Страница:
Прошла минута. Еще одна. Кожа негра делалась все темнее.
— Слабеет. Пять кубиков адреналина, один к тысяче.
Медсестра приготовила шприц, и хирург ввел лекарство прямо в сердечную мышцу, после чего возобновил массаж.
Я наблюдал, как аппарат искусственного дыхания ритмично наполняет легкие воздухом. Но Роман явно умирал. Через несколько минут хирург сдался.
— Все, — сказал он, извлекая руки из грудной полости, снимая перчатки и бросая последний взгляд на Романа Джонса. Затем он осмотрел раны на груди и предплечьях покойного, вмятину на черепе, и добавил: — Вероятно, первичная остановка дыхания. Его сильно ударили по голове. — Хирург повернулся к Хэммонду. — Вы составите медицинское заключение?
— Да, конечно, — ответил Хэммонд.
В этот миг распахнулась дверь, и в палату вбежала медсестра.
— Доктор Хэммонд, вас зовет доктор Йоргенсен, — сообщила она. — Привезли девушку в гемморагическом шоке.
Первым, кого я увидел в коридоре, был Питерсон в цивильном костюме. Он был растерян и раздражен, даже не сразу узнал меня. А узнав, дернул за рукав.
— Э… послушайте, Берри…
— Не сейчас, — ответил я, шагая следом за Хэммондом и медсестрой в другую палату. Там лежала навзничь бледная как смерть девушка с обмотанными бинтами запястьями. Она была в сознании, но едва соображала; голова её металась по подушке, из горла вырывались тихие стоны.
Над девушкой склонился ординатор Йоргенсен. Увидев Хэммонда, он сказал:
— Покушение на самоубийство, вскрыла вены. Кровотечение остановили, сейчас введем цельную кровь.
Он искал вену, чтобы подключить капельницу.
— Перекрестную пробу взяли, запросили кровь из банка. Понадобится не меньше двух единиц. Гематокритное число в порядке, но это ещё ничего не значит.
— Почему в бедро? — спросил Хэммонд, кивая на капельницу.
— Руки пришлось перевязать. С верхними конечностями шутки плохи.
Я подошел поближе и сразу узнал Анджелу Хардинг. И куда только подевалась её красота? Лицо сделалось мертвенно-бледным, вокруг губ выступили синюшные пятна.
— Что скажете? — спросил Хэммонд Йоргенсена.
— Вытащим, — ответил тот. — Если не случится ничего экстраординарного.
Хэммонд осмотрел перевязанные руки Анджелы.
— Повреждения здесь?
— Да, с обеих сторон. Мы уже наложили швы.
Хэммонд взглянул на кисти девушки. На её пальцах виднелись темные бурые пятна.
— Ты эту девушку имел в виду? — спросил он меня.
— Да. Анджела Хардинг.
— Курит как паровоз, — заметил Хэммонд.
— Нет. Осмотри ещё раз.
Хэммонд поднес руку Анджелы к носу и понюхал пальцы.
— Это не никотин…
— Совершенно верно.
— Но тогда…
Я кивнул.
— Вот именно.
— Да она же медсестра!
— Правильно.
Пальцы девушки были вымазаны йодом. Это вещество применяется как для дезинфекции, так и для разметки надрезов в хирургии. При постановке капельницы без него тоже не обойтись.
— Ничего не понимаю, — сказал Хэммонд.
Я поднял руки Анджелы повыше. Большие пальцы и тыльные стороны ладоней были испещрены мелкими порезами, из которых сочилась кровь.
— Что это, по-твоему?
— Пробовала.
Когда люди пытаются покончить с собой, вскрыв вены, на их руках часто остаются маленькие порезы, словно самоубийца сначала проверяет, достаточно ли острое у него орудие и насколько сильна будет боль.
— Нет, — возразил я.
— Тогда что это такое?
— Ты когда-нибудь видел жертв поножовщины?
Хэммонд покачал головой. Впрочем, где он мог их видеть? Такие зрелища доступны только патологоанатомам. Мелкие царапины на руках — верный признак того, что на человека напали с ножом. Жертва отбивается, и царапины — обычное дело.
— Это — типичная картина?
— Да.
— Ты хочешь сказать, что к ней лезли с ножом?
— Вот именно.
— Но почему?
— Потом объясню, — ответил я и отправился обратно, к телу Романа Джонса. Оно по-прежнему лежало в палате. Рядом стоял Питерсон. Какой-то незнакомый мне человек в костюме осматривал глаза покойника.
— Берри, вы всегда появляетесь в самое неудачное время, — сказал мне Питерсон.
— Вы тоже.
— Верно, — согласился он. — Но у меня такая работа. — Капитан кивнул на человека в костюме. — Поскольку в прошлый раз вы так всполошились, я на всякий случай захватил с собой полицейского врача. Как вы понимаете, теперь нам не обойтись без судебного следователя.
— Да, понимаю.
— Парня зовут Роман Джонс. В бумажнике лежали документы.
— Где вы его нашли?
— Валялся на улице. На милой тихой улочке на Маячном холме. С проломленным черепом. Должно быть, упал и ударился головой. На втором этаже дома разбито окно. В квартире некой Анджелы Хардинг. Она тоже здесь.
— Я знаю.
— Что-то вы сегодня больно хорошо осведомлены, а?
Я не стал отвечать. Голова буквально раскалывалась, боль накатывала волнами, я чувствовал страшную усталость. Хотелось улечься прямо на пол, уснуть и не просыпаться как можно дольше. Желудок сводило судорогой.
Я склонился над телом Романа Джонса. Кто-то снял одежду с его торса, и я увидел маленькие глубокие порезы на туловище и предплечьях. На ногах ничего подобного не было. Что ж, весьма характерная картина.
Полицейский врач выпрямился и взглянул на Питерсона.
— Трудно сказать, от чего он умер. — Врач кивнул на разверстую грудную клетку. — Они тут изрядно напортачили. Полагаю, причиной смерти стала черепная травма. Вы, кажется, сказали, что он выпал из окна?
— Похоже, что так, — покосившись на меня, ответил Питерсон.
— Я подготовлю отчет, — сказал врач. — Дайте-ка мне его бумажник.
Получив то, что просил, врач отошел к стене и занялся писаниной. Я продолжал осмотр трупа. Меня особенно интересовала голова. Я ощупал вмятину.
— Что это вы делаете?
— Осматриваю покойного.
— Кто вам разрешил?
Я вздохнул.
— А что, требуется разрешение?
Питерсон заметно смутился, и я добавил:
— Прошу вас разрешить мне произвести предварительный осмотр трупа.
Произнося эти слова, я покосился на полицейского врача. Тот переписывал какие-то данные из документов Джонса, но я был уверен, что он прислушивается к разговору.
— Но ведь будет вскрытие, — сказал Питерсон.
— И все-таки разрешите.
— Не могу.
