Крашевский Юзеф Игнаций. Старое предание (Роман из жизни IX века)

   Княгиня деятельно готовилась к приёму дядьев, в волнении расхаживала, рвала какие-то травы в саду, варила в горшках питьё. По её приказанию жарили мясо и цедили самые старые меды. Зарезали козла и насадили его на вертел в очаге, принесли с озера рыбу, пекли калачи и пироги, чтоб ни в чём не было недостатка на этом пиру.
   Солнце уже высоко поднялось, когда на опушке показались всадники, которых узнали по седым бородам и по свите. Старики ехали впереди, за ними сыновья и другая родня, позади челядь и слуги. Одеты они были не по-праздничному, словно нарочно хотели казаться простыми кметами. Только оружия у них было при себе вдоволь. Неторопливо приближались они к терему, но, увидев, что Хвостек сам вышел навстречу и, учтиво обнажив голову, ждал их у моста, все спешились и медленно пошли к нему. Что порешили они дорогой и о чём собирались говорить, — по лицам трудно было отгадать. На крыльце стояла Брунгильда, бледная, в тяжёлом расшитом платье, отделанном золотыми и серебряными цепями… С великими почестями привели в терем стариков: они, видимо, не ожидали столь любезного приёма. Пошли прямо в трапезную, где гостей усадили на покрытые шкурами лавки, и принялись потчевать всякими яствами и питьями.
   Хвостек, наученный женой, тотчас же заговорил о том, что делалось у него на земле: как злые духи обуяли людей, которые дерзостно вышли из повиновения, как кметы сзывали веча, собирались для совета и заносчиво держали себя. Затем он просил, чтобы они сказали ему, что делать.
   После долгого молчания Мстивой, нахмурясь, начал:
   — Что делать? Прежде ты с нами не советовался, а теперь поздно. Созвали они вече — надо было ехать на него или созвать другое, выслушать жалобы и обиды и не возбуждать народ.
   Забой сказал почти то же вслед за братом. Хвост мрачно слушал, понуря голову над чаркой.
   — Ещё не дошло до того, — сказал он, — чтобы господин торговался со слугами. Чему быть суждено, то и будет, а этого я не сделаю.
   Мстивой, помедлив, заговорил о том, как трудно идти против веча и общин, а потому надобно хорошенько подумать и действовать так, чтобы не вступать с ними в бой, ибо сила у них страшная, а народу великое множество.
   Велено было высказаться и молодым, и братья по очереди повторяли слова своих отцов, советуя не ссориться с кметами, а лучше добиваться мира и уже потом, если понадобится, поодиночке покарать смутьянов.
   Князь молча переглянулся с супругой и ничего не ответил. Только просил есть и пить, не стесняясь.
   Гости пили и ели, беседовали об охоте, но Мстивой снова вернулся к прежнему разговору.
   — Правду должно вам молвить, если вы спрашиваете совета, — сказал он. — Жестоки вы были с людьми, и много крови пролилось на вашей земле; мы не жаловались, хотя и нам доставалось. Что мы потеряли, о том поминать не будем. Не как князей, а как чернь, люди твои притесняли нас: брали, что хотели, мучили, как вздумается. Что же с другими было, если с родными дядьями такое делали? Кметов дружинники твои убивали в лесу, стада их угоняли, над женщинами насильничали. Так диво ли, что они сзывали веча и носили по избам окровавленную одежду и вицы?
   Хвостек и супруга его мрачно молчали. Княгиня, побледнев, вышла и долго не показывалась; князь слушал, но ничего не говорил, только губы кусал до крови и теребил волосы.
   — Что было, то дело моё! — наконец, вскричал он. — Сейчас я спрашиваю вас об одном: если придётся воевать в открытом бою, со мной вы пойдёте или против меня?
   Мстивой и Забой безмолвно переглянулись. Они подталкивали друг друга локтями, но не отзывались, и, казалось, каждый хотел, чтобы ответил другой. Хвост все ждал, пока, наконец, не заговорил Мстивой.
