Аллан Коул
КОГДА БОГИ СПАЛИ

 
Сей караван-сарай, где то и дело день
Спешит, как гостя гость, сменить ночную тень, —
Развалины хором, где шли пиры Джампидов,
Гробница, что дает Бахрамам спящим сень.
 
Омар Хайям. Рубайят

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
«ДОЛИНА ТУЧ»

Пролог
Чужестранец на холме

   Жители деревни боялись его.
   Каждый день они тянули жребий — кому идти к нему с собранным подаянием.
   Проигравший, трепеща от страха и сжимая в руке талисман, карабкался на холм. Чужестранец знал, что они боятся дурного глаза, и потому отворачивался, не глядя на пришедшего, не двигался и не произносил ни слова, пока крестьянин не завершал своего дела и не улепетывал вниз с такой скоростью, словно за ним гнался дервиш.
   Жители деревни полагали его безумным жрецом и проклинали тот день, когда он нашел это убежище на холме.
   А он не безумный и не жрец. Но пусть они считают, как им нравится. Ведь, если бы они узнали, кто он на самом деле, казна деревни вскоре заполнилась бы золотом до отказа. Поскольку странник этот скрывался от короля. Король Протарус охотился за Сафаром Тимуром, Бывшим Некогда Его Великим Визирем.
   Они были кровными братьями. Сидя у трона друга, Сафар давал ему советы и изгонял злых духов, тревожащих его сон. Несколько раз он спасал жизнь королю. И за это был вознагражден землями и дворцами, драгоценностями и почестями, о которых человек мог лишь мечтать.
   Когда напишут историю короля Протаруса, то укажут, что лорд Тимур предал его. Отметят, что Сафар рискнул и потерял все из-за любви.
   Но первое обвинение он бы отмел. С точки зрения Сафара, король его предал. А вот второе обвинение признал бы. Именно из-за этого преступления Протарус жаждал его головы. Хотя Сафар за оскорбление со стороны короля потребовал бы большего.
   И он получит требуемое. Если только король прежде не поймает его.
   Из своего укрытия Сафар посмотрел на вражеский город. Ночью, под вращающейся Луной Демонов, огни Занзера мерцали подобно звездам. А по утрам дымки, поднимающиеся из литейных и кухонь, заволакивали город голубоватой пеленой. Но дворец короля, Гранд-палас, различался ясно, отражая в окнах розовые краски рассвета.
   Из чистейшей белой глины строил он модель этого дворца, искусно раскатывая башенки между влажных ладоней, вырезая парапеты серебряным колдовским ножом. Он шептал гончарные заклинания, лепя купола и колонны. Он вдыхал свою ненависть в глину.
   Вечером он откладывал завернутую во влажные листья модель в сторону, до следующего дня. Опорожнив чашу с подаяниями, он заворачивался от ночной прохлады в черный скорбный плащ. На рассвете работа продолжалась.
   Когда дворец будет готов, а великое заклинание брошено, свершится месть Сафара Тимура.
   И тогда он покинет этот одинокий холм. И устремится через пустыни и степи, через каменистые равнины к горам, туда, где он родился.
   Туда, где за заснеженными перевалами открываются караванам новые горизонты.
   И никогда больше не покинет тот край. Тот край, где началась эта история.

1. Набег демонов

   Было время, когда мир был велик, а мечты — ничтожны. Немногие корабли отваживались отплывать далеко от тех четырех гигантских черепах, которые носили на себе по морям горы и равнины. Люди и демоны, поколение за поколением, прозябали под выцветшими знаменами королей, которые правили слишком долго. Границу от границы отделяло расстояние, которое можно было преодолеть скорым переходом, чтобы успеть укрыться в каком-нибудь вооруженном поселении, охраняющем путников от грабителей и диких зверей.
   Это было нелегкое время, время, криком взывающее к переменам. Придворные кудесники, успокаивая своих королей, выискивали среди звезд благоприятные знаки. Подданные собирались в укромных местечках, моля богов избавить их от тех же самых королей.
   Но боги помалкивали о своих намерениях.
   Звездное колесо, где боги спали в десяти священных владениях, год за годом вращалось, равнодушное ко всем мольбам.
   Затем явилось знамение. Но не от дремлющих богов, а из расплавленных глубин самого мира. И первым его заметил не кудесник, а мальчик.
   Этим мальчиком был Сафар Тимур.
   Он жил в краю, известном под названием Эсмир, на Черепахе Средних морей.