— Не валяй дурака, Джек, — вдруг подал голос врач.
Питерсон взглянул на него, потом опять на меня.
— Ну, ладно, Берри, — сказал он, наконец. — Осматривайте, только ничего не трогайте.
Я пристально всмотрелся в рану на голове. Это была вмятина чашеобразной формы, размером с кулак. Удар был нанесен набалдашником трости или куском трубы, причем довольно сильно, явно наотмашь. К кровавой корке прилипли крошечные бурые щепки. Я не стал их трогать.
— По-вашему, эта черепная травма получена при падении? — спросил я Питерсона.
— Да, а что?
— Просто любопытно.
— Что любопытно?
— Откуда взялись порезы на теле.
— Наверное, он получил их в квартире. По-видимому, подрался с этой девицей, Анджелой Хардинг. В квартире был окровавленный кухонный нож. Наверное, девица напала на Джонса. Так или иначе, он выпал из окна, или его вытолкали. Приложился головой и помер. — Питерсон умолк и посмотрел на меня.
— Продолжайте.
— Это все, — сказал он.
Я кивнул, вышел из палаты, разыскал шприц и вернулся. Склонившись над Джонсом, я вонзил иглу в шею, в надежде попасть в яремную вену. Искать вены на руках сейчас не имело смысла.
— Что вы делаете?
— Беру кровь, — ответил я, извлекая иголку. В шприце было несколько миллиграммов синеватой крови.
— Зачем?
— Хочу выяснить, не отравили ли его, — брякнул я первое, что пришло в голову.
— Отравили? С какой стати вы так думаете?
— Это просто догадка, — ответил я, кладя шприц в карман и поворачиваясь к двери.
— Эй, минутку, — окликнул меня Питерсон.
Я остановился.
— Хочу задать вам пару вопросов.
— Неужели?
— Насколько мы понимаем, этот парень и Анджела Хардинг подрались. Потом Джонс выпал из окна, а девица попыталась покончить с собой.
— Вы уже это говорили.
— Но тут есть одна неувязка, — продолжал капитан. — Джонс — парень нехилый, фунтов под двести. Как вы думаете, могла ли изящная девушка выбросить его из окна?
— Возможно, он выпал без посторонней помощи.
— А возможно, посторонней помощью воспользовалась Анджела.
— Возможно, — согласился я.
Он взглянул на повязку, прикрывавшую мою рану.
— С вами сегодня что-то случилось?
— Да, упал на скользкой мостовой.
— Значит, у вас ссадина?
— Нет, я приложился лбом к одному из наших замечательных счетчиков времени стоянки. У меня порез.
— Рваный?
— Нет, довольно ровный.
— Как у Романа Джонса?
— Не знаю.
— Вы когда-нибудь встречались с Джонсом?
— Да.
— Правда? Когда же?
— Часа три назад.
— Очень интересно, — проговорил Питерсон.
— Воспользуйтесь этими сведениями в меру вашего разумения, — ответил я. — Желаю успеха.
— Я мог бы задержать вас для допроса.
— Конечно. Только по какому обвинению?
Он пожал плечами.
— Да по любому. Хотя бы в соучастии.
— А я вчиню вам судебный иск. Вы и опомниться не успеете, как я стрясу с вас два миллиона долларов.
— За вызов на допрос?
— Совершенно верно. За то, что бросаете тень на доброе имя врача. Для людей моей профессии доброе имя жизненно важно, как вам известно. Даже малейшее подозрение может нанести значительный ущерб. И я без труда докажу в суде, что он нанесен.
— Арт Ли избрал другую линию поведения.
Я усмехнулся.
— Хотите побиться об заклад?
Я пошел к двери, и Питерсон бросил мне вслед:
— Сколько вы весите, доктор?
— Сто восемьдесят пять фунтов, — ответил я. — За восемь лет не прибавил ни грамма.
— За восемь лет?
— Да, — сказал я. — С тех пор, как служил в полиции.
Голову будто зажали в тиски. Боль билась, накатывала волнами, изнуряла. Бредя по коридору, я внезапно почувствовал острый приступ тошноты, зашел в туалет и расстался с только что проглоченными бутербродом и кофе. Я почувствовал слабость, тело покрылось холодным потом, но вскоре мне немного полегчало, и я отправился на поиски Хэммонда.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.
— Ты начинаешь надоедать, — ответил я.
— Видок тот еще, — заметил Хэммонд. — Как бы тебя не вырвало.
— Не вырвет, — пообещал я, доставая из кармана шприц с кровью Джонса и кладя его на тумбочку. Потом я взял новый шприц и спросил: — Ты можешь достать мне мышь?
— Мышь?
— Да, мышь.
Хэммонд нахмурился.
— Вообще-то у Кохрана есть крысы. Возможно, лаборатория ещё открыта.
— Мне нужны мыши.
— Я попытаюсь, — сказал он.
Мы спустились в подвал, пролезая под трубами, преодолели лабиринт подземных переходов и в конце концов добрались до «зверинца». Как и в большинстве крупных базовых университетских больниц, в Мемориалке есть научно-исследовательское отделение, где ставятся опыты на самых разнообразных животных. Мы слышали тявканье собак, шелест птичьих крыльев. Наконец мы подошли к двери с табличкой: «Мелкие объекты», и Хэммонд толкнул створку.
Вдоль стен, от пола до потолка, стояли клетки с крысами и мышами. Воздух был напоен терпким амбре, которое ни с чем не спутаешь. Этот запашок до боли знаком любому молодому врачу. Впрочем, он хоть и мерзок, но весьма полезен в клинической практике: сразу можно распознать больного, страдающего печеночной недостаточностью. В палате, где дышит такой больной, воняет как в помещении, полном мышей. Этот весьма специфический запах даже получил латинское название fetor hepaticus.
Хэммонд выбрал мышку и, как водится, схватил её за хвост. Мышь задергалась, норовя вцепиться зубами в палец своего пленителя, но куда там. Хэммонд поместил зверька на стол и взял за загривок.
— Что теперь?
Я ввел мышке немного крови Романа Джонса, после чего Хэммонд бросил зверька в стеклянную банку. Мышь тотчас принялась носиться кругами, натыкаясь на стенки.
— Ну? — спросил Хэммонд.
— Ты не патологоанатом, — ответил я. — И поэтому едва ли когда-либо слыхал о «мышином тесте».
— Верно.
— Он очень старый. Прежде это был единственный способ определить наличие.
— Наличие чего?
— Морфия.
Спустя несколько минут бег мышки замедлился, мышцы напряглись, а хвостик задрался кверху.
— Результат положительный, — объявил я.
— На морфий?
— Да.
Сейчас, конечно, уже существуют гораздо более точные тесты, например, налорфиновый. Но для покойника сойдет и «мышиный».
— Он был наркоманом? — спросил Хэммонд.
— Вот именно.
— А девушка?
