Страница:
— Что верно, то верно.
— А вот дело «Содружество против Виера». Суд решил, что сознательное использование медицинского инструмента образует состав преступления, даже если не доказано, что оно привело к смерти пациентки или выкидышу. Это обстоятельство очень важно. Если обвинение попытается доказать, что доктор Ли много лет делал подпольные аборты, а я уверен, что такая попытка будет, то оно заявит: пусть у нас нет прямых улик, но это ещё не причина отпускать доктора Ли на волю.
— Думаете, так и будет?
— Нет. Но попытаться они могут, а это причинит нам огромный ущерб.
— Продолжайте.
— Существуют ещё два важных решения суда, очень показательных с точки зрения отношения закона к подпольному акушерству как таковому, независимо от интересов пациентки. В деле «Содружество против Вуда» суд постановил, что смерть пациентки — это всего лишь отягчающее обстоятельство. В конечном итоге это означает, что с точки зрения закона вы зря потратили время, наводя справки о Карен Рэндэлл.
— Но я думал…
— Да, верно, — Уилсон кивнул. — Я сказал, что дело закрыто, стало быть, так оно и есть.
— Объясните-ка.
— Перед нами два пути. Можно отправиться к Рэндэллам и предъявить им собранные вами сведения, пока дело не дошло до суда. Подчеркнуть, что Питер Рэндэлл, который был лечащим врачом покойной, делает подпольные аборты и выскабливал Карен в прошлом. Заявить, что миссис Рэндэлл сама ходила на аборт к доктору Ли и вполне может иметь на него зуб, вот и солгала полиции, выдумав, будто Карен назвала его имя. Сказать, что Карен была неуравновешенной девицей с весьма сомнительной репутацией, и поэтому все, что она могла наболтать перед смертью, нельзя принимать на веру. Мы можем выложить все это членам семьи, и тогда они, надеюсь, отзовут свои заявления до начала суда.
Этот парень явно был готов идти напролом. Я глубоко вздохнул и спросил:
— Ну, а второй путь?
— Продолжение первого, но уже в зале суда. Совершенно ясно, что самое главное в этом деле — взаимоотношения между Карен, миссис Рэндэлл и доктором Ли. Обвинение опирается на показания миссис Рэндэлл, и мы должны доказать, что она не заслуживает доверия. Разгромить её, добиться, чтобы присяжные не поверили ни единому её слову. Затем мы подробно разберем поведение Карен и покажем, что она была за человек. Закоренелая наркоманка, распущенная, патологически лживая девица. Мы должны убедить присяжных, что достоверность высказываний Карен весьма и весьма сомнительна. Мы можем доказать, что Питер Рэндэлл дважды выскабливал Карен и что третий аборт, скорее всего, тоже был сделан им.
— Я уверен, что это не так, — возразил я.
— Возможно, — согласился Уилсон. — Но это несущественно.
— Почему?
— Потому что Питера Рэндэлла никто не судит. Суд грозит доктору Ли, и мы обязаны сделать все возможное для его освобождения.
Я смерил Уилсона взглядом.
— Не хотел бы я встретиться с вами в темном переулке.
Он тускло улыбнулся.
— Вам не нравятся мои методы?
— Откровенно говоря, нет.
— Мне тоже, — сказал Уилсон. — Но закон вынуждает нас действовать именно так. В системе «врач-больной» закон очень часто направлен против врача, примеров тому множество. Не далее как в прошлом году один стажер в Горли обследовал тазовые органы и прямую кишку пациентки. По крайней мере, так он утверждал. А женщина заявила, что парень изнасиловал её. Свидетелей не было, потому что осмотр проходил в отсутствие медсестры. Заявительница трижды лечилась от паранойи и шизофрении, но это не помешало ей выиграть дело, и незадачливый стажер был изгнан из медицины.
— И все-таки я вас не понимаю.
— Взгляните на это с позиций чистого разума, — посоветовал мне Уилсон. — Закон предельно ясен. Правильный это закон или нет — другой вопрос. Но он предлагает обвинению и защите определенные трафареты, определенный образ действий в создавшемся положении. Увы, и обвинение, и защита в конце концов неизбежно сведутся к взаимному поношению. Обвинение не пожалеет усилий, чтобы опорочить Ли, а мы, защита, будем пытаться опорочить покойную, миссис Рэндэлл и Питера Рэндэлла. У обвинения есть одно преимущество. Бостонские присяжные очень не любят подпольных акушеров. А преимущество защиты заключается в том, что бостонские присяжные втайне жаждут увидеть почтенное семейство опозоренным.
— Мерзость, — сказал я.
Уилсон кивнул.
— И ещё какая.
— А нельзя ли придумать ещё что-нибудь?
— Конечно, можно, — ответил Уилсон. — Найти истинного виновника.
— Когда состоится суд?
— Предварительное слушание назначено на следующей неделе.
— А разбирательство?
— Недели через две. Дело понемногу приобретает статус громкого. Конечно, это только мои домыслы, но как знать.
— Рэндэлл жмет на рычаги.
Уилсон кивнул.
— А что будет, если виновника не найдут до начала процесса?
Уилсон грустно улыбнулся.
— Мой отец был священником в Роли. Это в Северной Каролине. Никто из тамошних жителей не умел ни читать, ни писать. Только мой отец. Он был заядлым книгочеем, и однажды я спросил его: а все эти писатели — Китс, Шелли и прочие, они белые? Отец ответил: да. Тогда я спросил, доводилось ли ему читать книжки, написанные цветными. Он сказал: нет. — Уилсон потер пальцами лоб, на миг спрятав глаза за ладонями. — Тем не менее, он был баптистским проповедником. И очень строгим человеком. Верил в гнев божий. В громы небесные, поражающие грешников, в геенну огненную и вечное проклятие, в добро и зло.
— А вы верите?
— Я, — ответил Уилсон, — верю в то, что огонь побеждает огонь.
— Но всегда ли это праведный огонь?
— Нет, но он всегда испепеляет, и от него нет спасения.
— И вы верите в победу?
Уилсон провел пальцем по шраму на шее.
— Да.
— Даже если она не делает вам чести?
— Честь — в самой победе.
— Вы так полагаете?
Несколько секунд он молча разглядывал меня, потом спросил:
— Почему вы так рьяно защищаете Рэндэллов?
— Я их вовсе не защищаю.
— Вас послушать…
— Я лишь делаю то, чего ждет от меня Арт.