   — Мы не будем ни против тебя, ни с тобой, — спокойно промолвил он. — С кметами мы не пойдём против своего рода, ибо это своя кровь, и, какая бы она ни была, мы её чтим, но не пойдём мы и с тобой против кметов, потому что нам жизнь дорога. Вы-то не очень нам помогали, так и вам от нас не много будет проку. Как сидели мы жупанами по своим городищам, так и будем сидеть взаперти — что нам до ваших распрей!
   — Поистине мудрое решение! — пробурчал Хвост. — Меня прогонят, а кого-нибудь из вас посадят на моё место! И он дико засмеялся, поглядывая на дверь, в которой стояла его жена.
   — Однако вы ошибаетесь, — прибавил он, — не будет меня, не станет и вас! Им по сердцу придётся волчья воля, прогонят они и вас из ваших городищ. Увидите!
   — Идёмте с нами рука об руку! — воскликнула Брунгильда.
   — Этого мы не можем, — возразил Забой. — Брат наш Милош, у которого одного сына вы убили, а другому выкололи глаза, отречётся от нас, если мы пойдём с вами.
   — Да, да! — подтвердили за ним остальные — старики и молодёжь. — Ни с вами, ни против вас!
   Князь поглядел на жену и ничего не сказал.
   Разгорячённые крепким мёдом, старики заговорили смелее, у молодых тоже развязались языки, и они стали сетовать и жаловаться на свою долю.
   Хвостек, с которого жена не сводила взгляда, словно глазами держала его в узде, пожимал плечами, но ничего не отвечал… и снова просил гостей есть, не стесняясь.
   Пир продолжался. Опорожнились кувшины, и Брунгильда вышла из трапезной, но вскоре вернулась, а следом за ней вошла прислужница с полным горшком золотистого меду, который поставила посреди стола. Брунгильда сказала, что этот мёд она сытила сама, когда народился её первенец, и что лучше и душистее меду ещё не бывало под солнцем. Потчуя гостей, она уговаривала их отведать и пить. Прислужница, усмехаясь, тотчас принялась разливать мёд по чарам. Под шум и гомон голосов княгиня украдкой налила себе и мужу другого питья. Гости, ничего не замечая, пили и похваливали старый душистый мёд.
   Хвостек молчал. Старики полагали, что образумили его и наставили на правильный путь. Они пили чару за чарой, а прислужница наполняла их снова.
   В открытые окна уже заглядывало закатное солнце.
   — Ну! — воскликнул старый Мстивой, отставляя чару, — хватит мне пить: у меня уже все горит внутри. Мёд старый, огненный, а у меня слабая голова, лучше я попью водицы.
   — Вот и у меня тоже, — подхватил Забой, — да не только горит, а видно, я выпил лишнего, и, стыдно сказать, все назад горлом идёт.
   Вдруг один из младших побледнел и вскочил, хватаясь за грудь.
   — Измена! — закричал он. — Измена! Это не мёд, а яд, отрава! Мёд так не жжёт и не клокочет в груди, это яд, это яд!
   Сгоряча хватаясь за ножи, младшие повскакали с лавок; старый Мстивой, опершись на стол, хотел встать, но не смог и, обессилев, со стоном упал на пол. Забой взглянул на Хвостека. Белки его глаз поблёскивали, а белые зубы сверкали между полуоткрытых губ — он смеялся!
   Младшие метались, пошатывались и падали, извиваясь от боли, одни — хватаясь за лавки, другие — катаясь по полу. В муках они сжимали грудь и ломали руки, рычали и громко стонали. Князь и Брунгильда, сидя на лавке, молча взирали на это зрелище. Хвост с усмешкой покачивал головой.
   — Вот и кончилось ваше княжение! — наконец, крикнул он смеясь. — Вы не за меня стояли, а за кметов, оттого и гибнете! Вас они хотели посадить в моем городище, так пусть сажают трупы: ни один из вас не выйдет отсюда живым. Княгиня мастерица вкусно настаивать зелья и сытить добрый мёд! Пропадите же вы пропадом!