— Скоро узнаем.
Когда мы вернулись, Анджела уже пришла в сознание. Ей влили полтора литра крови. Девушка была очень утомлена и смотрела на нас с неимоверной тоской во взгляде. Впрочем, я устал не меньше. Я просто изнемогал, испытывал страшную слабость и очень хотел спать.
— Давление — сто на шестьдесят пять, — сообщила медсестра.
— Хорошо, — сказал я и, пересилив себя, похлопал Анджелу по руке.
— Как вы себя чувствуете, Анджела?
— Хуже некуда, — бесцветным голосом ответила девушка.
— Вы поправитесь.
— У меня ничего не вышло, — будто машина, проговорила она.
— То есть?
По её щеке покатилась слеза.
— Не вышло, и все. Я пыталась и не смогла.
— Теперь все хорошо.
— Да, — ответила Анджела. — Ничего не вышло.
— Мы хотели бы поговорить с вами.
Она отвернулась.
— Оставьте меня в покое.
— Это очень важно.
— Будьте вы прокляты, лекари поганые, — пробормотала Анджела. — Обязательно, что ли, приставать к человеку? Я хотела, чтобы меня оставили в покое. Вот зачем я это сделала. Чтобы от меня все отвалили.
— Вас нашли полицейские.
Девушка сдавленно хихикнула.
— Лекари и легавые.
— Анджела, нам нужна ваша помощь.
— Нет. — Она подняла руки и уставилась на свои забинтованные запястья. — Нет. Ни за что.
— Тогда извините, — я повернулся к Хэммонду. — Раздобудь мне налорфина.
Девушка не шелохнулась, но я был уверен, что она слышала меня.
— Сколько?
— Десять миллиграммов. Этого должно хватить.
Анджела вздрогнула, но ничего не сказала.
— Вы не возражаете, Анджела?
Девушка подняла глаза. Ее взгляд был полон ярости и… надежды? Она прекрасно понимала, что означает это мое «вы не возражаете?»
— Что вы сказали? — спросила Анджела.
— Я хочу знать, можно ли ввести вам десять миллиграммов налорфина.
— Конечно, — ответила она. — Все, что хотите. Мне плевать.
Налорфин — противоядие при отравлении морфием. Во всяком случае, отчасти. В малых дозах он действует как морфий, но если ввести наркоману сразу много, у него начнется «ломка». Если Анджела — наркоманка, налорфин подействует почти мгновенно. И, возможно, убьет её. Это зависит от дозы.
Вошла медсестра. Не узнав меня, она захлопала глазами, но быстро опомнилась.
— Доктор, приехала миссис Хардинг. Ей позвонили полицейские.
— Хорошо, я поговорю с ней.
Я вышел в коридор и увидел мужчину и женщину, нервно переминавшихся с ноги на ногу. Мужчина был высок ростом и одет очень небрежно. Видимо, спешил и даже натянул разные носки. Женщина была очень хороша собой и очень взволнована. Взглянув на её лицо, я испытал странное ощущение: оно показалось мне знакомым, хотя я точно знал, что прежде мы никогда не встречались. И все же её черты явно кого-то мне напомнили.
— Я доктор Берри.
— Том Хардинг, — мужчина быстро пожал мне руку, как будто дернул за рычаг. — И миссис Хардинг.
— Здравствуйте.
Двое милых пятидесятилетних людей, никак не ожидавших, что окажутся в приемном покое больницы в четыре часа утра, да ещё по милости собственной дочери, искромсавшей себе запястья.
Мистер Хардинг откашлялся и сказал:
— Э… медсестра сообщила нам, что случилось. С Анджелой.
— Она поправится, — заверил я его.
— Можно взглянуть на нее?
— Не сейчас. Мы берем анализы.
— Но…
— Обыкновенные анализы, как и положено.
Том Хардинг кивнул.
— Я так и сказал жене: все будет хорошо. Анджела работает здесь медсестрой, и я сказал, что о ней будут заботиться.
— Да, — ответил я. — Мы делаем все, что можем.
— Ей действительно ничто не угрожает? — спросила миссис Хардинг.
— Да, она поправится.
Миссис Хардинг повернулась к Тому.
— Позвони Лиланду, скажи, чтобы не приезжал.
— Вероятно, он уже в пути.
— Все равно позвони.
— На конторке в приемном покое есть телефон, — сообщил я ему.
Том Хардинг пошел звонить, а я спросил его жену:
— Вы звоните своему домашнему врачу?
— Нет, — ответила она. — Моему брату. Он врач и очень любит Анджелу. С самого её рождения он…
— Лиланд Уэстон, — догадался я, вглядевшись в её черты.
— Да, — подтвердила она. — Вы с ним знакомы?
— Он мой старый друг.
Прежде чем она успела ответить, вернулся Хэммонд с налорфином и шприцем.
— Ты думаешь, мы и впрямь должны…
— Доктор Хэммонд, это миссис Хардинг, — поспешно сказал я. — Доктор Хэммонд, старший ординатор терапевтического отделения.
Миссис Хардинг коротко кивнула, в глазах её мелькнула тревога, взгляд вдруг сделался настороженным.
— Ваша дочь поправится, — заверил её Хэммонд.
— Рада это слышать, — проговорила женщина, но в голосе её сквозил холодок.
Извинившись, мы вернулись в палату Анджелы.
— Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь, — сказал мне Хэммонд, когда мы шагали по коридору.
— Понимаю, — я задержался возле фонтанчика и набрал стакан воды, осушил его и снова наполнил до краев. Голова буквально разламывалась, меня охватила страшная сонливость. Хотелось лечь, забыть обо всем на свете и захрапеть.
Но я не стал делиться своими мечтами с Хэммондом: я предвидел, как он поступит, узнав, что со мной.
— Хотелось бы верить, — проговорил он. — Учти, если что-то случится, отвечать придется мне как старшему ординатору.
— Знаю, не волнуйся.
— Это может убить её. Дозы надо повышать постепенно. Сначала — два миллиграмма. Если не подействует, через двадцать минут введем пять, и так далее.
— Да, — ответил я. — Только в этом случае мы её не убьем, — ответил я.
Хэммонд испуганно посмотрел на меня и спросил:
— Джон, ты в своем уме?
— Да уж не в чужом, — заверил я его.
Мы вошли в палату. Анджела свернулась клубочком и лежала на боку, глядя в стену. Забрав у Хэммонда ампулу налорфина, я положил её на тумбочку, чтобы Анджела могла прочитать ярлычок, и обошел койку, оказавшись, таким образом, за спиной девушки. Протянув руку, я взял ампулу и шприц, а затем быстро набрал в шприц воды из чашки.
— Анджела, повернитесь, пожалуйста.
Она легла навзничь, обнажив предплечье. Хэммонд был настолько изумлен, что застыл, будто истукан. Я перетянул руку Анджелы жгутом и помассировал локтевой сгиб, после чего ввел содержимое шприца в вену. Девушка молча наблюдала за мной.
