Страница:
По-моему, это обстоятельство и угнетало Арта больше всего. Размышляя о нем, я ехал на встречу с женщиной, которая, по многочисленным отзывам о ней, уж никак не была трусихой. Миссис Рэндэлл.
Севернее Когассета, в получасе езды от центра Бостона, раскинулся роскошный жилой район, возведенный над обрывом вдоль скалистых прибрежных утесов. С виду он очень смахивает на Ньюпорт — такие же старые деревянные дома с окнами на море, разделенные красивыми ухоженными лужайками.
Дом Рэндэллов был настоящим исполином. Четырехэтажный деревянный белый особняк под готику, с резными балконами и башенками. Лужайка шла под уклон и обрывалась у самой воды. Площадь участка составляла, наверное, не менее пяти акров. Я подъехал к дому по длинной гаревой дорожке и остановил машину у парадного входа рядом с двумя «порше», черным и канареечно-желтым. Похоже, это была любимая марка Рэндэллов. Слева от дома стоял гараж, а в нем — серый «мерседес». Вероятно, им пользовалась прислуга.
Я вылез из машины, размышляя, как бы мне проскочить мимо дворецкого. В этот миг двери распахнулись, и из дома вышла женщина, натягивая на ходу перчатки. Судя по всему, она очень торопилась куда-то, но остановилась, завидев меня.
— Миссис Рэндэлл?
— Да, — ответила она.
Я уж и не знаю, что именно ожидал увидеть. Во всяком случае, ничего похожего на стоявшее передо мной рослое создание в бежевом костюме от «шанели». У женщины были иссиня-черные блестящие волосы, длинные ноги и огромные темные глаза. Едва ли ей перевалило за тридцать. Казалось, на её щеках можно колоть лед. Они были словно высечены из камня.
Несколько секунд я тупо созерцал её, сознавая свое бессилие и чувствуя себя круглым дураком. Наконец миссис Рэндэлл сердито свела брови и спросила:
— Что вам угодно? Я тороплюсь.
Ее голос звучал с легкой хрипотцой, губы были пухлые и чувственные. Она говорила с каким-то изысканным акцентом, похожим на британский, без ярко выраженных интонаций.
— Ну же, отвечайте!
— Я хотел побеседовать с вами о вашей дочери, — поспешно сказал я.
— Точнее, о моей падчерице, — ещё быстрее поправила она меня и зашагала к черному «порше».
— Да, падчерице…
— Я рассказала все полиции, — ответила она. — И, к тому же, опаздываю на встречу, так что, надеюсь, вы извините меня… — Открыв замок, она распахнула дверцу машины.
— Меня зовут… — начал я.
— Мне известно, кто вы такой. Джошуа вчера говорил о вас и предупреждал о вашем возможном приходе.
— И?
— И посоветовал мне предложить вам отправиться ко всем чертям, доктор Берри.
Она сердилась изо всех сил, но без особого успеха. Ее лицо выражало какие-то другие чувства, возможно, любопытство или даже страх. И это показалось мне странным.
Миссис Рэндэлл запустила мотор.
— Желаю удачного дня, доктор.
Я наклонился к окошку.
— Исполняете указания своего супруга?
— Как обычно.
— Но не как всегда, — предположил я.
Она уже взялась было за рычаг переключения передач, но вдруг её рука замерла.
— Прошу прощения?
— Я хотел сказать, что ваш супруг не полностью отдает себе отчет в происходящем.
— А по-моему, полностью.
— Увы, нет. Уверяю вас.
Она заглушила мотор и взглянула на меня.
— Даю вам тридцать секунд, чтобы убраться отсюда. Потом позвоню в полицию.
Но голос миссис Рэндэлл дрожал, а лицо было белее мела.
— Позвоните в полицию? Едва ли это мудрое решение.
Она начала ломаться. И куда подевалась былая самоуверенность?
— Зачем вы пришли?
— Чтобы услышать от вас рассказ о той ночи, когда вы отвезли Карен в больницу. Это было в воскресенье.
— Если хотите узнать что-либо о той ночи, идите и загляните в машину, — она указала на желтый «порше».
Я так и сделал. Открывшееся моему взору зрелище напоминало кошмарный сон.
Чехлы на сиденьях из рыжевато-желтых сделались красными. Впрочем, и весь остальной салон тоже. Кресло водителя стало пурпурным, пассажирское — темно-багровым. Кнопки на приборном щитке тоже покраснели, на руле виднелись алые мазки. Красный коврик на полу казался жестким. Наверняка Карен потеряла несколько кварт крови, пока ехала в больницу в этой машине.
— Откройте дверцу и потрогайте сиденье, — сказала миссис Рэндэлл.
Сиденье оказалось влажным.
— И это — спустя трое суток, — заметила она. — Видите, сколько крови потеряла Карен. Вот что он с ней сделал.
Я захлопнул дверцу.
— Это её машина?
— Нет. У Карен не было машины. Джошуа не хотел, чтобы она садилась за руль до совершеннолетия.
— А чья?
— Моя, — ответила миссис Рэндэлл.
Я кивнул на черный «порше».
— А эта?
— Эта новая, куплена только вчера.
— Что же теперь будет с желтой?
— Полиция посоветовала нам на время оставить её у себя. На тот случай, если она понадобится в качестве вещественного доказательства. Но при первой возможности мы…
— Расскажите, что произошло в ночь на понедельник.
— Я не обязана ничего вам рассказывать, — отрезала миссис Рэндэлл и плотно сжала губы.
— Разумеется, — с любезной улыбкой согласился я, зная, что уже взял верх.
Ее глаза смотрели все так же испуганно. Миссис Рэндэлл отвела взгляд и уставилась в лобовое стекло.
— Джошуа срочно вызвали в больницу, и я была в доме одна, — начала она. — Уильям уехал в свою медицинскую школу, а Карен отправилась на свидание. Было где-то полтретьего утра, когда я вдруг услышала звук клаксона. Он гудел настырно и непрерывно. В конце концов я встала, накинула халат и спустилась вниз. Перед домом стояла моя машина. Мотор работал, фары сияли, клаксон ревел. Я выбежала на улицу и увидела Карен. Она лежала на руле, без сознания, а все вокруг было залито кровью. — Миссис Рэндэлл перевела дух, порылась в сумочке и, достав пачку французских сигарет, прикурила от моей зажигалки.
— Продолжайте, — попросил я.
