Страница:
Сафар вскоре забыл о тревожном видении, да и Ирадж, должно быть, забыл о своих мечтах, поскольку прошло немало времени, прежде чем они вернулись к обсуждению волнующей темы. Хотя Сафар еще не считал его «лучшим из друзей», Ирадж теперь был его постоянным спутником. Он сопровождал Сафара, когда тот отправлялся к глиняным месторождениям за новыми запасами для отца. И юный кираниец показал ему потаенное местечко возле озера, откуда было удобно подсматривать за купающимися девушками. В школе ребята объединяли свои умственные усилия, дабы выводить Губадана из себя.
Однажды их забавы привели к тому, что естество Ираджа проявилось во всей полноте.
В этот день предметом урока у Губадана вновь были звезды. Дело было после обеда, и ученикам стоило немалого труда не задремать в тепле класса.
— Весной отчетливо можно различить, как Львенок сосет свою мать, — говорил Губадан. — Зимой же Львенок должен спрятаться, поскольку на охоту за Львицей выходит Охотник. Вот и получается, что если вы рождены под знаком Львенка, то страстны по натуре, но в зимние месяцы робки и нерешительны в принятии решений… Те же, кто рожден под знаком Охотника, агрессивны, бесстрашны, но легко поддаются на уловки Львицы.
Изнывающий от скуки Сафар поднял вверх перо, привлекая внимание учителя.
— Простите, наставник, — сказал он, получив разрешение говорить. — Мне что-то трудно это понять.
Густые брови Губадана сошлись над причудливым носом. Ему не нравилось, когда Сафар тяжело овладевал каким-либо предметом.
— Что именно, Сафар? — с подозрением спросил он.
— Почему мы должны считать Львенка робким, когда он прячется? — спросил Сафар. — А может быть, это признак мудрости? Ведь он же не может защитить себя при встрече с Охотником.
Вмешался Ирадж.
— Сафар задал хороший вопрос, наставник, — сказал он. — А меня интересует Охотник. Почему бы ему, дураку, не начать охоту за Львицей? Я бы выбрал именно ее, а не Львенка. Во-первых, она не прячется, а во-вторых, ее шкура гораздо лучше смотрелась бы на моих плечах, спасая меня от холода.
Губадан хлопнул по аналою толстым учебником. На кожаном переплете выделялись тисненые звезды и планеты.
— Ответы для вас обоих, — сказал он, — содержатся в этой книге. Она написана мудрыми людьми много веков назад. И много лет звездочеты, следуя изложенным здесь правилам, предсказывали великие события и судьбу великих людей.
— Ох уж эти звездочеты, — сказал Сафар. — Они что же, так никогда и не ошибались?
Губадан заколебался. По этому признаку Сафар понял, что попал в слабое место.
— Ну, — сказал наставник, — откровенно говоря, я не могу утверждать, что ошибки не случались. Но лишь вследствие неправильного истолкования. А не в силу самих законов. Звездочеты неодинаково наделены божественными способностями.
— А мне кажется, наставник, — сказал Ирадж, — что некоторые ошибки совершались намеренно.
Губадан, вцепившись в бороду, покраснел от гнева.
— Это грех, — проворчал он. — И с чего бы это звездочетам заниматься такими безбожными делами?
Сафар быстро понял намерения Ираджа.
— Из-за золота, — сказал он. — Известно, что люди идут ради него на прегрешения.
— Но не звездочеты, — сказал потрясенный Губадан. — Это святые люди. Это все равно что сомневаться в честности снотолкователей.
— А почему бы и нет, наставник, — сказал Ирадж. — Если предложить достаточно золота или угрожать кровавой расправой…
— Наставник, — сказал Сафар. — А разве внук Алиссарьяна, король Огден, не был предан снотолкователем?
Губадан просветлел лицом. Тема Алиссарьяна Завоевателя принадлежала к числу его любимых.
— Вот ты и подтверждаешь мою мысль, Сафар, — сказал он. — Король Огден был рожден под знаком Охотника. Вторым его знаком был Шут, вот почему он легко поддался бездельникам и шарлатанам Занзера. Но, разумеется, за всем заговором стояли демоны. Алиссарьян же, избрав своим знаком Демонскую луну с взлетающей кометой, был одновременно и свиреп и мудр.
Он принялся расхаживать, взволнованный темой, поднятой ребятами. Сафар не был дураком, и Губадан не мог не разделить его точку зрения. Бесспорно, снотолкователь одурачил Огдена. Так утверждала история. На чем и настаивал Сафар.
— Что же за человек был Алиссарьян? — сказал Губадан. — Был ли он монстром, как утверждают его враги? Монстром, покорившим нас своей воле с помощью стального кулака? Или был Алиссарьян благословлен богами разрезать саблей завесу невежества? Мы были тупыми дикарями, когда он ворвался в наши горы подобно зимнему бурану. Но когда настала весна его просвещения, что за дивные поля знаний расцвели! Какое могущество!..
Сафар откинулся назад, задремывая под красноречие Губадана, посвященное Завоевателю. Однако он заметил, что Ирадж напряженно внимает каждому слову Губадана. Посматривая на Ираджа, Сафар вдруг вспомнил о том знамени с Демонской луной и кометой, которые предстали ему в видении — Демонская луна и комета взлетающая! Как только что упомянул Губадан, это было знаком Алиссарьяна!
Сафар услыхал, как его друг вопросом прервал Губадана.
— Скажите мне, наставник, — сказал Ирадж, — как вы полагаете, может ли появиться еще такой человек, подобный Алиссарьяну?
Жрец покачал головой.
— Невозможно, — сказал он. — Боги наделили его такими достоинствами, что вряд ли еще раз захотят повториться. — Губадан передернулся. — Разумеется, будут и другие завоеватели. Эсмир всегда был домом раздоров, взывающим к объединению под властью одного трона. Были завоеватели до Алиссарьяна, будут и после. Но все они — лишь тень его.
Сафар заметил, что Ираджа огорчил этот ответ. Но юноша не успокоился.
— Можно еще спросить, наставник? — сказал он. — Как вы думаете, будущие завоеватели станут управлять владениями демонов? Ведь они некогда были частью королевства Алиссарьяна.
— Империи, а не королевства, парень, — поправил Губадан. — Что же касается твоего вопроса… вновь я должен ответить отрицательно. Демонами мог управлять только такой человек, как Алиссарьян. Ведь помимо того, что Алиссарьян был великим воином, он был и могущественным чародеем. Сравнимым по могуществу с кудесниками демонов. А как тебе известно, лишь немногие люди наделены магическими способностями.
