Страница:
Тьма окутывала мокрые улицы, теперь почти безлюдные. Роман быстрым шагом миновал ещё один квартал и вдруг остановился. Я юркнул в какой-то подъезд и замер. Негр постоял немного, оглядывая улицу, и снова двинулся вперед. Я не отставал.
Роман несколько раз сворачивал, путая след, и часто останавливался, чтобы окинуть взором пройденный путь. Мимо проехала машина, её покрышки шипели на мокром асфальте. Негр шмыгнул в тень и переждал, пока автомобиль не скроется за углом.
Он явно нервничал.
Я шел за ним минут пятнадцать, не понимая, чего он хочет. Парень то ли осторожничал, то ли просто убивал время. Несколько раз он останавливался и, поднося к глазам ладонь, разглядывал какой-то зажатый в ней предмет. Я не мог сказать, что это было. Вероятно, карманные часы.
Наконец Роман направился на север. Он шел переулками, огибая Общественный парк и капитолий штата, и я не сразу уразумел, что парень держит путь к Маячному холму.
Так мы шагали ещё минут десять. Должно быть, моя бдительность притупилась. Роман внезапно куда-то исчез. Юркнул за угол и был таков. Я остановился, оглядел безлюдную улицу и прислушался, в надежде уловить топот ног. Увы. Ничего не услышав, я встревожился и бросился вперед.
И тут на мою голову обрушилось что-то тяжелое, холодное и мокрое. Удар пришелся точно в лоб, я почувствовал острую леденящую боль, а мгновение спустя ощутил мощный толчок в солнечное сплетение. Я рухнул на мостовую, все вокруг завертелось колесом, мне сделалось дурно. Раздался крик, потом — затихающий топот ног. Больше я ничего не помню.
6
Роман несколько раз сворачивал, путая след, и часто останавливался, чтобы окинуть взором пройденный путь. Мимо проехала машина, её покрышки шипели на мокром асфальте. Негр шмыгнул в тень и переждал, пока автомобиль не скроется за углом.
Он явно нервничал.
Я шел за ним минут пятнадцать, не понимая, чего он хочет. Парень то ли осторожничал, то ли просто убивал время. Несколько раз он останавливался и, поднося к глазам ладонь, разглядывал какой-то зажатый в ней предмет. Я не мог сказать, что это было. Вероятно, карманные часы.
Наконец Роман направился на север. Он шел переулками, огибая Общественный парк и капитолий штата, и я не сразу уразумел, что парень держит путь к Маячному холму.
Так мы шагали ещё минут десять. Должно быть, моя бдительность притупилась. Роман внезапно куда-то исчез. Юркнул за угол и был таков. Я остановился, оглядел безлюдную улицу и прислушался, в надежде уловить топот ног. Увы. Ничего не услышав, я встревожился и бросился вперед.
И тут на мою голову обрушилось что-то тяжелое, холодное и мокрое. Удар пришелся точно в лоб, я почувствовал острую леденящую боль, а мгновение спустя ощутил мощный толчок в солнечное сплетение. Я рухнул на мостовую, все вокруг завертелось колесом, мне сделалось дурно. Раздался крик, потом — затихающий топот ног. Больше я ничего не помню.
6
Состояние было довольно занятное — как сон, в котором все искажено и не на своем месте. Дома вдруг почернели и выросли. Казалось, они неудержимо стремятся ввысь и вот-вот рухнут на меня. Я замерз и промок, дождь хлестал меня по лицу. Приподняв голову, я увидел, что мостовая вокруг сделалась красной.
Я приподнялся на локте, и кровь закапала на плащ. Тупо глядя на багровый асфальт, я с удивлением гадал, откуда взялось столько кровищи. Неужто из меня?
Внезапно свело желудок, и меня вырвало прямо на мостовую. Голова закружилась, все вокруг на миг позеленело.
Наконец я с трудом поднялся на колени. Издалека донесся нарастающий рев сирены. Я зашатался и привалился к какой-то машине. Где я? Безмолвную улицу окутывал мрак. Я таращился на залитую кровью мостовую и не знал, что мне делать.
Вой сирен был все громче. Спотыкаясь, я забежал за угол и остановился перевести дух. На улице, которую я только что покинул, сверкнула синяя вспышка. Я снова бросился наутек. Не знаю, далеко ли мне удалось убежать. Мне вообще было неведомо, где я. Поэтому я просто трусил вперед, пока не увидел стоянку, а на ней — такси с тихо урчащим мотором.
— В ближайшую больницу, — сказал я водителю.
Он всмотрелся в мою физиономию.
— Ничего не выйдет.
Я открыл дверцу и полез в машину.
— Брось, приятель! — гаркнул таксист, сердито захлопнул дверь и рванул с места.
Снова сирены. Далеко. Внезапно накатила тошнота. Я опустился на корточки, и меня опять вывернуло. С лица по-прежнему капала кровь, смешиваясь с блевотиной.
Дождь все не унимался. Я дрожал от холода, но это помогало мне оставаться в сознании. Выпрямившись, я попытался сориентироваться. Вашингтон-стрит была севернее. На ближайшем указателе виднелась надпись: Кэрли-авеню, но это ничего мне не говорило. Медленно, то и дело останавливаясь, я поплелся вперед.
Я мог лишь надеяться, что продвигаюсь в нужном направлении. К тому же, я терял кровь, но не знал, насколько быстро. Сделав два-три шага, я останавливался, прислонялся к стоявшим на улице машинам и переводил дух. Голова кружилась все сильнее и сильнее. В конце концов я споткнулся и упал. Колени с хрустом приложились к мостовой, боль пронзила меня насквозь. На миг в голове прояснилось, и я сумел подняться на ноги. В башмаках хлюпало, одежда пропиталась потом и дождевой водой. Решив воспользоваться этим хлюпанием в ботинках как своего рода звуковым маяком, я заставил себя идти дальше. Шаг — остановка. Шаг — остановка. Хлюп-хлюп. Хлюп-хлюп. Наконец кварталах в трех впереди показались огни, и я понял, что выберусь.
Шаг — остановка.
Я привалился к какой-то синей машине. Всего на миг, чтобы чуть-чуть отдышаться…
— … да тот самый парень, — услышал я. Меня поднимали, засовывали в машину, потом снова вытаскивали. Кто-то устроил мою руку на чьем-то плече, и мгновение спустя я пошел. Впереди сияли яркие лампы, горела вывеска: «НЕОТЛОЖНАЯ ПОМОЩЬ». Синяя. Прямоугольная. У дверей стояла медсестра.
— Полегче, полегче, не напрягайтесь.