— Это почти все. Я перетащила Карен на соседнее сиденье и повезла её в больницу, — миссис Рэндэлл нервно попыхала сигаретой. — По пути попыталась выяснить, что случилось. Я прекрасно понимала, откуда хлещет кровь. Юбка Карен была насквозь мокрой, но остальная одежда совсем не запачкалась. И тогда Карен сказала: «Это сделал Ли». Три раза кряду. До конца дней не забуду её тихий, жалобный голосок…
— Она была в сознании и могла говорить?
— Да. Но снова лишилась чувств, когда мы подъехали к больнице.
— Как вы догадались, что ей сделали аборт? Ведь это мог быть и выкидыш.
— Я заглянула в сумочку Карен и увидела чековую книжку. Последний чек, который она выписала, был на триста долларов и подлежал обналичиванию. Датирован воскресным днем. Вот как я догадалась, что ей сделали аборт.
— Вы не спрашивали, был ли этот чек предъявлен к оплате?
— Разумеется, не был. Ведь владелец чека сидит в тюрьме.
— Понятно, — задумчиво проговорил я.
— Отрадно слышать, — похвалила она меня. — А теперь извините… — С этими словами миссис Рэндэлл выскочила из машины и торопливо поднялась на крыльцо.
— А я-то думал, вы опаздываете на встречу, — бросил я ей вслед.
Она остановилась и оглянулась.
— Идите вы к черту!
Дверь дома с грохотом захлопнулась за ней.
Я зашагал к машине, размышляя о только что увиденном весьма убедительном представлении. Я заметил лишь два огреха. Во-первых, количество крови в желтой машине. На пассажирском сиденье её было больше, чем на водительском, и это обстоятельство насторожило меня.
Во-вторых, миссис Рэндэлл, вероятно, не знала, что Арт брал за аборт не более двадцати пяти долларов — только-только чтобы покрыть расходы на лабораторные анализы. Он считал, что таким образом остается в ладу со своей совестью.
5
6
7
Севернее Когассета, в получасе езды от центра Бостона, раскинулся роскошный жилой район, возведенный над обрывом вдоль скалистых прибрежных утесов. С виду он очень смахивает на Ньюпорт — такие же старые деревянные дома с окнами на море, разделенные красивыми ухоженными лужайками.
Дом Рэндэллов был настоящим исполином. Четырехэтажный деревянный белый особняк под готику, с резными балконами и башенками. Лужайка шла под уклон и обрывалась у самой воды. Площадь участка составляла, наверное, не менее пяти акров. Я подъехал к дому по длинной гаревой дорожке и остановил машину у парадного входа рядом с двумя «порше», черным и канареечно-желтым. Похоже, это была любимая марка Рэндэллов. Слева от дома стоял гараж, а в нем — серый «мерседес». Вероятно, им пользовалась прислуга.
Я вылез из машины, размышляя, как бы мне проскочить мимо дворецкого. В этот миг двери распахнулись, и из дома вышла женщина, натягивая на ходу перчатки. Судя по всему, она очень торопилась куда-то, но остановилась, завидев меня.
— Миссис Рэндэлл?
— Да, — ответила она.
Я уж и не знаю, что именно ожидал увидеть. Во всяком случае, ничего похожего на стоявшее передо мной рослое создание в бежевом костюме от «шанели». У женщины были иссиня-черные блестящие волосы, длинные ноги и огромные темные глаза. Едва ли ей перевалило за тридцать. Казалось, на её щеках можно колоть лед. Они были словно высечены из камня.
Несколько секунд я тупо созерцал её, сознавая свое бессилие и чувствуя себя круглым дураком. Наконец миссис Рэндэлл сердито свела брови и спросила:
— Что вам угодно? Я тороплюсь.
Ее голос звучал с легкой хрипотцой, губы были пухлые и чувственные. Она говорила с каким-то изысканным акцентом, похожим на британский, без ярко выраженных интонаций.
— Ну же, отвечайте!
— Я хотел побеседовать с вами о вашей дочери, — поспешно сказал я.
— Точнее, о моей падчерице, — ещё быстрее поправила она меня и зашагала к черному «порше».
— Да, падчерице…
— Я рассказала все полиции, — ответила она. — И, к тому же, опаздываю на встречу, так что, надеюсь, вы извините меня… — Открыв замок, она распахнула дверцу машины.
— Меня зовут… — начал я.
— Мне известно, кто вы такой. Джошуа вчера говорил о вас и предупреждал о вашем возможном приходе.
— И?
— И посоветовал мне предложить вам отправиться ко всем чертям, доктор Берри.
Она сердилась изо всех сил, но без особого успеха. Ее лицо выражало какие-то другие чувства, возможно, любопытство или даже страх. И это показалось мне странным.
Миссис Рэндэлл запустила мотор.
— Желаю удачного дня, доктор.
Я наклонился к окошку.
— Исполняете указания своего супруга?
— Как обычно.
— Но не как всегда, — предположил я.
Она уже взялась было за рычаг переключения передач, но вдруг её рука замерла.
— Прошу прощения?
— Я хотел сказать, что ваш супруг не полностью отдает себе отчет в происходящем.
— А по-моему, полностью.
— Увы, нет. Уверяю вас.
Она заглушила мотор и взглянула на меня.
— Даю вам тридцать секунд, чтобы убраться отсюда. Потом позвоню в полицию.
Но голос миссис Рэндэлл дрожал, а лицо было белее мела.
— Позвоните в полицию? Едва ли это мудрое решение.
Она начала ломаться. И куда подевалась былая самоуверенность?
— Зачем вы пришли?
— Чтобы услышать от вас рассказ о той ночи, когда вы отвезли Карен в больницу. Это было в воскресенье.
— Если хотите узнать что-либо о той ночи, идите и загляните в машину, — она указала на желтый «порше».
Я так и сделал. Открывшееся моему взору зрелище напоминало кошмарный сон.
Чехлы на сиденьях из рыжевато-желтых сделались красными. Впрочем, и весь остальной салон тоже. Кресло водителя стало пурпурным, пассажирское — темно-багровым. Кнопки на приборном щитке тоже покраснели, на руле виднелись алые мазки. Красный коврик на полу казался жестким. Наверняка Карен потеряла несколько кварт крови, пока ехала в больницу в этой машине.
— Откройте дверцу и потрогайте сиденье, — сказала миссис Рэндэлл.
Сиденье оказалось влажным.
— И это — спустя трое суток, — заметила она. — Видите, сколько крови потеряла Карен. Вот что он с ней сделал.
Я захлопнул дверцу.
— Это её машина?
— Нет. У Карен не было машины. Джошуа не хотел, чтобы она садилась за руль до совершеннолетия.
