Кристиана Йэнна. Эмигрант с Анзоры

   Мы попрощались с Иостом, и я двинулся к своей цели — лервенцы заметили что-то подозрительное в опустевшем здании склада Продовольственной Общины. Позвонили нам. Надо заглянуть, проверить... мало ли что.
   Я миновал длинный дощатый забор. Осмотрелся — территория, вроде бы, пуста. Несколько мальчишек гоняют мяч на далеком пустыре... Ну и народ эти мальчишки. Только недавно здесь стоял ад кромешный, и пожалуйста — играют.
   Впрочем, в самой Баллареге серьезных боев не было. В этой общине — точно. Здания вон стоят почти нетронутые. Я пересек площадь. Здесь, небось, построения проводились. Во славу Цхарна...
   Миновал цеха. Пищевая фабрика какая-то. Мелочь. А хорошо бы еще в Лойг слетать, побывать в своей общине. Только с Пати, если честно, встречаться не хочется. Ну что я ей скажу?
   Вот и склад. Нет, не похоже, чтобы здесь кто-то был. Я остановился у распахнутой двери, погладил Горма.
   — Ищи, — и отстегнул поводок. Пес бросился вперед. По крайней мере, если здесь есть дэггеры — сейчас он их быстренько нейтрализует. Дэггер при виде обыкновенной собаки улетает или впадает в ступор. Паралич. Я осторожно пошел за собакой.
   Никого. И в следующем складском помещении — никого. Весы стоят огромные, с гирями. И ничего больше. Вывезли они, что ли, все продукты? Горм залаял где-то далеко. Я побежал, вытаскивая на ходу лучевик.
   Сейчас, песик. Сейчас. Я пробежал по коридору, заглядывая в распахнутые настежь двери. Если бы здесь кто-то был, Горм остановился бы. Нет, это на втором этаже. Я взлетел по лестнице.
   Кабинеты. Двери. Горм стоял перед одной из дверей и гавкал, глухо порыкивая. Я посмотрел на него.
   — Там кто-то есть?
   Пес снова злобно залаял.
   — Ладно, сейчас разберемся, — я рванул дверь и отскочил, встав у стены. Из комнаты донесся смутно знакомый голос. На лервени.
   — Заходи. Я безоружен.
   Не знаю, почему, но я поверил этому голосу. Шагнул в дверь.
   Это был кабинет — начальника склада, весовщика, не знаю уж... Скромный такой кабинетик, письменный стол, шкафчики, красно-белое драпированное полотнище на стене, плакат «Имя Цхарна — в наших сердцах».
   За столом, аккуратно сложив руки, сидел мой старый знакомый. Гир Зайнеке. Зай-Зай. Почему-то в черном костюме и фартуке — как настоящий кладовщик.
   Я замер. Потом решительно шагнул к столу и сел на подвернувшийся стул.
   — Ну что? — Зай уставился на меня веселым черным глазом из-под густых бровей, — поговорим? Ландзо... двести восемнадцатый номер...
   — Здравствуйте, гир Зайнеке, — сказал я устало, — о чем вы со мной хотите поговорить?
   — Давно не виделись, — заметил он, улыбаясь. Может, у него крыша поехала? Вроде бы не та ситуация, чтобы улыбаться.
   Сволочь... сколько же он моей крови выпил. Даже в самом прямом смысле. Лучевик я так и держал в руке... Господи, как я его ненавижу, гада этого. Должен ненавидеть. Как он меня пинал по ребрам...
   Ничего. Пусто в душе. Мне просто на него плевать. И убивать его даже не хочется. Сдам в штаб, и дело с концом. Там лервенцы разберутся. Все равно расстреляют, наверное. О его художествах я расскажу.
   Даже не знаю, что ему сказать. Обругать? Нет смысла. К совести взывать? Совести у него точно нет. Воспоминаниям предаться? Ну я-то пока не свихнулся.
   Горм глухо зарычал, с ненавистью глядя на Зайнеке. Тот спокойно сказал.
   — Убери собаку.
   — Место, — приказал я Горму. Сами разберемся. Пес обиженно лег в углу.
   — Что вы хотите мне сказать? — повторил я, глядя на Зай-Зая, — вы здесь один?
   — Один, один, не переживай. На этот раз не будет ловушек, — успокоил он меня.
   — Это вы правильно рассуждаете, — согласился я, — убить меня можно, конечно. Только ведь и ваше дело проиграно. А судить вас будут не гуманные квиринцы... может, и простым расстрелом не отделаетесь, если еще и меня убьете.