— Ну, вот, — сказал я, отступив на шаг.
Анджела переводила взгляд с меня на Хэммонда и обратно.
— Скоро подействует, — пообещал я.
— Сколько вы мне ввели?
— Достаточно.
— Десять?
Она явно заволновалась, и я похлопал девушку по плечу.
— Не беспокойтесь.
— Двадцать?
— Нет, всего два миллиграмма.
— Два?
— Это не смертельно, — невозмутимо заверил я её.
Анджела застонала и отвернулась.
— Вы разочарованы? — участливо спросил я.
— Что вы пытаетесь доказать?
— Вы и сами это знаете.
— Но два миллиграмма…
— Вполне достаточно для появления симптомов. Холодный пот, судороги, боль. Как на начальном этапе «ломки».
— Господи.
— Это не смертельно, — повторил я. — Вы и сами знаете.
— Подонки. Я не просила привозить меня сюда…
— Но вы здесь, и в ваших венах налорфин. Немного, но вполне достаточно.
Она начала потеть.
— Сделайте же что-нибудь.
— Можем ввести морфий.
— Что угодно, пожалуйста. Я не хочу.
— Расскажите о Карен, — попросил я.
— Сначала сделайте что-нибудь.
— Нет.
Хэммонду все это явно не нравилось. Он сделал шаг вперед, но я оттолкнул его прочь.
— Рассказывайте, Анджела.
— Я ничего не знаю.
— Тогда подождем. Скоро проявятся симптомы, и вам придется рассказывать, корчась от боли.
Подушка под головой девушки пропиталась потом.
— Не знаю. Ничего не знаю.
— Рассказывайте.
— Я ничего не знаю.
Анджела задрожала. Сперва мелко, потом все сильнее и сильнее. В конце концов девушку затрясло, как в лихорадке.
— Начинается, Анджела.
Она стиснула зубы.
— Ну и пусть.
— Скоро станет хуже.
— Нет…
Я вытащил из кармана ампулу с морфием и положил её на тумбочку.
— Рассказывайте.
Дрожь все усиливалась. Наконец судороги охватили все тело Анджелы, затряслась даже койка. Я едва не почувствовал раскаяние. Но вовремя напомнил себе, что не вводил девушке налорфин, и её реакция объясняется самовнушением.
— Анджела?
— Ну, ладно… — выдохнула она. — Это я… Моих рук дело. Мне пришлось.
— Почему?
— Я боялась… Клиника. Боялась я…
— Вы таскали зелье из хирургического отделения?
— Немножко… только-только, чтобы…
— Как долго?
— Три года. Может, четыре.
— Что произошло потом?
— Роман ограбил клинику. Роман Джонс.
— Когда?
— На той неделе.
— И?
— Они начали искать. Проверяли всех.
— И вы больше не могли воровать?
— Да.
— Что вы сделали?
— Попыталась купить у Романа.
— Так?
— Он заломил слишком высокую цену.
— Кто предложил сделать аборт?
— Роман.
— Чтобы раздобыть деньги на дурь?
— Да.
— Сколько он хотел? — спросил я, хотя уже знал ответ.
— Триста долларов.
— И вы выскоблили Карен?
— Да… да… да…
— Кто давал наркоз?
— Роман. Это не сложно. Тиопентал.
— И Карен умерла.
— Она ушла на своих двоих… Мы сделали все на моей кровати… Все было в порядке…
— Тем не менее, вскоре она умерла.
— Да… Господи, да вколите же мне хоть чуток…
— Вколем, вколем, — заверил я её.
Наполнив шприц водой, я выдавил воздух, пустил к потолку маленький фонтанчик и ввел содержимое в вену Анджелы. Девушка мгновенно успокоилась, дыхание её сделалось ровным и свободным.
— Вы сами делали аборт? — спросил я.
— Да.
— И он привел к гибели Карен?
— Да, — вполголоса ответила она.
— Ну, что ж, — я похлопал её по плечу. — Теперь просто расслабьтесь.
Хардинги ждали нас в коридоре. Том вышагивал взад и вперед, попыхивая сигаретой.
— Ну, как она, доктор? Что показали анализы?
— Все хорошо, — ответил я. — Непременно поправится.
— Какое облегчение, — молвил Том, и его плечи расслабились.
— И не говорите, — согласился я.
Нортон Хэммонд метнул на меня быстрый взгляд, но я отвернулся. Головная боль усилилась, временами у меня даже мутилось в глазах, причем правый видел гораздо хуже, чем левый.
Но кто-то должен был сообщить родителям дурную весть.
— Мистер Хардинг, боюсь, что ваша дочь имеет отношение к делу, которое будет расследовать полиция.
Он ошарашенно уставился на меня. Мгновение спустя черты его странным образом разгладились. Он понял. Как будто узнал то, что подозревал уже давно.
— Наркотики, — глухо проговорил он.
— Да, — ответил я, чувствуя, что мне становится все хуже и хуже.
— Мы ничего не знали, — поспешно сказал Хардинг. — Иначе мы бы…
— Но подозревали, — подала голос миссис Хардинг. — Мы не могли с ней совладать. Она слишком своенравная и независимая, самоуверенная и самостоятельная. С младых ногтей все решала сама.
Хэммонд вытер потное лицо рукавом и сказал:
— Ну, вот и все.
— Да, — ответил я.
Он стоял рядом, но голос его звучал глухо и будто издалека. Все окружающее вдруг показалось мне какой-то бессмыслицей, утратило всякое значение. Люди вдруг сделались маленькими и бледными. Боль накатывала резкими волнами. Один раз я даже был вынужден остановиться и отдохнуть.
— В чем дело? — спросил Хэммонд.
— Ничего, просто устал.
Он кивнул.
— Ну, вот, все позади. Ты должен быть доволен.
— А ты?
Мы вошли в «конференц-зал» — тесную каморку, где стояли стол и два стула, а на стенах висели памятки, что делать в экстренных случаях — при геморрагическом шоке, отеке легких, ожогах, переломах. Мы сели, и я закурил сигарету; моя левая рука совсем ослабла, я едва сумел чиркнуть зажигалкой.
Несколько минут Хэммонд разглядывал памятки. Наконец, после долгого молчания, он спросил:
— Выпить хочешь?
— Да.
Меня тошнило, я был зол и чувствовал омерзение. Вероятно, глоток спиртного поможет избавиться от этих ощущений. Или, наоборот, усугубит их.
Хэммонд открыл шкафчик и достал из его недр плоскую флягу.
— Водка, — сказал он. — Для экстренных медицинских надобностей. Никакого запаха.
Отвернув крышку, он припал к горлышку, затем протянул флягу мне.
— Господи, — сказал он, пока я пил. — Ширнулся, словил кейф, упал замертво. Вот и вся жизнь. Господи.
