Корнеев Роман. Время жизни

   Несколько человек коротко хмыкнуло. Остальные слушали молча.
   — А через неделю после этого, во время налета, Сол погиб. Он был хорошим примаром и погиб в бою. Жаль, что я так и не запомнил название его планеты. С ним и капралом тогда погибла большая часть нашего сквада, накрыло тяжелым зарядом.
   Все молча отсалютовали, даже капрал присоединился. Но вступать в разговор не стал. Ему наверняка было что сказать, но он предпочитал держать это в себе.
   — Бывает и другое. Когда я только стажировался после летной, — это навигатор-инженер снова показался в общем канале, перегородка мешала ему говорить своим голосом, — моим наставником была назначена совершенно седая и невероятно старая для нас всех женщина-пилот по имени Эллис Тревор. Она была родом с Альфы, это было еще до того, как туда перестали ходить регулярные рейсы. Она была удивительным пилотом, мастером высочайшего класса. Ей бы водить тяжелые крейсеры, но она упорно предпочитала малотоннажную технику, как раз такую, к которой привыкли вы, десант.
   А на фронтире тогда каждый день что-то происходило, постоянные стычки, а с ними — полевой ремонт, зачистка внешних уровней после бортового контакта… сами понимаете. Штурмовики и пилоты проходили ротацию раз в сутки, тремя-четырьмя сменами, потери были колоссальные, так все выматывались напрочь. И только она — день отлежится, снова в бой. Возить бойцов, жечь вражеские истребители.
   Я просто не мог на нее наглядеться, когда перепадало быть рядом во время боевой переброски. Сколько раз в немыслимых ситуациях она спасала всех нас, выходила из-под огня, доковалась на месте без притирки — с разбега, только челюсти клацали. Куча отличных парней осталась жива только благодаря тому, что наша мобильность была просто на Уровень лучше, чем у других. А враг, вы знаете, он любит охотиться на оптимальные мишени. Наша посудина им таковой не казалась.
   Навигатор-инженер надолго замолчал, с новым пылом принявшись костерить себе под нос кого-то неизвестного. Миджер почувствовал, как бот резко повело влево и снова тряхнуло, но на этот раз совсем едва ощутимо. Снова тишина, а рассказ не спешил продолжаться. Однако прерывать его никто не стал, все молча глядели перед собой. Каждому было что вспомнить. А что было вспоминать Миджеру? Мать никогда не рассказывала, как погиб отец, а спросить у дяди Остина не хватило ума. Да и стал бы он до этого дня задумываться о таких вещах. Он все носился со своими страхами. Что ему чужие рассказы.
   Миджер неожиданно для себя почувствовал, что они ему и правда нужны.
   — Язакончил стажировку с отличием, однако на прощание Эллис Тревор на меня даже не взглянула. Сказала лишь — пытайся сделать хоть что-то, что тебе дано природой. Не отдавай себя им задаром.
   Миджер покосился на согнутую фигуру в сполохах огней. Нехорошие слова, ой, нехорошие.
   — Я стараюсь следовать ее совету. Пока — выходит. А недавно мне случилось узнать, что она умерла. Не на гражданке — туда ее спихнуть не смогли. И не в бою, как она того хотела. Она просто однажды не проснулась после двухсуточного дежурства на орбите, когда ждали появления врага, а он так и не появился. Приехали.
   Бот дернулся и глухо осел на какое-то неровное основание. Никто не двигался с места. Дружного салюта на этот раз не получилось. Странная история. Странная и страшная. Что толку в этой жизни, если даже умереть не можешь так, как тебе того хочется. Случайности тут уже не было места, и списать на нее не выходило. Можно ли верить в судьбу? После этой истории — можно.
   — Наружу! По двое! Марш!
   Капрал рывком встал, распахивая боковой люк. Бортовое освещение тут же погасло, превратившись в цепочку фосфоресцирующих огней. Оружейные контейнеры справа от люка раскрылись с коротким лязгом, показывая свое тускло отсвечивающее металлом нутро. Первые двое — Эл и его секунд подхватили с держателей, забросив свои штурмовые орудия за спину, что-то короткоствольное, для ближнего боя, захлопнули шлемы и ринулись в царящую снаружи тьму. За ними поспешили остальные шестеро бойцов, вооружаясь уже серьезно — с коротким электрическим шипением врастали в разъемы наружной брони гермокостюмов шлейфы, направляющие хомуты фиксировали тяжелое оборудование к суставам экзоскелета и основаниям щупалец-манипуляторов.