   В том краю людей и демонов разделяла Запретная Пустыня. Лишь древнее проклятие да внутренние междоусобицы удерживали этих заклятых врагов от того, чтобы напасть друг на друга и устроить резню. Но в городе демонов Занзере король Манасия и его чародеи в ожидании подходящего момента уже вынашивали такой замысел. Люди превосходили их числом. Однако магия их была слаба, а вождей Манасия полагал трусами.
   Он грезил о дне, когда из их трупов он сложит лестницу, по которой взойдет на великий трон.
 
 
   Бадави поерзал в седле, устраиваясь поудобнее. Его серая кобыла недовольно фыркнула и споткнулась, изнывая под тушей хозяина. Толстяк чуть не упал, едва успев ухватиться за седло.
   — Ну ты смотри, куда ступаешь, загаженная мухами дочь навозного жука, — взревел Бадави, ударяя кобылу плетью.
   Животное, привыкшее к такому обращению, даже не фыркнуло от боли, продолжая равнодушно тащиться по каменистой дороге. Полдень еще не наступил, самые страшные часы были еще впереди, но и без того жаркое солнце предгорных равнин безжалостно измывалось над перегруженной кобылой. Под копытами стлалась жесткая земля, а сухой кустарник ничего не обещал ее усиливающимся голоду и жажде. Бадави же немилосердно пришпоривал ее и проклинал, гоня все дальше.
   Кобыла дышала тяжело, из ноздрей валил пар, шкура потемнела от пота. Бадави не обращал внимания на ее состояние. Он не собирался идти пешком. До конечной цели путешествия среди округлых холмов южных предгорий оставалось не более пяти или шести миль. За предгорьями вставали заснеженные вершины горной цепи под названием Божественный Раздел. К востоку лежали пыльные никчемные земли, отмечавшие границу Запретной Пустыни.
   Бадави заставил свою серую пройти несколько шагов быстро, затем, словно что-то вспомнив, резко натянул поводья, замедляя ее ход.
   — Дурак ты, Бадави, — выговорил он сам себе. — Бесчувственный дурак.
   Он обернулся и бросил полный сожаления взгляд на животное, идущее сзади. Это был молодой грациозный верблюд, легко ступающий по каменистой почве. Веревка с его шеи тянулась к деревянному каркасу седла Бадави.
   — Прости меня, малыш, — сказал он. — Я на минутку забыл, что и ты идешь со мной. — Он хлестнул кобылу. — Эта бестолковая задница вывела меня из себя. Решила испытать мое терпение, вот и пришлось дать ей урок.
   Бадави слегка потянул за веревку, и верблюд покорно оказался рядом. Алчные глаза Бадави увлажнились, и он нежно улыбнулся животному. Из седельной сумки он вытащил пригоршню золотистого инжира, и верблюд проворно опустил голову за угощением.
   — Какой же я счастливец, — сказал Бадави, затрепетав от радости, когда нежные губы верблюда коснулись его мясистой ладони. — Должно быть, боги истинно возлюбили меня. Обладать существом такой красоты, и не один раз, а дважды.
   Верблюд покончил с угощением. Пружинисто подняв голову, он уставил на человека темные просящие глаза, окаймленные выгнутыми вверх ресницами. Бадави тихо хихикнул, кивнул и достал еще пригоршню.
   — Ни в чем не могу тебе отказать, Сава, — сказал он. — Кусок из собственного рта отдам.
   Верблюд был чисто белого цвета, белого как снег, покрывающий вершины Божественного Раздела, думал Бадави в минуту редкого романтического припадка чувств. А уж мордочка у него была такая… такая… Бадави покачал головой, не справившись с поэтическими чувствами. Он приласкал животное, затем отвернулся, чтобы и себя угостить.
   Бадави был человеком весьма довольным самим собой. Больше всего его радовали расходы других. Свое состояние он сколотил фермерством и разведением прекрасных лошадей и верблюдов в том краю, куда никто еще не забирался. Принадлежащие ему земли были плодородными, но приобрел он их за бесценок в силу близости их к Запретной Пустыне.
   Давным-давно, когда он объявил о том, что именно это место станет их новым домом, его первая жена вначале перепугалась, затем пришла в ярость. Поколотив ее, чтобы угомонилась, он затем потолковал с нею, как и положено доброму мужу. Бадави гордился своим умением контролировать ситуацию. Он был мужчиной, который знал, как исполнять семейные обязанности.
