Страница:
То есть Симонов предъявил "космополитам" такое обвинение, по какому к этому времени уже были арестованы "еврейские националисты" из ЕАК.... Однако власти не вняли сему обвинению. Так, 28 марта Симонов (кстати, вместе с Софроновым) отправил послание Сталину и Маленкову, в котором "ставил вопрос" об исключении целого ряда "космополитов" из Союза писателей, но поддержки не получил, и впоследствии, в 1950 году, исключен был один только И. Л. Альтман, который считался наиболее "пламенным" (он в феврале 1948-го разоблачал - см. выше - "антипатриотизм" выдающегося режиссера Василия Сахновского!..).
Правда, ряд "космополитов" был исключен из партии, но это тогда являлось очень широко распространенным "наказанием" даже за весьма мелкие прегрешения. И в связи с этим стоит сообщить о процедуре исключения из партии недавнего секретаря Правления СП "космополита" Л. М. Субоцкого, который, помимо литературной карьеры, заседал, начиная еще со времени революции, в различных трибуналах. Уже упоминавшийся Данин воспроизвел (и за это нельзя не поблагодарить его!) реакцию Субоцкого на исключение из партии:
"- Я заявляю! - обвел он нас всех зачеркивающим жестом маленькой волевой руки.- И прошу занести это в протокол! Трибуналы революции... трибуналы войны... Я отправил на расстрел больше нечисти, чем сидит вас сейчас в этом зале! Понятно?!" (Данин, цит. соч., с. 350).
Эта сцена показывает всю ложность внедряемых в сознание людей представлений, согласно которым все "космополиты" были этакими служителями высокого искусства, на коих набросились свирепые громилы. Кстати, Данин, в отличие от многих других сочинителей, честно сообщает, что уже в 1950 году он стал снова выступать в печати, начав с опубликованной "Литературной газетой" статьи, как он пишет, "о молодом поэте Ф." (с. 356). Имя не называется, по-видимому, потому, что этот поэт, Владимир Федоров, был, во-первых, не менее "патриотичен", а во-вторых, менее "поэтичен", чем Анатолий Софронов, статью о стихах которого Данин еще не столь давно озаглавил уничтожающе: "Нищета поэзии". Между тем песню "Шумел сурово Брянский лес...", чьи слова Анатолий Владимирович сочинил более полувека назад, многие ценят и сегодня,- хотя, конечно же, нет оснований считать его значительным поэтом.
И из того факта, что Данин Софронова отверг, а Федорова расхвалил, естественно сделать четкий вывод: критик атаковал в лице Софронова не безнадежно плохого, по его мнению, поэта и даже не "патриота", а влиятельного представителя враждебного "лагеря"; Федоров же жил не в Москве и не принимал участия в литературной борьбе (потому его можно было хвалить).
Как уже сказано, к концу 1948 года перевес сил в этой борьбе был на стороне "космополитов"; затем в дело вмешался Сталин, но - несмотря на приведенные выше тяжелейшие обвинения Симонова в адрес "космополитов" - не только не распорядился о репрессиях, но даже не поддержал предложение об исключении "преступников" из Союза писателей.
Вернусь еще раз к утверждениям об "антисемитизме" Сталина, который связывают и с гонениями на "космополитов" (за немногими исключениями, евреев). Как уже сказано, в 1949-1952 годах по воле Сталина удостоенных высоких почестей евреев было больше, чем подвергшихся опале. Другой вопрос, что те или иные лица воспользовались развернувшейся кампанией для нападок на евреев в силу в самом деле присущего этим лицам антисемитизма, либо по крайней мере с целью устранить мешающих им "конкурентов".
Я, учившийся в то время на филологическом факультете Московского университета, был непосредственным свидетелем и, более того, "участником" подобной акции. Курс лекций о русской литературе ХIХ века читал доцент А. А. Белкин,- и читал, по тем временам, неплохо. Я близко знал его, так как исполнял обязанности "старосты курса" и постоянно общался с Абрамом Александровичем. "Антипатриотом" он ни в коей мере не являлся, его любовное отношение к русской литературе было несомненным. Незадолго до окончания его лекций до меня дошли сведения о готовящемся увольнении Белкина из университета, и, наивно рассчитывая воспрепятствовать этому, я составил очень лестный для него "адрес", который подписали почти все студенты курса, и торжественно вручил ему сей "документ" после завершающей лекции. Вскоре меня вызвал заместитель декана факультета М. Н. Зозуля и потребовал рассказать о том, как Белкин подготовил упомянутый "адрес", что, конечно, было бы использовано для полнейшей его дискредитации. Это меня окончательно возмутило и вместе с Зоей Финицкой (позднее - известной журналисткой) я "организовал" своего рода делегацию протеста из двух-трех десятков студентов к секретарю партбюро факультета Николаевой.
Теперь я склонен думать, что эти действия только способствовали увольнению Белкина, ибо каким-нибудь вышестоящим лицам, которые должны были утвердить увольнение, по всей вероятности, преподносили наш "бунт" как результат "подстрекательства" со стороны Абрама Александровича. Но мне было более или менее ясно тогда и вполне ясно теперь, когда "загадки" того времени исследуются по сохранившимся документам, что Белкина уволили не из-за предписания власти о некой "расовой чистке" (ведь в те же самые годы множество евреев получали высшие почести!), но по воле тех или иных лиц (хотя бы упомянутого Зозули), воспользовавшихся кампанией "борьбы с космополитизмом" для своей собственной выгоды или удовлетворения антисемитских вожделений. Если бы дело обстояло иначе, были бы абсурдными и тогдашнее наличие евреев в ЦК КПСС, и тот факт, что треть Сталинских премий по литературе доставалась в 1949-1952 годах евреям.
Не столь давно были опубликованы воспоминания А. Л. Штейна "Как я был космополитом", которые убедительно подтверждают мои суждения о "деле" А. А. Белкина. Близко знакомый мне Абрам Львович Штейн (однофамилец вышеупомянутого драматурга) - видный исследователь зарубежной и русской драматургии, в частности, автор ценных работ о творчестве А. Н. Остовского. Он вспоминает, как в 1949 году его, преподавателя Московского института иностранных языков, вместе с его коллегой М. О. Мендельсоном (в публикации он назван Изиксоном) намеревались изгнать в качестве "космополитов", и делалось это потому, что на кафедре были раздутые штаты и кого-либо необходимо было уволить. И "конкуренты" решили воспользоваться начавшейся кампанией против "космополитов" и сократить две "лишние" единицы за счет евреев.
