Козлов Вильям Федорович. Витька с Чапаевской улицы

   К вечеру канонада стала громче, отчетливее. Тысячи далеких молотов били по тысячам наковален. Над лесом пролетали самолеты. И наши, и немецкие. То и дело завязывались воздушные бои. Трассирующие пули вспарывали вечернее небо. Наблюдать за боем было невозможно: мешали кроны деревьев.
   Перед заходом солнца десяток наших бомбардировщиков разгрузился над шоссе. От тяжелых взрывов вздрагивала земля, с деревьев сыпались иголки и сучки.
   — Сыпь, ребята! — сказал молодой боец без сапог. — Пусть знают наших!
   Над лесом пронеслись «мессершмитты». Наши истребители, прикрывающие бомбардировщики, тотчас вступили в бой. Все перемешалось: разрывы бомб, треск пулеметных очередей, надсадный вой моторов, короткие, отрывистые залпы автоматических пушек. Покружившись в бесконечном хороводе над лесом, самолеты исчезли. Один «мессершмитт», волоча за собой огненный хвост, наискосок перечеркнул небо и взорвался где-то над бором. Краснозвездный ястребок сделал над поверженным врагом широкий круг и улетел, — Видали, как он его? — ликующим голосом произнес светловолосый боец, вслед за которым шел Гошка. И широко улыбнулся мальчишке, отчего его небритое лицо сразу помолодело.
   — Кра-асиво упал, — сказал другой боец.
   Капитан с пятью бойцами отправился на разведку к шоссе. Остальным было приказано ждать в лесу. Гошка остался с теми, кому было приказано ждать. Гошка не рвался в разведку.
   Бойцы улеглись на мох. Это был первый привал с того часа, когда к отряду пристал Буянов. Светловолосый стащил сапоги, размотал почерневшие портянки и стал с интересом разглядывать большие распаренные ступни.
   — Жмут? — спросил Гошка, которому вдруг захотелось поговорить с бойцом.
   — По сорок — пятьдесят километров в день врезаем, — ответил тот. — Верблюд копыта сносит.
   — Скоро будем у своих.
   — Кто будет, а кто и не будет, — заметил пожилой боец с красными глазами.
   — Как говорится, близок локоть, да не укусишь!
   — Почему не укусишь? — насторожился Гошка.
   — Ты знаешь, что такое перейти линию фронта? Это когда тебя с двух сторон бьют и в хвост и в гриву.
   — И наши?
   — Ежели ты командующему телеграмму отстукаешь: так, мол, и так, встречайте непутевого, соскучился по родной маме… В таком разе, может, и с оркестром встретят.
   — Не пугай, Федор, — вмешался боец с забинтованной рукой. — Чем такая волчья жизнь, лучше…
   — Лучше смерть от своих принять? Нет, я не согласный. Какого лешего две недели сквозь лес продирался? Чтобы от своего брата-солдата пулю в лоб получить?
   — Не разводите панику, — сказал другой боец. — Я верю в нашего капитана.
   — А что капитан? Заколдованный, что ли? Пуле все одно: батальонный ты или рядовой.
   — И самолеты там… где линия фронта, бомбят? — спросил Гошка.
   — С утра до вечера гвоздят! — ответил пожилой боец с красными глазами. — Всю передовую, как плугом, перепахали.
   — А ночью? — уставился на него Гошка, у которого заныло сердце.
   — Ночью ракет понавешают и садят из минометов… Линию фронта перейти — это все равно что на том свете побывать…
   — А как же разведчики? — неодобрительно посмотрел на него светловолосый с забинтованной головой. — За ночь по два раза переходят линию фронта.
