Страница:
Тут же Шаталин рассказал о вызвавшей его - и, надо думать, равным образом Хрущева - резкое недовольство акции Берии: "...взять всем известный вопрос о врачах. Как выяснилось, их арестовали неправильно. Совершенно ясно, что их надо освободить, реабилитировать и пусть себе работают. Нет, этот вероломный авантюрист (Берия.- В. К.) добился опубликования специального коммюнике Министерства внутренних дел, этот вопрос на все лады склонялся в нашей печати... Ошибка исправлялась методами, принесшими немалый вред интересам нашего государства. Отклики за границей тоже были не в нашу пользу"9.
Если вспомнить (см. выше), как Хрущев через три года, 29 августа 1956-го, заявил друзьям СССР из Канады, что "некоторые евреи" намеревались превратить Крым в "американский плацдарм", придется усомниться в его готовности после смерти Сталина прекратить все "дела" о "сионистских заговорщиках" (что уже в конце марта начале апреля 1953-го начал осуществлять Берия).
Могут возразить, что жестокий приговор по "делу" Еврейского антифашистского комитета, вынесенный 18 июля 1952 года, был отменен 22 ноября 1955-го, когда Хрущев был уже полновластным правителем страны. Но многозначительно, что в "определении" Военной коллегии Верховного Суда СССР, отменявшем приговор, все же содержались обвинения в адрес деятелей ЕАК: "...некоторые из осужденных по данному делу... присваивали себе несвойственные им функции... а также... допускали суждения националистического характера"10. Кроме того, "определение" Верховного Суда не было тогда опубликовано - разумеется, не без воли Хрущева.
Естественно полагать, что упорное нежелание Хрущева признать необоснованность "дел" о "сионистских заговорщиках" было обусловлено его собственной руководящей ролью в "разработке" этих "дел" (тот факт, что именно он возглавлял "комиссию", решившую вопрос о расправе с "сионистами" на автозаводе имени Сталина, бесспорно подтверждается сохранившимися документами).
Словом, считать - как это, увы, делают сегодня многие авторы и ораторы - "реабилитационные" акции Хрущева после смерти Сталина выражением его личной "доброй воли" нет никаких оснований. До 1953 года он вел себя совершенно иначе, и новое его поведение диктовалось новой исторической ситуацией (к тому же он явно "отставал" в этом плане от того же Берии...).
Хотя, как уже отмечалось, масса документов сталинского времени была по указанию Хрущева уничтожена, в последнее время все же появились публикации, свидетельствующие о том, что поведение Никиты Сергеевича до 1953 года в коей мере не дает оснований усматривать в нем "гуманиста". Вот, например, два фрагмента из стенограмм выступлений Хрущева. Еще в январе 1936 года, то есть за год до 1937-го, он с неудовольствием констатировал: "Арестовано только 308 человек. Надо сказать, что не так уж много мы арестовали людей. (С места: "Правильно!") 308 человек для нашей Московской организации (ВКП(б). В. К.) это мало. (С места: "Правильно!") И 14 августа 1937 года: "Нужно уничтожать этих негодяев... нужно, чтобы не дрогнула рука, нужно переступить через трупы врага на благо народа". И результат: "...к началу 1938 г. ...были репрессированы фактически все секретари МК и МГК (из 38 секретарей... избежали репрессий лишь трое), большинство секретарей райкомов и горкомов* (136 из 146), многие руководящие советские, профсоюзные, хозяйственные, комсомольские руководители, специалисты, деятели науки и культуры. Разрешение на арест давала "тройка"**, в состав которой входил и первый секретарь МК и МГК ВКП(б)"11.
Или "жалоба" Хрущева, посланная Сталину в 1938 году уже из Киева: "Украина ежемесячно посылает 17-18 тысяч репрессированных, а Москва утверждает не более 2-3 тысяч. Прошу Вас принять срочные меры"12.
"Поклонники" Хрущева, вероятно, скажут, что он вел себя подобным образом в силу давления атмосферы тех лет, а когда после смерти Сталина появилась, так сказать, возможность не прибегать к репрессиям, Никита Сергеевич выявил свою истинную сущность гуманного, доброго правителя. Во многих сочинениях и выступлениях преподносится именно этого рода точка зрения - пусть и не всегда с такой элементарной прямотой.
При этом освобождение из лагерей и ссылки сотен тысяч политических заключенных целиком и полностью связывают со "смелым" хрущевским докладом на ХХ съезде партии 25 февраля 1956 года (именно такое мнение господствовало и на упомянутой выше конференции 1994 года). Между тем еще в начале 1990-х годов были опубликованы документы, из которых явствует, что освобождение политических заключенных началось сразу же после издания Указа 27 марта 1953 года "Об амнистии", принятого по инициативе Берии, и к осени этого года вышли на свободу около 100 тысяч (из 580 тысяч) политических заключенных, имевших небольшие сроки. Далее, уже к 1 января 1955-го (Хрущев стал полновластным правителем 8 февраля этого года, отстранив Маленкова с поста предсовмина), были освобождены еще 170,9 тысяч человек13. Таким образом, около половины политических заключенных получили свободу еще до того момента, когда Хрущев обрел единоличную власть.
Нельзя, правда, не сказать, что именно после этого, 17 сентября 1955, был издан Указ "Об амнистии советских граждан, сотрудничавших с оккупантами в период Великой Отечественной войны 1941-1945 гг." - а, как отмечалось выше, такие граждане составляли очень значительную часть политзаключенных и к 1 января 1956 года количество последних сократилось (в сравнении с 1 января 1955-го) еще на 195 тысяч 353 человека и составляло 113 тысяч 735 человек (там же).
Итак, к 1956 году, к ХХ съезду партии, открывшемуся 14 февраля, уже обрели свободу более 80 (!) процентов политзаключенных. А между тем до сего времени широко распространено мнение, что будто бы только после хрущевского доклада на ХХ съезде действительно началось освобождение политзаключенных.