Однако на собрании, долженствующем "разоблачить" врагов, выступил один из профессоров Института, который одновременно был работником ЦК партии.
"Мы подвели первые итоги борьбы против космополитизма,- заявил он.- И что же оказалось? Почему-то вышло, что космополитами являются одни евреи. Это неправильно, товарищи. Космополитами могут быть люди любой национальности". Как потом стало известно, ранее имело место "совещание в ЦК по вопросу о космополитизме, которое Сталин открыл именно этими словами"78.
И в результате уволили именно ту преподавательницу, которая обличала своего конкурента-еврея, вторая "лишняя" преподавательница перешла на другую кафедру, и положение "стабилизировалось"...
Уже знакомый читателям А. И. Ваксберг, не стесняющийся писать любые нелепицы, так характеризует "кампанию против космополитов": "это была тщательно продуманная и хорошо организованная психологическая обработка населения перед грядущими катаклизмами (имеется в виду поголовная депортация евреев.- В. К.), которую предначертал обезумевший диктатор" (цит. соч., с. 261). Но как это согласуется с одновременным очень щедрым производством евреев в лауреаты, народные и заслуженные артисты и т. п., о чем, кстати сказать, узнавали несоизмеримо более широкие слои населения, нежели те, которые слышали что-либо о критиках Борщаговском, Данине и т. п.? Так, в 1949-1952 годах стали известными всей стране лауреатами Сталинских премий (часть из них - даже дважды) артисты еврейского происхождения Марк Бернес, Ефим Березин (сценическое имя Штепсель), Владимир Зельдин, Марк Прудкин, Фаина Раневская, Марк Рейзен, Лев Свердлин и др.
Словом, с прискорбием помня о репрессиях и гонениях 1949-1952 годов, затронувших значительное количество людей еврейского происхождения, необходимо вместе с тем освободиться от многочисленных домыслов, вымыслов и зловещих мифов, которые затемняют или вообще заслоняют историческую реальность этого - в сущности, не столь уж далекого - времени.
Часть третья
ОТ СТАЛИНА ДО БРЕЖНЕВА...
1953 - 1964
Глава восьмая
О ТАК НАЗЫВАЕМОЙ ОТТЕПЕЛИ
Как уже не раз говорилось, то, что назвали "культом Сталина", оказало и до сих пор оказывает очень сильное воздействие на понимание - вернее, лжепонимание - хода истории в 1930-1950-х годах. Выше приводились цитаты из нынешних сочинений, в которых Сталина проклинают за то, что он перед войной пытался строить свои отношения с Гитлером, в сущности, точно так же, как это делали тогда правители Великобритании и Франции; авторы этих сочинений явно не отдают себе отчета в том, что их сознание по-прежнему находится во власти пресловутого культа, ибо-де великий Сталин не "должен" был вести себя подобно заурядным правителям Чемберлену и Даладье... Точно так же нисколько не преодолели в себе "культовое" сознание те, кто сегодня объясняют личной злой волей Сталина коллективизацию, 1937-й год, тяжкие военные поражения 1941-1942 годов и т. д. Правда, это уже "культ наизнанку", но он не менее далеко уводит от истинного понимания хода истории, чем культ как таковой.
Я счел нужным напомнить здесь об этом потому, что и многие нынешние суждения о "преемнике" Сталина, Н. С. Хрущеве, основаны, в сущности, на тех же "культовых" понятиях об истории: все, что совершалось после смерти Сталина, приписывается "доброй" (впрочем, в определенных отношениях и "злой") воле Никиты Сергеевича.
18 апреля 1994 года в связи со 100-летием со дня рождения Хрущева была проведена под руководством правившего СССР в 1985-1991 годах М. С. Горбачева широкая (более 30 участников) конференция, стенограмма которой в том же году вышла в свет в виде книги, изданной немалым по теперешним меркам тиражом. И все происходившее в 1953-1964 годах толкуется в сей книге по сути дела как проявления личной воли Хрущева.
Впрочем, более или менее осведомленный историк КПСС В. П. Наумов не мог не сказать на этой конференции, что прекращение фальсифицированных политических "дел" (врачей, "сионистского заговора" в МГБ, "мингрельского" и др.), решение о пересмотре Ленинградского дела, амнистия почти половины 1,2 млн. (!) -заключенных ГУЛАГа и т. п., были осуществлены по инициативе и в ходе практических мероприятий вовсе не Хрущева, а Берии, но последний, по словам Наумова, делал все это, так как "пытался создать образ непреклонного борца за восстановление законности и правопорядка, за реабилитацию всех невинно пострадавших... и т. п. Следует признать, что Берия преуспел в решении своих задач. Его действия в то время произвели впечатление, и сейчас, спустя 40 лет, многие исследователи принимают его маневры за чистую монету"1.
Заключительная фраза по меньшей мере странна, ибо ведь подследственные и заключенные действительно освобождались тогда по указаниям Берии; "монета", если уж пользоваться этим выражением, была все же "чистой". Но Наумов без каких-либо аргументов противопоставляет действия Берии и позднейшие аналогичные действия Хрущева, который-де руководился иными,- так сказать, "благородными" - устремлениями.
Между тем (о чем уже шла речь) и мировая и отечественная история свидетельствуют, что любые правители, предшественники которых были объектами определенного "культа" и в той или иной мере деспотичными, приходя после них к власти, оказываются по сути дела вынужденными проявить гуманность. Так, почти ровно за сто лет до смерти Сталина, 2 марта 1855 года, умер деспотичный по тогдашним меркам император Николай I, и сменивший его Александр II амнистировал декабристов, петрашевцев, членов украинского Кирилло-Мефодиевского общества (Н. И. Костомаров, Т. Г. Шевченко и другие) и т. д.
Но вернемся в 1953 год. Берия сразу же после смерти Сталина действовал в этом направлении явно оперативнее и энергичнее, нежели Маленков (и тем более Хрущев), из-за чего Георгий Максимилианович даже заявил 2 июля 1953 года на известном пленуме ЦК, посвященном "разоблачению" Берии: "Затем, товарищи, факт, связанный с вопросом о массовой амнистии. Мы считали и считаем, что эта мера по амнистии является совершенно правильной. Но... он (Берия.- В. К.) проводил эту меру с вредной торопливостью и захватил контингенты, которых не надо было освобождать..."2 Разумеется, Берия действовал отнюдь не из "милосердия", а в силу присущего ему, более чем его "соперникам", прагматизма; кроме того, он, конечно же, хотел предстать в общественном мнении как "освободитель". Но в основе его действий была все же не личная воля, а как бы закон истории. И те, кто сегодня усматривают в последующих актах амнистий и реабилитаций личную заслугу Никиты Сергеевича,- попросту наивные люди. Любой оказавшийся на его месте деятель не мог не двигаться в этом направлении (начатом к тому же вовсе не Хрущевым, а Берией).