   — Перехо-одят… — протянул красноглазый. — А вот многие ли назад возвращаются? С нашего полка из пятнадцати разведчиков только трое из вражеского тыла вернулись…
   Гошка уже не слышал, о чем толковали бойцы: он до мельчайших подробностей вспомнил ту страшную ночь, когда на эшелон налетели немецкие бомбардировщики: свое паническое бегство в полыхающую багровыми вспышками ночь, гнилой запах болотной воды, кваканье лягушек; мертвенный свет ракеты, наверное, казался лунным сиянием… Вот тогда, может быть, впервые в жизни Гошка испытал настоящий панический страх. Страх, заполняющий тебя всего без остатка. Это когда внутри бьется, стучит одна-единственная мысль: спрятаться, выжить… Самому-то себе сейчас можно признаться: Гошка никогда не был таким храбрецом, за которого выдавал себя. Страх всегда жил в нем, только так глубоко прятался, что порой и сам Гошка забывал, что он сидит в нем, как гвоздь в доске.
   Помнится, в пятом классе, прочитав «Вий» Гоголя, Гошка с неделю боялся один оставаться в темноте. Ему мерещились страшные вурдалаки, ведьмы, упыри! Он боялся темноты до того, что в сумерках не решался выйти в уборную, которая находилась метрах в тридцати от дома.
   И вот этот глубоко притаившийся в нем страх наконец открыто вылез наружу. Не стесняясь никого, даже Аллы Бортниковой, которая ему очень нравилась. А теперь и Алла отступила куда-то далеко… Кстати, где они сейчас? Не собираются ли тоже перейти линию фронта? Зачем, спрашивается, он сказал Никонову, что их всех расстреляли? Он ведь не видел? Зачем соврал? Не Гошка это сказал Никонову, а подлый страх, который после той проклятой бомбежки, видно, навсегда поселился в нем…
   Пришел Никонов. Бойцы стали подниматься с земли, отряхиваться, надевать оружие. Красноглазый с сердцем забросил карабин за спину. Бугристый нос у него лоснился. Светловолосый положил тяжелую руку Гошке на плечо.
   — Бог не выдаст — свинья не съест, — ободряюще улыбнулся он. — Повезет, так нынешней ночью будем у своих… Подымайся, парень!
   Гошка сгорбился и стал развязывать шнурки на дырявом ботинке.
   — Сучок попал… колется, — сказал он, не глядя на бойца. — Переобуюсь — и догоню.
   Бойцы растянулись цепочкой за Никоновым. Шагали след в след. Светловолосый, прежде чем свернуть на просеку, оглянулся и помахал рукой — мол, поторапливайся…
   Они ушли. Гошка смотрел им вслед. Обмахрившиеся коричневые шнурки, будто длинные черви, извивались у ног. Еще можно быстро зашнуровать ботинки, вскочить на ноги и догнать их… И никто ни о чем не догадается. И, как сказал светловолосый, если бог не выдаст да свинья не съест, то нынче уже будет Гошка Буянов у своих…
   Не вскочил Гошка на ноги, не поторопился. Все так же сидел он на мшистой кочке, прижавшись спиной к шершавому сосновому стволу, и смотрел прямо перед собой. Страх перед бомбежкой, опасностью мертвой хваткой удерживал Гошку на месте.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. САМЫЙ ДЛИННЫЙ ДЕНЬ.

   Витька, сгорбившись, сидел на табуретке в большой светлой комнате и с тоской смотрел в окно. У самой изгороди млела на солнце большая береза. В ветвях сновали, чирикали воробьи.
   По улице поселка в расстегнутых мундирах прогуливались немецкие солдаты. У дома стояла чёрная с коричневыми пятнами легковая машина. Шофер спал на сиденье, откинув голову и раскрыв рот. Через дорогу колодец. Два обнаженных до пояса немца поливали друг другу из ведра. На телеграфном столбе сидела длинноносая ворона и с любопытством смотрела на них, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону.
   — Что же ты, паря, делал у склада боеприпасов? — монотонно спрашивал сонный краснорожий полицай в немецкой форме.
   — Откуда я знал, что там склад? — так же уныло отвечал Витька. — Не видел я никакого склада.
   — Не видел, значит?
   Полицай нехотя встал из-за стола, подошел и, размахнувшись, ударил Витьку по лицу. Мальчишка кубарем слетел с табуретки.
   — Водой на тебя брызгать али очухаешься? — зевая, спросил полицай.