— Слабеет. Пять кубиков адреналина, один к тысяче.
Медсестра приготовила шприц, и хирург ввел лекарство прямо в сердечную мышцу, после чего возобновил массаж.
Я наблюдал, как аппарат искусственного дыхания ритмично наполняет легкие воздухом. Но Роман явно умирал. Через несколько минут хирург сдался.
— Все, — сказал он, извлекая руки из грудной полости, снимая перчатки и бросая последний взгляд на Романа Джонса. Затем он осмотрел раны на груди и предплечьях покойного, вмятину на черепе, и добавил: — Вероятно, первичная остановка дыхания. Его сильно ударили по голове. — Хирург повернулся к Хэммонду. — Вы составите медицинское заключение?
— Да, конечно, — ответил Хэммонд.
В этот миг распахнулась дверь, и в палату вбежала медсестра.
— Доктор Хэммонд, вас зовет доктор Йоргенсен, — сообщила она. — Привезли девушку в гемморагическом шоке.
* * *
Первым, кого я увидел в коридоре, был Питерсон в цивильном костюме. Он был растерян и раздражен, даже не сразу узнал меня. А узнав, дернул за рукав.
— Э… послушайте, Берри…
— Не сейчас, — ответил я, шагая следом за Хэммондом и медсестрой в другую палату. Там лежала навзничь бледная как смерть девушка с обмотанными бинтами запястьями. Она была в сознании, но едва соображала; голова её металась по подушке, из горла вырывались тихие стоны.
Над девушкой склонился ординатор Йоргенсен. Увидев Хэммонда, он сказал:
— Покушение на самоубийство, вскрыла вены. Кровотечение остановили, сейчас введем цельную кровь.
Он искал вену, чтобы подключить капельницу.
— Перекрестную пробу взяли, запросили кровь из банка. Понадобится не меньше двух единиц. Гематокритное число в порядке, но это ещё ничего не значит.
— Почему в бедро? — спросил Хэммонд, кивая на капельницу.
— Руки пришлось перевязать. С верхними конечностями шутки плохи.
Я подошел поближе и сразу узнал Анджелу Хардинг. И куда только подевалась её красота? Лицо сделалось мертвенно-бледным, вокруг губ выступили синюшные пятна.
— Что скажете? — спросил Хэммонд Йоргенсена.
— Вытащим, — ответил тот. — Если не случится ничего экстраординарного.
Хэммонд осмотрел перевязанные руки Анджелы.
— Повреждения здесь?
— Да, с обеих сторон. Мы уже наложили швы.
Хэммонд взглянул на кисти девушки. На её пальцах виднелись темные бурые пятна.
— Ты эту девушку имел в виду? — спросил он меня.
— Да. Анджела Хардинг.
— Курит как паровоз, — заметил Хэммонд.
— Нет. Осмотри ещё раз.
Хэммонд поднес руку Анджелы к носу и понюхал пальцы.
— Это не никотин…
— Совершенно верно.
— Но тогда…
Я кивнул.
— Вот именно.
— Да она же медсестра!
— Правильно.
Пальцы девушки были вымазаны йодом. Это вещество применяется как для дезинфекции, так и для разметки надрезов в хирургии. При постановке капельницы без него тоже не обойтись.
— Ничего не понимаю, — сказал Хэммонд.
Я поднял руки Анджелы повыше. Большие пальцы и тыльные стороны ладоней были испещрены мелкими порезами, из которых сочилась кровь.
— Что это, по-твоему?
— Пробовала.
Когда люди пытаются покончить с собой, вскрыв вены, на их руках часто остаются маленькие порезы, словно самоубийца сначала проверяет, достаточно ли острое у него орудие и насколько сильна будет боль.
— Нет, — возразил я.
— Тогда что это такое?
— Ты когда-нибудь видел жертв поножовщины?
Хэммонд покачал головой. Впрочем, где он мог их видеть? Такие зрелища доступны только патологоанатомам. Мелкие царапины на руках — верный признак того, что на человека напали с ножом. Жертва отбивается, и царапины — обычное дело.
— Это — типичная картина?
— Да.
— Ты хочешь сказать, что к ней лезли с ножом?
— Вот именно.
— Но почему?
— Потом объясню, — ответил я и отправился обратно, к телу Романа Джонса. Оно по-прежнему лежало в палате. Рядом стоял Питерсон. Какой-то незнакомый мне человек в костюме осматривал глаза покойника.
— Берри, вы всегда появляетесь в самое неудачное время, — сказал мне Питерсон.
— Вы тоже.
— Верно, — согласился он. — Но у меня такая работа. — Капитан кивнул на человека в костюме. — Поскольку в прошлый раз вы так всполошились, я на всякий случай захватил с собой полицейского врача. Как вы понимаете, теперь нам не обойтись без судебного следователя.
— Да, понимаю.
— Парня зовут Роман Джонс. В бумажнике лежали документы.
— Где вы его нашли?
— Валялся на улице. На милой тихой улочке на Маячном холме. С проломленным черепом. Должно быть, упал и ударился головой. На втором этаже дома разбито окно. В квартире некой Анджелы Хардинг. Она тоже здесь.
— Я знаю.
— Что-то вы сегодня больно хорошо осведомлены, а?
Я не стал отвечать. Голова буквально раскалывалась, боль накатывала волнами, я чувствовал страшную усталость. Хотелось улечься прямо на пол, уснуть и не просыпаться как можно дольше. Желудок сводило судорогой.
Я склонился над телом Романа Джонса. Кто-то снял одежду с его торса, и я увидел маленькие глубокие порезы на туловище и предплечьях. На ногах ничего подобного не было. Что ж, весьма характерная картина.
Полицейский врач выпрямился и взглянул на Питерсона.
— Трудно сказать, от чего он умер. — Врач кивнул на разверстую грудную клетку. — Они тут изрядно напортачили. Полагаю, причиной смерти стала черепная травма. Вы, кажется, сказали, что он выпал из окна?
— Похоже, что так, — покосившись на меня, ответил Питерсон.
— Я подготовлю отчет, — сказал врач. — Дайте-ка мне его бумажник.
Получив то, что просил, врач отошел к стене и занялся писаниной. Я продолжал осмотр трупа. Меня особенно интересовала голова. Я ощупал вмятину.
— Что это вы делаете?
— Осматриваю покойного.
— Кто вам разрешил?
Я вздохнул.
— А что, требуется разрешение?
Питерсон заметно смутился, и я добавил:
— Прошу вас разрешить мне произвести предварительный осмотр трупа.
Произнося эти слова, я покосился на полицейского врача. Тот переписывал какие-то данные из документов Джонса, но я был уверен, что он прислушивается к разговору.
— Но ведь будет вскрытие, — сказал Питерсон.
— И все-таки разрешите.
— Не могу.