Выше уже не раз отмечалось, что в последние сталинские годы совершалось - пусть и не без "отступлений" - определенное смягчение режима (хотя господствует противоположное представление, согласно которому режим-де все более и более ужесточался). Так, в конце 1940-х - начале 1950-х годов были фактически "реабилитированы" немало людей, подвергшихся гонениям ранее. Скажем, в 1951 году получил Сталинскую премию 1-ой степени выдающийся филолог В. В. Виноградов, арестованный в 1934 году и до 1944-го испытывавший всякого рода притеснения; тогда же удостоились Сталинских премий репрессированный в 1933-м драматург и киносценарист Н. Р. Эрдман и заключенный в 1935 году в ГУЛАГ, а позднее ставший писателем В. Н. Ажаев; в начале 1951-го, как уже сказано, была восстановлена в качестве члена Союза писателей СССР изгнанная из него в 1946-м А. А. Ахматова; в 1952 году возвращается в состав ЦК маршал Жуков, удаленный оттуда в 1946-м (его, кстати сказать, обвиняли тогда чуть ли не в организации военного заговора...)*.
Можно привести и много других сведений о благоприятных поворотах в 1949-1952 годах в судьбах тех или иных людей, подвергшихся ранее репрессиям и гонениям, но более показательна, пожалуй, судьба целой группы - как бы даже враждебной "партии" - уже охарактеризованных выше "космополитов". "Борьба" с ними началась в январе - феврале 1949-го очень, пользуясь ходячим современным определением, круто. Их недавний покровитель, 1-ый зам. генсека СП Симонов в мартовском номере "Нового мира" объявил их ни много ни мало маскирующимися агентами американского империализма... Бывший "космополит" А. М. Борщаговский сообщает в своих мемуарах (даже дважды), что на заседании Секретариата ЦК в январе 1949 года второе лицо в иерархии власти, Г. М. Маленков, вынес "космополитам" следующий приговор: "Не подпускать на пушечный выстрел к святому делу советской печати!"3
В 1930-х годах подобный приговор скорее всего имел бы роковые последствия, однако "космополиты", как ни странно, стали выступать в "советской печати" уже в следующем, 1950 году (!), а в 1951-м один из главных их лидеров, А. С. Гурвич, опубликовал в "Новом мире", в сущности, целую книгу (70 крупноформатных журнальных страниц). Правда, его новое сочинение также подверглось критике, но факт опубликования все же чрезвычайно многозначителен.
Борщаговский рассказывает о долгой истории печатания сочиненного им в 1949 - первой половине 1950 года объемистого (700 книжных страниц) романа "Русский флаг", который вышел в свет только в июне 1953 года, то есть уже после смерти Сталина. Однако из его рассказа явствует, что уже в 1950 году член ЦК и генсек СП СССР Фадеев дал распоряжения своему 1-му заму Симонову, секретарям Правления СП А. А. Суркову и А. Т. Твардовскому, а также историку-академику Е. В. Тарле написать отзывы о романе. И, не обращая внимания на вышеупомянутый "приговор" самого Маленкова, все четверо рекомендовали роман Борщаговского в печать; краткий положительный отзыв написал и сам Фадеев.
Все это было бы, без сомнения, немыслимо, если бы указание о недопущении к печати "на пушечный выстрел" продолжало действовать. А тот факт, что объявленные в 1949 году чуть ли не вне закона "космополиты" уже в следующем году так или иначе были "прощены", ясно говорит о происходившем смягчении режима.
Правда, Борщаговский в своих мемуарах пытается внушить читателем, что его роман-де не мог быть опубликован, если бы не умер Сталин. Однако из его же собственного рассказа вполне очевидно, что выход в свет "Русского флага" задерживался только из-за сопротивления главного редактора издательства "Советский писатель" Н. В. Лесючевского. Мне хорошо знакомы повадки этого прямо-таки патологического "перестраховщика", так как я "пробивал" через него в течение почти трех лет (1961-1963) книгу М. М. Бахтина о Достоевском, чья наивысшая ценность позднее была признана во всем мире. Лесючевский "сдался" лишь после того, как с помощью всяких ухищрений я побудил тогдашнего председателя СП СССР К. А. Федина подписать составленное мною от его имени весьма резкое "послание" этому уникально трусливому главреду4.
Борщаговский в свою очередь сообщает, что после долгих проволочек он подал жалобу на Лесючевского в Секретариат СП СССР, который 30 сентября 1952 года на заседании, каковое вел член ЦК Фадеев, принял специальное постановление, обязывающее Лесючевского немедля приступить к изданию объемистого сочинения5, и восемь месяцев спустя, в июне 1953-го (срок вполне "нормальный" для издательской практики того времени) роман вышел в свет. И само принятие подобного постановления о книге вчерашнего "космополита" показывает, что Борщаговский был к тому времени - то есть к сентябрю 1952 года - фактически полностью реабилитирован; ведь нелепо полагать, что Секретариат СП мог принять тогда постановление, противоречившее позиции власти!
Немаловажно затронуть и еще одну сторону дела. В сочинениях о так называемых космополитах они обычно изображаются как жертвы заостренно "патриотически" настроенных врагов, которых высшая власть тогда-де целиком поддерживала. Но это также не соответствует действительности. Ведь в декабре 1949 года был отстранен от своих постов секретарь ЦК и МК Г. М. Попов, который, как сообщалось выше, в январе 1949-го сыграл решающую роль в развязывании кампании против "космополитов". И есть основания полагать, что он потерпел крах именно из-за своего чрезмерного "патриотизма".
А в 1952 году один из главных противников "космополитов" дважды лауреат Сталинской премии А. А. Суров был подвергнут постыдному разоблачению, ибо как выяснилось, сочинял свои пьесы совместно с безымянными "соавторами"; влиятельные друзья всячески пытались замять этот скандал, поскольку дискредитировалось само "патриотическое" направление в драматургии, а критики-"космополиты" оказывались правыми. Однако Суров все же был публично опозорен, и из этого ясно, что власть не столь уж безусловно поддерживала "патриотов".
