Козлов Вильям Федорович. Витька с Чапаевской улицы

   — О черт!.. Не буду!
   Верочка ухватилась одной рукой за тщедушную березу, а вторую протянула Сашке. С трудом выбравшись из трясины и тяжело дыша, Ладонщиков уставился на девчонку.
   — Умойся, поросенок, — сказала Верочка. Сашка смыл грязь ржавой водой.
   — Что бы вы делали без нас, женщин?
   — Помолчи, пожалуйста, слышишь?! — свистящим шепотом сказал Сашка.
   — Уже прогресс… Научился говорить «пожалуйста»!
   — Лучше бы я утонул в болоте, чем снова видеть тебя, — проникновенно заявил Сашка.
   — Хорошо, — сказала Верочка, — тебе еще представится такая возможность… Иди за мной и, когда попадешь в трясину, не кричи, как сумасшедший, а тихо, без всякой паники увязай. Я тебе больше руки не подам.
   Прыгнула на соседнюю кочку и быстро пошла вперед, оставив Сашку позади, — Уж и пошутить нельзя, — пробормотал он, торопливо шагая за ней. — Эй, погоди!
   В эту ночь пушки не стреляли. Изредка раздавались пулеметные очереди. Будто простуженные, хрипло кашляли минометы. Над головой возникали и исчезали огненные нити трассирующих пуль. И часто взлетали в мутное небо ракеты. И тогда кусты и кочки оживали, начинали двигаться, вытягиваться, трепетать. Ракета угасала, рассыпавшись на мелкие искры, и становилось еще темнее.
   Дядя Кондрат вывел их на твердую почву и показал на шумевший неподалеку березняк.
   — Там наши, — сказал он. — Идите прямо, не ошибетесь. А мне — назад. До свету должен поспеть, а то старуха по мне поминки начнет справлять.
   — Все, как есть, расскажи нашим про склад и танки, — напутствовал старик Витьку. — Эшелон за эшелоном везут и везут… Знать, чевой-то затевают.
   — Дедушка, вы скажите населению, чтобы в лес уходили, — попросила Верочка. — Взорвут наши летчики склад — и мирные жители погибнут… Пусть они спрячутся. — Золотое сердце у тебя, дочка, — погладил ее по голове Кондрат.
   Кондрат всем по очереди пожал руки. Вернее, не пожал, а осторожно подержал в своей огромной руке ребячьи ладошки. Летчик — худощавый обросший мужчина лет тридцати — обнялся с Кондратом и расцеловался.
   — Век буду помнить, отец, — сказал он.
   — Не падай с неба больше, — усмехнулся старик. — Могло ить и по-другому обернуться, гроб с музыкой!
   Старик сделал несколько шагов и исчез в темноте. Еще с минуту слышалось чавканье сапог, жалобный писк кочек, а потом стало тихо. Справа от них постреливали пулеметы, взлетали ракеты, убегали к звездам трассирующие пули. Над негустым березняком, подступившим к самому болоту, небо стало желтеть.
   Часа полтора пробирались они по березовой роще, пока не вышли к нашим окопам.
   Бойцы заметили их и вышли навстречу, с автоматами в руках. И были удивлены, увидев вместе с летчиком мальчишек и девчонок. Впрочем, бойцам долго не пришлось разговаривать с обрадованными ребятами, появился сержант и спросил:
   — От партизан?
   Летчик кивнул и, отойдя в сторону, стал что-то объяснять сержанту. Тот внимательно слушал и изредка бросал на компанию любопытные взгляды.
   Сержант и летчик ушли в лес, где виднелись землянки с накатом, а ребята расположились на зеленой полянке.
   Скоро сержант и летчик снова появились. С ними был пожилой лейтенант. Голова у него перевязана. Грязноватый бинт побурел.
   — Кто тут у вас за старшего? — спросил лейтенант. Все молча посмотрели на Витьку.
   — Вас этот человек сюда привел? — кивнул на летчика лейтенант.
   — Дядя Кондрат нас провел через болото, — ответил Витька — Вы этого человека знаете? — снова спросил лейтенант, глядя сверлящими глазами на Витьку.