— Арт хочет выйти на волю, — сказал Уилсон. — Я уже говорил вам, что смогу вытащить его. Сейчас он — горячая картофелина. Вы не найдете в Бостоне ни одного желающего притронуться к нему. Но я уверяю вас, что сумею вызволить доктора Ли из тюрьмы.
— Пустив в ход грязные методы.
— Да, черт возьми, грязные. Не тешьте себя иллюзиями, мы не в крокет играем. — Он осушил свой бокал. — А как вы поступили бы на моем месте, Берри?
— Подождал бы, — ответил я.
— Чего?
— Пока не найдут истинного виновника.
— А если его вообще не найдут?
Я покачал головой.
— Не знаю…
— То-то и оно. Подумайте головой, — посоветовал он мне и был таков.
7
8
— А вот дело «Содружество против Виера». Суд решил, что сознательное использование медицинского инструмента образует состав преступления, даже если не доказано, что оно привело к смерти пациентки или выкидышу. Это обстоятельство очень важно. Если обвинение попытается доказать, что доктор Ли много лет делал подпольные аборты, а я уверен, что такая попытка будет, то оно заявит: пусть у нас нет прямых улик, но это ещё не причина отпускать доктора Ли на волю.
— Думаете, так и будет?
— Нет. Но попытаться они могут, а это причинит нам огромный ущерб.
— Продолжайте.
— Существуют ещё два важных решения суда, очень показательных с точки зрения отношения закона к подпольному акушерству как таковому, независимо от интересов пациентки. В деле «Содружество против Вуда» суд постановил, что смерть пациентки — это всего лишь отягчающее обстоятельство. В конечном итоге это означает, что с точки зрения закона вы зря потратили время, наводя справки о Карен Рэндэлл.
— Но я думал…
— Да, верно, — Уилсон кивнул. — Я сказал, что дело закрыто, стало быть, так оно и есть.
— Объясните-ка.
— Перед нами два пути. Можно отправиться к Рэндэллам и предъявить им собранные вами сведения, пока дело не дошло до суда. Подчеркнуть, что Питер Рэндэлл, который был лечащим врачом покойной, делает подпольные аборты и выскабливал Карен в прошлом. Заявить, что миссис Рэндэлл сама ходила на аборт к доктору Ли и вполне может иметь на него зуб, вот и солгала полиции, выдумав, будто Карен назвала его имя. Сказать, что Карен была неуравновешенной девицей с весьма сомнительной репутацией, и поэтому все, что она могла наболтать перед смертью, нельзя принимать на веру. Мы можем выложить все это членам семьи, и тогда они, надеюсь, отзовут свои заявления до начала суда.
Этот парень явно был готов идти напролом. Я глубоко вздохнул и спросил:
— Ну, а второй путь?
— Продолжение первого, но уже в зале суда. Совершенно ясно, что самое главное в этом деле — взаимоотношения между Карен, миссис Рэндэлл и доктором Ли. Обвинение опирается на показания миссис Рэндэлл, и мы должны доказать, что она не заслуживает доверия. Разгромить её, добиться, чтобы присяжные не поверили ни единому её слову. Затем мы подробно разберем поведение Карен и покажем, что она была за человек. Закоренелая наркоманка, распущенная, патологически лживая девица. Мы должны убедить присяжных, что достоверность высказываний Карен весьма и весьма сомнительна. Мы можем доказать, что Питер Рэндэлл дважды выскабливал Карен и что третий аборт, скорее всего, тоже был сделан им.
— Я уверен, что это не так, — возразил я.
— Возможно, — согласился Уилсон. — Но это несущественно.
— Почему?
— Потому что Питера Рэндэлла никто не судит. Суд грозит доктору Ли, и мы обязаны сделать все возможное для его освобождения.
Я смерил Уилсона взглядом.
— Не хотел бы я встретиться с вами в темном переулке.
Он тускло улыбнулся.
— Вам не нравятся мои методы?
— Откровенно говоря, нет.
— Мне тоже, — сказал Уилсон. — Но закон вынуждает нас действовать именно так. В системе «врач-больной» закон очень часто направлен против врача, примеров тому множество. Не далее как в прошлом году один стажер в Горли обследовал тазовые органы и прямую кишку пациентки. По крайней мере, так он утверждал. А женщина заявила, что парень изнасиловал её. Свидетелей не было, потому что осмотр проходил в отсутствие медсестры. Заявительница трижды лечилась от паранойи и шизофрении, но это не помешало ей выиграть дело, и незадачливый стажер был изгнан из медицины.
— И все-таки я вас не понимаю.
— Взгляните на это с позиций чистого разума, — посоветовал мне Уилсон. — Закон предельно ясен. Правильный это закон или нет — другой вопрос. Но он предлагает обвинению и защите определенные трафареты, определенный образ действий в создавшемся положении. Увы, и обвинение, и защита в конце концов неизбежно сведутся к взаимному поношению. Обвинение не пожалеет усилий, чтобы опорочить Ли, а мы, защита, будем пытаться опорочить покойную, миссис Рэндэлл и Питера Рэндэлла. У обвинения есть одно преимущество. Бостонские присяжные очень не любят подпольных акушеров. А преимущество защиты заключается в том, что бостонские присяжные втайне жаждут увидеть почтенное семейство опозоренным.
— Мерзость, — сказал я.
Уилсон кивнул.
— И ещё какая.
— А нельзя ли придумать ещё что-нибудь?
— Конечно, можно, — ответил Уилсон. — Найти истинного виновника.
— Когда состоится суд?
— Предварительное слушание назначено на следующей неделе.
— А разбирательство?
— Недели через две. Дело понемногу приобретает статус громкого. Конечно, это только мои домыслы, но как знать.
— Рэндэлл жмет на рычаги.
Уилсон кивнул.
— А что будет, если виновника не найдут до начала процесса?
Уилсон грустно улыбнулся.
— Мой отец был священником в Роли. Это в Северной Каролине. Никто из тамошних жителей не умел ни читать, ни писать. Только мой отец. Он был заядлым книгочеем, и однажды я спросил его: а все эти писатели — Китс, Шелли и прочие, они белые? Отец ответил: да. Тогда я спросил, доводилось ли ему читать книжки, написанные цветными. Он сказал: нет. — Уилсон потер пальцами лоб, на миг спрятав глаза за ладонями. — Тем не менее, он был баптистским проповедником. И очень строгим человеком. Верил в гнев божий. В громы небесные, поражающие грешников, в геенну огненную и вечное проклятие, в добро и зло.
