Сквад, с которым повезло столкнуться Миджеру, не желал укладываться в эту схему. Где марширующие яростные колонны, где смех в лицо врага. Они смеялись друг другу, а со внешним миром вели себя абсолютно нейтрально, воспринимая врага скорее его частью, нежели собственно врагом.
   Это было непостижимо. Для них скорч и правда был не наркотиком, убивающим страх, он был лишь подспорьем напряженным нервам, лишним питанием подкорке, складывающей рефлексы техники и органики в единое целое, отправляя через нейроконтур подконтрольную единицу боевой силы в бой.
   А еще они вовсе не рвались умирать, и словно даже не рассматривали всерьез возможность умереть здесь и сейчас.
   Показалось какое-то движение. Все трое разом вскочили, распластываясь вдоль изготовленных к бою стволов. Коротко пискнули взводимые пусковые последовательности. Миджер с удивлением понял, что сам справился с ситуацией ничуть не хуже своих товарищей. И даже не дал волю нервам. Обыкновенное дело, кто-то идет.
   Сонарная сетка расцветилась вспышкой зеленого огня. Это был свой. Короткая строчка идентификатора. Эл.
   Двигался он быстро, но без спешки, будто всю жизнь по ночным лесам прогуливался. Основной ствол покачивался у него в руках, но ему скорее просто было так удобнее, нежели была какая-то необходимость в непосредственном применении оружия.
   — Капрал.
   — Примар.
   — Ситуация: форсировали реку, — только тут Миджер заметил на гермокостюме Эла специфическое эхо резонирующих на водяной пленке звуковых волн, — выставили охранение, осмотрели два грота, чисто. Нужно выдвигаться остальной группой, не растягиваться.
   — Косвенные указания присутствия врага?
   — Ноуп, анализаторы молчат.
   — Можно подождать рассвета, время еще терпит. Мы прошли почти по радиусу, если начать движение с пяти ноль-ноль…
   — Капрал, я говорю — двигаться сейчас. Ночью — преимущество.
   — Что толку, если мы на них наткнемся?
   — Ничего. Если мы выйдем вплотную, шансов, верно, мало.
   — Ок, иди, тагретпоинт — ближний берег. Боковые двойки остаются на местах.
   Эл молча кивнул, обрывая цветовое мерцание визуализации канала.
   Шаг-другой, и он уже сливается со все более мутнеющим, теряющим структуру предутренним звуковым фоном. Маяки почти не прорывались сюда сквозь влажный воздух. Только инфразвуковые багровые эхопятна рябили на крупных препятствиях.
   Навигатор-инженер снова сидел на земле. Словно эта сгорбленная неудобная поза была для него лучшим на свете отдыхом. Даже стоя в гермокостюме, ты чувствовал поддержку зкзоскелета, как бы повисая в его клетке. Но ему нравилось так.
   Капрал на этот раз остался стоять. Чуть склонив голову, он покачивался на растопыренных штангах манипуляторов, потом вдруг повернулся к Миджеру и заговорил на личном канале. Снова на языке матерей.
   — Ты знаешь, Мидж. Парни рассказывали о героях, которых уже с нами нет, и никто не стал ничего рассказывать о себе. Говорят, плохая примета. Я в приметы не верю, но привычка тоже, знаешь ли. Да и было ли там каких подвигов, в моих воспоминаниях, чего выпячивать, я хотя бы жив, вот тебе и подвиг, героям же настоящим нужна наша память. Иначе они как бы и не жили вовсе. И подвигов не совершали.
   Вот как я. Ведь я не всегда был капралом, когда-то был на месте Эла примаром, и секундом. А когда-то был и вовсе «рядовым необученным», стажером вроде тебя.
   Еще злился, помню, хотел в летные части, у меня математические способности были, но не взяли по здоровью. Ну, ты знаешь, недостаточная приживаемость нейроконтура. Только в пехтуру, и то — данные в остальном хорошие, быстро продвинусь по службе, там и нейроконтур не нужен, командуй себе.
   Да только и за злость мою, и за много еще что… в общем, вышло все на самом деле так, что нарочно и не придумаешь.
   Нас сбросили десантом на один холодный астероид, где засел враг, и нам непременно нужно было их оттуда выбить, а применять термоядерные заряды отчего-то запрещали. Ну, сбросили нас, а потом случилось интересное. Наша капсула была то ли подбита, то ли просто какие неполадки двигателя случились… в общем, ухнули мы всем составом в открытое пространство. Когда очнулись от перегрузки — никого вокруг, а мы несемся в самое сердце роя. Связь вроде работала, только ни ответа, ни привета.