   Миджер заметил, что перед прыжком почти все сначала прикладывают что-то к мембране для экстренных инъекций в полевых условиях. Вздернул подбородок, приложил ладонь, и вот он уже снаружи, невидимый и неслышимый отсюда.
   Именно тут колени начали как назло предательски трястись. Снова. Пятый раз за вечер. Именно теперь Миджер возненавидел себя с силой, до того ему просто неведомой.
   — Пошли. Закрывай шлем и пошли.
   Позади него стояли навигатор-инженер и капрал. В руках у каждого сиял микрошприц. Капрал протягивал такой же Миджеру.
   — Скорч?
   Миджер не спрашивал, он утверждал.
   — Да.
   — Н-не надо.
   Они переглянулись. Серьезные лица. Никакого удивления или насмешки.
   — Тогда положи в аммопэк. Будет под рукой, если что. Там тебе будет не до геройства, парень.
   Миджер коротко кивнул, захлопывая лицевую пластику гермошлема. Нужно вооружиться. Чем-нибудь легким, с чем он справится, но достаточно тяжелым, чтобы можно было отбиться в случае чего.
   Оказалось, что виртуальный тренинг не прошел даром — на взгляд он отличал разные классы вооружений и даже узнавал модели. Излучатель, импульсное ружье, гранаты — электромагнитные и обычные, захватить несколько штук, вот запасной универсальный ранец, сойдет, плазменный резак для ближнего боя — на пояс, короткий бронебойный автомат, два рожка химических ампул к нему — невероятно эффективная штука, когда враг так консервативен в выборе материалов. Завершила его коллекцию мощная электроразрядная установка, крепившаяся подвесом к поясу. Если что — можно пытаться даже ввязаться в перестрелку. Если занять правильную позицию, как учили его на курсах.
   Когда это было…
   Так. Страха еще полно. Но Миджер уже поймал в себе какую-то еле слышную искру. Он хотел идти в бой там, на плацу, он хочет этого и сейчас. На самом деле. Всерьез.
   Две змеи манипуляторов хлестнули по мягкой лесной земле, гася тяжесть прыжка — вместе с амуницией он сейчас весил лишь чуть меньше полутонны. Миджер обернулся и успел только заметить, как дождавшийся высадки последнего человека бот абсолютно тихо оторвался от земли, подбирая опоры, и канул куда-то в кромешную тьму, разглядеть которую не смогли помочь даже чуткие сенсоры гермокостюма.
   Все начиналось совсем не так, как он ожидал.
   Буднично, автоматически, тихо и размеренно. Впереди бойцы, знающие свое дело, а позади он, никому не нужный «проводник». Хоть и с целым арсеналом на поясе.
   — Стажер, за мной, шагом.
   Канал был чуть нестабилен, слова шли рывками, как всегда бывает в режиме прямого импульсного обмена. Вблизи врага по-другому было нельзя.
   — Есть. Только я не…
   Полыхнула зарница. В небе возносился, пылая, импульсный звуковой маяк, расцвечивая окрестности жуткой рябью визуального интерпретатора.
   Остальные члены сквада были рядом.
 
   Те долгие недели я вспоминаю с большим трудом.
   Туманом покрытые дни, бесконечные ночи, полные горького вкуса крови. Каждое движение причиняет боль, каждая мысль — раскаленное шило в затылок, кусок в горло — глоток расплавленного битума, воспоминание — … воспоминаний почти не было.
   Это было как наркотическая ломка — шершавым языком подворотен немногие мои старшие знакомые описывали это именно так. Невозможность не то что нормально существовать, отвращение от самой жизни, лютый страх, что это никогда не кончится, и придется жить… жить?.. да, жить с этим до конца своих дней.
   Только теперь, после второй своей встречи с Корой, я понимаю, что страх тот был не просто страхом. То, что заменяет мне душу, было мудрее моего разума, оно знало так же точно, как то, что я умру: недели, погруженные в ад бесконечного океана боли, мне не забыть. Они не оставили меня, напомнив о себе в последний момент, когда стоял вопрос о жизни и смерти единственного любимого существа на этом свете. Память долго ждала, чтобы взять надо мной верх, не оставив выбора.