— А вы верите?
— Я, — ответил Уилсон, — верю в то, что огонь побеждает огонь.
— Но всегда ли это праведный огонь?
— Нет, но он всегда испепеляет, и от него нет спасения.
— И вы верите в победу?
Уилсон провел пальцем по шраму на шее.
— Да.
— Даже если она не делает вам чести?
— Честь — в самой победе.
— Вы так полагаете?
Несколько секунд он молча разглядывал меня, потом спросил:
— Почему вы так рьяно защищаете Рэндэллов?
— Я их вовсе не защищаю.
— Вас послушать…
— Я лишь делаю то, чего ждет от меня Арт.
— Арт хочет выйти на волю, — сказал Уилсон. — Я уже говорил вам, что смогу вытащить его. Сейчас он — горячая картофелина. Вы не найдете в Бостоне ни одного желающего притронуться к нему. Но я уверяю вас, что сумею вызволить доктора Ли из тюрьмы.
— Пустив в ход грязные методы.
— Да, черт возьми, грязные. Не тешьте себя иллюзиями, мы не в крокет играем. — Он осушил свой бокал. — А как вы поступили бы на моем месте, Берри?
— Подождал бы, — ответил я.
— Чего?
— Пока не найдут истинного виновника.
— А если его вообще не найдут?
Я покачал головой.
— Не знаю…
— То-то и оно. Подумайте головой, — посоветовал он мне и был таков.
7
Уилсон изрядно разозлил меня, но и снабдил обильной пищей для размышлений. Я поехал домой, бросил в стакан пару кубиков льда, залил их водкой и устроился в кресле, чтобы ещё раз спокойно все обмозговать. Вспоминая свои разговоры с разными людьми, я понял, что не задал им несколько важных вопросов. В деле ещё оставались белые пятна, причем весьма обширные. Что делала Карен воскресным вечером, когда укатила на машине Питера? Что она сказала миссис Рэндэлл на следующее утро? Вернула ли Питеру машину (которая теперь угнана)? Если вернула, то когда?
Выпив водки, я почувствовал, что успокаиваюсь. Я слишком суетился. Слишком часто выходил из себя. Обращал на людей гораздо больше внимания, чем на получаемые от них сведения. Люди застили мне факты.
Отныне и впредь надо быть осмотрительнее.
Зазвонил телефон, я снял трубку. Подавляя дрожь в голосе, Джудит сказала:
— Я у Ли. Пожалуй, тебе стоит прийти сюда.
— А что такое?
— Перед домом собрались какие-то люди. Их тут целая толпа, топчутся на лужайке.
— Сейчас буду, — сказал я. Схватив куртку, я бросился к машине, но остановился на полпути, напомнив себе, что надо быть осмотрительнее.
Я вернулся в дом и, позвонив в отдел городских новостей «Бостон-глоб», сообщил о сборище у дома Ли. Я старался говорить с придыханием и подпустил мелодраматических ноток. Теперь они уж наверняка приедут.
Сев в машину, я помчался к Ли. На лужайке догорал деревянный крест. Неподалеку стояла патрульная машина, а перед домом толпились люди, главным образом, растерянные соседи и их отпрыски. Небо только-только начало темнеть, дым от тлеющего креста ровным столбом поднимался вверх.
Я протиснулся сквозь толпу. Все окна были разбиты, из дома доносился плач. На крыльце меня остановил полицейский.
— Кто вы такой?
— Доктор Берри. В доме находятся моя жена и дети.
Полицейский посторонился, и я поспешно юркнул в дверь.
Все наши собрались в гостиной. Бетти Ли плакала, Джудит возилась с детьми. Повсюду валялись осколки стекла. У двоих малышей были глубокие, но, к счастью, неопасные порезы. С Бетти беседовал полицейский, но без особого успеха, потому что миссис Ли, будто заведенная, твердила:
— Мы просили защиты… Мы просили… Мы умоляли… Но вы не пришли…
— О, господи, мадам! — в сердцах воскликнул полицейский.
Я помог Джудит перевязать детей.
— Что тут случилось?
Полицейский резко повернулся ко мне.
— Вы кто такой?
— Врач.
— Ну, наконец-то, — буркнул он и опять занялся Бетти.
Джудит была бледна и подавлена.
— Это началось минут двадцать назад. Но угрожали нам весь день. Звонили, писали записки. А потом подъехали четыре машины, из них вылезли подростки, воткнули в землю крест, облили бензином и подожгли. Их было человек двадцать, и все орали: «Вперед, христианское воинство!». А потом увидели нас возле окон и принялись бросать камни. Это был какой-то кошмар!
— Как они выглядели? Как были одеты? На каких машинах приехали?
Джудит покачала головой.
— Это самое страшное. Юные, приличные на вид детишки. Будь это старые мракобесы, так и черт бы с ними, я хоть могла бы что-то понять. Но ведь подростки!
Мы перевязали малышей и увели их из гостиной.
— Покажи мне записки, — попросил я.
В этот миг в комнату вполз годовалый сынишка Арта и Бетти. Он улыбался и тихонько ворчал, пуская пузыри и явно намереваясь подобраться к блестящим осколкам стекла.
— Эй! — окликнул я стоявшего в дверях полицейского. — Хватайте его!
Полицейский лишь тупо смотрел на ребенка. Наконец до него дошло. Он поспешно наклонился и ухватил малыша за пухлую лодыжку.
— Поднимите его с пола, — продолжал я. — Да не бойтесь, не обидит он вас!
Легавый неохотно поднял мальчика, держа его на вытянутых руках, будто чумного. На физиономии стража порядка читалось презрение. Еще бы, отпрыск подпольного акушера.
Джудит пересекла засыпанную хрустящими под ногами стекляшками комнату и взяла малыша на руки. Мальчонке, разумеется, было невдомек, какие чувства испытывал к нему легавый, и он увлеченно теребил блестящие пуговицы, пуская слюни на синий мундир. Парню явно не понравилось, когда Джудит лишила его новой игрушки.
Я услышал, как второй полицейский увещевает миссис Ли:
— Слушайте, угрозы — обычное дело. Нельзя же выезжать по каждому такому вызову.
— Но мы звонили… Сказали, что они подожгли этот… эту штуковину на лужайке.
— Это крест.
— Я и без вас знаю, что это такое! — Бетти больше не плакала. Теперь она была в ярости.