   Через пару часов нас ударило об один из осколков. Мы тогда буквально как сегодня, только-только успели наболтаться друг с другом вволю. Удар пришелся на середину чьей-то фразы. Пламя в вакууме красивое, только недолгое, да и гореть просто так там ничего не станет.
   Я остался один, с раздробленными костями, посреди черной ночи, расцвеченной огнями звезд. Сонар в вакууме не предусмотрен. Так что я лежал в темноте и тишине и думал, что как было бы замечательно, чтобы появился сейчас враг, а я хотя бы смог ему рассмеяться в лицо. Глупость, а что поделаешь. Когда ты знаешь, что выжил только чудом, что товарищи твои погибли, что никто тебя здесь не найдет и что тебе придется здесь лежать сутки, трое, четверо, пока не начнется агония — нет, не от удушья или кровотечения, гермокостюм рассчитан на многое, он не даст тебе просто так умереть — оттого, что организм все-таки, минуя все антиблокады и питательные вливания, начнет отключаться целыми органами, начнут отекать легкие, откроется снова кровотечение из распоротой печени, а потом медленно, в удушье и ужасе, начнет мутиться сознание.
   Глупо это было все, глупо.
   Я мужественно перебирал в уме причины, от которых я наконец загнусь, но в результате не угадал. Мне повезло, наш маяк тогда все-таки засекли, и как только закончился бой, отправили спасателя мне на подмогу.
   А дальше был космогоспиталь. Райское местечко по нынешним временам. Вдоволь воды. Отдельная одноярусная койка, оранжереи в невесомости по периметру воронки.
   И только радости мне, идиоту малолетнему, с этого не было никакой.
   Капрал замолчал, на этот раз надолго. Его блестевший черным гермокостюм только легким колыханием сенсорных контуров на плечах и по гребню шлема выдавал продолжающуюся внутри жизнь. Коротко пискнул общий канал, пробежала строчка сообщения.
   — Выдвигаемся.
   Они шли сквозь лес втроем, капрал и навигатор-инженер чуть впереди, так что их согнутые фигуры едва оставляли след в поле визуальной реконструкции сонара, а чуть позади них следовал Миджер.
   Гладкая, без прыжков и рывков, стелющаяся походка гермокостюма, поддерживаемого манипуляторами и силовыми гироскопами, уже стала ему привычной. Это движение лишь с трудом можно было назвать ходьбой. Скорее, оно напоминало передвижение в вязком, илистом пруду. Выгнуть спину, перебросить разом ступни как можно дальше вперед, повторить упражнение. Только двигаться удавалось гораздо быстрее.
   Три тени летели по лесу, не издавая ни звука, не выдавая себя колебаниями почвы, электромагнитными всплесками или выбросами тепла. Гермокостюмы были идеально приспособлены к разведке. Будут ли они так же надежны в бою?
   Миджер вспоминал жесткие сочленения манипуляторов команды прикрытия, их неуклюжую, но невероятно прочную броню, могучие жерла их боевой экипировки. Сейчас бы сюда этих парней… Нет, нельзя, враг знает о вооружении людей достаточно много, он поймет, что имеет дело не с разведкой планетарных сил обороны, а с элитными отрядами тяжелой космической пехоты, что покуда искусно пряталась в черном небе Имайна.
   Покуда это небо не окрасилось сигнальными огнями и свечением ионизированного воздуха, война оставалась войной нервов и, по сути, игрой случая. Почему неведомый пилот решился на такое? Действительно ли не было иного выхода, или их жизнями просто повышали шанс сделать все быстро и четко?
   Миджер опять почувствовал в себе разворачивающуюся спираль сумасшествия. Капрал рассказывал о том, как готов был умереть, не сетуя на судьбу, не пытаясь придумать оправдания собственной гибели, не ища в собственном заточении посреди пустоты космоса ни капли смысла. Как можно понять то, что понять нельзя. Кого спасал он там, на голом клочке материи, чьи жизни защищал, ради кого рисковал собой?