   Мстивой и Забой уже не отвечали, стыдно им было жаловаться; старший, подперев голову рукой, стиснул зубы, поглядел на своих сынов, тихо вздохнул, закрывая глаза, и слезы потекли по его лицу. Молодые, бледные, как трупы, упав наземь, крепко обнялись за плечи, положив друг другу голову на грудь. Когда умолкли старики, и им показалось зазорно стонать и тщетно сетовать. Несмотря на страшные муки, они стиснули зубы, уставясь глазами, уже застланными смертным туманом, на Хвостека и княгиню. В горнице слышалось только тяжёлое дыхание умирающих, которые бессильно метались, стараясь подняться. Головы их со стуком ударялись об пол. Младшие умирали первыми, словно скошенные колосья, потом покачнулся Мстивой — и рухнул навзничь с пеной у рта, без единого стона. Следом упал его сын, головой к ногам отца. Другой ещё боролся со смертью, но, когда голова отца в серебряном ореоле седины ударилась о половицы, опустился и он, застонал и, закрыв лицо руками, скончался. Забой ещё держался, вцепившись пальцами в край стола: он весь содрогался, терзаемый страшными муками, но вдруг, словно сражённый громом, рухнул вместе с лавкой наземь. Так поодиночке они, глухо стеная, умирали, а Хвостек все смотрел.
   Усмешка сбежала с его губ, лицо омрачилось, он устрашился собственного злодеяния и кинул тревожный взгляд на Брунгильду, но она спокойно сливала в горшок остатки отравленного меду и, что-то шепнув, передала его злорадно усмехавшейся прислужнице.
   Потом, высунувшись в окно, кликнула людей. Вошёл Смерд; увидев горницу, заваленную трупами, он вздрогнул и побледнел.
   Хвостек показал ему пальцем на тела.
   — Связать их челядь, а трупы вон! Костра для них не надо, зарыть в землю.
   Смерд онемел, глядя на бледные, чудовищно искажённые лица князей. Хвостек снова повторил:
   — Убрать эту падаль вон! И живо! Ты что глаза вылупил? Выволочь за ноги и зарыть над озером, за валом. Да выкопать яму поглубже, чтоб псы их не зачуяли, не то ещё отравятся мертвечиной. А собак мне жалко.
   Надвигалась ночь, когда из трапезной пьяные княжьи люди принялись вытаскивать за ноги седовласых старцев и их едва успевших расцвести сыновей. Волокли мертвецов как попало, и черепа колотились об пол и о столбы. Во дворе слуги стали сдирать с них одежду, которая всегда доставалась им. Завязалась драка: каждый старался захватить труп, одетый побогаче; они ссорились и толкались, вырывая друг у друга епанчи. Сбежалась кучка дворовых помочь им и поглазеть на отравленных князей. Тем временем схватили их челядь, связали и погнали в загон, как скот.
   Собаки и люди теснились вокруг бледных, посиневших тел, а в щели и в окна, перешёптываясь, подсматривали испуганные женщины. Во дворе царила тишина, навеянная смертью. Содрав с мертвецов одежду, палачи снова связали им ноги верёвкой и потащили на холм над озером. Старых князей полагалось предать сожжению на костре или хоть схоронить в кургане, но Хвост и не думал сжигать их тела и справлять по ним тризну. Да и недосуг ему было об этом думать. Их зарыли в яме, как павшую скотину, дабы они сгнили в земле, став добычей червей, что в те времена почиталось величайшим поруганием.
   Вдруг, хоть было ясное небо, сорвался ветер и понёсся мимо башни по покоям и светёлкам, завывая и дико свистя. Хвост содрогнулся и, озираясь, что-то забормотал, забившись в угол на лавку.
   Брунгильда мыла руки на столике и смотрела на испуганного мужа с презрительной жалостью.