Вообще для объективного понимания того времени необходимо ясно осознать, что Сталин относился негативно к любой заостренной "позиции". Еще в 1928 году он, говоря о "левой" и "правой" опасностях, бросил ставшие широко известными слова: "Какая из этих опасностей хуже? Я думаю, что обе хуже"6.
Имевшая место двадцать с лишним лет спустя, в 1949-м, одновременная расправа и с "ленинградцами", обвиненными в "русском национализме", и с Еврейским антифашистским комитетом неопровержимо свидетельствует, что политика Сталина была именно таковой. Широко распространенное представление о нем как "русском патриоте" или даже "шовинисте" - сугубо тенденциозная версия, хотя ее и придерживаются совершенно разные, даже противоположные, авторы.
* * *
Итак, ситуация накануне смерти Сталина была намного более сложной, чем обычно изображают ее в наше время. Послесталинские годы часто определяют словом "оттепель". Определение это приписывают И. Г. Эренбургу, который в майском номере журнала "Новый мир" за 1954 год (то есть через четырнадцать месяцев после смерти Сталина) опубликовал повесть под таким названием. Однако достаточно широко известно, что столетием ранее Ф. И. Тютчев назвал "оттепелью" время после смерти Николая I. Менее известно, что за семь месяцев до появления эренбурговской повести в октябрьском номере того же "Нового мира" за 1953 год было опубликовано стихотворение Николая Заболоцкого с тем же названием "Оттепель":
Оттепель после метели.
Только утихла пурга,
Разом сугробы осели
И потемнели снега...
Скоро проснутся деревья
Скоро, построившись в ряд,
Птиц перелетных кочевья
В трубы весны затрубят.
Но особенно существенно, что Заболоцкий написал первый вариант этого стихотворения пятью годами ранее, еще в 1948 году, когда вышла в свет его недавнего заключенного ГУЛАГа - книга (хотя официальная реабилитация поэта состоялась уже после смерти Сталина), то есть у его были основания писать в 1948 году об "оттепели".
Конечно, тезис о том, что "оттепель" назревала раньше, чем принято считать, будут оспаривать; при Сталине, мол, безраздельно царила "зима", и никакое "оттаивание" режима не было возможным. Но вот весьма показательные факты. Среди литературных явлений, которые считаются яркими выражениями "оттепели",- книга очерков Валентина Овечкина "Районные будни", роман Василия Гроссмана "За правое дело" и повесть Эммануила Казакевича "Сердце друга", а ведь они были опубликованы еще при жизни Сталина! Правда, они тут же подверглись критике, продолжавшейся некоторое время даже и после смерти вождя, но это, в сущности, была своего рода инерция. Ведь эти произведения все же прошли сквозь "бдительную" редактуру и цензуру 1952 года! А в 1953-1954-м они были изданы массовыми тиражами.
Нет спора, что после смерти Сталина "оттепель" стала гораздо более интенсивной. Однако наивно видеть в этом (как делают многие) некую личную заслугу того же Хрущева. Речь должна идти о естественном пути самой истории, по которому Хрущев - кстати сказать, вслед за Берией и Маленковым - в сущности, был вынужден идти, не мог не идти, хотя, между прочим, не единожды пытался сопротивляться (например, после восстания в ноябре 1956-го в Венгрии).
Мое утверждение, что Хрущев - совершенно независимо от его личных качеств - просто не мог не идти по "либеральному" (в той или иной мере) пути, его нынешние апологеты, вероятно, будут оспаривать. Но то же самое доказывают, например, два историка молодого поколения, которые исследовали послесталинский период - Е. Ю. Зубкова и О. В. Хлевнюк. Последний писал в 1996 году о ситуации после смерти Сталина: "Как показала Е. Ю. Зубкова7, круг основных вопросов, которые пришлось бы решать новому руководству, кто бы ни оказался во главе его, а также направления возможных перемен "в известном смысле были как бы заранее заданы"... (Выделено мною.- В. К.) все... "болевые точки" в той или иной мере проявились и осознавались еще при Сталине"8. Важно отметить, что цитируемые историки "новой волны" свободны от тенденциозности прежних времен.
Тот факт, что так называемая оттепель была к 1953 году всецело назревшей, ясен из поистине мгновенного ее осуществления: не прошло и месяца со дня смерти Сталина, а "оттепельные" явления уже стали очевидными для всех. И если обратиться к действием трех главных лиц тогдашней власти, то раньше и активнее других проявил себя Берия, затем Маленков и лишь позднее - Хрущев, которого пытаются и сегодня представить истинным "отцом оттепели",- притом он-де стал таковым благодаря своим личным качествам. А ведь в последнее время были опубликованы сведения, из которых явствует, что, будучи в 1935-1937 годах "хозяином" Москвы, а в 1938-1949-м - Украины, Хрущев являл собой одного из немногих наиболее активных вершителей репрессий. Выше об этом уже шла речь, но стоит еще раз напомнить, что есть основания видеть в Хрущеве, ставшем в декабре 1949 года секретарем ЦК, вообще главного "соратника" Сталина в репрессиях последующих лет,- в том числе в многостороннем "деле" о "сионистском заговоре".
В связи с этим целесообразно вторично обратиться к одному очень многозначительному эпизоду. После смерти Сталина, который был одновременно председателем Правительства и Первым (определение "генеральный" только как бы подразумевалось, но давно уже не употреблялось) секретарем ЦК, эти верховные посты были "поделены" между Маленковым и Хрущевым. Тогда же появился новый секретарь ЦК, Н. Н. Шаталин, который ранее, в 1944-1947 годах, побывал 1-м заместителем Маленкова - начальника Управления кадров ЦК, ведавшего (до 1946 года) "органами". Очевидно, что и теперь, в 1953-м, Шаталин в качестве секретаря ЦК должен был контролировать работу МВД - это следует и из его высказываний на Июльском пленуме ЦК, посвященном "разоблачению" Берии, и из того факта, что после ареста этого министра ВД именно Шаталин был назначен 1-м заместителем нового министра ВД, С. Н. Круглова.