— Мы прибыли, как только смогли, — оправдывался полицейский. — Честное слово, мадам. Как только смогли.
— Через четверть часа, — сообщила мне Джудит. — Когда все окна уже были разбиты, а подростков и след простыл.
Я подошел к столу и взглянул на аккуратную стопку записок. Все пришли по почте, в конвертах. В большинстве своем они были нацарапаны от руки, но попадалась и машинопись. Все послания отличались дивной краткостью, некоторые состояли из одной фразы. И все дышали шипучей злобой.
И, наконец, последнее послание, написанное красивым женским почерком:
За спиной послышался голос:
— Так-так-так, подумать только.
Я обернулся и увидел Питерсона.
— Мне позвонила жена.
— Нет, это ж надо! — Он оглядел комнату. Приближалась ночь, и в доме делалось все холоднее. — Ну и наворотили!
— И не говорите.
— Да, уж постарались, — бросил капитан, обходя гостиную и заглядывая во все углы.
Наблюдая за ним, я вдруг представил себе жуткую картину: человек в мундире и тяжеленных сапожищах пробирается по развалинам. Видение было очень странное, никак не связанное с происходящим. Да и вообще ни с какой конкретной эпохой и страной.
В этот миг в комнату протиснулся ещё один человек. Он был облачен в дождевик, а в руке держал записную книжку.
— Вы кто такой? — вопросил Питерсон.
— Кэртис, сэр, из «Глоб».
— Ну, а вам кто позвонил, приятель? — Капитан оглядел комнату и уставился на меня. — Нехорошо, — укоризненно молвил он. — Это никуда не годится.
— «Глоб» — уважаемая газета, и этот парень напишет все как есть, — ответил я. — Уверен, что вы не станете возражать.
— Послушайте, — завел Питерсон, — в Бостоне два с половиной миллиона жителей, а в полиции недобор. Мы не можем разбираться с каждой дурацкой жалобой или угрозой какого-то сумасшедшего. Если этим заниматься, мы даже с уличным движением не управимся.
— Семье обвиняемого, — ответил я, заметив, что репортер не сводит с меня глаз, — угрожают по телефону и в письмах. Здесь женщина и малолетние дети. Она испугана, а вы не приезжаете по вызову.
— Вы сами знаете, что несправедливы.
— Потом начинается ад кромешный: молодчики жгут крест и громят дом. Женщина просит помощи, и ваши люди появляются только спустя четверть часа. Сколько отсюда до ближайшего участка?
— Это неважно.
Репортер лихорадочно строчил в блокноте.
— У вас будет бледный вид, — продолжал я. — В нашем городе хватает противников абортов, но ещё больше народу возмутится этим бессмысленным самочинным погромом, посягательством на частную собственность, действиями шайки малолетних хулиганов…
— Это не хулиганы.
Я повернулся к репортеру.
— Капитан Питерсон считает, что подростки, которые подожгли крест и побили все окна в доме, не были хулиганами.
— Я не то имел в виду, — поспешно ввернул Питерсон.
— Именно так он сказал, — сообщил я газетчику. — Более того, вам будет небезынтересно узнать, что двое детей серьезно поранены осколками стекла. Дети трех и пяти лет получили тяжелые увечья…
— Мне сообщили, что это пустячные царапины, — заявил Питерсон.
— Насколько я понимаю, кроме меня, здесь нет ни одного врача. Или, быть может, полиция привезла с собой медицинского работника, когда, наконец, соблаговолила откликнуться на зов о помощи?
Питерсон не ответил.
— Полиция привезла с собой врача? — спросил репортер.
— Нет.
— Вызвали врача из больницы?
— Нет.
Репортер снова застрочил в книжке.
— Ну, погодите, Берри, — сказал мне Питерсон. — Я вам этого не спущу.
— Осторожнее, здесь присутствует журналист, — предостерег я его.
Питерсон смерил меня испепеляющим взглядом и резко повернулся на каблуках.
— Кстати, — бросил я ему вслед, — какие меры предполагает принять полиция, чтобы не допустить повторения подобных выходок?
Питерсон остановился.
— Мы ещё не решили.
— Не забудьте сказать репортеру, что вы сожалеете о случившемся и намерены выставить у дома круглосуточную охрану, — посоветовал я капитану. — Чтобы не было никаких неясностей.
Питерсон презрительно скривил губы, но я знал: он послушает меня. А мне только и хотелось, чтобы у Бетти была защита, а полиция не чувствовала себя слишком вольготно.
Выпив водки, я почувствовал, что успокаиваюсь. Я слишком суетился. Слишком часто выходил из себя. Обращал на людей гораздо больше внимания, чем на получаемые от них сведения. Люди застили мне факты.
Отныне и впредь надо быть осмотрительнее.
Зазвонил телефон, я снял трубку. Подавляя дрожь в голосе, Джудит сказала:
— Я у Ли. Пожалуй, тебе стоит прийти сюда.
— А что такое?
— Перед домом собрались какие-то люди. Их тут целая толпа, топчутся на лужайке.
— Сейчас буду, — сказал я. Схватив куртку, я бросился к машине, но остановился на полпути, напомнив себе, что надо быть осмотрительнее.
Я вернулся в дом и, позвонив в отдел городских новостей «Бостон-глоб», сообщил о сборище у дома Ли. Я старался говорить с придыханием и подпустил мелодраматических ноток. Теперь они уж наверняка приедут.
Сев в машину, я помчался к Ли. На лужайке догорал деревянный крест. Неподалеку стояла патрульная машина, а перед домом толпились люди, главным образом, растерянные соседи и их отпрыски. Небо только-только начало темнеть, дым от тлеющего креста ровным столбом поднимался вверх.
Я протиснулся сквозь толпу. Все окна были разбиты, из дома доносился плач. На крыльце меня остановил полицейский.
— Кто вы такой?
— Доктор Берри. В доме находятся моя жена и дети.
Полицейский посторонился, и я поспешно юркнул в дверь.
Все наши собрались в гостиной. Бетти Ли плакала, Джудит возилась с детьми. Повсюду валялись осколки стекла. У двоих малышей были глубокие, но, к счастью, неопасные порезы. С Бетти беседовал полицейский, но без особого успеха, потому что миссис Ли, будто заведенная, твердила:
— Мы просили защиты… Мы просили… Мы умоляли… Но вы не пришли…
— О, господи, мадам! — в сердцах воскликнул полицейский.
Я помог Джудит перевязать детей.
— Что тут случилось?
