Страница:
– Я знала, что тебе это не понравится, – ответила Пэйган, когда они проходили мимо зеленого малахитового столика, окантованного бронзой и поддерживаемого двумя массивными золотыми херувимами. – Но будет еще хуже.
Когда они проходили через салон на террасу, Максина действительно на мгновение онемела.
Абдулла уже махал им с края бассейна.
«Как он постарел», – подумала Пэйган, заметив седые пряди в его густых черных кудрях и глубокие морщины, прорезавшие лоб.
В тот вечер в темной глубине террасы Абдулла притянул Пэйган к себе и поцеловал. Она почувствовала аромат старомодного с ванильным привкусом одеколона, которым он пользовался, и запах турецких сигар.
– Ну как ты решила, Пэйган?
– Мне необходимо время, чтобы привыкнуть к этой мысли, – торопливо и нервно заговорила она. – Я тревожусь, ведь это будет очень тяжело не только для тебя и меня, но и для твоей страны, если… ничего не получится. Я бы хотела… ну в общем, не будешь ли ты возражать против секретной помолвки сроком на полгода?
Он опустил руки так стремительно, что она едва не упала.
– Секретной! Ты стесняешься меня, Пэйган?
Пэйган почувствовала, как от волнения к горлу ее подступает тошнота.
– Нет. Просто я боюсь будущего, Абди.
– Но страх – плохой проводник по жизни. Кто не рискует, тот не пьет шампанское. – Темный силуэт Абдуллы четко вырисовывался на фоне темнеющего неба. – Мне жаль, Пэйган, но я не могу принять твое условие.
– Но я хочу быть уверенной! – Она ударила кулаком по коленке.
– О, Пэйган, никогда ни в чем нельзя быть уверенным, – голос Абдуллы звучал опустошенно и почти трагично. – Жизнь – это цепь из рискованных ситуаций. И ты либо открываешь дверь с табличкой «риск», либо навсегда остаешься на грядке с капустой.
– Но, Абди, ты требуешь слишком многого. Ты же хочешь обладать всею моею жизнью.
– Да, Пэйган, я прошу многого. Но я и предлагаю многое. Мне жаль, что ты не можешь этого принять. – И он пошел прочь, оставив Пэйган одну на опустевшей террасе.
14
Когда они проходили через салон на террасу, Максина действительно на мгновение онемела.
Абдулла уже махал им с края бассейна.
«Как он постарел», – подумала Пэйган, заметив седые пряди в его густых черных кудрях и глубокие морщины, прорезавшие лоб.
В тот вечер в темной глубине террасы Абдулла притянул Пэйган к себе и поцеловал. Она почувствовала аромат старомодного с ванильным привкусом одеколона, которым он пользовался, и запах турецких сигар.
– Ну как ты решила, Пэйган?
– Мне необходимо время, чтобы привыкнуть к этой мысли, – торопливо и нервно заговорила она. – Я тревожусь, ведь это будет очень тяжело не только для тебя и меня, но и для твоей страны, если… ничего не получится. Я бы хотела… ну в общем, не будешь ли ты возражать против секретной помолвки сроком на полгода?
Он опустил руки так стремительно, что она едва не упала.
– Секретной! Ты стесняешься меня, Пэйган?
Пэйган почувствовала, как от волнения к горлу ее подступает тошнота.
– Нет. Просто я боюсь будущего, Абди.
– Но страх – плохой проводник по жизни. Кто не рискует, тот не пьет шампанское. – Темный силуэт Абдуллы четко вырисовывался на фоне темнеющего неба. – Мне жаль, Пэйган, но я не могу принять твое условие.
– Но я хочу быть уверенной! – Она ударила кулаком по коленке.
– О, Пэйган, никогда ни в чем нельзя быть уверенным, – голос Абдуллы звучал опустошенно и почти трагично. – Жизнь – это цепь из рискованных ситуаций. И ты либо открываешь дверь с табличкой «риск», либо навсегда остаешься на грядке с капустой.
– Но, Абди, ты требуешь слишком многого. Ты же хочешь обладать всею моею жизнью.
– Да, Пэйган, я прошу многого. Но я и предлагаю многое. Мне жаль, что ты не можешь этого принять. – И он пошел прочь, оставив Пэйган одну на опустевшей террасе.
14
1 СЕНТЯБРЯ 1979 ГОДА
В своем филадельфийском офисе Куртис Халифакс молча следил за выражением лица их семейного адвоката, когда тот читал телеграмму. Вопреки ожиданиям Куртиса, разговор с Харри оказался даже не таким трудным, хотя тот и поднял высоко брови, выслушав страшную тайну клиента. Но ведь семейные адвокаты привыкли держать скелеты запертыми в шкафах. Куртис откинулся на спинку кожаного кресла и облегченно глубоко вздохнул: наконец-то он хоть кому-то сумел об этом рассказать.
«Дорогой папочка, если ты не заплатишь десять миллионов долларов в течение пятнадцати дней, они убьют меня. Заплатить надо в Стамбуле. Все указания отправят матери в отель. С любовью, Лили», – прочел Харри и вновь с удивлением поднял брови.
– Куртис, эта телеграмма будто позаимствована из какого-нибудь голливудского боевика. – Он перечитал телеграмму вслух. – Ты уверен, что это не чья-то дурацкая шутка?
– Уверен. Я уже говорил с ее матерью.
– Это та самая Лили, кинозвезда»? Куртис кивнул.
– Ты уверен, в смысле… нет никаких сомнений, что отец именно ты?
– Никаких, – покачал головой Халифакс. – Я знал о девочке с самого ее рождения. Она жила у приемных родителей в Швейцарии, а когда ей исполнилось шесть, и матери и мне сообщили, что она погибла.
Харри медленно потягивал коктейль. Ничего удивительного, что бездетный мужчина в возрасте Куртиса гордится тем, что у него есть внебрачный ребенок. Но клан Халифаксов неукоснительно чтил семейные традиции, к тому же всей Филадельфии было известно, что из себя представляет Дебра, так что в случае разглашения тайны грандиозного скандала не избежать. Миссис Халифакс просто окончательно слетит с тормозов.
– Куртис, ты уверен, что действительно готов пойти на все это? Готов лететь в Стамбул? И как ты объяснишь происходящее Дебре?
– Это как раз не проблема. Я ведь часто летаю по делам в Европу. И Дебра ничего не будет иметь против, ей важно только, чтобы я успел назад к приему, который устраивают Чизы в честь Дня Благодарения.
Харри поднял взгляд на висящие вдоль стен портреты предков Куртиса.
– Мой совет – учесть, что нежелательные подробности слишком часто выплывают на свет божий. Так может случиться и с историей о твоем внебрачном ребенке.
