Страница:
Бывали ночи, когда на Большую землю отправлялось морем более чем по две тысячи раненых. А 18 сентября было эвакуировано 2719 человек.
В сентябре уже не отменяли и не откладывали, как раньше, выезд санитарных машин в порт из-за артиллерийского обстрела - ночей, когда район порта не обстреливался, больше не было. Врачи-эвакуаторы, распоряжавшиеся на причалах, надевали каски, как солдаты на передовой.
И как ни спешили шоферы и санитары, иногда кто-нибудь из их подопечных получал в пути от городского госпиталя до борта корабля повторное ранение. Случалось и так, что водитель санитарной машины, обеспечив выгрузку раненых, сам шел на перевязку.
Автосанрота пользовалась в армии доброй славой. Ее шоферы знали дорогу на любой участок фронта. Санитарная служба транспортировала значительную часть раненых прямо с полковых, а иногда и с батальонных медпунктов в город, особенно из Восточного сектора, где 421-я дивизия не имела своего медсанбата. Причем в отличие от остального транспорта армейского тыла, производившего основные перевозки ночью, машины автосанроты носились по фронтовым дорогам и днем. Когда где-нибудь отбивались с утра крупные атаки и появлялось много раненых, к полудню эти раненые уже начинали поступать в палаты одесских больниц.
Еще в июле и августе больницы города стали превращаться одна за другой в военные госпитали. Весь персонал оставался на своих местах с переводом на казарменное положение и армейский паек. Дополнительно назначались комиссар и необходимое количество врачей, сестер (число коек увеличивалось до предела). В такие больницы-госпитали помещали и жителей города: осколочные раны, полученные на улицах, ничем не отличались от тех, с которыми привозили с передовой.
Начсанармом Приморской с самого начала был военврач 1 ранга Д. Г. Соколовский. Как и многие работники штарма, он пришел из 14-го стрелкового корпуса вместе со всей корпусной санслужбой.
Если бы не медицинская эмблема в петлицах, доктора Соколовского можно было принять за строевого командира: подтянутый, с отличной выправкой, неизменно с полевой сумкой через плечо. Очень деятельный по натуре, он всегда куда-то спешил, постоянно был чем-то озабочен, но никогда не удручен.
Возглавив санитарную службу армии, Соколовский организовал дело с размахом. Ему досталось кое-какое "наследство" от попавших в Одессу тылов других армий - вплоть до бесполезных в наших условиях санитарных поездов (пригодились лишь летучки, да и то на короткое время, пока они могли ходить до Раздельной, а потом до Выгоды). Однако возможности армейской санитарной службы определялись прежде всего тем, что могла дать сама Одесса, богатая лечебными учреждениями, имевшая действующий завод медицинского оборудования.
Не знаю, могла ли в то время какая-нибудь еще из наших армий развернуть собственные специализированные госпитали, подобные тем, которые оказались в распоряжении Приморской армии, отрезанной на одесском плацдарме. На базе того, что осталось в городе от эвакуированной ' на Большую землю знаменитой филатовской клиники, возник, например, на Пролетарском бульваре госпиталь для бойцов и командиров с глазными ранениями. Ученик академика Филатова В. Е. Шевалев и другие одесские окулисты спасли там зрение многим нриморцам. А в стоматологическом институте на Ришельевской лечили челюстно-лицевые ранения. Создавались и другие госпитали узкого профиля, обеспеченные соответствующим оборудованием и опытными специалистами.
Ряды армейских медиков пополнялись видными одесскими врачами, особенно хирургами. Добровольцами пришло к нам немало медицинских работников города, уже снятых с военного учета по возрасту или состоянию здоровья.
Армейским хирургом стал профессор В. С. Кофман. Я много слышал о его неистощимой работоспособности. Имея массу других обязанностей, профессор изо дня в день сам делал сложнейшие операции то в одном, то в другом госпитале. А ночами он писал научные работы, осмысливая рождавшийся на войне опыт.
Связал с Приморской армией свою судьбу и другой известный в Одессе врач и ученый - профессор Н. М. Коздоба, член обкома партии. Он был ведущим хирургом крупнейшего нашего госпиталя, развернутого во 2-й рабочей больнице на Слободке. В этом госпитале чуть ли не все отделения возглавили одесские профессора.
Но даже при такой обеспеченности медицинскими кадрами приходилось в дни сильных боев специально продумывать их расстановку. Тогда вступал в действие особый порядок обработки раненых. О нем Давид Григорьевич Соколовский вспоминает в присланном мне письме:
"Это было похоже, если допустимо применить такой термин, на своего рода конвейер. Работа шла одновременно на нескольких операционных столах. Основные этапы сложной операции в брюшной или грудной полости выполнялись руками самых квалифицированных хирургов, а завершалась операция руками их помощников. Ведущие же специалисты переходили к следующему столу. Такое разделение труда позволяло приложить почти к каждому тяжелому ранению мастерство наиболее опытных хирургов и вместе с тем существенно ускоряло всю работу...",
Не мне оценивать чисто медицинские плюсы, а может быть, и минусы такой системы. Знаю только, что ее вызвала к жизни обстановка, складывавшаяся в те дни, когда безотлагательная хирургическая помощь требовалась тысячам человек. В сентябре, как и в августе, такие дни выпадали нередко.
Самоотверженно работали врачи, находившиеся по долгу службы непосредственно в войсках. В кавалерийской дивизии служил, вероятно, старейший среди наших кадровых медиков, боевой доктор С. М. Левичев, участник гражданской войны. Чапаевцы очень уважали своего смелого начсандива Б. 3. Варшавского, который при отражении яростных атак у Дальника не раз лично руководил выносом раненых с поля боя. А начальник санслужбьх Восточного сектора М. К. Хруленко (ему во многом приходилось труднее, чем его коллегам, поскольку этот сектор обходился без своего медсанбата) сумел оборудовать хорошие операционные в блиндажах полковых медпунктов. Доктор Хруленко пал в бою как солдат.
Санитарная служба справилась с огромной нагрузкой, которая легла на нее в августе? а в сентябре работала еще слаженнее, увереннее. К этому времени было доказано, что развернутая во фронтовой Одессе сеть госпиталей способна обеспечить раненым практически все виды и методы лечения, применяемые в глубоком тылу. Тем не менее мы старались использовать любую оказию для эвакуации раненых на Большую землю.