   — Нет, — ответил Витька. — Мы его впервые увидели, когда он пришел с дядей Кондратом.
   — Дядя Кондрат ничего вам не передавал?
   — Нет, — коротко ответил Витька. Ему не понравился этот допрос. И сверлящий взгляд лейтенанта.
   Тут подошла к ним медсестра в военной форме и с санитарной сумкой через плечо. Взглянув на замусоленный бинт с засохшей коркой крови на голове летчика, сказала:
   — Я вам сделаю перевязку.
   Летчик мотнул головой — мол, не до этого, но сестра с мягкой улыбкой взяла его за руку и, как малолетку, повела за собой. Летчик обернулся, хотел что-то сказать ребятам, но только махнул рукой и улыбнулся. Сестра усадила его на пень и стала разматывать грязный бинт. Голова летчика моталась из стороны в сторону.
   Всю ночь шли ребята с этим молчаливым человеком, а как зовут его, так и не узнали.
   На попутной машине, доставившей на передовую боеприпасы и порожняком возвращавшейся обратно, они доехали до роты связи, а оттуда их доставили сначала на командный пункт, потом на аэродром.
   Лейтенанта звали Юрой. Месяц назад он закончил военное училище и рвался на фронт, а его определили к командиру авиационного полка адъютантом. Юра сразу оговорился, что эта должность временная, он уже написал по начальству два рапорта — и вот-вот его пошлют на фронт командиром взвода. Уж там, на передовой, он покажет, на что он способен!
   Рассказывая о себе, Юра все время поглядывал на Аллу.
   Там, на хуторе, тетя Катя подровняла девчонке ножницами волосы, отдала, ей совсем новое платье своей дочери Наточки, которая ушла с партизанами в лес. Платье пришлось Алле впору, только в талии немного ушили. Пышноволосая, синеглазая, в нарядном платье — она уже успела очистить бо-лотную грязь, — Алла выглядела, вполне взрослой девушкой. Но глаза у нее были грустные.
   — Моя мать очень добрая и хорошая, — говорил розовощекий Юра, глядя на Аллу. — Я дам вам адрес и письмо. Она будет страшно рада, если вы приедете к ней.
   Мама… Она была для Аллы не только матерью, но и подругой. Вместе с матерью они ходили в театр, кино. Ростом Алла была почти с мать. Если мама сердилась на дочь — это случалось редко, — то просто не разговаривала с ней, и Алла чувствовала себя тогда маленькой и несчастной. Мать умела заразительно смеяться… Вот и сейчас она слышит этот звонкий смех… У мамы была родинка на щеке. Как-то раз Алла подошла к зеркалу и стала смотреть на себя. Ей захотелось быть такой же красивой, как мать, И она черным карандашом нарисовала на щеке точно такую же родинку… Алла уже видела много смертей, но смерть матери не укладывалась в голове. Обнимая и целуя мать перед этим походом, Алла сказала, что через неделю — две она вернется… И вот теперь некуда возвращаться. Нет дома, матери. И неизвестно, где отец. Об отце Алла меньше думала — смерть матери как-то заслонила собой отца. Где он сейчас, отец? На фронте конечно. Может быть, ранен или… Нет, такого не может случиться: мать и отец! Жив отец. Кончится война, и они найдут друг друга. Алла вернется в родной город и будет ждать отца. И он обязательно придет… Иначе и быть не может — Вы никогда не были в Ярославле? — спрашивал Юра. В Ярославле она никогда не была. Слышала, что там делают автомобили. От отца слышала.
   — У нас дома сад… Там много вишен и яблок.
   Однажды они с мамой купили много-много вишни и, усевшись в парке на скамейке, стали есть. Рядом плескалась о берег Синяя. У матери красивые волосы. Они закручены на затылке в тугой блестящий узел.