— Не валяй дурака, Джек, — вдруг подал голос врач.
Питерсон взглянул на него, потом опять на меня.
— Ну, ладно, Берри, — сказал он, наконец. — Осматривайте, только ничего не трогайте.
Я пристально всмотрелся в рану на голове. Это была вмятина чашеобразной формы, размером с кулак. Удар был нанесен набалдашником трости или куском трубы, причем довольно сильно, явно наотмашь. К кровавой корке прилипли крошечные бурые щепки. Я не стал их трогать.
— По-вашему, эта черепная травма получена при падении? — спросил я Питерсона.
— Да, а что?
— Просто любопытно.
— Что любопытно?
— Откуда взялись порезы на теле.
— Наверное, он получил их в квартире. По-видимому, подрался с этой девицей, Анджелой Хардинг. В квартире был окровавленный кухонный нож. Наверное, девица напала на Джонса. Так или иначе, он выпал из окна, или его вытолкали. Приложился головой и помер. — Питерсон умолк и посмотрел на меня.
— Продолжайте.
— Это все, — сказал он.
Я кивнул, вышел из палаты, разыскал шприц и вернулся. Склонившись над Джонсом, я вонзил иглу в шею, в надежде попасть в яремную вену. Искать вены на руках сейчас не имело смысла.
— Что вы делаете?
— Беру кровь, — ответил я, извлекая иголку. В шприце было несколько миллиграммов синеватой крови.
— Зачем?
— Хочу выяснить, не отравили ли его, — брякнул я первое, что пришло в голову.
— Отравили? С какой стати вы так думаете?
— Это просто догадка, — ответил я, кладя шприц в карман и поворачиваясь к двери.
— Эй, минутку, — окликнул меня Питерсон.
Я остановился.
— Хочу задать вам пару вопросов.
— Неужели?
— Насколько мы понимаем, этот парень и Анджела Хардинг подрались. Потом Джонс выпал из окна, а девица попыталась покончить с собой.
— Вы уже это говорили.
— Но тут есть одна неувязка, — продолжал капитан. — Джонс — парень нехилый, фунтов под двести. Как вы думаете, могла ли изящная девушка выбросить его из окна?
— Возможно, он выпал без посторонней помощи.
— А возможно, посторонней помощью воспользовалась Анджела.
— Возможно, — согласился я.
Он взглянул на повязку, прикрывавшую мою рану.
— С вами сегодня что-то случилось?
— Да, упал на скользкой мостовой.
— Значит, у вас ссадина?
— Нет, я приложился лбом к одному из наших замечательных счетчиков времени стоянки. У меня порез.
— Рваный?
— Нет, довольно ровный.
— Как у Романа Джонса?
— Не знаю.
— Вы когда-нибудь встречались с Джонсом?
— Да.
— Правда? Когда же?
— Часа три назад.
— Очень интересно, — проговорил Питерсон.
— Воспользуйтесь этими сведениями в меру вашего разумения, — ответил я. — Желаю успеха.
— Я мог бы задержать вас для допроса.
— Конечно. Только по какому обвинению?
Он пожал плечами.
— Да по любому. Хотя бы в соучастии.
— А я вчиню вам судебный иск. Вы и опомниться не успеете, как я стрясу с вас два миллиона долларов.
— За вызов на допрос?
— Совершенно верно. За то, что бросаете тень на доброе имя врача. Для людей моей профессии доброе имя жизненно важно, как вам известно. Даже малейшее подозрение может нанести значительный ущерб. И я без труда докажу в суде, что он нанесен.
— Арт Ли избрал другую линию поведения.
Я усмехнулся.
— Хотите побиться об заклад?
Я пошел к двери, и Питерсон бросил мне вслед:
— Сколько вы весите, доктор?
— Сто восемьдесят пять фунтов, — ответил я. — За восемь лет не прибавил ни грамма.
— За восемь лет?
— Да, — сказал я. — С тех пор, как служил в полиции.
Голову будто зажали в тиски. Боль билась, накатывала волнами, изнуряла. Бредя по коридору, я внезапно почувствовал острый приступ тошноты, зашел в туалет и расстался с только что проглоченными бутербродом и кофе. Я почувствовал слабость, тело покрылось холодным потом, но вскоре мне немного полегчало, и я отправился на поиски Хэммонда.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.
— Ты начинаешь надоедать, — ответил я.
— Видок тот еще, — заметил Хэммонд. — Как бы тебя не вырвало.
— Не вырвет, — пообещал я, доставая из кармана шприц с кровью Джонса и кладя его на тумбочку. Потом я взял новый шприц и спросил: — Ты можешь достать мне мышь?
— Мышь?
— Да, мышь.
Хэммонд нахмурился.
— Вообще-то у Кохрана есть крысы. Возможно, лаборатория ещё открыта.
— Мне нужны мыши.
— Я попытаюсь, — сказал он.
Мы спустились в подвал, пролезая под трубами, преодолели лабиринт подземных переходов и в конце концов добрались до «зверинца». Как и в большинстве крупных базовых университетских больниц, в Мемориалке есть научно-исследовательское отделение, где ставятся опыты на самых разнообразных животных. Мы слышали тявканье собак, шелест птичьих крыльев. Наконец мы подошли к двери с табличкой: «Мелкие объекты», и Хэммонд толкнул створку.
Вдоль стен, от пола до потолка, стояли клетки с крысами и мышами. Воздух был напоен терпким амбре, которое ни с чем не спутаешь. Этот запашок до боли знаком любому молодому врачу. Впрочем, он хоть и мерзок, но весьма полезен в клинической практике: сразу можно распознать больного, страдающего печеночной недостаточностью. В палате, где дышит такой больной, воняет как в помещении, полном мышей. Этот весьма специфический запах даже получил латинское название fetor hepaticus.
Хэммонд выбрал мышку и, как водится, схватил её за хвост. Мышь задергалась, норовя вцепиться зубами в палец своего пленителя, но куда там. Хэммонд поместил зверька на стол и взял за загривок.
— Что теперь?
Я ввел мышке немного крови Романа Джонса, после чего Хэммонд бросил зверька в стеклянную банку. Мышь тотчас принялась носиться кругами, натыкаясь на стенки.
— Ну? — спросил Хэммонд.
— Ты не патологоанатом, — ответил я. — И поэтому едва ли когда-либо слыхал о «мышином тесте».
— Верно.
— Он очень старый. Прежде это был единственный способ определить наличие.
— Наличие чего?
— Морфия.
Спустя несколько минут бег мышки замедлился, мышцы напряглись, а хвостик задрался кверху.
— Результат положительный, — объявил я.
— На морфий?
— Да.
Сейчас, конечно, уже существуют гораздо более точные тесты, например, налорфиновый. Но для покойника сойдет и «мышиный».
— Он был наркоманом? — спросил Хэммонд.
— Вот именно.
— А девушка?
— Скоро узнаем.