XVII

   Когда пришли связывать челядь отравленных князей, Жула, бывший старостой у Мстивоя, сразу понял, что их ожидает, и повалился наземь: ползком он прокрался между кустов, вдоль забора, и, очутившись поодаль от толпы, перескочил через частокол и пустился вплавь к другому берегу. Дружина, занятая остальными слугами, не заметила побега и не слышала всплеска воды… Только стража на башне, завидев плывущего человека, стала в него стрелять, сзывая дружинников; но покуда снаряжали погоню, он добрался до берега, где пасся табун, поймал невзнузданную лошадь и, погоняя её кулаками, ускакал в лес.
   За ним бросились пастухи, но не поймали. Жула руками и ногами погонял испуганное животное, которое, словно обезумев, понесло его в чащу. Вскоре он исчез из виду, а продолжать погоню в лесу было бесполезно.
   Жула скакал прямо к городищу Милоша, надеясь спасти хоть его: теперь можно было ждать, что Попелек, выпустивший Лешека лишь для того, чтобы привлечь на свою сторону дядьев, не помилует и последних в своём роду. В лесу Жула наткнулся на кметов, они обернулись к нему, но он не остановился и только на бегу крикнул им несколько слов:
   — В городище отравили наших Лешеков… остался один Милош со своим слепым сыном!..
   Вскоре по дворам распространилась весть о том, что случилось в городище.
   Жула мчался, едва не загнав лошадь, пока ему не встретился другой табун, где можно было её сменить. Подъехав ближе, он схватил за гриву рослого коня, на лету вскочил ему на спину и погнал, бросив кобылку, которая, освободившись от всадника, встряхнулась, фыркнула и принялась спокойно щипать траву.
   В городище у Милоша сидел под старым дубом Лешек со своей матерью, и она, как ребёнка, забавляла его сказками. Неподалёку отдыхал уставший петь Слован, которого привели к несчастному юноше, чтобы он развлекал его песнями. Отец, подперев голову руками, молча лежал на медвежьей шкуре, разостланной под другим дубом. Кто-то постучался в ворота и закричал. То был Жула. Его узнали, так как он сопровождал Мстивоя, и впустили. Жула соскочил с коня и бросился к Милошу; пот струился по его лицу, губы дрожали; он повалился в ноги старику, но не мог говорить и заплакал.
   Старик не сразу его узнал: слезы выжгли ему глаза.
   — Князь, господин мой! — воскликнул Жула, ломая руки. — Ты остался теперь один… Не послушались тебя наши князья, никого из них не осталось на свете… Хвост с женой отравили всех на пиру, у себя в доме!..
   Старый Милош вскочил и снова упал, а Жула, рыдая, рассказывал:
   — Я едва вырвался живым, чтоб принести вам эту весть. Надо и вам бежать!.. В городище нас приняли с почестями, Хвост вышел навстречу к воротам… Все сели за стол, долго ели и пили… а с лавок уже никто не встал, все упали там, где сидели… Трупы их выволокли за ноги и, не сжигая, схоронили в земле… Только псы шли за ними и выли. Не осталось никого, ни один не спасся. Челядь связали… Сам я чудом бежал… Теперь, когда узнали, что таилось в его сердце, он, верно, и на вас нападёт… Бежать надо, князь!..
   — О мои братья, о мой род! — взывал Милош, ломая руки. — От своей же крови пришлось вам погибнуть!.. Так куда же и зачем мне бежать, если он захочет и меня уничтожить?..
   Лешек и мать, сидевшая с ним, услышав его слова, стали испускать горестные вопли. Городище огласилось рыданиями, всех охватил ужас. Только старый Милош не двигался с места, а когда прошла первая вспышка горя, впал в мрачную задумчивость.
   — От судьбы не уйти! — бормотал он.
   Вдруг он взглянул на своё ослепшее дитя — и пожалел его. Он кликнул людей. Из дома и дворовых пристроек начали сбегаться слуги. Под дубами стало людно и шумно.
   Мать взяла Лешека за руку и повела к отцу.
   — Седлать коней! — закричал старик. — Я сам поеду, Лешек с матерью и слугами укроются на пасеке в лесу, а мне надо ехать. Поднять руку на свою же кровь! О доля моя, страшная доля!..
