Страница:
Он с улыбкой пожал мне руку.
— Будь я проклят, если это не стебелек ядовитого плюща!
— И не говорите. Я уже и сам начинаю так думать.
Фриц оглядел комнату.
— Много лекций успели выслушать?
— Всего одну. От Чарли Фрэнка.
— Да, если вам нужен дурной совет, Чарли всегда готов его подать.
— А вы?
— Ваша супруга сегодня просто очаровательна, — проговорил Фриц. — Голубое ей к лицу.
— Я ей передам.
— Просто прелестна. Как детишки?
— Спасибо, хорошо. Фриц…
— Как работа?
— Послушайте, Фриц, мне нужна помощь.
Он рассмеялся мягким бархатистым смехом.
— Какое там помощь! Вас впору спасать.
— Фриц…
— Вы виделись с людьми. Полагаю, уже со всеми успели поговорить. Что вы думаете о Бабблз?
— О Бабблз?
— Да.
Я нахмурился, потому что сроду не слыхал этого имени.
— Бабблз? Стриптизерка какая-нибудь?
— Нет, соседка по комнате.
— Вы хотите сказать, соседка Карен?
— Разумеется.
— Которая учится в колледже Смита?
— Господи, да нет же! Я о той, которая прошлым летом жила вместе с Карен на Холме. Три девчонки сообща снимали там квартиру. Карен, Бабблз и ещё одна. Эта третья имела какое-то отношение к медицине — была то ли медсестрой, то ли лаборанткой. Та ещё компания.
— А как настоящее имя этой Бабблз? И чем она занимается?
В этот миг кто-то подошел к стойке, чтобы наполнить бокал. Фриц огляделся по сторонам и проговорил тоном истинного мозговеда:
— Судя по вашим словам, случай серьезный. Вот что, направьте-ка его ко мне. Завтра с половины второго до половины третьего. У меня образовалось «окно».
— Хорошо, я все устрою, — ответил я.
— Прекрасно. Приятно было повидаться, Джон.
Нортон Хэммонд стоял, привалившись к стене, и болтал с моей Джудит. Приближаясь к ним, я подумал, что Фриц был прав: она действительно выглядела прекрасно. Мгновение спустя я заметил в руке Хэммонда сигарету и удивился. Насколько мне было известно, Хэммонд не курил.
Но сегодня он медленно попыхивал сигаретой, делая глубокие затяжки. И не пил. Во всяком случае, бокала у него не было.
— Нет, ну вы только посмотрите, — сказал я.
Хэммонд усмехнулся.
— Это мой бунт против общественных устоев.
— Я пыталась втолковать ему, что кто-нибудь непременно учует, — подала голос Джудит.
— Да кто тут что учует? — заспорил Хэммонд.
Возможно, он был прав: дым стоял коромыслом.
— К тому же, вспомните «Фармакологию в терапии» Гилмэна и Гудмэна.
— Все равно будь осторожен, — посоветовал я.
— Ну подумай сам, — ответил Хэммонд, делая глубокую затяжку. — Никакого тебе рака бронхов, никакой овсяно-клеточной карциномы, никаких эмфизем и хронических бронхитов. Ни атеросклероза, ни цирроза, ни болезни Вернике-Корсакова. Красота.
— Наркотики запрещены законом.
Хэммонд ухмыльнулся и подергал ус.
— Значит, ты за аборты, но против конопли?
— Нельзя отправиться в два крестовых похода одновременно, — ответил я, наблюдая, как он набирает полные легкие дыма и выдыхает прозрачный воздух. И тут меня осенило. — Нортон, ты ведь живешь на Холме, правильно?
— Ага.
— Знаешь кого-нибудь по имени Бабблз?
Он рассмеялся.
— Бабблз? Да кто ж её не знает? Бабблз и Сверхголова. Их водой не разольешь.
— Сверхголова?
— Ее нынешний дружок. Композитор. Пишет электронную музыку. Что-то похожее на вой десятка собак. Он живет вместе с Бабблз.
— Это не она, часом, снимала квартиру на пару с Карен Рэндэлл?
— Не знаю, возможно. А что?
— Как её настоящее имя?
Хэммонд пожал плечами.
— Никогда не слышал. Но парня зовут Сэмьюэл Арчер.
— Где он обретается?
— За капитолием штата. В каком-то подвале. Они разрисовали его под утробу.
— Под утробу?
— Не поверишь, пока сам не увидишь, — ответил Хэммонд и блаженно вздохнул.
10
СРЕДА, 12 ОКТЯБРЯ
1
— Будь я проклят, если это не стебелек ядовитого плюща!
— И не говорите. Я уже и сам начинаю так думать.
Фриц оглядел комнату.
— Много лекций успели выслушать?
— Всего одну. От Чарли Фрэнка.
— Да, если вам нужен дурной совет, Чарли всегда готов его подать.
— А вы?
— Ваша супруга сегодня просто очаровательна, — проговорил Фриц. — Голубое ей к лицу.
— Я ей передам.
— Просто прелестна. Как детишки?
— Спасибо, хорошо. Фриц…
— Как работа?
— Послушайте, Фриц, мне нужна помощь.
Он рассмеялся мягким бархатистым смехом.
— Какое там помощь! Вас впору спасать.
— Фриц…
— Вы виделись с людьми. Полагаю, уже со всеми успели поговорить. Что вы думаете о Бабблз?
— О Бабблз?
— Да.
Я нахмурился, потому что сроду не слыхал этого имени.
— Бабблз? Стриптизерка какая-нибудь?
— Нет, соседка по комнате.
— Вы хотите сказать, соседка Карен?
— Разумеется.
— Которая учится в колледже Смита?
— Господи, да нет же! Я о той, которая прошлым летом жила вместе с Карен на Холме. Три девчонки сообща снимали там квартиру. Карен, Бабблз и ещё одна. Эта третья имела какое-то отношение к медицине — была то ли медсестрой, то ли лаборанткой. Та ещё компания.
— А как настоящее имя этой Бабблз? И чем она занимается?
В этот миг кто-то подошел к стойке, чтобы наполнить бокал. Фриц огляделся по сторонам и проговорил тоном истинного мозговеда:
— Судя по вашим словам, случай серьезный. Вот что, направьте-ка его ко мне. Завтра с половины второго до половины третьего. У меня образовалось «окно».
— Хорошо, я все устрою, — ответил я.
— Прекрасно. Приятно было повидаться, Джон.
Нортон Хэммонд стоял, привалившись к стене, и болтал с моей Джудит. Приближаясь к ним, я подумал, что Фриц был прав: она действительно выглядела прекрасно. Мгновение спустя я заметил в руке Хэммонда сигарету и удивился. Насколько мне было известно, Хэммонд не курил.