— А чья?
— Моя, — ответила миссис Рэндэлл.
Я кивнул на черный «порше».
— А эта?
— Эта новая, куплена только вчера.
— Что же теперь будет с желтой?
— Полиция посоветовала нам на время оставить её у себя. На тот случай, если она понадобится в качестве вещественного доказательства. Но при первой возможности мы…
— Расскажите, что произошло в ночь на понедельник.
— Я не обязана ничего вам рассказывать, — отрезала миссис Рэндэлл и плотно сжала губы.
— Разумеется, — с любезной улыбкой согласился я, зная, что уже взял верх.
Ее глаза смотрели все так же испуганно. Миссис Рэндэлл отвела взгляд и уставилась в лобовое стекло.
— Джошуа срочно вызвали в больницу, и я была в доме одна, — начала она. — Уильям уехал в свою медицинскую школу, а Карен отправилась на свидание. Было где-то полтретьего утра, когда я вдруг услышала звук клаксона. Он гудел настырно и непрерывно. В конце концов я встала, накинула халат и спустилась вниз. Перед домом стояла моя машина. Мотор работал, фары сияли, клаксон ревел. Я выбежала на улицу и увидела Карен. Она лежала на руле, без сознания, а все вокруг было залито кровью. — Миссис Рэндэлл перевела дух, порылась в сумочке и, достав пачку французских сигарет, прикурила от моей зажигалки.
— Продолжайте, — попросил я.
— Это почти все. Я перетащила Карен на соседнее сиденье и повезла её в больницу, — миссис Рэндэлл нервно попыхала сигаретой. — По пути попыталась выяснить, что случилось. Я прекрасно понимала, откуда хлещет кровь. Юбка Карен была насквозь мокрой, но остальная одежда совсем не запачкалась. И тогда Карен сказала: «Это сделал Ли». Три раза кряду. До конца дней не забуду её тихий, жалобный голосок…
— Она была в сознании и могла говорить?
— Да. Но снова лишилась чувств, когда мы подъехали к больнице.
— Как вы догадались, что ей сделали аборт? Ведь это мог быть и выкидыш.
— Я заглянула в сумочку Карен и увидела чековую книжку. Последний чек, который она выписала, был на триста долларов и подлежал обналичиванию. Датирован воскресным днем. Вот как я догадалась, что ей сделали аборт.
— Вы не спрашивали, был ли этот чек предъявлен к оплате?
— Разумеется, не был. Ведь владелец чека сидит в тюрьме.
— Понятно, — задумчиво проговорил я.
— Отрадно слышать, — похвалила она меня. — А теперь извините… — С этими словами миссис Рэндэлл выскочила из машины и торопливо поднялась на крыльцо.
— А я-то думал, вы опаздываете на встречу, — бросил я ей вслед.
Она остановилась и оглянулась.
— Идите вы к черту!
Дверь дома с грохотом захлопнулась за ней.
Я зашагал к машине, размышляя о только что увиденном весьма убедительном представлении. Я заметил лишь два огреха. Во-первых, количество крови в желтой машине. На пассажирском сиденье её было больше, чем на водительском, и это обстоятельство насторожило меня.
Во-вторых, миссис Рэндэлл, вероятно, не знала, что Арт брал за аборт не более двадцати пяти долларов — только-только чтобы покрыть расходы на лабораторные анализы. Он считал, что таким образом остается в ладу со своей совестью.
5
Вывеска на фотоателье Кэрзина была совсем обшарпанная. Понизу мелкими желтыми печатными буквами шла надпись: «Любые фотографии. Паспорта. Знаменитости. Друзья. Заказы выполняются за час».
Ателье стояло на углу в северном конце Вашингтон-стрит, далеко от залитых светом кинотеатров и больших универмагов. Я вошел и увидел плюгавого старичка в обществе сухонькой старушенции.
— Да? — вежливо, почти робко вымолвил старичок.
— У меня несколько необычное дело, — сообщил я ему.
— Фото на паспорт? Это запросто. Через час будет готово. А если вы торопитесь, то даже быстрее. У нас огромный опыт.
— Это правда, — с чопорным кивком подтвердила старушка. — Мы сделали уже несколько тысяч таких портретов.
— Мне нужно нечто иное, — ответил я. — Видите ли, у моей дочери вечеринка по случаю шестнадцатилетия…
— Мы не снимаем помолвки, — оборвал меня старичок. — Весьма сожалею.
— Да, это так, — добавила старушка.
— У неё не помолвка, а шестнадцатилетие, — сказал я.
— Мы их не снимаем, — твердил свое старик. — Это исключено.
— Раньше, в былые времена, мы делали и это, — подхватила старушенция. — Но выходило просто ужасно.
Я вздохнул.
— Слушайте, мне нужны кое-какие сведения. Моя дочь сходит с ума по одной рок-н-ролльной команде, которую вы фотографировали. Я хочу сделать ей сюрприз и думал, что…
— Так вашей дочери шестнадцать лет? — подозрительно спросил старикан.
— Совершенно верно. Исполнится на следующей неделе.
— И мы фотографировали оркестр?
— Да, — ответил я, протягивая ему снимок.
Старик долго изучал его.
— Это не оркестр, это человек, — объявил он, наконец.
— Я знаю. Но он играет в оркестре.
— Тут всего один человек.
— Эту фотографию делали вы, и я подумал…
Пока я говорил, старик перевернул фотографию.
— Это наша работа, — возвестил он. — Видите, вот фирменный знак: «Фотоателье Кэрзина». Это мы и есть. Открылись ещё в тридцать первом году. Сначала тут заправлял мой отец, упокой, господи, его душу.
— Воистину так, — ввернула старушка.
— Так вы говорите, это оркестр? — Старик помахал фотографией у меня перед носом.
— Один из оркестрантов.
— Что ж, возможно, — он протянул снимок старухе. — Ты снимала какие-нибудь оркестры?
— Может быть. Я их не запоминаю.
— По-моему, это была рекламная фотография, — подсказал я.
— Как называется этот оркестр?
— Не знаю. Потому и пришел к вам. На снимке ваш фирменный знак…
— Я не слепой, — сердито перебил меня старик. Согнувшись пополам, он заглянул под прилавок. — Надо посмотреть записи. Мы тут ведем строгий учет.
Он принялся выкладывать на прилавок стопки фотографий. Я был удивлен: старик действительно снимал ансамбли, не меньше десяти разных команд.