Куртис знал, что под «нежелательными подробностями» адвокат имеет в виду серию крупных займов, выданных их банком компании Джуди Джордан, а Харри тем временем продолжал:
– Куртис, это случилось так давно. Почему бы не предать все забвению?
– Как бы далеко ни отходила в прошлое эта история, я никогда не перестану сожалеть о том, что скверно обращался с ее матерью. – Куртис перегнулся через стол и взял телеграмму в руки. – Все очень просто. Моя семья воспитала во мне чувство ответственности. И потому я ощущаю ответственность за собственную дочь, которая попала в беду.
– Но ты же сказал, что никогда даже не встречался с этой женщиной!
– Я хотел встретиться с Лили. – Куртис вспомнил прошлый октябрь и его свидание с Джуди в полумраке нью-йоркского ресторана. Он возмущенно показал тогда мисс Джордан вырезку из «Нью-Йорк таймс» с рассказом о жизни Лили. Зачем, интересно, Джуди выдумала историю о погибшем британском солдате, спросил он тогда, если отец девочки он, Куртис Халифакс Джуди объяснила, что боялась нанести удар семейной жизни Халифаксов. Что сделала бы Дебра, узнай она о внебрачной дочери Куртиса? Каким образом появление бывшей порнозвезды в орбите клана Халифаксов повлияло бы на социальное положение супруги Куртиса в Филадельфии? И как отнеслась бы Дебра к тому, что дочь ее мужа – одна из самых красивых женщин мира, ведь для Дебры проблемы внешности всегда были чрезвычайно болезненны: если только она не погибнет голодной смертью, то наверняка проведет всю оставшуюся жизнь в косметологических клиниках.
– Ты должен защитить Дебру. – Как и всегда, Джуди мягко сыграла на его чувстве вины. – Оставь Лили в покое.
Куртис заколебался:
– Но она же моя…
– В конце концов, однажды ты ее уже оставил, не так ли? – прервала его Джуди. – Ты сделал свой выбор много лет назад. Да, ты не знал тогда, что выбираешь одиночество с Деброй, но я-то знала, что именно одиночество ты уготовил мне.
Адвокат, глядя на фотографию деда Куртиса в серебряной рамке, стоящую на крошечном столике красного дерева, казалось, уловил течение мыслей клиента:
– Представляешь, что будет с Деброй, если эта информация просочится?
– Послушай, Харри, я обратился к тебе для юридического обеспечения моих действий, а совсем не для того, чтобы ты взял на себя роль гида по моей семейной жизни. – Неожиданно Куртис стал очень похож на деда с фотографии.
– Куртис, но если ты признаешь свое отцовство, то станешь уязвимым для…
Куртис нетерпеливо прервал его:
– Харри, я слышу все, что ты мне говоришь, но я принял свое решение. Теперь давай подойдем к этому делу с логической точки зрения. Как нам найти необходимую сумму?
– Если даже нам удастся ее быстро собрать, ты не сможешь выдать ее похитителям, не нарушив закона, потому что правительство против того, чтобы поддаваться шантажу со стороны преступников. Так что, переведя деньги из страны, ты поступишь незаконно.
Но Куртис вновь проявил упорство, унаследованное от деда.
– А как насчет наших багамских операций, сколько денег мы можем получить оттуда? К тому же у нас есть собственность в Рио и отделение в Токио. Не станешь же ты уверять, что мы не сможем набрать нужную сумму за пределами страны!
Харри казался смущенным.
– Мой совет – потянуть время, – сказал он. – И Лили, и ее мать влиятельные люди, имеющие влиятельных друзей. Возможно, к тому моменту как ты прилетишь в Стамбул, окажется, что турецкая полиция уже ее освободила.
Куртис уронил почти совсем седую голову на руки.
– Надеюсь, ты окажешься прав, Харри. Но если нет – собери сколько сможешь по бразильским договорам об аренде и перешли деньги в Стамбул. Что бы ты ни говорил, я вылетаю туда сегодня вечером. Я чувствую себя полным кретином, сидя здесь за этим гребаным столом, когда моя дочь находится в опасности.
За двадцать лет Харри ни разу не слышал, чтобы Халифакс сквернословил.
– О'кей, Куртис. – Он поднялся с места. – Но постарайся держаться в рамках закона. Не хотелось бы, чтобы мне пришлось выступать в команде твоей защиты.
– Я уже по горло сыта твоей гнусной ложью! – заорала Мэгги, снимая с полки великолепную итальянскую супницу и запуская ею в мужа. Возле укрытия Энджелфейса уже выросла порядочная гора черепков, а кухонные полки почти опустели. – Ты лгал мне каждый день нашего брака! И почему я должна верить тебе сейчас? – Красное блюдо полетело вслед за супницей.
– Так тебе, дрянь, и надо за то, что шаришь по моим карманам!
– Я всего лишь искала травку. А если бы не это, я никогда не наткнулась бы на эту чертову телеграмму: «Дорогой папочка! Если ты не заплатишь им десять миллионов гребаных долларов, они в течение пятнадцати дней меня убьют!» – Мэгги взялась было за кухонный комбайн, но передумала и потянулась к кофеварке. – Ты не полетишь в Стамбул, Энджелфейс, и ты не станешь платить им деньги за эту долбаную порнозвезду.
– Мэгги, я уже говорил тебе, что понятия обо всем этом не имею.
– А я понятия не имела, что у тебя есть десять миллионов долларов, – завизжала Мэгги, – иначе никогда не подписала бы этот проклятый брачный договор! – Мэгги перебила уже все, и кухонные полки были девственно чисты.
Энджелфейс выглянул из своего убежища:
– Мэгги, будь благоразумна. Конечно, у меня нет десяти миллионов долларов. Более того, я удавлюсь за каждый пенни, который у меня есть.
Мэгги с трудом подняла кухонный комбайн и метнула его в сторону мужа. Машина попала в дверь, оставив внушительных размеров царапину, и, рухнув на пол, разлетелась вдребезги.
Энджелфейс знал, что у Мэгги больше не осталось снарядов. Осторожно он вышел из укрытия.
– Послушай, я совершенно не собираюсь ни платить выкуп за Лили, ни лететь в Турцию, ни связываться с гребаной турецкой полицией. – Он пробирался через груду черепков – уже седьмое поколение кухонных сервизов, павшее жертвой гнева Мэгги со времени их женитьбы. – А теперь поклянись, что никому не расскажешь о телеграмме.
– Может, расскажу, может, нет.
– Лучше уж воздержись, ты, тупая тварь! – Энджелфейс бросил на жену свирепый взгляд. Она поднялась на цыпочки и изо всех сил ударила его по лицу. Он схватил ее за руку и оттолкнул. Но Мэгги не смутилась, глаза ее по-прежнему возбужденно сверкали. Энджелфейс резким движением разорвал ее рубашку, обнажив грудь.