   Когда перестали мельтешить в глазах зеленые искры, Витька медленно поднялся с пола. Сначала встал на четвереньки, потом на ноги.
   — Очухался, — удовлетворенно заметил полицай и снова уселся за письменный стол.
   — Кто тебя послал сюда?
   Витька ощупал щеку: никак зуб выбил? Глаза уже превратились в щелки. Ну и кулаки у этого бугая — как врежет, так сноп искр…
   — Ну чего вы, дяденька, привязались? — жалобным голосом сказал Витька. — Никто меня никуда не посылал. Из детдома я. Своих разыскиваю.
   — Знаем мы этих своих…
   — Да наших ребят… Эшелон разбомбили, вот все и разбежались.
   Полицай расстегнул ворот тесного суконного мундира. На лбу капли пота. Жарко ему в чужом мундире. Кваску бы холодного хлебнуть из жбана, а тут возись с каким-то голодранцем!
   Витьку час назад доставил в комендатуру часовой. Он прихватил его у самого склада, что замаскирован в перелеске за околицей. Витька было бросился бежать, но часовой в два счета догнал. Он даже стрелять не стал. Витьку доставили к оберштурмбаннфюреру гестапо Лемке. Оберштурмбаннфюрер был очень занят и препроводил мальчишку к помощнику коменданта Семенову, наказав выяснить, что этот маленький русский делал у склада.
   И вот уже битый час помощник коменданта Семенов выясняет. Он уже вывихнул большой палец о башку этого паршивца. У помощника коменданта тяжелая рука: взрослые, случается, после его удара теряют память, а этот держится. Не похоже, что он послан партизанами. Во-первых, не здешний, по выговору видно, что городской, во-вторых, исхудалый и грязный. Издалека идет. Может, действительно своих разыскивает и случайно на склад напоролся. Сколько их, шпаны вшивой шляется по дорогам…
   Возможно, помощник коменданта и отпустил бы Грохотова на все четыре стороны, но не понравились ему Витькины глаза. Уж слишком дерзки. Такой, будь на его стороне сила, в глотку бы вцепился.
   — Котовского знаешь? — спросил полицай.
   — Слыхал, — ответил Витька, трогая пальцем шатающийся зуб. — Из книжек.
   — У нас тут свой объявился… Партизан.
   — Вашего не знаю.
   — Надоело мне тут с тобой тары-бары разводить, — сказал полицай. — Отправлю я тебя в кутузку. Пускай с тобой сам оберштурмбаннфюрер толкует…
   Витька выплюнул изо рта окровавленный зуб. Теперь во рту дырка. Он втянул в себя воздух и раздался свист.
   — Я те сейчас свистну! — проворчал Семенов и топнул по полу кованым сапогом.
   На пороге появился огромный полицай и вытянулся перед помощником коменданта. Головой он достал до притолоки.
   — Василь, отведи этого ублюдка в подвал, — распорядился Семенов. — В общую.
   — Там их как селедок в бочке, — заметил Василь. — Может, под зад коленкой?
   — Сполняй приказ! — повысил голос помощник коменданта. — Еще учить меня будет, оглобля!
   Василь вывел Витьку во двор. У крыльца, в мусоре, ковырялась наседка с цыплятами. Двор большой и огороженный. Яркий солнечный свет залил все вокруг. У поленницы дров на усыпанной опилками земле сидели пленные красноармейцы. Их только что привели. В кучу свалены винтовки и автоматы. Немецкий офицер стоял перед пленными и что-то записывал.
   Витька и полицай пересекли двор и остановились у двери в подвал. Василь достал из кармана ключ и открыл замок. Распахнув дверь, поставил Витьку на первую ступеньку и дал такого пинка, что мальчишка взвился в воздух и шлепнулся в душную темноту на что-то мягкое, шевелящееся.
   Тяжелая дверь со скрипом затворилась, умолк гогот Василя. Громыхнул засов.
   — С прибытием, — ворчливо сказал кто-то, спихивая с себя Витьку.
   Сидя в подвале на холодном земляном полу, Грохотов вспоминал, как все это случилось.
