через триумфальную арку дворца и попав на людную площадь Святого Марка, она все еще слышала за собой шаги телохранителя.
«Черт возьми, я не позволю его ищейкам ходить за мной по пятам!» – сердито подумала она, смешавшись с толпой немецких туристов.
Увидев ресторан, где они утром пили «Беллини», Пэйган наугад открыла одну из дверей, расположенных с тыла. Это оказалась дверь на кухню. Пэйган пронеслась мимо изумленных официантов и поваров, мимо корзин с фруктами и овощами прямо по направлению к выходу с другой стороны комнаты.
– Еще какие-нибудь вопросы? – Пэйган обвела взглядом кабинет и собравшихся в нем одиннадцать членов комитета по организации благотворительного гала-концерта в пользу Англо-американского института по проблемам исследования раковых заболеваний. Они уже обсудили проблему стоимости репетиционного процесса и тех дополнительных расходов, которых потребует работа в субботу, одобрили дизайн программки и распределение мест в королевской ложе. Пэйган радостно объявила, что все места в театре распроданы, и теперь ее карандаш приближался уже к последнему пункту в повестке дня.
– И вот еще что, – секретарь передала ей бумагу из отеля «Гросвенор-хауз». – Некто предлагает устроить для нас прием.
– Как предусмотрительно. И кто же это?
– Еще один анонимный жертвователь, леди Свонн. Пэйган быстро пробежала письмо. Прием с шампанским для двух тысяч гостей. Отличные новости.
– Кто-то очень расположен к нашему фонду.
– Или к Кристоферу, – заметила Пэйган, и лицо ее мгновенно затуманилось.
– А может быть, к Лили? – предположила жена миллионера – владельца сети магазинов. – Может, это кто-нибудь из ее поклонников?
– В любом случае у него должен быть лимон-другой, если он спокойно раскошеливается на шампанское для двух тысяч человек, – предположил седоволосый банкир, закуривая сигарету.
– Мы поместим в билеты еще и вкладыши с этими приглашениями. – Пэйган быстро делала пометки в блокноте.
– Но успеем ли мы напечатать приглашения? – озабоченно спросила шотландская герцогиня.
– Да, – заверила секретарь комиссии. – Я уже выясняла это в типографии.
Пэйган, известная своей тщательностью в ведении финансовых документов, еще раз быстро перелистала содержимое папки.
– Чек есть?
– Деньги переведены прямо на счет отеля.
– В высшей степени предусмотрительно, – задумчиво произнесла Пэйган. Она встала и открыла окно. Пэйган ненавидела табачный дым, а кабинет был прокурен до такой степени, что теперь понадобится по меньшей мере две недели, чтобы его проветрить. Потом прошла в глубь комнаты и встала, опершись на довольно-таки уродливый камин из черного мрамора, на котором стояли голубые китайские тарелочки, рыжеватый кувшин, вазочка для бисквитов и небольшие настольные часы из голубой эмали с украшенным бриллиантами циферблатом, подаренные бабушке Пэйган королевой Александрой.
Пэйган улыбнулась всем собравшимся в комнате.
– Сожалею, что мне пришлось задержать вас. Но мы обсудили действительно важный вопрос. А теперь я прошу меня извинить: мне надо бежать, иначе я опоздаю на свой рейс в Венецию.
Ветер трепал волосы Пэйган, когда скоростная моторная лодка мчала ее по венецианской лагуне. Вдали уже виднелись серые купола собора и колокольни на площади Святого Марка, разрисованные яркими полосами причальные столбы, под разными углами торчащие из воды, и стаи голубей, носящиеся в мглистом небе.
Частный самолет Абдуллы доставил их в аэропорт Марко Поло, и теперь они направлялись в отель «Киприани». Вместе с ними прибыли четыре телохранителя и огромный багаж, большая часть которого принадлежала Абдулле.
Пэйган вглядывалась в соблазнительную картину вырастающего прямо из воды города. Она была возбуждена:
– О, Абди, как это красиво! Город плавает в море, как золотой мираж.