Старик проворно перебирал снимки, по ходу дела давая пояснения:
— Жена их не запоминает, зато я помню. Стоит посмотреть, и сразу вспоминаю. Понятно? Вот, к примеру, «Джимми и двоечники». А вот «Певчие птички», «Гробы», «Кликуши», «Вонючки». Такие названия западают в память. Даже странно, почему. Вот «Вши», «Выкидные ножи», «Вилли и вилы», «Ягуары».
Я старался разглядеть лица на фотографиях, но у старика оказались слишком проворные пальцы.
— Погодите-ка! — Я указал на один из снимков. — Кажется, вот они.
Старик вгляделся в фотографию.
— «Зефиры», — укоризненно проговорил он. — Да, они самые. «Зефиры».
Я присмотрелся. Пятеро чернокожих парней в блестящих костюмах, таких же, как на портрете, который я прихватил в общежитии. Все пятеро натянуто улыбались. Похоже, им вовсе не хотелось фотографироваться.
— Вы знаете их имена? — спросил я.
Старик перевернул снимок.
— Зик, Зак, Роман, Джордж и Счастливчик.
— Спасибо. — Я вытащил записную книжку и занес в неё все пять прозвищ. — А как я могу их разыскать?
— Слушайте, а вы правда хотите позвать их на день рождения своей дочери?
— А почему бы и нет?
Старик передернул плечами.
— Да грубияны они.
— Ничего, один вечер можно и потерпеть.
Старик поднял руку и указал большим пальцем куда-то в дальний конец улицы.
— По ночам они играют в «Электрическом винограде». Там всегда полно черномазых.
— Спасибо, — сказал я и зашагал к двери.
— Вы уж поосторожнее с ними, — предупредила меня старушка.
— Хорошо.
— Желаю приятной вечеринки, — бросил мне вслед старик.
Я кивнул и вышел на улицу.
Если у гор бывают дети — отроки или подростки, — то вы поймете, на что был похож Алан Зеннер. Конечно, в Большую десятку его бы не приняли, но парень и впрямь был не хилый. По моим прикидкам, он имел рост шесть футов и один дюйм, а весил больше центнера.
Я разыскал Алана, когда он покидал крытую футбольную площадку «Диллон-филд». День клонился к вечеру, и тренировка уже кончилась. Солнце садилось, заливая позолотой стадион и расположенные поблизости здания — дворец спорта «Диллон», хоккейную площадку и крытые теннисные корты. На небольшом поле поодаль все ещё тренировались при тусклом свете угасающего дня новички, поднявшие огромное облако желто-бурой пыли.
Зеннер только что вышел из душа, его короткие черные волосы ещё не высохли, и он старательно тер их полотенцем, словно вспомнив наказ тренера не выходить на улицу с мокрой головой.
Алан сообщил мне, что торопится на обед и занятия, поэтому мы беседовали по пути, шагая через мост Андерсона к гарвардскому университетскому городку. Поначалу я болтал обо всяких пустяках. Зеннер был старшекурсником Леверетт-хаус в Тауэрс и специализировался на истории. Ему не очень нравилась тема дипломной работы, и он боялся, что не сможет поступить в школу правоведения: там не давали поблажек спортсменам. Юристов интересовала только успеваемость. Так что, возможно, он пойдет на юридический в Йеле, там веселее.
Мы прошли через Уинтроп-хаус и направились в сторону университетского клуба. Алан сообщил мне, что в футбольный сезон обедает и ужинает только там. Еда неплохая. Во всяком случае, качество выше среднего.
Наконец я завел разговор о Карен.
— Что? И вы туда же?
— Простите?
— Вы уже второй за сегодня. До вас приходил Мытарь.
— Мытарь?
— Ее папаша. Она его так прозвала.
— Почему?
— Понятия не имею. Прозвала, и все. Она придумала ему целую уйму кличек.
— И вы говорили с ним?
— Он приезжал, — неохотно ответил Зеннер. — Но я велел ему убираться.
— Что же вы так?
Мы вышли на Массачусетс-авеню, запруженную машинами.
— Да не хотелось связываться, вот и все, — объяснил он.
— Вы уже замешаны в деле.
— Черта с два, — Алан начал переходить улицу, ловко лавируя между автомобилями.
— Вам известно, что случилось с Карен? — спросил я.
— Слушайте, я знаю об этом больше всех. Даже больше, чем её предки.
— Но не хотите ввязываться.
— Вы уловили суть.
— Дело очень серьезное, — сказал я. — Одного человека обвинили в её убийстве. Вам придется рассказать все, что вы знаете.
— Слушайте, она была славная девчонка, но с закидонами. Поначалу все шло хорошо. Потом стало слишком трудно, и я с ней завязал. Это все. А теперь отвалите от меня.
Я пожал плечами.
— На суде вам придется давать свидетельские показания по требованию защиты. Вас приведут к присяге.
— Я не собираюсь идти в суд.
— У вас нет выбора, — заверил я его. — Разве что суда вообще не будет.
— То есть?
— То есть, нам лучше поговорить, как двум разумным людям.
В паре кварталов дальше, возле Центральной площади, была маленькая грязная забегаловка с цветным телевизором над стойкой. На экране все двоилось, но мало кто обращал на это внимание. Мы заказали две кружки пива и принялись ждать, слушая прогноз погоды, который читал бодренький толстенький коротышка, с улыбкой пообещавший, что завтра и послезавтра непременно будут дожди.
— А вы-то зачем сюда влезли? — спросил меня Зеннер.
— По-моему, Ли невиновен.
Он рассмеялся.
— Вы — единственный, кто так думает.
Принесли пиво. Я расплатился. Зеннер приложился к кружке и облизал губы.
— Ладно, — сказал он, усаживаясь в отдельной кабинке, — так и быть, поведаю вам эту историю. Мы с Карен познакомились где-то в апреле, на одной вечеринке, и сразу поладили. Это было классно. Тогда я ничего про неё не знал и относился к ней просто как к очередной смазливой девице. Мне, конечно, было известно, что она совсем молодая, но о том, сколько ей лет, я узнал лишь наутро и едва не окочурился. Подумать только: всего шестнадцать! Господи… Но Карен была славная, не дешевка какая-нибудь. — Алан одним глотком ополовинил свою кружку. — Потом мы начали встречаться, и я мало-помалу кое-что разузнал про нее. У Карен была манера выкладывать правду по крупицам. Слово тут, слово там. Конечно, это очень нервировало. Как старый многосерийный фильм. «Смотрите нас в следующую субботу». Она это умела.
— Когда вы перестали встречаться?