   Тем временем Жуле, падавшему от усталости и голода, принесли хлеба и пива. К старому князю, который столько времени, почти не двигаясь, пролежал разбитый и обессиленный на своём ложе, казалось, вдруг вернулись силы. Он поднялся с земли, потянулся, разогнул онемевшие руки, повёл затуманенными глазами, расправил плечи и велел подать себе лук, копьё и меч.
   Вокруг все пришло в движение. Из конюшни выводили звонко ржавших коней, люди увязывали мешки, Милош, надев оружие, то подходил к Лешеку, то обнимал его за плечи, то отдавал приказания.
   Для приготовлений потребовалось немного времени. С Лешеком ехали старая мать и двое слуг. Милоша сопровождало десять верховых. Про гусляра, сидевшего под дубом, все забыли: он поднялся и велел своему маленькому поводырю снова вести его куда глаза глядят.
   Никто не знал, куда отправляется князь. Он взял с собой Жулу и поехал впереди, молча погоняя коня. Этот, казалось, сломленный горем старец, который недавно ещё с трудом поворачивался на постели, сидел теперь на коне, не сутулясь, непреклонный и твёрдый, как вековой дуб: новое несчастье, обрушившееся на него, придало ему силы.
   На ночь расположились лагерем в лесу. Милош велел развести костры и лёг в шалаше из срубленных ветвей, но не уснул… Глядя на огонь, он пролежал всю ночь, а когда рассвело, дал знак садиться на коней. Второй день тоже ехали молча, но Жула догадался, что путь их лежит на Ледницу.
   Уже было видно озеро, когда им повстречались две группы всадников. То были вооружённые кметы. Узнав Милоша, один из старейших, Стибор, приблизясь, остановил его.
   — Вы с нами, князь! — вскричал он.
   — Я с мщением, а не с вами! — угрюмо ответил Милош. — Я буду там, где мстят.
   — И мы готовимся мстить Хвостеку, — начал Стибор. — Для того и собираются кметы на Леднице. Будьте же нашим главой против этого разбойника…
   — Главой вам я не буду, — проворчал старик, — разве только рукой… Я князь и не стану вступаться за кметов, я иду мстить!
   Говоря это, он объехал загородившего ему дорогу Стибора, за которым стояли, слушая их, кметы, и поскакал на берег озера. Кметы потянулись за ним. По озеру, направляясь к острову, плыли переполненные челны. На берегу под присмотром челяди паслись лошади.
   Милош и Жула спешились и, подойдя к сваям, стали звать перевозчика, но там никого не было, все челны ушли на Ледницу. Пришлось ждать, и старик уселся на землю. Вскоре его окружили подоспевшие кметы, но он даже не взглянул на них.
   Люди толпились кучками и возбуждённо шумели. Старший Мышко, бледный, с завязанной шеей, на которой ещё не зажила рана, верховодил среди своих.
   Все ехали за советом к старому Визуну, да и сами хотели спокойно потолковать, а на острове было безопаснее, чем на урочище. С другой стороны стоял с горсткой людей Бумир, известный своей приверженностью к Хвостеку. Едва Стибор и Мышки отошли от старого князя, не пожелавшего с ними говорить, к нему приблизился Бумир.
   — Вы, князь, — начал он вполголоса, — верно, не думаете связываться с кметами… Что вам до них! Я верен моему господину и вашему роду, я человек мирный и тоже Лешек!
   Милош взглянул на него.
   — Ежели ты верен тому разбойнику, что сидит в городище, ступай от меня прочь!
   Он показал рукой на поле. Но Бумир не отставал.
