Кристиана Йэнна. Эмигрант с Анзоры

   Да кому это нужно — в лес идти...
   Странно так идти по лесу в темной куртке, похожей на наши общинные, в штанах и обычных ботинках. И лес совсем другой. Не такой, как на Квирине. Во-первых, здесь другая широта, севернее. Во-вторых...
   Не знаю, почему, но мне не нравился этот лес. Темный, серый... слишком много сухостоя. Сейчас лето, но птиц не слышно. За Коринтой выйдешь в лес — все время кто-то звенит, жужжит, чирикает, шелестит листва, и эти звуки не нарушают тишину, а лишь наполняют ее особой глубиной и покоем. А здесь — совсем ничего нет. Совсем. Мертво. Надо же, почему я раньше этого не замечал?
   Мне не нравился лес. Я уже вышел на знакомую тропинку — так часто ходили по ней, срезая до станции... Вот и камень родной... в детстве я вспрыгивал на него и перескакивал на упавший, замшелый ствол — а вот и он. Но сердце почему-то не вздрагивало. Я провел рукой по серой шершавой поверхности валуна. Ничего. Просто камень.
   Мне вдруг стало обидно — до жути, до слез. Уже четыре года я живу на Квирине. Все эти четыре года ни о чем другом не мечтал я так сильно, так сокровенно — только пройтись бы вот по этой тропинке, коснуться этого камня. Выйти к знакомой ограде, увидеть серые коробки общежитий. Иногда, особенно перед тем, как заснуть, вдруг в памяти всплывет — как наяву — какой-нибудь угол... вот тот простенок между столовой и цехом, где растет полынь. Или служебная лестница на чердак, где мы, бывало, курили с ребятами. Или даже площадь Славы Цхарна вспомнится в Лойге. Или вот эта тропинка. И так вдруг сердце защемит — до слез, и кажется в такую минуту, все бы отдал, и бросил бы все, и жизнь бы отдал, только бы еще раз увидеть... (потом, конечно, благоразумие верх берет. Жизнь ведь точно отдать придется).
   И вот — увидел.
   Ничего особенного. Просто — камень, тропинка. Ограда. Да, я здесь был. В детстве, юности. Да, ходили здесь. И что?
   Равнодушие, пустота. И лес — чужой и мертвый.
   Это было так, как будто взяли мою самую сокровенную, заветную, сияющую мечту, и разбили, как новогодний шарик, на множество мелких осколков.
   Нет у меня больше Родины.
   Я стоял за оградой нашей юношеской общины и видел уже общежития отсюда. И пылящуюся асфальтовую площадку перед памятником Юных Героев Цхарна. Такую, казалось бы, знакомую, родную площадку. Сколько раз на ней стоял во время митингов, тайком ковыряя носком асфальт — каждая выбоинка в нем знакома.
   Ничего не шевелится в сердце.
   Я вдруг понял, что никакого смысла нет идти в Общину. Опасно, могут поймать. Видеть кого-либо... а нужно ли мне это, хочу ли я — на самом деле? Все, кого я любил по-настоящему, уже мертвы, а остальные... так ли они мне важны, чтобы я готов был рискнуть ради встречи с ними? И если даже я войду в родное общежитие, даже в свою комнату попаду — скорее всего, все будет точно так же, как и сейчас. Скука, пустота, чужеродность.
   Надо же, сколько раз на Квирине я думал о Родине. Да, в Коринте все краски ярче, там пальмы с широкими листьями, темно-синее море, светло-синее небо — и желтый песок, и голубоватые горы со снежными шапками вдали, и океан зелени, и разноцветные дивные домики и башни. Да, на Квирине сам воздух сладок и чист. Но что с того, что Родина моя вся черная, серая, пыльная, неяркая — тем она еще дороже, еще больнее щемит в сердце. Да, сторонний человек ничего кроме вот этой ржавой проволоки и мертвых деревьев, асфальта и серых коробок здесь не увидит и не поймет. Но я-то...
   И я уже не понимаю.