Моя голова болталась из стороны в сторону. Я попытался что-то сказать, но в горле пересохло. Страшно хотелось пить. Я окоченел. Скосив глаза, я увидел, что меня тащит на себе какой-то лысый старик с косматой бородой. Я попытался потверже стать на ноги, чтобы избавить его от необходимости поддерживать меня, но колени подломились, как резиновые. Меня трясло.
— Ничего, парень, все в порядке. Ты просто молодец.
Старик говорил нарочито грубовато, стараясь ободрить меня. Подбежала медсестра. Она словно плыла в пятне света висевшего над дверью фонаря. Мельком взглянув на меня, сестра бросилась в приемный покой. Мгновение спустя оттуда выскочили двое санитаров и подхватили меня под руки. Ребята были дюжие. Я почувствовал, как мои ноги отрываются от земли. Носки туфель только чуть-чуть задевали покрытый лужами асфальт. Голова моя свесилась на грудь, и капли дождя забарабанили по затылку. Лысый старик побежал вперед, чтобы распахнуть двери.
Меня внесли в теплое помещение, уложили на мягкий стол и начали раздевать, но костюм и плащ насквозь пропитались водой и кровью, ткань липла к телу, и в конце концов одежду пришлось кромсать ножницами. Казалось, это продолжалось несколько часов. Я не мог открыть глаза: прямо над головой висела ослепительно-яркая лампа.
— Возьмите пробу на совместимость крови, — услышал я голос одного из стажеров. — Набор первой помощи и шовный материал — в четвертую палату.
В изголовье суетились люди, я ощущал кожей чьи-то пальцы, марлевые тампоны. Но едва-едва: холодный лоб окоченел. Меня уже успели раздеть, растереть жестким полотенцем, укутать одеялом и переложить на другой мягкий стол, который вдруг покатился по коридору. Я разомкнул веки и увидел лысого старика, который сочувственно смотрел на меня.
— Где вы его нашли? — спросил стажер.
— На машине лежал, — пустился в объяснения старик. — Вижу, лежит мужик. Думаю: пьяный отрубился. А ноги-то на дороге, вот я и остановился, чтобы оттащить, пока его не переехали. Тут и увидел, что одет прилично и весь в крови. И привез его сюда, а что с ним случилось — знать не знаю. Похоже, побили парня.
— При нем нет бумажника, — сообщил старику стажер. — Он должен вам деньги за доставку?
— Нет, ничего не надо, — ответил старик.
— Он наверняка захочет расплатиться.
— Не надо ничего, — повторил лысый таксист. — Поехал я.
— Сообщите дежурной сестре ваше имя, — попросил стажер, но старик уже был таков.
Меня вкатили в палату с голубыми кафельными стенами. Зажглась лампа, и надо мной нависли чьи-то лица, полускрытые марлевыми масками. Послышался скрип натягиваемых резиновых перчаток.
— Сначала остановим кровотечение, — сказал стажер. — Потом сделаем рентген. — Он взглянул на меня. — Вы в сознании, сэр?
Я кивнул и попытался заговорить.
— Не надо, молчите. Возможно, у вас сломана челюсть. Сейчас я только залатаю рану на лбу, а разбираться будем потом.
Медсестра омыла мне лицо теплой мыльной водой. Я заметил кровь на губке.
— Сейчас обработаем спиртом, — сказала сестра. — Немножко пощиплет.
Стажеры разглядывали мою рану и переговаривались.
— Запишите так: на правом виске поверхностная рана длиной шесть сантиметров.
Я едва почувствовал пощипывание. Спирт был прохладный и почти не раздражал. Стажер вставил в держатель изогнутую хирургическую иглу. Медсестра посторонилась, и он чуть повернул мою голову. Я боялся, что будет больно, но ощутил лишь легкое покалывание. Стажер сказал:
— Чертовски острое орудие. Можно подумать, что его полоснул хирург.
— Нож?
— Возможно, хотя сомневаюсь.
Медсестра перетянула мне руку жгутом и взяла кровь.
— Пожалуй, стоит ввести ему противостолбнячную сыворотку, — не прекращая штопать меня, рассудил стажер. — И пенициллин. — Обращаясь ко мне, он добавил: — Если «да», моргните один раз. «Нет» — два. У вас нет аллергии на пенициллин?
Я дважды моргнул.
— Вы уверены?
Я моргнул один раз.
— Хорошо, — сказал стажер и возобновил занятия рукоделием, вышивая у меня на лбу. Сестра сделала мне два укола. Еще один стажер молча осматривал меня.
Должно быть, я опять лишился чувств. А когда очнулся, то увидел возле своей головы громоздкий рентгеновский аппарат. И услышал чей-то раздраженный голос:
— Осторожнее, осторожнее.
Я снова потерял сознание и очухался уже в другой палате — на сей раз с салатовыми стенами. Стажеры просматривали на просвет ещё мокрые рентгеновские снимки и обменивались впечатлениями. Потом один из них подошел ко мне.
— Похоже, вы легко отделались, — сказал он. — Вероятно, у вас расшатались два-три зуба, но никаких трещин не видно.
В голове прояснилось. Настолько, что я, наконец, смог спросить их:
— Вы показывали снимки рентгенологу?
Стажеры замерли, мигом поняв, что я имею в виду. Читать снимки черепа чертовски трудно, тут нужен наметанный глаз. Впрочем, они явно не задумались о том, как я вообще догадался задать такой вопрос.
— Рентгенолога сейчас нет.
— Где он?
— Пошел в кафетерий.
— Приведите его, — велел я. Во рту было сухо, челюсть болела, и я еле шевелил языком. Подняв руку, я коснулся щеки и нащупал здоровенную опухоль, тоже очень болезненную. Неудивительно, что стажеры опасались трещин.
— Какое у меня число?
— Прошу прощения, сэр?
Я не мог внятно произносить слова, и стажеры плохо понимали меня.
— Я спрашиваю, какое у меня гематокритное число?
Они переглянулись.
— Сорок, сэр.
— Дайте воды.
Один из стажеров отправился за водой, второй как-то странно посмотрел на меня, словно впервые узнал о том, что я — человек.
— Вы врач, сэр?
— Нет, — ответил я. — Просто просвещенный пигмей.
Стажер смутился и достал записную книжку.
— Вы когда-нибудь лежали в нашей больнице, сэр?
— Нет, — ответил я. — И не намерен ложиться.
— Сэр, вы поступили к нам с глубокой раной…
— Черт с ней. Дайте зеркало.
— Зеркало?
Я вздохнул.
— Да, зеркало. Чтобы я мог посмотреть, хорошо ли меня заштопали.
— Сэр, если вы врач…
— Принесите зеркало.
И зеркало, и стакан воды прибыли на удивление быстро. Сначала я взял стакан и единым духом осушил его. Вода показалась мне чертовски вкусной.
— Вы бы помедленнее, сэр, — посоветовал стажер.