Сафар заерзал на своем сиденье, когда дискуссия коснулась предмета его стыда.
— Но и эти способности людей слабее демонских, — продолжал Губадан. — Величайшим кудесником из известных мне является лорд Умурхан, возглавляющий университет в Валарии. Но даже он при всем своем могуществе вынужден признавать, что вряд ли выиграл бы единоборство с магом демонов. Людям, защищаясь от демонов, всегда приходилось уповать лишь на свое численное превосходство. Как и демоны пользуются магией, дабы противостоять людям. Алиссарьян же был настолько силен, что смог вырваться из этого тупика и завоевать демонов. И почему он их всех не истребил, лично для меня является грандиозной загадкой. Он мог бы избавить Эсмир от их мерзкого присутствия, но не стал. И никто не знает почему. А если бы он сделал так, его империя существовала бы и по сей день. Лишь это обстоятельство разочаровывает меня в нем.
Признание Губаданом того факта, что его герой оказался не без изъяна, являлось выдающимся событием. При этом старый жрец так расстроился, что быстро закончил развертывание любимой темы и, ко всеобщему неудовольствию, вернулся к нудной лекции о созвездиях.
Несколько дней спустя Сафар и Ирадж прогуливались среди руин старой крепости, посматривая, как детвора играет в солдатики среди останков стен.
Вспомнив о том интересе, который проявил его друг на лекции, Сафар, указывая на крепость, сказал:
— Предполагается, что ее построил Алиссарьян, когда пришел в нашу долину.
Ирадж покачал головой.
— Не думаю, — сказал он. — Смотри, как неудачно она размещена. — Он указал на недалекий холм. — Если бы враг захватил тот холм, то крепость оказалась бы уязвимой даже для выстрелов плохого лучника. Алиссарьян бы ни за что не допустил такой ошибки. Он был слишком хорошим генералом.
Сафар новыми глазами оглядел развалины крепости и увидел, насколько уязвимыми оказались бы собравшиеся внутри войска.
— Скорее наоборот, — продолжил Ирадж, — какой-нибудь болван вздумал оказать сопротивление Алиссарьяну из этой крепости. И был легко повержен.
— Существуют истории, которые подтверждают твою правоту, — признался Сафар. — Хотя те же самые истории утверждают, что он застроил всю долину крепостями, установил сильные заградительные посты на перевалах, а в потайных пещерах скопил много оружия и припасов.
Ирадж посмотрел на Сафара заблестевшими глазами.
— И ты видел что-либо подобное?
Сафар кивнул.
— Много раз. Когда пас коз отца в горах. Есть одно особенное местечко — высоко в горах, откуда видно далеко. — Юноша передернулся. — Трава там плохая, но мне нравится забираться туда и размышлять.
— Отведи меня туда! — стал упрашивать Ирадж. — Я должен увидеть собственными глазами.
Сафар пожалел о сказанном. Это было его потаенное местечко, где размышлениями он исцелял юношеские душевные раны. Множество слез было пролито там в одиночестве, и не одна буйная фантазия посетила его в тех горах.
— Может быть, позже, — сказал он. — Сейчас еще очень глубокий снег.
Он понадеялся, что его друг забудет об обещании, но с каждым днем солнце пригревало все сильнее, ускоряя ток ручьев и таянье снегов, и Ирадж упорно просил отвести его в то потаенное место. Наконец, когда в очередной раз настал черед Сафара пасти коз, он согласился взять с собой Ираджа.
Губадан разнервничался, узнав, что мальчики на несколько недель выйдут из-под его присмотра.
— Что скажет семья Ираджа, Каджи, — возмущался он, обращаясь к отцу Сафара, — если с ним что-нибудь случится?
— Если бы он утонул во время купания в озере под твоим присмотром, они бы тоже рассердились, — вмешалась мать Сафара. — А горы являются такой же естественной частью Кирании, как и озеро. Так что пусть мальчик идет, Губадан. Пасти коз не такое уж опасное приключение.
— И потом, я иду туда за знаниями, а не за опасностями, — добавил Ирадж. — Наставник, я хочу своими глазами увидеть то место, где Алиссарьян перешел горы.
Аргумент оказался решающим, и вскоре два юноши отправились к высокогорным пастбищам. Благодаря стараниям Губадана, их сверх меры снабдили различными припасами, и им пришлось прихватить с собой ламу, дабы животное везло одежду, одеяла и продукты, навязанные им. Вдохновленный юношескими романтическими мечтами, Ирадж прихватил с собою и подаренный ему при отъезде из родного дома дядей ятаган. Взял он небольшой лук, приличный запас стрел и изукрашенный орнаментами кинжал, который, по его словам, завещал ему отец.
Сафар вооружился пращой, мешочком с метательными глиняными снарядами, обожженными в печи отца, и крепким посохом. Самой большой опасностью в горах, с которой они только могли столкнуться, была бы стая голодных волков, жаждущих козьей плоти. Не было случая, чтобы волки напали на киранийцев. Правда, некогда угрозу представлял один снежный барс, но это было так давно, что помнили об этом лишь старики.
Сафар рассмеялся, видя Ираджа, увешанного оружием.
— Там наверху лишь деревья да камни, — сказал он. — И уж если они нападут, мы встретим их в полной готовности.
Ирадж усмехнулся, но глаза оставались серьезными.
— Кто знает, — только и сказал он.
Когда они выступили в путь, в небесах еще мерцали звезды, предгорья внизу зеленели новой жизнью. Сафар набирал пригоршни опавшего вишневого цвета, чтобы бросать в чай, когда они вечером разобьют стоянку. По дороге ребята останавливались на привалы ненадолго в высокогорных хижинах, ютящихся у древесных рощиц, обменивались слухами с упитанными крестьянами с миндалевидными глазами. Люди были им рады, и, судя по взглядам, которые они бросали на Ираджа, их больше интересовал этот незнакомец, нежели новости снизу. Горцы считали невежливым совать свой нос в дела других, но поскольку Ирадж ничего не говорил ни о своей семье, ни о себе, на их лицах читалось разочарование, когда юноши уходили дальше.
Одна из девушек даже ненадолго увязалась за ними, очарованная высокой крепкой фигурой Ираджа и его красивой внешностью. Она повернула обратно, лишь когда они дошли до тропы, ведущей к козьему пастбищу. Она зазывала их по пути обратно остановиться в их доме, обещая, что ее мать хорошо покормит гостей.
— Похоже, она в тебя влюбилась, — поддразнил Сафар. — И если бы ты захотел, она бы забралась с тобой в кустики и позволила бы раздеть себя.