Когда мы вернулись, Анджела уже пришла в сознание. Ей влили полтора литра крови. Девушка была очень утомлена и смотрела на нас с неимоверной тоской во взгляде. Впрочем, я устал не меньше. Я просто изнемогал, испытывал страшную слабость и очень хотел спать.
— Давление — сто на шестьдесят пять, — сообщила медсестра.
— Хорошо, — сказал я и, пересилив себя, похлопал Анджелу по руке.
— Как вы себя чувствуете, Анджела?
— Хуже некуда, — бесцветным голосом ответила девушка.
— Вы поправитесь.
— У меня ничего не вышло, — будто машина, проговорила она.
— То есть?
По её щеке покатилась слеза.
— Не вышло, и все. Я пыталась и не смогла.
— Теперь все хорошо.
— Да, — ответила Анджела. — Ничего не вышло.
— Мы хотели бы поговорить с вами.
Она отвернулась.
— Оставьте меня в покое.
— Это очень важно.
— Будьте вы прокляты, лекари поганые, — пробормотала Анджела. — Обязательно, что ли, приставать к человеку? Я хотела, чтобы меня оставили в покое. Вот зачем я это сделала. Чтобы от меня все отвалили.
— Вас нашли полицейские.
Девушка сдавленно хихикнула.
— Лекари и легавые.
— Анджела, нам нужна ваша помощь.
— Нет. — Она подняла руки и уставилась на свои забинтованные запястья. — Нет. Ни за что.
— Тогда извините, — я повернулся к Хэммонду. — Раздобудь мне налорфина.
Девушка не шелохнулась, но я был уверен, что она слышала меня.
— Сколько?
— Десять миллиграммов. Этого должно хватить.
Анджела вздрогнула, но ничего не сказала.
— Вы не возражаете, Анджела?
Девушка подняла глаза. Ее взгляд был полон ярости и… надежды? Она прекрасно понимала, что означает это мое «вы не возражаете?»
— Что вы сказали? — спросила Анджела.
— Я хочу знать, можно ли ввести вам десять миллиграммов налорфина.
— Конечно, — ответила она. — Все, что хотите. Мне плевать.
Налорфин — противоядие при отравлении морфием. Во всяком случае, отчасти. В малых дозах он действует как морфий, но если ввести наркоману сразу много, у него начнется «ломка». Если Анджела — наркоманка, налорфин подействует почти мгновенно. И, возможно, убьет её. Это зависит от дозы.
Вошла медсестра. Не узнав меня, она захлопала глазами, но быстро опомнилась.
— Доктор, приехала миссис Хардинг. Ей позвонили полицейские.
— Хорошо, я поговорю с ней.
Я вышел в коридор и увидел мужчину и женщину, нервно переминавшихся с ноги на ногу. Мужчина был высок ростом и одет очень небрежно. Видимо, спешил и даже натянул разные носки. Женщина была очень хороша собой и очень взволнована. Взглянув на её лицо, я испытал странное ощущение: оно показалось мне знакомым, хотя я точно знал, что прежде мы никогда не встречались. И все же её черты явно кого-то мне напомнили.
— Я доктор Берри.
— Том Хардинг, — мужчина быстро пожал мне руку, как будто дернул за рычаг. — И миссис Хардинг.
— Здравствуйте.
Двое милых пятидесятилетних людей, никак не ожидавших, что окажутся в приемном покое больницы в четыре часа утра, да ещё по милости собственной дочери, искромсавшей себе запястья.
Мистер Хардинг откашлялся и сказал:
— Э… медсестра сообщила нам, что случилось. С Анджелой.
— Она поправится, — заверил я его.
— Можно взглянуть на нее?
— Не сейчас. Мы берем анализы.
— Но…
— Обыкновенные анализы, как и положено.
Том Хардинг кивнул.
— Я так и сказал жене: все будет хорошо. Анджела работает здесь медсестрой, и я сказал, что о ней будут заботиться.
— Да, — ответил я. — Мы делаем все, что можем.
— Ей действительно ничто не угрожает? — спросила миссис Хардинг.
— Да, она поправится.
Миссис Хардинг повернулась к Тому.
— Позвони Лиланду, скажи, чтобы не приезжал.
— Вероятно, он уже в пути.
— Все равно позвони.
— На конторке в приемном покое есть телефон, — сообщил я ему.
Том Хардинг пошел звонить, а я спросил его жену:
— Вы звоните своему домашнему врачу?
— Нет, — ответила она. — Моему брату. Он врач и очень любит Анджелу. С самого её рождения он…
— Лиланд Уэстон, — догадался я, вглядевшись в её черты.
— Да, — подтвердила она. — Вы с ним знакомы?
— Он мой старый друг.
Прежде чем она успела ответить, вернулся Хэммонд с налорфином и шприцем.
— Ты думаешь, мы и впрямь должны…
— Доктор Хэммонд, это миссис Хардинг, — поспешно сказал я. — Доктор Хэммонд, старший ординатор терапевтического отделения.
Миссис Хардинг коротко кивнула, в глазах её мелькнула тревога, взгляд вдруг сделался настороженным.
— Ваша дочь поправится, — заверил её Хэммонд.
— Рада это слышать, — проговорила женщина, но в голосе её сквозил холодок.
Извинившись, мы вернулись в палату Анджелы.
— Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь, — сказал мне Хэммонд, когда мы шагали по коридору.
— Понимаю, — я задержался возле фонтанчика и набрал стакан воды, осушил его и снова наполнил до краев. Голова буквально разламывалась, меня охватила страшная сонливость. Хотелось лечь, забыть обо всем на свете и захрапеть.
Но я не стал делиться своими мечтами с Хэммондом: я предвидел, как он поступит, узнав, что со мной.
— Хотелось бы верить, — проговорил он. — Учти, если что-то случится, отвечать придется мне как старшему ординатору.
— Знаю, не волнуйся.
— Это может убить её. Дозы надо повышать постепенно. Сначала — два миллиграмма. Если не подействует, через двадцать минут введем пять, и так далее.
— Да, — ответил я. — Только в этом случае мы её не убьем, — ответил я.
Хэммонд испуганно посмотрел на меня и спросил:
— Джон, ты в своем уме?
— Да уж не в чужом, — заверил я его.
Мы вошли в палату. Анджела свернулась клубочком и лежала на боку, глядя в стену. Забрав у Хэммонда ампулу налорфина, я положил её на тумбочку, чтобы Анджела могла прочитать ярлычок, и обошел койку, оказавшись, таким образом, за спиной девушки. Протянув руку, я взял ампулу и шприц, а затем быстро набрал в шприц воды из чашки.
— Анджела, повернитесь, пожалуйста.
Она легла навзничь, обнажив предплечье. Хэммонд был настолько изумлен, что застыл, будто истукан. Я перетянул руку Анджелы жгутом и помассировал локтевой сгиб, после чего ввел содержимое шприца в вену. Девушка молча наблюдала за мной.