С этим нельзя было медлить не только потому, что иначе перегружались госпитали, но и потому, что город, где на улицах рвутся снаряды, где от передовой траншеи до жилых кварталов иногда меньше десяти километров, неподходящее место для раненых, нуждающихся в длительном покое.
Однако эвакуации подлежали отнюдь не все раненые. Действовало твердое правило: те, кого можно за две-три недели поставить на ноги, вернуть в строй, не попадали дальше армейского тыла, то есть городских госпиталей. Оттуда они выписывались в батальон выздоравливающих.
К сентябрю батальон настолько разросся, что пришлось формировать четыре новые роты. Кроме того, отвели один из пустовавших домов отдыха для окончательной поправки раненых командиров.
Подразделения выздоравливающих сделались как бы внутренним резервом армии, ее, если можно так выразиться, аварийным запасом. В августе был день кажется, 23-е, - когда у штарма иссякли другие резервы, а враг наседал и отовсюду спрашивали, нет ли возможности прислать хоть роту. В тот день в батальоне выздоравливающих разрешили всем, кто чувствует себя в состоянии взять в руки оружие, вернуться в действующие части. Именно разрешили, потому что призывать к этому, а тем более приказывать не требовалось - солдаты, понимая положение и тяготясь бездействием, рвались на передовую. И батальон, распределенный между секторами, ушел на фронт. Обойтись в тот день без этого пополнения было бы нелегко.
Вновь выручал наш внутренний резерв и в середине сентября, когда опять стало туго с людьми и для многих подразделений имел значение каждый новый боец. Отчетная сводка начсанарма. позволяет мне привести точные цифры: 15 сентября из батальона выздоравливающих в части выписан 451 человек, 16-го-113, 17-го - 254, 18-го - 888. За четыре дня более тысячи семисот возвращенных в строй солдат!
Читатель оценит, что это значило, вспомнив, как иной раз оставалось гораздо меньше людей в некоторых наших полках.
17 сентября противник попытался продвинуться вперед во всех трех секторах.
В Восточном он наступал не очень крупными силами и не имел никакого успеха. Дивизия Коченова, несколько ослабленная переброской отдельных батальонов на другие участки фронта, уверенно отбила все атаки.
В Западном секторе день начался с артиллерийского обстрела, который длился необычно долго - передний край дивизии Воробьева и ее второй эшелон интенсивно обстреливались в течение пяти часов. При телефонных разговорах с Василием Фроловичем чувствовалось, что он нервничает: вышла из строя проводная связь со 161-м полком, и комдив -долго не знал, какая там обстановка.
Потом выяснилось: потери от обстрела в общем невелики - и в этот раз выручили хорошие траншеи и блиндажи. А атаки оказались хотя и сильными, но все же не такими, каких можно было ожидать после столь яростного огня. Почти всюду дивизия сумела их отразить, не подпустив врага к своим окопам. Только в одном месте ему удалось вклиниться - до полка пехоты прорвалось к хутору Кабаненка. Этот .опасный клин (от хутора до окраин Одессы- 10-11 километров) предстояло ликвидировать контратаками, и Воробьев принимал необходимые меры.
Тяжелее было на левом фланге - в Южном секторе: там продолжался натиск трех пехотных дивизий противника и главный удар принимал на себя полк капитана Ковтун-Станкевича. Правда, на этот полк работала вся секторная, да и не только секторная, артиллерия.
Вечером Садовников записал в журнале боевых действий армии: "287 сп центром отошел на 300-400 м и продолжает сдерживать противника, нанося ему большой урон". В журнал заносилось только самое главное. Туда не вошла такая, например, подробность: за день на позициях полка разорвалось около 15 тысяч вражеских мин.
Самую характерную черту одесских боев середины сентября я бы определил одним словом: "упорство". Именно это качество с изумляющей силой проявлялось в беспредельной решимости рот, батальонов, полков выстоять на своем рубеже. И если враг все-таки их теснил, то уже не на километры, как получалось иной раз в августе, а на сотню-другую метров, и там сопротивление становилось еще более упорным.
Но сотни метров теперь значили порой больше, чем прежде километры. Роковые последствия мог иметь не только прорыв на каком-то участке, а и потеря пространства в результате постепенного отхода под лобовым натиском. Тылы Южного сектора уже стали, как выразился однажды Георгий Павлович Софронов, огневым мешком - они простреливались вражеской артиллерией насквозь.
Ночью, после обсуждения у командарма итогов дня, генералу Петрову был передан приказ: "Рубеж высота 66,8, Сухой Лиман, Рыбачьи Курени удерживать во что бы то ни стало. На усиление придается отряд в 500 человек, который использовать целиком, не дробя".
В другой обстановке оговорка "использовать целиком", конечно, была бы лишней. Сейчас она подчеркивала, что это резерв для прикрытия самого угрожаемого участка, для возможных по обстановке контратак. А отряд был батальоном 54-го Разинского полка, действовавшего на другом фланге обороны. Вот при каких обстоятельствах он возвращался в Чапаевскую дивизию.
В ту ночь Одесса подверглась самым сильным с начала войны налетам фашистской авиации. "Юнкерсы" прорывались с разных направлений до самого рассвета. Только вблизи армейского КП упало полтора десятка крупных фугасных бомб. В городе было много разрушений и жертв.
Докладывали об огромной воронке на улице в районе вокзала, - очевидно, от взорвавшейся на суше морской мины.
Но и в такую ночь ни одно предприятие, выполняющее заказы армии, не приостановило работы. Утром с "Январки" и с других заводов докладывали, что к отправке на фронт готовы очередной танк, новые минометы, партия гранат.
И конечно, все были на своих постах в порту - от его начальника Пахома Михайловича Макаренко до бригад грузчиков и матросов-химистов, дежурящих у дымовых шашек. Порт готовился принять особо важный морской конвой: к Одессе приближались корабли с первым эшелоном 157-й стрелковой дивизии. К исходу ночи прикрытие района порта сделалось главной задачей зенитчиков, 'летчиков истребительного полка и артиллеристов, ведущих контрбатарейную борьбу.