   Нет, мне не противно здесь, мне хорошо даже. Но не светится ничего из-под серости этой и скудости, НЕТ в этом ничего хорошего. Однако и на Квирин вовсе не тянет. Была бы судьба — остался бы здесь навечно. Что же это, неужели, если человек один раз покинул Родину, он лишается ее навсегда?
 
   Я двинулся вдоль ограды. Нет, не стоит больше здесь бродить. Только душу травить и рисковать бессмысленно. Вот только одно нужно сделать, главное, ради чего я прилетел. Забрать Пати...
   Пати, если честно, я тебя не люблю. Это не так, как было с Адой... Я почти и не помню тебя. Просто — как что-то хорошее, светлое, родное. Но — родное. Мы сможем понять друг друга. Мы сможем начать все с начала. А что тебе здесь терять? Кто тебя держит здесь — ни родителей, ни друзей настоящих, ни родственников. А там жить очень хорошо. Не так, как говорил Таро, конечно, не то, чтобы там была сплошная любовь. Нет, просто там — жизнь, а не прозябание. А если мы там будем с тобой, то может быть... Это что я, уже готовлюсь ее уговаривать?
   Странно, но я уверен, что буду ее любить. Ведь я же любил ее... просто забыл. И вообще, мне кажется, я полюбил бы кого угодно, кто согласился бы жить со мной. Только бы семья была... может, и детей бы завели.
   Я вел себя, как круглый идиот, но мне повезло. Навстречу шла Рена. Подруга Пати, соседка по комнате. Я только увидел тонкую маленькую фигурку — девушка, вгляделся внимательнее, и узнал сразу. А она шла, задумавшись, смотрела в сторону и вниз куда-то... я испытал облегчение. Ведь это мог быть и старвос какой-нибудь либо Треугольный.
   Я остановился. Рена уже в двух метрах от меня подняла голову. Сначала скользнула по мне равнодушным взглядом, не меняя темпа. Потом вдруг посмотрела внимательно. Застыла. Я наблюдал за сменой выражений на ее лице — от сомнений и неуверенности до изумления и страха. Девушка приоткрыла рот... мое имя готово было сорваться с губ, но она все еще ждала. Я улыбнулся ободряюще и сказал.
   — Рена. Привет.
   — Ты... — она все еще не решалась назвать меня по имени. Помолчала, потом закончила почти шепотом, — Ведь ты умер.
   — Нет, — сказал я, — пока еще нет. Ну да, я Ландзо, двести восемнадцатый. Боишься?
   — Я... — начала Рена. Она явно не знала, как себя вести, — Ты откуда?
   — Я бежал, Рена. Выдашь?
   Она пожала плечами. Да, трудно принять решение... вроде бы как-то неудобно пойти и доложить... по крайней мере, вот так, сразу.
   — Я ни в чем не виноват, — добавил я торопливо, — слушай, Рена... может, позовешь Пати? Я только с ней поговорю — и уйду. Как она — замуж не вышла?
   — Нет, — ответила Рена, — ладно, я ее позову... у нас сейчас отгул, цех перестраивают. А ты тут будешь?
   Я кивнул. Рена убежала, мне показалось, с большим облегчением. Пусть Пати решает — доносить на меня, не доносить... Рена вообще, кажется, находилась под большим влиянием подруги.
   Ну что ж, шансы выкрутиться у нее есть. Скажет, что я ей пригрозил, она испугалась... ей ничего не будет. Вот Пати, конечно, рискует. Если захочет рискнуть.
   Конечно, вполне возможно, что Рена и сейчас направилась прямиком к старвосу. Ну ничего, меня не так просто взять. Настоящего оружия у меня нет, я взял только шоковый пистолет. Это тот же лучевик, но только с малым режимом. Настоящий лучевик я брать не стал, чтобы случайно не убить кого-нибудь. Ну и так... по рэстану у меня всего лишь четвертый разряд, но для наших Треугольных это просто недостижимая мечта. И собаки мне теперь не страшны. Впрочем, у нас почему-то собак очень мало.
   Я на всякий случай присмотрел себе место для боя — взобрался на пригорок, покрытый кустарником, за ним — скалка, а под скалкой, на вершине — яма. Окружить можно, конечно, но хоть от пуль я здесь буду защищен. Я влез в яму и замаскировался ветками. Теперь и найдут не сразу.