   Потому что колючий песок простыней под моими ногтями сидит во мне до сих пор. И боюсь я, что «Сайриусом» правит не моя воля, не моя нечеловеческая душа, а тот стакан воды на тумбочке у кровати, тусклый взгляд матери и мысли о Коре.
   Тянущее страдание бродило в моем теле, не желая останавливаться, прорываясь то вязкой струей кровавой слюны, то стеклянным хрустом в позвоночнике. Выносить это было выше человеческих сил, но человеком я не был. Впервые мне эта мысль пришла не после приступов всевидения за годы до того, я был слишком мал, чтобы оценивать происходящее. Эта мысль мне пришла утром, когда я, едва поднявшись на ноги, сделал четыре шага в сторону ванной. Там, в зеркале, я усилием заставил себя взглянуть на измордованное постоянными приступами свое тело.
   И ничего не увидел. Передо мной стоял жилистый парень со звериным взглядом запавших глаз, но на этом следы болезни заканчивались. Да, пара синяков — мой организм продолжал отторгать чужеродное, да неуверенные движения. Но выглядел я словно дворовой «социал», наркоман или забулдыга после бурной вакханалии с такими же, как он, отбросами общества. Не более. Теперь я понимал вздохи матери, не знавшей, что сказать, нужно ли мне помогать или «само пройдет». Она могла жутко расстраиваться, глядя, что творится с ее сыном, но что на самом деле творилось, она не понимала. Не видно было следов продолжавших мучить меня болевых приступов, а что я не отвечаю на расспросы и не иду в социалку — горе мамино, совсем сын распустился.
   Недели тянулись, а я все также вяло ел — оказывается, было так — сутками не вставал с постели, смотрел в одну точку и молчал.
   Боль, которую невозможно было выдержать, оставалась внутри, и неведомые мне защитные механизмы продолжали работать, помогая мне не только перенести муку собственного взросления, а еще и сделать это незаметно для окружающих. Тем самым я не попадал в лапы корпоративных коновалов, тем самым я лишался помощи матери, которая была для меня всем и для которой я тоже был всем на свете. Судьбе не дано было позволить нам помочь друг другу пережить эти горькие недели вместе.
   Поняв, что я невольно остался наедине со своей личной преисподней, я не нашел ничего более умного, как просто вернуться на кровать, где замереть, свернувшись. Мне уже просто органически хотелось остаться одному. Жить — одному, умереть — одному. Не из детской мести к окружающему миру. Потому что я не видел иного выхода.
   Когда меня немного отпускало, я разжимал стиснутые зубы, со скрипом распрямлял свой окровавленный изнутри панцирь и пытался что-то делать.
   Однажды мне даже удалось выбраться из дома.
   Я оделся, в последний момент выглянув в окно и увидев там налет грязного снега, с удивлением подумал, сколько же прошло времени. Пришлось переодеваться в теплое — в моем состоянии только простудиться не хватало. В жилых районах как раз должен свирепствовать очередной штамм завезенного из загаженной Сибири гриппа.
   Улицы встретили меня новыми размахнувшимися между стремительно возводимых башен мостами и уровнями. Кажется, еще вчера в нашем дворе было куда светлее. Мы стремительно продолжали погружаться на дно общества будущего, где место было лишь для ценных работников Корпораций. Но тогда меня это интересовало не более чем других таких же бедолаг. Они думали о том, как выжить. Я думал о том, как выжить мне.
   Социалка встретила меня пустотой коридоров — середина класса по обычному расписанию. Я пулей залетел на шестой этаж, где размещался учсектор, где выяснил, что мне снова продлен академотпуск по болезни, но там уже волнуются, смогу ли я продолжать учебу. Я заверил, что знаю все предметы и все хвосты досдам до марта. Надежда на возвращение к обычной жизни у меня еще была.
   Однако занимали меня вовсе не шансы побыстрее избавиться от этой странной болезни, к которой я уже начинал привыкать — меня интересовала Кора.
   Да, ее родители приходили и забрали документы. Сказали, что она нуждается в срочном лечении и они переезжают ближе к центру. Нет, куда — не сообщили. И подозрительный взгляд вослед. Я уходил со смешанным чувством досады и горечи.