Но сегодня он медленно попыхивал сигаретой, делая глубокие затяжки. И не пил. Во всяком случае, бокала у него не было.
— Нет, ну вы только посмотрите, — сказал я.
Хэммонд усмехнулся.
— Это мой бунт против общественных устоев.
— Я пыталась втолковать ему, что кто-нибудь непременно учует, — подала голос Джудит.
— Да кто тут что учует? — заспорил Хэммонд.
Возможно, он был прав: дым стоял коромыслом.
— К тому же, вспомните «Фармакологию в терапии» Гилмэна и Гудмэна.
— Все равно будь осторожен, — посоветовал я.
— Ну подумай сам, — ответил Хэммонд, делая глубокую затяжку. — Никакого тебе рака бронхов, никакой овсяно-клеточной карциномы, никаких эмфизем и хронических бронхитов. Ни атеросклероза, ни цирроза, ни болезни Вернике-Корсакова. Красота.
— Наркотики запрещены законом.
Хэммонд ухмыльнулся и подергал ус.
— Значит, ты за аборты, но против конопли?
— Нельзя отправиться в два крестовых похода одновременно, — ответил я, наблюдая, как он набирает полные легкие дыма и выдыхает прозрачный воздух. И тут меня осенило. — Нортон, ты ведь живешь на Холме, правильно?
— Ага.
— Знаешь кого-нибудь по имени Бабблз?
Он рассмеялся.
— Бабблз? Да кто ж её не знает? Бабблз и Сверхголова. Их водой не разольешь.
— Сверхголова?
— Ее нынешний дружок. Композитор. Пишет электронную музыку. Что-то похожее на вой десятка собак. Он живет вместе с Бабблз.
— Это не она, часом, снимала квартиру на пару с Карен Рэндэлл?
— Не знаю, возможно. А что?
— Как её настоящее имя?
Хэммонд пожал плечами.
— Никогда не слышал. Но парня зовут Сэмьюэл Арчер.
— Где он обретается?
— За капитолием штата. В каком-то подвале. Они разрисовали его под утробу.
— Под утробу?
— Не поверишь, пока сам не увидишь, — ответил Хэммонд и блаженно вздохнул.
10
По пути домой я заметил, что Джудит напряжена и подавлена. Она сидела, плотно сжав колени, обхватив их руками, крепко сцепив побелевшие пальцы.
— Что-нибудь не так? — спросил я.
— Просто устала.
— Женушки доконали?
Джудит тускло улыбнулась.
— Ты становишься знаменитостью. Насколько я понимаю, миссис Уитстоун жалеет, что не сделала ставку на сегодняшнюю игру.
— Что ещё говорят?
— Они спрашивали, чего ради ты стараешься помочь Арту. По их мнению, твои действия — блистательный пример дружеской преданности. Это так трогательно, так человечно, так замечательно.
— Хм…
— Но — зачем?
— Надеюсь, ты объяснила им, что я — славный малый?
В машине было темно, и я скорее почувствовал, нежели увидел, что Джудит улыбается.
— Увы, это не пришло мне в голову.
В её голосе сквозили грустные нотки, а лицо, подсвеченное отблесками фар, казалось осунувшимся. Я понимал, что Джудит нелегко безвылазно сидеть у Бетти, но ведь кто-то же должен ей помочь.
Ни с того ни с сего мне вдруг вспомнилось студенчество и Сизая Нелл, семидесятилетняя алкоголичка, которая умерла за год до того, как попала к нам в прозекторскую. Мы прозвали её Нелл и ещё уймой других имен и все время осыпали мрачными шуточками, в надежде, что это поможет нам довести работу до конца. Помню, как мне хотелось уйти, бросить все к черту, лишь бы не резать холодную, влажную, смердящую плоть, не сдирать её с костей слой за слоем. Я мечтал о том дне, когда покончу с Нелл и смогу забыть её зловоние, вытравить из памяти это давно мертвое, скользкое от слизи тело. Все остальные говорили, что с такими покойниками даже проще, а мне хотелось только одного — чтобы все поскорее кончилось. И я продержался до конца, до последнего рассечения, пока мы не изучили все её чертовы нервы и артерии.
После той моей первой встречи с трупом, да ещё таким жутким, я вдруг с удивлением обнаружил, что мне интересно заниматься патологоанатомией. Я люблю свою работу и уже научился не обращать внимания ни на внешний облик, ни на запах мертвецов, и воспринимать каждое новое вскрытие как должное. Но вот что странно: ощущение новизны не исчезло. В каком-то смысле вскрытия стали для меня источником новых надежд. Человек только что умер, и вы знаете его историю болезни. Для вас он — не безликий «жмурик», а все ещё человеческое существо, которое совсем недавно вело битву, личную битву, единственную по-настоящему личную битву в своей жизни. И потерпело поражение. Ваша задача — выяснить, как и почему был проигран этот бой, и каким образом помочь другим людям, которые только готовятся к такой же борьбе. И самому себе. Вскрытие — это не просто взрезание трупов, которые исполняют свою единственную тошнотворную служебную обязанность — быть мертвыми, холодными обитателями сумрачного царства, подлежащими дотошному изучению.
Дома Джудит первым делом убедилась, что с детьми все в порядке, и отправилась звонить Бетти, а я решил отвезти домой няньку — миниатюрную и весьма бойкую девицу по имени Салли, капитана команды болельщиков бруклайнской средней школы. Когда я подвозил её, мы обычно болтали о пустяках и затрагивали лишь самые нейтральные темы. Нравится ли Салли учеба, в какой колледж она намерена поступать. Ну, всякое такое. Но сегодня меня одолело любопытство. Я чувствовал себя старым и потерянным, как человек, вернувшийся на родину после долгих странствий. Все вокруг казалось чужим и незнакомым, особенно дети. Они делали совсем не то, чем занимались в их возрасте мы. Жили другими чаяниями, преодолевали другие сложности. Во всяком случае, они уж наверняка потребляли другие наркотики. Впрочем, быть может, их трудности и не отличались от наших. По крайней мере, мне хотелось бы думать именно так.
В конце концов я решил, что, наверное, просто перепил на вечеринке, а посему мне лучше помолчать и не вдаваться в расспросы. Вот я и молчал, слушая болтовню Салли о том, как она сдавала экзамен на водительские права. При этом я испытывал смешанное чувство страха и облегчения. А потом поймал себя на том, что веду себя глупо, поскольку у меня нет никаких причин интересоваться жизнью няньки моих детей или желать получше узнать её. К тому же, если я начну выказывать любопытство, Салли, чего доброго, неверно меня поймет. Беседовать о водительских правах куда безопаснее: это надежная и достаточно серьезная тема для разговора.