   Пока есть время, можно связаться с Валтэном. Я активировал спайс.
   — Первый, как слышишь? Я на месте.
   Подождал несколько минут. Из динамика долетело хриплое.
   — Второй, слышу хорошо. Если что, давай на маяк...
   — Первый, у меня все в порядке, — я старался вложить в сообщение побольше оптимизма, — подошел к ограде Общины, жду девушку. Ее обещали позвать. Если появятся Треугольные, и дело будет плохо, дам сигнал.
   Сообщение улетело в пространство, к Изиру... наверняка Валтэн уже дошел до цели.
   У нас с ним все было тщательно продумано. Связь по рации — медленная, световая. А если я пойму, что дело хана, надо успеть быстро активировать маячок, собранный и подвешенный у меня на поясе. Я успею, это секундное дело. Подпространственная связь куда быстрее света. Правда, нужно рассчитывать и на то, что маячок с меня тут же сорвут и разломают. То есть пройдет всего два-три недифференцированных импульса. Вообще-то Сеть не ловит такие случайные сигналы. Но Валтэн специально настроен на мой маячок, ему и одного импульса хватит.
   Конечно, меня возьмут — сразу не убьют, им же, безусловно, будет интересно со мной пообщаться. А пока суть да дело, придет спасение. Обычно в таких случаях вызывают только спасателей, да и тех-то... это просто непорядочно, вызывать спасателей на такую планету, как Анзора. У нас за этим делом следят — поступи непорядочно, и про тебя все эстарги будут за спиной шушукаться. Спасатели обязаны будут любой ценой тебя вытаскивать, а ведь оружия они не применяют. А ско согласно этическому своду вызывать нельзя, это было бы грубое вмешательство в анзорские дела. Правда, я-то квиринец... но нахожусь здесь незаконно, без согласования с правительством. Иногда в таких скользких непонятных ситуациях Этический Свод обходят. Но ни одна База в таком случае экипаж бы не послала.
   Однако мы заранее договорились со знакомыми ребятами — Рилли и Галнисом, они тоже в отпуске, но согласились полетать неподалеку на взятом напрокат патрульнике. В течение часа парни будут на Анзоре, а освободить меня двум ско, хотя бы и не полностью вооруженным, но зато с щитами и в броне, будет несложно.
   Я бы, например, с такой задачей справился без труда.
 
 
 
   Я сидел в яме, наблюдал тропинку сквозь ветви — ограда была метрах в двадцати от меня. Увижу, если пойдет кто-нибудь, а меня отсюда не видно.
   И смутные сомнения все сильнее точили меня.
   Зачем я пришел сюда? Странный, идиотский каприз. Кому это нужно? Пати? Кто я такой, кто я ей, почему я должен забрать ее на Квирин... да и будет ли ей там лучше? Жратва и барахло — да, но это же еще не все в жизни. Скажем так, это вообще очень мало значит. Я не знаю, получится ли у нас с ней... а если не получится, она останется там совсем одна. Конечно, я все равно ей помогу — но возможно, она мою помощь просто отвергнет. Мало ли...
   А может, она и вообще не захочет на Квирин.
   И раз так, то какой для меня смысл был в том, чтобы лететь сюда? Собой рисковать — ладно, но Валтэн... да еще и ребята, которые готовы прийти мне на помощь. Сейчас они не так уж рискуют, только время свое на меня тратят. Но если что случится... вызывать их — глупо как-то. Лучше уж одному погибнуть... Но и не вызывать тоже глупо. Вообще мне стало очень неудобно и неуютно — непонятно, зачем я придумал все это. Жил бы спокойно на Квирине. Зачем меня на Анзору-то потянуло... и людей еще потревожил ради своего глупого каприза. Родину, видите ли, повидать захотелось.
   Единственное, что слегка успокаивало — Валтэн ведь искренне меня поддержал. Он сам предложил все это, разработал план, я только поддакивал и нехотя соглашался. Сам полетел со мной, потратился на мой ландер... Ничего не спрашивая, не высказывая своего мнения по этому поводу — просто помог, и все. Значит, не считал ненужным капризом?