   — И вам, князь, подобает быть заодно с племянником… Вы скажете, он сына вашего велел убить? Так-то оно так, да ведь сыновья ваши взбунтовались против него и ему угрожали… И заяц отбивается, когда собаки его хватают… А что он расправился с Мстивоем и Забоем… так они ему прямо в глаза сказали, что быть с ним заодно не хотят и пойдут против него… А он не жестокосерден… но и не враг себе…
   Милош презрительно молчал, а Бумир продолжал:
   — Что толку, если они собираются и держат совет… всё равно ничего не надумают, а головы им не сносить…
   Чуть что, князь позовёт на подмогу немцев, а придут они — весь край наш опустошат…
   Он говорил, а старый Милош даже отвечать ему не хотел. Наконец, к берегу причалил пустой чёлн, старик кликнул Жулу и пошёл садиться, но перевозчик устал, лёг на землю и не пожелал их везти. Тщетно Жула пинал его ногой. Рассердившись, он сам схватил весло и повёз Милоша на остров. Уже подъезжая, они увидели толпы людей и необычное движение, как будто старейшины собирались на вече. Милош молча вышел на берег и, ни на кого не глядя, направился к Визуну, которого обступили жупаны, владыки и кметы.
   Ни с кем не обмолвясь ни словом, князь Милош уселся среди них на камень. Чуть подальше стоял Бумир со своими людьми.
   Старый Визун, опираясь на посох, слушал; вокруг него, то по очереди, то перебивая друг друга, люди выступали с горячими речами. Возбуждённо гудела толпа, которой верховодили Мышки. На Милоша тут едва взглянули и лишь слегка подвинулись, давая ему место, но тотчас же перестали обращать на него внимание.
   Говорил старший из Мышков.
   — Хватит нам убийств и всего их немецкого княжения! — воскликнул он. — Хвостек сидит в городище, а правит не он, а баба его, ведьма, что готовит отраву и измены… Мы не хотим ни Хвостека, ни его сыновей, не хотим никого из их рода, довольно они попили нашей крови…
   — Не хотим! — закричали остальные, поднимая руки. — Не хотим!..
   Все взоры обратились на безмолвно стоявшего Бумира, он слегка побледнел, но не отступил ни на шаг.
   Милош слушал потупясь.
   — Что вы бельма на меня вылупили? — наконец, взорвался Бумир. — Не испугаюсь я вас… Вы, словно та корова, что громко мычит, а молока не даёт. Хвостек, как вы его прозвали, и немка его вам не подчинятся. А затеете войну, они немцев нагонят, все пожгут и разорят — только того вы и добьётесь…
   И он захохотал.
   — До саксов далеко! — коротко сказал Милош, не поднимая глаз.
   — А башня крепка, и городище обнесено частоколом, и валы неприступные, а воду из озера вы не выпьете, — говорил Бумир. — У князя большая дружина, и все храбрецы; хоть бы им год пришлось дожидаться саксов, с голоду они не помрут, и Хвостек не сдастся… Да хоть и захватите вы его, так у немцев двое его сыновей, а придут они — в бараний рог вас согнут. В толпе нарастал ропот.
   — А ты зачем же сюда пришёл? — крикнул Мышко, грозно наступая на Бумира. — Беги в городище, лижи ему лапы, здесь нам тебя не надо!
   — Отчего же? — возразил Бумир. — Если у вас самих нет разума, должен же вас кто-нибудь на ум наставить!
   — Долой его! Долой! — закричали в толпе. Бумир не двинулся с места.
   — Не пойду! — отрезал он. — Вы толкуйте своё, а я тут так же в своём праве, как и вы…
   Стибор, а за ним и другие повернулись к нему спиной, кое-кто показал ему кулак.
   — А Бумир, пожалуй, не так уж глуп, как оно кажется, — робко пролепетал кто-то в его защиту. — Князь силён, а мы слабы…
   — Зато нас много! — раздались голоса.
   — А головы нет! — прибавил Бумир. — Вам на вече о волчьей вольнице толковать — это ещё так, а не городище завоёвывать… Вам, земледельцам, только за плугом ходить, да ещё с рогатиной на медведя иль волка, а не на каменные стены! Покуда вы их одолеете, сами сто раз передерётесь!
   Визун молча слушал, поглядывая то на Милоша, сидевшего с опущенной головой, то на Бумира, то на Мышков.