— Было у меня такое намерение, — признался Ирадж. — Давненько я уже не терся о женские бедра.
Сафар удивился, услышав такие слова. Деревенские ребята частенько хвастались своими победами, но Сафар знал, что их утверждения были обычным враньем. Ему приходилось слышать шутки сестер и матери на счет молодых людей, которых созревшие девицы дурачили, кокетничая приуменьшенным приданым — пока не подходило дело к свадьбе. Иногда какой-нибудь караван завозил с собой проституток из отдаленных публичных домов. Но их интересы распространялись лишь на зажиточных людей с толстыми кошельками, а отнюдь не на нищих голоногих подростков.
Слова же Ираджа звучали совсем не как пустая похвальба.
— Неужели незамужнюю женщину так легко уговорить лечь с тобой в постель? — спросил он. — Я говорю не в оскорбительном смысле. Просто в Кирании на такие вещи смотрят сурово. У нас девушка может пойти с тобой только в одном случае — если ты богат. И если ты раздвинул ей ноги, то считай, что вскоре ее папаша побежит к Губадану обговаривать дату венчания.
— Именно это я и подозревал, — сказал Ирадж. — Вот почему я и не вытаскиваю свою саблю из ножен. Но и наших женщин не так легко совратить. Просто, когда я достиг соответствующего возраста, у меня для моих прихотей были служанки. Мать всегда следила, чтобы неподалеку находилось несколько хорошеньких рабынь. Среди моих соотечественников принято считать, что, если молодого человека лишать таких удовольствий, это плохо сказывается на здоровье.
— Хотел бы я, чтобы и моя мать так же заботилась о моем здоровье, — сказал Сафар. — Ну а если получаются дети? Как тогда?
Ирадж пожал плечами.
— Когда появляется младенец, мы обычно продаем таких рабынь, — сказал он. — Дешевле купить новых, чем выращивать.
Сафар был потрясен.
— Как же можно продать собственного ребенка? — спросил он.
Ирадж посмотрел на друга как на ненормального.
— Я никогда не считал их моими, — сказал он. — Тогда уж и покрывало, постеленное на моей кровати, можно считать моим ребенком каждый раз, когда я занимаюсь любовью в кулак. К тому же даже свободная женщина человек в том же смысле, что и верблюд или лошадь. Они ниспосланы нам богами лишь для нашего удовольствия и для увеличения народонаселения. И я обращаюсь к ним лишь постольку, поскольку так заведено.
Сафар удержался от решительного возражения. Слышать, как кто-то отзывается о его матери и сестрах как о кобылах, дающих потомство, было весьма неприятно, и его просто злило, что с чьей-то точки зрения они просто шлюхи. Но он ничего не сказал, полагая, что Ирадж просто еще не повзрослел.
Так парочка продолжала взбираться вверх и вскоре оказалась в долине, где паслись козы. Сафар сменил ребят, присматривающих за стадами, собрал коз и повел их еще выше в горы.
Холмы покрывало весеннее цветение. Цветы и трава поднимались на каждом ровном участке, так что шли не торопясь, позволяя козам и ламе пастись там, где им заблагорассудится. Лагерь разбили рано, согнали коз на лужок, а сами забрались ночевать в грот, прикрывающий их от ветров. Поджарив фазана и заполнив оставшиеся пустоты в желудках жареным миндалем, сыром и черствым хлебом, сверху все залили козьим молоком. Закат был недолгим, но впечатляющим, превратившим луг и грот в волшебный золотой пейзаж. Затем засияла луна и замерцали звезды. Сафар и Ирадж долго всматривались в них, молчаливые, как прислужники на храмовой церемонии.
Затем Ирадж сказал:
— А ты знаешь, что я родился под тем же знаком, что и Алиссарьян?
Сафар покачал головой, хотя ему вдруг показалось, что он знал об этом давным-давно. Он даже попытался пошутить:
— Не хочешь ли прямо сейчас заняться завоеваниями?
Ирадж не засмеялся. Глаза у него заблестели, словно эти слова ненароком попали в цель.
— Извини, если я обидел тебя, — сказал Сафар. — Шутка была глупой.
Ирадж кивнул, затем сказал:
— У тебя никогда не было ощущения своего предназначения?
— Только как гончара, — сказал Сафар.
Ирадж пристально посмотрел на него:
— Ты в самом деле так думаешь, Сафар?
— Кем же мне еще быть? — ответил юноша. — Я — Тимур. Тимуры делают горшки.
Ирадж пожал плечами, словно говоря: как хочешь, но только мне-то лучше знать. Затем он сказал:
— Я рассказывал тебе, что видел сон о парне по имени Сафар?
— При нашем знакомстве, — ответил Сафар.
— Удивительно, что ты так больше и не расспрашивал меня об этом сне, — сказал Ирадж. — Большинство людей спросили бы.
Сафар не ответил, вспомнив видение с королем на белом слоне.
Ирадж долго не сводил с него глаз, затем сказал:
— Если я поведаю тебе один секрет, обещаешь его никому не раскрывать?
Сафар пообещал, с облегчением переключаясь на менее рискованную для него тему.
— Если же ты нарушишь клятву, — предупредил Ирадж, — то меня скорее всего убьют.
Сафара такое заявление напугало. В своей жизни он еще ни разу не сталкивался с секретами, разоблачение которых влекло такое наказание.
— Именно по этой причине я и живу здесь, с вами, — продолжил Ирадж. — Видишь ли, мой отец был вождем нашего племени, и я должен был унаследовать власть.
— А отец недавно умер? — догадался Сафар.
— Он подхватил лихорадку примерно год назад, — сказал Ирадж. — За шесть месяцев она высосала из него жизнь. В течение этого времени в моей семье происходили раздоры, и она разделилась — часть поддерживала меня как наследника, а другая — моего дядю Фулена. Когда же отец умер, раскол оказался непреодолимым.
Ирадж рассказал, что поначалу большая часть семьи была за него. Один из его кузенов — уважаемый всеми пожилой человек, владелец обширных земель и многих табунов коней — был назначен регентом до достижения Ираджем соответствующего возраста.
— Но Фулен заключил сделку с самым ненавистным врагом моего отца, — сказал Ирадж. — С неким негодяем по имени Коралия Кан, человеком, который убил моего деда, когда отец еще был мальчиком. Но отец отомстил той семье, убив первенца Канов. Так что много крови пролито между нами.
Ирадж рассказал, что однажды темной ночью Фулен позволил Кану и его солдатам свободно войти в свои земли и даже присоединился к ним, когда те устроили ряд внезапных нападений. Подчинив себе всю семью, Фулен потребовал голову Ираджа, дабы тот не оспаривал его прав на трон клана.
