Страница:
Обращаясь к документам того времени, убеждаешься, что в начальный период обороны мы в Севастополе иногда приуменьшенно оценивали (это надо отнести за счет недоработок нашей разведки) противостоящие неприятельские силы. Только после отражения ноябрьского наступления гитлеровцев стало вполне ясно, что в нем участвовали, не считая румынских частей, четыре дивизии - 22, 132, 50 и 72-я (последняя - ефрейторская, то есть особо отборного состава). А ведь немецкие дивизии и по штату более чем в два раза превышали наши!
Трудно назвать точные цифры потерь, понесенных этой вражеской группировкой, но, безусловно, они были значительными, исчислялись тысячами солдат, многими десятками танков и самолетов. Только большие потери и заставили противника прекратить 22 ноября атаки.
Не приходилось, разумеется, сомневаться, что при первой возможности Манштейн предпримет новое наступление. Не зная, когда оно начнется, мы все же надеялись получить до этого помощь с Большой земли. Нужны были и пополнение людьми всем нашим частям, и оружие, и боеприпасы, прежде всего для полевой артиллерии. Когда противник прекратил атаки, снарядов у нас, если считать по расходу их в середине ноября, оставалось примерно на три дня.
В связи с упразднением - после оставления Керчи - командования войсками Крыма Севастопольский оборонительный район перешел в непосредственное подчинение Ставке.
Из Москвы поступило сообщение, что базой питания Севастополя назначен Новороссийск, откуда в первую очередь будут доставлены нам боеприпасы, имеющиеся на местных складах. Одновременно Закавказскому фронту было приказано подать партию снарядов в Поти, с тем чтобы перевезти их в Севастополь на быстроходных боевых кораблях. Из Поти же ожидались первые маршевые батальоны.
* * *
Когда выйдешь из каземата КП наверх, с гористого Крепостного переулка можно увидеть значительную часть Севастополя. О воздушном налете на любой его район, о начавшемся артиллерийском обстреле мы узнавали быстрее, чем об очередной вражеской атаке на том или ином участке обороны. Как и в Одессе, многие события городской жизни, неразрывно связанной с жизнью фронта, заносились в армейский журнал боевых действий.
Но как ни близок был город, мне долго не представлялось случая вновь походить по главным севастопольским улицам, запомнившимся такими, какими они были в октябре, когда мы прибыли в Крым. Сумел я это сделать лишь в конце ноября, в один из относительно тихих дней, о которых в сводке "На подступах к Севастополю", публиковавшейся в местной печати, говорилось: "Положение на фронте без изменений, наши войска прочно удерживают прежние позиции".
Облик центральной части города, куда фашисты нацеливали свои массированные налеты, изменился сильно. Про разрушения, которые произвел тут враг, я, конечно, знал из донесений штаба МПВО. Знал, что уже в четвертое с начала обороны помещение перешел горком партии: три здания, где он работал, были повреждены бомбами. Однако, чтобы вполне представить, как ощутили ноябрьский штурм жители города, надо было увидеть центр Севастополя своими глазами.
На улицах еще не успели расчистить все завалы от рухнувших стен, засыпать воронки. Сиротливо маячили посреди мостовой, там, где остановило их повреждение пути или обрыв проводов, неподвижные трамваи. Большие дома, даже не пострадавшие, выглядели нежилыми. Людей встречалось немного, и выходили они не из подъездов, а из убежищ, подвалов.
Население Севастополя составляло в мирное время свыше ста тысяч человек. Довольно значительная часть жителей была эвакуирована (эвакуация людей, не связанных с обороной, продолжалась). Но к десяткам тысяч севастопольцев, оставшихся в городе, прибавились беженцы из других мест Крыма. И теперь все, кроме живущих на окраинах, где бомбы падали пока редко, переселялись под землю.
Как и все в Севастополе, это происходило организованно, в строгом порядке. Многие из бомбоубежищ, существовавших раньше, были слишком тесными, годились лишь, чтобы переждать там недолгую тревогу. Поэтому под жилье спешно приспосабливались силами самих горожан, большей частью женщин, разные подземные склады, а в одном месте, кажется на Пироговской улице, даже минная галерея времен первой обороны. В толще горы, которую опоясывает кольцо центральных улиц, прорезались при участии саперов и подрывников новые вместительные штольни с выходами прямо во дворы домов.
Обеспечить все население укрытиями, надежно защищающими от любой бомбежки и обстрела, постараться сделать это до того, как фашисты начнут новый штурм, такую задачу поставил перед собой в те дни городской комитет обороны.
Вопросами военными в прямом смысле слова, непосредственной защитой города на фронте Севастопольский комитет обороны не ведал. Это был партийно-советский орган, сосредоточивший в своих руках всю полноту гражданской власти. Занимаясь прежде всего мобилизацией сил и ресурсов Севастополя на помощь фронту, он вместе с тем делал все, что мог, для поддержания нормальной, по осадным, конечно, понятиям, жизни в самом городе.