— В начале июня. Она заканчивала Конкорд, и я пообещал, что приеду на выпускной бал. Но Карен не понравилась эта идея. Я спросил, почему, и тогда она выдала мне всю эту бодягу про предков, и что я им не понравлюсь. Вы понимаете, раньше моя фамилия была Земник, и я рос в Бруклине. Вот так. Карен высказалась, и я подарил ей прощальный поцелуй. Мне уже тогда все обрыдло, а теперь и вовсе плевать на нее.
— И вы больше ни разу не виделись?
— Один раз. Где-то в конце июля. Я подрабатывал на мысу, шабашил на стройке. Работа была нетрудная, и многие мои друзья там халтурили. Тогда-то я и услышал о Карен то, чего не знал, пока мы встречались. Ну, как она коллекционировала парней. И о неладах с предками. И о том, что она ненавидела своего отца. И все то, что прежде казалось галиматьей, начало обретать смысл. А ещё я слышал, что она сделала аборт и говорила всем, будто это был мой ребенок.
Зеннер прикончил пиво и сделал знак бармену. Я тоже решил выпить ещё кружечку.
— Однажды я случайно встретил её возле Скассета. Она заправлялась на бензоколонке, когда я подъехал. Мы малость поболтали, я спросил про аборт, правда ли это, и она ответила, что да. Тогда я спросил, мой ли это был ребенок, и Карен сказала, что не знает, кто отец. Да ещё так невозмутимо! Короче, я послал её ко всем чертям и пошел прочь. Но Карен меня догнала, извинилась и предложила остаться друзьями, встречаться снова. А когда я отказался, она разревелась. Нет ничего хуже, чем девчонка, ревущая на бензоколонке. Короче, я пообещал вечером сводить её куда-нибудь.
— И сводили?
— Да. Это было ужасно. Алан, сделай то, Алан, сделай се. Быстрее, Алан. А теперь медленнее. Алан, ты так потеешь… Хоть бы на секунду заткнулась.
— Она что, прошлым летом жила на мысу?
— Карен так сказала. Работала в картинной галерее, кажется. Но я слышал, что она почти все время просидела на Маячном холме. У неё там были какие-то сумасшедшие дружки.
— Вы когда-нибудь с ними встречались?
— Только с одной девчонкой. Как-то на вечеринке меня познакомили с Анджелой то ли Харли, то ли Харди. Чертовски красивая девица, но с приветом.
— То есть?
— Ну, странная, не от мира сего. Плела какую-то чушь. «Нос божий красен кожей», и все такое. С ней и разговаривать было невозможно. А жаль: уж больно хороша собой.
— А родителей Карен вы видели?
— Да, один раз. Та ещё парочка. Старик с задранным носом, и с ним эта дамочка-губошлепка. Неудивительно, что Карен их ненавидела.
— Откуда вы это знаете?
— Да от нее! Карен только о предках и говорила. Часами болтала о них. Мытаря на дух не выносила. Иногда называла его БОГ. Это значит брехун, осел и говнюк. Мачеху тоже всячески обзывала, но я не стану повторять: вы скажете, что я клевещу. Но вот что удивительно: свою родную мать Карен очень любила. Та умерла, когда Карен было лет пятнадцать. Наверное, тогда все и началось.
— Что началось?
— Ну, закидоны эти. Наркотики и блуд. Карен хотела, чтобы её считали оторвой. Любила народ удивить. Словно что-то доказывала. Жрала зелье, причем всегда на людях. Кое-кто говорил, что она сидит на амфитаминах, но не знаю, правда ли это. Она многим насолила, и про неё каких только жутких историй не рассказывали. Говорили, что Карен Рэндэлл на все пойдет и под любого ляжет. — Алан болезненно поморщился.
— Но вы любили её, — вставил я.
— Да, пока это было возможно.
— А после того свидания на мысу вы больше не встречались?
— Нет.
Принесли пиво. Алан посмотрел на свою кружку и принялся вертеть её в руках.
— Хотя, впрочем, встречался, — вдруг добавил он.
— Когда?
Зеннер заколебался.
— В воскресенье, — сказал он, наконец. — В прошлое воскресенье.
Ателье стояло на углу в северном конце Вашингтон-стрит, далеко от залитых светом кинотеатров и больших универмагов. Я вошел и увидел плюгавого старичка в обществе сухонькой старушенции.
— Да? — вежливо, почти робко вымолвил старичок.
— У меня несколько необычное дело, — сообщил я ему.
— Фото на паспорт? Это запросто. Через час будет готово. А если вы торопитесь, то даже быстрее. У нас огромный опыт.
— Это правда, — с чопорным кивком подтвердила старушка. — Мы сделали уже несколько тысяч таких портретов.
— Мне нужно нечто иное, — ответил я. — Видите ли, у моей дочери вечеринка по случаю шестнадцатилетия…
— Мы не снимаем помолвки, — оборвал меня старичок. — Весьма сожалею.
— Да, это так, — добавила старушка.
— У неё не помолвка, а шестнадцатилетие, — сказал я.
— Мы их не снимаем, — твердил свое старик. — Это исключено.
— Раньше, в былые времена, мы делали и это, — подхватила старушенция. — Но выходило просто ужасно.
Я вздохнул.
— Слушайте, мне нужны кое-какие сведения. Моя дочь сходит с ума по одной рок-н-ролльной команде, которую вы фотографировали. Я хочу сделать ей сюрприз и думал, что…
— Так вашей дочери шестнадцать лет? — подозрительно спросил старикан.
— Совершенно верно. Исполнится на следующей неделе.
— И мы фотографировали оркестр?
— Да, — ответил я, протягивая ему снимок.
Старик долго изучал его.
— Это не оркестр, это человек, — объявил он, наконец.
— Я знаю. Но он играет в оркестре.
— Тут всего один человек.
— Эту фотографию делали вы, и я подумал…
Пока я говорил, старик перевернул фотографию.
— Это наша работа, — возвестил он. — Видите, вот фирменный знак: «Фотоателье Кэрзина». Это мы и есть. Открылись ещё в тридцать первом году. Сначала тут заправлял мой отец, упокой, господи, его душу.
— Воистину так, — ввернула старушка.
— Так вы говорите, это оркестр? — Старик помахал фотографией у меня перед носом.
— Один из оркестрантов.
— Что ж, возможно, — он протянул снимок старухе. — Ты снимала какие-нибудь оркестры?
— Может быть. Я их не запоминаю.
— По-моему, это была рекламная фотография, — подсказал я.
— Как называется этот оркестр?