   — Не будь тупой коровой, — посоветовал он. — Люди только потому боятся этого места, что оно расположено слишком близко к Запретной Пустыне. А я тебе скажу, что это ерунда! Чистейшей воды глупость. Что из того, что на том краю пустыни находятся земли демонов? Ведь она все-таки называется Запретной. Демоны, как и люди, не могут ее пересечь. Кроме того, здесь уже сотню лет не видели никаких демонов. И люди не пользуются этой землей не столько из-за глупости, сколько из-за неумения предвидеть. А я, во-первых, не так глуп. И там, где люди видят лишь страх, я предвижу удачу. Так что, жена моя, если ты не соберешь пожитки до конца недели, я тебя так отхлещу, что света белого не взвидишь. А потом отправлю тебя назад к твоему отцу. И пусть он хорошенько поучит такую глупую корову.
   Припомнив этот давний разговор, Бадави презрительно скривил губы. С тех пор он процветал, взращивая стада на сочной траве предгорий и с выгодой торгуя с поселениями и стоянками кочевников в так называемых безопасных районах. За это время он уморил четырех жен, многих детей, заставляя их трудиться на своих землях как рабов. Проницательный делец, не брезгующий порой и воровством, он все больше богател. Но несмотря на все свои богатства, он одевался как последний из бедняков и ездил лишь на клячах, доживающих последние дни.
   И этот молодой верблюд являлся истинным доказательством торжества теории и практики бизнеса Бадави. Животное являлось приданым, на котором настоял вождь кочевого племени, позволив своему сыну жениться на одной из дочерей Бадави. Все дочки Бадави обликом походили на него и, следовательно, не претендовали на красоту и обаяние. И вот Бадави, доставив дочку по назначению и радуясь избавлению от лишнего рта, все же оплакивал потерю любимого белого верблюда. Но утром после свершения свадебной церемонии, когда все спали в своих палатках после обильных возлияний, Бадави ускользнул незамеченным, прихватив с собою и верблюда.
   Ну и пусть обманутый отец парня выказывает недовольство. Пусть попробует отправить девушку назад. Бадави ее не примет.
   — А я скажу ему, пусть ее хоть в колодец бросит, мне наплевать, — сказал он, обращаясь к верблюду — Все равно от нее не было никакого толку. Она мне просто ни к чему.
   Кобыла внезапно фыркнула и рывком закинула голову, чуть не угодив ему по носу.
   — Это еще что такое! — заорал он и хлестнул ее по боку.
   На этот раз серая отреагировала. Пронзительно заржав, она встала на дыбы. Бадави грохнулся на землю. От удара у него перехватило дух, но он не получил и царапины. Услыхав, как от страха взвыл Сава, он понял, что кобыла и его перепугала.
   Верблюд попытался метнуться в сторону, но его удержала веревка, привязанная к кобыле. Оба животных заметались, вопя и пытаясь оборвать привязь.
   Бадави, становящийся шустрым, когда дело того требовало, мячиком катаясь среди ног, заорал, призывая обезумевших животных остановиться. Но тут веревка лопнула, и кобыла с верблюдом помчались прочь, направляясь к знакомым предгорьям.
   Бадави вскочил на ноги и завопил:
   — Вернись, мой Сава! Вернись, любимый!
   Но мольбы его остались неуслышанными, и вскоре кобыла и верблюд исчезли за холмом.
   Бадави проклял этот несчастный случай. Затем вздохнул, представив себе долгий путь домой пешком. «Это кобыла во всем виновата», — сказал он себе и обругал недостойное создание, доставившее ему столько хлопот.
   Внезапно он похолодел. Опасность свилась кольцом в животе, а волосы на затылке встали дыбом, как колючки у пустынного ежа. Инстинкт заставил его обернуться и всмотреться в просторы Запретной Пустыни.
   Он приложил ладонь козырьком над глазами, но в первый момент ничего не увидел. Затем он разглядел вздымающийся столб пыли и подумал, уж не смерч ли приближается. Но изумление его тут же переросло в испуг, когда пыль раздвинулась и из нее показалась протяженная колонна темных фигур.
   Они быстро приближались, и он попытался бежать. Но страх сковал его ноги, и он так и остался стоять на месте с раскрытым ртом, разглядывая фигуры и пытаясь понять, кто же это такие.
   Фигуры быстро стали приобретать столь отчетливые очертания, что у Бадави внутри все опустилось.
   Демоны!
   Это были чудища в боевом снаряжении, с широкими рылами и крапчатой зеленой шкурой. Кони, на которых они ехали, были ужаснее всадников — даже не кони, а твари, смутно напоминающие лошадей, — с длинными клыками и когтистыми кошачьими лапами вместо копыт.