   Ради кого Миджер сейчас скользит по лесу, всматриваясь в слепую толщу белого шума? Шаг, другой, он может наткнуться на засаду врага, его может встретить шальной заряд со стороны своих, утопивших сознание в эйфории скорча, а может… а может, ничего и не случится. Не найдут они врага, не найдут его и другие поисковые отряды. Наудачу пущенные залпы с орбиты не накроют уже собранные и готовые к работе вражеские мобильные производственные платформы. К чему тогда его геройство, эта его выпяченная грудь и выпученные глаза, и этот безумный страх, что стоял за вопросом; куда же ты, парень?! А что, если он умрет, как и все на этой планете, не сегодня и не завтра. Медленно умрет в собственной постели от заполнившей воздух и насытившей воду остаточной радиации — неизбежного последствия затяжных бомбардировок, ночных налетов, лобовых столкновений штурмовых бригад с силами врага. Возможно, Миджер даже успеет поучаствовать в настоящих боях за родную планету, пока прибывшие регулярные части не вытеснят с фронтов необученное ополчение… лучше погибнуть сегодня, чем видеть все это.
   Миджер в три прыжка догнал двоих десантников.
   — Я уж думал, что ты отстал.
   На этот раз капрал обращался по общему каналу, так что обе фигуры мерцали зеленым.
   — Кстати, Мидж, ты в курсе, почему на Имайне так много лесов?
   — Да как-то… да как-то не задумывался.
   — Вечно так, прилетаешь на планету, а за время перелета успеваешь узнать о ней больше, чем знают о ней аборигены. Ладно, можешь не комментировать. Когда-то, сразу после Века Вне, на Имайн прибыли первые корабли с колонистами. Как и все пригодные для колонизации планеты, он был тогда покрытым водой и песком кусочком безжизненного пространства. Но он был первым миром, который действительно решили колонизировать.
   Миджер поймал себя на том, что действительно никогда не задумывался над такими вещами. Всего пару столетий назад Имайна сегодняшнего не было. Да и окружающему их вроде бы древнему лесу не было на самом деле и полутора веков.
   — Ты слушаешь? Так вот, колонисты тут же решили, что это — земля обетованная, и назвали они планету… нет, не Имайн. Назвали они ее Новая Терра. Что такого. Люди тогда даже не думали о враге, за плечами их был ужас Века Вне, а былая жизнь на Терре казалась чуть ли не Потерянным Раем. Ты же понимаешь, о чем я говорю?
   — Понимаю, у меня мать христианка.
   — О, отлично. Так вот. Новую Терру тут же начали усиленно терраформировать, засыпать пески искусственным грунтом, в океан заправлять мегатонны водорослей и микроорганизмов, а на перешитую антиэрозионным волокном почву — сажать и сажать деревья!
   — Тебе кажется это смешным, капрал? — Навигатор-инженер встрял в монолог неожиданно резким голосом.
   — Нет, не кажется. Потому что вся планета была засажена деревьями. Лиственными и хвойными породами, пальмами и лозой, что оплела огромные скалы. Только смысл, скажите мне, какой смысл был у этого всего! Вы же видите, вокруг — лес, и что? Терра не вернулась, новый Эдем не удался. Прошел всего век, и выяснилось, что Новая Терра — никакой не центр нарождающейся вселенной людей, просто захолустный мирок, обустроенный, даже промышленно развитый по меркам фронтира, но человек давно ушел вперед, основные трассы проходят стороной, даже война докатилась сюда скорее благодаря несчастью, невезению, случайности, нежели во исполнение чьих-то зловещих планов.
   — К чему это все? — Миджер слушал и не понимал. Почему капрала больше волнует судьба его мира, чем того, кто здесь родился и вырос?
   — А к тому. Новая Терра стала Имайном. Люди прилетели и улетели. Враг прилетел и тоже рано или поздно исчезнет в ночи. А планетка эта останется. С нами или без нас. Им всегда все равно…
   Красноречие капрала прервалось так же мгновенно, как и началось. Миджер только успел заметить, как две глянцевые насекомьи маски повернулись в одну сторону. Там что-то двигалось. Косвенное эхо отдавалось двумя пятнами ряби, далеко, почти на пределе видимости. Миджер скорее почувствовал, нежели услышал сброшенные предохранители.
   — Товсь.
   Три тени продолжали скользить между темнеющих от влаги стволов. На востоке уже ждал своего часа нарождающийся рассвет, но этим троим не было для него дела. Пряжки все ускорялись, плети манипуляторов стегали по листве, уже почти не маскируясь. Впереди что-то происходило.
   Общий канал хлестал по ушам щелчками настройки, но никак не мог установиться. Когда наконец мигнули четыре зеленых огня по флангам, Миджер почувствовал облегчение. Хоть кто-то.