– Подожди, я тебя проучу, – пробормотал он, чувствуя, как напрягается его член. Но Мэгги свободной рукой выхватила из мойки тяжелую железную кастрюлю и ударила мужа по голове.
Взревев от ярости, он резко хлестнул ее по лицу. Отлетев к стене, Мэгги больно ударилась о нее головой и осела на пол.
Энджелфейс отпрыгнул за противоположный конец черного кухонного стола – так, будто он хотел создать барьер между собой и женой.
– Тебе не стоило шарахать меня железным горшком. Это уже не шуточки, – пробормотал он.
Мэгги молча всхлипывала, и кровь тонкой струйкой текла из ее разбитой губы.
– Это не было забавно, Мэгги.
Она подняла лицо, все перемазанное тушью и губной помадой вперемешку с кровью.
– Вытри лицо и иди сюда, – процедил он сквозь зубы. Поднимать ее он не собирался.
Мэгги с трудом привстала и подошла к нему. Слизывая кровь с ее лица, он тихо шептал:
– Мне жаль, дорогая, но тебе не стоило так меня провоцировать. – Он осторожно приподнял то, что еще недавно было рубашкой Мэгги, и стал вытирать тушь и губную помаду с носа и щек жены. Потом как бы невзначай притронулся к ее соску и дружелюбно улыбнулся. – Насколько мне известно, Мэгги, сотни моих детей разбросаны по всему свету. Но ни до кого из них мне нет никакого дела. – «Конечно, я чертовски доволен, что одна из моих дочерей оказалась самой красивой женщиной мира, – подумал он. – Но Мэгги лучше об этом не говорить. А то она, пожалуй, и в самом деле постарается меня прибить».
Неторопливо он начал расстегивать молнию на джинсах.
– Ты же знаешь, как цыпки меня преследуют, Мэгги. Просто ложатся штабелями прямо у двери гримерной. Но это все было до того, как мы с тобой встретились. – Запустив руку ей в джинсы, он нежно массировал ее ягодицы. Мэгги была такой крошечной, что ее попка почти целиком умещалась в его ладони. – Ты знаешь, у меня хороший аппетит. – Он поймал ее руку и опустил себе в штаны. – И ты знаешь, что тебе это нравится, малышка.
Не разжимая объятий, они поднялись в спальню и упали на черные простыни неубранной кровати.
Через пару часов, когда слуга-филиппинец убрал следы погрома на кухне, а Энджелфейс заперся в студии звукозаписи со своим оркестром, Мэгги, привстав на кровати, закурила сигарету с травкой, взяла телефон, сделанный в виде Микки Мауса, и набрала номер Джоан, своей лучшей подруги.
– Прямо не знаю, что делать, Джоан, – простонала она без всякого вступления. – Он опять устроил мне грандиозную взбучку и даже, по-моему, вывихнул запястье. Как ты думаешь, на этот раз мне надо уйти?
Джоан спросила, с чего все началось, затем они долго обсуждали обрушившееся на Лили несчастье и то, как следует Мэгги вести себя по отношению к приемной дочери, которая гораздо красивее, чем она сама, и к тому же куда более знаменита.
На следующий день в восемь утра, когда Энджелфейс, едва продрав глаза, потянулся за бренди, а Мэгги пребывала еще в крепких объятиях сна, Джоан позвонила автору рок-колонки в одной из лондонских газет. В одиннадцать утра главный редактор принял решение дать материал на первую полосу, а несколько часов спустя продавцы газет кричали по всему Лондону: новая сенсация – похищение Лили.
Богиня раскрыла свой чувственный красный рот так широко, будто собиралась послать чистейшее «до» под своды «Ла Скала», а потом решительно сомкнула губы вокруг пениса. Медленно она продвигала рот все дальше по гладкой плоти. Не без гордости Богиня подумала о том, что вряд ли какая-нибудь другая женщина, как бы молода и красива она ни была, сможет справиться с этим так же хорошо. Двадцать лет практики позволяли ей держать ритм и безошибочно чувствовать, если она вдруг начинала действовать слишком медленно, слишком быстро или слишком нежно (наиболее частая жалоба мужчин). Спирос неожиданно дернулся, и Богиню чуть не стошнило – чего обычно не случается, если не терять сосредоточенность. В идеале у мужчины должно возникнуть ощущение, что его член сосет новорожденный теленок.
Неожиданно Богине полезли в голову мысли о телятах, котятах, щенятах… Потом у нее возникло ощущение, что она смотрит на саму себя, лежащую на кровати, откуда-то с потолка комнаты. О Боже! Что же это она делает? То, что происходило сейчас на кровати, не было актом любви, но, скорее, аккуратным и расчетливым актом самоотречения, чувственной взятки, ее последним козырем, выложенным из страха потерять Спироса и все с ним связанное. Ее любовь не была больше любовью, это был страх – страх быть покинутой, страх публичного унижения. Она стала сосать интенсивнее. Интересно, сколько времени это еще будет продолжаться? Она попробовала считать толчки. Десять… двадцать… сорок… Она уже чувствовала спазмы в горле.
Томные молодые люди, окружавшие Богиню, когда она была самой обожаемой в мире дивой, теперь хихикали над тем, что ее изумительный голос пропал из-за вреда, наносимого связкам упражнениями в спальне. Но облетевшие все театры мира сплетни о ее романе с обоими братьями-судовладельцами Богиню больше не волновали. Она уже смертельно устала от всего этого цирка, от этой обожающей ее публики, готовой требовать крови с тем же энтузиазмом, что и поднятия занавеса в тридцатый раз. Буэнос-Айрес обернулся кошмаром. Она отлично провела первую половину выступления, но потом, на арии Нормы, не смогла взять верхнего «до» и с почти трусливой поспешностью перешла на нижние ноты регистра.
Тогда был свист, глумление, взрывы смеха. Прочитав на следующее утро рецензии, Богиня отменила оставшуюся часть турне и отправилась обратно в Европу, где нашла убежище на яхте «Персефона», дрейфующей в районе Греческих островов. Прошлой ночью она вновь воссоединилась со Спиросом. И теперь единственной ее мечтой было скрыться от мира и обрести покой с этим человеком в каком-нибудь из частных его владений – на яхте или на острове. Ей хотелось забыть, что когда-то она была примадонной, забыть беспокойство, гложущее чувство ответственности и даже сладость аплодисментов. Она мечтала лишь об одном – проводить дни в сексуальных грезах, а ночью чувствовать, как он входит в ее изголодавшееся тело, чтобы уютно устроиться в этом великолепно оснащенном укрытии.