14 марта 1953-го, когда Хрущев стал фактически "главным" (официально он был провозглашен "Первым" позднее, 13 сентября) секретарем ЦК, Шаталин, как естественно полагать, заменил его в качестве непосредственного "куратора" МВД в Секретариате ЦК. Ибо на "антибериевском" пленуме ЦК Шаталин сообщил, что Берия в марте - июне 1953 года действовал, "обходя" решения ЦК, и он, Шаталин, "жаловался" тогда Хрущеву, который в ответ говорил о бесполезности "проявлений недовольства", пока МВД во власти Берии.
Правда, ряд "космополитов" был исключен из партии, но это тогда являлось очень широко распространенным "наказанием" даже за весьма мелкие прегрешения. И в связи с этим стоит сообщить о процедуре исключения из партии недавнего секретаря Правления СП "космополита" Л. М. Субоцкого, который, помимо литературной карьеры, заседал, начиная еще со времени революции, в различных трибуналах. Уже упоминавшийся Данин воспроизвел (и за это нельзя не поблагодарить его!) реакцию Субоцкого на исключение из партии:
"- Я заявляю! - обвел он нас всех зачеркивающим жестом маленькой волевой руки.- И прошу занести это в протокол! Трибуналы революции... трибуналы войны... Я отправил на расстрел больше нечисти, чем сидит вас сейчас в этом зале! Понятно?!" (Данин, цит. соч., с. 350).
Эта сцена показывает всю ложность внедряемых в сознание людей представлений, согласно которым все "космополиты" были этакими служителями высокого искусства, на коих набросились свирепые громилы. Кстати, Данин, в отличие от многих других сочинителей, честно сообщает, что уже в 1950 году он стал снова выступать в печати, начав с опубликованной "Литературной газетой" статьи, как он пишет, "о молодом поэте Ф." (с. 356). Имя не называется, по-видимому, потому, что этот поэт, Владимир Федоров, был, во-первых, не менее "патриотичен", а во-вторых, менее "поэтичен", чем Анатолий Софронов, статью о стихах которого Данин еще не столь давно озаглавил уничтожающе: "Нищета поэзии". Между тем песню "Шумел сурово Брянский лес...", чьи слова Анатолий Владимирович сочинил более полувека назад, многие ценят и сегодня,- хотя, конечно же, нет оснований считать его значительным поэтом.
И из того факта, что Данин Софронова отверг, а Федорова расхвалил, естественно сделать четкий вывод: критик атаковал в лице Софронова не безнадежно плохого, по его мнению, поэта и даже не "патриота", а влиятельного представителя враждебного "лагеря"; Федоров же жил не в Москве и не принимал участия в литературной борьбе (потому его можно было хвалить).
Как уже сказано, к концу 1948 года перевес сил в этой борьбе был на стороне "космополитов"; затем в дело вмешался Сталин, но - несмотря на приведенные выше тяжелейшие обвинения Симонова в адрес "космополитов" - не только не распорядился о репрессиях, но даже не поддержал предложение об исключении "преступников" из Союза писателей.
Вернусь еще раз к утверждениям об "антисемитизме" Сталина, который связывают и с гонениями на "космополитов" (за немногими исключениями, евреев). Как уже сказано, в 1949-1952 годах по воле Сталина удостоенных высоких почестей евреев было больше, чем подвергшихся опале. Другой вопрос, что те или иные лица воспользовались развернувшейся кампанией для нападок на евреев в силу в самом деле присущего этим лицам антисемитизма, либо по крайней мере с целью устранить мешающих им "конкурентов".
Я, учившийся в то время на филологическом факультете Московского университета, был непосредственным свидетелем и, более того, "участником" подобной акции. Курс лекций о русской литературе ХIХ века читал доцент А. А. Белкин,- и читал, по тем временам, неплохо. Я близко знал его, так как исполнял обязанности "старосты курса" и постоянно общался с Абрамом Александровичем. "Антипатриотом" он ни в коей мере не являлся, его любовное отношение к русской литературе было несомненным. Незадолго до окончания его лекций до меня дошли сведения о готовящемся увольнении Белкина из университета, и, наивно рассчитывая воспрепятствовать этому, я составил очень лестный для него "адрес", который подписали почти все студенты курса, и торжественно вручил ему сей "документ" после завершающей лекции. Вскоре меня вызвал заместитель декана факультета М. Н. Зозуля и потребовал рассказать о том, как Белкин подготовил упомянутый "адрес", что, конечно, было бы использовано для полнейшей его дискредитации. Это меня окончательно возмутило и вместе с Зоей Финицкой (позднее - известной журналисткой) я "организовал" своего рода делегацию протеста из двух-трех десятков студентов к секретарю партбюро факультета Николаевой.
Теперь я склонен думать, что эти действия только способствовали увольнению Белкина, ибо каким-нибудь вышестоящим лицам, которые должны были утвердить увольнение, по всей вероятности, преподносили наш "бунт" как результат "подстрекательства" со стороны Абрама Александровича. Но мне было более или менее ясно тогда и вполне ясно теперь, когда "загадки" того времени исследуются по сохранившимся документам, что Белкина уволили не из-за предписания власти о некой "расовой чистке" (ведь в те же самые годы множество евреев получали высшие почести!), но по воле тех или иных лиц (хотя бы упомянутого Зозули), воспользовавшихся кампанией "борьбы с космополитизмом" для своей собственной выгоды или удовлетворения антисемитских вожделений. Если бы дело обстояло иначе, были бы абсурдными и тогдашнее наличие евреев в ЦК КПСС, и тот факт, что треть Сталинских премий по литературе доставалась в 1949-1952 годах евреям.
Не столь давно были опубликованы воспоминания А. Л. Штейна "Как я был космополитом", которые убедительно подтверждают мои суждения о "деле" А. А. Белкина. Близко знакомый мне Абрам Львович Штейн (однофамилец вышеупомянутого драматурга) - видный исследователь зарубежной и русской драматургии, в частности, автор ценных работ о творчестве А. Н. Остовского. Он вспоминает, как в 1949 году его, преподавателя Московского института иностранных языков, вместе с его коллегой М. О. Мендельсоном (в публикации он назван Изиксоном) намеревались изгнать в качестве "космополитов", и делалось это потому, что на кафедре были раздутые штаты и кого-либо необходимо было уволить. И "конкуренты" решили воспользоваться начавшейся кампанией против "космополитов" и сократить две "лишние" единицы за счет евреев.
Однако на собрании, долженствующем "разоблачить" врагов, выступил один из профессоров Института, который одновременно был работником ЦК партии.