— Моя мать обратилась за помощью к дяде — мужу ее сестры, — сказал Ирадж. — И я был вынужден покинуть собственный дом и спрятаться среди людей его племени — клана Бабор. Но вокруг было столько шпионов, что оставаться там долго оказалось небезопасно. Дяде было неловко отправлять меня дальше. Но он должен заботиться о своих женах и детях, и дядя отправил меня сюда, прятаться от Фулена и Кана.
Для Сафара вся эта история звучала легендой. Он ощутил себя ребенком, слушающим, как отец рассказывает истории давно минувших дней, наполненных невероятными событиями.
— И тебе уже никогда не вернуться? — спросил он.
Ирадж подбросил в костер веток, пламя взметнулось, отбрасывая глубокие тени. В этом освещении он выглядел старше. И гораздо решительнее.
— Война в моем семействе продолжается, — сказал он. — Но бесшумная война, война шпионов и ночных набегов. Когда станет безопасно, дядя пришлет за мной. И я стану главой племени.
— Ты уверен? — спросил Сафар. — А вдруг Фулен и Кан одержат победу?
Ирадж молчал, угрюмо глядя в огонь. Затем сказал:
— Я обязан верить, неужели ты не понимаешь? Иначе мне и жить незачем.
Сафар не понимал, почему Ирадж должен умереть, коли не суждено ему стать главой племени? И почему не остаться в Кирании, где ему не грозит опасность, и жить долгой мирной жизнью? Жениться на одной из наших женщин и быть счастливым среди благословенной красоты Кирании. Но юноша ничего не сказал, видя по взволнованному лицу Ираджа, что такие слова могут его огорчить, хотя Сафар и не мог понять почему. И вместо этого он стал расспрашивать Ираджа об обычаях его народа.
— У нас все по-другому, — с неосознанным пренебрежением сказал тот. — Мы не занимаемся сельским хозяйством, не рабы земли. То, что нам нужно, мы берем в бою. А чтобы сохранить добытое, надо еще больше сражаться. Отец говорил мне: человек или любит тебя, или боится. Среднего не дано.
Он рассказал, что его племя веками бродило по равнинам Джаспар. После развала королевства Алиссарьяна там сохранились свирепые племена. Они жили за счет набегов на племена послабее и ограбления крестьян и городов в отдаленных районах.
— В последние годы — еще даже до заболевания отца — дела пошли хуже. Табуны наших лошадей были уже не столь многочисленны, как раньше, — сказал он. — А эпидемия погубила много верблюдов. Другие племена заключили соглашения с правителями тех городов, которые раньше платили дань. Нас окружили могущественные враги, зарящиеся на наши земли. Мой дядя Нишан — стоящий за меня — во всем случившемся обвинял отца. — Ирадж вздохнул. — И похоже, он прав, как мне ни ненавистна эта мысль. Я любил отца. Но я думаю, что он родился слишком богатым. Его отец был великим полководцем, и, возможно, именно это ослабило его. Вообще мы живем в юртах, оставаясь на одном месте до тех пор, пока пастбища не редеют, затем собираемся и двигаемся дальше. Иногда мы выбираем ту или иную равнину просто потому, что так нам хочется, и идем туда, куда глаза глядят. А последнее время мы жили в большой крепости, которую построил мой дед.
Ирадж сказал, что жизнь в той крепости роскошна. Золота хватало купить то, что семье надобно, — ковры и рабов, исполняющих все желания. Питались они блюдами, приправленными редчайшими специями, запивая восхитительное горячее мясо ледяным шербетом, изготовленным из экзотических фруктов далеких стран. В саду с искусно устроенным фонтаном Ирадж и его отец любили проводить время, обсуждая повадки рыб, смакуя медовый инжир и вдыхая аромат апельсиновых деревьев и роз, приносимый мягким ветерком.
— Я думаю, что именно эта роскошная жизнь и ослабила в отце волю к схваткам, — сказал Ирадж. — Когда он выпивал слишком много вина — а в последние дни так случалось частенько, — он проклинал все эти богатства и божился, что завтра же соберет все хозяйство и вновь отправится на равнины Джаспара. Чтобы жить в юртах и совершать набеги, подобно деду. Но на следующее утро все шло по-прежнему. Я понимал, что он испытывает в связи с этим чувство вины. Он даже признавался в этом несколько раз и предостерегал меня от скрытых опасностей, таящихся в слишком большом богатстве. Наверное, именно поэтому он заставил меня поклясться на сабле, чтобы я сделал то, что не удалось ему. И теперь я являюсь хранителем семейной чести.
— Как жаль, что так все получилось, — сказал Сафар, про себя считая, что не захотел бы нести такой груз.
— Ничего страшного, Сафар, — сказал Ирадж. — Это именно то, что мне нужно. С Божьего благословения настанет время, когда моя семья вернет себе былое величие. — Тут голос его упал почти до шепота, так что Сафар разобрал лишь отдельные слова. — И даже больше, — пробормотал Ирадж.
Ночью, когда Ирадж заснул безмятежным сном, Сафар бодрствовал, размышляя над смыслом небесного знамения. Что же это за знак? И знак ли? И если да, что он предвещает? Чувства его обострились, и он явственно различал звуки обычной ночи — от треска сучка до стремительного пролета ночной птицы. Он различил какие-то прерывистые звуки и поначалу подумал, что слышит журчанье ручьев.
Тут до него донеслось:
— Идет! Идет!
Другой звук отозвался:
— Что идет? Что идет?
А первый ответил:
— Прячься! Прячься!
Затем пронеслось дуновенье мягкого ветерка, и звуки стихли. Тишина настала такая, что ее можно было пощупать и исследовать, если бы Сафар мог взять ее в руки. В уме он сотворил ведро свежей глины. «Тишина, — подумал он, — находится в этом ведре». И он начал очищать глину, выбирая веточки и камни. Наконец он нащупал ее. Крупный камень необычной формы. Кроваво-красный.
Дух его вгляделся в отполированную поверхность камня, увидел отражение собственного глаза, а затем он стал падать… падать…
Раскинув руки, он отдался на волю духа ветров. Поначалу он подумал, что вновь окажется у того завоеванного города, что видел прежде. Но ветра подняли его ввысь, а затем понесли над равнинами, пустынями и морями. Он летел чуть ли не вечность, проносясь от одного темного горизонта к другому, пока горизонты не посерели, а затем и не поголубели, когда ночь сменилась днем и внизу заплескались изумрудные волны морей.