– Я уже забыл, как это великолепно – быть с тобой, – произнес Спирос, опуская узловатые пальцы на ее пышную грудь и с силой сжимая соски.
«Зато я ничего не забыла», – подумала Богиня, вспоминая, как она жила будто в тумане, после того как Джо Старкос, словно загипнотизированный, оставил ее ради этой сучки, Лили. Это произошло однажды вечером, и вначале Богиня почувствовала лишь оцепенение боли, вылившееся затем в бурное отчаяние. Недели, а потом и месяцы Богиня жила в состоянии транса от обрушившегося несчастья и унижения. В конце концов она впала в апатию: ей не хотелось вставать с постели, одеваться, куда-то ходить и кого-то видеть. И когда пришла весть о гибели Джо в автокатастрофе, Богиня, вопреки ожиданию многих, не стала биться в истерике: она оплакала любовника уже давно.
И однажды, вскоре после смерти Джо, горничная внесла в ее комнату корзину, заполненную свежими весенними цветами. А среди изысканнейших цикламенов и анемонов Богиня нашла бриллиантовое ожерелье восемнадцатого века с камнями, выточенными в форме роз. А также визитную карточку – «Спирос Старкос». Богиня улыбнулась. Она знала, что это только начало. Он не станет ждать ее благодарности, прекрасно понимая, что теперь она будет наблюдать за его следующими шагами.
На следующее утро, когда перед Богиней возник поданный к завтраку поднос с аппетитными булочками, из салфетки выпала пара бриллиантовых сережек, идеально подходящих ко вчерашнему ожерелью. Когда она разглядывала одну из них на свет, раздался телефонный звонок.
– Я только что закончил переговоры с Гонконгом, можно мне теперь увидеть вас? – произнес Спирос, даже не представившись. Она сразу догадалась, что он имел в виду, потому что его старший брат Джо всегда предпочитал заниматься любовью либо рано утром – после переговоров с Гонконгом, либо поздно вечером – после того как закрываются рынки американских ценных бумаг.
Через два часа после получения сережек Богиня уже стояла на борту «Персефоны». Соленый привкус морского воздуха сливался с тонким ароматом сигары Спироса, едва слышным запахом крахмала, исходящим от его костюма, и ощущением свежести его теплого, холеного тела. Той ночью, когда она уже переодевалась ко сну, он бесшумно возник в ее каюте. Не проронив ни слова, Спирос прижал Богиню к себе и долго не выпускал из объятий.
Потом он стал осторожно снимать с нее платье цвета топаза. Богиня не шевельнулась даже тогда, когда осталась обнаженной до пояса, а Спирос, склонившись к ее крупным темным соскам, легко и нежно целовал их, чувствуя, как они становятся тверже. Потом он буквально впился в них губами, затем легко коснулся зубами и начал ласкать их языком, а Богиня уже ощущала огненные, почти болезненные позывы между ног. Жизнь вновь возвращалась в ее тело, и тело ответило приветственной дрожью. Она притянула Спироса ближе к себе, нетерпеливо предвкушая его напор, мужскую твердость и улавливая сквозь тонкий шелк его ночной рубашки все возрастающую силу эрекции.
Они упали на кровать, и она почувствовала его ладонь на внутренней стороне своих бедер – все выше и выше. Спирос по-прежнему не издавал ни звука, но, когда он достиг влагалища и начал мягко его поглаживать, она с легкостью отдалась ритму его руки, не ощущая ни беспокойства, ни необходимости торопиться, а лишь спокойную уверенность в своем неизбежном оргазме. И когда пришло ощущение апогея и все ее тело заныло в экстазе, она протянула руку к его члену и помогла ему войти в себя; их губы прильнули друг к ДРУГУ, а пальцы переплелись.
А потом, прижавшись к его широкой волосатой груди, она даже всхлипнула от нахлынувшего на нее чувства благодарности.
Постепенно уверенность Богини в себе, ее профессиональные амбиции, ее неуемная жажда жизни вернулись к ней. Сейчас, шесть лет спустя, она была уверена в готовности тела Спироса ответить на любое ее движение куда больше, чем в силе своего голоса.
«Да, я ничего не забыла», – вновь думала Богиня, лежа рядом со Спиросом на кровати. Она всегда будет помнить все, что он для нее сделал. И когда два дня назад, отменив турне, она позвонила ему, он нашел нужные слова утешения и предложил тут же приехать в Афины.
Прилетев утром, она обнаружила ждущий ее вертолет Спироса, который и доставил ее на борт «Персефоны», стоящей на якоре возле Эгины.
В тот день они занимались любовью больше часа, пока оба не обессилели и не взмокли от пота, но эрекция у Спироса так и не началась. Богиня молча размышляла о возможных причинах. Конечно, Спиросу уже за шестьдесят, и, возможно, у него серьезные проблемы со здоровьем – на подносе рядом с золотой фигуркой дельфина в его ванной стояло несколько пузырьков с таблетками.
Этой ночью Богиня твердо вознамерилась возбудить его. И теперь, когда в горло ее вошла плоть, столь любимая ею, она легко пробежала пальцами по бедрам, и ее длинные ногти коснулись его ягодиц, а затем быстро задвигались в густоте волос. По, массируя чувствительную зону у основания его яичек, она ощущала их слабость и поняла, что он не готов ответить.
Богиня втянула щеки и стала сосать еще напряженнее. Но напрасно: эрекция не наступала.
В конце концов она подняла голову и взглянула на него полными слез глазами. Но Спирос совсем не казался огорченным.
– Скоро все будет отлично, верь мне, – произнес он.
– Нет, нет! – она вдруг разразилась бурными рыданиями. – Все изменилось, так ведь? Что ты такое делал с той тварью, что теперь не можешь заниматься любовью со мной?
Спирос молчал. Говорить с Богиней, когда та собиралась устроить сцену, было бессмысленно. К тому же он и сам был чрезвычайно встревожен отсутствием эрекции. С тех пор как он начал вводить сыворотку, ничего подобного не случалось.
– Тебе недостаточно обладать самолетом «Зевс»! Тебе недостаточно того, что в твоем флоте больше танкеров и они более крупные, чем у Джо! – Богиня уже колотила по кремовым льняным простыням кулаками. – Тебе мало, что «Персефона» на десять метров длиннее, чем яхта Джо! Тебе мало обладать мной!
Спирос вздохнул. Первая буря после суток тишины. Пепельницы полетят через пять минут.