   — Это было бы, согласись, слишком примитивно... вот так взять и тебя убить. После всего! Нет, Ландзо... мы пока подождем тебя убивать, — произнес Зай. Я смотрел на него вытаращившись.
   Нет, такого мужества я все-таки у нашего старвоса не предполагал. Сидит, можно сказать, перед дулом, я в любой момент могу курок спустить, а он тут философствует...
   Какое-то беспокойство овладело мной. Впрочем, понятно. Я опять себя веду как идиот. Сижу тут беседую с этой сволочью, а он тянет время. Выжидает чего-то... Ну, сейчас я опять дождусь приключений на задницу. Зай, словно почувствовав мои сомнения, снова заговорил.
   — Во всяком случае, Ландзо, прошу тебя помнить одно. Нет, конечно же, я умру. Раз так получилось, раз мы потерпели поражение... Я готов к смерти. Но ты мне как-то особенно близок... И мне не хотелось бы, чтобы ты думал обо мне плохо. Да, между нами было всякое. Все мы люди, и все случается. Но самое главное — все, что я делал, я делал из любви к вам. Я хотел, как лучше... Да, иногда я, возможно, давал волю своим чувствам. Но поверь, я хотел для тебя только хорошего.
   — Что хорошего может быть в штрафной общине? — не удержался я, — вы же знали, что я не виноват.
   — А я не отправил бы тебя в штрафную общину, — сказал неожиданно Зай, — и твоих друзей бы не тронул. Мне нужно было только, чтобы ты отказался... понимаешь? Ваша дружба — это было что-то ненормальное, она мешала и вредила вам самим.
   Я покачал головой. Что за извращенная логика... Так все, что угодно, можно списать на «я хотел как лучше». А то, что нельзя — ну к чему ему было надо мной измываться, когда я попал в плен — это можно объяснить «несдержанностью и срывом». Нервы, видите ли, плохие...
   Нет, хватит. Сейчас я его подниму, надену наручники... И тут Зай сказал.
   — Да и в Бешиоре, ты же понял — я был с тобой. Ты очень меня огорчил, когда решил покинуть Анзору... Очень огорчил. Ты снова предпочел мне своих друзей...
   Я посмотрел ему в глаза. Мертвые глаза, пустые. Совершенно слепой взгляд. Мне стало страшно. И чтобы этот страх не развился до состояния паники, я произнес спокойно.
   — Здравствуй, Цхарн.
 
   Он как-то весь изменился, подобрался и произнес благожелательно.
   — Ты всегда отличался сообразительностью.
   Ну что ж, подумал я. Дозорная служба. Это не только по дэггерам палить и на ландере патрулировать. Кому-то надо и с сагонами встречаться.
   И еще я подумал, что до тех пор, пока сидит в кабинете пустого склада этот скромный, маленький кладовщик с густыми бровями, без всякого оружия, до тех пор все наши усилия, и освобожденная страна, и все эти миллионы людей, наконец-то понявшие истину — ничего не стоят.
   Он сильнее.
   Он наберет себе новых людей, и создаст их руками новых дэггеров, и снова захватит страну. И никаких наших сил не хватит, чтобы справиться с ним одним.
   Только не дрожать. Спокойно.
   Отрекаешься ли ты от Сатаны и дел его, Ландзо?
   Отрекаюсь.
   Я вспомнил еще, что он знает и читает все мои мысли. И сейчас он улыбался.
   — Орел! — сказал он, — Герой ты, Ландзо! Самый настоящий герой. Никакого страха. И даже от сатаны отрекаешься. Я тобой горжусь, Ландзо!
   — А что ты сделал с Заем? — поинтересовался я.
   — А почему это тебя волнует? Эта личность тебе как-то особенно дорога?
   — Да нет.
   — Если он и умер, это по заслугам, верно?
   — Пожалуй, ты прав, Цхарн.
   Я сообразил, что уже два раза сказал «да» — нехитрый психологический прием. Да нет... на меня это не подействует. Когда нужно будет, я все равно скажу «нет».
   — Значит, ты теперь не веришь мне? Не веришь, что ты — истинный правитель Анзоры? Истинный Анзориец?
   — Нет, Цхарн. Я квиринец.
   — Гордая личность. Орел — я же сказал! — Цхарн улыбался. Я положил руку на приклад лучевика.
   — Что ты хочешь, Цхарн?
   — Сначала ответь мне, Ландзо, чего хотите вы. Вы приходите на чужую землю, не спросив, устраиваете здесь войну, свергаете правительство. Чего ради?