– Только не ожидай слишком много романтики, – предупредил Абдулла. – Множество людей ненавидит Венецию.
– Господи, почему?
– Запах, толпы, клаустрофобия и эти чудовищные в своей вульгарности изделия из стекла.
– В таком случае, – рассмеялась Пэйган, – я не ожидаю встречи с золотой гондолой!
– Золотые гондолы появляются здесь раз в году – во время праздничных гонок гондольеров.
Потрепанный зеленый чемодан из крокодиловой кожи, принадлежавший некогда бабушке Пэйган, лежал на бледно-коралловом ковре, покрывавшем пол номера. Стены были от руки расписаны видами прозрачного зеленого леса – в тон зеленой софе и серебристо-зеленым шторам. Настежь раскрыв стеклянные двери, Пэйган прошла на террасу, окруженную небольшими кипарисами. С террасы открывался вид на бассейн, вокруг которого росли апельсиновые деревья, и дальше – на всю панораму Венеции.
– Тебе нравится? – раздался за ее спиной голос Абдуллы.
Пэйган была смущена – она чувствовала себя неуютно, поскольку не могла понять, собирается ли Абдулла жить в одном с ней номере.
Абдулла печально усмехнулся:
– Я буду в соседнем номере… если я тебе понадоблюсь. К сожалению, здесь нет бильярдной. Пространство в Венеции на вес золота.
На следующее утро Пэйган ждала возле двух черно-белых мачт, торчащих у входа в отель.
– Посмотри! – воскликнула она, схватив Абдуллу за руку. – Ты был не прав!
К ним медленно, рассекая зеленую воду канала, приближалась золотая гондола.
– Она твоя, – произнес Абдулла. – Надеюсь, ты не сочтешь ее слишком помпезной.
Сидя на пурпурного цвета бархатных подушках под золотым, изогнутым дугой навесом, Пэйган разглядывала золотую спину Нептуна, простершего трезубец над носом лодки. К ее неимоверному огорчению, прославленное судно было снабжено мотором, гораздо больше подошедшим бы к рыбацкой лодке, чем к этому церемониальному сооружению.
Гондола скользила вниз по Большому каналу мимо лодок, перевозящих уголь, рекламы кока-колы, японских туристов, розово-охристых барочных дворцов с отметинами уровня воды и обильно свисающей в углах паутиной.
– Только не проси его спеть «Санта Лючия», – прошептал Абдулла, – это неаполитанская песня, и он умрет от злости.
– А мне здесь все нравится, даже запах, – счастливо рассмеялась Пэйган.
– Отлично! Но запах все же отвратительный, а вода гнилая.
Потом они бродили по городу пешком, но, как только сошли с больших, заполненных людьми улиц в маленькие кривые переулочки, Пэйган в изумлении остановилась.
– Они все такие одинаковые. Я уже не понимаю, где мы находимся.
Один из телохранителей сделал шаг вперед и прошептал несколько слов на ухо Его Величеству. Они пошли вслед за ним, пока не оказались опять на людной площади возле поджидающей их золотой гондолы.
– Хотя Венеция довольно маленький город, – заметил Абдулла, – здесь легко заблудиться. Это давно известная головоломка. Все дома и мосты выглядят по-разному в зависимости от прилива. Улочки страшно переплетены, поэтому трудно определить нужное направление.
Потом Абдулла настоял, чтобы Пэйган сделала покупки в магазинах, прилегающих к площади Святого Марка. Она померила пару туфелек из серебристой змеиной кожи, а потом выбрала вполне традиционную пару красного цвета.
– Они очень элегантны, – сказал Абдулла. – Закажи все цвета, какие только у них есть. – Он помахал рукой восхищенной молодой продавщице и отправился к выходу, а Пэйган в изумлении прошептала:
– Да, но что я буду делать с двадцатью семью парами бальных туфель?