«Наверняка, — подумал он, — я залетел так далеко, что оказался уже на другой стороне мира. В том месте, которое в книгах Губадана называлось „Конец света“. И в тот момент, когда он задумался, долго ли ему еще лететь, он оказался на гористом островке посреди огромного океана.
Однажды их забавы привели к тому, что естество Ираджа проявилось во всей полноте.
В этот день предметом урока у Губадана вновь были звезды. Дело было после обеда, и ученикам стоило немалого труда не задремать в тепле класса.
— Весной отчетливо можно различить, как Львенок сосет свою мать, — говорил Губадан. — Зимой же Львенок должен спрятаться, поскольку на охоту за Львицей выходит Охотник. Вот и получается, что если вы рождены под знаком Львенка, то страстны по натуре, но в зимние месяцы робки и нерешительны в принятии решений… Те же, кто рожден под знаком Охотника, агрессивны, бесстрашны, но легко поддаются на уловки Львицы.
Изнывающий от скуки Сафар поднял вверх перо, привлекая внимание учителя.
— Простите, наставник, — сказал он, получив разрешение говорить. — Мне что-то трудно это понять.
Густые брови Губадана сошлись над причудливым носом. Ему не нравилось, когда Сафар тяжело овладевал каким-либо предметом.
— Что именно, Сафар? — с подозрением спросил он.
— Почему мы должны считать Львенка робким, когда он прячется? — спросил Сафар. — А может быть, это признак мудрости? Ведь он же не может защитить себя при встрече с Охотником.
Вмешался Ирадж.
— Сафар задал хороший вопрос, наставник, — сказал он. — А меня интересует Охотник. Почему бы ему, дураку, не начать охоту за Львицей? Я бы выбрал именно ее, а не Львенка. Во-первых, она не прячется, а во-вторых, ее шкура гораздо лучше смотрелась бы на моих плечах, спасая меня от холода.
Губадан хлопнул по аналою толстым учебником. На кожаном переплете выделялись тисненые звезды и планеты.
— Ответы для вас обоих, — сказал он, — содержатся в этой книге. Она написана мудрыми людьми много веков назад. И много лет звездочеты, следуя изложенным здесь правилам, предсказывали великие события и судьбу великих людей.
— Ох уж эти звездочеты, — сказал Сафар. — Они что же, так никогда и не ошибались?
Губадан заколебался. По этому признаку Сафар понял, что попал в слабое место.
— Ну, — сказал наставник, — откровенно говоря, я не могу утверждать, что ошибки не случались. Но лишь вследствие неправильного истолкования. А не в силу самих законов. Звездочеты неодинаково наделены божественными способностями.
— А мне кажется, наставник, — сказал Ирадж, — что некоторые ошибки совершались намеренно.
Губадан, вцепившись в бороду, покраснел от гнева.
— Это грех, — проворчал он. — И с чего бы это звездочетам заниматься такими безбожными делами?
Сафар быстро понял намерения Ираджа.
— Из-за золота, — сказал он. — Известно, что люди идут ради него на прегрешения.
— Но не звездочеты, — сказал потрясенный Губадан. — Это святые люди. Это все равно что сомневаться в честности снотолкователей.
— А почему бы и нет, наставник, — сказал Ирадж. — Если предложить достаточно золота или угрожать кровавой расправой…
— Наставник, — сказал Сафар. — А разве внук Алиссарьяна, король Огден, не был предан снотолкователем?
Губадан просветлел лицом. Тема Алиссарьяна Завоевателя принадлежала к числу его любимых.
— Вот ты и подтверждаешь мою мысль, Сафар, — сказал он. — Король Огден был рожден под знаком Охотника. Вторым его знаком был Шут, вот почему он легко поддался бездельникам и шарлатанам Занзера. Но, разумеется, за всем заговором стояли демоны. Алиссарьян же, избрав своим знаком Демонскую луну с взлетающей кометой, был одновременно и свиреп и мудр.
Он принялся расхаживать, взволнованный темой, поднятой ребятами. Сафар не был дураком, и Губадан не мог не разделить его точку зрения. Бесспорно, снотолкователь одурачил Огдена. Так утверждала история. На чем и настаивал Сафар.
— Что же за человек был Алиссарьян? — сказал Губадан. — Был ли он монстром, как утверждают его враги? Монстром, покорившим нас своей воле с помощью стального кулака? Или был Алиссарьян благословлен богами разрезать саблей завесу невежества? Мы были тупыми дикарями, когда он ворвался в наши горы подобно зимнему бурану. Но когда настала весна его просвещения, что за дивные поля знаний расцвели! Какое могущество!..
Сафар откинулся назад, задремывая под красноречие Губадана, посвященное Завоевателю. Однако он заметил, что Ирадж напряженно внимает каждому слову Губадана. Посматривая на Ираджа, Сафар вдруг вспомнил о том знамени с Демонской луной и кометой, которые предстали ему в видении — Демонская луна и комета взлетающая! Как только что упомянул Губадан, это было знаком Алиссарьяна!
Сафар услыхал, как его друг вопросом прервал Губадана.
— Скажите мне, наставник, — сказал Ирадж, — как вы полагаете, может ли появиться еще такой человек, подобный Алиссарьяну?
Жрец покачал головой.
— Невозможно, — сказал он. — Боги наделили его такими достоинствами, что вряд ли еще раз захотят повториться. — Губадан передернулся. — Разумеется, будут и другие завоеватели. Эсмир всегда был домом раздоров, взывающим к объединению под властью одного трона. Были завоеватели до Алиссарьяна, будут и после. Но все они — лишь тень его.
Сафар заметил, что Ираджа огорчил этот ответ. Но юноша не успокоился.
— Можно еще спросить, наставник? — сказал он. — Как вы думаете, будущие завоеватели станут управлять владениями демонов? Ведь они некогда были частью королевства Алиссарьяна.
— Империи, а не королевства, парень, — поправил Губадан. — Что же касается твоего вопроса… вновь я должен ответить отрицательно. Демонами мог управлять только такой человек, как Алиссарьян. Ведь помимо того, что Алиссарьян был великим воином, он был и могущественным чародеем. Сравнимым по могуществу с кудесниками демонов. А как тебе известно, лишь немногие люди наделены магическими способностями.
Сафар заерзал на своем сиденье, когда дискуссия коснулась предмета его стыда.