   — Фланги свести. Вижу фронт-эхо на конусах движения. Угол атаки ноль-три. Не раскрывать канал. Подозрение на контакт.
   Миджер оглянулся на резко остановившегося навигатор-инженера. Его громоздкий гермокостюм совершал манипуляции с ранцевым оборудованием, готовясь к запуску какого-то снаряда.
   — Мидж, не отставай, держись меня.
   По команде капрала принудительно стартовала навигационная система, заполняя тусклое предутреннее звуковое марево изгибами плана местности. На таком расстоянии далекие звуковые маяки уже почти не разрывали кромешную тьму вокруг, сенсорам гермокостюма едва хватало информации для надежной привязки.
   Черт, если так дальше пойдет, это не мы будем выслеживать врага, а он нас.
   Но тут же пространство в полукилометре впереди разорвал короткий сухой треск. Шар, а затем другой поднялись над резко очертившейся радужным гало кромкой листвы. Впереди кто-то из парней запустил полевые буи. Не такие мощные, как у навигатор-инженера, они могли работать в полную силу лишь минуту-две. Но и этих минут хватило.
   — Контакт. Держать строй. Товсь на красный.
   Сквозь все такое же мирное, сонное пространство леса на Миджера неслись две призрачные тени. Одна двигалась скачками, то и дело останавливаясь, словно чем-то привлеченная, потом снова делая рывок. Вторая двигалась куда менее грациозно, тяжело припадая. Она словно несла что-то, неживым грузом придавливающее ее к земле.
   Циферки идентификатора мелькнули и погасли. Примар нес одного из своих бойцов, секунд отвлекал, оставляя за собой цепочку мин-ловушек. Наконец установился канал.
   — Капрал, людей от берега, встречай, потери.
   Есть потери. Их там было четверо. Один из бойцов остался лежать за рекой. Значит, контакт был. Но общей тревоги не было, значит… он был случайным?.. Или просто бойцы смогли после короткого боя уйти тихо. Или… или боя не было вовсе. Было только спешное отступление.
   Миджер со все возрастающим ужасом следил, как за спиной у разведотряда начинает клубиться, уплотняясь, становясь выше, обретая четкость очертаний, разноцветная визуализованная кисея металлического лязга.
   Увидев впервые врага, пусть не воочию, Миджер стремительно впадал в панику. Стрелять. Бежать. Спасать. Спасаться. Горло перехватило от беззвучного крика. Эта волна металла и ярости была воплощенным безумием.
   — Вперед лево тридцать, двигаться тихо, огневой по флангу, касательно. Темнота играет на нас. Вперед!
   Два ослепительных шара разом погасли, обрывая мучительное видение. И тут же Миджер с удивлением почувствовал, что паника уходит. Горячая волна скорча холодным душем смывала с сознания пелену. Капрал был прав. В бою ему нужны бойцы, а не стажеры.
   Они искали врага. И они его нашли.
   Чего инж тянет с прикрытием? И где этот чертов маяк?!
 
   Мегаполис простирался вокруг, километр за километром погружаясь в сизую дымку смога. Это было грандиозное зрелище, стоившее кредитов, что требовалось тут платить за обладание членским билетом клуба. Бывало, в дни бурной молодости Улиссу не раз приходилось всерьез рисковать жизнью за сумму, которую тут давали официанту на чай. Корпорация же могла позволить себе и не такое. Только нечасто, ой нечасто выдавался случай воспользоваться привилегией человека без контракта. Человека, который работал на невидимую, неслышимую и вообще несуществующую организацию, опутавшую своими сетями почти весь мир.
   Улисс украдкой посмотрел на циферблат. Чертова привычка. Даже не напрягаясь, он чувствовал время по Гринвичу с точностью до долей секунды, он сам себе был хронометром и шедулером ай-би. Но привычка сверяться оставалась. По большому счету она даже была полезна — человек, который не смотрит на часы, подозрителен. И все равно раздражала.
   Потому что до назначенного времени оставалось еще двадцать с половиной минут, потому что проклятый вращающийся шпиль сбивал ориентацию на местности, потому что вокруг плыло, клубилось марево, именуемое в мегаполисе воздухом. А над головой же сияло роскошное яркое солнце.