Существенно и другое. "По Указу от 27 марта 1953 г. (то есть бериевскому.- В. К.) были досрочно освобождены все высланные (категория "высланные" перестала существовать) и часть ссыльных... На конец лета и осень 1953 г. планировалось произвести крупномасштабное освобождение спецпоселенцев (то есть депортированных во время войны народов.- В. К.). В апреле - мае 1953 г. в МВД ССС.. были разработаны проекты Указа... об освобождении спецпоселенцев. Из... переписки... С. Н. Круглова и Л. П. Берия за апрель - июнь явствует, что они намеревались в августе представить указанные проекты на утверждение в Верховный Совет СССР и Совет Министров СССР... Планировалось до конца 1953 г. освободить около 1,7 млн. спецпоселенцев... Однако в связи с арестом Л. П. Берия (26 июня 1953 года.В. К.) крупномасштабного освобождения спецпоселенцев в 1953 г. не последовало". И лишь позднее "жизнь заставила Н. С. Хрущева и его окружение постепенно осуществить бериевский план по освобождению спецпоселенцев" (цит. соч., с. 14).
Определение "бериевский" план может быть неправильно истолковано,- в том духе, что Берия был наиболее "гуманным" из тогдашних правителей. И, кстати сказать, на хрущевской конференции 1994 года несколько выступавших с негодованием говорили о том, что в ряде историографических исследований сообщаются факты, побуждающие видеть истинного "освободителя" не в Хрущеве, а в Берии. Однако, как уже сказано, представления, согласно которым послесталинские амнистии и реабилитации являют собой личную заслугу кого-либо - как Берии, так и, равным образом, Хрущева - это явные пережитки "культового" понимания хода истории. Повторю еще раз: кто бы ни оказался тогда у власти, дело шло бы, в общем и целом, одинаково,- хотя вместе с тем нельзя не видеть, что Берия действовал решительнее, чем Хрущев.
Но естественно встает вопрос: почему все же во главе страны оказался в конце концов именно Хрущев?
* * *
Ответить на этот вопрос, как представляется, весьма нелегко, ибо приходится задуматься над всей предшествующей историей власти в СССР,- и прежде всего о соотношении властной роли партии и государства (конкретно правительства). С 1917 года и до второй половины 1930-х годов партия играла главную и определяющую роль во власти. Этому вроде бы противоречит тот факт, что Ленин занимал пост председателя Совнаркома, то есть правительства. Однако не нужны сложные разыскания (достаточно прочитать ленинские сочинения 1918-1923 годов), чтобы убедиться: реальным средоточием власти являлся ЦК партии, где и сам Ленин сосредоточивал свои основные усилия (кстати сказать, ЦК заседал тогда почти еженедельно).
Ленин возглавлял власть не благодаря своему посту председателя правительства, а в силу того, что был верховным вождем партии (хотя формально таковым не являлся). Это вполне ясно хотя бы из того, что А. И. Рыков, сменивший Ленина в качестве предсовнаркома, отнюдь не стал поэтому "главным"; между прочим, в так называемом ленинском завещании названы шесть "вождей", но Рыкова среди них нет, и даже назначение его на высший правительственный пост не возвысило его в рамках истинной - партийной иерархии власти.
Но с середины 1930-х годов, когда совершается своего рода "контрреволюция" (о ней подробнейшим образом говорится в первом томе этого сочинения, в главе "Загадка 1937 года"), партия - это воплощение "революционного духа" - подвергается настоящему разгрому*, и верховная власть перетекает в государство, постепенно приобретавшее "традиционные" качества. В заключительной части своего известного доклада 10 марта 1939 года Сталин заявил, что в "пролетарском" государстве "могут сохраниться некоторые функции старого государства"14. Сказано было весьма осторожно, но нет сомнения, что для многих людей такая постановка вопроса явилась тогда совершенно неожиданной или даже поражающей...
Окончательное "оформление" верховной роли государства произошло 6 мая 1941 года, когда Сталин сменил Молотова на посту председателя Совнаркома то есть государственного органа; ранее он явно не претендовал на этот пост (который занимали Рыков (до 1930 года) и Молотов), вполне "удовлетворяясь" руководством партией. И с этого момента властная роль партии все более ограничивалась; невозможно переоценить тот факт, что после ХVIII съезда следующий, ХIХ-й, состоялся лишь двенадцать с половиной лет (!) спустя, пленумы ЦК собирались в среднем не чаще, чем раз в год, и даже заседания Политбюро происходили с интервалами в несколько месяцев. Не менее показательно, что члены Политбюро, за исключением одного только Хрущева (и это приведет, как мы увидим, к очень существенным последствиям), одновременно являлись заместителями председателя Совета министров СССР. Наконец, имела место еще особенная "иерархия власти", которая открыто обнаруживалась в официальных перечнях верховных лиц. Первое место в таких перечнях занимал, естественно, Сталин, второе - Молотов, а позднее Маленков и т. д. И, скажем, в иерархической очередности конца 1949 года, когда член Политбюро Хрущев стал еще и секретарем ЦК, он тем не менее, не будучи зампредом Совмина, занимал предпоследнее, 10-е место* ("ниже" его был подвергшийся тогда определенной опале А. Н. Косыгин); позднее "место" Хрущева постепенно повышалось; к моменту смерти Сталина он занимал уже 8-е место, "опередив" Микояна и Андреева.
Кто-либо может подумать, что речь идет о "формальных" проблемах, но на этом высшем уровне власти "форма" обладала чрезвычайной значимостью.
Правда, верховные лица правительства одновременно представали и как руководители партии (члены Политбюро, а с октября 1952 - члены Бюро Президиума ЦК), но это диктовалось сохранявшимся понятием о партии как "руководящей и направляющей силе",- понятием, официальную "отмену" которого было бы нелегко объяснить населению страны.
Но нельзя переоценить очевидного из документов тогдашнего порядка: "...постановления от имени Совета Министров визировал сам Сталин, от имени ЦК ВКП(б) - Маленков (то есть Совет Министров был "важнее".- В. К.). После смерти Сталина прежняя практика сначала была сохранена, и совместные постановления подписывали Маленков как председатель Совета Министров и Хрущев как секретарь ЦК КПСС",- то есть по-прежнему "главным" было правительство, а с 1955 года,- после устранения Маленкова с его поста (8 февраля) - "решения будут приниматься как постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР, хотя раньше они подписывались, как правило, в обратном порядке"15. То есть власть перешла к руководителю партии.
