Кристиана Йэнна. Эмигрант с Анзоры

   Закат за морем погас уже окончательно. Лиловые полосы исчезли, и цвет неба быстро сгущался. В темнеющей синеве то и дело проблескивали чьи-нибудь быстро движущиеся цветные бортовые огни.
   — Ты один на Квирине? — вдруг спросила Оливия. — Да. Я эмигрант. С Анзоры.
   — Анзора, — задумалась Оливия, — а, вспомнила... я не очень много знаю о твоем мире.
   — Да нечего там особенно знать, — брякнул я. Оливия улыбнулась. Ее пальцы коснулись ласково моей руки.
   — Ничего, Ландзо. Ты привыкнешь.
   И мне так хорошо стало, словно теплая волна пробежала по телу... да что же это? А может быть... да не могу же я понравиться Оливии! В смысле, как мужчина... она — вон какая. Она и по здешним меркам — красавица. А я? Ну кто я такой? Ученик ско, недорослик какой-то, и поговорить со мной не о чем...
   Но вдруг? Что у нее за глаза? И почему она так ласково на меня смотрит?
   Вроде бы я не так уж много выпил... почему же в голове будто шумит?
   — Ты хороший ско, Ландзо, — сказала Оливия, — мне приходилось уже работать с вашими. Ты не хуже других, и ты будешь работать. Ты не боишься пуль... соображаешь быстро.
   — Ты очень красивая, Олли, — сказал я вдруг, это у меня получилось немного хрипловато. Она засмеялась. Не обидно, тихонько так, колокольчиком.
   — Да? Мой муж тоже так думает. А по-моему, он не прав. Ведь все женщины красивы!
   — Ты замужем, Олли? — спросил я. Она кивнула.
   — Он замечательный, самый лучший... его зовут Карен.
   — Почему же он не здесь, не с тобой? — не знаю, как у меня это выскочило. То ли вдруг обидно стало, что она замужем. То ли... не знаю. Но вдруг глаза Оливии как-то потемнели, улыбка из них исчезла. Девушка даже слегка от меня отодвинулась.
   — Он занят сегодня, — объяснила она обычным веселым тоном. Но я уже понял все. Валтэн пришел с женой и младшей дочерью. Нас всех пригласили с семьями. Миранда пришла со своим другом и женихом. А муж Оливии... занят. А ведь это не просто какой-нибудь праздник, это вечер в нашу честь, вечер, где мы — герои. Я только что почувствовал себя эстаргом и квиринцем, но уже понял, что такое нельзя игнорировать и пропускать... Ведь братья Дэнри специально ждали три месяца, пока вернемся еще и мы с Валтэном.
   — Он наземник? — уточнил я. Оливия кивнула как-то неловко.
   — Наземник. Он биоинженер. Прекрасная работа. Очень нужная. Слушай, Ланс, тебе здесь не холодно? Может, в зал пойдем?
   Я обернулся. Танцевать уже перестали. Там началось что-то вроде концерта. Это здесь тоже обычное времяпрепровождение. Ведь певцов и музыкантов полно...
   — Пойдем, — согласился я.
   В центре зала поставили синтар, и как раз играл Ласс Дэнри. В белом костюме он тоже казался каким-то хрупким, почти мальчиком. Да ведь он и есть мальчишка, ему всего восемнадцать лет. Он ученик, как и я. Ласс очень хорошо играл. Глаза его блестели, губы подрагивали. Еще не исчезнувший шрам пересекал лицо. Он не играл, он словно рассказывал музыкой обо всем — и об оставшихся на Эль-Касри детях... забудет ли он когда-нибудь?
   И нужно ли забывать?
 
 
   Я сел в углу, в сторонке от всех. В самом дальнем углу зала, чтобы меня никто не видел. Взял с тарелки апельсин и стал его чистить. Нехорошо, конечно, когда играют, но ведь я никому не мешаю. Могу тихонько слушать издалека.
   Интересно, мог бы я тоже так — петь, танцевать... играть на чем-нибудь. Мне еще из-за этого квиринцы казались слишком уж наивными, чуть ли не детьми. Музицируют тут, понимаете ли... Теперь они мне уже не кажутся такими.
   Но я-то сам петь не умею. У нас если пели — то хором на собраниях и митингах в честь Цхарна. И какие-нибудь патриотические песни. А тут...
 