— Сорок — не такое уж плохое гаматокритное число, — ответил я ему, поднимая зеркало повыше и изучая порез на любу. Я злился на врачей, и это помогало забыть о боли. Разрез был ровный, плавно изогнутый и шел от брови к уху. Мне наложили примерно двадцать швов.
— Давно меня привезли? — спросил я.
— Час назад, сэр.
— Перестаньте величать меня сэром и возьмите новую пробу на гематокритное число, — велел я им. — Надо выяснить, нет ли у меня внутреннего кровоизлияния.
— Пульс у вас всего семьдесят пять, сэр, а цвет кожи…
— Действуйте!
Повинуясь моим указаниям, стажеры взяли ещё одну пробу, пять кубиков.
— Господи! — в сердцах воскликнул я. — Это же всего-навсего гематокрит!
Стажер виновато взглянул на меня и поспешно вышел. Видимо, работа в неотложке не идет на пользу. Ребята слишком расхлябанны. Чтобы установить гематокритное число, нужно не больше одного кубика крови. Достаточно проколоть палец.
— Меня зовут Джон Берри, — сообщил я другому стажеру. — Патологоанатом из Линкольновской.
— Да, сэр.
— Не надо записывать.
— Да, сэр, — он отложил блокнот.
— Я не ложусь в больницу, так что не нужно оформлять никаких бумаг.
— Сэр, на вас напали грабители…
— А вот и нет. Я споткнулся и упал. По собственной глупости.
— Сэр, характер увечий показывает…
— Мне плевать, если характер увечий отличается от описанного в учебниках. Я сообщил вам, что случилось, и дело с концом.
— Сэр…
— Не надо спорить, — отрезал я.
На белом халате стажера запеклись капельки крови. Надо полагать, моей.
— На лацкане нет таблички с именем, — заметил я.
— Так точно.
— Лучше бы нацепили. Мы, больные, не любим общаться незнамо, с кем.
Стажер глубоко вздохнул.
— Сэр, я — студент четвертого курса.
— О, боже.
— Сэр…
— Послушай, сынок, лучше тебе сразу кое-что уразуметь, — сказал я, радуясь тому, что впал в ярость: ведь она давала мне силы. — Может, тебе и интересно провести месяц стажировки в неотложке, но для меня все происходящее — далеко не забава. Позови доктора Хэммонда.
— Кого, сэр?
— Доктора Хэммонда, старшего ординатора.
— Хорошо, сэр.
Стажер пошел прочь, а я подумал, что, вероятно, был чересчур суров с ним. В конце концов, он только учился. И, похоже, был славным малым.
— Кстати, это вы накладывали швы? — спросил я.
— Да, — после долгого неловкого молчания ответил он.
— Хорошая работа.
Стажер улыбнулся.
— Спасибо, сэр.
— Перестаньте «сэрить». Вы осмотрели рану, прежде чем зашить ее?
— Да, с… Да.
— Какое у вас впечатление?
— Разрез удивительно ровный. Мне показалось, что он сделан бритвой.
Я усмехнулся.
— А может, скальпелем?
— Простите?
— По-моему, вам предстоит довольно интересная ночь, — ответил я. — Позовите Хэммонда.
Когда я остался один, боль снова взяла меня в оборот, вытеснив все мысли. Особенно сильно болел желудок, как будто я проглотил шар для игры в кегли. Я перевернулся на бок. Стало полегче. А вскоре появился Хэммонд в сопровождении вышеупомянутого студента четвертого курса.
— Привет, Джон, — сказал он.
— Привет, Нортон, как делишки?
— Я не видел, как тебя привезли, иначе…
— Неважно. Твои ребята прекрасно справились.
— Что с тобой стряслось?
— Несчастный случай.
— Тебе ещё повезло, — рассудил Нортон, осмотрев рану. — Порез неглубокий. Кровь хлестала струей, хотя по гематокритному числу этого не скажешь.
— У меня большая селезенка.
— Возможно. Как ты себя чувствуешь?
— Погано.
— Голова болит?
— Уже не так сильно.
— Тошнота? Сонливость?
— Да брось ты, Нортон.
— Лежи спокойно. — Он достал маленький фонарик и осмотрел мои зрачки, потом взял офтальмоскоп и проверил глазное дно, после чего занялся руками и ногами, дабы убедиться, что они не утратили чувствительность.
— Видишь, — сказал я. — Все в порядке.
— Возможно, у тебя гематома.
— Черта с два.
— Я хочу, чтобы ты остался на сутки. Понаблюдаем.
— Не получится. — Я сел на постели и поморщился от боли в желудке. — Помоги мне встать.
— Боюсь, что твоя одежда…
— Искромсана в клочья? Я знаю. Раздобудь мне белый халат.
— Белый халат? Это ещё зачем?
— Я хочу быть на ногах, когда привезут остальных.
— Каких ещё остальных?
— Потерпи немного, — ответил я.
Студент спросил, какой у меня размер, и отправился за халатом, но Хэммонд удержал его.
— Минутку. — Он повернулся ко мне. — Халат ты получишь, но при одном условии.
— Господи, Нортон, нет у меня никакой гематомы, разве что субдуральная, а она может проявиться и через несколько недель или месяцев.
— А может, эпидуральная.
— На снимках черепа не видно ни одной трещины.
Эпидуральная гематома образуется внутри черепной коробки при разрыве артерии вследствие пролома кости. Такое кровоизлияние увеличивает давление на мозг и может привести к смерти.
— Ты сам сказал, что рентгенолог ещё не видел их.
— Боже мой, Нортон, я же не восьмидесятилетняя старуха…
— Я дам тебе белый халат, если ты пообещаешь остаться тут до утра.
— Но не оформляй госпитализацию.
— Ладно, проведешь ночь в неотложке.
Я нахмурился. Похоже, выхода не было.
— Хорошо, я остаюсь.
Студент пошел за халатом. Хэммонд покачал головой.
— Кто это тебя отделал?
— Потерпи, скоро увидишь.
— А ты изрядно настращал стажеров.
— Я не хотел, но они малость расслабились.
— В рентгеновском сегодня дежурит Харрисон, — сказал Хэммонд. — Тот ещё коновал.
— Думаешь, меня это волнует?
Студент принес халат, и я оделся. Это было странное чувство: я уже много лет не облачался в белое. А ведь когда-то я даже гордился своей униформой. Теперь же ткань показалась мне жесткой, и я чувствовал себя неловко.
Кто-то разыскал мои мокрые окровавленные башмаки. Протерев их, я обулся. Я устал и совсем ослаб, но не мог позволить себе отдохнуть. Надо было покончить с этим делом уже сегодня ночью. Да, непременно.
Я выпил кофе и съел бутерброд, безвкусный, как бумага. Но подкрепиться было необходимо. Все это время Хэммонд оставался со мной.