Сразу же после смерти Сталина произошло "формальное" изменение, имевшее в действительности первостепенную значимость. Маленков, который до 5 марта 1953-го совмещал посты заместителя председателя Совета министров и секретаря ("второго") ЦК, сменив Сталина в качестве главы правительства, не стал руководителем партии; 14 марта он даже сложил с себя обязанности секретаря ЦК, и фактическим "первым" секретарем стал Хрущев (правда официально он будет утвержден в качестве "первого" позднее, 13 сентября). Таким образом, произошло окончательное разделение государственной и партийной власти. И тут четко выяснилось, что партийная власть имеет теперь второстепенное, и даже, в сущности, третьестепенное значение. Ибо в послесталинском иерархическом перечне первое место занял Маленков, второе 1-й его зам. и министр внутренних дел Берия, третье - 1-й зам. и министр иностранных дел Молотов, четвертое - председатель Президиума Верховного Совета Ворошилов (то есть глава законодательной власти) и только пятое фактический первый секретарь партии, то есть вроде бы такой же преемник Сталина, как и Маленков, - Хрущев. Особенно многозначительно "возвышение" главы законодательной власти: предшественник Ворошилова на этой должности, Н. М. Шверник, вообще не входил в состав высшей иерархии,- не являлся полноправным членом Политбюро (только кандидатом в члены).
Таким образом, процесс оттеснения, отодвигания партии на задний план, начавшийся во второй половине 1930-х годов, в 1953-м, после смерти Сталина, наглядно выразился в том, что фактический руководитель партии оказался на пятом месте...
В тех или иных сочинениях утверждается, что послесталинское принижение роли партии исходило от Берии; так, например, Константин Симонов писал впоследствии: "После того как власть была сосредоточена в руководстве Совета Министров, а Секретариату ЦК отводились второстепенные функции, Берия старается добиться перенесения центра тяжести власти и на местах, в республиках, из ЦК в Советы министров"16.
Но нет никакого сомнения, что Маленков (и, конечно, другие верховные лица) стремился действовать именно в этом духе, что нашло недвусмысленное и даже, так сказать, яркое выражение в его отказе от поста секретаря ЦК, который он занимал (с небольшим перерывом) с 1939 года. В ходе "разоблачения" Берии Хрущев с негодованием рассказал, как в его присутствии в ответ на следующее суждение: "Если не будет совмещено руководство ЦК и Совета Министров в одном лице (как было при Сталине.- В. К.), то надо более четко разделить вопросы, которые следует рассматривать в ЦК и Совете Министров"... Берия пренебрежительно сказал: "Что ЦК? Пусть Совмин все решает, а ЦК пусть занимается кадрами и пропагандой"17.
Но нет оснований усомниться, что именно такой установки придерживался и Маленков, добровольно "уступивший" руководство партией Хрущеву,несомненно, потому, что партия, по его убеждению, уже не будет играть верховной роли.
Однако история все же пошла по другому пути. Если выразиться попросту, альтернатива "партия или государство" разрешилось в пользу партии и, потому, Хрущева... Через несколько лет, к 1961 году, в составе верховной власти "уцелел" от 1953-го, кроме самого Никиты Сергеевича, только "вечный" Микоян. Но гораздо существеннее другое. В марте 1953-го в верхний эшелон власти входил всего лишь один собственно партийный руководитель - то есть Хрущев; остальные девять членов Президиума были наиболее высокопоставленными государственными деятелями. Между тем перед свержением Хрущева из одиннадцати верховных правителей (членов Президиума) семеро являлись чистейшими "партаппаратчиками" - в частности, секретари ЦК Л. И. Брежнев, Ф. Р. Козлов, Н. В. Подгорный, М. А. Суслов и сам Хрущев.
Нельзя не отметить и поистине колоссальный рост численности партии при Хрущеве. За девять лет, с начала 1946 года до начала 1955-го (когда Никита Сергеевич обрел полновластие) количество членов партии выросло с 5 510,9 тыс. до 6957,1 тыс., то есть всего лишь на 26,2 %, а в 1955-1964-м - до 11 758,2 тыс.18, то есть на 69 %! И если к 1955 году членом партии был 1 из 20 людей старше 18 лет, то к 1965-му - уже 1 из 12! Столь резкое увеличение "прироста" партии, связано, надо полагать, с восстановлением при Хрущеве ее первостепенной роли.
Из этого вроде бы следует сделать вывод об особенной прозорливости Хрущева (во многих сочинениях, кстати сказать, он и преподносится как искуснейший политик, сумевший "победить" всех своих соперников). Однако руководство партией предоставили Хрущеву Маленков и другие, ибо они полагали - как оказалось, ошибочно,- что партия (как это и было в последнее полтора десятилетия сталинского правления) имеет второстепенное значение, что судьбу страны будет решать государство, а партия нужна только для подготовки "кадров" и "пропаганды" (в приведенных словах Берия высказал это с присущей ему решительностью).
Кстати сказать, факты убеждают, что именно эта самая решительность стала причиной ареста и уничтожения Лаврентия Павловича. Хрущев, Маленков и другие явно перестраховались (в прямом смысле - "у страха глаза велики"), ибо нет сколько-нибудь серьезных оснований полагать, что Берию не вполне "удовлетворяло" его второе место в иерархии власти, и он имел намерение стать во главе государства; как весьма неглупый человек он, наверно, сознавал хотя бы одно: появление на месте Сталина другого грузина, не имеющего и малой доли сталинского статуса - вещь по меньшей мере трагикомическая. И вопреки россказням Хрущева и других о готовившемся Берией перевороте, на это нет даже намеков. Тщательный исследователь ситуации вокруг Берии в 1953 году, К. А. Столяров, по документам установил, что за день или за два до ареста Лаврентий Павлович договорился со своей любовницей, актрисой М., о том, что она явится к нему вместе с "красивой подругой", и, как остроумно и вместе с тем убедительно резюмирует исследователь, "трудно допустить, что человек, вознамерившийся буквально на днях осуществить государственный переворот... развлекается со случайными женщинами, тогда как ему надлежит день и ночь дирижировать заговорщиками и прослеживать каждый шаг противников"19.
Устранение Берии было, так сказать, вполне закономерным актом: Хрущев и другие, в сущности, повторили то, что в 1943-1945 годах сделал Сталин. Суть проблемы заключалась в том, что Берия, став в 1938 году главой НКВД, проявил себя энергичнейшим образом в различных областях государственной деятельности и в феврале 1941-го получил пост зампредсовнаркома. Сосредоточив таким образом в своих руках большую власть, он стал потенциально опасен в качестве хозяина репрессивного аппарата, и Сталин в 1943 году лишил его поста наркома ГБ, а в 1945-м - и ВД, но все же оставил на вершине власти.