   Старший из Мышков взял Визуна под руку и отвёл в сторонку, подальше от Бумира и Милоша.
   — Пойдём вечевать в другое место, чтобы не смердил нам этот Хвостеков раб!
   Толпа было двинулась за ним, но Визун не пошёл.
   — Пусть каждый говорит, что у него на сердце, — сказал он. — На вече и на совете все можно… а будет так, как старейшины порешат.
   Все остались на месте, а когда наступила тишина, заговорил Милош, по-прежнему уставясь в землю:
   — Первое дело, раз хотите идти в бой, выбирайте воеводу… без вождя ничего не сделаете!
   Кое-кому показалось, что он имеет в виду себя, и они закричали:
   — Никаких Лешеков! Долой Лешеков! Кмета!..
   — Да выбирайте хоть коня или вола! — загремел Милош. — Но выбрать надо, не то разгонят вас, как стадо овец… Лешеки погибли, ищите себе других… Как в улье без матки, так среди людей без отца не будет порядка!..
   Все умолкли.
   — Князя нам пока не надо, — послышался чей-то голос, — с этим мы подождём.
   — А без военачальников на войне не обойдётесь, — громко повторил старик. — Назначайте воевод, тысячников, сотников — это первое дело!
   Снова наступило молчание: старейшины подталкивали друг друга, поглядывая на Мышков. Мышко с окровавленной шеей угрюмо молчал.
   — Тебе и твоим должно верховодить, — сказал кто-то в толпе, показывая на Мышка. — Вы и одни не побоялись лезть к нему в пасть, так не побоитесь идти на него всем миром.
   — Мышко! Мышко! — раздавались голоса. — Хотим Мышка… пусть ведёт людей! Рассылайте вицы, сзывайте народ, и идём на городище!..
   Когда обратились к Мышкам, они переглянулись.
   — Я согласен, — наконец, сказал тот, кого уже называли Кровавой Шеей, — согласен… Я поведу вас, но требую повиновения…
   — Будем повиноваться!.. — закричали со всех сторон.
   Только Бумир и его люди молчали, а когда стали раздаваться воинственные клики, они отошли в сторону, однако с острова пока не уезжали.
   Все ждали, что скажет Визун, который прислушивался к разговорам. Он чертил посохом по земле, вбирая в себя ушами и глазами всё, что делалось вокруг. Тут же сидел старый князь Милош, чуть подальше стоял Бумир; нет, не все казались надёжными Мышкам, да, видимо, и Визуну тоже: он не обмолвился ни словом, но мрачно сдвинул брови. Едва Мышка выбрали военачальником, они отделились от толпы и, отойдя в сторону, стали тихонько переговариваться между собой.
   Посоветовавшись, приверженцы князя снова вернулись; в это время из толпы стали кричать Визуну, чтоб он выдал из храма станицы, которые несли впереди, когда, войска шли в бой, а в мирное время хранили в безопасном месте. То были изображения древних богов и флаги на длинных древках. Вынос станиц из храма означал войну. Визун взглянул на Мышка, но тот покачал головой.
   — Это ещё успеется, — сказал он коротко и решительно. — Я сам приду за станицами… у меня есть причины не поднимать их теперь.
   При этих словах он искоса поглядел на Милоша, сидевшего на камне, и отвёл в сторону Визуна и своих братьев.
   — Их это кровь, — сказал он, показывая на князя, — а я никогда ей не верю… и не хочу говорить ни с ним, ни при нем. Если мы сейчас вынесем станицы и объявим войну, они начнут готовиться к обороне и сзывать подкрепление. Лучше посидим тихо ещё немного и соберём людей, не поднимая шума. Хвостек подумает, что мы его испугались, и успокоится… Может быть, нам удастся его поймать, не захватывая городища. Долго он взаперти не просидит, потерпит несколько дней и поедет на охоту, а мы будем его подстерегать. Вот и сбережём кровь… А его прикончим в лесу… Если же это не удастся, мы успеем тогда пойти на городище…