Авторитет городского комитета обороны был чрезвычайно высок. Не только его постановления, но и обращения, призывы - в этом мы убеждались постоянно воспринимались населением как боевой приказ. Главу комитета Бориса Алексеевича Борисова и его членов, особенно Василия Петровича Ефремова - председателя горсовета, знали в Севастополе все. Немного понадобилось времени, чтобы эти городские руководители, а также второй секретарь горкома партии Антонина Алексеевна Сарина стали широко известны, заслужили общее уважение также и в войсках.
Борисов и Ефремов носили флотские кителя и фуражки, в мы, помню, вначале принимали их за моряков. Знакомство с ними началось, когда на пополнение вышедшей из гор Приморской армии передавалось севастопольское ополчение: каждый из трех районов города сформировал по полку. А затем комитет обороны стал поставлять нашим частям оружие и боеприпасы местного производства.
Выпуск военной продукции на предприятиях Севастополя, в том числе на таких, с которых наиболее ценное оборудование и лучшие специалисты были эвакуированы в тыл, налаживали еще в августе - сентябре. Когда немцы подступили к Перекопу, на Морском (судоремонтном) заводе, в железнодорожных мастерских, на полукустарном заводике "Молот", изготовлявшем раньше металлическую посуду, уже делались минометы, ручные гранаты, противотанковые и противопехотные мины.
Город не знал тогда, что ждет его через месяц или два. Фашистские самолеты появлялись над Севастополем редко, и их легко отгоняли. И никого, видимо, не смущало, что цехи, где осваивается производство оружия, стоят на поверхности земли.
А в начале ноября эти предприятия оказались под вражескими ударами, под огнем. Выпуск боевой продукции резко сократился как раз тогда, когда она была особенно нужна.
Положение с военным производством обсудило командование Севастопольского оборонительного района. Было решено перенести это производство под землю. А конкретно- в штольни, вырубленные когда-то для складов в прибрежных скалах у Северной бухты, в Троицкой балке.
Так было положено начало знаменитому спецкомбинату No 1 - арсеналу осажденного Севастополя.
Не берусь судить, сколько недель, а может быть, и месяцев ушло бы на создание и пуск подобного предприятия в спокойное мирное время. На то, чтобы превратить пустые штольни в действующие цехи, перенести туда и наладить оборудование, которое сперва надо было демонтировать в других местах, на то, чтобы организовать в необычных условиях, преодолевая множество трудностей, весь производственный процесс... В ноябре сорок первого, под бомбежками и артиллерийским обстрелом, когда в нескольких кило-метрах от завода отбивали отчаянные попытки врага прорвать наш фронт, все это было сделано под руководством городского комитета обороны за десять или одиннадцать суток. Причем ни на один день не прекращалось, пусть в сокращенном объеме, производство оружия, особенно ручных гранат, в наземных цехах.
А у комитета обороны хватало и других забот. Выходил из строя хлебозавод, нужно было восстанавливать поврежденные участки электросети и водопровода, приобрело чрезвычайную срочность переселение жителей в убежища.
17 ноября, в день напряженнейших боев на балаклавском направлении и в долине Кара-Коба, подземный завод в Троицкой балке дал первую продукцию двести гранат... Но это было лишь начало.
- Там развертывается крупное предприятие, - делился впечатлениями член Военного совета армии Михаил Георгиевич Кузнецов, первым из нас побывавший на спецкомбинате. - Штольни громадные. И место очень надежное. Над головой десятки метров скальной породы, так что не страшна даже тысячекилограммовая бомба...
Основные цехи комбината действительно были неуязвимы для врага. Но работа там началась в тяжелейших условиях. От недостатка кислорода в глубине штолен гасла зажженная спичка. Через несколько дней провели вентиляцию, но, когда близко падали бомбы, ее приходилось выключать: в подземелье втягивалась поднятая взрывами пыль. Поло-вину рабочих составляли женщины и подростки, мужчины же - почти все преклонного возраста.
Рядом с цехами оборудовали рабочее общежитие с двухъярусными койками, взятыми из флотских школ; места в штольнях хватало и для него. Осваивались новые виды продукции - 50-миллиметровые, а затем и 82-миллиметровые минометы. Комбинат стал принимать в ремонт орудия, танки. Но главной его продукцией оставались гранаты и мины.
Хочется подчеркнуть - и это относится не только к первым месяцам Севастопольской обороны, о которых идет сейчас речь, - что пущенный в штольнях военный завод с сотнями рабочих не состоял ни на каком плановом снабжении. Да и откуда оно могло тогда поступать?! Чтобы комбинат действовал, требовалось постоянно изыскивать для него сырье, проявлять много изобретательности. Использовали старые трубы, кровельное железо, металлолом, собранный на заводских дворах и в разрушенных зданиях. Взрывчатку извлекали из морских мин, имевшихся на местных складах. Сначала корпуса гранат возили на заправку взрывчатым веществом на флотский склад в Сухарной балке, на другую сторону Северной бухты. Потом пустили свой "снаряжающий цех".