Когда они пили за ленчем «Беллини» (изобретенная в Венеции смесь из шампанского и персикового сока), телохранители наблюдали за прибытием новой партии покупок: здесь были и двадцать метров ручного кружева – Пэйган собиралась приберечь их для подвенечного платья Софии, и такое количество дамских нарядов, какого у Пэйган не было за всю ее жизнь. В том числе три старинных платья Фортуны – коралловое, коричневое и темно-зеленое – и оперный костюм из канареечного цвета шелка.
Вторую половину дня они провели в постели. Это были незабываемые часы.
– Ваше Величество, вот зал главного собрания – колыбель западной демократии, где генеральный консул Венеции принимал представителей правительственных комитетов. – Пэйган и Абдулла внимательно следили за рукой гида, указывающей на расписанный потолок, по которому живописно плясали блики света. – Обратите внимание на фриз, где изображены двадцать шесть дожей, сцены рая кисти Тинторетто, а вот «Триумф Венеции» Веронезе.
– Колыбель демократии, – прошептал в изумлении Абдулла, – и как только можно говорить такое, когда в эпоху Возрождения Венеция была насквозь коррумпированным государством, наводненным шпионами и убийцами, с подземельями, кинжалами, ядом! – Они с Пэйган уже порядком устали, путешествуя несколько часов подряд по богато разукрашенному дворцу в сопровождении телохранителей Абдуллы. Шея Пэйган болела, потому что, следуя указаниям гида, все время приходилось разглядывать потолок, а ноги замерзли от холодного мрамора.
– Но в конце концов, только в Венеции правителей избирали, – возразила она.
– Да, но избирали из аристократической элиты. А это не то что свободные выборы в свободном государстве, – привел встречный аргумент Абдулла.
Пэйган шокировал его менторский тон.
– И все равно даже пять веков назад Венеция была более демократичным государством, чем Сидон сегодня, – горячо заговорила она.
– Пэйган, не будь наивна. Демократия может восторжествовать только в государстве, где существуют поголовная грамотность, высокий уровень жизни и некоррумпированная экономика. В моей же стране народ проголосует за любого, кто пообещает ему пару гусей и браслет для жены.
– Но почему же ты не пытаешься ничего изменить?
– Ты прекрасно знаешь, что я пытаюсь, – голос Абдуллы был холоден.
– А я думала, ты счастлив в своей роли деспота-благотворителя.
– Демократия еще не гарантирует здоровье государству. А хорошее правительство – да.
– Но в демократических государствах власть не сосредоточивается в руках нескольких племенных кланов, как в Сидоне.
– Это глупое замечание.
– Только не будь так отвратительно самоуверен, – вспыхнула Пэйган, резко повернувшись на каблуках. Она прошла в другую огромную комнату, а услышав за собой чьи-то шаги, обернулась: к ней торопился один из телохранителей Абдуллы, а сам король, как ни в чем не бывало, разговаривал с гидом. «Быть августейшим туристом куда хуже, чем школьницей, – в раздражении подумала Пэйган, – никогда невозможно остаться одной». Всего за день ей это уже смертельно надоело. Она ускорила шаг. Ей казалась отвратительной такая опека.
Поскольку в честь их визита Дворец дожей был закрыт для туристов, ничто не мешало Пэйган перемещаться по комнатам с головокружительной скоростью. Наконец она достигла лестницы, ведущей во двор. Но, пройдя через триумфальную арку дворца и попав на людную площадь Святого Марка, она все еще слышала за собой шаги телохранителя.
«Черт возьми, я не позволю его ищейкам ходить за мной по пятам!» – сердито подумала она, смешавшись с толпой немецких туристов.
Увидев ресторан, где они утром пили «Беллини», Пэйган наугад открыла одну из дверей, расположенных с тыла. Это оказалась дверь на кухню. Пэйган пронеслась мимо изумленных официантов и поваров, мимо корзин с фруктами и овощами прямо по направлению к выходу с другой стороны комнаты.