– Тебе мало того, что я люблю тебя, Спирос, больше, чем любила твоего брата. Неужели ты не понимаешь, что тебе всегда будет чего-то недоставать, чтобы ощутить свою полную победу над Джо? – Богиня уже колотила кулаками по его груди. – Но теперь-то я знаю, чего ты хочешь. Я не думала, что это правда, но это так! Ты хочешь еще и Лили. Не пытайся отрицать. Я видела ту фотографию в «Нью-Йорк пост»: вы вдвоем в ложе, в ноябре. Десятки добрых друзей прислали мне вырезки из газет. Ты помнишь, я тогда пела в Сиднее. На следующее утро журналисты уже сидели у меня на голове. Они хотели знать, собираюсь ли я прокомментировать случившееся. Я беззаботно улыбалась, отвечала, что нет, комментировать не хочу, а потом вышла на сцену!
Итак, она знала о Лили. И в течение десяти месяцев скрывала это. Такого самообладания от Богини он не ожидал.
– Клянусь тебе, дорогая, я не разговаривал с Лили уже много месяцев.
Это действительно было правдой. Однако Спирос не забывал о Лили ни на секунду с тех пор, как впервые коснулся ее руки. А обмануть чутье Богини было едва ли возможно.
Спирос жаждал Лили по причинам, в которых даже себе не хотел признаваться. Да, Лили отказала ему, но Спирос никогда не сдавался. Когда кто-нибудь противостоял ему в бизнесе, Спирос весь сосредоточивался на том, чтобы уничтожить противника. Если он хотел приобрести новый экземпляр для своей античной коллекции, то был готов дожидаться его сколь угодно долго, даже годы, и потом заплатить цену, намного превышающую «разумную». Он был богат, немолод, и в мире оставалось не так много вещей, которых он действительно хотел.
Но он хотел Лили.
И теперь, быстро поцеловав руку Богини, он отправился в свою каюту, ненадолго задержавшись на палубе, чтобы полюбоваться пурпурным силуэтом Эгины на фоне темнеющего греческого неба.
Вернувшись в свою каюту, Спирос позвонил корабельному врачу и принял душ. Вскоре в его левую ягодицу был введен один миллилитр сыворотки, и потом врач тщательно промассировал место укола. Сыворотку поставляли из швейцарской клиники, где он проводил по неделе каждую зиму. Это драгоценное лекарство извлекали из половых желез зародыша свиньи. «Через час после инъекции сбрасываешь лет десять», – думал Спирос, одеваясь. К полуночи Богиня высушит свои слезы; она будет обессилена, удовлетворена и, как он надеялся, молчалива. Слава Богу, она ничего не знала о телеграмме, пришедшей утром.
«Дорогой папочка, если ты не заплатишь десять миллионов долларов в течение пятнадцати дней, они убьют меня. Заплатить надо в Стамбуле. Все указания отправят матери в отель. С любовью, Лили», – прочел Харри и вновь с удивлением поднял брови.
– Куртис, эта телеграмма будто позаимствована из какого-нибудь голливудского боевика. – Он перечитал телеграмму вслух. – Ты уверен, что это не чья-то дурацкая шутка?
– Уверен. Я уже говорил с ее матерью.
– Это та самая Лили, кинозвезда»? Куртис кивнул.
– Ты уверен, в смысле… нет никаких сомнений, что отец именно ты?
– Никаких, – покачал головой Халифакс. – Я знал о девочке с самого ее рождения. Она жила у приемных родителей в Швейцарии, а когда ей исполнилось шесть, и матери и мне сообщили, что она погибла.
Харри медленно потягивал коктейль. Ничего удивительного, что бездетный мужчина в возрасте Куртиса гордится тем, что у него есть внебрачный ребенок. Но клан Халифаксов неукоснительно чтил семейные традиции, к тому же всей Филадельфии было известно, что из себя представляет Дебра, так что в случае разглашения тайны грандиозного скандала не избежать. Миссис Халифакс просто окончательно слетит с тормозов.
– Куртис, ты уверен, что действительно готов пойти на все это? Готов лететь в Стамбул? И как ты объяснишь происходящее Дебре?
– Это как раз не проблема. Я ведь часто летаю по делам в Европу. И Дебра ничего не будет иметь против, ей важно только, чтобы я успел назад к приему, который устраивают Чизы в честь Дня Благодарения.
Харри поднял взгляд на висящие вдоль стен портреты предков Куртиса.
– Мой совет – учесть, что нежелательные подробности слишком часто выплывают на свет божий. Так может случиться и с историей о твоем внебрачном ребенке.
Куртис знал, что под «нежелательными подробностями» адвокат имеет в виду серию крупных займов, выданных их банком компании Джуди Джордан, а Харри тем временем продолжал:
– Куртис, это случилось так давно. Почему бы не предать все забвению?
– Как бы далеко ни отходила в прошлое эта история, я никогда не перестану сожалеть о том, что скверно обращался с ее матерью. – Куртис перегнулся через стол и взял телеграмму в руки. – Все очень просто. Моя семья воспитала во мне чувство ответственности. И потому я ощущаю ответственность за собственную дочь, которая попала в беду.
– Но ты же сказал, что никогда даже не встречался с этой женщиной!
– Я хотел встретиться с Лили. – Куртис вспомнил прошлый октябрь и его свидание с Джуди в полумраке нью-йоркского ресторана. Он возмущенно показал тогда мисс Джордан вырезку из «Нью-Йорк таймс» с рассказом о жизни Лили. Зачем, интересно, Джуди выдумала историю о погибшем британском солдате, спросил он тогда, если отец девочки он, Куртис Халифакс Джуди объяснила, что боялась нанести удар семейной жизни Халифаксов. Что сделала бы Дебра, узнай она о внебрачной дочери Куртиса? Каким образом появление бывшей порнозвезды в орбите клана Халифаксов повлияло бы на социальное положение супруги Куртиса в Филадельфии? И как отнеслась бы Дебра к тому, что дочь ее мужа – одна из самых красивых женщин мира, ведь для Дебры проблемы внешности всегда были чрезвычайно болезненны: если только она не погибнет голодной смертью, то наверняка проведет всю оставшуюся жизнь в косметологических клиниках.
– Ты должен защитить Дебру. – Как и всегда, Джуди мягко сыграла на его чувстве вины. – Оставь Лили в покое.
Куртис заколебался:
– Но она же моя…
– В конце концов, однажды ты ее уже оставил, не так ли? – прервала его Джуди. – Ты сделал свой выбор много лет назад. Да, ты не знал тогда, что выбираешь одиночество с Деброй, но я-то знала, что именно одиночество ты уготовил мне.
Адвокат, глядя на фотографию деда Куртиса в серебряной рамке, стоящую на крошечном столике красного дерева, казалось, уловил течение мыслей клиента:
– Представляешь, что будет с Деброй, если эта информация просочится?
– Послушай, Харри, я обратился к тебе для юридического обеспечения моих действий, а совсем не для того, чтобы ты взял на себя роль гида по моей семейной жизни. – Неожиданно Куртис стал очень похож на деда с фотографии.