   Она ушла от меня. Или ее увезли родители. Она поняла, что было причиной того случая. Она приняла меня за невесть что, перепугалась насмерть. Всполошила родителей. Те предпочли убраться из этого района побыстрее.
   Именно так мне все тогда и виделось. Что ж, сам виноват, У тебя хватило ума совершить то единственное, чего делать было нельзя — ты сумел заставить ее, бесстрашную, считать себя ее смертельным врагом, чужаком, нелюдем…
   Я уже чувствовал, вышагивая по пустым лестничным маршам и бесконечным коридорам социалки, подступающую к горлу новую волну. Но отступить в тот раз я уже не мог. Был на свете человек, который смог бы мне помочь. Мне нужно было добраться до Мартина.
   Не знаю почему, но мне было мало, чтобы кто-нибудь поверил в мои бредни. Нужен был человек, который послушает меня и разыщет Кору. При ней начался этот кошмар, она поможет мне его закончить. Я ей объясню, я ей покажу… пусть она вовсе не такая, как я. Пусть все эти пустые домыслы и привели меня к той последней черте, у которой я теперь замер. Но будь она самый обычный человек, без нее я уже не мог и знал так же точно, как время, через которое я замру на месте, не в силах двигаться от боли, и до того момента мне нужно было вернуться, обязательно вернуться…
   Мысли мои уже начали привычно путаться, когда я дотащился к двери, на которой темнела старая табличка «Мартин Ки, тренер». Сколько себя помнил", эта дверь всегда была открыта. В тот день она оказалась заперта.
   Я сунулся в тренировочный зал, там были какие-то завсегдатаи, однако где Мартин, никто не знал. На меня косились, мой вид и правда внушал опасения, так что я поспешил убраться. Сначала хотел оставить записку, потом бросить ему в оффлайн мессидж, однако метроном внутри меня уже торопил, громыхая набатом, и я решил оставить этот разговор на потом. Пусть вернется, поговорим. Все равно он ай-би не пользуется, без толку все.
   Так ничего толком не добившись и ни о чем не разузнав, я потащился домой. К ногам у меня как будто камней навязали — ввалившись в нашу квартирку, я рухнул на кровать, даже не раздеваясь. Мама со вздохами помогла мне раздеться, потом покормила чем-то, что-то говорила… не помню.
   Оказывается, можно жить, пропитываясь болью пополам с тоской о потерянной любви. Некоторые назовут то, что пережил в те недели я, не жизнью — существованием на грани выживания. Неправда. Для меня это было жизнью, потому что ничего другого взамен у меня не было. Только смерть. Но смерть уже тогда справедливо казалась мне путем не упокоения, а лишних страданий. Я знал, о чем эта притча.
   Вернулся я из небытия моей личной боли однажды утром. Нет, она не отступила. Но я сразу понял, что все, больше не будет так, как было, все будет по-другому. Потому что мне не пришлось вставать, чтобы понять, с мамой что-то не так.
   Мир вокруг меня больше не был шершавой бетонной крошкой по оголенным нервам. Он стал, раз и навсегда, хрустальным лабиринтом огней. Хрупким, нежным. Живым.
   Потому что вокруг жило все — неживое жило по-своему, живое же расцветало такими красками, что впору было расплакаться. И одной из этих красок — неизбежным финалом хрустальных переливов радуги — был серый цвет смерти. Когда смазываются краски. Когда замирает жизнь, покидая этот мир навсегда. Отправляясь к вечному свету, что окутывает глубины космоса.
   Умирала моя мама.
   Она сидела ко мне спиной, ясно различимая через бездушные стены бетонной коробки, облокотясь о край стола, и смотрела на мельтешащий за окном рой злых белых мух. Мысли ее были не о черной кляксе разворачивающейся в ней машине раковой опухоли, она думала о чем-то очень хорошем. Что было в ее жизни прежде. Чего ей так недоставало сейчас.
   Упала она неожиданно даже для моего внутреннего зрения. Вот ее умирание еще сидело внутри спокойно и тихо, а вот уже взяло верх. Я не успел подхватить ее на руки, сквозь пожар в мышцах пытаясь прорваться туда, к ней. Я не успел, а она упала, легко и беззвучно, как ложится первый осенний снег.
   Я стоял над ней, не смея ее тормошить. К чему эти рефлекторные движения. Мне не было дано ей помочь. Мама. Прости меня, я не мог это исправить. У меня был свой ад, у тебя свой. Но мне суждено было пройти сквозь него к новой Жизни, а тебе, похоже, нет.