   Бадави вышел из столбняка, и негнущиеся ноги понесли его вперед. Но не сделал он и нескольких шагов, как шпоры его зацепились друг за друга, и он полетел лицом в землю.
   Тут его окружили чудища, вопя так, что по спине побежали мурашки. Всхлипывая и призывая богов, Бадави свернулся комочком, стараясь не угодить в зубы демонических коней. Наконечники копий уткнулись в него, и он завопил как поросенок, подпрыгивая всякий раз, как острие вонзалось в кожу.
   Затем ему показалось, что раздался чей-то громкий приказ, и тут же наступила тишина, и его перестали мучать.
   Чей-то голос сказал:
   — Встань, человек. Я хочу посмотреть на тебя.
   Голос звучал холодно, хрипло и странно.
   Оставаясь лежать, Бадави захныкал:
   — Прошу вас, господин. Не мучайте меня. Я всего лишь бедный фермер, не сделавший никому никакого зла.
   Тогда прозвучал другой нечеловеческий голос:
   — Послушай, Сарн, давай его просто прикончим и приготовим обед. Я голоден! Мы все голодны!
   Это замечание вызвало хор одобрительных выкриков у других демонов, и они принялись скандировать:
   — Жрать! Жрать! Жрать!
   У Бадави от страха перехватило дыхание. Он встал на колени и, воздев руки вверх, принялся молить о пощаде.
   Демон, заговоривший первым, и чудище поменьше, сидя на своих скакунах, уставились вниз на человека, ожидая, какую забавную чепуху он понесет.
   — Прошу вас, господин, — взвыл Бадави. — Оставьте жизнь этому недостойному насекомому. У меня дочери, господин. У меня сыновья. У меня жена. Сжальтесь, господин! Пощадите старого Бадави!
   Услышав эти мольбы, демоны расхохотались. И лишь Сарн не сводил с Бадави огромных желтых глаз. Он поднял когтистую лапу вверх и призвал всех к тишине.
   — Ты просишь жалости у меня? — презрительно спросил Сарн. — Сарн никого не жалеет. Тем более людей.
   — Вы не поняли, господин, — забормотал Бадави. — Я прошу не ради себя. Но ради вас.
   — Ради меня? — сказал Сарн. — Да что ты можешь сделать для Сарна, человек?
   — Ведь вы же голодны, господин, — ответил Бадави. — И я мог бы доставить вам удовольствие. Однако возьму на себя дерзость отметить… что я всего лишь один. А вас много. И я просто скорблю от мысли, что меня одного не хватит, чтобы утолить муки вашего голода. С другой стороны, господин, у меня дома, который не так далеко, этого добра достаточно, чтобы насытить всех вас.
   — Ты имеешь в виду дочерей и сыновей? — спросил Сарн, кривя чешуйчатые губы.
   — Да, господин, — ответил Бадави. — И еще моя жена. Жирный и нежный кусочек, если мне позволено будет сказать. С тех пор как она поселилась под моим кровом, я кормил ее самым лучшим.
   Гифф, другой демон, презрительно фыркнул:
   — Так ты предлагаешь свою семью, человек? Чтобы спасти собственную жизнь? Что же ты за создание такое?
   Не обращая на него внимания, Бадави вновь обратился к Сарну:
   — Позвольте, я отведу вас к себе домой. И вы увидите, что я сказал чистую правду.
   Сарн долго не сводил глаз с уродливого смертного по имени Бадави.
   В другое время он быстро приказал бы разделать эту тушу. Но тогда бы они не смогли полакомиться домочадцами Бадави.
   Сарн и его банда являлись одним из многочисленных бандитских кланов, беззаконно промышлявших разбоем в демонских краях. И до недавнего времени его тщеславие не поднималось выше желания совершать набеги и убивать. Но к нему прибыл от короля Манасии эмиссар с предложением заключить сделку. Сарну выдавалось королевское соизволение на переход Запретной Пустыни в поисках богатств и добычи среди людей. Взамен королю нужна была лишь информация. Сарну предписывалось продвинуться к западу вдоль Божественного Раздела, нанося на карту основные перевалы и практически все маршруты, ведущие через горную цепь. Сарн не спрашивал, для чего королю Манасии нужна эта информация. Каковы бы ни были причины, у Сарна и его бандитов была своя, солдатская работа. И когда он ее закончит, они вернутся через пустыню, нагрузив седельные сумки и вьючных животных богатыми трофеями.