   Знаешь ли ты, как память в эти часы остра?
   Стиснутые ветрами семеро у костра...
   Кто-то включил приемник, кто-то поверх голов
   Вглядывался в проемы глухонемых стволов...
 
   Цхарн, да ведь я же совсем забыл! Нужно попробовать найти переводчика... не обязательно, чтобы знал лервени. Я сам сделаю подстрочник. Просто нужен хороший поэт. Я многие стихи Арни помню наизусть. Очень многие! Все-таки я свинья... как я мог об этом-то забыть!
   Вам понравятся стихи Арни, товарищи мои... обязательно понравятся. Здесь, в зале, только эстарги. Ну — почти. Вот жена Валтэна — наземница, еще, может несколько человек таких, как она. Здесь — пилоты-транспортники, и семья Валтэна, и родня Миранды, и... Марк.
   Марк встретил меня в космопорте. Он и сам недавно вернулся из экспедиции. Схватил за плечи, потряс, заглянул в лицо.
   — Ну, дедуля... Ну, Ланс! Ты же просто богатырь теперь.
   А услышав, что в нашу честь крестники — то есть спасенные нами пилоты — устраивают традиционную вечеринку, тут же быстренько напросился... Мы имеем право приводить родственников. И вот пожалуйста, вон мои родственники сидят у стола и внимательно слушают. Мира и Марк.
   Оливия мелкими шажками пересекла открытое пространство, села на стул, взяла гитару. Наклонив голову — золотые пряди закрыли лицо — стала перебирать струны.
 
   Размытый путь и вдоль кривые тополя.
   Я слышал неба звук, была пора отлета.
   И вот я встал и тихо вышел за ворота,
   Туда, где простирались желтые поля.
   И вдаль пошел, а из дали тоскливо пел
   Гудок совсем чужой земли, гудок разлуки.
   И глядя в даль, и в эти вслушиваясь звуки
   Я ни о чем еще тогда не сожалел...
 
   Голос Оливии был высоким, чистым, звенящим. И то ли от голоса ее, то ли от слов этих у меня мурашки бежали по коже. Почему-то казалось, что такую песню мог сочинить анзориец...
 
   И вдруг такой тоской повеяло с полей.
   Тоской любви, тоской былых свиданий кратких.
   Я уплывал все дальше, дальше без оглядки
   На мглистый берег глупой юности моей.
 
   И на миг мне показалось снова, что я анзориец. Общинник. Что все, что было со мной в последние полгода — лишь светлый сон, все это наносное (а наверное, так оно и есть), и вот теперь я снова вспомнил свою настоящую сущность.
   Анзора.
   А ведь я люблю тебя...
   А ведь я люблю тебя и тоскую по тебе, страна моя. Родина.
   Я плохой твой сын, я предатель. Но все же я твой...
   Если бы только ты была немножечко иной... Почему бы и нет. В Федерацию входят разные миры. Лервенцы могли бы и жить гораздо лучше... и даже в общинах. Ну что такого уж принципиально плохого в общине? Дети могли бы жить в семейных общинах, с родителями. Вон на Цергине тоже общинный строй. Так разве его сравнить с нашим...
   Почему раньше мне в голову не приходили эти мысли?
   Не знаю. Просто под эту песню — а песня-то совсем о другом — я вдруг представил такой же зал, и таких же людей, милых, родных, товарищей, и никаких наказаний, и еда, и все эти удобства — все так же, но только на Анзоре. И почему такого быть не может?
   Мне вдруг показалось, что это возможно. Вполне.
 