 
 
   Я сразу заметил легкое движение на тропинке — кто-то шел от ворот Общины. Кто-то один... одинокая фигурка двигалась в мою сторону. И вскоре я безошибочно узнал Пати.
   Надо же, оказывается, я все-таки забыл ее. Она красивая... очень. Хотя может быть, другие так и не сказали бы — маленькая, как бы невзрачная. Просто мне ее лицо почему-то милее других. Кажется, она стала старше, взрослее, полукруглые мягкие черты заострились и потемнели как-то. Ну конечно, ведь четыре года прошло. А вот глаза я хорошо помню, остренькие карие блестящие глаза и тонкие ровные брови, дугой взлетающие к вискам. Тонкие запястья как-то сиротливо торчат из рукавов общинной куртки.
   Она шла все медленнее, недоуменно оглядываясь. Я пропустил ее чуть дальше, вылез из ямы и в несколько бесшумных прыжков оказался на тропинке позади Пати. Не слышит... я окликнул ее.
   Она медленно, очень медленно обернулась. Долго смотрела на меня. Изучала? Хотела убедиться, что это именно я?
   — Здравствуй, Пати, — сказал я.
   — Где ты мог спрятаться? — она оглядела местность, — здесь же негде.
   Ей не пришло в голову, что я мог сидеть в леске в десяти метрах от нее.
   — Там, — я махнул рукой, — Ну что, Пати? Как дела?
   — Хорошо, — ответила она машинально. Я шагнул к ней, протянул руку. Правую. Она подала мне свою, мелькнули белые знакомые насечки на запястье. Ладонь ее лишь бессильно скользнула в моей руке... задержалась. Отпустила. И тут Пати увидела, видимо, случайно скосив глаза. Снова поймала мою руку, перевернула, внимательно осмотрела чистое, без номера, запястье.
   — Ты... — она посмотрела мне в глаза.
   — Я был на Квирине. Я живу теперь на Квирине. Пати, я прилетел, чтобы с тобой увидеться.
   Она молчала, видимо, не зная, что сказать.
   — Я должен рассказать тебе все. Пойдем куда-нибудь... присядем, — предложил я.
   — Пойдем на трубы, — быстро сказала Пати. Я кивнул. Это действительно было достаточно укромное и малопосещаемое место, к тому же — за пределами ограды.
 
 
   Спереди возвышалось здание старого обделочного цеха — еще бревенчатое... теперь там был склад. Проволочная ограда на фоне потемневших, покрытых мхом бревен казалась почти незаметной.
   Сзади стеной стоял лес. Трубы газопровода — желтоватая и серая — тянулись направо и налево, уходя в бесконечность, наглядно демонстрируя аксиому о параллельных, которые никогда не пересекутся — на земле. Я вскарабкался вслед за Пати на желтую трубу, сел, упираясь ногами в серую. Может быть, хоть здесь что-то шевельнется в душе... вот на этой трубе, оседлав ее верхом, зажав в зубах дымящийся чинарик сенки, сидел Таро. Арни стоял посредине, левую ногу на желтую трубу, правую — на серую, маленький, щуплый повелитель мира, бурно жестикулируя, разглагольствовал о чем-то по своему обыкновению.
   Нет, не помню. Равнодушие. Тоска.
   Здесь мы первый раз с Пати поцеловались. Нет, не помню. Вот она, Пати — и это ее я мог целовать? Чужая... милая, хорошая девочка, красивая... не моя.
   Она сидела на трубе, свесив ноги, аккуратно сложив руки на коленях — как примерная ученица. Внимательно слушала. Я рассказал ей все. Все, по крайней мере, что смог, что счел уместным... Я закончил рассказ. Пати молчала, упорно глядя в землю.
   — Ты осуждаешь меня? — спросил я, придвигаясь к ней ближе, — Я был неправ?
   — Не знаю, — сказала Пати, словно очнувшись, — не знаю. Понять тебя можно. Ты спасал свою жизнь. Этот Зайнеке — я тоже считаю его несправедливым человеком. Он, конечно, был неправ...
   В голосе ее явственно слышалось «но».
   — Но ты на моем месте так бы не поступила? — спросил я.