— Кстати, я навел справки о Романе Джонсе, — сказал он.
— Да?
— Он обращался к урологу. Почечная колика. Взяли анализ мочи.
— И что же?
— Гематурия. Нуклеированные эритроциты.
— Понятно.
Классическая история. В клиники часто обращаются с жалобами на острую боль в нижней части живота и затрудненное мочеиспускание. Наиболее вероятный диагноз в таких случаях — камни в почках, один из пяти самых болезненных недугов, известных медицине. Почти сразу же после постановки диагноза пациенту дают морфий. Но, чтобы подтвердить необходимость инъекции, врач требует сначала взять анализ мочи на наличие крови. Камни в почках обычно вызывают раздражение и незначительные кровотечения в мочеиспускательном канале.
Наркоманы знают, что, пожаловавшись на камни в почках, довольно легко получить морфий, и нередко симулируют колику, причем некоторые — весьма искусно, со всеми симптомами. Когда их просят сдать мочу на анализ, они запираются в туалете, мочатся в баночку, прокалывают палец и роняют в склянку капельку крови.
Но у многих морфинистов кишка тонка пустить себе кровь, и они используют куриную. В эритроцитах курицы есть ядра, в человеческих — нет. На этом и попадаются. Нуклеированные эритроциты в крови пациента, жалующегося на почечную колику, почти всегда помогают разоблачить симулянта, а значит, заведомого наркомана.
— Его осматривали на предмет следов от уколов?
— Нет. Он покинул клинику, как только был изобличен, и больше не появлялся.
— Стало быть, он, скорее всего, наркоман.
— Вероятно, да.
Подкрепившись, я почувствовал себя лучше и поднялся на ноги, хотя боль по-прежнему мучила меня и сопровождалась полным упадком сил. Позвонив Джудит, я сообщил ей, где нахожусь, и сказал, что все в порядке и беспокоиться нет причин. О том, что меня поколотили и порезали, я упоминать не стал, чтобы не волновать жену раньше времени. Я прекрасно понимал, что, как только вернусь домой, у неё начнется истерика.
Стараясь не морщиться от боли, я зашагал по коридору. Хэммонд то и дело спрашивал, как я себя чувствую, и я едва успевал отвечать, что все хорошо. Разумеется, это была неправда. После еды меня опять начало мутить, а голова заболела ещё сильнее, как только я поднялся на ноги. Но страшнее всего был упадок сил. Я испытывал жуткую, просто ужасающую усталость.
Мы подошли к дверям отделения неотложной помощи. Собственно, это были не двери, а целый бокс, похожий на гараж с открытым торцом. Сюда задним ходом въезжали кареты «скорой помощи», чтобы освободиться от своего содержимого. Потом кто-нибудь нажимал пневматическую педаль в полу, открывались створки, и пациентов вносили в больницу. Мы вышли на улицу и вдохнули прохладный ночной воздух. Моросило, все вокруг было окутано туманом, но мне стало заметно легче.
— Ты бледен как мел, — заметил Хэммонд.
— Все в порядке.
— Мы даже не проверили, есть ли у тебя внутренние кровотечения.
— Все в порядке.
— Если станет хуже, скажи, — велел мне Хэммонд. — Не строй из себя героя.
— Я и не строю.
Иногда мимо проезжали машины, шелестя покрышками на мокрой мостовой, потом снова наступала тишина. Я молча ждал.
— Что должно произойти? — спросил Хэммонд.
— Точно не знаю, но думаю, что сюда привезут девушку и негра.
— Романа Джонса? Он что, имеет отношение к этой истории?
— Полагаю, что да.
На самом деле я был почти уверен, что меня ударил Роман Джонс. Я мало что помнил. Все события, предшествовавшие нападению на меня, были окутаны дымкой. Впрочем, этого и следовало ожидать. Не то чтобы я страдал ретроградной амнезией, нередко сопутствующей сотрясению мозга и начисто стирающей воспоминания обо всем, что произошло в последние пятнадцать минут перед травмой. Нет, ничего подобного не было. Просто я немного опешил.
Должно быть, меня ударил именно Роман. Кто еще? Он шел к Маячному холму. И только у него была причина нападать на меня.
Значит, надо просто подождать.
— Как ты себя чувствуешь?
— Я уже замучился отвечать, что все в порядке.
— У тебя усталый вид, — сказал Хэммонд.
— Это потому, что я устал. У меня выдалась утомительная неделя.
— Я хочу сказать, что ты засыпаешь на ходу.
— Да не дергайся ты, — ответил я и посмотрел на часы. После нападения на меня минуло почти два часа. Этого времени хватило бы с избытком.
Может быть, что-то сорвалось?
В этот миг из-за угла вырулила полицейская машина. Сирена ревела, покрышки визжали, синий огонек мерцал. Сразу же за ней появилась карета «скорой помощи», а затем — ещё один автомобиль. Из него выскочили двое парней в костюмах — репортеры. Я сразу узнал их по взволнованным, предвкушающим физиономиям. Один из них держал в руках фотоаппарат.
— Никаких снимков, — предупредил я его.
Распахнулись дверцы «скорой», появились носилки с распростертым на них телом. Сначала я увидел одежду — брюки с разрезанными штанинами, вспоротые рукава. Казалось, тело побывало в каком-то чудовищном токарном станке. Потом холодный свет ламп у входа залил лицо, и я узнал Романа Джонса. Над его правым ухом виднелась глубокая вмятина, будто на прохудившемся футбольном мяче, темные губы отливали синевой.
Полицейские выключили маячок, мигание прекратилось. Хэммонд приступил к работе прямо на улице. Он действовал быстро и сноровисто: левой рукой взял Джонса за запястье, прильнул ухом к его груди, а правой рукой ощупал артерии на шее негра. Мгновение спустя он выпрямился и, ни слова не говоря, начал массаж грудной клетки; одну ладонь он прижал к груди Джонса плашмя, другую — только подушечкой. Движения его были резкими, мощными и ритмичными.
— Вызовите анестезиолога и стажера из хирургии. Привезите реанимационную каталку. Введите арамин, одну десятую процента. Кислородную маску. Положительное давление. Так, за работу.
Мы вкатили Джонса в одну из небольших палат интенсивной терапии. Хэммонд ни на миг не прерывал массаж сердца и ни разу не сбился с ритма. В палате нас уже ждал стажер хирургического отделения.
— Остановка сердца? — спросил он.
— Да, — ответил Хэммонд. — И дыхания. Пульса нет.
Хирург схватил бумажный пакет и достал пару резиновых перчаток, не дожидаясь, пока это сделает медсестра, и не сводя глаз с неподвижного тела Романа Джонса.
— Сейчас вскроем, — сказал он, сжимая и разжимая пальцы.