 
 
   Пожалуй, я все-таки перебрал. Домой решил идти пешком. Не так уж и далеко. Пройти по набережной, подняться наверх по аллее... Марк предлагал меня довезти, но я отказался. Пройтись, подышать свежим воздухом... послушать гул ночного моря.
   Я стоял у парапета. Было немного холодно — ветер продувал рубашку насквозь, пузырил ее на спине, точно парус. Ночное море — это страшный, черный зверь. Море и само по себе неведомый зверь, глубина его пугает и притягивает. Но вот ночью... это неведомая бездна, и кто знает, каких чудовищ она таит.
   Только звезды, мерцающие здесь, в атмосфере, сливающиеся в полосу Млечного Пути, в облачка драгоценной дымки, разбросанные яблоками по небосводу — только звезды дивно хороши здесь, над черным ночным морем.
   Я не увидел, не услышал — почувствовал, кто-то стоит у парапета рядом со мной. Как Оливия тогда, на балконе. Просто тепло ощутил исходящее, знойное, дышащее тепло. Обернуться? Как-то неловко...
   Когда же она... почему она — может быть он — окликнет меня? Она... оно слишком близко ко мне, чтобы не заговорить. Она ко мне подошла, а не к парапету.
   — Любишь смотреть на ночное море?
   Голос хрипловатый, низкий... красивый. Вот теперь можно и обернуться. Я обернулся. Застыл.
   Она была чем-то похожа на Пати. Брови такие же красивые, в ниточку. Карие глаза. Темные волосы гладко зачесаны. Лицо все блестит в тусклом фонарном свете, словно лунная маска. Такая косметика сейчас в моде, говорят — почти незаметная, только лицо светится луной, неясным белым сиянием. В маленьких, широких крыльях носа серебряные гвоздики. Гвоздики у рта... На волосах лежит темно-алая прозрачная вуаль, закрывает ухо, плотно охватывает шею, а на другом ухе — огромное висячее серебряное кольцо. Глупо — чего я молчу? Как-то нелепо я выгляжу... Но что сказать?
   Тонкие пальцы (ногти вытянуты до предела, блестят серебром) легли на мою руку. Как Оливия тогда...
   Смеется, тихо, беззвучно.
   — Ты откуда такой взялся? С Бетриса?
   И на это — ну что ответишь?
   — С неба, — сказал я невпопад.
   — Давно? — почему ее голос звучит, как в мистической драме? Глухо и таинственно, как звездный свет льется.
   — Две недели, — ляпнул я. Я просто не знаю твоего языка, девочка. Я не знаю, как говорить с тобой.
   Я вдруг увидел ее топ, очень низкий, без бретелек — на одно плечо ложилась та же алая ткань, другое, ближнее ко мне, лунно блестело, переливаясь. И в самом низу, там, у кромки бордовой ткани, такой черный, удивительный, пряно пахнущий провал меж холмами. Мне вдруг захотелось коснуться ее плеча, такого лунного, молочного, блестящего... По тонкой, гладкой ключице скользнуть к провалу... Цхарн, что это я?
   — Юный пилот? — голос ее изменился неуловимо. Деловитым таким стал, и будто слегка разочарованным и даже враждебным. Словно ежик ощетинился иголками.
   — Ско, — уточнил я. Цхарн, что это я смотрю на нее? Вылупился... надо хоть взгляд отвести. Неудобно же. Девушка хрипловато рассмеялась.
   — Маленький ско, — она провела своей тоненькой рукой (руку оплетала сияющая змея-татуировка) по моему плечу, — ты совсем один сегодня, маленький ско?
   — Да, — я посмотрел ей прямо в глаза, сам не понимая, почему, — я один.
   Она меньше меня ростом... маленькая, хрупкая. Совсем не такая, как Оливия. Та и в платье — будто в броне. А эта — открыта, беззащитна.
   — Пойдем, — она легко повернулась на каблуках, — иди за мной, ско.
 