   Оценивая Бадави, он понял, что набег мог бы стать гораздо успешнее, если бы у него был проводник-человек. А Бадави, похоже, охотно согласился бы на эту роль.
   И Сарн принял решение.
   — Пусть пока живет, — сказал он Гиффу — Он может оказаться нам полезным.
   Бадави всхлипнул от облегчения. Поднявшись на ноги, он низко поклонился и пробормотал:
   — О, благодарю вас, добрый господин. Да улыбнутся боги в ответ на все твои желания.
   И даже сейчас, когда жизнь его еще висела на волоске, алчность Бадави взяла свое.
   Осушив глаза, он сказал:
   — Мне… э… неловко говорить о столь несущественном деле, господин. О некой небольшой награде за службу, если вы не возражаете. Когда мы прибудем ко мне на ферму, делайте что хотите. — Он развел руками. — Все, что мое, — ваше, господин, — сказал он. — Кроме… э… одного белого верблюда. Это так немного. Толку вам от него никакого, господин. Но я к нему так привязан. И если вам только…
   Сарн выбросил вперед когтистую лапу, и Бадави захлопнул рот. Демон поманил его к себе, и во рту у Бадави пересохло, как в пустыне, когда он разглядел зазубренные острые когти. Покорно сделав шаг, он вдруг закачался, когда на него обрушилась невидимая сила и, как рыбу сетью, потащила к вождю демонов. Горло перехватило от страха, так что он не мог и пикнуть. Его тащило вперед заклинанием демона.
   Бадави затрепетал, когда грудь его уперлась в длиннющий коготь, торчащий подобно изогнутому лезвию. Но остановиться Бадави не мог. Заклинание влекло его, пока коготь не проткнул сначала одежду, а затем не вонзился в тело. Потекла кровь, пачкая халат. Боль была невыносимой, но, даже собрав всю свою волю, он не мог пошевельнуть пальцем. Он лишь ощущал, как все глубже погружается коготь. Затем раздался смех Сарна, колдовское наваждение, и Бадави оказался на свободе.
   Зажимая рану, он упал на землю, настолько напуганный, что позволял себе лишь слабо стонать.
   — Если хочешь жить, человек, — сказал Сарн, — то делай все, что я прикажу. Без всяких вопросов. И ничего не проси взамен.
   — Да, господин, да, — взвыл Бадави, лбом стучась о землю в знак повиновения. — Я был дураком! Прошу тебя, прости бестолкового.
   — Встань, человек, — сказал Сарн.
   Бадави мгновенно исполнил приказ и замер, трепеща от страха и ожидания, что же будет дальше.
   — Вот тебе мой первый приказ, человек, — сказал Сарн. — Ты сейчас ведешь нас к себе домой. И когда мы придем…
   — Да, господин?
   Сарн усмехнулся, обнажая двойной ряд бурых клыков.
   — Сначала ты приведешь нас к верблюду.
   Бадави благоразумно скрыл свое разочарование. Он засеменил впереди банды демонов, услужливо показывая дорогу и на ходу размышляя, чем же он так прогневал богов.
   Оказавшись на ферме, он вынужден был наблюдать, как демоны убили его молодого верблюда. Затем устроили резню среди домочадцев. Часть мяса они тут же поджарили для еды, а часть повесили вялиться про запас. Покончив с этим, демоны оседлали скакунов и двинулись на запад, вдоль гряды гор, как и приказал король Манасия.
   Бадави указывал им дорогу.

2. Долина Туч

   А в тысяче миль оттуда Сафар Тимур и его народ трудились на полях и пасли скот в относительном мире. Они жили высоко над смутой мира и с мыслью, что до них никому нет дела.
   Долина находилась так далеко, что существовала лишь на немногих картах. Да и те ревностно хранились главами торговых домов, перевозивших свои товары через Божественный Раздел, разделявший древние королевства людей — Залария и Каспан. Долина называлась Кирания, что на языке народа Сафара означало «Долина Туч».
   Это безмятежное благословенное местечко весной и летом представляло собой цветущий оазис посреди высоких зазубренных скал, прозванных Невестой и Шестью Девами. Имя это получили семь высоких изящных скал, похожих на грациозных женщин. С юга они казались процессией, шествующей вечно. Самая высокая и изящная вершина шла впереди, и для киранийцев она была Невестой, поскольку вершину ее всегда покрывали снега и белые облака. Хотя долина располагалась настолько высоко, что иным забредшим сюда чужестранцам даже дышалось трудно, все же, прикрытая высокими вершинами, она сохраняла вполне приятный климат.