Хэммонд кивнул, продолжая массировать сердце, хотя и без особого успеха; губы и язык Романа делались все чернее, кожа на щеках и ушах тоже темнела и покрывалась пятнами.
Ассистент укрепил кислородную маску.
— Сколько, сэр? — спросила медсестра.
— Семь литров, — ответил хирург.
Ему подали скальпель. Одновременно медсестра убрала с груди Романа ошметки одежды. Никто не потрудился снять с него штаны и все остальное. Хирург шагнул вперед; лицо его сохраняло невозмутимое выражение, правая рука крепко сжимала скальпель, указательный палец плотно лежал на лезвии.
— Ладно, — молвил хирург и сделал ровный надрез поверх ребер на левой стороне груди. Разрез был глубокий и шел наискосок; из него текла кровь, но хирург не обратил на это ни малейшего внимания. Обнажив блестящие белесые ребра, он взрезал межреберную мышцу и пустил в ход расширитель. Послышался громкий хруст, затем — хлопок. Ребра лопнули, будто проволока. Мы увидели спавшиеся морщинистые легкие и увеличенное синеватое сердце. Оно не билось, но и не было неподвижным. Больше всего оно напоминало мешок, в котором копошатся черви.
Хирург начал прямой массаж. Плавно и мягко, согнув сначала мизинец, потом — безымянный, средний и указательный пальцы, он «выжал» сердце, освободив его от крови, затем принялся резко сжимать и разжимать кулак, покряхтывая в такт движениям.
Кто-то принес аппарат для измерения давления, и Хэммонд взялся за «грушу». Несколько секунд он молча следил за стрелкой и, наконец, сказал:
— Ничего.
— Фибрилляция есть, — ответил хирург, продолжая массаж сердца. — Давайте подождем. Адреналина пока не надо.
Я приподнялся на локте, и кровь закапала на плащ. Тупо глядя на багровый асфальт, я с удивлением гадал, откуда взялось столько кровищи. Неужто из меня?
Внезапно свело желудок, и меня вырвало прямо на мостовую. Голова закружилась, все вокруг на миг позеленело.
Наконец я с трудом поднялся на колени. Издалека донесся нарастающий рев сирены. Я зашатался и привалился к какой-то машине. Где я? Безмолвную улицу окутывал мрак. Я таращился на залитую кровью мостовую и не знал, что мне делать.
Вой сирен был все громче. Спотыкаясь, я забежал за угол и остановился перевести дух. На улице, которую я только что покинул, сверкнула синяя вспышка. Я снова бросился наутек. Не знаю, далеко ли мне удалось убежать. Мне вообще было неведомо, где я. Поэтому я просто трусил вперед, пока не увидел стоянку, а на ней — такси с тихо урчащим мотором.
— В ближайшую больницу, — сказал я водителю.
Он всмотрелся в мою физиономию.
— Ничего не выйдет.
Я открыл дверцу и полез в машину.
— Брось, приятель! — гаркнул таксист, сердито захлопнул дверь и рванул с места.
Снова сирены. Далеко. Внезапно накатила тошнота. Я опустился на корточки, и меня опять вывернуло. С лица по-прежнему капала кровь, смешиваясь с блевотиной.
Дождь все не унимался. Я дрожал от холода, но это помогало мне оставаться в сознании. Выпрямившись, я попытался сориентироваться. Вашингтон-стрит была севернее. На ближайшем указателе виднелась надпись: Кэрли-авеню, но это ничего мне не говорило. Медленно, то и дело останавливаясь, я поплелся вперед.
Я мог лишь надеяться, что продвигаюсь в нужном направлении. К тому же, я терял кровь, но не знал, насколько быстро. Сделав два-три шага, я останавливался, прислонялся к стоявшим на улице машинам и переводил дух. Голова кружилась все сильнее и сильнее. В конце концов я споткнулся и упал. Колени с хрустом приложились к мостовой, боль пронзила меня насквозь. На миг в голове прояснилось, и я сумел подняться на ноги. В башмаках хлюпало, одежда пропиталась потом и дождевой водой. Решив воспользоваться этим хлюпанием в ботинках как своего рода звуковым маяком, я заставил себя идти дальше. Шаг — остановка. Шаг — остановка. Хлюп-хлюп. Хлюп-хлюп. Наконец кварталах в трех впереди показались огни, и я понял, что выберусь.
Шаг — остановка.
Я привалился к какой-то синей машине. Всего на миг, чтобы чуть-чуть отдышаться…
— … да тот самый парень, — услышал я. Меня поднимали, засовывали в машину, потом снова вытаскивали. Кто-то устроил мою руку на чьем-то плече, и мгновение спустя я пошел. Впереди сияли яркие лампы, горела вывеска: «НЕОТЛОЖНАЯ ПОМОЩЬ». Синяя. Прямоугольная. У дверей стояла медсестра.
— Полегче, полегче, не напрягайтесь.
Моя голова болталась из стороны в сторону. Я попытался что-то сказать, но в горле пересохло. Страшно хотелось пить. Я окоченел. Скосив глаза, я увидел, что меня тащит на себе какой-то лысый старик с косматой бородой. Я попытался потверже стать на ноги, чтобы избавить его от необходимости поддерживать меня, но колени подломились, как резиновые. Меня трясло.
— Ничего, парень, все в порядке. Ты просто молодец.
Старик говорил нарочито грубовато, стараясь ободрить меня. Подбежала медсестра. Она словно плыла в пятне света висевшего над дверью фонаря. Мельком взглянув на меня, сестра бросилась в приемный покой. Мгновение спустя оттуда выскочили двое санитаров и подхватили меня под руки. Ребята были дюжие. Я почувствовал, как мои ноги отрываются от земли. Носки туфель только чуть-чуть задевали покрытый лужами асфальт. Голова моя свесилась на грудь, и капли дождя забарабанили по затылку. Лысый старик побежал вперед, чтобы распахнуть двери.
Меня внесли в теплое помещение, уложили на мягкий стол и начали раздевать, но костюм и плащ насквозь пропитались водой и кровью, ткань липла к телу, и в конце концов одежду пришлось кромсать ножницами. Казалось, это продолжалось несколько часов. Я не мог открыть глаза: прямо над головой висела ослепительно-яркая лампа.
— Возьмите пробу на совместимость крови, — услышал я голос одного из стажеров. — Набор первой помощи и шовный материал — в четвертую палату.
В изголовье суетились люди, я ощущал кожей чьи-то пальцы, марлевые тампоны. Но едва-едва: холодный лоб окоченел. Меня уже успели раздеть, растереть жестким полотенцем, укутать одеялом и переложить на другой мягкий стол, который вдруг покатился по коридору. Я разомкнул веки и увидел лысого старика, который сочувственно смотрел на меня.
— Где вы его нашли? — спросил стажер.