— Но и эти способности людей слабее демонских, — продолжал Губадан. — Величайшим кудесником из известных мне является лорд Умурхан, возглавляющий университет в Валарии. Но даже он при всем своем могуществе вынужден признавать, что вряд ли выиграл бы единоборство с магом демонов. Людям, защищаясь от демонов, всегда приходилось уповать лишь на свое численное превосходство. Как и демоны пользуются магией, дабы противостоять людям. Алиссарьян же был настолько силен, что смог вырваться из этого тупика и завоевать демонов. И почему он их всех не истребил, лично для меня является грандиозной загадкой. Он мог бы избавить Эсмир от их мерзкого присутствия, но не стал. И никто не знает почему. А если бы он сделал так, его империя существовала бы и по сей день. Лишь это обстоятельство разочаровывает меня в нем.
Признание Губаданом того факта, что его герой оказался не без изъяна, являлось выдающимся событием. При этом старый жрец так расстроился, что быстро закончил развертывание любимой темы и, ко всеобщему неудовольствию, вернулся к нудной лекции о созвездиях.
Несколько дней спустя Сафар и Ирадж прогуливались среди руин старой крепости, посматривая, как детвора играет в солдатики среди останков стен.
Вспомнив о том интересе, который проявил его друг на лекции, Сафар, указывая на крепость, сказал:
— Предполагается, что ее построил Алиссарьян, когда пришел в нашу долину.
Ирадж покачал головой.
— Не думаю, — сказал он. — Смотри, как неудачно она размещена. — Он указал на недалекий холм. — Если бы враг захватил тот холм, то крепость оказалась бы уязвимой даже для выстрелов плохого лучника. Алиссарьян бы ни за что не допустил такой ошибки. Он был слишком хорошим генералом.
Сафар новыми глазами оглядел развалины крепости и увидел, насколько уязвимыми оказались бы собравшиеся внутри войска.
— Скорее наоборот, — продолжил Ирадж, — какой-нибудь болван вздумал оказать сопротивление Алиссарьяну из этой крепости. И был легко повержен.
— Существуют истории, которые подтверждают твою правоту, — признался Сафар. — Хотя те же самые истории утверждают, что он застроил всю долину крепостями, установил сильные заградительные посты на перевалах, а в потайных пещерах скопил много оружия и припасов.
Ирадж посмотрел на Сафара заблестевшими глазами.
— И ты видел что-либо подобное?
Сафар кивнул.
— Много раз. Когда пас коз отца в горах. Есть одно особенное местечко — высоко в горах, откуда видно далеко. — Юноша передернулся. — Трава там плохая, но мне нравится забираться туда и размышлять.
— Отведи меня туда! — стал упрашивать Ирадж. — Я должен увидеть собственными глазами.
Сафар пожалел о сказанном. Это было его потаенное местечко, где размышлениями он исцелял юношеские душевные раны. Множество слез было пролито там в одиночестве, и не одна буйная фантазия посетила его в тех горах.
— Может быть, позже, — сказал он. — Сейчас еще очень глубокий снег.
Он понадеялся, что его друг забудет об обещании, но с каждым днем солнце пригревало все сильнее, ускоряя ток ручьев и таянье снегов, и Ирадж упорно просил отвести его в то потаенное место. Наконец, когда в очередной раз настал черед Сафара пасти коз, он согласился взять с собой Ираджа.
Губадан разнервничался, узнав, что мальчики на несколько недель выйдут из-под его присмотра.
— Что скажет семья Ираджа, Каджи, — возмущался он, обращаясь к отцу Сафара, — если с ним что-нибудь случится?
— Если бы он утонул во время купания в озере под твоим присмотром, они бы тоже рассердились, — вмешалась мать Сафара. — А горы являются такой же естественной частью Кирании, как и озеро. Так что пусть мальчик идет, Губадан. Пасти коз не такое уж опасное приключение.
— И потом, я иду туда за знаниями, а не за опасностями, — добавил Ирадж. — Наставник, я хочу своими глазами увидеть то место, где Алиссарьян перешел горы.
Аргумент оказался решающим, и вскоре два юноши отправились к высокогорным пастбищам. Благодаря стараниям Губадана, их сверх меры снабдили различными припасами, и им пришлось прихватить с собой ламу, дабы животное везло одежду, одеяла и продукты, навязанные им. Вдохновленный юношескими романтическими мечтами, Ирадж прихватил с собою и подаренный ему при отъезде из родного дома дядей ятаган. Взял он небольшой лук, приличный запас стрел и изукрашенный орнаментами кинжал, который, по его словам, завещал ему отец.
Сафар вооружился пращой, мешочком с метательными глиняными снарядами, обожженными в печи отца, и крепким посохом. Самой большой опасностью в горах, с которой они только могли столкнуться, была бы стая голодных волков, жаждущих козьей плоти. Не было случая, чтобы волки напали на киранийцев. Правда, некогда угрозу представлял один снежный барс, но это было так давно, что помнили об этом лишь старики.
Сафар рассмеялся, видя Ираджа, увешанного оружием.
— Там наверху лишь деревья да камни, — сказал он. — И уж если они нападут, мы встретим их в полной готовности.
Ирадж усмехнулся, но глаза оставались серьезными.
— Кто знает, — только и сказал он.
Когда они выступили в путь, в небесах еще мерцали звезды, предгорья внизу зеленели новой жизнью. Сафар набирал пригоршни опавшего вишневого цвета, чтобы бросать в чай, когда они вечером разобьют стоянку. По дороге ребята останавливались на привалы ненадолго в высокогорных хижинах, ютящихся у древесных рощиц, обменивались слухами с упитанными крестьянами с миндалевидными глазами. Люди были им рады, и, судя по взглядам, которые они бросали на Ираджа, их больше интересовал этот незнакомец, нежели новости снизу. Горцы считали невежливым совать свой нос в дела других, но поскольку Ирадж ничего не говорил ни о своей семье, ни о себе, на их лицах читалось разочарование, когда юноши уходили дальше.
Одна из девушек даже ненадолго увязалась за ними, очарованная высокой крепкой фигурой Ираджа и его красивой внешностью. Она повернула обратно, лишь когда они дошли до тропы, ведущей к козьему пастбищу. Она зазывала их по пути обратно остановиться в их доме, обещая, что ее мать хорошо покормит гостей.
— Похоже, она в тебя влюбилась, — поддразнил Сафар. — И если бы ты захотел, она бы забралась с тобой в кустики и позволила бы раздеть себя.
— Было у меня такое намерение, — признался Ирадж. — Давненько я уже не терся о женские бедра.