А потом я ни с того ни с сего подумал об Алане Зеннере. И вспомнил слова, сказанные однажды Артом: «Если хочешь узнать что-то об этом мире, переключи свой телевизор на канал интервью и убери звук». Спустя несколько дней я так и сделал. Это было ужасно: раздувающиеся щеки, неугомонные губы, меняющиеся выражения лиц, сучащие руки. И — безмолвие. Ни единого звука. Никакой возможности понять, о чем говорят все эти люди на экране.
Адрес я нашел в телефонном справочнике. Сэмьюэл Арчер, Лэнгдон-стрит, 1334. Я набрал номер и услышал голос, записанный на пленку: «Извините, но телефон временно отключен. Не кладите трубку, телефонистка сообщит вам дополнительные сведения».
Я подождал. Раздалось несколько щелчков, словно в аппарате билось сердце, после чего до меня донесся новый голос: «Справочная. Какой номер вы набрали?»
— Семь-четыре-два-один-четыре-четыре-семь.
— Номер отключен.
Вероятно, Сэмьюэл Арчер переехал. А может быть, нет? Я поехал прямиком к его дому, который стоял на крутом восточном склоне Маячного холма. Здание было весьма обшарпанное, в подъезде воняло капустой и детской микстурой. Я спустился по скрипучей деревянной лестнице в подвал, освещенный зеленой лампочкой, и увидел черную дверь с надписью: «Бог пестует своих детей».
Я постучал.
Из-за двери доносились визги, птичьи трели, скрежет и ещё какие-то звуки, похожие на стоны. Она распахнулась, и я увидел парня лет двадцати с небольшим, с пышной бородой и длинными мокрыми черными волосами, облаченного в комбинезон и лиловую рубаху в горошек. На ногах у него были сандалии. Парень окинул меня пустым взглядом, не выказывая ни удивления, ни любопытства.
— Вам чего?
— Я доктор Берри. А вы — Сэмьюэл Арчер?
— Нет.
— Мистер Арчер дома?
— Он занят.
— Я хотел бы повидать его.
— Вы его приятель?
Парень смотрел на меня с неприкрытым подозрением. Я услышал новые шумы — скрип, рокот и протяжный свист.
— Мне необходима его помощь Парень немного расслабился.
— Вы совсем некстати.
— Дело не терпит отлагательства.
— Вы врач?
— Да.
— У вас есть машина?
— Да.
— Какая?
— «Шевроле» шестьдесят пятого года.
— Номер?
— Два-один-один-пять-один-шесть.
Парень кивнул.
— Ладно. Вы уж не обессудьте. Сами знаете, какие нынче времена. Никому нельзя верить. А вдруг вы — нарк легавый? — Он посторонился. — Только молчите. Я сам сообщу ему о вас. Он сочиняет и крепко наширялся. Уже седьмой час пошел, так что, наверное, все в порядке. Но он ужасно вспыльчивый.
Мы прошли через какое-то помещение, отдаленно напоминавшее гостиную. Тут стояли топчаны и несколько дешевых светильников. Белые стены были покрыты причудливым волнистым узором, который фосфоресцировал в лучах ультрафиолетовой лампы.
— Отпад, — сказал я, надеясь, что не напутал со словоупотреблением.
— Ну, — согласился парень.
Мы вошли в следующую комнату, погруженную в полумрак. Посередине, скрючившись над грудой электронной аппаратуры, сидел на корточках бледный юноша с исполинской копной кудрявых белокурых волос. У дальней стены стояли два громкоговорителя. Вертелись катушки магнитофона. Бледный юноша управлялся со своими инструментами, нажимая кнопки и извлекая из электроники разнообразнейшие звуки. На нас он даже не взглянул. Похоже, парень изо всех сил старался сосредоточиться, но двигался он как в кино при замедленной съемке.
— Постойте тут, — велел мне бородач. — Я ему скажу.
Я остановился на пороге. Бородатый подошел к белобрысому и тихо позвал:
— Сэм. Сэм.
Сэм поднял глаза.
— Привет, — сказал он.
— Сэм, к тебе пришли.
Похоже, Сэм изрядно растерялся.
— В натуре? — спросил он, по-прежнему не замечая меня.
— Да. Один славный малый. Очень славный. Понимаешь, что я говорю? Настоящий друг.
— Хорошо, — вяло пробормотал Сэм.
— Ему нужна твоя помощь. Пособишь?
— Конечно, — ответил Сэм.
Бородач кивнул мне. Я шагнул вперед и спросил:
— Что с ним?
— ЛСД. Уже седьмой час. Наверное, ломка начинается. Вы уж с ним понежнее.
— Ладно, — пообещал я и присел на корточки рядом с Сэмом. Он окинул меня пустым взглядом и, поразмыслив, сказал:
— Я тебя не знаю.
— Меня зовут Джон Берри.
Сэм сидел, будто изваяние.
— А ты старый, — сообщил он мне, наконец. — Совсем старый.
— В каком-то смысле.
— Да, мужик. Ой. Слышь, Марвин, — обратился Сэм к своему приятелю, — ты когда-нибудь видел этого дядьку? Он совсем старик.
— Ага, — согласился Марвин.
— Старик. Хо-хо!
— Я твой друг, Сэм, — сказал я и протянул руку — медленно, чтобы не напугать белобрысого. Он взял её двумя пальцами, поднес к свету и внимательно осмотрел с обеих сторон, после чего потеребил мои пальцы.
— Слушай, мужик, а ведь ты врач, — рассудил Сэм.
— Да, — ответил я.
— Руки как у врача. Я чувствую.
— Да.
— Слушай, мужик, классные руки, а?
Он принялся молча изучать их, легонько пожимая, поглаживая, трогая волоски на тыльной стороне ладони, ногти, подушечки пальцев.
— Лоснятся, — заметил он. — Эх, мне бы такие руки.
— А может, у тебя такие же.
Он выпустил мои ладони и уставился на свои собственные. В конце концов Сэм сказал:
— Нет, не такие.
— Это плохо?
Он озадаченно посмотрел на меня.
— Ты зачем пришел?
— Мне нужна твоя помощь.
— Ага. Ну. Ладно.
— Кое-какие сведения.
Я понял, что дал маху, только когда Марвин рванулся вперед. Сэм пришел в волнение. Я оттолкнул Марвина и снова обратился к белобрысому:
— Все путем, Сэм. Все путем.
— Ты легавый, — объявил он.
— Нет, Сэм, я не легавый. Не легавый я.
— Врешь.
— Это с ним бывает, — пояснил Марвин. — Приступы паранойи. Боится, что его упрячут за наркоту.
— Легавый. Грязный шпик.
— Нет, Сэм. Если ты не хочешь мне помочь, я уйду.
— Легавый, плюгавый, служивый и лживый.
— Нет, Сэм. Нет, нет…
Он успокоился и обмяк, его мышцы расслабились. Я глубоко вздохнул.