Полицейский резко повернулся ко мне.
— Вы кто такой?
— Врач.
— Ну, наконец-то, — буркнул он и опять занялся Бетти.
Джудит была бледна и подавлена.
— Это началось минут двадцать назад. Но угрожали нам весь день. Звонили, писали записки. А потом подъехали четыре машины, из них вылезли подростки, воткнули в землю крест, облили бензином и подожгли. Их было человек двадцать, и все орали: «Вперед, христианское воинство!». А потом увидели нас возле окон и принялись бросать камни. Это был какой-то кошмар!
— Как они выглядели? Как были одеты? На каких машинах приехали?
Джудит покачала головой.
— Это самое страшное. Юные, приличные на вид детишки. Будь это старые мракобесы, так и черт бы с ними, я хоть могла бы что-то понять. Но ведь подростки!
Мы перевязали малышей и увели их из гостиной.
— Покажи мне записки, — попросил я.
В этот миг в комнату вполз годовалый сынишка Арта и Бетти. Он улыбался и тихонько ворчал, пуская пузыри и явно намереваясь подобраться к блестящим осколкам стекла.
— Эй! — окликнул я стоявшего в дверях полицейского. — Хватайте его!
Полицейский лишь тупо смотрел на ребенка. Наконец до него дошло. Он поспешно наклонился и ухватил малыша за пухлую лодыжку.
— Поднимите его с пола, — продолжал я. — Да не бойтесь, не обидит он вас!
Легавый неохотно поднял мальчика, держа его на вытянутых руках, будто чумного. На физиономии стража порядка читалось презрение. Еще бы, отпрыск подпольного акушера.
Джудит пересекла засыпанную хрустящими под ногами стекляшками комнату и взяла малыша на руки. Мальчонке, разумеется, было невдомек, какие чувства испытывал к нему легавый, и он увлеченно теребил блестящие пуговицы, пуская слюни на синий мундир. Парню явно не понравилось, когда Джудит лишила его новой игрушки.
Я услышал, как второй полицейский увещевает миссис Ли:
— Слушайте, угрозы — обычное дело. Нельзя же выезжать по каждому такому вызову.
— Но мы звонили… Сказали, что они подожгли этот… эту штуковину на лужайке.
— Это крест.
— Я и без вас знаю, что это такое! — Бетти больше не плакала. Теперь она была в ярости.
— Мы прибыли, как только смогли, — оправдывался полицейский. — Честное слово, мадам. Как только смогли.
— Через четверть часа, — сообщила мне Джудит. — Когда все окна уже были разбиты, а подростков и след простыл.
Я подошел к столу и взглянул на аккуратную стопку записок. Все пришли по почте, в конвертах. В большинстве своем они были нацарапаны от руки, но попадалась и машинопись. Все послания отличались дивной краткостью, некоторые состояли из одной фразы. И все дышали шипучей злобой.
«Грязный коммуняга жидолюб черный убил любовницу! Ты и твое семя палучите шо заслужыли, детоубойцы. Ты — грязь земная. Может, думаеш, шо ты в Хермании, так нет, выкуси!»Без подписи.
«Господь, Спаситель наш, гаваривал: „Страждучи за младенцев, да придете ко Мне“. Ты сагришыл супротив Господа Иисуса Бога Нашего и ждет тебя ваздаяние от Рук Его Всемогущего. Хвала Богу в его бесконечной мудрости и милосердии».Без подписи.
«Честные богобоязненные народы Содружества не будут сидеть сложа руки. Мы будем вас бороть повсюду где придетса. Выживем вас из домов ваших и из страны этой изгоним. Всех изгоним, покуда не станет Содружество хорошим местом для всех штобы жыть тута»Без подписи.
«Ага, попался! И дружков твоих прищучим. Лекари поганые, думают, могут творить, что хотят: а). в этих здоровенных „кадиллаках“ раскатывать; б). драть деньгу немилосердно; в). заставлять больных ждать подолгу, потому и больные они, что пока ждут — заболеют; г). Но все вы — зло, и мы вас остановим, зло это».Без подписи.
«Что, нравится деток гробить? Погоди, скоро твоих угробят, тогда узнаешь, каково это!»Без подписи.
«Аборт есть преступление против Бога, человека, общества и ещё не народившихся поколений. Ты поплатишься за него в этой жизни, а Господь обречет тебя на вечное пламя в аду».Без подписи.
«Аборт хужей смертоубийства. Что они тебе сделали, зародыши эти? Когда найдешь ответ на сей вопрос, уразумеешь, что прав я. Чтоб тебе сгнить в темнице. Чтоб они сдохли, все чада и домочадцы твои».Без подписи.
И, наконец, последнее послание, написанное красивым женским почерком:
"С огорчением узнала о постигшей Вас беде. Понимаю, что для Вас настала пора испытаний, и хочу сказать спасибо за помощь, оказанную мне год назад. Я верю в Вас и в то, что Вы делаете. Вы — самый замечательный врач из всех, кого я знаю, и самый честный. Благодаря Вам моя жизнь наладилась, а без Вас пошла бы прахом, и мы с мужем бесконечно Вам благодарны. Буду молиться за Вас ежевечерне.Эту бумажку я сунул в карман. Такие письма лучше не бросать, где попало.
Миссис Элисон Бэнкс".
За спиной послышался голос:
— Так-так-так, подумать только.
Я обернулся и увидел Питерсона.
— Мне позвонила жена.
— Нет, это ж надо! — Он оглядел комнату. Приближалась ночь, и в доме делалось все холоднее. — Ну и наворотили!
— И не говорите.
— Да, уж постарались, — бросил капитан, обходя гостиную и заглядывая во все углы.
Наблюдая за ним, я вдруг представил себе жуткую картину: человек в мундире и тяжеленных сапожищах пробирается по развалинам. Видение было очень странное, никак не связанное с происходящим. Да и вообще ни с какой конкретной эпохой и страной.
В этот миг в комнату протиснулся ещё один человек. Он был облачен в дождевик, а в руке держал записную книжку.
— Вы кто такой? — вопросил Питерсон.
— Кэртис, сэр, из «Глоб».
— Ну, а вам кто позвонил, приятель? — Капитан оглядел комнату и уставился на меня. — Нехорошо, — укоризненно молвил он. — Это никуда не годится.
— «Глоб» — уважаемая газета, и этот парень напишет все как есть, — ответил я. — Уверен, что вы не станете возражать.