"Мы подвели первые итоги борьбы против космополитизма,- заявил он.- И что же оказалось? Почему-то вышло, что космополитами являются одни евреи. Это неправильно, товарищи. Космополитами могут быть люди любой национальности". Как потом стало известно, ранее имело место "совещание в ЦК по вопросу о космополитизме, которое Сталин открыл именно этими словами"78.
И в результате уволили именно ту преподавательницу, которая обличала своего конкурента-еврея, вторая "лишняя" преподавательница перешла на другую кафедру, и положение "стабилизировалось"...
Уже знакомый читателям А. И. Ваксберг, не стесняющийся писать любые нелепицы, так характеризует "кампанию против космополитов": "это была тщательно продуманная и хорошо организованная психологическая обработка населения перед грядущими катаклизмами (имеется в виду поголовная депортация евреев.- В. К.), которую предначертал обезумевший диктатор" (цит. соч., с. 261). Но как это согласуется с одновременным очень щедрым производством евреев в лауреаты, народные и заслуженные артисты и т. п., о чем, кстати сказать, узнавали несоизмеримо более широкие слои населения, нежели те, которые слышали что-либо о критиках Борщаговском, Данине и т. п.? Так, в 1949-1952 годах стали известными всей стране лауреатами Сталинских премий (часть из них - даже дважды) артисты еврейского происхождения Марк Бернес, Ефим Березин (сценическое имя Штепсель), Владимир Зельдин, Марк Прудкин, Фаина Раневская, Марк Рейзен, Лев Свердлин и др.
Словом, с прискорбием помня о репрессиях и гонениях 1949-1952 годов, затронувших значительное количество людей еврейского происхождения, необходимо вместе с тем освободиться от многочисленных домыслов, вымыслов и зловещих мифов, которые затемняют или вообще заслоняют историческую реальность этого - в сущности, не столь уж далекого - времени.
Часть третья
ОТ СТАЛИНА ДО БРЕЖНЕВА...
1953 - 1964
Глава восьмая
О ТАК НАЗЫВАЕМОЙ ОТТЕПЕЛИ
Как уже не раз говорилось, то, что назвали "культом Сталина", оказало и до сих пор оказывает очень сильное воздействие на понимание - вернее, лжепонимание - хода истории в 1930-1950-х годах. Выше приводились цитаты из нынешних сочинений, в которых Сталина проклинают за то, что он перед войной пытался строить свои отношения с Гитлером, в сущности, точно так же, как это делали тогда правители Великобритании и Франции; авторы этих сочинений явно не отдают себе отчета в том, что их сознание по-прежнему находится во власти пресловутого культа, ибо-де великий Сталин не "должен" был вести себя подобно заурядным правителям Чемберлену и Даладье... Точно так же нисколько не преодолели в себе "культовое" сознание те, кто сегодня объясняют личной злой волей Сталина коллективизацию, 1937-й год, тяжкие военные поражения 1941-1942 годов и т. д. Правда, это уже "культ наизнанку", но он не менее далеко уводит от истинного понимания хода истории, чем культ как таковой.
Я счел нужным напомнить здесь об этом потому, что и многие нынешние суждения о "преемнике" Сталина, Н. С. Хрущеве, основаны, в сущности, на тех же "культовых" понятиях об истории: все, что совершалось после смерти Сталина, приписывается "доброй" (впрочем, в определенных отношениях и "злой") воле Никиты Сергеевича.
18 апреля 1994 года в связи со 100-летием со дня рождения Хрущева была проведена под руководством правившего СССР в 1985-1991 годах М. С. Горбачева широкая (более 30 участников) конференция, стенограмма которой в том же году вышла в свет в виде книги, изданной немалым по теперешним меркам тиражом. И все происходившее в 1953-1964 годах толкуется в сей книге по сути дела как проявления личной воли Хрущева.
Впрочем, более или менее осведомленный историк КПСС В. П. Наумов не мог не сказать на этой конференции, что прекращение фальсифицированных политических "дел" (врачей, "сионистского заговора" в МГБ, "мингрельского" и др.), решение о пересмотре Ленинградского дела, амнистия почти половины 1,2 млн. (!) -заключенных ГУЛАГа и т. п., были осуществлены по инициативе и в ходе практических мероприятий вовсе не Хрущева, а Берии, но последний, по словам Наумова, делал все это, так как "пытался создать образ непреклонного борца за восстановление законности и правопорядка, за реабилитацию всех невинно пострадавших... и т. п. Следует признать, что Берия преуспел в решении своих задач. Его действия в то время произвели впечатление, и сейчас, спустя 40 лет, многие исследователи принимают его маневры за чистую монету"1.
Заключительная фраза по меньшей мере странна, ибо ведь подследственные и заключенные действительно освобождались тогда по указаниям Берии; "монета", если уж пользоваться этим выражением, была все же "чистой". Но Наумов без каких-либо аргументов противопоставляет действия Берии и позднейшие аналогичные действия Хрущева, который-де руководился иными,- так сказать, "благородными" - устремлениями.
Между тем (о чем уже шла речь) и мировая и отечественная история свидетельствуют, что любые правители, предшественники которых были объектами определенного "культа" и в той или иной мере деспотичными, приходя после них к власти, оказываются по сути дела вынужденными проявить гуманность. Так, почти ровно за сто лет до смерти Сталина, 2 марта 1855 года, умер деспотичный по тогдашним меркам император Николай I, и сменивший его Александр II амнистировал декабристов, петрашевцев, членов украинского Кирилло-Мефодиевского общества (Н. И. Костомаров, Т. Г. Шевченко и другие) и т. д.
Но вернемся в 1953 год. Берия сразу же после смерти Сталина действовал в этом направлении явно оперативнее и энергичнее, нежели Маленков (и тем более Хрущев), из-за чего Георгий Максимилианович даже заявил 2 июля 1953 года на известном пленуме ЦК, посвященном "разоблачению" Берии: "Затем, товарищи, факт, связанный с вопросом о массовой амнистии. Мы считали и считаем, что эта мера по амнистии является совершенно правильной. Но... он (Берия.- В. К.) проводил эту меру с вредной торопливостью и захватил контингенты, которых не надо было освобождать..."2 Разумеется, Берия действовал отнюдь не из "милосердия", а в силу присущего ему, более чем его "соперникам", прагматизма; кроме того, он, конечно же, хотел предстать в общественном мнении как "освободитель". Но в основе его действий была все же не личная воля, а как бы закон истории. И те, кто сегодня усматривают в последующих актах амнистий и реабилитаций личную заслугу Никиты Сергеевича,- попросту наивные люди. Любой оказавшийся на его месте деятель не мог не двигаться в этом направлении (начатом к тому же вовсе не Хрущевым, а Берией).