— Сэм, у тебя есть подружка по имени Бабблз?
— Да.
— Сэм, у неё есть подружка по имени Карен?
Белобрысый уставился в пространство. Прошло немало времени, прежде чем он ответил:
— Да. Карен.
— Прошлым летом Бабблз и Карен жили вместе.
— Да.
— Ты знаешь Карен?
— Да. — Он вдруг задышал часто и мелко, его грудь заходила ходуном, глаза округлились. Я легонько тронул его за плечо.
— Спокойно, Сэм, спокойно, спокойно. Что-нибудь не так?
— Карен, — промямлил он, глядя в стену. — Она была… гадина.
— Сэм…
— Гаже не бывает, мужик. Не бывает.
— Сэм, где теперь Бабблз?
— Ушла. В гости к Анджеле. Анджеле…
— Анджеле Хардинг, — помог ему Марвин. — Летом она снимала квартиру вместе с Карен и Бабблз.
— А где она сейчас? — спросил я бородача.
Но в этот миг Сэм вскочил на ноги и завопил во всю глотку:
— Легавый! Легавый!
Он попытался ударить меня, промахнулся, неудачно пнул ногой. Я перехватил его лодыжку в воздухе, и белобрысый рухнул на свои электронные чудеса. Комната наполнилась истошным верещанием какого-то квазимузыкального инструмента.
— Я принесу торазин, — сказал Маовин.
— К черту торазин! — гаркнул я. — Лучше помоги!
Я схватил Сэма и пригнул его голову к полу. Вой белобрысого перекрыл рев аппаратуры.
— Легавый! Легавый! Легавый!
Сэм брыкался и извивался, Марвин пытался помочь мне, но тщетно. Белобрысый начал биться лбом о доски пола.
— Подставь ногу! — велел я Марвину.
Он не понял, чего я хочу.
— Быстрее! — рявкнул я.
В конце концов бородач исполнил мои указания, и теперь Сэму не грозила травма головы. Он продолжал вырываться, и я отпустил его. Сэм тотчас замер, посмотрел на свои руки и уставился на меня.
— В чем дело, мужик? — спросил он.
— Расслабься, — посоветовал я.
— Отпусти, мужик.
Я кивнул Марвину, и он выключил аппаратуру. Рев оборвался, воцарилась тишина, которая показалась мне странной и призрачной.
Сэм сел и поднял голову.
— А ведь ты меня отпустил, — изрек он. — Нет, правда отпустил. — Он вгляделся в мое лицо и погладил меня по щеке. — Мужик, ты прекрасен, — добавил Сэм и вдруг поцеловал меня.
Джудит лежала в постели, но не спала.
— Что случилось? — спросила она, увидев меня.
— Кажется, меня поцеловали, — ответил я и принялся стаскивать с себя одежду.
— Салли? — судя по голосу Джудит, это известие позабавило её.
— Нет, Сэм Арчер.
— Композитор?
— Он самый.
— Чего это он?
— Долго рассказывать.
— А я вовсе не хочу спать.
Я поведал Джудит о своих похождениях, потом забрался под одеяло и поцеловал жену.
— Странно, — сказал я. — Прежде меня никогда не целовали мужчины.
Джудит пощекотала носом мою шею.
— Тебе понравилось?
— Не очень.
— И впрямь странно. А мне нравится, когда меня целует мужчина, — промурлыкала Джудит и прильнула ко мне.
— Готов спорить, что они целовали тебя всю твою сознательную жизнь, — буркнул я.
— Но среди них есть особенные.
— Это кто же?
— Да хотя бы ты.
— Это посул?
Джудит высунула язычок и лизнула меня в кончик носа.
— Нет, — ответила она. — Это выражение восторга.
— Что-нибудь не так? — спросил я.
— Просто устала.
— Женушки доконали?
Джудит тускло улыбнулась.
— Ты становишься знаменитостью. Насколько я понимаю, миссис Уитстоун жалеет, что не сделала ставку на сегодняшнюю игру.
— Что ещё говорят?
— Они спрашивали, чего ради ты стараешься помочь Арту. По их мнению, твои действия — блистательный пример дружеской преданности. Это так трогательно, так человечно, так замечательно.
— Хм…
— Но — зачем?
— Надеюсь, ты объяснила им, что я — славный малый?
В машине было темно, и я скорее почувствовал, нежели увидел, что Джудит улыбается.
— Увы, это не пришло мне в голову.
В её голосе сквозили грустные нотки, а лицо, подсвеченное отблесками фар, казалось осунувшимся. Я понимал, что Джудит нелегко безвылазно сидеть у Бетти, но ведь кто-то же должен ей помочь.
Ни с того ни с сего мне вдруг вспомнилось студенчество и Сизая Нелл, семидесятилетняя алкоголичка, которая умерла за год до того, как попала к нам в прозекторскую. Мы прозвали её Нелл и ещё уймой других имен и все время осыпали мрачными шуточками, в надежде, что это поможет нам довести работу до конца. Помню, как мне хотелось уйти, бросить все к черту, лишь бы не резать холодную, влажную, смердящую плоть, не сдирать её с костей слой за слоем. Я мечтал о том дне, когда покончу с Нелл и смогу забыть её зловоние, вытравить из памяти это давно мертвое, скользкое от слизи тело. Все остальные говорили, что с такими покойниками даже проще, а мне хотелось только одного — чтобы все поскорее кончилось. И я продержался до конца, до последнего рассечения, пока мы не изучили все её чертовы нервы и артерии.
После той моей первой встречи с трупом, да ещё таким жутким, я вдруг с удивлением обнаружил, что мне интересно заниматься патологоанатомией. Я люблю свою работу и уже научился не обращать внимания ни на внешний облик, ни на запах мертвецов, и воспринимать каждое новое вскрытие как должное. Но вот что странно: ощущение новизны не исчезло. В каком-то смысле вскрытия стали для меня источником новых надежд. Человек только что умер, и вы знаете его историю болезни. Для вас он — не безликий «жмурик», а все ещё человеческое существо, которое совсем недавно вело битву, личную битву, единственную по-настоящему личную битву в своей жизни. И потерпело поражение. Ваша задача — выяснить, как и почему был проигран этот бой, и каким образом помочь другим людям, которые только готовятся к такой же борьбе. И самому себе. Вскрытие — это не просто взрезание трупов, которые исполняют свою единственную тошнотворную служебную обязанность — быть мертвыми, холодными обитателями сумрачного царства, подлежащими дотошному изучению.