Между тем в 1953-м Маленков, Хрущев и другие, не обладая сталинским статусом, не могли попросту отнять у Берии МВД, и им, дабы избавится от воображаемой опасности, оставалось только уничтожить его. Для "оправдания" сей акции Берию превратили в виновника всех репрессий и противника любых "преобразований". В действительности Берия - наиболее прагматический и наименее "политизированный" из тогдашних правителей - готов был идти "по пути реформ" дальше, чем Маленков и Хрущев (выше говорилось, что Берия, например, предлагал остановить "строительство социализма" в ГДР).
* * *
Перейдем теперь к противостоянию Маленкова и Хрущева, которое по многим причинам заслуживает углубленного внимания. Историк, посвятивший этой теме несколько сочинений, Е. Ю. Зубкова, справедливо утверждает:
"В отличие от Хрущева с его революционным напором, Маленков был более "эволюционистом", сторонником точно рассчитанных и продуманных действий. Но время, не преодолевшее азарт нетерпения, все-таки работало на Хрущева и в этом смысле "выбрало" именно его"20 (выделено мною.- В. К.).
Здесь следует только добавить, что время "выбрало" Хрущева не как определенную личность, но как руководителя партии, секретаря, а с 13 сентября 1953-го первого секретаря ЦК КПСС, и, таким образом, Маленков, взяв себе пост главы государства и отдав Хрущеву руководство партией, предопределил свое поражение в соперничестве с Никитой Сергеевичем,- хотя последнему было отведено поначалу (в марте 1953-го) всего лишь пятое место в иерархии власти
Не исключено, что сопоставление двух властей - государственной и партийной (и, тем более вопрос о "титулах") покажется тем или иным читателям не столь уж существенным, формальным. Однако в феноменах государства и партии (и, в конечном счете, в "титулах") находили свое воплощение социальные, политические, идеологические силы страны. И оказалось, что определенная "реанимация" революционности, предложенная партией под руководством Хрущева, получила намного более активную и мощную поддержку, чем выдвинутая государством во главе с Маленковым эволюционистская программа.
В отличие от хрущевской эта программа не предполагала изменения характера той власти, которая сложилась при Сталине, но по своей сути "маленковская" программа имела в виду значительно более глубокое преобразование бытия страны, ибо должен был измениться не характер власти, а как бы сама ее цель.
Сталин, отвергая "революционизм" ради "традиционного" государства, вместе с тем видел в нем наиболее надежное орудие для достижения той самой цели, которую преследовала Революция,- создания социалистического общества, непримиримо противостоящего капитализму. Незадолго до того как он стал председателем Совнаркома, 29 января 1941 года, Сталин безоговорочно утвердил превосходство (как он выразится позднее, в 1952-м, "примат") тяжелой промышленности над легкой и над сельским хозяйством, то есть "примат" производства средств производства над производством средств потребления, ибо главная задача - "строить развитие промышленности, хозяйства в интересах социализма", и "обеспечить самостоятельность народного хозяйства страны... Надо все иметь в своих руках, не стать придатком капиталистического хозяйства". Поэтому, например, "приходится не считаться с принципом рентабельности предприятий"; все "подчинено у нас строительству, прежде всего, тяжелой промышленности, которая требует больших вложений со стороны государства"21.
Но всего пять месяцев спустя после смерти Сталина, 8 августа 1953 года, выступая на заседании Верховного Совета СССР (что многозначительно не на партийном, а на государственном заседании) Маленков заявил о необходимости перейти к преимущественному производству средств потребления, утверждая, в частности: "Теперь на базе достигнутых успехов в развитии тяжелой промышленности у нас есть все условия для того, чтобы организовать крутой подъем производства предметов народного потребления"22.
А ведь десять месяцев назад, 3-4 октября 1952 года, в "Правде" было опубликовано сочинение Сталина "Экономические проблемы социализма в СССР", где отвергались утверждения отдельных "товарищей", приняв которые, "пришлось бы отказаться от примата производства средств производства в пользу производства средств потребления"23.
И если бы вождь 8 августа встал из гроба, он, без сомнения, заклеймил бы как предательство программу Маленкова... Впрочем, позднее, 25 января 1955-го, это сделал за Сталина... Хрущев: в своем выступлении на заседании не Верховного Совета, а пленума ЦК он причислил Маленкова к "горе-теоретикам", которые "пытаются доказывать, что на каком-то этапе социалистического строительства развитие тяжелой промышленности якобы перестает быть главной задачей и что легкая промышленность может и должна опережать все другие отрасли... Это отрыжка правого уклона..."24 Хрущев получил, в сущности, всеобщую поддержку, и через две недели Маленков был снят с поста председателя правительства и заменен Булганиным.
Мы еще вернемся к конкретному сопоставлению маленковской и хрущевской программ; прежде уместно поразмыслить о причинах "победы" Хрущева.
* * *
Позволю себе начать с рассказа о моем личном восприятии тогдашней политико-идеологической ситуации. В восемнадцать лет, осенью 1948 года, я пришел в Московский университет на филологический факультет, многие тогдашние студенты и аспиранты которого позднее, в "хрущевские" годы, сыграли заметную роль в идеологической жизни. Правда, до вершин власти добрался только один из них - поступивший на факультет в 1947 году и в 1949-м женившийся на своей однокурснице, которая была дочерью самого Хрущева, Алексей Аджубей (еще один из моих "однокашников", Борис Панкин, побывал главным редактором "Комсомольской правды" и даже министром иностранных дел СССР, однако это было уже после свержения Хрущева).
Но в идеологической сфере весомое место заняли во время "оттепели" учившиеся на факультете в одно время со мной (то есть в 1948-1954 годах) Лев Аннинский, Игорь Виноградов, Александр Коган, Феликс Кузнецов, Станислав Куняев, Владимир Лакшин, Станислав Лесневский, Михаил Лобанов, Юрий Манн, Симон Маркиш*, Олег Михайлов, Станислав Рассадин, Андрей Синявский, Симон Соловейчик, Владимир Турбин, Феликс Фридлянд (позднейшее литературное имя Светов), Лазарь Шиндель (Лазарев) и др.** Впоследствии их пути разошлись - подчас очень далеко,- но до определенного момента было немало общего в том, что они думали, говорили и писали.
В университет я пришел (о чем уже упоминал), будучи, пользуясь тогдашним словечком, аполитичным юношей. Это не значит, что я был настроен "антисоветски",- скорее уж "внесоветски". Я стремился жить душой и умом в мире ценностей культуры,- независимо от их политической и идеологической "окраски" (это "изначальное" состояние души и ума имело, как я теперь понимаю, громадное значение для всей моей последующей жизни). Так, я совершенно не принял в 1946 году известный доклад Жданова,- и опять-таки не из-за его заостренно "советской" направленности, а прежде всего потому, что в нем отвергались "декадентские" поэты, часть из которых я высоко ценил.