Мы не смогли обеспечить прибывающим войскам спокойную высадку. Транспорты "Абхазия" и "Днепр", на борту которых находились 384-й стрелковый полк, разведбат и оперативная группа штадива, входили в порт под бомбежкой и артиллерийским обстрелом. Суда получили повреждения, правда незначительные, от осколков. А для новых приморцев сама высадка стала боевым крещением на одесской земле.
* * *
Части 157-й дивизии продолжали прибывать следующей ночью. Вслед за "Днепром" и "Абхазией" пришли из Новороссийска "Армения" и "Украина". В рейсе находились "Восток", "Белосток", "Курск"... Выгружавшиеся стрелковые полки 384, 716, 633-й - и средства усиления сосредоточивались в курортном поселке Куяльник, в старинных казачьих селах Нерубайском и Усатове, лежащих в пяти-шести километрах от Одессы и примерно на таком же расстоянии от переднего края обороны.
Как ни тянуло в эти ночи в порт, я не мог проводить там много времени и видел своими глазами высадку лишь некоторых подразделений. Но этого было достаточно, чтобы понять, какую дивизию нам прислали. Весь облик ее бойцов и все их действия - как выполняли команды, как строились, как рассаживались по машинам - не оставляли сомнений: это солдаты, которых война застала уже в строю, на службе.
157-я стрелковая была свежей кадровой дивизией, но до самого ее прибытия мы этого не знали. Лично я этого как-то и не ожидал. Скажу прямо: ничто из пережитого за последние месяц-полтора не произвело на меня столь сильного впечатления, как эти красноармейцы с Большой земли - обычного призывного возраста, подтянутые, ладные крепыши с превосходной выправкой, словно влитые в отлично подогнанную форму... Словом, бойцы, какими мы, бывало, любовались в лучших частях мирного времени.
При виде их охватывало чувство волнующей радости. И не только потому, что такая дивизия вливалась в Приморскую армию. Если Ставка могла направить ее сюда, на участок фронта, пусть трудный и важный, но, конечно же, не главный, значит, есть могучие резервы и для тех направлений, где решается судьба страны. Значит, наши силы и впрямь неисчислимы!
Мне вдруг вспомнились слова Кутузова: "Доколе будет существовать армия и находиться в состоянии противиться неприятелю, до тех пор останется надежда счастливо довершить войну..." Давно знакомые, эти слова были связаны в сознании с военным прошлым России, а теперь показались относящимися прямо к нынешнему дню.
Читатель поймет меня, если, перенесясь в то тяжелое время, представит, как выглядел в середине сентября сорок первого года весь наш фронт, и в частности его южное крыло. Мы еще не знали, что замкнулось вражеское кольцо вокруг Киева. Было, однако, хорошо известно: на рубеже нижнего течения Днепра удержаться не удалось, немцы подступили к Перекопу и как будто даже вышли к Азовскому морю - в штабе базы имелись сведения, что военная флотилия, созданная там, начала боевые действия. Одесский плацдарм оказался в глубоком тылу противника. Но тревожило не это, а продолжавшееся продвижение врага, который отрезал с суши уже и Крым. Порой возникали мучительные вопросы: не слишком ли велики наши общие потери, есть ли еще на юге подготовленные резервы?
Теперь мы видели, какие войска сохранились у страны, и от одного этого на душе становилось спокойнее. А присылка такого подкрепления в Одессу убедительно подтверждала: наш плацдарм, приковавший к себе большую группу вражеских дивизий, по-прежнему важен для остального фронта. Выстояв на своем пятачке полтора месяца, приморцы дождались дней, когда армия усиливалась целым соединением. Думать об этом было так отрадно, что забывались, казались несущественными все наши невзгоды.
Мы всегда радовались каждому кораблю, приходившему поддержать войска орудийным огнем. Но корабль постреляет и уйдет, он не может стать постоянной частицей фронта. Дивизия же высаживалась, чтобы остаться с нами, стать в строй защитников Одессы. Трудно было сравнивать такое подкрепление и с быстро расходившимися по частям маршевыми батальонами, как ни выручали они армию. Кстати, маршевое пополнение выделялось нам снова - в пути из кавказских портов уже находилось еще 18 рот.
А 157-я дивизия, как доложил ее командир полковник Д. И. Томилов, прибывала в составе 12 600 человек, имела 70 орудий, 15 танков (гаубичный полк и танковый батальон были, правда, еще в Новороссийске). Комдив явился на армейский КП вместе с военкомом дивизии А. В. Романовым. Оба производили самое лучшее впечатление - спокойные, собранные, понимающие все с полуслова и, видимо, дружные. Настроены по-боевому. Кадровые командиры, сознающие, что настал их час!
На обстоятельное знакомство времени не было. Все же я успел узнать, что Дмитрий Иванович Томилов в Красной Армии с весны двадцатого года, воевал против Врангеля и махновцев, участвовал в ликвидации кронштадтского мятежа. Потом учился на курсах "Выстрел", которые посчастливилось окончить и мне. Кроме командных должностей он занимал и штабные. Большой путь прошел в армии и полковой комиссар Алексей Васильевич Романов.
20 сентября, когда 157-я стрелковая была уже почти вся под Одессой, маршал Б. М. Шапошников специальной телеграммой предупредил командование ООР от имени Ставки, что дивизию нельзя распылять на второстепенные задачи. Но мы и сами понимали: она дана Приморской армии не для того только, чтобы укрепить слабые места существующей линии обороны и увереннее отбивать вражеские атаки.
Удерживать одесские рубежи было трудно, особенно в последние дни. Уплотнение боевых порядков становилось все более насущной необходимостью. И все-таки мы не представляли себе использования новой дивизии так, чтобы она просто заняла определенную полосу обороны, а старые наши соединения соответственно потеснились. Это должно было произойти потом. Сперва же мы хотели существенно улучшить свои позиции, отодвинуть, где можно, фронт от города, нанести противнику серьезный удар, а если удастся - то и не один.
О направлении, в котором следовало предпринять наступательные действия прежде всего, не могло быть двух мнений. Как ни приблизился враг за последнее время к городу с юга, на северо-востоке, у Большого Аджалыкского лимана, он еще с конца августа занимал позиции, откуда мог наиболее эффективно обстреливать город и особенно порт. С этих позиций его и надо было выбить в первую очередь, избавив Одессу от артиллерийского обстрела хотя бы с одной стороны. Теперь эта задача становилась нам под силу.