 
 
   «Где ты живешь?» — я привел ее к себе. Но мне все время казалось, что это все же она меня привела. И не ко мне в квартиру... нет, не моя эта комната — она оставила только ночной свет, комната, залитая сиянием Бетриса и звезд. Я в общем догадывался, что произойдет сейчас... и банальность этого убивала. Всего-то навсего... после такого начала... такой романтики... лунного серебра и ночного моря, и сияющих глаз. Где-то внутри у меня сидел такой трезвый и спокойный наблюдатель, и он думал сейчас что-то вроде: ну что же, тебе уже далеко за двадцать... пора... до каких пор ты останешься мальчиком... девочка очень симпатична и явно не впервые... Но сам я покорно следовал движениям незнакомки... Цхарн, нельзя же так! Я же не знаю, как ее зовут...
   — Как тебя зовут? — спросил я глупо (она уже расстегнула мою рубашку, руки ее восхитительным образом коснулись кожи). Она лишь рассмеялась. Мы сидели на коленях, друг напротив друга, на белом ковровом покрытии. Вдруг она начала повторять монотонно одну и ту же совсем непонятную фразу из отрывистых слогов. Мантра... Я не понимал, что это значит и зачем. Мантра эта придавала ритм, смысл, значение льющемуся мягкому свету, и движениям тонких рук, ощущениям, взглядам... Девушка раскачивалась словно змея, повторяя мантру так, как творят музыку, и с каждым движением лицо ее все больше приближалось к моему. Вот я уже ощутил ее дыхание — легкое, сладкое... вот она вдруг неуловимым движением впилась в мои губы.
   Все это длилось Цхарн знает сколько... блаженную вечность — как в запределке. Я и чувствовал себя как в запределке, на черном, ледяном, пронизывающем ветру. И потом, уже опустошенный, выжатый до дна, счастливый, я лежал на ковре, глядя в линии потолка, едва различимые в синем полумраке. И на миг рядом со мной оказались ее глаза, теперь будто черные, огромные... и она прошептала «Аделаида». Я понял, что ее так зовут. Если бы это была нормальная девушка, я назвал бы свое имя. Но с ней это было невозможно... да я уже и не хотел ничего. Я достиг самого предела, самого дна, которого, видимо, может достичь человек. Я... стал мужчиной. Да, наверное. Вот так это, значит, и бывает. И я ощутил огромную благодарность, ведь все сделала она... мне не нужно было искать ее, просить, она сама меня нашла, она научила меня и сделала все. Я повернулся к ней и стал тихо ласкать ее волосы, лицо, плечи. Аделаида лишь улыбалась молча.
   Потом... она вдруг вскочила, как кошка. И потрепала меня хищной рукой по волосам. Сказала своим хрипловатым голосом.
   — Ты совсем еще ребенок, ско... Я первая у тебя? Я почему-то подумала, что ты не с Квирина.
   — Я не с Квирина... да, ты первая у меня, — ответил я честно, — спасибо.
   — Дурак... спасибо не говорят... ты хороший, ско. Ты мне понравился.
   Она встала — ослепительно нагая в неясном ночном свете. Я хотел отвести глаза и не мог. Аделаида стала быстро одеваться.
   — Останься... ночь, — сказал я.
   — Нет, — почти вскрикнула она, — нет!
   — Я провожу тебя, — мне жутко не хотелось вставать, но я поднялся, зашарил по ковру в поисках штанов. Аделаида покачала головой.
   — Не надо, ско... Меня никогда не провожают. И я никогда не остаюсь на ночь. До свидания, ско...
   Она выскользнула за дверь. Я некоторое время смотрел ей вслед. Надо было бы бежать за ней, проводить. Но ведь Квирин... здесь нет никаких опасностей, ей ничто не грозит. Я вновь ощутил страшную неловкость оттого, что стоял голым среди комнаты. Пусть меня не видит никто, все равно... Я оделся, лег в постель. Но заснуть я смог не скоро.
 