   …Наконец-то после долгих дней скитаний и лишений им повезло: они наткнулись на маленький лесной хутор. Всего пять дворов. Немцы сюда лишь один раз наведывались. Прибыли на мотоциклах, прошли по дворам. У кого взяли поросенка, у кого уток и кур. Погрузили всю эту живность в коляски и укатили. Больше никто на хутор не заявлялся.
   Хозяйка большой чистой избы приветливо встретила их, накрыла на стол и накормила горячими щами с солониной, овсяной кашей с салом. И выставила полуведерный жбан холодного молока. Круглый домашний хлеб с поджаристой корочкой был нарезан большими кусками. К корочке пристали капустные листья. Давно так вкусно ребята не обедали.
   Хозяйка бегала от стола к печке и все подливала: кому щей, кому молока. Сашка съел две глубоких тарелки и выпил три пол-литровых кружки молока. Живот у него раздулся как шар, а глаза стали слипаться. И все же, когда хозяйка отлучилась на минутку, Ладонщиков не удержался и стащил со стола про запас два куска хлеба и ломоть сала.
   — Небось в бане невесть сколько не были? — спросила хозяйка, глядя на них жалостливыми глазами.
   Девочки пошли помогать хозяйке топить баню, а мальчишки развалились на лужайке перед домом. Над ними шумели березы, с криком носились стремительные ласточки. Над цветами порхали бабочки. Сашка лег на спину, выставив круглый живот, и сразу засопел. Витька с Колей смотрели на небо и разговаривали.
   — Не мог он далеко уйти, — говорил Коля. — Разве что заблудился?
   — Теперь не заблудишься… Фронт отовсюду слышен.
   — Один Гошка не решится перейти на ту сторону.
   — Где же он может быть?
   — Хозяйка говорила, тут в десяти километрах большое село… Немцы и полицаи сгоняют туда молодых людей со всей округи. На какие-то земляные работы собираются отправлять. Наверное, окопы рыть. Или что-то строить. Не попался ли и Гошка к ним?
   — Ну его к черту, — сказал Витька и прикрыл глаза ресницами.
   Коля сел и, морщась от боли, стал натягивать свои обветшалые резиновые тапочки. Ноги у него стерлись и распухли, На них было страшно смотреть. Но Коля не жаловался. Он шел наравне со всеми, и лишь иногда, когда никто не видел, лицо его искажалось от боли. Ноги Коли Бэса не были приспособлены к таким большим переходам. Плоскостопие давало себя знать.
   — Куда это ты собрался? — спросил Витька, удивленно глядя на него.
   Коля осторожно завязал шнурки и встал. Из резинового тапка наружу торчал большой палец. Скулы у Бэса почернели, и без того длинный нос еще больше вытянулся. Из порванных штанов выглядывали костлявые коленки. Все на нем обносилось и обтрепалось, только очки в блестящей оправе сияли на солнце, как новые. Коля не успел ответить, потому что с березы к его ногам упал усатый жук. Коля поднял его, положил на ладонь. Жук задвигал длинными усами и медленно пополз.
   — Усач-дровосек, — сказал Коля. — Ксилофаг, или пожиратель древесины. Он может забраться внутрь телеграфного столба, и его за усы оттуда не вытащишь.
   Коля осторожно положил жука на землю и посмотрел на Витьку, который тоже встал.
   — Я пойду в эту деревню, — сказал Бэс. — Может быть, Гошка там.
   — Допустим, он там, ну и что?
   — Что-нибудь придумаю, — сказал Коля.
   — Заберут тебя, дурачину, и отправят на эти работы. Раз окопы надо рыть, значит, наши их остановили…
   — Надо Гошку найти, — сказал Коля. — Не можем мы идти дальше без него. Как же так? Шли-шли вместе, а потом…
   — А потом он сбежал, как последний трус, — перебил Витька. — И даже не поинтересовался, живы мы или нет.
   — Это он. А мы так не можем.
   — Гошка бы нас не стал разыскивать…
   — Я пойду, — сказал Коля. — Эта дорога как раз выведет в село. Я спрашивал у хозяйки.