— Ну, вот, — сказал я, отступив на шаг.
Анджела переводила взгляд с меня на Хэммонда и обратно.
— Скоро подействует, — пообещал я.
— Сколько вы мне ввели?
— Достаточно.
— Десять?
Она явно заволновалась, и я похлопал девушку по плечу.
— Не беспокойтесь.
— Двадцать?
— Нет, всего два миллиграмма.
— Два?
— Это не смертельно, — невозмутимо заверил я её.
Анджела застонала и отвернулась.
— Вы разочарованы? — участливо спросил я.
— Что вы пытаетесь доказать?
— Вы и сами это знаете.
— Но два миллиграмма…
— Вполне достаточно для появления симптомов. Холодный пот, судороги, боль. Как на начальном этапе «ломки».
— Господи.
— Это не смертельно, — повторил я. — Вы и сами знаете.
— Подонки. Я не просила привозить меня сюда…
— Но вы здесь, и в ваших венах налорфин. Немного, но вполне достаточно.
Она начала потеть.
— Сделайте же что-нибудь.
— Можем ввести морфий.
— Что угодно, пожалуйста. Я не хочу.
— Расскажите о Карен, — попросил я.
— Сначала сделайте что-нибудь.
— Нет.
Хэммонду все это явно не нравилось. Он сделал шаг вперед, но я оттолкнул его прочь.
— Рассказывайте, Анджела.
— Я ничего не знаю.
— Тогда подождем. Скоро проявятся симптомы, и вам придется рассказывать, корчась от боли.
Подушка под головой девушки пропиталась потом.
— Не знаю. Ничего не знаю.
— Рассказывайте.
— Я ничего не знаю.
Анджела задрожала. Сперва мелко, потом все сильнее и сильнее. В конце концов девушку затрясло, как в лихорадке.
— Начинается, Анджела.
Она стиснула зубы.
— Ну и пусть.
— Скоро станет хуже.
— Нет…
Я вытащил из кармана ампулу с морфием и положил её на тумбочку.
— Рассказывайте.
Дрожь все усиливалась. Наконец судороги охватили все тело Анджелы, затряслась даже койка. Я едва не почувствовал раскаяние. Но вовремя напомнил себе, что не вводил девушке налорфин, и её реакция объясняется самовнушением.
— Анджела?
— Ну, ладно… — выдохнула она. — Это я… Моих рук дело. Мне пришлось.
— Почему?
— Я боялась… Клиника. Боялась я…
— Вы таскали зелье из хирургического отделения?
— Немножко… только-только, чтобы…
— Как долго?
— Три года. Может, четыре.
— Что произошло потом?
— Роман ограбил клинику. Роман Джонс.
— Когда?
— На той неделе.
— И?
— Они начали искать. Проверяли всех.
— И вы больше не могли воровать?
— Да.
— Что вы сделали?
— Попыталась купить у Романа.
— Так?
— Он заломил слишком высокую цену.
— Кто предложил сделать аборт?
— Роман.
— Чтобы раздобыть деньги на дурь?
— Да.
— Сколько он хотел? — спросил я, хотя уже знал ответ.
— Триста долларов.
— И вы выскоблили Карен?
— Да… да… да…
— Кто давал наркоз?
— Роман. Это не сложно. Тиопентал.
— И Карен умерла.
— Она ушла на своих двоих… Мы сделали все на моей кровати… Все было в порядке…
— Тем не менее, вскоре она умерла.
— Да… Господи, да вколите же мне хоть чуток…
— Вколем, вколем, — заверил я её.
Наполнив шприц водой, я выдавил воздух, пустил к потолку маленький фонтанчик и ввел содержимое в вену Анджелы. Девушка мгновенно успокоилась, дыхание её сделалось ровным и свободным.
— Вы сами делали аборт? — спросил я.
— Да.
— И он привел к гибели Карен?
— Да, — вполголоса ответила она.
— Ну, что ж, — я похлопал её по плечу. — Теперь просто расслабьтесь.
Хардинги ждали нас в коридоре. Том вышагивал взад и вперед, попыхивая сигаретой.
— Ну, как она, доктор? Что показали анализы?
— Все хорошо, — ответил я. — Непременно поправится.
— Какое облегчение, — молвил Том, и его плечи расслабились.
— И не говорите, — согласился я.
Нортон Хэммонд метнул на меня быстрый взгляд, но я отвернулся. Головная боль усилилась, временами у меня даже мутилось в глазах, причем правый видел гораздо хуже, чем левый.
Но кто-то должен был сообщить родителям дурную весть.
— Мистер Хардинг, боюсь, что ваша дочь имеет отношение к делу, которое будет расследовать полиция.
Он ошарашенно уставился на меня. Мгновение спустя черты его странным образом разгладились. Он понял. Как будто узнал то, что подозревал уже давно.
— Наркотики, — глухо проговорил он.
— Да, — ответил я, чувствуя, что мне становится все хуже и хуже.
— Мы ничего не знали, — поспешно сказал Хардинг. — Иначе мы бы…
— Но подозревали, — подала голос миссис Хардинг. — Мы не могли с ней совладать. Она слишком своенравная и независимая, самоуверенная и самостоятельная. С младых ногтей все решала сама.
Хэммонд вытер потное лицо рукавом и сказал:
— Ну, вот и все.
— Да, — ответил я.
Он стоял рядом, но голос его звучал глухо и будто издалека. Все окружающее вдруг показалось мне какой-то бессмыслицей, утратило всякое значение. Люди вдруг сделались маленькими и бледными. Боль накатывала резкими волнами. Один раз я даже был вынужден остановиться и отдохнуть.
— В чем дело? — спросил Хэммонд.
— Ничего, просто устал.
Он кивнул.
— Ну, вот, все позади. Ты должен быть доволен.
— А ты?
Мы вошли в «конференц-зал» — тесную каморку, где стояли стол и два стула, а на стенах висели памятки, что делать в экстренных случаях — при геморрагическом шоке, отеке легких, ожогах, переломах. Мы сели, и я закурил сигарету; моя левая рука совсем ослабла, я едва сумел чиркнуть зажигалкой.
Несколько минут Хэммонд разглядывал памятки. Наконец, после долгого молчания, он спросил:
— Выпить хочешь?
— Да.
Меня тошнило, я был зол и чувствовал омерзение. Вероятно, глоток спиртного поможет избавиться от этих ощущений. Или, наоборот, усугубит их.
Хэммонд открыл шкафчик и достал из его недр плоскую флягу.
— Водка, — сказал он. — Для экстренных медицинских надобностей. Никакого запаха.
Отвернув крышку, он припал к горлышку, затем протянул флягу мне.
— Господи, — сказал он, пока я пил. — Ширнулся, словил кейф, упал замертво. Вот и вся жизнь. Господи.