 
 
   Следующий день у меня был самым обычным — тренировка в невесомости, симулятор, теория... Аделаида и все, происшедшее ночью, казалось уже чем-то нереальным (если бы не странная и приятная легкость и пустота в теле — казалось бы сном). Вопреки ожиданию, я не так уж изменился. Раньше мне думалось, что мужчины (да я и читал об этом) смотрят на женщин, на жизнь совсем иначе, чем мальчики, не знающие этого странного и острого наслаждения. Но нет... девчонки, с которыми я кувыркался в невесомости, никаких таких мыслей у меня не вызывали. Были такими же, как всегда. Хотел ли я повторить вчерашнее? Наверное, да. Как прыжок с парашютом — страшно, но хочется.
   В этом есть что-то общее со смертельной опасностью, с боем, с космосом... что-то настоящее. Или только так кажется?
   Аделаида...
   Я ведь ничего о ней не знаю и не смогу найти. Возможно, я больше и не увижу ее. Даже скорее всего. Я для нее — случайность, внезапный каприз. Она может точно так же снять любого понравившегося парня... нет, не любого. Наверное, не любого. Я уже заметил, что у эстаргов изменить жене или мужу считается очень дурным тоном. Во всяком случае, это тщательно скрывается. По тому, как говорил об этом Валтэн, я понимал — он никогда не пошел бы с такой девчонкой. У него были сложные отношения с женой... но он бы никогда не стал — вот так. Оливия? «Он замечательный, он самый лучший». Смогла бы она вот так — с первым же понравившимся? Я понимал, что нет. Я и сам бы, наверное, не мог... но вот — смог же? Но у меня еще и нет никого. Пати — так с ней еще ничего неясно. Может быть, я ей и не нужен. Аделаида... я вспоминал ее тонкие руки. Хрипловатый голос, произносящий мантру. Люблю ли я ее? Не знаю. Это — любовь?
   Но ведь я совсем не знаю Аделаиду.
   Короче говоря, я просто не знал, что думать. Только все как-то наладилось, определилось в моей жизни, и вот — такое. Может быть, она просто больше не придет? Я не могу ее найти, так что никаких обязательств с моей стороны нет. А она... вряд ли она захочет дальше общаться со мной. Ну кто я ей? «Понравился» — думаю, она это просто так сказала.
 
   Однако после того, как я пообедал и устроился в кресле с демонстратором и новым романом Огла, она позвонила.
   — Привет, ско! — я не мог разглядеть помещения за ее спиной. А она теперь была облачена в какую-то радужную хламиду, — Ты мне понравился, слышишь?
   — Аделаида, — пробормотал я.
   — А можно я приду к тебе сегодня? — спросила она невинным детским тоном.
   — Да, конечно. Кстати, меня зовут Ланс.
   — Как? — она рассмеялась, — Ланс.. Ланс! Ну ладно. Пока, ско!
   И она исчезла. А ночью пришла опять.
   Снова, как вчера — на час. Только потом мы пили кофе с ликером, сидя в креслах, совершенно голые. Аделаида была похожа на белую кошку, свернувшуюся калачиком. Нет, помесь кошки и змеи.
   — Ада, — сказал я, — можно, я оденусь?
   Она рассмеялась.
   — Почему ты спрашиваешь?
   — Ну... мне неудобно голым. Я не привык.
   — Неудобно? Почему, — она подняла брови. Выщипанные, а вовсе не от природы в ниточку. Но это неважно.
   — У нас это было не принято. На нашей планете.
   — Надень бикр, — вдруг попросила она. Я удивился.
   — Зачем?
   — А я всю жизнь мечтала обниматься со ско в бикре.
   — В бикре очень неудобно обниматься, — сказал я серьезно. Ада рассмеялась и бросила мне покрывало с кровати. Я прикрылся, сразу стало как-то проще и уютнее.
   — А ты никогда не надевала бикр?
   — Я? — брови прыгнули вверх, — За кого ты меня принимаешь?
   — За квиринку, — ответил я. Ада покачала головой.
   — Я не квиринка, Ланс... я не эстарг... и не наземник. Я не принадлежу никому. Я это я, и никто больше — понимаешь?
   — Наверное, да.
   Ада соскочила с кресла, подошла ко мне, поцеловала, забрав мое лицо в ладони.
   — Все, я пойду.
   Я снова не удерживал ее. Да и как можно ее удержать?
 