   — Помоемся в бане, а потом…
   — Дай мне браунинг! — попросил Коля. Витька достал револьвер и протянул Бэсу, — Как из него стрелять? — спросил тот, — Спрячь в карман и не вытаскивай.
   — А вдруг понадобится?
   — Не понадобится, — сказал Витька. — Ты никуда не пойдешь.
   — Я буду чувствовать себя последним подлецом, если не сделаю все, что от меня зависит, чтобы выручить Гошку.
   — Ты прав, — сказал Витька. — Нужно идти. Только пойду я. На твоих костылях и за день не доковыляешь до села.
   — Возьми меня с собой.
   — К вечеру я должен обернуться, — сказал Витька. — Если что-нибудь случится, ждите меня три дня. Не вернусь — идите дальше одни.
   — Я тебя очень прошу: возьми меня!
   — Ты мне будешь мешать, — жестко сказал Витька. — И потом, ты слишком заметная личность.
   Витька опустился на колени рядом с Ладонщиковым и тихонько вытащил у него из кармана краюху хлеба. Сашка даже не проснулся.
   — Вот удивится, — усмехнулся Витька. Засунув хлеб за пазуху, он пошел по тропинке к лесу. Коля Бэс смотрел вслед.
   — Подожди! — окликнул он.
   Витька остановился. Недовольно хмурясь, подождал, пока к нему прихромал Коля.
   — Я ведь сказал…
   — Я не об этом, — перебил Бэс. — Ради бога, береги себя. Парень ты отчаянный… Не ввязывайся ни в какие истории. Помни, что мы с тобой в ответе за них… — Он кивнул головой в сторону бани. — Без тебя нам не выбраться из этого ада… Сам видишь, какая у меня ерунда с ногами.
   — Все будет хорошо, — сказал Витька.
   — Мы будем тебя ждать, — сказал Бэс…
   …На этот склад боеприпасов Витька наткнулся случайно: увидел, как грузовик, нагруженный длинными снарядными ящиками, свернул с большака в перелесок, за ним второй, третий… Прячась за стволами деревьев, Витька проследил, как грузовик остановился на опушке, как к нему подошли солдаты и, откинув борта, стали осторожно разгружать машину… Витька вспомнил про Володю, который одной гранатой подорвал такой склад…
   Не нужно было так близко подходить к машине. Несколько раз часовой оборачивался и смотрел в его сторону. И когда под ногой треснул сучок, немец тигром бросился на него; Витька не успел даже оторваться от дерева, за которым прятался. Наверное, часовой уже давно заподозрил неладное и наблюдал за ним.
   В комендатуре Витьку первым делом обыскали. И он возблагодарил бога за то, что отдал Коле браунинг…
   — Ты откуда, малец? — толкнул в бок задумавшегося Витьку мужчина в коротеньком пиджаке, из рукавов которого торчали большие волосатые руки. Это на него плюхнулся Грохотов после могучего пинка в зад.
   — А вам-то что? — буркнул Витька. Ему не хотелось разговаривать. Крепко обработал его Семенов! Ломило все тело, ныла дырка на месте выбитого зуба.
   — Не серчай… Все мы тут сердитые. За что попал-то? Витька искоса взглянул на человека. Ему лет сорок пять. Лицо заросло щетиной. Глаза маленькие и глубоко запрятавшиеся, но не злые. Когда Витька внимательно к нему пригляделся, то увидел, что этому человеку тоже крепко досталось: губа рассечена, все лицо в синяках, над мохнатой бровью — глубокая кровоточащая ссадина.
   — И вас тоже? — смягчился он.
   — Это еще цветочки… — невесело усмехнулся сосед. — Чем ты-то им насолил? Вроде бы не здешний? Местных ребят я знаю…
   — Одного знакомого ищу, — нехотя стал рассказывать Витька. — Отстал от нашей компании… Куда ему деться? Где-то тут болтается, поблизости…
   — Немцы всех, кто лопату держать может, на станцию сгоняют… Может, там найдешь.
   — А схватили меня у склада боеприпасов. В лесу, неподалеку от деревни…
   — А что ты там делал? — поинтересовался сосед.