— Не знаю. Потому и пришел к вам. На снимке ваш фирменный знак…
— Я не слепой, — сердито перебил меня старик. Согнувшись пополам, он заглянул под прилавок. — Надо посмотреть записи. Мы тут ведем строгий учет.
Он принялся выкладывать на прилавок стопки фотографий. Я был удивлен: старик действительно снимал ансамбли, не меньше десяти разных команд.
Старик проворно перебирал снимки, по ходу дела давая пояснения:
— Жена их не запоминает, зато я помню. Стоит посмотреть, и сразу вспоминаю. Понятно? Вот, к примеру, «Джимми и двоечники». А вот «Певчие птички», «Гробы», «Кликуши», «Вонючки». Такие названия западают в память. Даже странно, почему. Вот «Вши», «Выкидные ножи», «Вилли и вилы», «Ягуары».
Я старался разглядеть лица на фотографиях, но у старика оказались слишком проворные пальцы.
— Погодите-ка! — Я указал на один из снимков. — Кажется, вот они.
Старик вгляделся в фотографию.
— «Зефиры», — укоризненно проговорил он. — Да, они самые. «Зефиры».
Я присмотрелся. Пятеро чернокожих парней в блестящих костюмах, таких же, как на портрете, который я прихватил в общежитии. Все пятеро натянуто улыбались. Похоже, им вовсе не хотелось фотографироваться.
— Вы знаете их имена? — спросил я.
Старик перевернул снимок.
— Зик, Зак, Роман, Джордж и Счастливчик.
— Спасибо. — Я вытащил записную книжку и занес в неё все пять прозвищ. — А как я могу их разыскать?
— Слушайте, а вы правда хотите позвать их на день рождения своей дочери?
— А почему бы и нет?
Старик передернул плечами.
— Да грубияны они.
— Ничего, один вечер можно и потерпеть.
Старик поднял руку и указал большим пальцем куда-то в дальний конец улицы.
— По ночам они играют в «Электрическом винограде». Там всегда полно черномазых.
— Спасибо, — сказал я и зашагал к двери.
— Вы уж поосторожнее с ними, — предупредила меня старушка.
— Хорошо.
— Желаю приятной вечеринки, — бросил мне вслед старик.
Я кивнул и вышел на улицу.
* * *
Если у гор бывают дети — отроки или подростки, — то вы поймете, на что был похож Алан Зеннер. Конечно, в Большую десятку его бы не приняли, но парень и впрямь был не хилый. По моим прикидкам, он имел рост шесть футов и один дюйм, а весил больше центнера.
Я разыскал Алана, когда он покидал крытую футбольную площадку «Диллон-филд». День клонился к вечеру, и тренировка уже кончилась. Солнце садилось, заливая позолотой стадион и расположенные поблизости здания — дворец спорта «Диллон», хоккейную площадку и крытые теннисные корты. На небольшом поле поодаль все ещё тренировались при тусклом свете угасающего дня новички, поднявшие огромное облако желто-бурой пыли.
Зеннер только что вышел из душа, его короткие черные волосы ещё не высохли, и он старательно тер их полотенцем, словно вспомнив наказ тренера не выходить на улицу с мокрой головой.
Алан сообщил мне, что торопится на обед и занятия, поэтому мы беседовали по пути, шагая через мост Андерсона к гарвардскому университетскому городку. Поначалу я болтал обо всяких пустяках. Зеннер был старшекурсником Леверетт-хаус в Тауэрс и специализировался на истории. Ему не очень нравилась тема дипломной работы, и он боялся, что не сможет поступить в школу правоведения: там не давали поблажек спортсменам. Юристов интересовала только успеваемость. Так что, возможно, он пойдет на юридический в Йеле, там веселее.
Мы прошли через Уинтроп-хаус и направились в сторону университетского клуба. Алан сообщил мне, что в футбольный сезон обедает и ужинает только там. Еда неплохая. Во всяком случае, качество выше среднего.
Наконец я завел разговор о Карен.
— Что? И вы туда же?
— Простите?
— Вы уже второй за сегодня. До вас приходил Мытарь.
— Мытарь?
— Ее папаша. Она его так прозвала.
— Почему?
— Понятия не имею. Прозвала, и все. Она придумала ему целую уйму кличек.
— И вы говорили с ним?
— Он приезжал, — неохотно ответил Зеннер. — Но я велел ему убираться.
— Что же вы так?
Мы вышли на Массачусетс-авеню, запруженную машинами.
— Да не хотелось связываться, вот и все, — объяснил он.
— Вы уже замешаны в деле.
— Черта с два, — Алан начал переходить улицу, ловко лавируя между автомобилями.
— Вам известно, что случилось с Карен? — спросил я.
— Слушайте, я знаю об этом больше всех. Даже больше, чем её предки.
— Но не хотите ввязываться.
— Вы уловили суть.
— Дело очень серьезное, — сказал я. — Одного человека обвинили в её убийстве. Вам придется рассказать все, что вы знаете.
— Слушайте, она была славная девчонка, но с закидонами. Поначалу все шло хорошо. Потом стало слишком трудно, и я с ней завязал. Это все. А теперь отвалите от меня.
Я пожал плечами.
— На суде вам придется давать свидетельские показания по требованию защиты. Вас приведут к присяге.
— Я не собираюсь идти в суд.
— У вас нет выбора, — заверил я его. — Разве что суда вообще не будет.
— То есть?
— То есть, нам лучше поговорить, как двум разумным людям.
В паре кварталов дальше, возле Центральной площади, была маленькая грязная забегаловка с цветным телевизором над стойкой. На экране все двоилось, но мало кто обращал на это внимание. Мы заказали две кружки пива и принялись ждать, слушая прогноз погоды, который читал бодренький толстенький коротышка, с улыбкой пообещавший, что завтра и послезавтра непременно будут дожди.
— А вы-то зачем сюда влезли? — спросил меня Зеннер.
— По-моему, Ли невиновен.
Он рассмеялся.
— Вы — единственный, кто так думает.
Принесли пиво. Я расплатился. Зеннер приложился к кружке и облизал губы.
— Ладно, — сказал он, усаживаясь в отдельной кабинке, — так и быть, поведаю вам эту историю. Мы с Карен познакомились где-то в апреле, на одной вечеринке, и сразу поладили. Это было классно. Тогда я ничего про неё не знал и относился к ней просто как к очередной смазливой девице. Мне, конечно, было известно, что она совсем молодая, но о том, сколько ей лет, я узнал лишь наутро и едва не окочурился. Подумать только: всего шестнадцать! Господи… Но Карен была славная, не дешевка какая-нибудь. — Алан одним глотком ополовинил свою кружку. — Потом мы начали встречаться, и я мало-помалу кое-что разузнал про нее. У Карен была манера выкладывать правду по крупицам. Слово тут, слово там. Конечно, это очень нервировало. Как старый многосерийный фильм. «Смотрите нас в следующую субботу». Она это умела.