— Послушайте, — завел Питерсон, — в Бостоне два с половиной миллиона жителей, а в полиции недобор. Мы не можем разбираться с каждой дурацкой жалобой или угрозой какого-то сумасшедшего. Если этим заниматься, мы даже с уличным движением не управимся.
— Семье обвиняемого, — ответил я, заметив, что репортер не сводит с меня глаз, — угрожают по телефону и в письмах. Здесь женщина и малолетние дети. Она испугана, а вы не приезжаете по вызову.
— Вы сами знаете, что несправедливы.
— Потом начинается ад кромешный: молодчики жгут крест и громят дом. Женщина просит помощи, и ваши люди появляются только спустя четверть часа. Сколько отсюда до ближайшего участка?
— Это неважно.
Репортер лихорадочно строчил в блокноте.
— У вас будет бледный вид, — продолжал я. — В нашем городе хватает противников абортов, но ещё больше народу возмутится этим бессмысленным самочинным погромом, посягательством на частную собственность, действиями шайки малолетних хулиганов…
— Это не хулиганы.
Я повернулся к репортеру.
— Капитан Питерсон считает, что подростки, которые подожгли крест и побили все окна в доме, не были хулиганами.
— Я не то имел в виду, — поспешно ввернул Питерсон.
— Именно так он сказал, — сообщил я газетчику. — Более того, вам будет небезынтересно узнать, что двое детей серьезно поранены осколками стекла. Дети трех и пяти лет получили тяжелые увечья…
— Мне сообщили, что это пустячные царапины, — заявил Питерсон.
— Насколько я понимаю, кроме меня, здесь нет ни одного врача. Или, быть может, полиция привезла с собой медицинского работника, когда, наконец, соблаговолила откликнуться на зов о помощи?
Питерсон не ответил.
— Полиция привезла с собой врача? — спросил репортер.
— Нет.
— Вызвали врача из больницы?
— Нет.
Репортер снова застрочил в книжке.
— Ну, погодите, Берри, — сказал мне Питерсон. — Я вам этого не спущу.
— Осторожнее, здесь присутствует журналист, — предостерег я его.
Питерсон смерил меня испепеляющим взглядом и резко повернулся на каблуках.
— Кстати, — бросил я ему вслед, — какие меры предполагает принять полиция, чтобы не допустить повторения подобных выходок?
Питерсон остановился.
— Мы ещё не решили.
— Не забудьте сказать репортеру, что вы сожалеете о случившемся и намерены выставить у дома круглосуточную охрану, — посоветовал я капитану. — Чтобы не было никаких неясностей.
Питерсон презрительно скривил губы, но я знал: он послушает меня. А мне только и хотелось, чтобы у Бетти была защита, а полиция не чувствовала себя слишком вольготно.
8
Джудит повезла детей домой. Я остался с Бетти и помог ей заколотить окна досками. На это ушел целый час. И с каждым взмахом молотка я чувствовал, что злюсь все сильнее и сильнее.
Детишки угомонились, но не спали. Они то и дело спускались вниз, просили пить и жаловались на боль. У маленького Генри очень саднила порезанная стопа, и я снял повязку, чтобы убедиться, что в ране не осталось ни одного осколка. Один все-таки нашелся, совсем крошечный, и я удалил его.
Держа ножку малыша, обрабатывая рану и слушая, как Бетти уговаривает сына не плакать, я вдруг почувствовал страшную усталость. В доме стоял запах головешек, оставшихся от спаленного на улице креста. В разбитые окна задувал ветер, и в комнате было очень холодно. Вокруг лежали груды осколков. Чтобы навести тут порядок, понадобится не один день.
Господи, к чему все это?
Подлатав Генри, я опять занялся письмами. Перечитывать их было ещё утомительнее. Я снова и снова спрашивал себя, почему люди вообще способны на такие поступки? Что за мысли бродят в их головах? Ответ напрашивался сам собой: мыслей нет вовсе. Они просто отзываются на раздражитель. Точно так же мог бы отреагировать и я сам. И кто угодно другой.
Мне стало совсем невмоготу. Хоть бы эти письма прекратились, хоть бы окна вновь заблестели чистенькими стеклами, хоть бы раны зажили и все вернулось на круги своя. Господи, как же я мечтал об этом!
И, в надежде осуществить мечту, я позвонил Джорджу Уилсону.
— Я ждал вашего звонка, — сказал он.
— Не желаете ли прокатиться?
— Куда?
— К Рэндэллу.
— Зачем?
— Чтобы окоротить собачью свору.
— Встретимся через двадцать минут, — сказал Уилсон и положил трубку.
По пути к Южному берегу и дому Рэндэллов Уилсон спросил меня:
— Что заставило вас передумать?
— Многое.
— Дети?
— Многое, — повторил я.
Какое-то время мы ехали молча. Наконец Уилсон сказал:
— Вы понимаете, на что идете? Вы берете за горло миссис Рэндэлл и Питера.
— Ничего страшного.
— Я думал, он ваш приятель.
— Просто я устал.
— А мне казалось, что врачи никогда не устают.
— Да отстаньте вы от меня.
Было уже почти девять часов, небо почернело.
— Когда приедем, говорить буду я, согласны? — предложил Уилсон.
— Хорошо, — ответил я.
— Если начнем петь дуэтом, из этого не выйдет ничего путного.
— Что ж, ловите момент, — сказал я.
Уилсон улыбнулся.
— Похоже, я вам не очень по душе.
— Да, не очень.
— Но я вам нужен.
— Что верно, то верно.
— Значит, мы понимаем друг друга.
— Значит, говорить будете вы, — буркнул я.
Я толком не помнил расположение дома и замедлил ход. Наконец я увидел жилище Рэндэллов и уже собирался свернуть на подъездную дорожку, но мне пришлось остановиться, потому что перед домом стояли две машины — серебристый «порше» Джей Ди Рэндэлла и серый «мерседес».
— Что такое? — спросил Уилсон.
Я погасил фары и дал задний ход.
— В чем дело? — всполошился адвокат.
— Пока не знаю, — ответил я.
— Мы поедем туда или нет?
— Нет. — Я остановил машину у противоположного тротуара, за кустами. Отсюда были видны и дом, и дорожка, и оба автомобиля.
— Почему?
— Потому что перед домом стоит «мерседес».
— И что с того?
— На «мерседесе» ездит Питер Рэндэлл.
— Тем лучше, поговорим со всеми сразу.