– Куртис, но если ты признаешь свое отцовство, то станешь уязвимым для…
Куртис нетерпеливо прервал его:
– Харри, я слышу все, что ты мне говоришь, но я принял свое решение. Теперь давай подойдем к этому делу с логической точки зрения. Как нам найти необходимую сумму?
– Если даже нам удастся ее быстро собрать, ты не сможешь выдать ее похитителям, не нарушив закона, потому что правительство против того, чтобы поддаваться шантажу со стороны преступников. Так что, переведя деньги из страны, ты поступишь незаконно.
Но Куртис вновь проявил упорство, унаследованное от деда.
– А как насчет наших багамских операций, сколько денег мы можем получить оттуда? К тому же у нас есть собственность в Рио и отделение в Токио. Не станешь же ты уверять, что мы не сможем набрать нужную сумму за пределами страны!
Харри казался смущенным.
– Мой совет – потянуть время, – сказал он. – И Лили, и ее мать влиятельные люди, имеющие влиятельных друзей. Возможно, к тому моменту как ты прилетишь в Стамбул, окажется, что турецкая полиция уже ее освободила.
Куртис уронил почти совсем седую голову на руки.
– Надеюсь, ты окажешься прав, Харри. Но если нет – собери сколько сможешь по бразильским договорам об аренде и перешли деньги в Стамбул. Что бы ты ни говорил, я вылетаю туда сегодня вечером. Я чувствую себя полным кретином, сидя здесь за этим гребаным столом, когда моя дочь находится в опасности.
За двадцать лет Харри ни разу не слышал, чтобы Халифакс сквернословил.
– О'кей, Куртис. – Он поднялся с места. – Но постарайся держаться в рамках закона. Не хотелось бы, чтобы мне пришлось выступать в команде твоей защиты.
2 СЕНТЯБРЯ 1979 ГОДА
– Прекрати бить тарелки, Мэгги, я все объясню! – Энджелфейс едва успел спрятаться за дверцу кухонного шкафа, когда в него полетел дорогой, ручной работы керамический чайник.– Я уже по горло сыта твоей гнусной ложью! – заорала Мэгги, снимая с полки великолепную итальянскую супницу и запуская ею в мужа. Возле укрытия Энджелфейса уже выросла порядочная гора черепков, а кухонные полки почти опустели. – Ты лгал мне каждый день нашего брака! И почему я должна верить тебе сейчас? – Красное блюдо полетело вслед за супницей.
– Так тебе, дрянь, и надо за то, что шаришь по моим карманам!
– Я всего лишь искала травку. А если бы не это, я никогда не наткнулась бы на эту чертову телеграмму: «Дорогой папочка! Если ты не заплатишь им десять миллионов гребаных долларов, они в течение пятнадцати дней меня убьют!» – Мэгги взялась было за кухонный комбайн, но передумала и потянулась к кофеварке. – Ты не полетишь в Стамбул, Энджелфейс, и ты не станешь платить им деньги за эту долбаную порнозвезду.
– Мэгги, я уже говорил тебе, что понятия обо всем этом не имею.
– А я понятия не имела, что у тебя есть десять миллионов долларов, – завизжала Мэгги, – иначе никогда не подписала бы этот проклятый брачный договор! – Мэгги перебила уже все, и кухонные полки были девственно чисты.
Энджелфейс выглянул из своего убежища:
– Мэгги, будь благоразумна. Конечно, у меня нет десяти миллионов долларов. Более того, я удавлюсь за каждый пенни, который у меня есть.
Мэгги с трудом подняла кухонный комбайн и метнула его в сторону мужа. Машина попала в дверь, оставив внушительных размеров царапину, и, рухнув на пол, разлетелась вдребезги.
Энджелфейс знал, что у Мэгги больше не осталось снарядов. Осторожно он вышел из укрытия.
– Послушай, я совершенно не собираюсь ни платить выкуп за Лили, ни лететь в Турцию, ни связываться с гребаной турецкой полицией. – Он пробирался через груду черепков – уже седьмое поколение кухонных сервизов, павшее жертвой гнева Мэгги со времени их женитьбы. – А теперь поклянись, что никому не расскажешь о телеграмме.
– Может, расскажу, может, нет.
– Лучше уж воздержись, ты, тупая тварь! – Энджелфейс бросил на жену свирепый взгляд. Она поднялась на цыпочки и изо всех сил ударила его по лицу. Он схватил ее за руку и оттолкнул. Но Мэгги не смутилась, глаза ее по-прежнему возбужденно сверкали. Энджелфейс резким движением разорвал ее рубашку, обнажив грудь.
– Подожди, я тебя проучу, – пробормотал он, чувствуя, как напрягается его член. Но Мэгги свободной рукой выхватила из мойки тяжелую железную кастрюлю и ударила мужа по голове.
Взревев от ярости, он резко хлестнул ее по лицу. Отлетев к стене, Мэгги больно ударилась о нее головой и осела на пол.
Энджелфейс отпрыгнул за противоположный конец черного кухонного стола – так, будто он хотел создать барьер между собой и женой.
– Тебе не стоило шарахать меня железным горшком. Это уже не шуточки, – пробормотал он.
Мэгги молча всхлипывала, и кровь тонкой струйкой текла из ее разбитой губы.
– Это не было забавно, Мэгги.
Она подняла лицо, все перемазанное тушью и губной помадой вперемешку с кровью.
– Вытри лицо и иди сюда, – процедил он сквозь зубы. Поднимать ее он не собирался.
Мэгги с трудом привстала и подошла к нему. Слизывая кровь с ее лица, он тихо шептал:
– Мне жаль, дорогая, но тебе не стоило так меня провоцировать. – Он осторожно приподнял то, что еще недавно было рубашкой Мэгги, и стал вытирать тушь и губную помаду с носа и щек жены. Потом как бы невзначай притронулся к ее соску и дружелюбно улыбнулся. – Насколько мне известно, Мэгги, сотни моих детей разбросаны по всему свету. Но ни до кого из них мне нет никакого дела. – «Конечно, я чертовски доволен, что одна из моих дочерей оказалась самой красивой женщиной мира, – подумал он. – Но Мэгги лучше об этом не говорить. А то она, пожалуй, и в самом деле постарается меня прибить».
Неторопливо он начал расстегивать молнию на джинсах.
– Ты же знаешь, как цыпки меня преследуют, Мэгги. Просто ложатся штабелями прямо у двери гримерной. Но это все было до того, как мы с тобой встретились. – Запустив руку ей в джинсы, он нежно массировал ее ягодицы. Мэгги была такой крошечной, что ее попка почти целиком умещалась в его ладони. – Ты знаешь, у меня хороший аппетит. – Он поймал ее руку и опустил себе в штаны. – И ты знаешь, что тебе это нравится, малышка.