   Я сделал шаг назад, протянул руку, вызвал по настенному терминалу муниципальных спасателей — врачей из корпоративных страховых клиник нам не было положено по статусу. Прошло полтора часа, прежде чем они прибыли. Обычное наземное корыто. Двое санитаров обколотого вида, с помповыми ружьями «для безопасности», медичка с полупустым ранцем.
   — У мамы рак, точнее не знаю.
   Сострадания от них было не допроситься. У них таких случаев по двадцать на дню бывает. Только и хватило уделить внимание проверке социальных полисов — моего и мамы, связаться с диспетчером, принять решение.
   — Мы положим вашу мать в стационар. Вот адрес. Загляните туда сегодня же. Нужны лекарства. И еще… — медичка смерила меня холодным взглядом, — если есть финансовая возможность — переведите ее в место поприличнее. Взрослые еще в семье есть? Родственники? Ладно. Подняли, понесли.
   Я быстро оделся, догнал каталку уже во дворе, мама оставалась без сознания, дышала мелко и неровно. Я хотел было сунуться следом за ней в машину, но меня вытолкнули с коротким «не положено». Дверца хлопнула и растворилась в толще взбаламученного снежного марева.
   Пришлось вернуться.
   Поднимаясь на нерасторопном скрипучем лифте, я пытался в уме прикинуть, сколько оставалось денег на наших соцсчетах, и радовался одному лишь тому, что маме не пришло в голову вызывать медиков мне.
   Хлопнула дверь. Услужливый терминал высветил мне нужные цифры, не густо. Но на первое время должно хватить. Нужно только подписать доверенность на расходование с моей части счета.
   Странно, но все эти суматошные метания меня словно напрочь отключили от необходимости терпеть какую-то боль, вспоминать кого-то. Мысли не метались, а нескончаемый не проходящий вопль нервных окончаний стал чужим. Что мне до этого всего. Мне есть о ком сейчас заботиться. Не о себе, нет.
   Ближе к вечеру я уже подходил к больнице, что была указана на карточке. Я рассчитывал на худшее, но никто ничего не перепутал, маму привезли именно сюда. Да, поместили в реанимацию, к ней сейчас нельзя. И доктор занят. Вам ответят на вопросы позже. Вы же знаете, у нас вечный недокомплект. Да, вот лист необходимых медикаментов и процедур. Тут красным выделено жизненно важное, все уже сделано, не беспокойтесь. Да, вычтено до кредитного лимита. Но чтобы в этом был какой-то смысл, нужен второй этап — вот оно тут зеленым, видите. На них денег соцпакета не хватит. Ах, еще ваш? Ладно, распишитесь здесь. Вашу карточку, пожалуйста.
   Я наблюдал за этой натужной суетой, а сам уже не мог видеть эти проклятые цифры. За ними была не жизнь — я видел, что творилось в организме матери, но это была надежда протянуть еще хоть сколько-то без боли. Дать нам обоим последнюю возможность поговорить. Вот чего я хотел.
   В длинном, бесконечно длинном списке процедур тех из них, которые продолжали бы выполняться даже без денег на счету, было до слез мало. При желании мама даже будет некоторое время в сознании. Нужно было испытать то, что испытывал все эти недели я, чтобы не пожелать такого никому. Это была бесплатная, гарантированная любому в современной Европе, полноценная, чудовищная, подпитанная глюкозой из капельницы агония.
   Да, как только вашей матери станет лучше, мы вас тут же вызовем. Посидите…
   К черту.
   Я заковылял к выходу, кляня себя за беспомощность. Нужен банковский терминал. Желательно, принадлежащий «Эрикссону». Там лежали переведенные со счета в «Джи-И» заветные деньги, которые достались мне после того печального опыта работы на наемном рынке и которые я с тех пор так и не трогал. Пригодились. Более важного повода не будет.
   Долго таскаться по заснеженному городу не пришлось — на втором уровне соседней башни сверкал знакомый логотип.
   И деньги тоже оказались на месте. Даже с хорошими процентами.