Если вспомнить (см. выше), как Хрущев через три года, 29 августа 1956-го, заявил друзьям СССР из Канады, что "некоторые евреи" намеревались превратить Крым в "американский плацдарм", придется усомниться в его готовности после смерти Сталина прекратить все "дела" о "сионистских заговорщиках" (что уже в конце марта начале апреля 1953-го начал осуществлять Берия).
Могут возразить, что жестокий приговор по "делу" Еврейского антифашистского комитета, вынесенный 18 июля 1952 года, был отменен 22 ноября 1955-го, когда Хрущев был уже полновластным правителем страны. Но многозначительно, что в "определении" Военной коллегии Верховного Суда СССР, отменявшем приговор, все же содержались обвинения в адрес деятелей ЕАК: "...некоторые из осужденных по данному делу... присваивали себе несвойственные им функции... а также... допускали суждения националистического характера"10. Кроме того, "определение" Верховного Суда не было тогда опубликовано - разумеется, не без воли Хрущева.
Естественно полагать, что упорное нежелание Хрущева признать необоснованность "дел" о "сионистских заговорщиках" было обусловлено его собственной руководящей ролью в "разработке" этих "дел" (тот факт, что именно он возглавлял "комиссию", решившую вопрос о расправе с "сионистами" на автозаводе имени Сталина, бесспорно подтверждается сохранившимися документами).
Словом, считать - как это, увы, делают сегодня многие авторы и ораторы - "реабилитационные" акции Хрущева после смерти Сталина выражением его личной "доброй воли" нет никаких оснований. До 1953 года он вел себя совершенно иначе, и новое его поведение диктовалось новой исторической ситуацией (к тому же он явно "отставал" в этом плане от того же Берии...).
Хотя, как уже отмечалось, масса документов сталинского времени была по указанию Хрущева уничтожена, в последнее время все же появились публикации, свидетельствующие о том, что поведение Никиты Сергеевича до 1953 года в коей мере не дает оснований усматривать в нем "гуманиста". Вот, например, два фрагмента из стенограмм выступлений Хрущева. Еще в январе 1936 года, то есть за год до 1937-го, он с неудовольствием констатировал: "Арестовано только 308 человек. Надо сказать, что не так уж много мы арестовали людей. (С места: "Правильно!") 308 человек для нашей Московской организации (ВКП(б). В. К.) это мало. (С места: "Правильно!") И 14 августа 1937 года: "Нужно уничтожать этих негодяев... нужно, чтобы не дрогнула рука, нужно переступить через трупы врага на благо народа". И результат: "...к началу 1938 г. ...были репрессированы фактически все секретари МК и МГК (из 38 секретарей... избежали репрессий лишь трое), большинство секретарей райкомов и горкомов* (136 из 146), многие руководящие советские, профсоюзные, хозяйственные, комсомольские руководители, специалисты, деятели науки и культуры. Разрешение на арест давала "тройка"**, в состав которой входил и первый секретарь МК и МГК ВКП(б)"11.
Или "жалоба" Хрущева, посланная Сталину в 1938 году уже из Киева: "Украина ежемесячно посылает 17-18 тысяч репрессированных, а Москва утверждает не более 2-3 тысяч. Прошу Вас принять срочные меры"12.
"Поклонники" Хрущева, вероятно, скажут, что он вел себя подобным образом в силу давления атмосферы тех лет, а когда после смерти Сталина появилась, так сказать, возможность не прибегать к репрессиям, Никита Сергеевич выявил свою истинную сущность гуманного, доброго правителя. Во многих сочинениях и выступлениях преподносится именно этого рода точка зрения - пусть и не всегда с такой элементарной прямотой.
При этом освобождение из лагерей и ссылки сотен тысяч политических заключенных целиком и полностью связывают со "смелым" хрущевским докладом на ХХ съезде партии 25 февраля 1956 года (именно такое мнение господствовало и на упомянутой выше конференции 1994 года). Между тем еще в начале 1990-х годов были опубликованы документы, из которых явствует, что освобождение политических заключенных началось сразу же после издания Указа 27 марта 1953 года "Об амнистии", принятого по инициативе Берии, и к осени этого года вышли на свободу около 100 тысяч (из 580 тысяч) политических заключенных, имевших небольшие сроки. Далее, уже к 1 января 1955-го (Хрущев стал полновластным правителем 8 февраля этого года, отстранив Маленкова с поста предсовмина), были освобождены еще 170,9 тысяч человек13. Таким образом, около половины политических заключенных получили свободу еще до того момента, когда Хрущев обрел единоличную власть.
Нельзя, правда, не сказать, что именно после этого, 17 сентября 1955, был издан Указ "Об амнистии советских граждан, сотрудничавших с оккупантами в период Великой Отечественной войны 1941-1945 гг." - а, как отмечалось выше, такие граждане составляли очень значительную часть политзаключенных и к 1 января 1956 года количество последних сократилось (в сравнении с 1 января 1955-го) еще на 195 тысяч 353 человека и составляло 113 тысяч 735 человек (там же).
Итак, к 1956 году, к ХХ съезду партии, открывшемуся 14 февраля, уже обрели свободу более 80 (!) процентов политзаключенных. А между тем до сего времени широко распространено мнение, что будто бы только после хрущевского доклада на ХХ съезде действительно началось освобождение политзаключенных.
Существенно и другое. "По Указу от 27 марта 1953 г. (то есть бериевскому.- В. К.) были досрочно освобождены все высланные (категория "высланные" перестала существовать) и часть ссыльных... На конец лета и осень 1953 г. планировалось произвести крупномасштабное освобождение спецпоселенцев (то есть депортированных во время войны народов.- В. К.). В апреле - мае 1953 г. в МВД ССС.. были разработаны проекты Указа... об освобождении спецпоселенцев. Из... переписки... С. Н. Круглова и Л. П. Берия за апрель - июнь явствует, что они намеревались в августе представить указанные проекты на утверждение в Верховный Совет СССР и Совет Министров СССР... Планировалось до конца 1953 г. освободить около 1,7 млн. спецпоселенцев... Однако в связи с арестом Л. П. Берия (26 июня 1953 года.В. К.) крупномасштабного освобождения спецпоселенцев в 1953 г. не последовало". И лишь позднее "жизнь заставила Н. С. Хрущева и его окружение постепенно осуществить бериевский план по освобождению спецпоселенцев" (цит. соч., с. 14).