Выше уже не раз отмечалось, что в последние сталинские годы совершалось - пусть и не без "отступлений" - определенное смягчение режима (хотя господствует противоположное представление, согласно которому режим-де все более и более ужесточался). Так, в конце 1940-х - начале 1950-х годов были фактически "реабилитированы" немало людей, подвергшихся гонениям ранее. Скажем, в 1951 году получил Сталинскую премию 1-ой степени выдающийся филолог В. В. Виноградов, арестованный в 1934 году и до 1944-го испытывавший всякого рода притеснения; тогда же удостоились Сталинских премий репрессированный в 1933-м драматург и киносценарист Н. Р. Эрдман и заключенный в 1935 году в ГУЛАГ, а позднее ставший писателем В. Н. Ажаев; в начале 1951-го, как уже сказано, была восстановлена в качестве члена Союза писателей СССР изгнанная из него в 1946-м А. А. Ахматова; в 1952 году возвращается в состав ЦК маршал Жуков, удаленный оттуда в 1946-м (его, кстати сказать, обвиняли тогда чуть ли не в организации военного заговора...)*.
Можно привести и много других сведений о благоприятных поворотах в 1949-1952 годах в судьбах тех или иных людей, подвергшихся ранее репрессиям и гонениям, но более показательна, пожалуй, судьба целой группы - как бы даже враждебной "партии" - уже охарактеризованных выше "космополитов". "Борьба" с ними началась в январе - феврале 1949-го очень, пользуясь ходячим современным определением, круто. Их недавний покровитель, 1-ый зам. генсека СП Симонов в мартовском номере "Нового мира" объявил их ни много ни мало маскирующимися агентами американского империализма... Бывший "космополит" А. М. Борщаговский сообщает в своих мемуарах (даже дважды), что на заседании Секретариата ЦК в январе 1949 года второе лицо в иерархии власти, Г. М. Маленков, вынес "космополитам" следующий приговор: "Не подпускать на пушечный выстрел к святому делу советской печати!"3
В 1930-х годах подобный приговор скорее всего имел бы роковые последствия, однако "космополиты", как ни странно, стали выступать в "советской печати" уже в следующем, 1950 году (!), а в 1951-м один из главных их лидеров, А. С. Гурвич, опубликовал в "Новом мире", в сущности, целую книгу (70 крупноформатных журнальных страниц). Правда, его новое сочинение также подверглось критике, но факт опубликования все же чрезвычайно многозначителен.
Борщаговский рассказывает о долгой истории печатания сочиненного им в 1949 - первой половине 1950 года объемистого (700 книжных страниц) романа "Русский флаг", который вышел в свет только в июне 1953 года, то есть уже после смерти Сталина. Однако из его рассказа явствует, что уже в 1950 году член ЦК и генсек СП СССР Фадеев дал распоряжения своему 1-му заму Симонову, секретарям Правления СП А. А. Суркову и А. Т. Твардовскому, а также историку-академику Е. В. Тарле написать отзывы о романе. И, не обращая внимания на вышеупомянутый "приговор" самого Маленкова, все четверо рекомендовали роман Борщаговского в печать; краткий положительный отзыв написал и сам Фадеев.
Все это было бы, без сомнения, немыслимо, если бы указание о недопущении к печати "на пушечный выстрел" продолжало действовать. А тот факт, что объявленные в 1949 году чуть ли не вне закона "космополиты" уже в следующем году так или иначе были "прощены", ясно говорит о происходившем смягчении режима.
Правда, Борщаговский в своих мемуарах пытается внушить читателем, что его роман-де не мог быть опубликован, если бы не умер Сталин. Однако из его же собственного рассказа вполне очевидно, что выход в свет "Русского флага" задерживался только из-за сопротивления главного редактора издательства "Советский писатель" Н. В. Лесючевского. Мне хорошо знакомы повадки этого прямо-таки патологического "перестраховщика", так как я "пробивал" через него в течение почти трех лет (1961-1963) книгу М. М. Бахтина о Достоевском, чья наивысшая ценность позднее была признана во всем мире. Лесючевский "сдался" лишь после того, как с помощью всяких ухищрений я побудил тогдашнего председателя СП СССР К. А. Федина подписать составленное мною от его имени весьма резкое "послание" этому уникально трусливому главреду4.
Борщаговский в свою очередь сообщает, что после долгих проволочек он подал жалобу на Лесючевского в Секретариат СП СССР, который 30 сентября 1952 года на заседании, каковое вел член ЦК Фадеев, принял специальное постановление, обязывающее Лесючевского немедля приступить к изданию объемистого сочинения5, и восемь месяцев спустя, в июне 1953-го (срок вполне "нормальный" для издательской практики того времени) роман вышел в свет. И само принятие подобного постановления о книге вчерашнего "космополита" показывает, что Борщаговский был к тому времени - то есть к сентябрю 1952 года - фактически полностью реабилитирован; ведь нелепо полагать, что Секретариат СП мог принять тогда постановление, противоречившее позиции власти!
Немаловажно затронуть и еще одну сторону дела. В сочинениях о так называемых космополитах они обычно изображаются как жертвы заостренно "патриотически" настроенных врагов, которых высшая власть тогда-де целиком поддерживала. Но это также не соответствует действительности. Ведь в декабре 1949 года был отстранен от своих постов секретарь ЦК и МК Г. М. Попов, который, как сообщалось выше, в январе 1949-го сыграл решающую роль в развязывании кампании против "космополитов". И есть основания полагать, что он потерпел крах именно из-за своего чрезмерного "патриотизма".
А в 1952 году один из главных противников "космополитов" дважды лауреат Сталинской премии А. А. Суров был подвергнут постыдному разоблачению, ибо как выяснилось, сочинял свои пьесы совместно с безымянными "соавторами"; влиятельные друзья всячески пытались замять этот скандал, поскольку дискредитировалось само "патриотическое" направление в драматургии, а критики-"космополиты" оказывались правыми. Однако Суров все же был публично опозорен, и из этого ясно, что власть не столь уж безусловно поддерживала "патриотов".
Вообще для объективного понимания того времени необходимо ясно осознать, что Сталин относился негативно к любой заостренной "позиции". Еще в 1928 году он, говоря о "левой" и "правой" опасностях, бросил ставшие широко известными слова: "Какая из этих опасностей хуже? Я думаю, что обе хуже"6.