Не разжимая объятий, они поднялись в спальню и упали на черные простыни неубранной кровати.
Через пару часов, когда слуга-филиппинец убрал следы погрома на кухне, а Энджелфейс заперся в студии звукозаписи со своим оркестром, Мэгги, привстав на кровати, закурила сигарету с травкой, взяла телефон, сделанный в виде Микки Мауса, и набрала номер Джоан, своей лучшей подруги.
– Прямо не знаю, что делать, Джоан, – простонала она без всякого вступления. – Он опять устроил мне грандиозную взбучку и даже, по-моему, вывихнул запястье. Как ты думаешь, на этот раз мне надо уйти?
Джоан спросила, с чего все началось, затем они долго обсуждали обрушившееся на Лили несчастье и то, как следует Мэгги вести себя по отношению к приемной дочери, которая гораздо красивее, чем она сама, и к тому же куда более знаменита.
На следующий день в восемь утра, когда Энджелфейс, едва продрав глаза, потянулся за бренди, а Мэгги пребывала еще в крепких объятиях сна, Джоан позвонила автору рок-колонки в одной из лондонских газет. В одиннадцать утра главный редактор принял решение дать материал на первую полосу, а несколько часов спустя продавцы газет кричали по всему Лондону: новая сенсация – похищение Лили.
Богиня раскрыла свой чувственный красный рот так широко, будто собиралась послать чистейшее «до» под своды «Ла Скала», а потом решительно сомкнула губы вокруг пениса. Медленно она продвигала рот все дальше по гладкой плоти. Не без гордости Богиня подумала о том, что вряд ли какая-нибудь другая женщина, как бы молода и красива она ни была, сможет справиться с этим так же хорошо. Двадцать лет практики позволяли ей держать ритм и безошибочно чувствовать, если она вдруг начинала действовать слишком медленно, слишком быстро или слишком нежно (наиболее частая жалоба мужчин). Спирос неожиданно дернулся, и Богиню чуть не стошнило – чего обычно не случается, если не терять сосредоточенность. В идеале у мужчины должно возникнуть ощущение, что его член сосет новорожденный теленок.
Неожиданно Богине полезли в голову мысли о телятах, котятах, щенятах… Потом у нее возникло ощущение, что она смотрит на саму себя, лежащую на кровати, откуда-то с потолка комнаты. О Боже! Что же это она делает? То, что происходило сейчас на кровати, не было актом любви, но, скорее, аккуратным и расчетливым актом самоотречения, чувственной взятки, ее последним козырем, выложенным из страха потерять Спироса и все с ним связанное. Ее любовь не была больше любовью, это был страх – страх быть покинутой, страх публичного унижения. Она стала сосать интенсивнее. Интересно, сколько времени это еще будет продолжаться? Она попробовала считать толчки. Десять… двадцать… сорок… Она уже чувствовала спазмы в горле.
Томные молодые люди, окружавшие Богиню, когда она была самой обожаемой в мире дивой, теперь хихикали над тем, что ее изумительный голос пропал из-за вреда, наносимого связкам упражнениями в спальне. Но облетевшие все театры мира сплетни о ее романе с обоими братьями-судовладельцами Богиню больше не волновали. Она уже смертельно устала от всего этого цирка, от этой обожающей ее публики, готовой требовать крови с тем же энтузиазмом, что и поднятия занавеса в тридцатый раз. Буэнос-Айрес обернулся кошмаром. Она отлично провела первую половину выступления, но потом, на арии Нормы, не смогла взять верхнего «до» и с почти трусливой поспешностью перешла на нижние ноты регистра.
Тогда был свист, глумление, взрывы смеха. Прочитав на следующее утро рецензии, Богиня отменила оставшуюся часть турне и отправилась обратно в Европу, где нашла убежище на яхте «Персефона», дрейфующей в районе Греческих островов. Прошлой ночью она вновь воссоединилась со Спиросом. И теперь единственной ее мечтой было скрыться от мира и обрести покой с этим человеком в каком-нибудь из частных его владений – на яхте или на острове. Ей хотелось забыть, что когда-то она была примадонной, забыть беспокойство, гложущее чувство ответственности и даже сладость аплодисментов. Она мечтала лишь об одном – проводить дни в сексуальных грезах, а ночью чувствовать, как он входит в ее изголодавшееся тело, чтобы уютно устроиться в этом великолепно оснащенном укрытии.
– Я уже забыл, как это великолепно – быть с тобой, – произнес Спирос, опуская узловатые пальцы на ее пышную грудь и с силой сжимая соски.
«Зато я ничего не забыла», – подумала Богиня, вспоминая, как она жила будто в тумане, после того как Джо Старкос, словно загипнотизированный, оставил ее ради этой сучки, Лили. Это произошло однажды вечером, и вначале Богиня почувствовала лишь оцепенение боли, вылившееся затем в бурное отчаяние. Недели, а потом и месяцы Богиня жила в состоянии транса от обрушившегося несчастья и унижения. В конце концов она впала в апатию: ей не хотелось вставать с постели, одеваться, куда-то ходить и кого-то видеть. И когда пришла весть о гибели Джо в автокатастрофе, Богиня, вопреки ожиданию многих, не стала биться в истерике: она оплакала любовника уже давно.
И однажды, вскоре после смерти Джо, горничная внесла в ее комнату корзину, заполненную свежими весенними цветами. А среди изысканнейших цикламенов и анемонов Богиня нашла бриллиантовое ожерелье восемнадцатого века с камнями, выточенными в форме роз. А также визитную карточку – «Спирос Старкос». Богиня улыбнулась. Она знала, что это только начало. Он не станет ждать ее благодарности, прекрасно понимая, что теперь она будет наблюдать за его следующими шагами.
На следующее утро, когда перед Богиней возник поданный к завтраку поднос с аппетитными булочками, из салфетки выпала пара бриллиантовых сережек, идеально подходящих ко вчерашнему ожерелью. Когда она разглядывала одну из них на свет, раздался телефонный звонок.
– Я только что закончил переговоры с Гонконгом, можно мне теперь увидеть вас? – произнес Спирос, даже не представившись. Она сразу догадалась, что он имел в виду, потому что его старший брат Джо всегда предпочитал заниматься любовью либо рано утром – после переговоров с Гонконгом, либо поздно вечером – после того как закрываются рынки американских ценных бумаг.
Через два часа после получения сережек Богиня уже стояла на борту «Персефоны». Соленый привкус морского воздуха сливался с тонким ароматом сигары Спироса, едва слышным запахом крахмала, исходящим от его костюма, и ощущением свежести его теплого, холеного тела. Той ночью, когда она уже переодевалась ко сну, он бесшумно возник в ее каюте. Не проронив ни слова, Спирос прижал Богиню к себе и долго не выпускал из объятий.