   Разглядывая на ладони красную косточку, мама сказала:
   «Поразительно: из крошечной косточки может вырасти большое дерево и принести массу плодов… Откуда в этой косточке такая сила? И в одной ли косточке? Ведь без земли эта косточка ничего не стоит. Только в земле ее сила пробуждается. Хорошо, когда в землю попадают добрые семена, а если злые? Что бы тогда человек делал, как бы он жил?..» И вот, видно, все-таки упало в землю злое семя — фашизм — и проросло, пустив ядовитые корни. Вместо плодов на дереве выросли бомбы. В самых страшных сказках черная сила — ведьмы, великаны, людоеды, Кощей Бессмертный — не принесла столько горя и несчастья людям, сколько фашисты.
   Во всех хороших книгах и сказках добро всегда побеждает зло. Добрых людей на земле всегда больше, чем недобрых.
   Огромное злое дерево упирается вершиной в облако. Вокруг него, будто майские жуки, вьются, жужжат нагруженные бомбами самолеты. Железные корни кромсают землю, разрушая города и села… Но придет день — и рухнет это гигантское дерево, рассыплется в прах! Скорее бы наступил этот день!
   — Вы меня слышите, Алла? — спрашивал Юра. — Я напишу маме письмо…
   — Какое письмо? — взглянула на него Алла. Встала и, не оглядываясь, пошла по тропинке. Высокие рыжие стебли хлестали ее по загорелым ногам.
   — Рассердилась, — потерянным голосом сказал Юра. — Ушла.
   — На нее иногда находит, — успокоил Сашка.
   — Вы тут все про маму да про маму — объяснил лейтенанту Витька. — А у нее мать погибла.
   — Догоню! — вскочил с травы Юра. — Я ведь не знал.
   — Не надо, — сказал Витька.
   — А письмишко напишите, — напомнил Сашка. — Будем в Ярославле — зайдем к вашей мамочке.
   — Да-да, зайдите, — без всякого энтузиазма сказал лейтенант и полез в полевую сумку, где у него лежали бумага, карандаш и письма от матери.
   Вечером строгий и озабоченный лейтенант снова разыскал ребят. Впрочем, их долго не пришлось искать: они околачивались неподалеку от столовой. Время шло к ужину. Над аэродромом стонало небо. То и дело взлетали и садились самолеты, напоминающие истребители, только гораздо больше. Сашка уже разузнал, что эти самолеты называются штурмовиками, ИЛ-2. Скорость у них не ахти какая, но зато они могут бомбить окопы. Летают низко над землей, и немцам их никак не нащупать. Даже «мессеры» ничего не могут с ними поделать. Когда над окопами внезапно появляются штурмовики, немцы в панике разбегаются кто куда. Они прозвали наши ИЛы черной смертью.
   Летчики в кожаных куртках и шлемах тянулись с аэродрома в столовую, а техники приступали к осмотру и ремонту самолетов.
   — Через пятнадцать минут улетает транспортный, — сообщил Юра. — Прошу всех за мной!
   — А как же ужин? — вытянулось лицо у Ладонщикова.
   Юра посмотрел на Аллу — она стояла под березой с букетом ромашек и васильков — и сказал:
   — Ладно, получите сухим пайком! Лейтенант подошел к девушке и, достав из кармана гали-фе плитку шоколада, завернутую в газету, протянул:
   — Это вам, Алла.
   — Спасибо, товарищ лейтенант, — сказала Алла.
   — Меня зовут Юра.
   — Вы очень добрый, Юра.
   Лейтенант растерянно смотрел на нее, и щеки его стали не розовыми, а красными.
   — Саша! — позвала Алла. — Товарищ лейтенант дал нам на дорогу что-то сладкое… Положи в свой рюкзак. Сашка охотно выполнил ее просьбу.
   — Можем опоздать! — спохватился Юра и зашагал к аэродрому.
   Большой зеленый самолет стоял на взлетной дорожке. В его обширную утробу грузили лежачих раненых. Санитары подхватывали с земли носилки и, поднявшись по трапу, исчезали в самолете.
   Летчики стояли у винта и курили.
   День угасал. Над освещенной красным солнцем березовой рощей низко прошел истребитель и исчез за вершинами. Ребята так и не поняли: наш это или нет. Днем, когда ревели моторы, канонады не было слышно, а сейчас, вечером, будто гигантские дятлы задолбили железными клювами по желтому небу.