   Два звонка в медицинские центры с хорошими рекомендациями в сетях — свободные места экстренной терапии в отделениях онкологии оказались лишь в одном из них. Суммы, которые мне при этом назывались, были вполне умеренными — «условно бесплатные» лекарства по соцпакету обходились мне всего в полтора раза дешевле, к чему в довесок прилагались еще и привычные поговорки про лечить-калечить. Через полчаса я снова был в муниципальной больнице и под скучающим взглядом дежурной оформлял перевод.
   — С чего вы вообще взяли, что у нее онкология? Сейчас такой грипп гуля…
   По ненависти мой взгляд, наверное, побил бы в тот миг мировой рекорд.
   — Но анализы же даже еще не все поступили, еще ничего не известно…
   — Через полчаса ее заберут. Будут проволочки — ждите иска. Против вас лично.
   Я ушел, сквозь волну накатившей на меня звериной ярости уже почти забыв о своем в клочья разодранном изнутри теле. Нужно было отвлечься, пойти куда-нибудь… в синескоп, постараться там отвлечься. Не дать себе погрузиться снова в этот туман. Пусть будет вокруг эта хрустальная жизнь. А что поделать с собой, я придумаю.
   Однако никуда я не собрался. У привычной рамки сканера я остановился, поднял глаза и понял, что ноги меня привели домой.
   Поднимаясь на знакомом до тошноты раздолбанном лифте, я все пытался понять, что же со мной происходит, что происходит со всем вокруг меня. Мама была лишь частью того, что подняло меня из ступора.
   Второй частью, неожиданно для себя понял я, была Кора.
   Она была здесь. Со мной.
   Она сидела на этой кухне, пила чай, гладила меня по голове, а я рассказывал, как тяжело мне сейчас на душе и как там мама.
   Она даже что-то говорила, только не расслышать что. За стуком сердца. За сладкой тоской в груди.
   Я ничего не придумывал. Она была здесь. Весь мир был для меня раскрытой книгой, в мире продолжала быть она. Пусть далеко. Та нота, что приносила во вселенский хор ее душа, продолжала звучать, и теперь я ее слышал, не видя ее саму, не зная, где она и что с ней сейчас.
   Удивительное открытие оставляло меня один на один с беспомощным желанием глупо улыбаться голым стенам. Да, я буду ее искать, я буду искать ее всю жизнь, сколько хватит сил дышать. Но это будет не поиск потерянного клада, это будет просто путь домой. Сам же дом в душе всегда со мной.
   Так я сидел всю ночь, глядя в одну точку, разрываемый нежностью и горем. Мама тоже была со мной. Она всегда будет со мной. Благодаря ужасному чуду моего естества я мог себе позволить счастье навсегда останавливать мгновения бытия. То, что у обычного человека рано или поздно становится лишь самообманом, грубым фетишем, на который можно лишь молиться, но с которым нельзя жить одной семьей, у меня, я понял это раз и навсегда, было не так. После боли которого уже перерождения во мне хватало места для многого.
   Для любви места было больше всего. По крайней мере тогда мне так казалось.
   Мама, держись, я еще поцелую тебя.
   Кора, не бойся меня вспоминать, будь доброй.
   Впервые за все последнее время я заснул. Мне снились какие-то крылатые тени, я парил в воздушных потоках пузатым неуклюжим цеппелином, а они молча глядели на меня сверху, один грациозный взмах — и их уже нет.
   Проснулся от холода в ногах. Распахнутая форточка стучала на сквозняке, с подоконника капало. Я заснул сидя, на том самом стуле, с которого упала мама, Это было вчера. Как в прошлой жизни.
   Сегодня боль уже не ломала все тело, сконцентрировавшись слева в боку. Не будем думать об этой глупости. Мне нужно было еще многое сегодня сделать.
   Я как мог быстро оделся, подтер лужу на полу, закрыл все фрамуги стеклопакета, лишний раз подергав за ручку. Выключил всю домашнюю технику, остатки еды без сожаления выкинул в мусоропровод. Кто знает, когда я сюда сумею вернуться. Так. Нужно захватить с собой ай-би, карточки документов. Хотел отыскать в коробках фотографию, где мама и отец, и я маленький. Но потом передумал. Моя память сбережет все, как сберегла в себе Кору. Мне не нужны были бездушные символы. Этот мегаполис сам по себе — одно огромное напоминание.
   Замок щелкнул электромагнитом, прижавшим ригеля в пазах бетонной стены. Замок у нас был хороший. Если подумать, откуда такой?