Имевшая место двадцать с лишним лет спустя, в 1949-м, одновременная расправа и с "ленинградцами", обвиненными в "русском национализме", и с Еврейским антифашистским комитетом неопровержимо свидетельствует, что политика Сталина была именно таковой. Широко распространенное представление о нем как "русском патриоте" или даже "шовинисте" - сугубо тенденциозная версия, хотя ее и придерживаются совершенно разные, даже противоположные, авторы.
* * *
Итак, ситуация накануне смерти Сталина была намного более сложной, чем обычно изображают ее в наше время. Послесталинские годы часто определяют словом "оттепель". Определение это приписывают И. Г. Эренбургу, который в майском номере журнала "Новый мир" за 1954 год (то есть через четырнадцать месяцев после смерти Сталина) опубликовал повесть под таким названием. Однако достаточно широко известно, что столетием ранее Ф. И. Тютчев назвал "оттепелью" время после смерти Николая I. Менее известно, что за семь месяцев до появления эренбурговской повести в октябрьском номере того же "Нового мира" за 1953 год было опубликовано стихотворение Николая Заболоцкого с тем же названием "Оттепель":
Оттепель после метели.
Только утихла пурга,
Разом сугробы осели
И потемнели снега...
Скоро проснутся деревья
Скоро, построившись в ряд,
Птиц перелетных кочевья
В трубы весны затрубят.
Но особенно существенно, что Заболоцкий написал первый вариант этого стихотворения пятью годами ранее, еще в 1948 году, когда вышла в свет его недавнего заключенного ГУЛАГа - книга (хотя официальная реабилитация поэта состоялась уже после смерти Сталина), то есть у его были основания писать в 1948 году об "оттепели".
Конечно, тезис о том, что "оттепель" назревала раньше, чем принято считать, будут оспаривать; при Сталине, мол, безраздельно царила "зима", и никакое "оттаивание" режима не было возможным. Но вот весьма показательные факты. Среди литературных явлений, которые считаются яркими выражениями "оттепели",- книга очерков Валентина Овечкина "Районные будни", роман Василия Гроссмана "За правое дело" и повесть Эммануила Казакевича "Сердце друга", а ведь они были опубликованы еще при жизни Сталина! Правда, они тут же подверглись критике, продолжавшейся некоторое время даже и после смерти вождя, но это, в сущности, была своего рода инерция. Ведь эти произведения все же прошли сквозь "бдительную" редактуру и цензуру 1952 года! А в 1953-1954-м они были изданы массовыми тиражами.
Нет спора, что после смерти Сталина "оттепель" стала гораздо более интенсивной. Однако наивно видеть в этом (как делают многие) некую личную заслугу того же Хрущева. Речь должна идти о естественном пути самой истории, по которому Хрущев - кстати сказать, вслед за Берией и Маленковым - в сущности, был вынужден идти, не мог не идти, хотя, между прочим, не единожды пытался сопротивляться (например, после восстания в ноябре 1956-го в Венгрии).
Мое утверждение, что Хрущев - совершенно независимо от его личных качеств - просто не мог не идти по "либеральному" (в той или иной мере) пути, его нынешние апологеты, вероятно, будут оспаривать. Но то же самое доказывают, например, два историка молодого поколения, которые исследовали послесталинский период - Е. Ю. Зубкова и О. В. Хлевнюк. Последний писал в 1996 году о ситуации после смерти Сталина: "Как показала Е. Ю. Зубкова7, круг основных вопросов, которые пришлось бы решать новому руководству, кто бы ни оказался во главе его, а также направления возможных перемен "в известном смысле были как бы заранее заданы"... (Выделено мною.- В. К.) все... "болевые точки" в той или иной мере проявились и осознавались еще при Сталине"8. Важно отметить, что цитируемые историки "новой волны" свободны от тенденциозности прежних времен.
Тот факт, что так называемая оттепель была к 1953 году всецело назревшей, ясен из поистине мгновенного ее осуществления: не прошло и месяца со дня смерти Сталина, а "оттепельные" явления уже стали очевидными для всех. И если обратиться к действием трех главных лиц тогдашней власти, то раньше и активнее других проявил себя Берия, затем Маленков и лишь позднее - Хрущев, которого пытаются и сегодня представить истинным "отцом оттепели",- притом он-де стал таковым благодаря своим личным качествам. А ведь в последнее время были опубликованы сведения, из которых явствует, что, будучи в 1935-1937 годах "хозяином" Москвы, а в 1938-1949-м - Украины, Хрущев являл собой одного из немногих наиболее активных вершителей репрессий. Выше об этом уже шла речь, но стоит еще раз напомнить, что есть основания видеть в Хрущеве, ставшем в декабре 1949 года секретарем ЦК, вообще главного "соратника" Сталина в репрессиях последующих лет,- в том числе в многостороннем "деле" о "сионистском заговоре".
В связи с этим целесообразно вторично обратиться к одному очень многозначительному эпизоду. После смерти Сталина, который был одновременно председателем Правительства и Первым (определение "генеральный" только как бы подразумевалось, но давно уже не употреблялось) секретарем ЦК, эти верховные посты были "поделены" между Маленковым и Хрущевым. Тогда же появился новый секретарь ЦК, Н. Н. Шаталин, который ранее, в 1944-1947 годах, побывал 1-м заместителем Маленкова - начальника Управления кадров ЦК, ведавшего (до 1946 года) "органами". Очевидно, что и теперь, в 1953-м, Шаталин в качестве секретаря ЦК должен был контролировать работу МВД - это следует и из его высказываний на Июльском пленуме ЦК, посвященном "разоблачению" Берии, и из того факта, что после ареста этого министра ВД именно Шаталин был назначен 1-м заместителем нового министра ВД, С. Н. Круглова.
14 марта 1953-го, когда Хрущев стал фактически "главным" (официально он был провозглашен "Первым" позднее, 13 сентября) секретарем ЦК, Шаталин, как естественно полагать, заменил его в качестве непосредственного "куратора" МВД в Секретариате ЦК. Ибо на "антибериевском" пленуме ЦК Шаталин сообщил, что Берия в марте - июне 1953 года действовал, "обходя" решения ЦК, и он, Шаталин, "жаловался" тогда Хрущеву, который в ответ говорил о бесполезности "проявлений недовольства", пока МВД во власти Берии.