Потом он стал осторожно снимать с нее платье цвета топаза. Богиня не шевельнулась даже тогда, когда осталась обнаженной до пояса, а Спирос, склонившись к ее крупным темным соскам, легко и нежно целовал их, чувствуя, как они становятся тверже. Потом он буквально впился в них губами, затем легко коснулся зубами и начал ласкать их языком, а Богиня уже ощущала огненные, почти болезненные позывы между ног. Жизнь вновь возвращалась в ее тело, и тело ответило приветственной дрожью. Она притянула Спироса ближе к себе, нетерпеливо предвкушая его напор, мужскую твердость и улавливая сквозь тонкий шелк его ночной рубашки все возрастающую силу эрекции.
Они упали на кровать, и она почувствовала его ладонь на внутренней стороне своих бедер – все выше и выше. Спирос по-прежнему не издавал ни звука, но, когда он достиг влагалища и начал мягко его поглаживать, она с легкостью отдалась ритму его руки, не ощущая ни беспокойства, ни необходимости торопиться, а лишь спокойную уверенность в своем неизбежном оргазме. И когда пришло ощущение апогея и все ее тело заныло в экстазе, она протянула руку к его члену и помогла ему войти в себя; их губы прильнули друг к ДРУГУ, а пальцы переплелись.
А потом, прижавшись к его широкой волосатой груди, она даже всхлипнула от нахлынувшего на нее чувства благодарности.
Постепенно уверенность Богини в себе, ее профессиональные амбиции, ее неуемная жажда жизни вернулись к ней. Сейчас, шесть лет спустя, она была уверена в готовности тела Спироса ответить на любое ее движение куда больше, чем в силе своего голоса.
«Да, я ничего не забыла», – вновь думала Богиня, лежа рядом со Спиросом на кровати. Она всегда будет помнить все, что он для нее сделал. И когда два дня назад, отменив турне, она позвонила ему, он нашел нужные слова утешения и предложил тут же приехать в Афины.
Прилетев утром, она обнаружила ждущий ее вертолет Спироса, который и доставил ее на борт «Персефоны», стоящей на якоре возле Эгины.
В тот день они занимались любовью больше часа, пока оба не обессилели и не взмокли от пота, но эрекция у Спироса так и не началась. Богиня молча размышляла о возможных причинах. Конечно, Спиросу уже за шестьдесят, и, возможно, у него серьезные проблемы со здоровьем – на подносе рядом с золотой фигуркой дельфина в его ванной стояло несколько пузырьков с таблетками.
Этой ночью Богиня твердо вознамерилась возбудить его. И теперь, когда в горло ее вошла плоть, столь любимая ею, она легко пробежала пальцами по бедрам, и ее длинные ногти коснулись его ягодиц, а затем быстро задвигались в густоте волос. По, массируя чувствительную зону у основания его яичек, она ощущала их слабость и поняла, что он не готов ответить.
Богиня втянула щеки и стала сосать еще напряженнее. Но напрасно: эрекция не наступала.
В конце концов она подняла голову и взглянула на него полными слез глазами. Но Спирос совсем не казался огорченным.
– Скоро все будет отлично, верь мне, – произнес он.
– Нет, нет! – она вдруг разразилась бурными рыданиями. – Все изменилось, так ведь? Что ты такое делал с той тварью, что теперь не можешь заниматься любовью со мной?
Спирос молчал. Говорить с Богиней, когда та собиралась устроить сцену, было бессмысленно. К тому же он и сам был чрезвычайно встревожен отсутствием эрекции. С тех пор как он начал вводить сыворотку, ничего подобного не случалось.
– Тебе недостаточно обладать самолетом «Зевс»! Тебе недостаточно того, что в твоем флоте больше танкеров и они более крупные, чем у Джо! – Богиня уже колотила по кремовым льняным простыням кулаками. – Тебе мало, что «Персефона» на десять метров длиннее, чем яхта Джо! Тебе мало обладать мной!
Спирос вздохнул. Первая буря после суток тишины. Пепельницы полетят через пять минут.
– Тебе мало того, что я люблю тебя, Спирос, больше, чем любила твоего брата. Неужели ты не понимаешь, что тебе всегда будет чего-то недоставать, чтобы ощутить свою полную победу над Джо? – Богиня уже колотила кулаками по его груди. – Но теперь-то я знаю, чего ты хочешь. Я не думала, что это правда, но это так! Ты хочешь еще и Лили. Не пытайся отрицать. Я видела ту фотографию в «Нью-Йорк пост»: вы вдвоем в ложе, в ноябре. Десятки добрых друзей прислали мне вырезки из газет. Ты помнишь, я тогда пела в Сиднее. На следующее утро журналисты уже сидели у меня на голове. Они хотели знать, собираюсь ли я прокомментировать случившееся. Я беззаботно улыбалась, отвечала, что нет, комментировать не хочу, а потом вышла на сцену!
Итак, она знала о Лили. И в течение десяти месяцев скрывала это. Такого самообладания от Богини он не ожидал.
– Клянусь тебе, дорогая, я не разговаривал с Лили уже много месяцев.
Это действительно было правдой. Однако Спирос не забывал о Лили ни на секунду с тех пор, как впервые коснулся ее руки. А обмануть чутье Богини было едва ли возможно.
Спирос жаждал Лили по причинам, в которых даже себе не хотел признаваться. Да, Лили отказала ему, но Спирос никогда не сдавался. Когда кто-нибудь противостоял ему в бизнесе, Спирос весь сосредоточивался на том, чтобы уничтожить противника. Если он хотел приобрести новый экземпляр для своей античной коллекции, то был готов дожидаться его сколь угодно долго, даже годы, и потом заплатить цену, намного превышающую «разумную». Он был богат, немолод, и в мире оставалось не так много вещей, которых он действительно хотел.
Но он хотел Лили.
И теперь, быстро поцеловав руку Богини, он отправился в свою каюту, ненадолго задержавшись на палубе, чтобы полюбоваться пурпурным силуэтом Эгины на фоне темнеющего греческого неба.
Вернувшись в свою каюту, Спирос позвонил корабельному врачу и принял душ. Вскоре в его левую ягодицу был введен один миллилитр сыворотки, и потом врач тщательно промассировал место укола. Сыворотку поставляли из швейцарской клиники, где он проводил по неделе каждую зиму. Это драгоценное лекарство извлекали из половых желез зародыша свиньи. «Через час после инъекции сбрасываешь лет десять», – думал Спирос, одеваясь. К полуночи Богиня высушит свои слезы; она будет обессилена, удовлетворена и, как он надеялся, молчалива. Слава Богу, она ничего не знала о телеграмме, пришедшей утром.