Дома Джудит первым делом убедилась, что с детьми все в порядке, и отправилась звонить Бетти, а я решил отвезти домой няньку — миниатюрную и весьма бойкую девицу по имени Салли, капитана команды болельщиков бруклайнской средней школы. Когда я подвозил её, мы обычно болтали о пустяках и затрагивали лишь самые нейтральные темы. Нравится ли Салли учеба, в какой колледж она намерена поступать. Ну, всякое такое. Но сегодня меня одолело любопытство. Я чувствовал себя старым и потерянным, как человек, вернувшийся на родину после долгих странствий. Все вокруг казалось чужим и незнакомым, особенно дети. Они делали совсем не то, чем занимались в их возрасте мы. Жили другими чаяниями, преодолевали другие сложности. Во всяком случае, они уж наверняка потребляли другие наркотики. Впрочем, быть может, их трудности и не отличались от наших. По крайней мере, мне хотелось бы думать именно так.
В конце концов я решил, что, наверное, просто перепил на вечеринке, а посему мне лучше помолчать и не вдаваться в расспросы. Вот я и молчал, слушая болтовню Салли о том, как она сдавала экзамен на водительские права. При этом я испытывал смешанное чувство страха и облегчения. А потом поймал себя на том, что веду себя глупо, поскольку у меня нет никаких причин интересоваться жизнью няньки моих детей или желать получше узнать её. К тому же, если я начну выказывать любопытство, Салли, чего доброго, неверно меня поймет. Беседовать о водительских правах куда безопаснее: это надежная и достаточно серьезная тема для разговора.
А потом я ни с того ни с сего подумал об Алане Зеннере. И вспомнил слова, сказанные однажды Артом: «Если хочешь узнать что-то об этом мире, переключи свой телевизор на канал интервью и убери звук». Спустя несколько дней я так и сделал. Это было ужасно: раздувающиеся щеки, неугомонные губы, меняющиеся выражения лиц, сучащие руки. И — безмолвие. Ни единого звука. Никакой возможности понять, о чем говорят все эти люди на экране.
Адрес я нашел в телефонном справочнике. Сэмьюэл Арчер, Лэнгдон-стрит, 1334. Я набрал номер и услышал голос, записанный на пленку: «Извините, но телефон временно отключен. Не кладите трубку, телефонистка сообщит вам дополнительные сведения».
Я подождал. Раздалось несколько щелчков, словно в аппарате билось сердце, после чего до меня донесся новый голос: «Справочная. Какой номер вы набрали?»
— Семь-четыре-два-один-четыре-четыре-семь.
— Номер отключен.
Вероятно, Сэмьюэл Арчер переехал. А может быть, нет? Я поехал прямиком к его дому, который стоял на крутом восточном склоне Маячного холма. Здание было весьма обшарпанное, в подъезде воняло капустой и детской микстурой. Я спустился по скрипучей деревянной лестнице в подвал, освещенный зеленой лампочкой, и увидел черную дверь с надписью: «Бог пестует своих детей».
Я постучал.
Из-за двери доносились визги, птичьи трели, скрежет и ещё какие-то звуки, похожие на стоны. Она распахнулась, и я увидел парня лет двадцати с небольшим, с пышной бородой и длинными мокрыми черными волосами, облаченного в комбинезон и лиловую рубаху в горошек. На ногах у него были сандалии. Парень окинул меня пустым взглядом, не выказывая ни удивления, ни любопытства.
— Вам чего?
— Я доктор Берри. А вы — Сэмьюэл Арчер?
— Нет.
— Мистер Арчер дома?
— Он занят.
— Я хотел бы повидать его.
— Вы его приятель?
Парень смотрел на меня с неприкрытым подозрением. Я услышал новые шумы — скрип, рокот и протяжный свист.
— Мне необходима его помощь Парень немного расслабился.
— Вы совсем некстати.
— Дело не терпит отлагательства.
— Вы врач?
— Да.
— У вас есть машина?
— Да.
— Какая?
— «Шевроле» шестьдесят пятого года.
— Номер?
— Два-один-один-пять-один-шесть.
Парень кивнул.
— Ладно. Вы уж не обессудьте. Сами знаете, какие нынче времена. Никому нельзя верить. А вдруг вы — нарк легавый? — Он посторонился. — Только молчите. Я сам сообщу ему о вас. Он сочиняет и крепко наширялся. Уже седьмой час пошел, так что, наверное, все в порядке. Но он ужасно вспыльчивый.
Мы прошли через какое-то помещение, отдаленно напоминавшее гостиную. Тут стояли топчаны и несколько дешевых светильников. Белые стены были покрыты причудливым волнистым узором, который фосфоресцировал в лучах ультрафиолетовой лампы.
— Отпад, — сказал я, надеясь, что не напутал со словоупотреблением.
— Ну, — согласился парень.
Мы вошли в следующую комнату, погруженную в полумрак. Посередине, скрючившись над грудой электронной аппаратуры, сидел на корточках бледный юноша с исполинской копной кудрявых белокурых волос. У дальней стены стояли два громкоговорителя. Вертелись катушки магнитофона. Бледный юноша управлялся со своими инструментами, нажимая кнопки и извлекая из электроники разнообразнейшие звуки. На нас он даже не взглянул. Похоже, парень изо всех сил старался сосредоточиться, но двигался он как в кино при замедленной съемке.
— Постойте тут, — велел мне бородач. — Я ему скажу.
Я остановился на пороге. Бородатый подошел к белобрысому и тихо позвал:
— Сэм. Сэм.
Сэм поднял глаза.
— Привет, — сказал он.
— Сэм, к тебе пришли.
Похоже, Сэм изрядно растерялся.
— В натуре? — спросил он, по-прежнему не замечая меня.
— Да. Один славный малый. Очень славный. Понимаешь, что я говорю? Настоящий друг.
— Хорошо, — вяло пробормотал Сэм.
— Ему нужна твоя помощь. Пособишь?
— Конечно, — ответил Сэм.
Бородач кивнул мне. Я шагнул вперед и спросил:
— Что с ним?
— ЛСД. Уже седьмой час. Наверное, ломка начинается. Вы уж с ним понежнее.
— Ладно, — пообещал я и присел на корточки рядом с Сэмом. Он окинул меня пустым взглядом и, поразмыслив, сказал:
— Я тебя не знаю.
— Меня зовут Джон Берри.
Сэм сидел, будто изваяние.
— А ты старый, — сообщил он мне, наконец. — Совсем старый.
— В каком-то смысле.
— Да, мужик. Ой. Слышь, Марвин, — обратился Сэм к своему приятелю, — ты когда-нибудь видел этого дядьку? Он совсем старик.
— Ага, — согласился Марвин.
— Старик. Хо-хо!
— Я твой друг, Сэм, — сказал я и протянул руку — медленно, чтобы не напугать белобрысого. Он взял её двумя пальцами, поднес к свету и внимательно осмотрел с обеих сторон, после чего потеребил мои пальцы.