Определение "бериевский" план может быть неправильно истолковано,- в том духе, что Берия был наиболее "гуманным" из тогдашних правителей. И, кстати сказать, на хрущевской конференции 1994 года несколько выступавших с негодованием говорили о том, что в ряде историографических исследований сообщаются факты, побуждающие видеть истинного "освободителя" не в Хрущеве, а в Берии. Однако, как уже сказано, представления, согласно которым послесталинские амнистии и реабилитации являют собой личную заслугу кого-либо - как Берии, так и, равным образом, Хрущева - это явные пережитки "культового" понимания хода истории. Повторю еще раз: кто бы ни оказался тогда у власти, дело шло бы, в общем и целом, одинаково,- хотя вместе с тем нельзя не видеть, что Берия действовал решительнее, чем Хрущев.
Но естественно встает вопрос: почему все же во главе страны оказался в конце концов именно Хрущев?
* * *
Ответить на этот вопрос, как представляется, весьма нелегко, ибо приходится задуматься над всей предшествующей историей власти в СССР,- и прежде всего о соотношении властной роли партии и государства (конкретно правительства). С 1917 года и до второй половины 1930-х годов партия играла главную и определяющую роль во власти. Этому вроде бы противоречит тот факт, что Ленин занимал пост председателя Совнаркома, то есть правительства. Однако не нужны сложные разыскания (достаточно прочитать ленинские сочинения 1918-1923 годов), чтобы убедиться: реальным средоточием власти являлся ЦК партии, где и сам Ленин сосредоточивал свои основные усилия (кстати сказать, ЦК заседал тогда почти еженедельно).
Ленин возглавлял власть не благодаря своему посту председателя правительства, а в силу того, что был верховным вождем партии (хотя формально таковым не являлся). Это вполне ясно хотя бы из того, что А. И. Рыков, сменивший Ленина в качестве предсовнаркома, отнюдь не стал поэтому "главным"; между прочим, в так называемом ленинском завещании названы шесть "вождей", но Рыкова среди них нет, и даже назначение его на высший правительственный пост не возвысило его в рамках истинной - партийной иерархии власти.
Но с середины 1930-х годов, когда совершается своего рода "контрреволюция" (о ней подробнейшим образом говорится в первом томе этого сочинения, в главе "Загадка 1937 года"), партия - это воплощение "революционного духа" - подвергается настоящему разгрому*, и верховная власть перетекает в государство, постепенно приобретавшее "традиционные" качества. В заключительной части своего известного доклада 10 марта 1939 года Сталин заявил, что в "пролетарском" государстве "могут сохраниться некоторые функции старого государства"14. Сказано было весьма осторожно, но нет сомнения, что для многих людей такая постановка вопроса явилась тогда совершенно неожиданной или даже поражающей...
Окончательное "оформление" верховной роли государства произошло 6 мая 1941 года, когда Сталин сменил Молотова на посту председателя Совнаркома то есть государственного органа; ранее он явно не претендовал на этот пост (который занимали Рыков (до 1930 года) и Молотов), вполне "удовлетворяясь" руководством партией. И с этого момента властная роль партии все более ограничивалась; невозможно переоценить тот факт, что после ХVIII съезда следующий, ХIХ-й, состоялся лишь двенадцать с половиной лет (!) спустя, пленумы ЦК собирались в среднем не чаще, чем раз в год, и даже заседания Политбюро происходили с интервалами в несколько месяцев. Не менее показательно, что члены Политбюро, за исключением одного только Хрущева (и это приведет, как мы увидим, к очень существенным последствиям), одновременно являлись заместителями председателя Совета министров СССР. Наконец, имела место еще особенная "иерархия власти", которая открыто обнаруживалась в официальных перечнях верховных лиц. Первое место в таких перечнях занимал, естественно, Сталин, второе - Молотов, а позднее Маленков и т. д. И, скажем, в иерархической очередности конца 1949 года, когда член Политбюро Хрущев стал еще и секретарем ЦК, он тем не менее, не будучи зампредом Совмина, занимал предпоследнее, 10-е место* ("ниже" его был подвергшийся тогда определенной опале А. Н. Косыгин); позднее "место" Хрущева постепенно повышалось; к моменту смерти Сталина он занимал уже 8-е место, "опередив" Микояна и Андреева.
Кто-либо может подумать, что речь идет о "формальных" проблемах, но на этом высшем уровне власти "форма" обладала чрезвычайной значимостью.
Правда, верховные лица правительства одновременно представали и как руководители партии (члены Политбюро, а с октября 1952 - члены Бюро Президиума ЦК), но это диктовалось сохранявшимся понятием о партии как "руководящей и направляющей силе",- понятием, официальную "отмену" которого было бы нелегко объяснить населению страны.
Но нельзя переоценить очевидного из документов тогдашнего порядка: "...постановления от имени Совета Министров визировал сам Сталин, от имени ЦК ВКП(б) - Маленков (то есть Совет Министров был "важнее".- В. К.). После смерти Сталина прежняя практика сначала была сохранена, и совместные постановления подписывали Маленков как председатель Совета Министров и Хрущев как секретарь ЦК КПСС",- то есть по-прежнему "главным" было правительство, а с 1955 года,- после устранения Маленкова с его поста (8 февраля) - "решения будут приниматься как постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР, хотя раньше они подписывались, как правило, в обратном порядке"15. То есть власть перешла к руководителю партии.
Сразу же после смерти Сталина произошло "формальное" изменение, имевшее в действительности первостепенную значимость. Маленков, который до 5 марта 1953-го совмещал посты заместителя председателя Совета министров и секретаря ("второго") ЦК, сменив Сталина в качестве главы правительства, не стал руководителем партии; 14 марта он даже сложил с себя обязанности секретаря ЦК, и фактическим "первым" секретарем стал Хрущев (правда официально он будет утвержден в качестве "первого" позднее, 13 сентября). Таким образом, произошло окончательное разделение государственной и партийной власти. И тут четко выяснилось, что партийная власть имеет теперь второстепенное, и даже, в сущности, третьестепенное значение. Ибо в послесталинском иерархическом перечне первое место занял Маленков, второе 1-й его зам. и министр внутренних дел Берия, третье - 1-й зам. и министр иностранных дел Молотов, четвертое - председатель Президиума Верховного Совета Ворошилов (то есть глава законодательной власти) и только пятое фактический первый секретарь партии, то есть вроде бы такой же преемник Сталина, как и Маленков, - Хрущев. Особенно многозначительно "возвышение" главы законодательной власти: предшественник Ворошилова на этой должности, Н. М. Шверник, вообще не входил в состав высшей иерархии,- не являлся полноправным членом Политбюро (только кандидатом в члены).