— Когда вы перестали встречаться?
— В начале июня. Она заканчивала Конкорд, и я пообещал, что приеду на выпускной бал. Но Карен не понравилась эта идея. Я спросил, почему, и тогда она выдала мне всю эту бодягу про предков, и что я им не понравлюсь. Вы понимаете, раньше моя фамилия была Земник, и я рос в Бруклине. Вот так. Карен высказалась, и я подарил ей прощальный поцелуй. Мне уже тогда все обрыдло, а теперь и вовсе плевать на нее.
— И вы больше ни разу не виделись?
— Один раз. Где-то в конце июля. Я подрабатывал на мысу, шабашил на стройке. Работа была нетрудная, и многие мои друзья там халтурили. Тогда-то я и услышал о Карен то, чего не знал, пока мы встречались. Ну, как она коллекционировала парней. И о неладах с предками. И о том, что она ненавидела своего отца. И все то, что прежде казалось галиматьей, начало обретать смысл. А ещё я слышал, что она сделала аборт и говорила всем, будто это был мой ребенок.
Зеннер прикончил пиво и сделал знак бармену. Я тоже решил выпить ещё кружечку.
— Однажды я случайно встретил её возле Скассета. Она заправлялась на бензоколонке, когда я подъехал. Мы малость поболтали, я спросил про аборт, правда ли это, и она ответила, что да. Тогда я спросил, мой ли это был ребенок, и Карен сказала, что не знает, кто отец. Да ещё так невозмутимо! Короче, я послал её ко всем чертям и пошел прочь. Но Карен меня догнала, извинилась и предложила остаться друзьями, встречаться снова. А когда я отказался, она разревелась. Нет ничего хуже, чем девчонка, ревущая на бензоколонке. Короче, я пообещал вечером сводить её куда-нибудь.
— И сводили?
— Да. Это было ужасно. Алан, сделай то, Алан, сделай се. Быстрее, Алан. А теперь медленнее. Алан, ты так потеешь… Хоть бы на секунду заткнулась.
— Она что, прошлым летом жила на мысу?
— Карен так сказала. Работала в картинной галерее, кажется. Но я слышал, что она почти все время просидела на Маячном холме. У неё там были какие-то сумасшедшие дружки.
— Вы когда-нибудь с ними встречались?
— Только с одной девчонкой. Как-то на вечеринке меня познакомили с Анджелой то ли Харли, то ли Харди. Чертовски красивая девица, но с приветом.
— То есть?
— Ну, странная, не от мира сего. Плела какую-то чушь. «Нос божий красен кожей», и все такое. С ней и разговаривать было невозможно. А жаль: уж больно хороша собой.
— А родителей Карен вы видели?
— Да, один раз. Та ещё парочка. Старик с задранным носом, и с ним эта дамочка-губошлепка. Неудивительно, что Карен их ненавидела.
— Откуда вы это знаете?
— Да от нее! Карен только о предках и говорила. Часами болтала о них. Мытаря на дух не выносила. Иногда называла его БОГ. Это значит брехун, осел и говнюк. Мачеху тоже всячески обзывала, но я не стану повторять: вы скажете, что я клевещу. Но вот что удивительно: свою родную мать Карен очень любила. Та умерла, когда Карен было лет пятнадцать. Наверное, тогда все и началось.
— Что началось?
— Ну, закидоны эти. Наркотики и блуд. Карен хотела, чтобы её считали оторвой. Любила народ удивить. Словно что-то доказывала. Жрала зелье, причем всегда на людях. Кое-кто говорил, что она сидит на амфитаминах, но не знаю, правда ли это. Она многим насолила, и про неё каких только жутких историй не рассказывали. Говорили, что Карен Рэндэлл на все пойдет и под любого ляжет. — Алан болезненно поморщился.
— Но вы любили её, — вставил я.
— Да, пока это было возможно.
— А после того свидания на мысу вы больше не встречались?
— Нет.
Принесли пиво. Алан посмотрел на свою кружку и принялся вертеть её в руках.
— Хотя, впрочем, встречался, — вдруг добавил он.
— Когда?
Зеннер заколебался.
— В воскресенье, — сказал он, наконец. — В прошлое воскресенье.
6
— Было около часа дня, — продолжал Зеннер. — После игры мы устроили вечеринку, и я маялся похмельем. Да ещё как маялся! Боялся, что в понедельник на тренировке буду не в форме, потому что пропустил несколько игр в субботу. Никак не получалась последняя пробежка, не хватало скорости. Поэтому я волновался. В общем, я был у себя в комнате и пытался переодеться к обеду. Никак не мог повязать галстук. Все время выходило вкривь и вкось, три раза пробовал. Похмелье было и впрямь тяжкое. Голова раскалывалась. И тут входит Карен. Можно было подумать, что я назначил ей свидание.
— А вы не назначали?
— Никогда не испытывал такого отвращения при виде человеческого существа. Мне уже удалось забыть её, выкинуть из головы, понимаете? И вдруг она опять тут как тут, и выглядит как никогда отпадно. Малость полновата, но все равно хороша. Мои соседи по комнате ушли обедать, и я был один. Карен спросила, не свожу ли я её перекусить. Я ответил — нет.
— Почему?
— Потому что не хотел видеть её. Она была как зараза. Чума. И я хотел держаться от неё подальше, вот и сказал: Карен, уйди, пожалуйста. Только она не ушла, а села, закурила и говорит: я знаю, что между нами все кончено, но мне нужен человек, который выслушает. Мы это уже проходили, и я ей не поверил. Но Карен никак не хотела уходить. Уселась на кушетку, и не сдвинешь. Сказала, что я — единственный, с кем она может поговорить.
В конце концов я сдался, сел и сказал: ладно, валяй, говори. А сам подумал, что я дурак и ещё пожалею, что согласился, как пожалел после прошлого раза. Знаете, есть такие люди, которых просто невозможно терпеть рядом.
— О чем шел разговор?
— О ней. Карен только о себе и говорила, больше ни о чем. О себе, о предках, о брате…
— Она была дружна со своим братом?