Сафар удивился, услышав такие слова. Деревенские ребята частенько хвастались своими победами, но Сафар знал, что их утверждения были обычным враньем. Ему приходилось слышать шутки сестер и матери на счет молодых людей, которых созревшие девицы дурачили, кокетничая приуменьшенным приданым — пока не подходило дело к свадьбе. Иногда какой-нибудь караван завозил с собой проституток из отдаленных публичных домов. Но их интересы распространялись лишь на зажиточных людей с толстыми кошельками, а отнюдь не на нищих голоногих подростков.
Слова же Ираджа звучали совсем не как пустая похвальба.
— Неужели незамужнюю женщину так легко уговорить лечь с тобой в постель? — спросил он. — Я говорю не в оскорбительном смысле. Просто в Кирании на такие вещи смотрят сурово. У нас девушка может пойти с тобой только в одном случае — если ты богат. И если ты раздвинул ей ноги, то считай, что вскоре ее папаша побежит к Губадану обговаривать дату венчания.
— Именно это я и подозревал, — сказал Ирадж. — Вот почему я и не вытаскиваю свою саблю из ножен. Но и наших женщин не так легко совратить. Просто, когда я достиг соответствующего возраста, у меня для моих прихотей были служанки. Мать всегда следила, чтобы неподалеку находилось несколько хорошеньких рабынь. Среди моих соотечественников принято считать, что, если молодого человека лишать таких удовольствий, это плохо сказывается на здоровье.
— Хотел бы я, чтобы и моя мать так же заботилась о моем здоровье, — сказал Сафар. — Ну а если получаются дети? Как тогда?
Ирадж пожал плечами.
— Когда появляется младенец, мы обычно продаем таких рабынь, — сказал он. — Дешевле купить новых, чем выращивать.
Сафар был потрясен.
— Как же можно продать собственного ребенка? — спросил он.
Ирадж посмотрел на друга как на ненормального.
— Я никогда не считал их моими, — сказал он. — Тогда уж и покрывало, постеленное на моей кровати, можно считать моим ребенком каждый раз, когда я занимаюсь любовью в кулак. К тому же даже свободная женщина человек в том же смысле, что и верблюд или лошадь. Они ниспосланы нам богами лишь для нашего удовольствия и для увеличения народонаселения. И я обращаюсь к ним лишь постольку, поскольку так заведено.
Сафар удержался от решительного возражения. Слышать, как кто-то отзывается о его матери и сестрах как о кобылах, дающих потомство, было весьма неприятно, и его просто злило, что с чьей-то точки зрения они просто шлюхи. Но он ничего не сказал, полагая, что Ирадж просто еще не повзрослел.
Так парочка продолжала взбираться вверх и вскоре оказалась в долине, где паслись козы. Сафар сменил ребят, присматривающих за стадами, собрал коз и повел их еще выше в горы.
Холмы покрывало весеннее цветение. Цветы и трава поднимались на каждом ровном участке, так что шли не торопясь, позволяя козам и ламе пастись там, где им заблагорассудится. Лагерь разбили рано, согнали коз на лужок, а сами забрались ночевать в грот, прикрывающий их от ветров. Поджарив фазана и заполнив оставшиеся пустоты в желудках жареным миндалем, сыром и черствым хлебом, сверху все залили козьим молоком. Закат был недолгим, но впечатляющим, превратившим луг и грот в волшебный золотой пейзаж. Затем засияла луна и замерцали звезды. Сафар и Ирадж долго всматривались в них, молчаливые, как прислужники на храмовой церемонии.
Затем Ирадж сказал:
— А ты знаешь, что я родился под тем же знаком, что и Алиссарьян?
Сафар покачал головой, хотя ему вдруг показалось, что он знал об этом давным-давно. Он даже попытался пошутить:
— Не хочешь ли прямо сейчас заняться завоеваниями?
Ирадж не засмеялся. Глаза у него заблестели, словно эти слова ненароком попали в цель.
— Извини, если я обидел тебя, — сказал Сафар. — Шутка была глупой.
Ирадж кивнул, затем сказал:
— У тебя никогда не было ощущения своего предназначения?
— Только как гончара, — сказал Сафар.
Ирадж пристально посмотрел на него:
— Ты в самом деле так думаешь, Сафар?
— Кем же мне еще быть? — ответил юноша. — Я — Тимур. Тимуры делают горшки.
Ирадж пожал плечами, словно говоря: как хочешь, но только мне-то лучше знать. Затем он сказал:
— Я рассказывал тебе, что видел сон о парне по имени Сафар?
— При нашем знакомстве, — ответил Сафар.
— Удивительно, что ты так больше и не расспрашивал меня об этом сне, — сказал Ирадж. — Большинство людей спросили бы.
Сафар не ответил, вспомнив видение с королем на белом слоне.
Ирадж долго не сводил с него глаз, затем сказал:
— Если я поведаю тебе один секрет, обещаешь его никому не раскрывать?
Сафар пообещал, с облегчением переключаясь на менее рискованную для него тему.
— Если же ты нарушишь клятву, — предупредил Ирадж, — то меня скорее всего убьют.
Сафара такое заявление напугало. В своей жизни он еще ни разу не сталкивался с секретами, разоблачение которых влекло такое наказание.
— Именно по этой причине я и живу здесь, с вами, — продолжил Ирадж. — Видишь ли, мой отец был вождем нашего племени, и я должен был унаследовать власть.
— А отец недавно умер? — догадался Сафар.
— Он подхватил лихорадку примерно год назад, — сказал Ирадж. — За шесть месяцев она высосала из него жизнь. В течение этого времени в моей семье происходили раздоры, и она разделилась — часть поддерживала меня как наследника, а другая — моего дядю Фулена. Когда же отец умер, раскол оказался непреодолимым.
Ирадж рассказал, что поначалу большая часть семьи была за него. Один из его кузенов — уважаемый всеми пожилой человек, владелец обширных земель и многих табунов коней — был назначен регентом до достижения Ираджем соответствующего возраста.
— Но Фулен заключил сделку с самым ненавистным врагом моего отца, — сказал Ирадж. — С неким негодяем по имени Коралия Кан, человеком, который убил моего деда, когда отец еще был мальчиком. Но отец отомстил той семье, убив первенца Канов. Так что много крови пролито между нами.
Ирадж рассказал, что однажды темной ночью Фулен позволил Кану и его солдатам свободно войти в свои земли и даже присоединился к ним, когда те устроили ряд внезапных нападений. Подчинив себе всю семью, Фулен потребовал голову Ираджа, дабы тот не оспаривал его прав на трон клана.