Таким образом, процесс оттеснения, отодвигания партии на задний план, начавшийся во второй половине 1930-х годов, в 1953-м, после смерти Сталина, наглядно выразился в том, что фактический руководитель партии оказался на пятом месте...
В тех или иных сочинениях утверждается, что послесталинское принижение роли партии исходило от Берии; так, например, Константин Симонов писал впоследствии: "После того как власть была сосредоточена в руководстве Совета Министров, а Секретариату ЦК отводились второстепенные функции, Берия старается добиться перенесения центра тяжести власти и на местах, в республиках, из ЦК в Советы министров"16.
Но нет никакого сомнения, что Маленков (и, конечно, другие верховные лица) стремился действовать именно в этом духе, что нашло недвусмысленное и даже, так сказать, яркое выражение в его отказе от поста секретаря ЦК, который он занимал (с небольшим перерывом) с 1939 года. В ходе "разоблачения" Берии Хрущев с негодованием рассказал, как в его присутствии в ответ на следующее суждение: "Если не будет совмещено руководство ЦК и Совета Министров в одном лице (как было при Сталине.- В. К.), то надо более четко разделить вопросы, которые следует рассматривать в ЦК и Совете Министров"... Берия пренебрежительно сказал: "Что ЦК? Пусть Совмин все решает, а ЦК пусть занимается кадрами и пропагандой"17.
Но нет оснований усомниться, что именно такой установки придерживался и Маленков, добровольно "уступивший" руководство партией Хрущеву,несомненно, потому, что партия, по его убеждению, уже не будет играть верховной роли.
Однако история все же пошла по другому пути. Если выразиться попросту, альтернатива "партия или государство" разрешилось в пользу партии и, потому, Хрущева... Через несколько лет, к 1961 году, в составе верховной власти "уцелел" от 1953-го, кроме самого Никиты Сергеевича, только "вечный" Микоян. Но гораздо существеннее другое. В марте 1953-го в верхний эшелон власти входил всего лишь один собственно партийный руководитель - то есть Хрущев; остальные девять членов Президиума были наиболее высокопоставленными государственными деятелями. Между тем перед свержением Хрущева из одиннадцати верховных правителей (членов Президиума) семеро являлись чистейшими "партаппаратчиками" - в частности, секретари ЦК Л. И. Брежнев, Ф. Р. Козлов, Н. В. Подгорный, М. А. Суслов и сам Хрущев.
Нельзя не отметить и поистине колоссальный рост численности партии при Хрущеве. За девять лет, с начала 1946 года до начала 1955-го (когда Никита Сергеевич обрел полновластие) количество членов партии выросло с 5 510,9 тыс. до 6957,1 тыс., то есть всего лишь на 26,2 %, а в 1955-1964-м - до 11 758,2 тыс.18, то есть на 69 %! И если к 1955 году членом партии был 1 из 20 людей старше 18 лет, то к 1965-му - уже 1 из 12! Столь резкое увеличение "прироста" партии, связано, надо полагать, с восстановлением при Хрущеве ее первостепенной роли.
Из этого вроде бы следует сделать вывод об особенной прозорливости Хрущева (во многих сочинениях, кстати сказать, он и преподносится как искуснейший политик, сумевший "победить" всех своих соперников). Однако руководство партией предоставили Хрущеву Маленков и другие, ибо они полагали - как оказалось, ошибочно,- что партия (как это и было в последнее полтора десятилетия сталинского правления) имеет второстепенное значение, что судьбу страны будет решать государство, а партия нужна только для подготовки "кадров" и "пропаганды" (в приведенных словах Берия высказал это с присущей ему решительностью).
Кстати сказать, факты убеждают, что именно эта самая решительность стала причиной ареста и уничтожения Лаврентия Павловича. Хрущев, Маленков и другие явно перестраховались (в прямом смысле - "у страха глаза велики"), ибо нет сколько-нибудь серьезных оснований полагать, что Берию не вполне "удовлетворяло" его второе место в иерархии власти, и он имел намерение стать во главе государства; как весьма неглупый человек он, наверно, сознавал хотя бы одно: появление на месте Сталина другого грузина, не имеющего и малой доли сталинского статуса - вещь по меньшей мере трагикомическая. И вопреки россказням Хрущева и других о готовившемся Берией перевороте, на это нет даже намеков. Тщательный исследователь ситуации вокруг Берии в 1953 году, К. А. Столяров, по документам установил, что за день или за два до ареста Лаврентий Павлович договорился со своей любовницей, актрисой М., о том, что она явится к нему вместе с "красивой подругой", и, как остроумно и вместе с тем убедительно резюмирует исследователь, "трудно допустить, что человек, вознамерившийся буквально на днях осуществить государственный переворот... развлекается со случайными женщинами, тогда как ему надлежит день и ночь дирижировать заговорщиками и прослеживать каждый шаг противников"19.
Устранение Берии было, так сказать, вполне закономерным актом: Хрущев и другие, в сущности, повторили то, что в 1943-1945 годах сделал Сталин. Суть проблемы заключалась в том, что Берия, став в 1938 году главой НКВД, проявил себя энергичнейшим образом в различных областях государственной деятельности и в феврале 1941-го получил пост зампредсовнаркома. Сосредоточив таким образом в своих руках большую власть, он стал потенциально опасен в качестве хозяина репрессивного аппарата, и Сталин в 1943 году лишил его поста наркома ГБ, а в 1945-м - и ВД, но все же оставил на вершине власти.
Между тем в 1953-м Маленков, Хрущев и другие, не обладая сталинским статусом, не могли попросту отнять у Берии МВД, и им, дабы избавится от воображаемой опасности, оставалось только уничтожить его. Для "оправдания" сей акции Берию превратили в виновника всех репрессий и противника любых "преобразований". В действительности Берия - наиболее прагматический и наименее "политизированный" из тогдашних правителей - готов был идти "по пути реформ" дальше, чем Маленков и Хрущев (выше говорилось, что Берия, например, предлагал остановить "строительство социализма" в ГДР).