   Это здание не принадлежало более чем на двадцать процентов ни одной из Корпораций, у него была особая роль. Как же, должно быть, грызли локти большие боссы вечно враждующих финансовых монстров, что не подсуетились в свое время, не заметили этот — далеко не самый высокий или современный шпиль, стоящий чуть поодаль от главных финансовых центров мегаполиса. По большому счету прозрачный вращающийся концепт и поначалу был далек от совершенства, а уж когда внешняя среда стала все больше погружаться в сточную канаву застойного тумана, переваривающего все гнилостные соки этого города… те, кто забрался повыше, тоже не смогли убежать от реальности — лесов почти не осталось, водоросли в океане вырождались, и где не бушевали ураганы — висела безумная духота перегретой топки или полностью промороженного стального подвала. Некогда широкие окна сплошь закрывались щитами, все больше энергетики уходило на рециркуляцию воздуха, солнца не было видно вовсе.
   Только не здесь. Благодаря природному чуду вокруг этой хрустальной башни год за годом уже сколько десятилетий вращался атмосферный вихрь, приносивший чистоту морозного воздуха из верхней тропосферы. Потому это здание стало уникальным своего рода курортом посреди гущи мегаполиса. Оно не принадлежало никому, оставшись нейтральной территорией, на которую никто больше не пробовал зариться.
   Многие в мегаполисе с завистью глядели на это сверкающее роскошество, пытаясь строить в уме догадки, сколько же стоит поддерживать этот чистый воздух вокруг здания. Если бы это было возможно. За все время с момента, когда эффект атмосферного вихря был впервые зафиксирован, то одна, то другая Корпорации принимались возводить нечто похожее в других местах, оснащая свои творения высшими техническими достижениями — огромными климатизаторами, гигантскими вращающимися лопастями, реактивными прямоточными стратосферными нагнетателями. Все было бесполезно. Чудо не повторялось. Ни за какие деньги. Земля не прощала ошибок старушке-Европе, оставляя ее задыхаться в собственных отправлениях. У каждого материка были свои проблемы. Воздух был проблемой Европы. И потому уникальность места продолжала из года в год играть свою решительную роль. Если нельзя повторить, воспользуемся в полной мере хотя бы подарком судьбы.
   Здесь собирались сливки высшего общества мегаполиса. Смотрели на солнце, следили завороженным взглядом за плотной смоговой воронкой, ни на минуту не замедляющей свое движение в двух сотнях метров за окном. Здесь даже облаков никогда не было — разом сошедшие на нет атлантические циклоны обходили Шпиль стороной.
   Воротилы очень любили это место, нейтральную территорию раз и навсегда. И ни один человек среди завсегдатаев этого бесценного оазиса не догадывался, что на самом деле оно от нижних ярусов до самой макушки контролируется Корпорацией.
   Улисс поймал краем глаза взгляд официанта. Спокойно не посидишь. Некоторые из его личин были здесь почти что завсегдатаями — раз в год наведывались точно. В своем настоящем облике, который уж и сам успел позабыть, Улисс был здесь впервые. Капающие ежеминутно со счета кредиты и продемонстрированная при входе членская карточка поумерили любопытство персонала, но лучше бы ему что-нибудь заказать, а то ведь не дадут спокойно дождаться.
   Короткий скучающий жест, склонившаяся тень.
   — Кофе. Черный.
   Спустя полсекунды чашка уже дымилась на стеклянном столике, что стоял у самой хрустальной стены. Частые посетители садились в глубине, вид на небо был хорош отовсюду, а тут только раздражало марево вихря, топящего в себе кварталы мегаполиса.
   Улисс любил сидеть именно тут.
   Оказавшись снова в одиночестве, он замер, остановясь взглядом где-то далеко, позабыв и про чашку, и про все остальное. Сейчас хрустальная башня посреди частокола бетонных столбов была для него не еще одним местом во вселенной, а символом чего-то потерянного. Чистоты и ясности цели, достижимости идеалов, праведности средств. «Грязь — она вокруг нас, а не внутри». Увы, он окунулся в эту грязь с головой, еще окончательно не уяснив суть своего пути. Может быть, Ромул… нет, он тоже живет где-то в этом мире. Не ином, хрустальном, светлом, а именно в этом. Увидеть бы его ещё раз вживую. Поговорить с глазу на глаз. Но нет, дело Корпорации — важнее твоих сомнений, старт «Сайриуса» важнее.
   Улисс вдруг представил себе, что Кора входит в этот зал, в длинном бежевом платье до пят, с распущенными волосами, а вокруг — никого.
   Ведь это же так просто организовать — разогнать обслугу, закрыть для посторонних уровень, остаться с ней наедине, как он мечтал столько лет. И уже почти перестал надеяться.