Контрудар из осады
Решение провести в Восточном секторе наступление с ограниченными целями командующий окончательно принял 19 сентября. К участию в нем кроме 157-й дивизии привлекалась 421-я. Наступление назначалось на 22 сентября Той же ночью намечалась высадка в тылу противника 3-го морского полка, которому надлежало соединиться затем с войсками, наступающими с одесского плацдарма.
Разумеется, все это держалось в строжайшем секрете и было известно ограниченному кругу лиц. В штарме знали о предстоящих действиях лишь те, кто непосредственно участвовал в их подготовке. О том, как будет использована новая дивизия, не информировалось пока и командование Западного и Южного секторов.
Времени на подготовку было в обрез. Но все же я два дня подряд выезжал с майором Васильевым и капитаном Харлашкиным в Восточный сектор: требовалось провести рекогносцировку на местности, чтобы поконкретнее определить порядок взаимодействия всех выделяемых для контрудара сил.
Я не был в Восточном секторе недели три. С полковником Коченовым по нескольку раз в сутки разговаривал по" телефону, а увиделись впервые после того, как его сюда перевели.
"Полевой укрепрайон" Коченова пережил с тех пор немало тревожных дней, хотя с конца августа он и не принимал на себя главные вражеские удары. Перейдя здесь к обороне, противник держал позиции 421-й дивизии под постоянным обстрелом, а время от времени вновь и вновь пытался наступать то на одном, то на другом участке или даже на всем фронте сектора, как было, например, 17 сентября.
- Проверяет бдительность... - усмехнулся, рассказывая об этом, Григорий Матвеевич.
Действительно, враг вел себя на этом направлении так, словно рассчитывал где-нибудь да застать нас врасплох и прорваться к такой близкой от его переднего края Пересыпи. Тут, за дамбой Куяльницкого лимана, по-прежнему минированной на случай осложнения обстановки, особенно остро чувствовалось, насколько важно оттеснить противника от северных ворот Одессы: как для того, чтобы прекратился артиллерийский обстрел, так и для того, чтобы исключить на правом фланге обороны опасные неожиданности.
Коченов управлял сектором уверенно. Судя по всему, он был весьма доволен Осиповым (теперь уже не интендантом 1 ранга, а полковником), полк которого, 1330-й стрелковый по новому официальному наименованию, в дивизии называли по-старому - морским.
Григорий Матвеевич вспоминал бои в конце августа, когда надо было остановить врага любой ценой и моряки поднимались в контратаку иногда всем полком. Тогда и прозвал их враг - это мы узнали от пленных - черной тучей... Теперь большинство бойцов осиповского полка носили армейские гимнастерки, подпоясанные флотским ремнем о якорем на бляхе. В расстегнутом вороте (это было разрешено) виднелась бело-голубая тельняшка - "морская душа". В такой форме прибывали и последние отряды добровольцев из Севастополя. Все моряки уже имели каски, но в спокойной обстановке, во время передышек, разрешалось носить бескозырки.
- А они все норовят наоборот: в бескозырке - в атаку! - пожаловался Коченов.
Произведенные комдивом перестановки в командном составе пошли на пользу. Полки молодой дивизии, видимо, успели стать - также и за счет нового пополнения - более однородными. Но после того как нам пришлось взять отсюда кавполк армейского резерва, а потом и кое-что еще, семнадцать километров фронта от моря до Куяльницкого лимана и от него до Хаджибейского держали семь-восемь стрелковых батальонов. А собственная артиллерия - в среднем три ствола на километр, считая и подвижные батареи моряков (стационарных береговых в Восточном секторе не осталось).
Не густо, что и говорить. Даже с учетом обеспеченной поддержки из других секторов и огня кораблей, более эффективного здесь, чем где-либо еще. Какое охватывало нетерпение при мысли, что скоро вся обстановка на этом направлении должна резко измениться!
Стараясь не давать воли эмоциям, я заставлял себя сосредоточиться на разных практических вопросах, множество которых следовало не упустить сейчас из виду. Но горячего Харлашкина так и прорывало, когда мы, осматривая район будущего наступления, оставались где-нибудь одни.
- Ох и здорово получится, товарищ полковник! Ох и наклепаем мы тут им! упоенно шептал он, жадно вглядываясь в открывавшиеся с какой-нибудь высотки дали, где различались или просто угадывались Александровка, обе Дофиновки, Чебанка...
Я понимал темпераментного Константина Ивановича. Сознавать, что какие-то населенные пункты на нашей земле, а тем более хорошо знакомые тебе селения, мы отобьем у врага не когда-нибудь, а через несколько десятков часов, было в сентябре сорок первого редким для военного человека счастьем. А для нас на одесском плацдарме, до сих пор только сжимавшемся, - счастьем вообще еще не изведанным.
С первой рекогносцировки мы все вернулись настолько возбужденными, что с трудом заставили себя немного отдохнуть. В ту ночь такая возможность еще была. После повторного выезда стало уже совсем не до отдыха: пришло время сводить все расчеты в плановую таблицу боя, которую завтра должен был утвердить командарм.
* * *
О задаче, которую Приморская армия решала частью своих сил 22 сентября 1941 года, военные историки теперь обычно говорят как о контрударе. А если имеют в виду также приуроченную к этому дню высадку морского десанта под Григорьевкой, то как о совместной, комбинированной операции армии и флота.
Суть, однако, не в терминах. В дальнейшем подобные действия одной-двух дивизий иногда называли просто крупной контратакой. Если считать таковой и наш контрудар, ото не умалило бы его значения.
Главное заключалось в том, что защитникам Одессы, для которых высшим мерилом боевого успеха был удержанный рубеж, теперь становилось под силу существенно потеснить врага, отбросить его назад. Мы задались целью вновь овладеть теми позициями, откуда противник вот уже почти месяц держал под огнем значительную часть города в порт с ведущими к нему фарватерами.
В успех верилось твердо. Правда, даже появление в Восточном секторе 157-й дивизии не обеспечивало нам численного превосходства над противником на этом направлении. Но левый фланг осаждавшей Одессу 4-й румынской армии представлял, по всем данным, все же наиболее слабое ее звено, и атаковать тут врага, имея ограниченную цель, с такими силами, какими мы теперь располагали, было можно.