   — Первыми приходите вы, — уточнил я, — мы никак не касаемся тех миров, где нет вашего влияния. Чего ради вы приходите? Зачем вам наши земли? Зачем вы хотите подобраться к Федерации и Квирину? Места в Галактике более, чем достаточно. Техника у вас лучше нашей... Зачем?
   — Мой дорогой, — произнес Цхарн, — потому что мы хотим быть с вами... Потому что нас интересуют ваши, человеческие души. Вот меня интересует твоя душа. Я хотел выковать из тебя что-то настоящее. Я полюбил тебя, Ландзо, сроднился с тобой. А ты предал меня... Кого ты предал, Ландзо?
   — Неправда. Если бы я остался, я предал бы своих друзей.
   Мне уже самому начинало казаться, что все не так однозначно... А Цхарн по-прежнему улыбался.
   — Все зависит от точки зрения, мой мальчик. Почему ты считаешь себя умнее других? Ты вправе учить других, как жить? Ты вправе принимать решения? А на самом деле, может быть, все далеко не так...
   Что-то со мной происходило, пока Цхарн говорил. А может быть, он прав? Кто я, чтобы принимать решения? Я так часто ошибался в жизни... Разве я могу быть так уверен в себе?
   — Мало того, ты считаешь, что вправе убивать. И ты уже убил многих... Тех, кто всего лишь мыслил иначе, чем ты.
   — Тех, кто хотел убить меня...
   — Не всегда, Ландзо, не всегда. Не притворяйся, ты не только защищался, ты и нападал. Ты пришел сюда, чтобы убивать. А ведь даже твой Бог учил совсем не этому. Кстати, о твоем Боге... ты ведь теперь у нас христианин, так? Ты теперь считаешь, что нашел истину? Что умнее всех других? И можешь проповедовать и учить? Какая глупость. Неужели ты полагаешь Бога настолько ограниченным, что он может придавать значение каким-то обрядам и именам? К Богу ведет множество дорог, и нет никакой разницы, по какой следовать... А вы считаете себя вправе убивать...
   Я не выдержал.
   — Ты загибаешь, Цхарн. Мы убиваем... не во имя Бога же! Потому что вы пришли, потому что мы защищаем нашу цивилизацию...
   — Вот об этом я и говорю. Вы уверены, что для вашей цивилизации так лучше. Вы уверены, что сами знаете путь и можете указывать его миллиардам простых людей... А между тем, может быть, мы, видящие и знающие гораздо больше, могли бы предложить что-то иное.
   — Пока все, что вы предлагаете — это смерть и муки, и разрушение...
   — Не суди по внешнему, Ландзо. Ты же не глуп, — лениво сказал Цхарн. Смятение охватило меня. Действительно... откуда мы знаем, чего сагоны хотят, что они несут? Вдруг всеобщее процветание — как итог?
   — А на что похожа ваша Галактика? Я не говорю о Квирине, вы себе создали этакий оазис, — Цхарн пренебрежительно усмехнулся, — но вся Галактика? Глостия... Серетан... все эти ваши шибаги, наркомафия... а эти примитивные правительства на отсталых мирах, чем они-то лучше нас?
   — Но мы не можем отвечать за всю Галактику, — сказал я, — мы не можем изменить ее к лучшему. У каждого народа свое право выбора.
   — А ты уверен, что это так уж правильно, предоставлять каждому народу, да и каждому человеку право выбора? Не умнее ли, если Галактикой будет руководить какой-то один народ... наиболее продвинутый, разумный... скажем, даже, сверхразум, сверхцивилизация. И заметь, ведь и вам не заказан ход в этот сверхразум. Я уже предлагал тебе. Все равно другого выбора у Галактики нет.
   — Сверхцивилизация, — я слышал свой голос как бы извне. Он звучал иронически. А в мозгу моем билась паника, и Цхарн это знал, — сверхразум. Вас сюда никто не приглашал. Обойдемся и без сверхразума.
   — Да? Может быть, вы даже думаете справиться с нами?
   — До сих пор справлялись... — как сквозь пелену я услышал собственные слова.
   (какое там — справлялись! Война идет уже семьсот лет... И до сих пор это противостояние, а сагоны тихой сапой захватывают одну планету за другой...)
   — Ландзо, я покажу тебе кое-что... А потом мы поговорим.
   В тот же миг я ощутил удушье. Не буквальное. Просто весь мир стремительно сузился и посерел. Потерял объем и цветность. Мир был плоским и черно-белым, как на экране лервенского телевизора.