— Не в этом дело, — ответил я. — Питер сказал мне, что его машину угнали.
— Вот как? Когда?
— Вчера.
Что-то не давало мне покоя. Какая-то мысль свербила в голове. Потом я вспомнил машину, которую видел в гараже, когда приезжал к миссис Рэндэлл.
Я распахнул дверцу.
— Пошли.
— Куда? — спросил Уилсон.
— Хочу рассмотреть эту машину.
Мы вылезли и очутились в холодной промозглой тьме. Шагая по дорожке, я сунул руку в карман и нащупал маленький фонарик, который носил с собой с тех пор, когда был стажером. Как хорошо, что я не изменил этой привычке.
— Вы сознаете, что это нарушение границ частных владений?
— Сознаю.
Мы ступили с хрусткого щебня на мягкую траву и двинулись вверх по склону холма к дому. На первом этаже светились окна, но шторы были задернуты, и мы не видели, что творится внутри.
Вновь выйдя на гравий, мы приблизились к машинам. Мне казалось, что звук наших шагов разносится далеко вокруг. Я включил фонарик и осветил «мерседес». Салон машины был пуст.
Внезапно я замер. Водительское сиденье насквозь пропиталось кровью.
— Так-так, — проговорил Уилсон.
Я хотел что-то сказать, но в этот миг до нас донеслись голоса и скрип открываемой двери. Отбежав на лужайку, мы юркнули за пышный куст у дорожки.
Из дома вышел сам Джей Ди Рэндэлл. Его сопровождал Питер. Братья вполголоса о чем-то спорили. Я услышал слова Питера: «Нелепость, да и только», на что Джей Ди ответил: «Осторожность не помешает». Больше ничего разобрать не удалось. Рэндэллы спустились с крыльца и подошли к машинам, Питер сел в «мерседес» и запустил мотор. «Езжай за мной», — велел ему Джей Ди, и Питер кивнул. Затем Джей Ди забрался в серебристый «порше» и покатил по дорожке прочь от дома.
Выехав из ворот, они свернули на юг.
— Пошли, — сказал я.
Мы рысцой домчались до моей машины. Братья были уже далеко, мы едва слышали шум моторов, но видели красные габаритные огни. Рэндэллы ехали вдоль побережья.
Я запустил мотор и помчался за ними.
Уилсон сунул руку в карман и принялся шарить там.
— Вы чего это? — удивился я. Негр протянул мне маленький серебристый цилиндрик.
— «Минокс».
— Вы всегда носите с собой фотоаппарат?
— Всегда, — ответил он.
Я держался на почтительном расстоянии, чтобы братья не заподозрили неладное. Питер чуть ли не подталкивал «порше» Джей Ди передком своего «мерседеса». Через пять минут обе машины достигли развязки автострады и двинулись на северо-восток. Я последовал за ними.
— Ничего не понимаю, — признался Уилсон. — То вы защищаете этого парня, то гоняетесь за ним, будто охотничья собака.
— Я просто хочу выяснить, что он задумал.
Через полчаса, у Маршфилда, дорога сделалась уже, всего две полосы вместо трех. Машин почти не было, и я счел за благо держаться подальше от братьев.
— Может, они не замышляют ничего плохого, — сказал Уилсон. — Может, это…
— Нет, не может, — отрезал я. — На выходные Питер одалживал свою машину Карен. Мне сказал об этом Уильям, её брат. После того, как Карен взяла машину, на сиденье появилась кровь. Затем машина стояла в гараже Рэндэллов, а Питер заявил в полицию об угоне. И вот…
— И вот они решили избавиться от нее, — закончил за меня Уилсон.
— Похоже на то.
— Черт возьми! Ну, теперь он попался!
Рэндэллы опять свернули на юг, проехали Плимут и покатили к мысу. В холодном воздухе стоял терпкий запах морской соли. На шоссе не было ни одной машины.
— Вы правильно делаете, — сказал Уилсон, глядя на красные огоньки впереди. — Не надо к ним приближаться.
На пустынном шоссе Рэндэллы наддали ходу и теперь ехали очень резво, почти восемьдесят миль в час. Мы миновали Плимут и Хайэннис и направились в сторону Провинстауна. Вдруг загорелись стоп-сигналы, и обе машины, свернув с шоссе, покатили к морю.
Я поехал за ними. Асфальт сменился проселком, справа и слева высились сухие сосны. Я погасил фары и включил подфарники. С океана дул студеный порывистый ветер.
— Ну и глухомань, — буркнул Уилсон.
Я кивнул.
Вскоре мы услышали шум прибоя. Я съехал с дороги, остановил машину, и мы зашагали к океану, где над тридцатиметровым песчаным обрывом бок о бок стояли «порше» и «мерседес».
Детишки угомонились, но не спали. Они то и дело спускались вниз, просили пить и жаловались на боль. У маленького Генри очень саднила порезанная стопа, и я снял повязку, чтобы убедиться, что в ране не осталось ни одного осколка. Один все-таки нашелся, совсем крошечный, и я удалил его.
Держа ножку малыша, обрабатывая рану и слушая, как Бетти уговаривает сына не плакать, я вдруг почувствовал страшную усталость. В доме стоял запах головешек, оставшихся от спаленного на улице креста. В разбитые окна задувал ветер, и в комнате было очень холодно. Вокруг лежали груды осколков. Чтобы навести тут порядок, понадобится не один день.
Господи, к чему все это?
Подлатав Генри, я опять занялся письмами. Перечитывать их было ещё утомительнее. Я снова и снова спрашивал себя, почему люди вообще способны на такие поступки? Что за мысли бродят в их головах? Ответ напрашивался сам собой: мыслей нет вовсе. Они просто отзываются на раздражитель. Точно так же мог бы отреагировать и я сам. И кто угодно другой.
Мне стало совсем невмоготу. Хоть бы эти письма прекратились, хоть бы окна вновь заблестели чистенькими стеклами, хоть бы раны зажили и все вернулось на круги своя. Господи, как же я мечтал об этом!
И, в надежде осуществить мечту, я позвонил Джорджу Уилсону.
— Я ждал вашего звонка, — сказал он.
— Не желаете ли прокатиться?
— Куда?
— К Рэндэллу.
— Зачем?
— Чтобы окоротить собачью свору.
— Встретимся через двадцать минут, — сказал Уилсон и положил трубку.
По пути к Южному берегу и дому Рэндэллов Уилсон спросил меня:
— Что заставило вас передумать?