— Слушай, мужик, а ведь ты врач, — рассудил Сэм.
— Да, — ответил я.
— Руки как у врача. Я чувствую.
— Да.
— Слушай, мужик, классные руки, а?
Он принялся молча изучать их, легонько пожимая, поглаживая, трогая волоски на тыльной стороне ладони, ногти, подушечки пальцев.
— Лоснятся, — заметил он. — Эх, мне бы такие руки.
— А может, у тебя такие же.
Он выпустил мои ладони и уставился на свои собственные. В конце концов Сэм сказал:
— Нет, не такие.
— Это плохо?
Он озадаченно посмотрел на меня.
— Ты зачем пришел?
— Мне нужна твоя помощь.
— Ага. Ну. Ладно.
— Кое-какие сведения.
Я понял, что дал маху, только когда Марвин рванулся вперед. Сэм пришел в волнение. Я оттолкнул Марвина и снова обратился к белобрысому:
— Все путем, Сэм. Все путем.
— Ты легавый, — объявил он.
— Нет, Сэм, я не легавый. Не легавый я.
— Врешь.
— Это с ним бывает, — пояснил Марвин. — Приступы паранойи. Боится, что его упрячут за наркоту.
— Легавый. Грязный шпик.
— Нет, Сэм. Если ты не хочешь мне помочь, я уйду.
— Легавый, плюгавый, служивый и лживый.
— Нет, Сэм. Нет, нет…
Он успокоился и обмяк, его мышцы расслабились. Я глубоко вздохнул.
— Сэм, у тебя есть подружка по имени Бабблз?
— Да.
— Сэм, у неё есть подружка по имени Карен?
Белобрысый уставился в пространство. Прошло немало времени, прежде чем он ответил:
— Да. Карен.
— Прошлым летом Бабблз и Карен жили вместе.
— Да.
— Ты знаешь Карен?
— Да. — Он вдруг задышал часто и мелко, его грудь заходила ходуном, глаза округлились. Я легонько тронул его за плечо.
— Спокойно, Сэм, спокойно, спокойно. Что-нибудь не так?
— Карен, — промямлил он, глядя в стену. — Она была… гадина.
— Сэм…
— Гаже не бывает, мужик. Не бывает.
— Сэм, где теперь Бабблз?
— Ушла. В гости к Анджеле. Анджеле…
— Анджеле Хардинг, — помог ему Марвин. — Летом она снимала квартиру вместе с Карен и Бабблз.
— А где она сейчас? — спросил я бородача.
Но в этот миг Сэм вскочил на ноги и завопил во всю глотку:
— Легавый! Легавый!
Он попытался ударить меня, промахнулся, неудачно пнул ногой. Я перехватил его лодыжку в воздухе, и белобрысый рухнул на свои электронные чудеса. Комната наполнилась истошным верещанием какого-то квазимузыкального инструмента.
— Я принесу торазин, — сказал Маовин.
— К черту торазин! — гаркнул я. — Лучше помоги!
Я схватил Сэма и пригнул его голову к полу. Вой белобрысого перекрыл рев аппаратуры.
— Легавый! Легавый! Легавый!
Сэм брыкался и извивался, Марвин пытался помочь мне, но тщетно. Белобрысый начал биться лбом о доски пола.
— Подставь ногу! — велел я Марвину.
Он не понял, чего я хочу.
— Быстрее! — рявкнул я.
В конце концов бородач исполнил мои указания, и теперь Сэму не грозила травма головы. Он продолжал вырываться, и я отпустил его. Сэм тотчас замер, посмотрел на свои руки и уставился на меня.
— В чем дело, мужик? — спросил он.
— Расслабься, — посоветовал я.
— Отпусти, мужик.
Я кивнул Марвину, и он выключил аппаратуру. Рев оборвался, воцарилась тишина, которая показалась мне странной и призрачной.
Сэм сел и поднял голову.
— А ведь ты меня отпустил, — изрек он. — Нет, правда отпустил. — Он вгляделся в мое лицо и погладил меня по щеке. — Мужик, ты прекрасен, — добавил Сэм и вдруг поцеловал меня.
Джудит лежала в постели, но не спала.
— Что случилось? — спросила она, увидев меня.
— Кажется, меня поцеловали, — ответил я и принялся стаскивать с себя одежду.
— Салли? — судя по голосу Джудит, это известие позабавило её.
— Нет, Сэм Арчер.
— Композитор?
— Он самый.
— Чего это он?
— Долго рассказывать.
— А я вовсе не хочу спать.
Я поведал Джудит о своих похождениях, потом забрался под одеяло и поцеловал жену.
— Странно, — сказал я. — Прежде меня никогда не целовали мужчины.
Джудит пощекотала носом мою шею.
— Тебе понравилось?
— Не очень.
— И впрямь странно. А мне нравится, когда меня целует мужчина, — промурлыкала Джудит и прильнула ко мне.
— Готов спорить, что они целовали тебя всю твою сознательную жизнь, — буркнул я.
— Но среди них есть особенные.
— Это кто же?
— Да хотя бы ты.
— Это посул?
Джудит высунула язычок и лизнула меня в кончик носа.
— Нет, — ответила она. — Это выражение восторга.
СРЕДА, 12 ОКТЯБРЯ
1
Раз в месяц Всевышний проникается сочувствием к колыбели свободы и позволяет солнечным лучам немного приласкать Бостон. Сегодня выдался как раз такой день — прохладный, по-осеннему ясный, ядреный. Я проснулся в прекрасном настроении и предвкушении важных событий.
Завтрак был обильный. Я съел даже два яйца, которые смаковал с чувством легкой вины, памятуя о холестерине. После завтрака я отправился в свой кабинет, чтобы спланировать предстоящий день. Начал я с составления списка людей, которых уже повидал, и с размышлений о том, кто из них более всего годится на роль подозреваемого. Но, по большому счету, на эту роль не годился никто.
В деле о незаконном аборте первый подозреваемый — сама женщина. Недаром у нас так много самоабортов. Но вскрытие показало, что Карен, скорее всего, выскабливали под наркозом. А значит, это был не самоаборт.
Ее брат знал, как делаются такие операции, но у него алиби: он был на дежурстве. Конечно, это можно проверить, и, скорее всего, я так и сделаю, но пока у меня не было никаких оснований не верить Уильяму.
Аборт мог сделать Питер Рэндэлл. И даже сам Джей Ди. Но лишь теоретически. Мне просто не приходило в голову грешить на кого-то из них.
Значит, остаются Арт и кто-то из дружков Карен с Маячного холма. Или человек, которого я ещё не встречал и о существовании которого пока не знаю.
Несколько минут я тупо разглядывал список, а потом позвонил в Городскую больницу. Элис на месте не оказалось, и мне пришлось говорить с другой секретаршей.