   Я вдруг увидел всю свою жизнь, каждый эпизод — все это одновременно, и все это с каким-то горьким, невероятным осмыслением... оказывается, все, что я делал, я делал совершенно неправильно. Ведь все зависит от точки зрения! И если посмотреть с другой точки зрения, я страшно виноват. Перед Пати. Даже перед Арни и Таро — за то, что не выдал их, если бы выдал, нам не пришлось бы бежать, они бы не погибли, а Зай, я теперь это понимал, действительно не отправил бы нас в штрафную общину...
   И совсем другими глазами я увидел Квирин. Ведь тоска же смертная! Хоровые песенки под гитару, «Синяя ворона», примитивные вирши, и бессмысленная, совершенно тупая, бессмысленная работа, истерический энтузиазм, Космос, никому не нужный, да и безнадежно так его осваивать, и ничего это не дает, а вот сколько радости и счастья подлинного каждый квиринец теряет — не передать. И как я там жил? И как я работал ско? Нет ничего бессмысленнее, чем работа ско. Ладонями сдерживать океан зла... И мы еще этим гордимся. Да нет ничего пошлее, чем весь этот Квирин, и эти эстарги... Ах, как трогательно, как сентиментально! Мы идем на смерть. Чего ради? Дурость какая.
   Можно совсем иначе жить. Только вот как я подумаю об этой другой жизни, тоже тоска берет. Ничего не хочется. Просто ничего. Жить не хочется. Я посмотрел на лучевик, лежащий на коленях. В принципе-то это очень просто, дуло в лоб направить, нажать курок... все погаснет уже окончательно...
   — Стоп! Хватит, — произнес Цхарн. Наваждение слетело. Не то, чтобы вернулась прежняя ясность, просто я перестал думать обо всем этом, и мир снова потеплел и стал трехмерным.
   — Ты все еще считаешь, что вы можете сопротивляться нам?
   — Это была демонстрация? — спросил я. Я знал, что-то во мне сломано безвозвратно... Я никогда уже не стану прежним.
   — Считай как хочешь. Знай, что я могу вызвать такое... или подобное состояние у толп людей. Я могу все тебе объяснить, не говоря ни слова. И ты будешь верить мне. Ведь ты же мне веришь, Ландзо?
   — Нет.
   — А твое сердце говорит «да». Можешь не отвечать мне, ответь самому себе — на самом-то деле ведь веришь.
   Да. Я в общем-то уже верил ему. Очень уж убедительно... Люди не могут сопротивляться сагонам. Вся наша война — детская игра, это несерьезно. Квирин — сплошная глупость, идиотизм, энтузиазм и песенки под гитару — пошлость. Я был неправ во всем. Сагоны, наверное, несут Галактике мир и процветание. По крайней мере, это вполне возможно. Если честно, я уже в это верил.
   «Он больше не обманет меня».
   Но может быть, и это обещание было очередным этапом глупости?
   Господи, помилуй, взмолился я, помоги мне понять... Сагон саркастически улыбался.
   — Он не поможет. Он никогда не помогает. Он жесток и равнодушен, Ландзо. Ты в моей власти, и Он тут совсем ни при чем.
   — Помогаем только мы, — напыщенно добавил Цхарн. Мне вдруг стало смешно... вся сцена ассоциировалась у меня с какой-то комедией, где был этакий великий тиран, говоривший о себе всегда во множественном числе. Я вспомнил эту комедию и улыбнулся.
   — Цхарн, а почему ты так долго возишься со мной? Ты же сильнее. Ну останови мое дыхание, и дело с концом. Я не буду тебе мешать.
   — Ведь я говорил, дружок, что интересуюсь тобой, хочу завладеть твоим сердцем... люблю тебя, наконец! Хочу тебе добра.
   — Кто ты, и кто я, — я оглянулся на собаку, положившую голову между лап, — боюсь, пропасть между мной и тобой еще больше, чем между мной и псом. Я ведь не умею влиять на психику... Ну хорошо, ты хочешь меня обучить. Но разве сейчас место и время для этого? Ты проиграл... Почему же я тебе нужен?
   — С тобой мы можем победить, — сказал Цхарн. И я вдруг увидел перспективы...
   Я начинаю новую войну. Да, мои бывшие товарищи гибнут. Но они знали, на что шли. Я становлюсь настоящим королем Анзоры. Не Лервены — всей Анзоры. Цхарн поможет. Это сейчас, в нынешнем неустойчивом положении, нетрудно. Я вдруг понял, что не дышу. Уже минуту, наверное. Я поспешно и глубоко вдохнул.