— На машине лежал, — пустился в объяснения старик. — Вижу, лежит мужик. Думаю: пьяный отрубился. А ноги-то на дороге, вот я и остановился, чтобы оттащить, пока его не переехали. Тут и увидел, что одет прилично и весь в крови. И привез его сюда, а что с ним случилось — знать не знаю. Похоже, побили парня.
— При нем нет бумажника, — сообщил старику стажер. — Он должен вам деньги за доставку?
— Нет, ничего не надо, — ответил старик.
— Он наверняка захочет расплатиться.
— Не надо ничего, — повторил лысый таксист. — Поехал я.
— Сообщите дежурной сестре ваше имя, — попросил стажер, но старик уже был таков.
Меня вкатили в палату с голубыми кафельными стенами. Зажглась лампа, и надо мной нависли чьи-то лица, полускрытые марлевыми масками. Послышался скрип натягиваемых резиновых перчаток.
— Сначала остановим кровотечение, — сказал стажер. — Потом сделаем рентген. — Он взглянул на меня. — Вы в сознании, сэр?
Я кивнул и попытался заговорить.
— Не надо, молчите. Возможно, у вас сломана челюсть. Сейчас я только залатаю рану на лбу, а разбираться будем потом.
Медсестра омыла мне лицо теплой мыльной водой. Я заметил кровь на губке.
— Сейчас обработаем спиртом, — сказала сестра. — Немножко пощиплет.
Стажеры разглядывали мою рану и переговаривались.
— Запишите так: на правом виске поверхностная рана длиной шесть сантиметров.
Я едва почувствовал пощипывание. Спирт был прохладный и почти не раздражал. Стажер вставил в держатель изогнутую хирургическую иглу. Медсестра посторонилась, и он чуть повернул мою голову. Я боялся, что будет больно, но ощутил лишь легкое покалывание. Стажер сказал:
— Чертовски острое орудие. Можно подумать, что его полоснул хирург.
— Нож?
— Возможно, хотя сомневаюсь.
Медсестра перетянула мне руку жгутом и взяла кровь.
— Пожалуй, стоит ввести ему противостолбнячную сыворотку, — не прекращая штопать меня, рассудил стажер. — И пенициллин. — Обращаясь ко мне, он добавил: — Если «да», моргните один раз. «Нет» — два. У вас нет аллергии на пенициллин?
Я дважды моргнул.
— Вы уверены?
Я моргнул один раз.
— Хорошо, — сказал стажер и возобновил занятия рукоделием, вышивая у меня на лбу. Сестра сделала мне два укола. Еще один стажер молча осматривал меня.
Должно быть, я опять лишился чувств. А когда очнулся, то увидел возле своей головы громоздкий рентгеновский аппарат. И услышал чей-то раздраженный голос:
— Осторожнее, осторожнее.
Я снова потерял сознание и очухался уже в другой палате — на сей раз с салатовыми стенами. Стажеры просматривали на просвет ещё мокрые рентгеновские снимки и обменивались впечатлениями. Потом один из них подошел ко мне.
— Похоже, вы легко отделались, — сказал он. — Вероятно, у вас расшатались два-три зуба, но никаких трещин не видно.
В голове прояснилось. Настолько, что я, наконец, смог спросить их:
— Вы показывали снимки рентгенологу?
Стажеры замерли, мигом поняв, что я имею в виду. Читать снимки черепа чертовски трудно, тут нужен наметанный глаз. Впрочем, они явно не задумались о том, как я вообще догадался задать такой вопрос.
— Рентгенолога сейчас нет.
— Где он?
— Пошел в кафетерий.
— Приведите его, — велел я. Во рту было сухо, челюсть болела, и я еле шевелил языком. Подняв руку, я коснулся щеки и нащупал здоровенную опухоль, тоже очень болезненную. Неудивительно, что стажеры опасались трещин.
— Какое у меня число?
— Прошу прощения, сэр?
Я не мог внятно произносить слова, и стажеры плохо понимали меня.
— Я спрашиваю, какое у меня гематокритное число?
Они переглянулись.
— Сорок, сэр.
— Дайте воды.
Один из стажеров отправился за водой, второй как-то странно посмотрел на меня, словно впервые узнал о том, что я — человек.
— Вы врач, сэр?
— Нет, — ответил я. — Просто просвещенный пигмей.
Стажер смутился и достал записную книжку.
— Вы когда-нибудь лежали в нашей больнице, сэр?
— Нет, — ответил я. — И не намерен ложиться.
— Сэр, вы поступили к нам с глубокой раной…
— Черт с ней. Дайте зеркало.
— Зеркало?
Я вздохнул.
— Да, зеркало. Чтобы я мог посмотреть, хорошо ли меня заштопали.
— Сэр, если вы врач…
— Принесите зеркало.
И зеркало, и стакан воды прибыли на удивление быстро. Сначала я взял стакан и единым духом осушил его. Вода показалась мне чертовски вкусной.
— Вы бы помедленнее, сэр, — посоветовал стажер.
— Сорок — не такое уж плохое гаматокритное число, — ответил я ему, поднимая зеркало повыше и изучая порез на любу. Я злился на врачей, и это помогало забыть о боли. Разрез был ровный, плавно изогнутый и шел от брови к уху. Мне наложили примерно двадцать швов.
— Давно меня привезли? — спросил я.
— Час назад, сэр.
— Перестаньте величать меня сэром и возьмите новую пробу на гематокритное число, — велел я им. — Надо выяснить, нет ли у меня внутреннего кровоизлияния.
— Пульс у вас всего семьдесят пять, сэр, а цвет кожи…
— Действуйте!
Повинуясь моим указаниям, стажеры взяли ещё одну пробу, пять кубиков.
— Господи! — в сердцах воскликнул я. — Это же всего-навсего гематокрит!
Стажер виновато взглянул на меня и поспешно вышел. Видимо, работа в неотложке не идет на пользу. Ребята слишком расхлябанны. Чтобы установить гематокритное число, нужно не больше одного кубика крови. Достаточно проколоть палец.
— Меня зовут Джон Берри, — сообщил я другому стажеру. — Патологоанатом из Линкольновской.
— Да, сэр.
— Не надо записывать.
— Да, сэр, — он отложил блокнот.
— Я не ложусь в больницу, так что не нужно оформлять никаких бумаг.
— Сэр, на вас напали грабители…
— А вот и нет. Я споткнулся и упал. По собственной глупости.
— Сэр, характер увечий показывает…
— Мне плевать, если характер увечий отличается от описанного в учебниках. Я сообщил вам, что случилось, и дело с концом.
— Сэр…
— Не надо спорить, — отрезал я.
На белом халате стажера запеклись капельки крови. Надо полагать, моей.
— На лацкане нет таблички с именем, — заметил я.