   Ведь он правда искал ее тогда, в конце восьмидесятых, уже став полноправным Соратником. Перерыл массу архивов, допросил сотни свидетелей, но то ли вечная преграда на его пути — строжайшая секретность — не дала пойти до конца, то ли следы девушки по имени Кора и правда так крепко затерялись в недрах человеческого муравейника… Несколько раз он не выдерживал, с молодым, неопытным рвением принимался открыто звать её изо всех сил, как звал ее тогда, в своем далеком детстве. Соратники и Ромул слушали, но не пытались его переубедить. В этом мире у каждого были свои крючья, что держали его за реальность, в этом мире у каждого были свои пути к осознанию верности предложенного Ромулом пути.
   Кора не отзывалась. И Улисс принимался мучительно перебирать в непогрешимой своей памяти события многолетней давности. Он тогда почувствовал в ней равную. Такую же изгнанницу мира людей, каким изгнанником был он. Было ли то лишь заблуждением молодости, готовой поверить в любое чудо, лишь бы не быть больше одиноким. Или то было чудо, обыкновенное жизненное чудо, каких бывают тысячи. Кружит же где-то поблизости неведомый наемник, значит, и Кора могла вот так же незаметно для сетей Корпорации пройти через горнило собственного становления, научиться намертво закрываться от их жадных коллективных глаз, прожить эти годы одна…
   Улисс с трудом представлял себе такую жизнь, море отчаянного одиночества, потенциал чувствовать, жить, владеть всем этим хрустальным миром и невозможность пробиться наружу — от страха перед повторением случившегося столько лет назад. Ромул ответил как-то на прямой вопрос — мы почувствуем, если она погибнет, мы почувствуем, если она откроется хоть на миг. Если она та, за кого ты ее принимаешь.
   Такие люди не заводят семей, такие люди остаются вечными одиночками, пытаясь выжить в сотворенной ими же клетке для разума. И чем дальше, тем сложнее пробить нарастающую с годами скорлупу.
   Улисс глядел на ворочающую своими грязными боками нерукотворную воздушную воронку, и в его воображении проносилось то, чего не могло быть.
   Кора идет через пустой зал, и с каждым ее шагом он все сильнее ощущает ту забытую теплоту, незримое сияние не повзрослевшей Коры, а существа подобного ему, одинокого, но простившегося со своим одиночеством раз и навсегда. Они бы сидели друг напротив друга и рассказывали бы свою жизнь. С самого мига их расставания и до встречи на улицах мегаполиса, посреди безликой толпы.
   Она бы радовалась, что впервые не одинока, а он бы ей рассказывал о Ромуле, о Корпорации, о будущем и проекте «Сайриус». О таком он мечтал все эти годы. В этих грезах порой было больше жизни, чем вокруг. Но каждый раз они обрывались одинаково — лицо по-прежнему юной Коры разом менялось, приобретая черты той, что он видел лишь однажды — в череде образов, что разделил с ним Ромул. Ее звали Лилия, и она умерла, погибла, более сорока лет назад, в тот год, когда родился Майкл Кнехт. Всегда одно и то же. Словно сон наяву. При чем тут она? Он думал о Коре, но вспоминал и эту тень из прошлого.
   Этот образ возвращал его из забвения. Чудес не бывает. Нельзя всю жизнь прожить в построенной вокруг собственного разума тюрьме и не стать ее рабом. Если Кора та, за кого он ее принимает, спустя столько лет она может повредить себе, сделай ты хоть одно неосторожное движение. Если она та, за кого он ее принимает, она может стократ навредить окружающим. А если он сам раскроется — то смертельная опасность нависнет и над ним.
   То, чем он грезил, было невозможно. Бежевое платье до пят, распущенные волосы, и никого вокруг.
   Приведи он ее сюда, в хрустальную башню, проблема была бы не в том, что заметать следы пришлось бы несоразмеримо сложными манипуляциями, проблема была в том, что Кора не может от него ожидать такого. Любая. Кора. Кора его грез или Кора как просто обычная женщина отнюдь не самых юных лет, живущая без мужа, но со взрослой дочерью, менеджер среднего звена одной из Корпораций, случайно вспомнившая в Улиссе давнего школьного полузнакомого, которого однажды отчего-то так сильно испугалась, что даже заставила родителей перевести ее в другую школу, невестьчто придумав про тот вечер. Обеим не было места в этом хрустальном дворце. Для Улисса — хрустальном вдвойне. Ибо это место его хрустального мира было редким случаем, когда внутреннее ощущение Соратника совпадало с тем, что видели его глаза.