В сентябре уже не отменяли и не откладывали, как раньше, выезд санитарных машин в порт из-за артиллерийского обстрела - ночей, когда район порта не обстреливался, больше не было. Врачи-эвакуаторы, распоряжавшиеся на причалах, надевали каски, как солдаты на передовой.
И как ни спешили шоферы и санитары, иногда кто-нибудь из их подопечных получал в пути от городского госпиталя до борта корабля повторное ранение. Случалось и так, что водитель санитарной машины, обеспечив выгрузку раненых, сам шел на перевязку.
Автосанрота пользовалась в армии доброй славой. Ее шоферы знали дорогу на любой участок фронта. Санитарная служба транспортировала значительную часть раненых прямо с полковых, а иногда и с батальонных медпунктов в город, особенно из Восточного сектора, где 421-я дивизия не имела своего медсанбата. Причем в отличие от остального транспорта армейского тыла, производившего основные перевозки ночью, машины автосанроты носились по фронтовым дорогам и днем. Когда где-нибудь отбивались с утра крупные атаки и появлялось много раненых, к полудню эти раненые уже начинали поступать в палаты одесских больниц.
Еще в июле и августе больницы города стали превращаться одна за другой в военные госпитали. Весь персонал оставался на своих местах с переводом на казарменное положение и армейский паек. Дополнительно назначались комиссар и необходимое количество врачей, сестер (число коек увеличивалось до предела). В такие больницы-госпитали помещали и жителей города: осколочные раны, полученные на улицах, ничем не отличались от тех, с которыми привозили с передовой.
Начсанармом Приморской с самого начала был военврач 1 ранга Д. Г. Соколовский. Как и многие работники штарма, он пришел из 14-го стрелкового корпуса вместе со всей корпусной санслужбой.
Если бы не медицинская эмблема в петлицах, доктора Соколовского можно было принять за строевого командира: подтянутый, с отличной выправкой, неизменно с полевой сумкой через плечо. Очень деятельный по натуре, он всегда куда-то спешил, постоянно был чем-то озабочен, но никогда не удручен.
Возглавив санитарную службу армии, Соколовский организовал дело с размахом. Ему досталось кое-какое "наследство" от попавших в Одессу тылов других армий - вплоть до бесполезных в наших условиях санитарных поездов (пригодились лишь летучки, да и то на короткое время, пока они могли ходить до Раздельной, а потом до Выгоды). Однако возможности армейской санитарной службы определялись прежде всего тем, что могла дать сама Одесса, богатая лечебными учреждениями, имевшая действующий завод медицинского оборудования.
Не знаю, могла ли в то время какая-нибудь еще из наших армий развернуть собственные специализированные госпитали, подобные тем, которые оказались в распоряжении Приморской армии, отрезанной на одесском плацдарме. На базе того, что осталось в городе от эвакуированной ' на Большую землю знаменитой филатовской клиники, возник, например, на Пролетарском бульваре госпиталь для бойцов и командиров с глазными ранениями. Ученик академика Филатова В. Е. Шевалев и другие одесские окулисты спасли там зрение многим нриморцам. А в стоматологическом институте на Ришельевской лечили челюстно-лицевые ранения. Создавались и другие госпитали узкого профиля, обеспеченные соответствующим оборудованием и опытными специалистами.
Ряды армейских медиков пополнялись видными одесскими врачами, особенно хирургами. Добровольцами пришло к нам немало медицинских работников города, уже снятых с военного учета по возрасту или состоянию здоровья.
Армейским хирургом стал профессор В. С. Кофман. Я много слышал о его неистощимой работоспособности. Имея массу других обязанностей, профессор изо дня в день сам делал сложнейшие операции то в одном, то в другом госпитале. А ночами он писал научные работы, осмысливая рождавшийся на войне опыт.
Связал с Приморской армией свою судьбу и другой известный в Одессе врач и ученый - профессор Н. М. Коздоба, член обкома партии. Он был ведущим хирургом крупнейшего нашего госпиталя, развернутого во 2-й рабочей больнице на Слободке. В этом госпитале чуть ли не все отделения возглавили одесские профессора.
Но даже при такой обеспеченности медицинскими кадрами приходилось в дни сильных боев специально продумывать их расстановку. Тогда вступал в действие особый порядок обработки раненых. О нем Давид Григорьевич Соколовский вспоминает в присланном мне письме:
"Это было похоже, если допустимо применить такой термин, на своего рода конвейер. Работа шла одновременно на нескольких операционных столах. Основные этапы сложной операции в брюшной или грудной полости выполнялись руками самых квалифицированных хирургов, а завершалась операция руками их помощников. Ведущие же специалисты переходили к следующему столу. Такое разделение труда позволяло приложить почти к каждому тяжелому ранению мастерство наиболее опытных хирургов и вместе с тем существенно ускоряло всю работу...",
Не мне оценивать чисто медицинские плюсы, а может быть, и минусы такой системы. Знаю только, что ее вызвала к жизни обстановка, складывавшаяся в те дни, когда безотлагательная хирургическая помощь требовалась тысячам человек. В сентябре, как и в августе, такие дни выпадали нередко.
Самоотверженно работали врачи, находившиеся по долгу службы непосредственно в войсках. В кавалерийской дивизии служил, вероятно, старейший среди наших кадровых медиков, боевой доктор С. М. Левичев, участник гражданской войны. Чапаевцы очень уважали своего смелого начсандива Б. 3. Варшавского, который при отражении яростных атак у Дальника не раз лично руководил выносом раненых с поля боя. А начальник санслужбьх Восточного сектора М. К. Хруленко (ему во многом приходилось труднее, чем его коллегам, поскольку этот сектор обходился без своего медсанбата) сумел оборудовать хорошие операционные в блиндажах полковых медпунктов. Доктор Хруленко пал в бою как солдат.
Санитарная служба справилась с огромной нагрузкой, которая легла на нее в августе? а в сентябре работала еще слаженнее, увереннее. К этому времени было доказано, что развернутая во фронтовой Одессе сеть госпиталей способна обеспечить раненым практически все виды и методы лечения, применяемые в глубоком тылу. Тем не менее мы старались использовать любую оказию для эвакуации раненых на Большую землю.