— У вас есть заключение о причинах смерти Карен Рэндэлл?
— Номер карточки?
— Не знаю.
— Не вредно было бы знать, — с явным раздражением ответила секретарша.
Мне было доподлинно известно, что перед ней стоит картотечный ящик с отчетами обо всех вскрытиях, произведенных в текущем месяце. Отчеты располагались в алфавитном порядке и были снабжены номерами, так что отыскать нужный не составляло никакого труда.
После долгого молчания секретарша сказала:
— Так, вот он. Вагинальное кровотечение вследствие прободения матки и разрыва тканей в результате выскабливания при трехмесячной беременности на фоне общей анафилаксии.
— Да? — Я задумчиво нахмурился. — Вы уверены?
— Я лишь читаю то, что здесь написано.
— Спасибо.
Я положил трубку. Странно.
Джудит принесла мне чашку кофе и спросила:
— В чем дело?
— В отчете о вскрытии говорится, что Карен Рэндэлл была беременна.
— А разве нет?
— Никогда бы не подумал, — ответил я.
Но я знал, что могу и заблуждаться. Даже если общее обследование ничего не дало, микроскопическое могло показать наличие беременности. Но мне почему-то казалось, что такое вряд ли возможно.
Я позвонил Мэрфу, чтобы спросить о гормональном анализе, но результаты ожидались только во второй половине дня. Тогда я раскрыл телефонную книгу и посмотрел адрес Анджелы Хардинг. Она проживала на Каштановой улице, в очень хорошем районе.
Туда я и направился.
Каштановая проходит неподалеку от Чарльз-стрит, возле подножия Холма. Это очень тихий район жилых домов, экзотических ресторанчиков, лавок древностей и маленьких гастрономов. Населен он главным образом врачами, юристами и банкирами, которые хотят жить в хорошем месте, но пока не могут позволить себе перебраться в Ньютон или Уэллсли. Кроме того, тут обретаются люди предпенсионного возраста, дети которых уже выросли и создали собственные семьи. В общем, если уж селиться в Бостоне, то именно здесь, на Маячном холме.
Конечно, тут обитали и студенты, обычно по три-четыре человека в маленькой квартирке, иначе они не смогли бы платить за жилье. Пожилому люду нравилось соседствовать с молодежью, придававшей местной палитре свежих красок. Разумеется, если молодежь опрятно одета и не безобразничает.
Анджела Хардинг проживала на втором этаже в доме без лифта. Я постучал в дверь, и мне открыла щуплая темноволосая девушка в мини-юбке и свитере. На носу у неё болтались здоровенные круглые очки, а на щеке был намалеван цветок.
— Анджела Хардинг?
— Нет, — ответила девушка. — Вы опоздали. Она уже ушла, но, может быть, вернется.
— Меня зовут доктор Берри. Я патологоанатом.
— О! — Девица закусила губу и растерянно уставилась на меня.
— А вы — Бабблз?
— Да. Откуда вы знаете? Ну, конечно! — щелкнув пальцами, воскликнула она. — Это вы вчера приходили к Сверхголове.
— Правильно.
— Мне говорили. — Она посторонилась. — Заходите.
Убранство гостиной исчерпывалось кушеткой и несколькими подушками на полу. Дверь спальни была распахнута, и я заметил неубранную постель.
— Я навожу справки о Карен Рэндэлл.
— Наслышана.
— Значит, здесь вы и жили прошлым летом?
— Ну…
— Когда вы последний раз видели Карен?
— Несколько месяцев назад. И Анджела тоже.
— Это она вам так сказала?
— Ну разумеется.
— Когда?
— Вчера вечером. Мы с ней говорили о Карен. Нам стало известно о… несчастном случае.
— Откуда?
Она передернула плечами.
— Поговаривали.
— Что именно?
— Что её плохо выскоблили.
— Вы знаете, кто это сделал?
— Полиция замела какого-то коновала. Ну, да это для вас не новость.
— Верно.
— Может, он и скоблил, — пожав плечами, продолжала девица. — Но не знаю, — добавила она, отбрасывая с лица длинные черные волосы. У неё была очень бледная кожа.
— То есть?
— Ну, Карен ведь была не дура и знала, что почем. С ней такое уже случалось. Хотя бы прошлым летом.
— Аборты?
— Ну… А после аборта — депрессия. Пару раз круто подсела. У неё был бзик насчет детей, она знала, что поступает плохо, и кейфовала, чтобы легче стало. Мы не хотели, чтобы она ширялась после операции, но Карен требовала. И очень круто подсела.
— Как это — круто?
— Ну… однажды вообразила себя ножом. Принялась ползать по комнате и орать, что тут все в крови — стены, полы, все. И думала, что окна — это младенцы, которые чернеют и умирают. Тяжелый случай.
— И как вы поступили?
— Помогли, чем могли, — Бабблз передернула плечами, подошла к столу и взяла с него банку и маленькое проволочное кольцо. Взмахнув кольцом, она пустила каскад мыльных пузырей и принялась наблюдать за ними. Пузыри медленно опускались на пол и лопались.
— Тяжелый был случай, — повторила Бабблз.
— А кто делал ей аборт прошлым летом? — спросил я.
Бабблз рассмеялась.
— Не знаю.
— Как это произошло?
— Ну… залетела. И объявила, что хочет избавиться от ребенка. Уехала куда-то, а через день вернулась с улыбкой до ушей.
— И все? Никаких осложнений?
— Никаких, — Бабблз пустила ещё одну вереницу пузырей и уставилась на них. — Извините, я сейчас. — Она вышла на кухню, налила стакан воды и приняла какую-то пилюлю. — Я кейфовала, понятно?
— Что это?
— Бомбочки.
— Бомбочки?
— Ну… вы же знаете! — Она раздраженно взмахнула рукой. — Стимулятор. Колеса.
— Амфитамин?
— Метедрин.
— Все время принимаете?
— Сразу видно, что эскулап, — она снова откинула волосы со лба. — Все ему расскажи да поведай.
— Где достаете?
Я видел, какая у неё была капсула. Миллиграммов пять как минимум. А на черном рынке ходили главным образом миллиграммовые.
Завтрак был обильный. Я съел даже два яйца, которые смаковал с чувством легкой вины, памятуя о холестерине. После завтрака я отправился в свой кабинет, чтобы спланировать предстоящий день. Начал я с составления списка людей, которых уже повидал, и с размышлений о том, кто из них более всего годится на роль подозреваемого. Но, по большому счету, на эту роль не годился никто.
В деле о незаконном аборте первый подозреваемый — сама женщина. Недаром у нас так много самоабортов. Но вскрытие показало, что Карен, скорее всего, выскабливали под наркозом. А значит, это был не самоаборт.