— Так точно.
— Лучше бы нацепили. Мы, больные, не любим общаться незнамо, с кем.
Стажер глубоко вздохнул.
— Сэр, я — студент четвертого курса.
— О, боже.
— Сэр…
— Послушай, сынок, лучше тебе сразу кое-что уразуметь, — сказал я, радуясь тому, что впал в ярость: ведь она давала мне силы. — Может, тебе и интересно провести месяц стажировки в неотложке, но для меня все происходящее — далеко не забава. Позови доктора Хэммонда.
— Кого, сэр?
— Доктора Хэммонда, старшего ординатора.
— Хорошо, сэр.
Стажер пошел прочь, а я подумал, что, вероятно, был чересчур суров с ним. В конце концов, он только учился. И, похоже, был славным малым.
— Кстати, это вы накладывали швы? — спросил я.
— Да, — после долгого неловкого молчания ответил он.
— Хорошая работа.
Стажер улыбнулся.
— Спасибо, сэр.
— Перестаньте «сэрить». Вы осмотрели рану, прежде чем зашить ее?
— Да, с… Да.
— Какое у вас впечатление?
— Разрез удивительно ровный. Мне показалось, что он сделан бритвой.
Я усмехнулся.
— А может, скальпелем?
— Простите?
— По-моему, вам предстоит довольно интересная ночь, — ответил я. — Позовите Хэммонда.
Когда я остался один, боль снова взяла меня в оборот, вытеснив все мысли. Особенно сильно болел желудок, как будто я проглотил шар для игры в кегли. Я перевернулся на бок. Стало полегче. А вскоре появился Хэммонд в сопровождении вышеупомянутого студента четвертого курса.
— Привет, Джон, — сказал он.
— Привет, Нортон, как делишки?
— Я не видел, как тебя привезли, иначе…
— Неважно. Твои ребята прекрасно справились.
— Что с тобой стряслось?
— Несчастный случай.
— Тебе ещё повезло, — рассудил Нортон, осмотрев рану. — Порез неглубокий. Кровь хлестала струей, хотя по гематокритному числу этого не скажешь.
— У меня большая селезенка.
— Возможно. Как ты себя чувствуешь?
— Погано.
— Голова болит?
— Уже не так сильно.
— Тошнота? Сонливость?
— Да брось ты, Нортон.
— Лежи спокойно. — Он достал маленький фонарик и осмотрел мои зрачки, потом взял офтальмоскоп и проверил глазное дно, после чего занялся руками и ногами, дабы убедиться, что они не утратили чувствительность.
— Видишь, — сказал я. — Все в порядке.
— Возможно, у тебя гематома.
— Черта с два.
— Я хочу, чтобы ты остался на сутки. Понаблюдаем.
— Не получится. — Я сел на постели и поморщился от боли в желудке. — Помоги мне встать.
— Боюсь, что твоя одежда…
— Искромсана в клочья? Я знаю. Раздобудь мне белый халат.
— Белый халат? Это ещё зачем?
— Я хочу быть на ногах, когда привезут остальных.
— Каких ещё остальных?
— Потерпи немного, — ответил я.
Студент спросил, какой у меня размер, и отправился за халатом, но Хэммонд удержал его.
— Минутку. — Он повернулся ко мне. — Халат ты получишь, но при одном условии.
— Господи, Нортон, нет у меня никакой гематомы, разве что субдуральная, а она может проявиться и через несколько недель или месяцев.
— А может, эпидуральная.
— На снимках черепа не видно ни одной трещины.
Эпидуральная гематома образуется внутри черепной коробки при разрыве артерии вследствие пролома кости. Такое кровоизлияние увеличивает давление на мозг и может привести к смерти.
— Ты сам сказал, что рентгенолог ещё не видел их.
— Боже мой, Нортон, я же не восьмидесятилетняя старуха…
— Я дам тебе белый халат, если ты пообещаешь остаться тут до утра.
— Но не оформляй госпитализацию.
— Ладно, проведешь ночь в неотложке.
Я нахмурился. Похоже, выхода не было.
— Хорошо, я остаюсь.
Студент пошел за халатом. Хэммонд покачал головой.
— Кто это тебя отделал?
— Потерпи, скоро увидишь.
— А ты изрядно настращал стажеров.
— Я не хотел, но они малость расслабились.
— В рентгеновском сегодня дежурит Харрисон, — сказал Хэммонд. — Тот ещё коновал.
— Думаешь, меня это волнует?
Студент принес халат, и я оделся. Это было странное чувство: я уже много лет не облачался в белое. А ведь когда-то я даже гордился своей униформой. Теперь же ткань показалась мне жесткой, и я чувствовал себя неловко.
Кто-то разыскал мои мокрые окровавленные башмаки. Протерев их, я обулся. Я устал и совсем ослаб, но не мог позволить себе отдохнуть. Надо было покончить с этим делом уже сегодня ночью. Да, непременно.
Я выпил кофе и съел бутерброд, безвкусный, как бумага. Но подкрепиться было необходимо. Все это время Хэммонд оставался со мной.
— Кстати, я навел справки о Романе Джонсе, — сказал он.
— Да?
— Он обращался к урологу. Почечная колика. Взяли анализ мочи.
— И что же?
— Гематурия. Нуклеированные эритроциты.
— Понятно.
Классическая история. В клиники часто обращаются с жалобами на острую боль в нижней части живота и затрудненное мочеиспускание. Наиболее вероятный диагноз в таких случаях — камни в почках, один из пяти самых болезненных недугов, известных медицине. Почти сразу же после постановки диагноза пациенту дают морфий. Но, чтобы подтвердить необходимость инъекции, врач требует сначала взять анализ мочи на наличие крови. Камни в почках обычно вызывают раздражение и незначительные кровотечения в мочеиспускательном канале.
Наркоманы знают, что, пожаловавшись на камни в почках, довольно легко получить морфий, и нередко симулируют колику, причем некоторые — весьма искусно, со всеми симптомами. Когда их просят сдать мочу на анализ, они запираются в туалете, мочатся в баночку, прокалывают палец и роняют в склянку капельку крови.
Но у многих морфинистов кишка тонка пустить себе кровь, и они используют куриную. В эритроцитах курицы есть ядра, в человеческих — нет. На этом и попадаются. Нуклеированные эритроциты в крови пациента, жалующегося на почечную колику, почти всегда помогают разоблачить симулянта, а значит, заведомого наркомана.
— Его осматривали на предмет следов от уколов?
— Нет. Он покинул клинику, как только был изобличен, и больше не появлялся.
— Стало быть, он, скорее всего, наркоман.
— Вероятно, да.