С этим нельзя было медлить не только потому, что иначе перегружались госпитали, но и потому, что город, где на улицах рвутся снаряды, где от передовой траншеи до жилых кварталов иногда меньше десяти километров, неподходящее место для раненых, нуждающихся в длительном покое.
Однако эвакуации подлежали отнюдь не все раненые. Действовало твердое правило: те, кого можно за две-три недели поставить на ноги, вернуть в строй, не попадали дальше армейского тыла, то есть городских госпиталей. Оттуда они выписывались в батальон выздоравливающих.
К сентябрю батальон настолько разросся, что пришлось формировать четыре новые роты. Кроме того, отвели один из пустовавших домов отдыха для окончательной поправки раненых командиров.
Подразделения выздоравливающих сделались как бы внутренним резервом армии, ее, если можно так выразиться, аварийным запасом. В августе был день кажется, 23-е, - когда у штарма иссякли другие резервы, а враг наседал и отовсюду спрашивали, нет ли возможности прислать хоть роту. В тот день в батальоне выздоравливающих разрешили всем, кто чувствует себя в состоянии взять в руки оружие, вернуться в действующие части. Именно разрешили, потому что призывать к этому, а тем более приказывать не требовалось - солдаты, понимая положение и тяготясь бездействием, рвались на передовую. И батальон, распределенный между секторами, ушел на фронт. Обойтись в тот день без этого пополнения было бы нелегко.
Вновь выручал наш внутренний резерв и в середине сентября, когда опять стало туго с людьми и для многих подразделений имел значение каждый новый боец. Отчетная сводка начсанарма. позволяет мне привести точные цифры: 15 сентября из батальона выздоравливающих в части выписан 451 человек, 16-го-113, 17-го - 254, 18-го - 888. За четыре дня более тысячи семисот возвращенных в строй солдат!
Читатель оценит, что это значило, вспомнив, как иной раз оставалось гораздо меньше людей в некоторых наших полках.
17 сентября противник попытался продвинуться вперед во всех трех секторах.
В Восточном он наступал не очень крупными силами и не имел никакого успеха. Дивизия Коченова, несколько ослабленная переброской отдельных батальонов на другие участки фронта, уверенно отбила все атаки.
В Западном секторе день начался с артиллерийского обстрела, который длился необычно долго - передний край дивизии Воробьева и ее второй эшелон интенсивно обстреливались в течение пяти часов. При телефонных разговорах с Василием Фроловичем чувствовалось, что он нервничает: вышла из строя проводная связь со 161-м полком, и комдив -долго не знал, какая там обстановка.
Потом выяснилось: потери от обстрела в общем невелики - и в этот раз выручили хорошие траншеи и блиндажи. А атаки оказались хотя и сильными, но все же не такими, каких можно было ожидать после столь яростного огня. Почти всюду дивизия сумела их отразить, не подпустив врага к своим окопам. Только в одном месте ему удалось вклиниться - до полка пехоты прорвалось к хутору Кабаненка. Этот .опасный клин (от хутора до окраин Одессы- 10-11 километров) предстояло ликвидировать контратаками, и Воробьев принимал необходимые меры.
Тяжелее было на левом фланге - в Южном секторе: там продолжался натиск трех пехотных дивизий противника и главный удар принимал на себя полк капитана Ковтун-Станкевича. Правда, на этот полк работала вся секторная, да и не только секторная, артиллерия.
Вечером Садовников записал в журнале боевых действий армии: "287 сп центром отошел на 300-400 м и продолжает сдерживать противника, нанося ему большой урон". В журнал заносилось только самое главное. Туда не вошла такая, например, подробность: за день на позициях полка разорвалось около 15 тысяч вражеских мин.
Самую характерную черту одесских боев середины сентября я бы определил одним словом: "упорство". Именно это качество с изумляющей силой проявлялось в беспредельной решимости рот, батальонов, полков выстоять на своем рубеже. И если враг все-таки их теснил, то уже не на километры, как получалось иной раз в августе, а на сотню-другую метров, и там сопротивление становилось еще более упорным.
Но сотни метров теперь значили порой больше, чем прежде километры. Роковые последствия мог иметь не только прорыв на каком-то участке, а и потеря пространства в результате постепенного отхода под лобовым натиском. Тылы Южного сектора уже стали, как выразился однажды Георгий Павлович Софронов, огневым мешком - они простреливались вражеской артиллерией насквозь.
Ночью, после обсуждения у командарма итогов дня, генералу Петрову был передан приказ: "Рубеж высота 66,8, Сухой Лиман, Рыбачьи Курени удерживать во что бы то ни стало. На усиление придается отряд в 500 человек, который использовать целиком, не дробя".
В другой обстановке оговорка "использовать целиком", конечно, была бы лишней. Сейчас она подчеркивала, что это резерв для прикрытия самого угрожаемого участка, для возможных по обстановке контратак. А отряд был батальоном 54-го Разинского полка, действовавшего на другом фланге обороны. Вот при каких обстоятельствах он возвращался в Чапаевскую дивизию.
В ту ночь Одесса подверглась самым сильным с начала войны налетам фашистской авиации. "Юнкерсы" прорывались с разных направлений до самого рассвета. Только вблизи армейского КП упало полтора десятка крупных фугасных бомб. В городе было много разрушений и жертв.
Докладывали об огромной воронке на улице в районе вокзала, - очевидно, от взорвавшейся на суше морской мины.
Но и в такую ночь ни одно предприятие, выполняющее заказы армии, не приостановило работы. Утром с "Январки" и с других заводов докладывали, что к отправке на фронт готовы очередной танк, новые минометы, партия гранат.
И конечно, все были на своих постах в порту - от его начальника Пахома Михайловича Макаренко до бригад грузчиков и матросов-химистов, дежурящих у дымовых шашек. Порт готовился принять особо важный морской конвой: к Одессе приближались корабли с первым эшелоном 157-й стрелковой дивизии. К исходу ночи прикрытие района порта сделалось главной задачей зенитчиков, 'летчиков истребительного полка и артиллеристов, ведущих контрбатарейную борьбу.