   — Можно я вам напишу? — спросил Юра и, набравшись смелости, посмотрел девушке в глаза.
   — Мне? — удивилась Алла. — Куда вы мне напишете, товарищ лейтенант?
   — Зачем вы так? — тихо сказал Юра.
   — Мне некуда писать. Понимаете, некуда.
   — Понимаю, — сказал Юра. Он дотронулся до кармана гимнастерки, где на листке был записан номер его полевой почты, но вытащить не решился.
   Вид у лейтенанта был несчастный.
   Санитары с пустыми носилками спрыгнули на землю. Летчики поднялись в кабину.
   — Вам пора, — сразу осевшим голосом сказал Юра. Он старался не смотреть на Аллу.
   Ребята один за другим поднялись по трапу. Алла посмотрела на бледного лейтенанта и сказала:
   — Лучше я вам напишу.
   Юра с готовностью выхватил из кармана приготовленный листок и протянул. Щеки его снова стали розовыми. Алла отдала ему букет и сказала:
   — Я вам обязательно напишу, товарищ… Юра! Бортмеханик плотно закрыл дверь и, подмигнув ребятам, ушел в кабину. Самолет был битком набит ранеными. Ребята едва нашли место на полу, где можно было сесть. В самолете темно, только в кабине светятся красные и зеленые лампочки.
   Рев стал громче, самолет задрожал, качнулся и побежал все быстрее и быстрее…

ГЛАВА ВТОРАЯ. ПРОЩАЙ, САШКА ЛАДОНЩИКОВ!

   Самолет приземлился на небольшом аэродроме, с трех сторон окруженном лесом. С четвертой стороны было ржаное поле, а за полем деревушка с пожарной каланчой. Тут же за ранеными подошли санитарные машины. Витька, Коля Бэс и Алла стали помогать переносить раненых из самолета в машины. Остальных почему-то не допустили к этому делу. Сашка, Верочка и Люся стояли в стороне и смотрели на них.
   Раненых должны были доставить в госпиталь в районный центр. Услышав про это, Люся вспомнила, что там живет двоюродная сестра ее матери — тетя Клава. На их счастье, в одной машине остались свободные места.
   Райцентр оказался очень интересным городком, такой не часто встретишь. Мало того, что он стоит на реке, так его вдоль и поперек пересекают каналы. Из окна дома, в котором поселились ребята, можно удочку закидывать в речку. Утром они ходили туда умываться, днем купаться. Рядом мальчишки ловили рыбу.
   На месте выяснилось, что Люся не знает фамилии тети Клавы. А где она живет — и подавно, потому что никогда не была в этом городе. Сашка предложил Люсе встать на главной улице и смотреть на прохожих: город маленький — и рано или поздно она увидит свою двоюродную тетку. Но тут выяснилась еще одна маленькая подробность. Люся никогда в жизни не видела своей тети.
   — Может быть, вообще ее не существует на свете? — полюбопытствовал Витька, которому непонятно было, для чего они тут застряли. Нужно было двигаться дальше, правда, куда, он и сам еще не знал, так как дальнейшая их судьба была для него неясной. Пока были в тылу врага, рвались через линию фронта к своим, а теперь, с таким трудом пробравшись к своим, опять оказались предоставленными самим себе. Все смотрели на Витьку, верили в него, надеялись, что он все уладит, а Витька и сам не знал, куда идти, что нужно делать… Главное, держаться всем вместе, не разбредаться в разные стороны. Витька чувствовал, что ребята держатся друг за друга. Пока вместе, не так страшно.
   Но куда идти? К кому? Кто должен позаботиться об их дальнейшей судьбе? Наверное, в райком комсомола, партии… Не они одни оказались в таком положении, и есть, очевидно, люди, которые занимаются этими вопросами, куда-то определяют осиротевших мальчишек и девчонок… Витька знал, что нужно идти в райком, и почему-то боялся этого, тянул… Наверное, поэтому и ухватился за предложение Люси найти ее тетку.