 
 
   Мы не говорили о серьезном. Мы вообще не говорили. Мы были вместе, потом Ада убегала. Вот и все. И это затягивало, меняло мою жизнь, уводило все больше.
   Я едва выполнял программу днем. Мне уже не хотелось это делать. А ведь начиналось все с таким энтузиазмом. Как я вновь сел за управление симулятора! Свежие воспоминания подстегивали лучше любого старвоса — что, если мне снова придется вести корабль самому? Я еще хорошо помнил пережитый ужас. И учился с огромным рвением.
   Я теперь учился наносить удары и уходить от них, стрелять — и передо мной вставали знакомые лица, управляющий на Эль-Касри, охранники. Враги. У меня теперь были враги, и учиться имело смысл.
   Так же важна была и теория — за каждым ее разделом вставала конкретная практическая ситуация, пережитая или воображаемая... где мне придется действовать по-настоящему.
   Но я словно забыл обо всем этом. Все это ушло... это прошлое. Я знал только теоретически, что навыки эти пригодятся мне в будущем, уже очень скоро. На самом деле ничто не имело значения... только Ада. Ее губы. Ее руки. Ее мантра, запах ее кожи.
   Если бы Валтэн не ругал меня, я бы и вовсе бросил занятия. Меня только и подстегивала необходимость каждую неделю перед ним отчитываться — он спрашивал, сколько я выучил, просматривал задачи. В конце концов и он стал замечать, что со мной что-то неладно.
   — По-моему, с тобой что-то происходит, а? — спросил он, когда я в пятнадцатый раз не смог сосредоточиться и пропустил его удар. Я пожал плечами.
   — Не знаю.
   Валтэн долго и внимательно смотрел на меня, потом сказал:
   — Ну как знаешь...
   Я ничего не сказал ему об Аделаиде. И никому не говорил. Это было легко — с Марком и его семьей мы почти не встречались, я отговаривался тем, что очень уж занят учебой. Друзей у меня пока так и не появилось. Может, если бы не Ада, я дружил бы с Оливией. Познакомился бы с ее мужем... А так — зачем?
 
 
 
   Переводчика найти оказалось совсем не трудно. Стоило только заняться... Я это сделал, не выходя из квартиры.
   В Сети, оказывается, целая система есть для тех, кто пишет что-либо. Как я уже говорил, профессионалов здесь очень мало. Но вот написал человек роман, он совершенно спокойно его отправляет в сеть на проверку Информационной Службы. В этой службе работают очень многие, например, пенсионеры или женщины с маленькими детьми, просматривают тексты, насколько они грамотны, ну и чтобы не содержали, к примеру, порнографии. Потом роман этот выставляется в общем доступе под соответствующей рубрикой (а рубрики очень детализированные, так что в каждой не так уж много произведений). Ну, аннотация там, реклама... Любой желающий может теперь роман получить и на микропленке.
   К слову, так же определяются профессиональные писатели. Проводится ежегодный конкурс среди читателей и среди редакторов, определяются несколько лучших произведений, и их авторы получают гонорар — такой, которого хватит года на три нормальной жизни. Вот и профессионалы... Все остальные на Квирине пишут бесплатно и в основном выполняют работу рутинную, не требующую большого умственного напряжения, например, пилота-транспортника.
   Точно такая же ситуация, как выяснилось, и у переводчиков. Я специально выбрал рубрику «Стихотворные переводы», а в ней — язык лервени. И надо же, оказалось, что с нашего языка на Квирине пять человек переводят! Я выбрал одного из них, просто потому, что его переводы показались мне уж очень талантливыми, звали его Ниро Калланос, я тут же ему позвонил. Это оказался пожилой уже эстарг, пенсионер. Сейчас он работал в той же информационной службе, в редакции переводов, и переводил с семи галактических языков, в том числе, с трех анзорских. Я робко представился и изложил суть дела. Калланос пришел в восторг.
   — Так неужели вы вот прямо с Анзоры? Даже не верится!
   — А вы были у нас? — поинтересовался я. Калланос произнес на лервени, подбирая слова, но довольно свободно.
   — Я был на Анзоре лет тридцать назад. Я был в Лервене. В составе этнографической экспедиции. Послушайте, Ландзо, мы должны с вами встретиться...
   И я приехал к Калланосу. Мы пили с ним орсагонский чай (напиток этот похож на что угодно, только не на чай. Единственное, что его роднит с чаем — он тоже пьется горячим. Впрочем, это было вкусно). Я, разумеется, вначале ввел в циллос и отпечатал на пластике все стихи Арни, которые смог вспомнить. Калланос, держа чашечку, похожую на лепесток, в одной руке, жадно пробежал глазами пластинку.
   — Ваш друг действительно талантливый поэт, — сказал он.
   — Вы возьметесь за перевод? — спросил я. Калланос кивнул.
   — Я попытаюсь. Это... очень своеобразные вещи. Но я попробую, как смогу...
   Потом Калланос стал расспрашивать меня об Анзоре. Я рассказал ему всю историю, и про Арни — особенно подробно.
   — Я попробую, — повторил Калланос, выслушав меня, — теперь я считаю себя просто обязанным. Вы правы — если это все, что осталось от него, мы должны... эти стихи будут читать, может быть, песни на них напишут.
   На следующий день Калланос позвонил мне и прочитал первые две строфы, которые ему удалось перевести из «Лазоревой звезды». Я одобрил. На линкосе, казалось, это все еще лучше звучало. И я подумал, а может быть и вправду, напишет кто-нибудь музыку на эти стихи... на Квирине это недолго. Я даже размечтался — неужели от Арни хоть что-нибудь останется в мире? Ведь если подумать, это очень немало — написать хоть одно хорошее стихотворение.
 