— Многое.
— Дети?
— Многое, — повторил я.
Какое-то время мы ехали молча. Наконец Уилсон сказал:
— Вы понимаете, на что идете? Вы берете за горло миссис Рэндэлл и Питера.
— Ничего страшного.
— Я думал, он ваш приятель.
— Просто я устал.
— А мне казалось, что врачи никогда не устают.
— Да отстаньте вы от меня.
Было уже почти девять часов, небо почернело.
— Когда приедем, говорить буду я, согласны? — предложил Уилсон.
— Хорошо, — ответил я.
— Если начнем петь дуэтом, из этого не выйдет ничего путного.
— Что ж, ловите момент, — сказал я.
Уилсон улыбнулся.
— Похоже, я вам не очень по душе.
— Да, не очень.
— Но я вам нужен.
— Что верно, то верно.
— Значит, мы понимаем друг друга.
— Значит, говорить будете вы, — буркнул я.
Я толком не помнил расположение дома и замедлил ход. Наконец я увидел жилище Рэндэллов и уже собирался свернуть на подъездную дорожку, но мне пришлось остановиться, потому что перед домом стояли две машины — серебристый «порше» Джей Ди Рэндэлла и серый «мерседес».
— Что такое? — спросил Уилсон.
Я погасил фары и дал задний ход.
— В чем дело? — всполошился адвокат.
— Пока не знаю, — ответил я.
— Мы поедем туда или нет?
— Нет. — Я остановил машину у противоположного тротуара, за кустами. Отсюда были видны и дом, и дорожка, и оба автомобиля.
— Почему?
— Потому что перед домом стоит «мерседес».
— И что с того?
— На «мерседесе» ездит Питер Рэндэлл.
— Тем лучше, поговорим со всеми сразу.
— Не в этом дело, — ответил я. — Питер сказал мне, что его машину угнали.
— Вот как? Когда?
— Вчера.
Что-то не давало мне покоя. Какая-то мысль свербила в голове. Потом я вспомнил машину, которую видел в гараже, когда приезжал к миссис Рэндэлл.
Я распахнул дверцу.
— Пошли.
— Куда? — спросил Уилсон.
— Хочу рассмотреть эту машину.
Мы вылезли и очутились в холодной промозглой тьме. Шагая по дорожке, я сунул руку в карман и нащупал маленький фонарик, который носил с собой с тех пор, когда был стажером. Как хорошо, что я не изменил этой привычке.
— Вы сознаете, что это нарушение границ частных владений?
— Сознаю.
Мы ступили с хрусткого щебня на мягкую траву и двинулись вверх по склону холма к дому. На первом этаже светились окна, но шторы были задернуты, и мы не видели, что творится внутри.
Вновь выйдя на гравий, мы приблизились к машинам. Мне казалось, что звук наших шагов разносится далеко вокруг. Я включил фонарик и осветил «мерседес». Салон машины был пуст.
Внезапно я замер. Водительское сиденье насквозь пропиталось кровью.
— Так-так, — проговорил Уилсон.
Я хотел что-то сказать, но в этот миг до нас донеслись голоса и скрип открываемой двери. Отбежав на лужайку, мы юркнули за пышный куст у дорожки.
Из дома вышел сам Джей Ди Рэндэлл. Его сопровождал Питер. Братья вполголоса о чем-то спорили. Я услышал слова Питера: «Нелепость, да и только», на что Джей Ди ответил: «Осторожность не помешает». Больше ничего разобрать не удалось. Рэндэллы спустились с крыльца и подошли к машинам, Питер сел в «мерседес» и запустил мотор. «Езжай за мной», — велел ему Джей Ди, и Питер кивнул. Затем Джей Ди забрался в серебристый «порше» и покатил по дорожке прочь от дома.
Выехав из ворот, они свернули на юг.
— Пошли, — сказал я.
Мы рысцой домчались до моей машины. Братья были уже далеко, мы едва слышали шум моторов, но видели красные габаритные огни. Рэндэллы ехали вдоль побережья.
Я запустил мотор и помчался за ними.
Уилсон сунул руку в карман и принялся шарить там.
— Вы чего это? — удивился я. Негр протянул мне маленький серебристый цилиндрик.
— «Минокс».
— Вы всегда носите с собой фотоаппарат?
— Всегда, — ответил он.
Я держался на почтительном расстоянии, чтобы братья не заподозрили неладное. Питер чуть ли не подталкивал «порше» Джей Ди передком своего «мерседеса». Через пять минут обе машины достигли развязки автострады и двинулись на северо-восток. Я последовал за ними.
— Ничего не понимаю, — признался Уилсон. — То вы защищаете этого парня, то гоняетесь за ним, будто охотничья собака.
— Я просто хочу выяснить, что он задумал.
Через полчаса, у Маршфилда, дорога сделалась уже, всего две полосы вместо трех. Машин почти не было, и я счел за благо держаться подальше от братьев.
— Может, они не замышляют ничего плохого, — сказал Уилсон. — Может, это…
— Нет, не может, — отрезал я. — На выходные Питер одалживал свою машину Карен. Мне сказал об этом Уильям, её брат. После того, как Карен взяла машину, на сиденье появилась кровь. Затем машина стояла в гараже Рэндэллов, а Питер заявил в полицию об угоне. И вот…
— И вот они решили избавиться от нее, — закончил за меня Уилсон.
— Похоже на то.
— Черт возьми! Ну, теперь он попался!
Рэндэллы опять свернули на юг, проехали Плимут и покатили к мысу. В холодном воздухе стоял терпкий запах морской соли. На шоссе не было ни одной машины.
— Вы правильно делаете, — сказал Уилсон, глядя на красные огоньки впереди. — Не надо к ним приближаться.
На пустынном шоссе Рэндэллы наддали ходу и теперь ехали очень резво, почти восемьдесят миль в час. Мы миновали Плимут и Хайэннис и направились в сторону Провинстауна. Вдруг загорелись стоп-сигналы, и обе машины, свернув с шоссе, покатили к морю.
Я поехал за ними. Асфальт сменился проселком, справа и слева высились сухие сосны. Я погасил фары и включил подфарники. С океана дул студеный порывистый ветер.
— Ну и глухомань, — буркнул Уилсон.
Я кивнул.
Вскоре мы услышали шум прибоя. Я съехал с дороги, остановил машину, и мы зашагали к океану, где над тридцатиметровым песчаным обрывом бок о бок стояли «порше» и «мерседес».