   — Вспомнила! — радостно сообщила Люся. — Она работает на трикотажной фабрике… Шелковые трусики и майки шьет.
   — Это важная деталь, — заметил Коля Бэс. Трикотажная фабрика существовала и действовала. Только вместо детских трикотажных трусиков фабрика шила гимнастерки, галифе и шинели. Но как найти тетю Клаву на огромном предприятии, где работали три тысячи женщин?
   Помог заводской радист. Он включил радиоузел и на всю фабрику сообщил, что из оккупированного фашистами города В. прибыла девочка Люся Воробьева, которая разыскивает на трикотажной фабрике свою тетю, которую зовут Клавдией.
   Голос у радиста зычный, мужественный, хотя сам он на голову ниже Коли Бэса, а одной ноги у него вообще нет. Радист передвигался на костылях, так как протез все еще не был готов. Ногу ему оторвало осколком снаряда в первый же день войны.
   Притихшие сидели ребята в радиоузле.
   Тетя Клава не заставила себя долго ждать. Словно вихрь, ворвалась она в радиорубку и на миг замерла на пороге. Это была рослая женщина с широким добрым лицом. Всплеснув руками и воскликнув: «Господи, боже мой! — она бросилась к Верочке Королевой и, прижав ее к своей большой груди, принялась целовать и плакать.
   — Сиротиночка ты моя… — запричитала, всхлипывая, тетя Клава. — Как я рада, что ты нашла меня. Я тебя сразу узнала — вылитая Люда. А Люда? Где твоя мама?
   Люся растерянно смотрела на свою тетю, сжимавшую в могучих объятиях Верочку, и молчала.
   — Отпустите меня, — наконец обрела дар речи Верочка, ошарашенная таким натиском не менее Люси. — Вы вовсе не моя тетя…
   — Как не твоя? — опешила женщина и медленно повернула голову к радисту. — Ты что же это, мухомор паршивый, бередишь бабье сердце?! Про что ты сейчас долдонил по репродуктору? Делать мне нечего, что ли? Ты за меня план будешь выполнять?
   Рослая женщина неумолимо, как вал, надвигалась на маленького сгорбившегося радиста, который с достоинством отступал в угол.
   — Опомнись, Клавдия, — мужественным голосом говорил радист. — Уж ежели ты не знаешь, кто твоя племянница, то откуда мне…
   — Здравствуйте, тетя, — тоненьким голосом произнесла Люся.
   Тетя Клава секунду смотрела на нее, потом, всплеснув руками и воскликнув: «Господи ты боже мой!» — с таким же энтузиазмом бросилась к ней…
   И вот уже три дня вся компания гостит у доброй тети Клавы. Но, как говорится, пора и честь знать. Кроме них в доме тети Клавы жила семья эвакуированных из-под Бреста: пожилая, с измученным лицом женщина с двумя маленькими мальчиками.
   Тетя Клава жила одна, мужа и сына призвали в армию. К Люсе она сразу привязалась и, прибежав с фабрики, первым делом спрашивала, где племянница. Она уже успела сшить Люсе платье и белье. До войны тетя Клава работала в трикотажном цехе, где шили детские вещи.
   К Верочке тетя Клава тоже относилась с нежностью. На следующий день она принесла точно такое же платье и белье Верочке. И даже предложила остаться у нее.
   — Директор у нас мужик хороший, — уговаривала тетя Клава. — Поговорю с ним, возьмет вас на фабрику. Работы невпроворот. У нас такие же девчонки работают, как и вы.
   Верочка обещала подумать.
   Девчонки ушли в лес за земляникой, а Витька, Сашка и Коля лежали на берегу. Теплое солнце, плеск воды, гудение проносящихся мимо шмелей — все это было так непривычно после стольких дней постоянных тревог и опасностей. И этот тихий рыбак с длинной удочкой. Он сидел в лодке и смотрел на поплавок. На кувшинках нежились синие стрекозы, сновали по воде разные букашки. Даже не верилось, что где-то в сотне километров грохочут пушки, взрываются бомбы, умирают люди.