   — Если бы у меня была граната… — вырвалось у Витьки.
   — Отпустят, — сказал человек. — Или окопы отправят рыть, — Я сбегу.
   — Вот что, малец, — зашептал человек. — Меня с минуты на минуту вызовут отсюда и вздернут на березе. Одна сволочь выдала меня… Из лесу я, партизан. Слыхал про Котовского? Я из его отряда… Остался здесь по заданию райкома партии. Вижу, тебе можно довериться. И потом, у меня другого выхода нет… Так вот, ежели выкарабкаешься отсюда живым — не думаю, чтобы они тебя порешили, — пойдешь к Филимонову, это на самом краю села. Напротив его дома клен осколком пополам расщеплен. Спросишь дядю Кондрата и передашь ему вот что… Тихон Кириллов — предатель! Это он, подлюга, выдал меня немцам. Запомни: Тихон Кириллов! Спросит, кто послал, скажи: Седой. Сидели, мол, с ним в подвале комендатуры.
   — Ладно, — сказал Витька. — Передам. А может быть, вас не повесят?
   Мужчина невесело усмехнулся.
   — Выйдешь на волю, погляди на березу… Что напротив комендатуры. Там, на суку, и увидишь меня. Только не страшно мне, малец, помирать. Знаешь, сколько я этой нечисти спровадил на тот свет? Сотни две, не меньше.
   — Мне бы гранату, — сказал Витька. — Хотя бы одну! Седой с интересом посмотрел на него и спросил напрямик:
   — Если я поручу тебе одно очень опасное дело, не струсишь?
   Витька потрогал вспучившуюся скулу — ее даже видно было левым глазом — и сказал:
   — Говорите.
   — Сцапают — не рассчитывай на легкую смерть: сначала эсэсовцы пытать будут, а на это они большие мастера. Не каждый мужчина выдержит…
   — Я ненавижу фашистов, — сказал Витька.
   — Этого мало: нужно еще уметь мстить им. — Я готов, — сказал Витька.
   — Они не пощадят никого: ни взрослого, ни ребенка…
   — Не надо меня пугать, — сказал Витька. — Не хотите — не говорите.
   — А ты, паренек, с характером! Как звать тебя? Витька сказал и, немного помолчав, спросил:
   — Что же это за поручение?
   Седой оглянулся на соседа. Тот спал на земляном полу, натянув на голову рваный ватник. Приблизив разбитые губы к Витькиному уху, Седой зашептал:
   — В пяти километрах от станции, не доходя путевой будки, где начинается сосновый бор…
   Седой умолк и внимательно посмотрел на глубоко задумавшегося Витьку. На лбу мальчишки собрались тоненькие морщины, он покусывал вспухшие, растрескавшиеся губы. На партизана не смотрел. Витька задумчиво смотрел на отдушину, из которой падал солнечный свет. В голубоватом столбе золотыми искорками роилась пыль.
   — Я попробую, — наконец сказал он.
   — Ты можешь все им рассказать… — не спуская с него испытующего взгляда, сказал Седой. — Тебя сразу отпустят и… может, наградят…
   Витька резко повернулся к нему. Глаза его зло блеснули.
   — Зачем тогда вы мне все это рассказывали? — громко вырвалось у него. — Зачем?
   Седой оглянулся по сторонам и положил Витьке руку на плечо.
   — Время такое, Виктор… — сказал он. — Тихону ведь мы тоже доверяли, а он оказался предателем… И теперь за это доверие я расплачиваюсь головой. Да и не один я…
   — Если никому не верить, то как же жить-то? — Надо верить, Витька, — сказал Седой. — Если не будем верить людям, мы никогда не победим! Но не надо забывать и о том, что люди бывают разные. На тысячи честных людей найдется и один предатель… Кто бы мог подумать, что тот же Семенов и длинный Василь станут лютыми врагами Родины? Раньше ничем не отличались от других, а теперь посмотри на них; будто и не жили никогда при Советской власти…
   — Как вы думаете, меня возьмут в партизаны? — спросил Витька.