   — Не знаю, — повторила Пати, — я думаю, что нет. Но я не имею права так говорить. Я никогда в твоем положении я не была. Тебя можно понять.
   Мы немного помолчали.
   — А ты изменился, — сказала Пати другим тоном, внимательно посмотрев на меня, — я тебя не сразу и узнала.
   — Что, так уж сильно изменился?
   — Ну... ты стал такой большой, сильный... такой был маленький, худой мальчик, а теперь... возмужал, — объяснила Пати, — и взгляд у тебя совсем другой.
   — Тебе не нравится? — улыбнулся я. Пати пожала плечами.
   — Нет, почему же...
   — А ты не изменилась, — сказал я. На самом деле я просто ее забыл... может быть, и изменилась. У меня не очень хорошая зрительная память.
   — С чего бы мне-то измениться?
   — Ну а как у вас дела? — спросил я, — расскажи хоть...
   Пати начала рассказывать, оживилась. Я тоже слушал с огромным удовольствием. Надо же, как много изменилось. Во-первых, половина наших мальчишек сейчас в армии, война же идет. Элт и Риан погибли. Лилла замуж вышла... ты его не знаешь, его к нам перевели из Туйской Общины. Несколько человек получили места в Магистерии. Надо же, и рыжий Ким получил... ну да, у него появился шанс, поскольку нас троих не стало. Сама Пати стала старшей по этажу — общественной работы теперь очень много, но ей нравится, она общается с людьми, кому-то помогает... активно участвует в проведении общих праздников и мероприятий. Она и раньше была общественницей (провести конкурс на лучшего знатока истории Лойга, организовать вылазку на природу, протолкнуть чью-нибудь идею по оформлению стенда, выслушать желающих поплакаться в жилетку...), и по тому, с каким оживлением, с какими раскрасневшимися щеками Пати заговорила об этом сейчас, я понял, что пожалуй, в этом она нашла свое призвание.
   По призванию и общественному долгу Пати знала все обо всех. И я выслушал подробнейший рассказ о каждом из наших общих знакомых... У всех дела обстояли относительно хорошо. Кое-кто женился и ушел в Семейную общину, Пати знала и о них — у кого родился ребенок, у кого какие отношения в семье... Умер только пожилой мастер из нашего цеха, у него давно с сердцем было неладно.
   — Ну а ты? — вдруг спросила она, прервав себя, — О себе-то расскажи... как ты там живешь, на Квирине?
   Я подумал.
   — Это трудно передать, Пати... Там совсем другая жизнь, понимаешь?
   Она сочувственно кивала.
   — Но там жизнь. Настоящая жизнь. Там, конечно, гораздо богаче живут, спокойнее... но не в этом дело. Это наоборот вначале меня отталкивало и в тоску вгоняло. А главное — там можно летать, понимаешь? Я работаю полицейским, ну это, как наши Треуг... в смысле, Управление Охраны. Можно видеть разные миры, звезды, всю Галактику...
   Мне казалось, что Пати именно это и может заинтересовать. Я рассказывал о людях Квирина — как они живут. Какие они... талантливые, умные, добрые. Какие у них семьи, как они любят детей. Пати слушала, как мне показалось, доброжелательно.
   — Зачем ты прилетел сюда? — спросила она, когда я выдохся.
   — За тобой, — ляпнул я. Тонкие изогнутые брови взлетели вверх. Недоуменно.
   — Ну... если ты захочешь, — поправился я, — и вообще... я скучал по Анзоре. Мне нельзя здесь появляться, но... очень хотелось увидеть. И ты... если хочешь, Пати, я заберу тебя на Квирин. Хоть прямо сейчас.
   Она смотрела в сторону.
   — Зачем ты вернулся? — повторила с грустью. Я не знал, что ей ответить.
   Глупо как-то... зачем, действительно, я прилетел? Она давно меня забыла. И для меня она уже — совсем чужой человек. И я для Лервены, для Лойга... кто я — предатель, отверженный. Как это глупо...
   Я соскочил с трубы.
   — Если хочешь, Пати, я уйду.
   Пати резко обернулась — карие чистые глаза смотрели с непонятным укором.