   И немецкие самолеты здесь пролетали редко. Как только в небе появлялась серебристая точка, тащившая за собой широкий шлейф, так сразу начинали долбить зенитки, но в самолет почему-то не попадали, хотя синее небо от разрывов снарядов становилось рябым.
   Белый городок всего только один раз бомбили. И то ночью. Бомбы упали на шоссе, несколько штук угодили в канал. Утром и взрослые, и дети собирали в лодки оглушенную рыбу.
   Если появлялись в небе «юнкерсы», тотчас с ближайшего аэродрома поднимались наши ястребки и устремлялись за ними. Местные ребята говорили; наши истребители уже сбили три немецких бомбардировщика.
   Раздался всплеск — рыбак тащил из воды крупную плотвицу.
   — Этот с голоду не помрет. — заметил Сашка.
   — Кто тебе мешает — лови, — посоветовал Витька.
   Сашке, пригревшемуся на солнце, было лень вставать, но когда рыбак таким же манером вытащил еще одну рыбину, не выдержал и встал. К сараю тети Клавы были прислонены две кривые удочки. В рюкзаке у Ладонщикова лежали крючки, лески, поплавки. Почему бы не половить?
   Сашка ушел приводить в порядок снасть, а Коля и Витька остались лежать на песке. Бэс еще больше похудел: кости да кожа. Большой нос на солнце пригорел и облупился. Третий день Коля блаженствует в гостях у тети Клавы. Никуда не надо идти, можно лежать на берегу и смотреть на небо. Гостеприимная хозяйка раздобыла где-то у соседей целебную мазь и лечит Колины ноги. Бэс говорит, что здорово помогает. Он уже перестал хромать. Тапочки свои выбросил. Тетя Клава разыскала ему вполне приличные брезентовые туфли. Раньше они принадлежали ее мужу. Теперь муж ее носит крепкие солдатские башмаки и длинные зеленые обмотки. Ни к чему ему белые брезентовые туфли.
   — Знаешь, что я надумал, Витька? — сказал Коля, пристально глядя на маленькое облако, под которым резвились стрижи. — Пойду в военкомат.
   — Кто же тебя, очкарика, в армию возьмет?
   — Сейчас возьмут, — сказал Коля.
   — Куда-нибудь в обоз.
   — И в обоз пойду.
   — Ты длинный. Тебе можно восемнадцать лет дать… В очках-то!
   — Посмотрел я на них… Этот офицер, который Солю… Какое-то чудовище! Я никогда не забуду его глаза. Это глаза садиста.
   — Меня не возьмут, — вздохнул Витька. — И близко не подпустят!
   — Дадут винтовку, научат стрелять… Я им и за отца, и за Солю… За все!
   — За отца? — спросил Витька.
   Коля сел и достал из кармана брюк свернутую в несколько раз старую газету. Развернул и протянул Грохотову.
   — Вот, читай.
   Это была их городская газета. На последней странице сообщалось, что на своем посту героически погиб Тимофей Ильич Бессонов. Была помещена фотография: гроб с телом Бессонова, установленный на грузовике, и толпа людей.
   Потрясенный Витька отдал газету.
   — А что же этот… Квас?
   — Соврал.
   — И когда ты узнал?
   — В городе, — ответил Коля. — Помнишь часовню, где Гошка прятался? Напротив — витрина. Там почему-то сохранилась эта газета. Не успели немцы содрать.
   — И ты все это время молчал? — удивился Витька.
   — Что говорить-то? От этого легче не станет. У каждого свое горе… А отца не вернешь.
   — Я бы так не смог, — сказал потрясенный Витька. — Никому ни слова.
   — Я Алле рассказал… У нее ведь тоже мать погибла.
   — А мои? — вздохнул Витька. — Я ничего не знаю.
   — Лучше об этом не думать, — сказал Коля.
   — Днем да, а ночью от этих мыслей никуда не денешься.
   — Пойду в военкомат, — сказал Коля. — Может, повезет.
   — Я скажу восемнадцать — не поверят. Ростом не вышел. А шестнадцать? Поверят?
   — Будь я военком, — сказал Коля, — не задумываясь, взял бы тебя в армию.