Подкрепившись, я почувствовал себя лучше и поднялся на ноги, хотя боль по-прежнему мучила меня и сопровождалась полным упадком сил. Позвонив Джудит, я сообщил ей, где нахожусь, и сказал, что все в порядке и беспокоиться нет причин. О том, что меня поколотили и порезали, я упоминать не стал, чтобы не волновать жену раньше времени. Я прекрасно понимал, что, как только вернусь домой, у неё начнется истерика.
Стараясь не морщиться от боли, я зашагал по коридору. Хэммонд то и дело спрашивал, как я себя чувствую, и я едва успевал отвечать, что все хорошо. Разумеется, это была неправда. После еды меня опять начало мутить, а голова заболела ещё сильнее, как только я поднялся на ноги. Но страшнее всего был упадок сил. Я испытывал жуткую, просто ужасающую усталость.
Мы подошли к дверям отделения неотложной помощи. Собственно, это были не двери, а целый бокс, похожий на гараж с открытым торцом. Сюда задним ходом въезжали кареты «скорой помощи», чтобы освободиться от своего содержимого. Потом кто-нибудь нажимал пневматическую педаль в полу, открывались створки, и пациентов вносили в больницу. Мы вышли на улицу и вдохнули прохладный ночной воздух. Моросило, все вокруг было окутано туманом, но мне стало заметно легче.
— Ты бледен как мел, — заметил Хэммонд.
— Все в порядке.
— Мы даже не проверили, есть ли у тебя внутренние кровотечения.
— Все в порядке.
— Если станет хуже, скажи, — велел мне Хэммонд. — Не строй из себя героя.
— Я и не строю.
Иногда мимо проезжали машины, шелестя покрышками на мокрой мостовой, потом снова наступала тишина. Я молча ждал.
— Что должно произойти? — спросил Хэммонд.
— Точно не знаю, но думаю, что сюда привезут девушку и негра.
— Романа Джонса? Он что, имеет отношение к этой истории?
— Полагаю, что да.
На самом деле я был почти уверен, что меня ударил Роман Джонс. Я мало что помнил. Все события, предшествовавшие нападению на меня, были окутаны дымкой. Впрочем, этого и следовало ожидать. Не то чтобы я страдал ретроградной амнезией, нередко сопутствующей сотрясению мозга и начисто стирающей воспоминания обо всем, что произошло в последние пятнадцать минут перед травмой. Нет, ничего подобного не было. Просто я немного опешил.
Должно быть, меня ударил именно Роман. Кто еще? Он шел к Маячному холму. И только у него была причина нападать на меня.
Значит, надо просто подождать.
— Как ты себя чувствуешь?
— Я уже замучился отвечать, что все в порядке.
— У тебя усталый вид, — сказал Хэммонд.
— Это потому, что я устал. У меня выдалась утомительная неделя.
— Я хочу сказать, что ты засыпаешь на ходу.
— Да не дергайся ты, — ответил я и посмотрел на часы. После нападения на меня минуло почти два часа. Этого времени хватило бы с избытком.
Может быть, что-то сорвалось?
В этот миг из-за угла вырулила полицейская машина. Сирена ревела, покрышки визжали, синий огонек мерцал. Сразу же за ней появилась карета «скорой помощи», а затем — ещё один автомобиль. Из него выскочили двое парней в костюмах — репортеры. Я сразу узнал их по взволнованным, предвкушающим физиономиям. Один из них держал в руках фотоаппарат.
— Никаких снимков, — предупредил я его.
Распахнулись дверцы «скорой», появились носилки с распростертым на них телом. Сначала я увидел одежду — брюки с разрезанными штанинами, вспоротые рукава. Казалось, тело побывало в каком-то чудовищном токарном станке. Потом холодный свет ламп у входа залил лицо, и я узнал Романа Джонса. Над его правым ухом виднелась глубокая вмятина, будто на прохудившемся футбольном мяче, темные губы отливали синевой.
Полицейские выключили маячок, мигание прекратилось. Хэммонд приступил к работе прямо на улице. Он действовал быстро и сноровисто: левой рукой взял Джонса за запястье, прильнул ухом к его груди, а правой рукой ощупал артерии на шее негра. Мгновение спустя он выпрямился и, ни слова не говоря, начал массаж грудной клетки; одну ладонь он прижал к груди Джонса плашмя, другую — только подушечкой. Движения его были резкими, мощными и ритмичными.
— Вызовите анестезиолога и стажера из хирургии. Привезите реанимационную каталку. Введите арамин, одну десятую процента. Кислородную маску. Положительное давление. Так, за работу.
Мы вкатили Джонса в одну из небольших палат интенсивной терапии. Хэммонд ни на миг не прерывал массаж сердца и ни разу не сбился с ритма. В палате нас уже ждал стажер хирургического отделения.
— Остановка сердца? — спросил он.
— Да, — ответил Хэммонд. — И дыхания. Пульса нет.
Хирург схватил бумажный пакет и достал пару резиновых перчаток, не дожидаясь, пока это сделает медсестра, и не сводя глаз с неподвижного тела Романа Джонса.
— Сейчас вскроем, — сказал он, сжимая и разжимая пальцы.
Хэммонд кивнул, продолжая массировать сердце, хотя и без особого успеха; губы и язык Романа делались все чернее, кожа на щеках и ушах тоже темнела и покрывалась пятнами.
Ассистент укрепил кислородную маску.
— Сколько, сэр? — спросила медсестра.
— Семь литров, — ответил хирург.
Ему подали скальпель. Одновременно медсестра убрала с груди Романа ошметки одежды. Никто не потрудился снять с него штаны и все остальное. Хирург шагнул вперед; лицо его сохраняло невозмутимое выражение, правая рука крепко сжимала скальпель, указательный палец плотно лежал на лезвии.
— Ладно, — молвил хирург и сделал ровный надрез поверх ребер на левой стороне груди. Разрез был глубокий и шел наискосок; из него текла кровь, но хирург не обратил на это ни малейшего внимания. Обнажив блестящие белесые ребра, он взрезал межреберную мышцу и пустил в ход расширитель. Послышался громкий хруст, затем — хлопок. Ребра лопнули, будто проволока. Мы увидели спавшиеся морщинистые легкие и увеличенное синеватое сердце. Оно не билось, но и не было неподвижным. Больше всего оно напоминало мешок, в котором копошатся черви.
Хирург начал прямой массаж. Плавно и мягко, согнув сначала мизинец, потом — безымянный, средний и указательный пальцы, он «выжал» сердце, освободив его от крови, затем принялся резко сжимать и разжимать кулак, покряхтывая в такт движениям.
Кто-то принес аппарат для измерения давления, и Хэммонд взялся за «грушу». Несколько секунд он молча следил за стрелкой и, наконец, сказал:
— Ничего.
— Фибрилляция есть, — ответил хирург, продолжая массаж сердца. — Давайте подождем. Адреналина пока не надо.