— Моя мать обратилась за помощью к дяде — мужу ее сестры, — сказал Ирадж. — И я был вынужден покинуть собственный дом и спрятаться среди людей его племени — клана Бабор. Но вокруг было столько шпионов, что оставаться там долго оказалось небезопасно. Дяде было неловко отправлять меня дальше. Но он должен заботиться о своих женах и детях, и дядя отправил меня сюда, прятаться от Фулена и Кана.
Для Сафара вся эта история звучала легендой. Он ощутил себя ребенком, слушающим, как отец рассказывает истории давно минувших дней, наполненных невероятными событиями.
— И тебе уже никогда не вернуться? — спросил он.
Ирадж подбросил в костер веток, пламя взметнулось, отбрасывая глубокие тени. В этом освещении он выглядел старше. И гораздо решительнее.
— Война в моем семействе продолжается, — сказал он. — Но бесшумная война, война шпионов и ночных набегов. Когда станет безопасно, дядя пришлет за мной. И я стану главой племени.
— Ты уверен? — спросил Сафар. — А вдруг Фулен и Кан одержат победу?
Ирадж молчал, угрюмо глядя в огонь. Затем сказал:
— Я обязан верить, неужели ты не понимаешь? Иначе мне и жить незачем.
Сафар не понимал, почему Ирадж должен умереть, коли не суждено ему стать главой племени? И почему не остаться в Кирании, где ему не грозит опасность, и жить долгой мирной жизнью? Жениться на одной из наших женщин и быть счастливым среди благословенной красоты Кирании. Но юноша ничего не сказал, видя по взволнованному лицу Ираджа, что такие слова могут его огорчить, хотя Сафар и не мог понять почему. И вместо этого он стал расспрашивать Ираджа об обычаях его народа.
— У нас все по-другому, — с неосознанным пренебрежением сказал тот. — Мы не занимаемся сельским хозяйством, не рабы земли. То, что нам нужно, мы берем в бою. А чтобы сохранить добытое, надо еще больше сражаться. Отец говорил мне: человек или любит тебя, или боится. Среднего не дано.
Он рассказал, что его племя веками бродило по равнинам Джаспар. После развала королевства Алиссарьяна там сохранились свирепые племена. Они жили за счет набегов на племена послабее и ограбления крестьян и городов в отдаленных районах.
— В последние годы — еще даже до заболевания отца — дела пошли хуже. Табуны наших лошадей были уже не столь многочисленны, как раньше, — сказал он. — А эпидемия погубила много верблюдов. Другие племена заключили соглашения с правителями тех городов, которые раньше платили дань. Нас окружили могущественные враги, зарящиеся на наши земли. Мой дядя Нишан — стоящий за меня — во всем случившемся обвинял отца. — Ирадж вздохнул. — И похоже, он прав, как мне ни ненавистна эта мысль. Я любил отца. Но я думаю, что он родился слишком богатым. Его отец был великим полководцем, и, возможно, именно это ослабило его. Вообще мы живем в юртах, оставаясь на одном месте до тех пор, пока пастбища не редеют, затем собираемся и двигаемся дальше. Иногда мы выбираем ту или иную равнину просто потому, что так нам хочется, и идем туда, куда глаза глядят. А последнее время мы жили в большой крепости, которую построил мой дед.
Ирадж сказал, что жизнь в той крепости роскошна. Золота хватало купить то, что семье надобно, — ковры и рабов, исполняющих все желания. Питались они блюдами, приправленными редчайшими специями, запивая восхитительное горячее мясо ледяным шербетом, изготовленным из экзотических фруктов далеких стран. В саду с искусно устроенным фонтаном Ирадж и его отец любили проводить время, обсуждая повадки рыб, смакуя медовый инжир и вдыхая аромат апельсиновых деревьев и роз, приносимый мягким ветерком.
— Я думаю, что именно эта роскошная жизнь и ослабила в отце волю к схваткам, — сказал Ирадж. — Когда он выпивал слишком много вина — а в последние дни так случалось частенько, — он проклинал все эти богатства и божился, что завтра же соберет все хозяйство и вновь отправится на равнины Джаспара. Чтобы жить в юртах и совершать набеги, подобно деду. Но на следующее утро все шло по-прежнему. Я понимал, что он испытывает в связи с этим чувство вины. Он даже признавался в этом несколько раз и предостерегал меня от скрытых опасностей, таящихся в слишком большом богатстве. Наверное, именно поэтому он заставил меня поклясться на сабле, чтобы я сделал то, что не удалось ему. И теперь я являюсь хранителем семейной чести.
— Как жаль, что так все получилось, — сказал Сафар, про себя считая, что не захотел бы нести такой груз.
— Ничего страшного, Сафар, — сказал Ирадж. — Это именно то, что мне нужно. С Божьего благословения настанет время, когда моя семья вернет себе былое величие. — Тут голос его упал почти до шепота, так что Сафар разобрал лишь отдельные слова. — И даже больше, — пробормотал Ирадж.
Ночью, когда Ирадж заснул безмятежным сном, Сафар бодрствовал, размышляя над смыслом небесного знамения. Что же это за знак? И знак ли? И если да, что он предвещает? Чувства его обострились, и он явственно различал звуки обычной ночи — от треска сучка до стремительного пролета ночной птицы. Он различил какие-то прерывистые звуки и поначалу подумал, что слышит журчанье ручьев.
Тут до него донеслось:
— Идет! Идет!
Другой звук отозвался:
— Что идет? Что идет?
А первый ответил:
— Прячься! Прячься!
Затем пронеслось дуновенье мягкого ветерка, и звуки стихли. Тишина настала такая, что ее можно было пощупать и исследовать, если бы Сафар мог взять ее в руки. В уме он сотворил ведро свежей глины. «Тишина, — подумал он, — находится в этом ведре». И он начал очищать глину, выбирая веточки и камни. Наконец он нащупал ее. Крупный камень необычной формы. Кроваво-красный.
Дух его вгляделся в отполированную поверхность камня, увидел отражение собственного глаза, а затем он стал падать… падать…
Раскинув руки, он отдался на волю духа ветров. Поначалу он подумал, что вновь окажется у того завоеванного города, что видел прежде. Но ветра подняли его ввысь, а затем понесли над равнинами, пустынями и морями. Он летел чуть ли не вечность, проносясь от одного темного горизонта к другому, пока горизонты не посерели, а затем и не поголубели, когда ночь сменилась днем и внизу заплескались изумрудные волны морей.
«Наверняка, — подумал он, — я залетел так далеко, что оказался уже на другой стороне мира. В том месте, которое в книгах Губадана называлось „Конец света“. И в тот момент, когда он задумался, долго ли ему еще лететь, он оказался на гористом островке посреди огромного океана.