   — Тогда пойдем, — поднялся с травы Витька. Седой говорил, что будь он командиром, взял бы его, Витьку Грохотова, в разведчики…
   Сашка наладил удочку и, прислонив к стене дома, пошел копать червей. У хлева — куча навоза. Отыскав ржавую консервную банку, Сашка стал вилами ворочать навоз.
   Скрипнула дверь. Высокая худощавая женщина с хмурым лицом — тети-Клавина квартирантка — вышла на крыльцо и, щурясь от солнца, посмотрела в сторону речки Там, на песчаном пятачке, вместе с другими ребятишками играли ее дети. Задвинув железную щеколду, женщина ушла.
   В доме никого нет. Тетя Клава на работе. Витька с Колей куда-то ушли, девчонки в лесу. Сашка воткнул вилы в навоз и, оглядевшись, поднялся на крыльцо. Отодвинул щеколду, вошел в сени, оттуда в дом. В комнате тети Клавы прохладно и сумрачно. Это не солнечная сторона. В углу большой вишневый комод с множеством отделений и ящиков. Сашка потянул за ручку — ящик выдвинулся. Там было выглаженное и аккуратно сложенное белье. В другом ящике — простыни и наволочки. А вот и кое-что поинтереснее… В нижнем ящике — серебряные ложечки, завернутые в газету, бумаги, квитанции, разные безделушки. Нож! Настоящий охотничий нож в чехле. Тетя Клава как-то вспоминала, что ее муж — охотник.
   Нож Сашка засунул за пазуху. В коробке из-под печенья «Аврора» он обнаружил пузатые карманные часы. На массивной крышке — непонятные инициалы. Сашка поднес часы к уху. Они молчали. Завел пружину, встряхнул и снова приложил к уху. Часы пошли. На Сашкином лице появилась довольная улыбка. Он с удовольствием слушал негромкое тиканье…
   — Лягавых вызвать, или добровольно пойдешь в милицию? — услышал Ладонщиков незнакомый голос.
   С испугу он выронил на пол часы и эастыл с выпученными глазами и раскрытым ртом. На пороге стоял невысокий парнишка в синих матросских штанах, расклешенных книзу. Во рту золотой зуб. На руке синий якорь.
   — Кто же так обращается с бочатами?! — воскликнул парнишка и поднял часы.
   — Роскошный хронометр… Почему же я его раньше не надыбал?
   Он поднес часы к уху и тоже заулыбался.
   — Глади, тикают!
   Положив часы в карман, он взглянул на Сашку. Лицо его стало суровым.
   — Гони цепочку!
   Сашка облизал пересохшие губы.
   — Цепочки не было, — хрипло сказал он.
   — Сколько жуликов развелось на белом свете… Проходу от них нет! — сокрушенно покачал головой незнакомец.
   Сашка понял, что этого парня с золотым зубом бояться нечего. Наверное, сын той самой женщины, которая только что ушла, неосмотрительно закрыв дом лишь на щеколду. Правда, в этом доме он его еще ни разу не видел.
   — Чего это ты чужие часы в карман положил? — спросил Сашка, осмелев.
   Парнишка улыбнулся, сверкнув желтым зубом.
   — Что я в карман положил — это мое. Жалко, конечно, часов, но Сашка тут же успокоился, вспомнив, что за пазухой отличный охотничий нож.
   — Кто ты такой? — вконец обнаглев, спросил Сашка. Ящик он на всякий случай задвинул.
   — Я бы мог тебя сдать первому лягавому, позвать соседей, но я ничего этого делать не буду…
   — Часики-то в карман положил, — заметил Сашка. Парнишка еще раз показал свой золотой зуб, достал из кармана часы и, небрежно подбросив на ладони, сказал:
   — Хочешь, шваркну о печку?
   — Отдай лучше мне.
   Скрипнула калитка, парнишка бросился к окну и выглянул из-за занавески.
   — Кто это? — спросил Сашка, поднимаясь с корточек.
   — Почтальонша… Газету в ящик бросила.
   — Так как насчет хронометра?