   — Ланс, — она назвала меня уменьшительным именем, и это было приятно, — неужели тебе не хотелось бы вернуться в Общину?
   — Но, Пати... как же я могу вернуться? У меня и номера нет. Я преступник.
   — Это не так, — сказала она страстно, — номер можно сделать новый, да и какое он имеет значение? Конечно, будет расследование, но... в конечном итоге ты вполне можешь вернуться. Даже в нашу Общину... но даже если не в нашу — неужели ты не понимаешь, что так лучше... с коллективом. Всем вместе.
   — Пати, о чем ты говоришь? — изумился я, — меня расстреляют. Это же ясно.
   — Нет, — возразила Пати, — Зайнеке несправедливый человек, но ведь тебя отправят в столицу, вероятно... и там разберутся!
   — Ну нет, — я покачал головой, — извини, но ради Цхарна я жизнью рисковать не хочу.
   — Ну, Цхарн, — Пати покачала головой, — это все лозунги. В них можно верить, можно не верить. А самое главное — то, что мы все вместе. Ну как вы живете на этом Квирине? Чего ради? Зачем? Вы же — каждый сам по себе. Вот ты говоришь — детей растить... а зачем их растить, если не для общины, не для коллектива? Просто — как животные? Ну ладно, Ландзо, я тебя могу понять... ты просто боишься. Может быть, ты прав. Но вообще-то... Ну скажи мне, ты вот сам-то, своей совестью понимаешь — как нужно жить?
   — Не знаю, — сказал я, — я уже ничего не понимаю.
   — Ты сказал, что ты вроде охранника. Наша охрана служит Цхарну и Наставнику... а ты кому служишь?
   Я задумался — в самом деле, кому я служу?
   Непонятно. Зарплату получаю, вот и работаю. Но ведь Оливия сказала тогда: они не могут понять, почему мы служим. Выходит — все-таки служим. Кому?
   — Не знаю, Пати... наверное, людям. Квирину. И вообще — людям, — поправился я, вспомнив олдеранок Итиль и Чинзи.
   — Людям... это хорошо. Но... ведь должно быть что-то высшее? Люди не могут быть самоцелью.
   Она была права. Тем более — для меня. Я не так уж люблю людей. Ну, своих друзей — да. А к большинству я просто равнодушен. Некоторых ненавижу. Нет, не могу сказать, чтобы именно любовь к людям была причиной моих поступков. Тогда — что? Я не хочу, чтобы кто-то страдал. Это да. Но это слишком примитивно. Я хочу, чтобы у всех все было хорошо, и ни у кого, по возможности, не было плохо. При том, что к людям я равнодушен... нет, слишком уж это сложно. Философия какая-то.
   — Ты видишь, Ландзо, у вас все иначе... ты знаешь, я счастлива, что родилась и живу здесь. У нас есть Цхарн, у нас есть Община. Мы никогда не чувствуем себя одинокими. У нас есть смысл жизни!
   Я вдруг почувствовал, что уходить не хочется. Да, надо уходить... Пати, конечно же, не пойдет со мной — зачем это ей? Она нашла себя, свое призвание и предназначение. Она на своем месте, среди своих... это я — повсюду чужой. Эмигрант.
   Вот сидеть бы так, на трубах, у бревенчатой стены склада, и молча слушать голос Пати... и ничего больше. Не двигаться, никуда не идти.
   — Ты вот говоришь — звезды. Но ведь человеческие души гораздо важнее и интереснее, чем эти твои звезды, — говорила Пати, будто с упреком. А я вспоминал свои мечты — что, если бы на Анзоре все было так же, как на Квирине...
   Не будет. Никогда не будет. Они — совсем другие. Им это не нужно. Они хотят по-своему жить.
   — Да, вы живете богато, интересно... Но неужели смысл жизни только в постоянном приобретении, гонке за материальным, расширении жизненного пространства? Даже и дети — зачем, если они так же будут думать только о материальном?
   — Это не совсем так, — сказал я, но Пати, кажется, не слышала меня.
   — Ну а как? Ландзо? Какой высший смысл жизни квиринцев? Да никакого. И они еще нам хотят навязать свою точку зрения.