 
 
   Со мной снова происходило что-то странное.
   Только я, казалось, перестал чувствовать себя совсем уж чужим на Квирине. Конечно, таких близких отношений, как с Арни и Таро, у меня не возникло ни с кем. Но все же появились знакомые... Валтэн... а самое главное, я сам перестал отделять себя от квиринцев. Они вовсе уже не казались мне детьми. Да и гуляя по набережной, в скоплении народа, я сам ощущал себя точно таким же, как все... я ско. Я не чужой. Мне понятна и близка их жизнь. Да, я не обычный человек — но кто обычный? Стандартных нет. Самое главное — стать своим.
   Я стал своим на Квирине. Всего-то и нужно было для этого — один раз слетать в патруль.
   И вдруг теперь, с появлением Аделаиды, что-то стало снова меняться. Вначале я был ошеломлен своим новым достижением, новыми ощущениями и переживаниями... потом это стало уже естественным. Ну в конце концов, я же не ребенок. Я знал, что все люди занимаются этим, и если это до сих пор не так уж меня волновало — виной тому общинное строгое воспитание, стресс привыкания к новой жизни...
   Я заметил, что жду появления Аделаиды. Мне просто хотелось видеть ее... быть с ней... ощущать ее тепло. А я ведь так ничего о ней и не знал. Где она живет, кем работает... ничего. Она умело уходила от вопросов и вообще разговоров на все эти темы. Вообще — на житейские темы. Она вся была — легкая, кипучая морская пена. Касалась меня и сбегала, теряясь в прибое. Я только не понимал, зачем это нужно ей...
   Я стал жить в основном ради того, чтобы снова побыть с ней... увидеть ее.
   Мне было с ней так хорошо.
 
 
   Мы были с ней в этот раз на диване, закутавшись в белое, шерстяное легкое одеяло. По сторонам она поставила две толстых свечи. Свечи горели, отражаясь в пасмурном окне — за окном бушевал шторм. Непогода... Мне было так хорошо. Так неизъяснимо прекрасно, тепло, легко... Я так был благодарен Аделаиде, и уже не знал, как выразить эту благодарность. Как выразить любовь. Я то и дело принимался целовать Аделаиду, и она стала уже легонько отстранять меня. Мы просто лежали рядом. Почти единое целое, почти одно теплое, полное любви тело.
   Это самое лучшее в мире, понял я. Это и есть любовь. Таро, я знаю, у тебя так ничего и не было с Лиллой... да и что там могло быть, в Общине, в общежитии, воровато оглядываясь на дверь — не войдет ли кто... Ты так и не узнал, так вот — я узнал это за тебя. Вот это — любовь. Лучше этого нет ничего на свете... Ради этого стоит жить. Только ради этого.