   Нам даже не обязательно их убивать. Кто-то из них согласится служить Цхарну. Остальных мы можем просто выслать... на Квирин отправить, пусть живут.
   Я стану настоящим королем! Цхарн поможет мне. Я обрету его дальновидность, его прозорливость, его способности. Я не повторю ошибок бездарных прежних правительств. Я сделаю народ счастливым. Свой народ!
   Ведь я лервенец, я плоть от плоти этого народа, этих серых камней, этих угрюмых сосен и скал. Я люблю Лервену больше жизни. Да, она не так красива, как Квирин, ну и что, какое это имеет значение... Лервена — мое сердце, мое счастье. Как я мог покинуть ее, предать?
   — Будь моим воином, Ландзо, — сказал Цхарн просто. Я почувствовал, как в сердце моем зарождается тихий, звенящий восторг. Коснулся ладонью лучевика. О царственный Цхарн!
   — Я вознагражу тебя!
   Мне к державности, доблести, святости...
   Откуда это всплыло? О чем я думаю сейчас? Мне всего-то и надо — произнести одно слово: ДА. А я почему-то думаю об искусстве. Может быть, оно и пошлое, и любительское, все это квиринское искусство. И энтузиазм пошлый. Только вот есть вещи, которые ну никак не могут быть пошлыми. Смерть. Боль. Рождение. Все это настоящее. Может, они ошибались... они все ошибались — Арни, Таро, Герт, Валтэн, Чен... все это произошло по ошибке. Ну, в конце концов, и я могу ошибиться. Ведь я же просто человек. Обычный, не сверх-, не сагон. Лучше ошибиться, но остаться с ними. Чем знать истину в одиночку.
   Мне к державности, доблести, святости не дано добавить ни йоты...
   Мне б в ночное. Коней на лугах пасти...
   Нет, уже не могу. Пусть отныне вся моя жизнь будет разрушена, сломана, пусть я тысячу раз пожалею об этом, не могу я быть твоим воином, Цхарн. Не способен. Слишком слаб.
   Я поднял лучевик.
   — Прощай, — прошептал я и выстрелил. Цхарн не двинулся с места. Не двинулся, хотя мог бы, наверное, отреагировать... Не знаю. Может — потом я так думал — борьба со мной слишком уж много отняла его душевных сил. Я разрезал его грудь лучом, полоснул по горлу. Отвернулся от бессильно обмякшего тела. Запахло паленой плотью. Ненавижу эту вонь...
   Цхарн, сагон-риггер Третьего Круга, повелитель Анзоры, надолго прекратил свое земное существование.
 
 
 
 
   Я лежу на теплом песке, и слышу накатывающий медленный шум прибоя. Я устал. Пальцы лениво перебирают песчинки, нежным легчайшим шелком струйки песка касаются кожи. Солнце печет мою спину. Пахнет морем, йодом и солью, и никого здесь нет, кроме чаек и Горма, развалившегося в тени, моей рабочей собаки. И ничего не слышно, кроме мерного плеска набегающей волны, да резких вскриков прибрежных чаек.
   Стиснув зубы, я отработал весь патруль с Валтэном. Не хотелось его подводить. После этого я долго жил в санатории. Теперь мне уже легче. Иногда кажется, что все вокруг так бессмысленно и серо, и не хочется жить. Иногда я начинаю сомневаться во всем, даже в своем собственном существовании, и уж тем более — в своей правоте. Но теперь мне становится легче, это страшное состояние возвращается реже, и говорят, со временем пройдет совсем.
   Сейчас мне кажется величайшим чудом то, что я жив, не сошел с ума, даже не ранен, что я вот так спокойно могу лежать на теплом песке Коринтского пляжа, ни о чем не думая, просто пью эту тишину, и этот покой. И я знаю, Кого мне благодарить за эту радость.
   Я знаю, что рано или поздно мне снова придется идти на войну. И так будет всю жизнь. И с этим ничего сделать нельзя — но я знаю, что это правильно, и иначе не может быть для меня.
   Еще я знаю точно, что жизнь моя должна приобрести еще и другой смысл. Я часто вижу ее во сне, темноглазую девушку, чем-то похожую на Пати — только внешне — которую я обязательно увижу наяву. Скоро. Я знаю, что скоро. Может, сагон все же научил меня немного предвидеть будущее? Почему-то я уверен, что так будет. И что у нас будут дети. Несколько детей. Как минимум, два сына. И я знаю даже, как я их назову.