   — Не хотят, — возразил я.
   Да, вот он — Этический Свод. Теперь я понимаю... нельзя изменить жизнь другого народа, даже если очень хочется. Это — другой народ. Психологически другой.
   Зачем я стою здесь и слушаю Пати? Ведь опасно... Я шагнул в сторону.
   — Пати, ну ладно... что же поделаешь. Я хотел, как лучше. Видишь, ты зря на меня ругаешься — у меня и выбора-то не было. Ладно, я пойду тогда.
   Пати не двигалась с места.
   Неужели, все-таки хочет быть со мной? А может быть, она хочет, чтобы я уговорил ее, убедил? Просто не решается пойти — вот так сразу?
   Я вскарабкался на трубу, сел рядом с Пати.
   — Понимаешь, — сказал я, — у меня все началось с ребят... Мы с ними дружили. Мы были как братья. Как семья...
   — Ну и очень плохо, — перебила Пати, — вы вечно отделялись от коллектива.
   Я замолчал. Да, лучше попробовать с другой стороны.
   — Ты неправа, что на Квирине живут только материальным. Это не так. Там... там просто разные люди, и... — я умолк, сообразив, что этого говорить нельзя. На Квирине есть много верующих людей — но верят-то они как бешиорцы. Христиане... На Квирине, правда, они совсем другие, но все равно. Сейчас ведь еще и война с Беши.
   — Понимаешь, у них много разных своих проблем. Но каждый из них во что-нибудь верит... конечно, государство для них тоже важно. И потом...
   Ну как, как рассказать ей об эстаргах? Об Оливии? О Валтэне? Нет, никогда я не умел рассказывать.
   — Вот видишь — каждый во что-нибудь верит. Каждый сам по себе, — подытожила Пати.
   — Понимаешь, я сам эстарг. Ско, ну — полицейский. И у меня много теперь друзей. И я знаю, что каждый из них за меня погибнет, если надо... это еще лучше, чем община. Это надо пережить, а я уже всякое переживал, Пати. Неужели ты правда думаешь, что ничего лучше наших общин нет и быть не может?
   Пати молчала. Потом протянула ко мне руку — маленькую, тонкую лапку. Я сжал ее, и сердце захолонуло от нежности и жалости.
   — Ты не хочешь побывать еще раз... у нас? — спросила она. Я пожал плечами. Конечно, хотелось бы... Но слишком уж опасно.
   — Зайнеке нету сегодня, — сообщила она, — он уехал. Да кто тебя увидит, Ландзо? Все парни сейчас на работе, только наш цех простаивает. В мужское-то общежитие можно зайти.
   Все-таки она очень хорошо меня понимает. Со стороны, наверное, глупо — ну что я забыл в Общине? Но чего ради я сюда летел? Пройти по лестнице, до боли знакомой, увидеть, может быть, родную дверь, вскарабкаться на крышу, где так часто болтали с ребятами. Пати, похоже, загорелась этой идеей.
   — Послушай! У нас сейчас здания перекрасили. А какой Уголок Общинника теперь у вас... Закачаешься. Там фотографии вывесили за весь прошлый год... Ну пойдем, а? Ведь хочется посмотреть? — Пати улыбалась. Я спрыгнул на землю.
   — А, ладно... пошли.
   В конце концов, на поясе у меня маяк... в случае чего — сорвать рычажок, и все.
 
 
   Здания действительно перекрасили — в нежно-розоватый цвет. Точнее, грязно-розовый. А так все было по-прежнему. Странно — вроде бы война идет, а здесь, в глубоком тылу, ничто о ней не напоминает. Вот разве что длинный транспарант, что тянется вдоль натоптанной трассы «столовая — корпуса общежитий», гласит теперь: «Ударный труд — наш вклад в победу над гнусными фундаменталистами-бешиорцами!»
   Я уже привык к тому, что все здесь кажется мне чужим. То есть — да, конечно, я хорошо помнил и этот транспарант, и этот куст шиповника у поворота, и даже выбоины в асфальте, перманентно заполненные водой. Только вот кажется, что это чужая память. Точно не я здесь жил, а какой-то другой мальчик...