Мы не смогли обеспечить прибывающим войскам спокойную высадку. Транспорты "Абхазия" и "Днепр", на борту которых находились 384-й стрелковый полк, разведбат и оперативная группа штадива, входили в порт под бомбежкой и артиллерийским обстрелом. Суда получили повреждения, правда незначительные, от осколков. А для новых приморцев сама высадка стала боевым крещением на одесской земле.
* * *
Части 157-й дивизии продолжали прибывать следующей ночью. Вслед за "Днепром" и "Абхазией" пришли из Новороссийска "Армения" и "Украина". В рейсе находились "Восток", "Белосток", "Курск"... Выгружавшиеся стрелковые полки 384, 716, 633-й - и средства усиления сосредоточивались в курортном поселке Куяльник, в старинных казачьих селах Нерубайском и Усатове, лежащих в пяти-шести километрах от Одессы и примерно на таком же расстоянии от переднего края обороны.
Как ни тянуло в эти ночи в порт, я не мог проводить там много времени и видел своими глазами высадку лишь некоторых подразделений. Но этого было достаточно, чтобы понять, какую дивизию нам прислали. Весь облик ее бойцов и все их действия - как выполняли команды, как строились, как рассаживались по машинам - не оставляли сомнений: это солдаты, которых война застала уже в строю, на службе.
157-я стрелковая была свежей кадровой дивизией, но до самого ее прибытия мы этого не знали. Лично я этого как-то и не ожидал. Скажу прямо: ничто из пережитого за последние месяц-полтора не произвело на меня столь сильного впечатления, как эти красноармейцы с Большой земли - обычного призывного возраста, подтянутые, ладные крепыши с превосходной выправкой, словно влитые в отлично подогнанную форму... Словом, бойцы, какими мы, бывало, любовались в лучших частях мирного времени.
При виде их охватывало чувство волнующей радости. И не только потому, что такая дивизия вливалась в Приморскую армию. Если Ставка могла направить ее сюда, на участок фронта, пусть трудный и важный, но, конечно же, не главный, значит, есть могучие резервы и для тех направлений, где решается судьба страны. Значит, наши силы и впрямь неисчислимы!
Мне вдруг вспомнились слова Кутузова: "Доколе будет существовать армия и находиться в состоянии противиться неприятелю, до тех пор останется надежда счастливо довершить войну..." Давно знакомые, эти слова были связаны в сознании с военным прошлым России, а теперь показались относящимися прямо к нынешнему дню.
Читатель поймет меня, если, перенесясь в то тяжелое время, представит, как выглядел в середине сентября сорок первого года весь наш фронт, и в частности его южное крыло. Мы еще не знали, что замкнулось вражеское кольцо вокруг Киева. Было, однако, хорошо известно: на рубеже нижнего течения Днепра удержаться не удалось, немцы подступили к Перекопу и как будто даже вышли к Азовскому морю - в штабе базы имелись сведения, что военная флотилия, созданная там, начала боевые действия. Одесский плацдарм оказался в глубоком тылу противника. Но тревожило не это, а продолжавшееся продвижение врага, который отрезал с суши уже и Крым. Порой возникали мучительные вопросы: не слишком ли велики наши общие потери, есть ли еще на юге подготовленные резервы?
Теперь мы видели, какие войска сохранились у страны, и от одного этого на душе становилось спокойнее. А присылка такого подкрепления в Одессу убедительно подтверждала: наш плацдарм, приковавший к себе большую группу вражеских дивизий, по-прежнему важен для остального фронта. Выстояв на своем пятачке полтора месяца, приморцы дождались дней, когда армия усиливалась целым соединением. Думать об этом было так отрадно, что забывались, казались несущественными все наши невзгоды.
Мы всегда радовались каждому кораблю, приходившему поддержать войска орудийным огнем. Но корабль постреляет и уйдет, он не может стать постоянной частицей фронта. Дивизия же высаживалась, чтобы остаться с нами, стать в строй защитников Одессы. Трудно было сравнивать такое подкрепление и с быстро расходившимися по частям маршевыми батальонами, как ни выручали они армию. Кстати, маршевое пополнение выделялось нам снова - в пути из кавказских портов уже находилось еще 18 рот.
А 157-я дивизия, как доложил ее командир полковник Д. И. Томилов, прибывала в составе 12 600 человек, имела 70 орудий, 15 танков (гаубичный полк и танковый батальон были, правда, еще в Новороссийске). Комдив явился на армейский КП вместе с военкомом дивизии А. В. Романовым. Оба производили самое лучшее впечатление - спокойные, собранные, понимающие все с полуслова и, видимо, дружные. Настроены по-боевому. Кадровые командиры, сознающие, что настал их час!
На обстоятельное знакомство времени не было. Все же я успел узнать, что Дмитрий Иванович Томилов в Красной Армии с весны двадцатого года, воевал против Врангеля и махновцев, участвовал в ликвидации кронштадтского мятежа. Потом учился на курсах "Выстрел", которые посчастливилось окончить и мне. Кроме командных должностей он занимал и штабные. Большой путь прошел в армии и полковой комиссар Алексей Васильевич Романов.
20 сентября, когда 157-я стрелковая была уже почти вся под Одессой, маршал Б. М. Шапошников специальной телеграммой предупредил командование ООР от имени Ставки, что дивизию нельзя распылять на второстепенные задачи. Но мы и сами понимали: она дана Приморской армии не для того только, чтобы укрепить слабые места существующей линии обороны и увереннее отбивать вражеские атаки.
Удерживать одесские рубежи было трудно, особенно в последние дни. Уплотнение боевых порядков становилось все более насущной необходимостью. И все-таки мы не представляли себе использования новой дивизии так, чтобы она просто заняла определенную полосу обороны, а старые наши соединения соответственно потеснились. Это должно было произойти потом. Сперва же мы хотели существенно улучшить свои позиции, отодвинуть, где можно, фронт от города, нанести противнику серьезный удар, а если удастся - то и не один.
О направлении, в котором следовало предпринять наступательные действия прежде всего, не могло быть двух мнений. Как ни приблизился враг за последнее время к городу с юга, на северо-востоке, у Большого Аджалыкского лимана, он еще с конца августа занимал позиции, откуда мог наиболее эффективно обстреливать город и особенно порт. С этих позиций его и надо было выбить в первую очередь, избавив Одессу от артиллерийского обстрела хотя бы с одной стороны. Теперь эта задача становилась нам под силу.