Ее брат знал, как делаются такие операции, но у него алиби: он был на дежурстве. Конечно, это можно проверить, и, скорее всего, я так и сделаю, но пока у меня не было никаких оснований не верить Уильяму.
Аборт мог сделать Питер Рэндэлл. И даже сам Джей Ди. Но лишь теоретически. Мне просто не приходило в голову грешить на кого-то из них.
Значит, остаются Арт и кто-то из дружков Карен с Маячного холма. Или человек, которого я ещё не встречал и о существовании которого пока не знаю.
Несколько минут я тупо разглядывал список, а потом позвонил в Городскую больницу. Элис на месте не оказалось, и мне пришлось говорить с другой секретаршей.
— У вас есть заключение о причинах смерти Карен Рэндэлл?
— Номер карточки?
— Не знаю.
— Не вредно было бы знать, — с явным раздражением ответила секретарша.
Мне было доподлинно известно, что перед ней стоит картотечный ящик с отчетами обо всех вскрытиях, произведенных в текущем месяце. Отчеты располагались в алфавитном порядке и были снабжены номерами, так что отыскать нужный не составляло никакого труда.
После долгого молчания секретарша сказала:
— Так, вот он. Вагинальное кровотечение вследствие прободения матки и разрыва тканей в результате выскабливания при трехмесячной беременности на фоне общей анафилаксии.
— Да? — Я задумчиво нахмурился. — Вы уверены?
— Я лишь читаю то, что здесь написано.
— Спасибо.
Я положил трубку. Странно.
Джудит принесла мне чашку кофе и спросила:
— В чем дело?
— В отчете о вскрытии говорится, что Карен Рэндэлл была беременна.
— А разве нет?
— Никогда бы не подумал, — ответил я.
Но я знал, что могу и заблуждаться. Даже если общее обследование ничего не дало, микроскопическое могло показать наличие беременности. Но мне почему-то казалось, что такое вряд ли возможно.
Я позвонил Мэрфу, чтобы спросить о гормональном анализе, но результаты ожидались только во второй половине дня. Тогда я раскрыл телефонную книгу и посмотрел адрес Анджелы Хардинг. Она проживала на Каштановой улице, в очень хорошем районе.
Туда я и направился.
Каштановая проходит неподалеку от Чарльз-стрит, возле подножия Холма. Это очень тихий район жилых домов, экзотических ресторанчиков, лавок древностей и маленьких гастрономов. Населен он главным образом врачами, юристами и банкирами, которые хотят жить в хорошем месте, но пока не могут позволить себе перебраться в Ньютон или Уэллсли. Кроме того, тут обретаются люди предпенсионного возраста, дети которых уже выросли и создали собственные семьи. В общем, если уж селиться в Бостоне, то именно здесь, на Маячном холме.
Конечно, тут обитали и студенты, обычно по три-четыре человека в маленькой квартирке, иначе они не смогли бы платить за жилье. Пожилому люду нравилось соседствовать с молодежью, придававшей местной палитре свежих красок. Разумеется, если молодежь опрятно одета и не безобразничает.
Анджела Хардинг проживала на втором этаже в доме без лифта. Я постучал в дверь, и мне открыла щуплая темноволосая девушка в мини-юбке и свитере. На носу у неё болтались здоровенные круглые очки, а на щеке был намалеван цветок.
— Анджела Хардинг?
— Нет, — ответила девушка. — Вы опоздали. Она уже ушла, но, может быть, вернется.
— Меня зовут доктор Берри. Я патологоанатом.
— О! — Девица закусила губу и растерянно уставилась на меня.
— А вы — Бабблз?
— Да. Откуда вы знаете? Ну, конечно! — щелкнув пальцами, воскликнула она. — Это вы вчера приходили к Сверхголове.
— Правильно.
— Мне говорили. — Она посторонилась. — Заходите.
Убранство гостиной исчерпывалось кушеткой и несколькими подушками на полу. Дверь спальни была распахнута, и я заметил неубранную постель.
— Я навожу справки о Карен Рэндэлл.
— Наслышана.
— Значит, здесь вы и жили прошлым летом?
— Ну…
— Когда вы последний раз видели Карен?
— Несколько месяцев назад. И Анджела тоже.
— Это она вам так сказала?
— Ну разумеется.
— Когда?
— Вчера вечером. Мы с ней говорили о Карен. Нам стало известно о… несчастном случае.
— Откуда?
Она передернула плечами.
— Поговаривали.
— Что именно?
— Что её плохо выскоблили.
— Вы знаете, кто это сделал?
— Полиция замела какого-то коновала. Ну, да это для вас не новость.
— Верно.
— Может, он и скоблил, — пожав плечами, продолжала девица. — Но не знаю, — добавила она, отбрасывая с лица длинные черные волосы. У неё была очень бледная кожа.
— То есть?
— Ну, Карен ведь была не дура и знала, что почем. С ней такое уже случалось. Хотя бы прошлым летом.
— Аборты?
— Ну… А после аборта — депрессия. Пару раз круто подсела. У неё был бзик насчет детей, она знала, что поступает плохо, и кейфовала, чтобы легче стало. Мы не хотели, чтобы она ширялась после операции, но Карен требовала. И очень круто подсела.
— Как это — круто?
— Ну… однажды вообразила себя ножом. Принялась ползать по комнате и орать, что тут все в крови — стены, полы, все. И думала, что окна — это младенцы, которые чернеют и умирают. Тяжелый случай.
— И как вы поступили?
— Помогли, чем могли, — Бабблз передернула плечами, подошла к столу и взяла с него банку и маленькое проволочное кольцо. Взмахнув кольцом, она пустила каскад мыльных пузырей и принялась наблюдать за ними. Пузыри медленно опускались на пол и лопались.
— Тяжелый был случай, — повторила Бабблз.
— А кто делал ей аборт прошлым летом? — спросил я.
Бабблз рассмеялась.
— Не знаю.
— Как это произошло?
— Ну… залетела. И объявила, что хочет избавиться от ребенка. Уехала куда-то, а через день вернулась с улыбкой до ушей.
— И все? Никаких осложнений?
— Никаких, — Бабблз пустила ещё одну вереницу пузырей и уставилась на них. — Извините, я сейчас. — Она вышла на кухню, налила стакан воды и приняла какую-то пилюлю. — Я кейфовала, понятно?
— Что это?
— Бомбочки.
— Бомбочки?
— Ну… вы же знаете! — Она раздраженно взмахнула рукой. — Стимулятор. Колеса.
— Амфитамин?
— Метедрин.
— Все время принимаете?
— Сразу видно, что эскулап, — она снова откинула волосы со лба. — Все ему расскажи да поведай.
— Где достаете?
Я видел, какая у неё была капсула. Миллиграммов пять как минимум. А на черном рынке ходили главным образом миллиграммовые.