   — Возьмут, — убежденно ответил Седой.
   — А в армию?
   — Будь бы я командир, честное слово, взял бы тебя в разведчики, — сказал Седой. — Я люблю людей с характером.
   — Я все сделаю, что вы сказали, — пообещал Витька. — Я вэорву…
   — Молчи! — шепнул Седой и, весь напрягшись, уставился на дверь, за которой послышались голоса, шум. Загремел засов, распахнулась дверь. На пороге появилась долговязая фигура Василя.
   — Вот и конец Федьке Седому, — сказал мужчина, до боли сжимая Витькино колено. — Эх, прихватить бы с собой на тот свет еще этого гада… Это ведь он меня разукрасил!
   Василь долго со свету моргал глазами, вглядываясь в лица людей. Автомат в его длинных ручищах казался игрушкой. На нескладном туловище вертелась маленькая головка в синей пилотке с белой окантовкой. Рот у Василя был большой, как у лягушки. Витька с ненавистью смотрел на него. До сих пор ныл копчик от удара костлявым коленом.
   — Вытряхивайся! — сказал Василь, наконец разглядев Седого.
   — Ты, что ли, будешь вешать? — спросил Седой.
   — А чего… и я могу! — ухмыльнулся Василь. Рот его растянулся до ушей. — У меня, дядя Федя, без осечки. Будет чисто сработано!
   — Прощай, Витька! Если ты все сделаешь, как надо, это будет мой прощальный подарок фашистам… — шепнул Седой и, встав с земли, пошел к выходу.
   — До свиданья, — ответил Витька и тут же понял, как это слово сейчас неуместно.
   Утром их выгнали из подвала, пересчитали и погрузили на машины. В каждый грузовик забрался один автоматчик. Второй уселся в кабину. В подвале было темно, и Витька толком не рассмотрел своих соседей, зато здесь, на свету, он внимательно разглядывал их. Это были в основном молодые люди лет семнадцати — двадцати. Парни и девушки.
   Немного в стороне остановились две пятнистые машины. В них тоже набиты люди. Шоферы в пилотках, с засученными рукавами ядовито-зеленых мундиров вышли на обочину и закурили.
   Витька напряженно вглядывался в лица стоящих в машинах. Кажется, Гошки и здесь нет. Может, в лесу, как заяц, прячется? Витьку вдруг зло разобрало: мало того, что из-за этого труса зуба лишился, так теперь еще везут куда-то. К черту на рога! Может, оттуда теперь скоро и не вырвешься… А ребята будут ждать на хуторе. Они долго будут ждать. Коля не такой человек, чтобы уйти без него, Витьки. Чего доброго, сам отправится на розыски и, конечно, влипнет, как кур в ощип… Что, интересно, сейчас Алла делает? Наверное, лежит на лужайке и загорает. Или в лесном озере купается. Они проходили мимо него, это совсем близко от хутора. Знали бы они, что сейчас происходит с ним, Витькой…
   Когда они забирались на машины, Витька посмотрел на березу: Седой покачивался на суку. Связанные за спиной веревкой руки до половины торчали из рукавов. Пиджак был слишком мал для него. Когда Седой выходил из подвала, на ногах у него были сапоги. Сейчас их не было.
   На крыльцо вышел помощник коменданта Семенов. Лицо в багровых пятнах, на пузе — парабеллум. Он взглянул на машины, почесал большим пальцем затылок и зевнул. И тут на крыльце показался гестаповец в высокой серой фуражке. Семенов вытянулся и приложил к голове ладонь. Глаза его преданно смотрели в лицо офицера.
   Немец что-то отрывисто произнес, и шоферы включили моторы.
   Три грузовика, битком набитые людьми, двинулись в путь по ухабистой проселочной дороге.
   Витька стоял у борта, зажатый с двух сторон рослыми парнями. Один из них, кудрявый, с простоватым лицом, знаками попросил у немца закурить. Тот протянул пачку сигарет. Еще несколько парней потянулись к сигаретам, но немец отобрал пачку. Чиркнув зажигалкой, он дал кудрявому прикурить, потом прикурил сам.