Контрудар из осады
Решение провести в Восточном секторе наступление с ограниченными целями командующий окончательно принял 19 сентября. К участию в нем кроме 157-й дивизии привлекалась 421-я. Наступление назначалось на 22 сентября Той же ночью намечалась высадка в тылу противника 3-го морского полка, которому надлежало соединиться затем с войсками, наступающими с одесского плацдарма.
Разумеется, все это держалось в строжайшем секрете и было известно ограниченному кругу лиц. В штарме знали о предстоящих действиях лишь те, кто непосредственно участвовал в их подготовке. О том, как будет использована новая дивизия, не информировалось пока и командование Западного и Южного секторов.
Времени на подготовку было в обрез. Но все же я два дня подряд выезжал с майором Васильевым и капитаном Харлашкиным в Восточный сектор: требовалось провести рекогносцировку на местности, чтобы поконкретнее определить порядок взаимодействия всех выделяемых для контрудара сил.
Я не был в Восточном секторе недели три. С полковником Коченовым по нескольку раз в сутки разговаривал по" телефону, а увиделись впервые после того, как его сюда перевели.
"Полевой укрепрайон" Коченова пережил с тех пор немало тревожных дней, хотя с конца августа он и не принимал на себя главные вражеские удары. Перейдя здесь к обороне, противник держал позиции 421-й дивизии под постоянным обстрелом, а время от времени вновь и вновь пытался наступать то на одном, то на другом участке или даже на всем фронте сектора, как было, например, 17 сентября.
- Проверяет бдительность... - усмехнулся, рассказывая об этом, Григорий Матвеевич.
Действительно, враг вел себя на этом направлении так, словно рассчитывал где-нибудь да застать нас врасплох и прорваться к такой близкой от его переднего края Пересыпи. Тут, за дамбой Куяльницкого лимана, по-прежнему минированной на случай осложнения обстановки, особенно остро чувствовалось, насколько важно оттеснить противника от северных ворот Одессы: как для того, чтобы прекратился артиллерийский обстрел, так и для того, чтобы исключить на правом фланге обороны опасные неожиданности.
Коченов управлял сектором уверенно. Судя по всему, он был весьма доволен Осиповым (теперь уже не интендантом 1 ранга, а полковником), полк которого, 1330-й стрелковый по новому официальному наименованию, в дивизии называли по-старому - морским.
Григорий Матвеевич вспоминал бои в конце августа, когда надо было остановить врага любой ценой и моряки поднимались в контратаку иногда всем полком. Тогда и прозвал их враг - это мы узнали от пленных - черной тучей... Теперь большинство бойцов осиповского полка носили армейские гимнастерки, подпоясанные флотским ремнем о якорем на бляхе. В расстегнутом вороте (это было разрешено) виднелась бело-голубая тельняшка - "морская душа". В такой форме прибывали и последние отряды добровольцев из Севастополя. Все моряки уже имели каски, но в спокойной обстановке, во время передышек, разрешалось носить бескозырки.
- А они все норовят наоборот: в бескозырке - в атаку! - пожаловался Коченов.
Произведенные комдивом перестановки в командном составе пошли на пользу. Полки молодой дивизии, видимо, успели стать - также и за счет нового пополнения - более однородными. Но после того как нам пришлось взять отсюда кавполк армейского резерва, а потом и кое-что еще, семнадцать километров фронта от моря до Куяльницкого лимана и от него до Хаджибейского держали семь-восемь стрелковых батальонов. А собственная артиллерия - в среднем три ствола на километр, считая и подвижные батареи моряков (стационарных береговых в Восточном секторе не осталось).
Не густо, что и говорить. Даже с учетом обеспеченной поддержки из других секторов и огня кораблей, более эффективного здесь, чем где-либо еще. Какое охватывало нетерпение при мысли, что скоро вся обстановка на этом направлении должна резко измениться!
Стараясь не давать воли эмоциям, я заставлял себя сосредоточиться на разных практических вопросах, множество которых следовало не упустить сейчас из виду. Но горячего Харлашкина так и прорывало, когда мы, осматривая район будущего наступления, оставались где-нибудь одни.
- Ох и здорово получится, товарищ полковник! Ох и наклепаем мы тут им! упоенно шептал он, жадно вглядываясь в открывавшиеся с какой-нибудь высотки дали, где различались или просто угадывались Александровка, обе Дофиновки, Чебанка...
Я понимал темпераментного Константина Ивановича. Сознавать, что какие-то населенные пункты на нашей земле, а тем более хорошо знакомые тебе селения, мы отобьем у врага не когда-нибудь, а через несколько десятков часов, было в сентябре сорок первого редким для военного человека счастьем. А для нас на одесском плацдарме, до сих пор только сжимавшемся, - счастьем вообще еще не изведанным.
С первой рекогносцировки мы все вернулись настолько возбужденными, что с трудом заставили себя немного отдохнуть. В ту ночь такая возможность еще была. После повторного выезда стало уже совсем не до отдыха: пришло время сводить все расчеты в плановую таблицу боя, которую завтра должен был утвердить командарм.
* * *
О задаче, которую Приморская армия решала частью своих сил 22 сентября 1941 года, военные историки теперь обычно говорят как о контрударе. А если имеют в виду также приуроченную к этому дню высадку морского десанта под Григорьевкой, то как о совместной, комбинированной операции армии и флота.
Суть, однако, не в терминах. В дальнейшем подобные действия одной-двух дивизий иногда называли просто крупной контратакой. Если считать таковой и наш контрудар, ото не умалило бы его значения.
Главное заключалось в том, что защитникам Одессы, для которых высшим мерилом боевого успеха был удержанный рубеж, теперь становилось под силу существенно потеснить врага, отбросить его назад. Мы задались целью вновь овладеть теми позициями, откуда противник вот уже почти месяц держал под огнем значительную часть города в порт с ведущими к нему фарватерами.
В успех верилось твердо. Правда, даже появление в Восточном секторе 157-й дивизии не обеспечивало нам численного превосходства над противником на этом направлении. Но левый фланг осаждавшей Одессу 4-й румынской армии представлял, по всем данным, все же наиболее слабое ее звено, и атаковать тут врага, имея ограниченную цель, с такими силами, какими мы теперь располагали, было можно.