— В некотором роде. Но он — парень простой, как Мытарь. Ничего знать не хочет, кроме своей медицины, поэтому Карен не очень откровенничала с ним. Про наркотики и свои похождения ничего не говорила.
— Продолжайте.
— Ну, в общем, я сидел и слушал её. Карен рассказала про школу, потом — про какую-то мистику. Мол, начала медитировать два раза на дню по полчаса. Это вроде как прополаскивать мозги. Или макать тряпку в чернила. Что-то такое. Она только-только начала этим заниматься и была в полном восторге.
— Как она держала себя?
— Нервничала. Выдула целую пачку сигарет и не знала, куда девать руки. У неё на пальце был перстень школы Конкорд, так она его и крутила, и снимала, и снова надевала. Все время, безостановочно.
— Она сказала, почему приехала на выходные?
— Я спрашивал, — ответил Зеннер. — Да, она говорила об этом.
— Ну, и?
— Она приехала на аборт.
Я откинулся в кресле и закурил.
— Как вы к этому отнеслись?
Зеннер покачал головой.
— Я не поверил. — Он метнул на меня быстрый взгляд и опять припал к кружке. — Я вообще перестал верить ей. В том-то и беда. Я словно отключился и не обращал на неё внимания. Не мог иначе, потому что она… Короче, я ещё был неравнодушен к ней…
— Она знала об этом?
— Она знала все, — ответил Зеннер. — От неё ничего нельзя было скрыть. Будто кошка, она полагалась на наитие, которое никогда не подводило. Карен могла войти в комнату, оглядеться и рассказать все про каждого, кто там сидит. Она безошибочно улавливала чужие чувства.
— Вы говорили с ней об аборте?
— Нет. Ведь я же не поверил ей, вот и не стал развивать тему. Но где-то через час Карен сама вернулась к этому. Сказала, что боится, что хочет быть со мной. Все время это повторяла.
— И вы поверили?
— Я уже не знаю, чему верить. Нет, пожалуй, не поверил. — Он залпом допил пиво и поставил кружку. — Послушайте, что, по-вашему, я должен был делать? Эта девчонка вконец сбрендила. Все знали, что она — того. Нелады с предками, да и вообще с белым светом. Вот и свихнулась.
— Как долго вы беседовали с ней?
— Часа полтора. Потом я сказал, что мне пора обедать и заниматься, и попросил её уйти. Она и ушла.
— Вы не знаете, куда она направилась?
— Нет. Я спросил, но Карен только рассмеялась в ответ и сказала, что всегда идет, куда глаза глядят.
— А вы не назначали?
— Никогда не испытывал такого отвращения при виде человеческого существа. Мне уже удалось забыть её, выкинуть из головы, понимаете? И вдруг она опять тут как тут, и выглядит как никогда отпадно. Малость полновата, но все равно хороша. Мои соседи по комнате ушли обедать, и я был один. Карен спросила, не свожу ли я её перекусить. Я ответил — нет.
— Почему?
— Потому что не хотел видеть её. Она была как зараза. Чума. И я хотел держаться от неё подальше, вот и сказал: Карен, уйди, пожалуйста. Только она не ушла, а села, закурила и говорит: я знаю, что между нами все кончено, но мне нужен человек, который выслушает. Мы это уже проходили, и я ей не поверил. Но Карен никак не хотела уходить. Уселась на кушетку, и не сдвинешь. Сказала, что я — единственный, с кем она может поговорить.
В конце концов я сдался, сел и сказал: ладно, валяй, говори. А сам подумал, что я дурак и ещё пожалею, что согласился, как пожалел после прошлого раза. Знаете, есть такие люди, которых просто невозможно терпеть рядом.
— О чем шел разговор?
— О ней. Карен только о себе и говорила, больше ни о чем. О себе, о предках, о брате…
— Она была дружна со своим братом?
— В некотором роде. Но он — парень простой, как Мытарь. Ничего знать не хочет, кроме своей медицины, поэтому Карен не очень откровенничала с ним. Про наркотики и свои похождения ничего не говорила.
— Продолжайте.
— Ну, в общем, я сидел и слушал её. Карен рассказала про школу, потом — про какую-то мистику. Мол, начала медитировать два раза на дню по полчаса. Это вроде как прополаскивать мозги. Или макать тряпку в чернила. Что-то такое. Она только-только начала этим заниматься и была в полном восторге.
— Как она держала себя?
— Нервничала. Выдула целую пачку сигарет и не знала, куда девать руки. У неё на пальце был перстень школы Конкорд, так она его и крутила, и снимала, и снова надевала. Все время, безостановочно.
— Она сказала, почему приехала на выходные?
— Я спрашивал, — ответил Зеннер. — Да, она говорила об этом.
— Ну, и?
— Она приехала на аборт.
Я откинулся в кресле и закурил.
— Как вы к этому отнеслись?
Зеннер покачал головой.
— Я не поверил. — Он метнул на меня быстрый взгляд и опять припал к кружке. — Я вообще перестал верить ей. В том-то и беда. Я словно отключился и не обращал на неё внимания. Не мог иначе, потому что она… Короче, я ещё был неравнодушен к ней…
— Она знала об этом?
— Она знала все, — ответил Зеннер. — От неё ничего нельзя было скрыть. Будто кошка, она полагалась на наитие, которое никогда не подводило. Карен могла войти в комнату, оглядеться и рассказать все про каждого, кто там сидит. Она безошибочно улавливала чужие чувства.
— Вы говорили с ней об аборте?
— Нет. Ведь я же не поверил ей, вот и не стал развивать тему. Но где-то через час Карен сама вернулась к этому. Сказала, что боится, что хочет быть со мной. Все время это повторяла.
— И вы поверили?
— Я уже не знаю, чему верить. Нет, пожалуй, не поверил. — Он залпом допил пиво и поставил кружку. — Послушайте, что, по-вашему, я должен был делать? Эта девчонка вконец сбрендила. Все знали, что она — того. Нелады с предками, да и вообще с белым светом. Вот и свихнулась.
— Как долго вы беседовали с ней?
— Часа полтора. Потом я сказал, что мне пора обедать и заниматься, и попросил её уйти. Она и ушла.
— Вы не знаете, куда она направилась?
— Нет. Я спросил, но Карен только рассмеялась в ответ и сказала, что всегда идет, куда глаза глядят.
7
Я расстался с Зеннером уже под вечер, но все-таки позвонил на работу Питеру Рэндэллу. Его не оказалось на месте, но я сказал, что дело срочное, и тогда медсестра посоветовала мне позвонить в лабораторию. По вторникам и четвергам Питер нередко задерживался там.