* * *
Перейдем теперь к противостоянию Маленкова и Хрущева, которое по многим причинам заслуживает углубленного внимания. Историк, посвятивший этой теме несколько сочинений, Е. Ю. Зубкова, справедливо утверждает:
"В отличие от Хрущева с его революционным напором, Маленков был более "эволюционистом", сторонником точно рассчитанных и продуманных действий. Но время, не преодолевшее азарт нетерпения, все-таки работало на Хрущева и в этом смысле "выбрало" именно его"20 (выделено мною.- В. К.).
Здесь следует только добавить, что время "выбрало" Хрущева не как определенную личность, но как руководителя партии, секретаря, а с 13 сентября 1953-го первого секретаря ЦК КПСС, и, таким образом, Маленков, взяв себе пост главы государства и отдав Хрущеву руководство партией, предопределил свое поражение в соперничестве с Никитой Сергеевичем,- хотя последнему было отведено поначалу (в марте 1953-го) всего лишь пятое место в иерархии власти
Не исключено, что сопоставление двух властей - государственной и партийной (и, тем более вопрос о "титулах") покажется тем или иным читателям не столь уж существенным, формальным. Однако в феноменах государства и партии (и, в конечном счете, в "титулах") находили свое воплощение социальные, политические, идеологические силы страны. И оказалось, что определенная "реанимация" революционности, предложенная партией под руководством Хрущева, получила намного более активную и мощную поддержку, чем выдвинутая государством во главе с Маленковым эволюционистская программа.
В отличие от хрущевской эта программа не предполагала изменения характера той власти, которая сложилась при Сталине, но по своей сути "маленковская" программа имела в виду значительно более глубокое преобразование бытия страны, ибо должен был измениться не характер власти, а как бы сама ее цель.
Сталин, отвергая "революционизм" ради "традиционного" государства, вместе с тем видел в нем наиболее надежное орудие для достижения той самой цели, которую преследовала Революция,- создания социалистического общества, непримиримо противостоящего капитализму. Незадолго до того как он стал председателем Совнаркома, 29 января 1941 года, Сталин безоговорочно утвердил превосходство (как он выразится позднее, в 1952-м, "примат") тяжелой промышленности над легкой и над сельским хозяйством, то есть "примат" производства средств производства над производством средств потребления, ибо главная задача - "строить развитие промышленности, хозяйства в интересах социализма", и "обеспечить самостоятельность народного хозяйства страны... Надо все иметь в своих руках, не стать придатком капиталистического хозяйства". Поэтому, например, "приходится не считаться с принципом рентабельности предприятий"; все "подчинено у нас строительству, прежде всего, тяжелой промышленности, которая требует больших вложений со стороны государства"21.
Но всего пять месяцев спустя после смерти Сталина, 8 августа 1953 года, выступая на заседании Верховного Совета СССР (что многозначительно не на партийном, а на государственном заседании) Маленков заявил о необходимости перейти к преимущественному производству средств потребления, утверждая, в частности: "Теперь на базе достигнутых успехов в развитии тяжелой промышленности у нас есть все условия для того, чтобы организовать крутой подъем производства предметов народного потребления"22.
А ведь десять месяцев назад, 3-4 октября 1952 года, в "Правде" было опубликовано сочинение Сталина "Экономические проблемы социализма в СССР", где отвергались утверждения отдельных "товарищей", приняв которые, "пришлось бы отказаться от примата производства средств производства в пользу производства средств потребления"23.
И если бы вождь 8 августа встал из гроба, он, без сомнения, заклеймил бы как предательство программу Маленкова... Впрочем, позднее, 25 января 1955-го, это сделал за Сталина... Хрущев: в своем выступлении на заседании не Верховного Совета, а пленума ЦК он причислил Маленкова к "горе-теоретикам", которые "пытаются доказывать, что на каком-то этапе социалистического строительства развитие тяжелой промышленности якобы перестает быть главной задачей и что легкая промышленность может и должна опережать все другие отрасли... Это отрыжка правого уклона..."24 Хрущев получил, в сущности, всеобщую поддержку, и через две недели Маленков был снят с поста председателя правительства и заменен Булганиным.
Мы еще вернемся к конкретному сопоставлению маленковской и хрущевской программ; прежде уместно поразмыслить о причинах "победы" Хрущева.
* * *
Позволю себе начать с рассказа о моем личном восприятии тогдашней политико-идеологической ситуации. В восемнадцать лет, осенью 1948 года, я пришел в Московский университет на филологический факультет, многие тогдашние студенты и аспиранты которого позднее, в "хрущевские" годы, сыграли заметную роль в идеологической жизни. Правда, до вершин власти добрался только один из них - поступивший на факультет в 1947 году и в 1949-м женившийся на своей однокурснице, которая была дочерью самого Хрущева, Алексей Аджубей (еще один из моих "однокашников", Борис Панкин, побывал главным редактором "Комсомольской правды" и даже министром иностранных дел СССР, однако это было уже после свержения Хрущева).
Но в идеологической сфере весомое место заняли во время "оттепели" учившиеся на факультете в одно время со мной (то есть в 1948-1954 годах) Лев Аннинский, Игорь Виноградов, Александр Коган, Феликс Кузнецов, Станислав Куняев, Владимир Лакшин, Станислав Лесневский, Михаил Лобанов, Юрий Манн, Симон Маркиш*, Олег Михайлов, Станислав Рассадин, Андрей Синявский, Симон Соловейчик, Владимир Турбин, Феликс Фридлянд (позднейшее литературное имя Светов), Лазарь Шиндель (Лазарев) и др.** Впоследствии их пути разошлись - подчас очень далеко,- но до определенного момента было немало общего в том, что они думали, говорили и писали.
В университет я пришел (о чем уже упоминал), будучи, пользуясь тогдашним словечком, аполитичным юношей. Это не значит, что я был настроен "антисоветски",- скорее уж "внесоветски". Я стремился жить душой и умом в мире ценностей культуры,- независимо от их политической и идеологической "окраски" (это "изначальное" состояние души и ума имело, как я теперь понимаю, громадное значение для всей моей последующей жизни). Так, я совершенно не принял в 1946 году известный доклад Жданова,- и опять-таки не из-за его заостренно "советской" направленности, а прежде всего потому, что в нем отвергались "декадентские" поэты, часть из которых я высоко ценил.