   Половину долины занимало священное озеро Нашей Леди Фелакии, и иногда сюда с караванами забредали пилигримы, чтобы отдать дань почтения этой богине чистоты и здоровья. Они собирались для благословения в древнем храме, стоящем на восточном берегу, храме настолько маленьком, что там служил лишь один старый жрец. Пилигримов было немного, поскольку богиню эту мало кто знал, а долина находилась слишком далеко. Но все, кто здесь побывали, могли клятвенно засвидетельствовать целительные качества воды. Жрец собирал с пилигримов малую мзду, позволяющую ему вести сносное существование, тем более что пользовался он едой и питьем односельчан, расплачивающихся с ним так за обучение детей.
   Дважды в год в своих сезонных перелетах останавливались на озере на отдых стаи птиц. Никто не знал, откуда они летят и куда, но все ждали их с нетерпением — наслушаться их песен да и наполнить горшки тушеной птицей. Жители Кирании выращивали ячмень, кукурузу и бобы, орошая поля водой из озера. Разведя многочисленные сорта дынь, крестьяне сохраняли их в пещерах, обкладывая льдом, вырезанным зимой с поверхности воды. Процветали у них и оранжереи, где росли яблони, персики и груши. По склонам долины росли ряды вишневых деревьев, они зацветали, когда в горах еще лежал снег, и Сафари не раз любовался красотой розового цветения на фоне белого.
   Но сельскохозяйственный сезон был короток, и киранийцы свои основные надежды возлагали на стада коз. Весной и летом Сафар и другие ребята отводили их высоко в горы, пастись в альпийских лугах. С наступлением зимы козы загонялись в хлев под домами, питались запасенным сеном и сохраняли тепло дома теплом своих тел. Помимо молока и мяса, козы снабжали людей прекрасной шелковистой шерстью. Женщины пряли из нее ткань и создавали наряды столь искусные, что их работы были известны и в отдаленных краях. Когда приезжали торговцы, — останавливаясь на отдых в большом каменном караван-сарае, что находился за деревней, — наряды быстро расходились в обмен на заболевших или поранившихся животных, верблюдов и лам каравана.
   Вся эта простая жизнь, показавшаяся бы примитивной и скучной жителю города, была важной для Сафара и его народа. Им было о чем поговорить, помечтать о другой, где-то существующей жизни.
   По меркам Кирании Сафар являлся как бы принцем по праву рождения. Он был сыном гончара, и в Кирании его отец считался вторым по значимости человеком после деревенского жреца.
   Дед его тоже был гончаром, как и отец деда. Из поколения в поколение передавалось это мастерство в клане Тимура, а киранийские женщины уходили к озеру и возвращались, держа на голове кувшины, сделанные гончарами Тимура. И вся пища в деревне готовилась в горшках Тимура или хранилась в кувшинах, закрытых плотно и зарытых в землю на зиму. В кувшинах Тимура бродили спиртные напитки, затем разливались в бутыли Тимура, и уж вкус у них получался отменный, когда разливались напитки в чашки и чары Тимура.
   Когда банды демонов пересекли Запретную Пустыню, Сафар был занят тем, что, идя по стопам отца, овладевал этим самым священным ремеслом. И постичь таинства ремесла было верхом мечтаний Сафара. Но как некогда сказал мудрец: «Если хочешь, чтобы боги посмеялись над тобой… расскажи им о своих планах».
   День, который покончил с его юношескими мечтами, начался задолго до рассвета, как начинались все дни в Кирании. Стояла ранняя весна, и по утрам было холодно, так что одной из его сестер пришлось постучать по нарам, где он уютно спал на пуховой перине, древком метлы.
   Он заворчал, выбираясь из сладостных сновидений, где он купался в теплых водах с обнаженными девственницами. Ему ведь было всего семнадцать лет — возраст, в котором подобные сновидения почти реальны и столь же часты, как и упреки незадачливой судьбе.
   Затем он услыхал, как в стойле внизу жалобно заблеяла Найя, лучшая коза их семьи. Она была прекрасным животным, и Сафару казалась ненавистной сама мысль о том, что она страдает. Сафар соскочил с нар на надраенные доски пола. Подтащив к себе сундучок, в котором хранились его пожитки, он торопливо натянул на себя одежды — потрепанные кожаные штаны, свитер и тяжелые рабочие башмаки. Матушка уже суетилась возле очага, засыпая сушеные яблоки в овсянку — их завтрак.