Еще до пуска первого подземного комбината городской комитет обороны приступил к организации второго - для пошива и ремонта армейского обмундирования. Его создали на базе небольшой фабрики "Красный швейник" и сапожной артели с громким названием "Парижская коммуна". Разместили спецкомбинат No 2 в Инкермане, в укрытых глубоко под горой хранилищах шампанских вин. На этом предприятии, где директором была Л. К. Боброва, работали почти одни женщины. При нем сразу же были открыты, конечно тоже под землей, детский сад в ясли. Позже открылась там и школа.
В двух спецкомбинатах, когда они полностью развернулись, работало до четырех тысяч человек. Они стали важными, я бы сказал, незаменимыми звеньями в складывавшемся механизме обороны города. И по праву эти подземные предприятия поименованы вслед за защищавшими Севастополь воинскими частями на мраморных плитах мемориала, сооруженного после войны на площади Нахимова.
Освоением севастопольских подземелий занялись и наши армейские тыловики, прежде всего медики. По соседству со спецкомбинатом No 2, в огромных пещерах, образовавшихся от многовековой добычи инкерманского камня (историки считают, что отсюда его брали на строительство древнего Херсонеса и дворцов Византии), создавался самый крупный в Приморской армии госпиталь.
Именовался он, впрочем, просто 47-м медсанбатом и входил в состав Чапаевской дивизии: Инкерман относился к ее тыловому району. Но суть не в названии. На севастопольском плацдарме, где тылы были понятием условным, эвакуация раненых не укладывалась в обычную организационную схему и медсанбаты имели функции более широкие.
Наш начсанарм военврач 1 ранга Давид Григорьевич Соколовский всегда стремился - и умел! - вести свое дело с размахом, который, кстати, никогда не оказывался излишним. Установив контакт с флотскими медиками и с горздравом, используя оказавшийся в его распоряжении медперсонал из 51-й армии (когда в степном Крыму был рассечен фронт, часть ее тылов примкнула к приморцам), Соколовский развернул в Севастополе пять госпиталей.
Гордостью начсанарма стал госпиталь в Инкерманских штольнях. Однако заслуга создания этого подземного дворца для раненых принадлежит не только медикам. Оборудовал его инженерный отдел флота, обеспечивший госпиталь даже автономной электростанцией.
Человека, лопавшего сюда, охватывало необычное в осажденном Севастополе ощущение покоя. Толща породы поглощала все наружные звуки, даже разрывы бомб. Длинной галереей уходили вдаль ярко освещенные палаты-залы с неровными, слегка искрящимися стенами...
По плану здесь было семьсот мест, но при необходимости могли разместиться до двух тысяч раненых. А просторные операционные деятельный армейский хирург профессор В. С. Кофман, ни в каких условиях не перестававший заботиться о повышении квалификации своих младших коллег, превратил в своего рода учебный .центр, через который пропускались врачи всех соединений. Оговорюсь, однако, что таким инкерманский госпиталь стал несколько позже. В конце ноября подземелье еще только обживалось, решалась проблема вентиляции.
В итоге ноябрьских боев мы имели 7600 раненых (вернувшиеся после перевязки в свои подразделения в счет, понятно, не шли). Как и в Одессе, мы руководствовались принципом: всех, кого нельзя относительно скоро, в пределах месяца, возвратить в строй, отправлять при первой возможности на Большую землю.
Кроме санитарных транспортов раненых принимали на борт приходившие в Севастополь боевые корабли. В этих случаях требовалась особая оперативность: корабли не могли задерживаться. Эвакуаторам пригодился одесский опыт спешных ночных посадок.
Помню доклад Соколовского о том, что большая партия раненых погружена на лидер "Ташкент", самый быстроходный корабль флота, доставивший нам снаряды. Из Севастополя он пошел напрямик в Батуми. Как свидетельствует старая сводка, всего в ноябре было вывезено на Кавказ 5700 раненых.
Необычно суровая зима сорок первого года уже давала себя знать и на юге. Совсем непредвиденно в Крыму понадобились белые маскхалаты, прежде всего для разведчиков и снайперов, а для всех бойцов и командиров - теплое белье, ватные куртки и брюки. Быстро решить эту проблему вряд ли удалось, если бы не предусмотрительность наших хозяйственников.
Еще когда приморцы готовились зимовать под Одессой, где климат холоднее, тогдашний интендант армии и будущий начальник тыла А. П. Ермилов, не надеясь, что зимнее обмундирование пришлют на юг в порядке централизованного снабжения, организовал свои пошивочные мастерские. Причем не в Одессе - в осажденном городе развернуть их было трудно, - а на Большой земле, в Новороссийске. Материал использовался "полутрофейный" - ткань, большое количество которой в свое время было обнаружено в эшелоне, застрявшем в одесской степи после того, как враг перерезал последнюю железную дорогу, и вывезено из-под носа у гитлеровцев.
Про эту находку я слышал, но потом забыл, а о том, в каких масштабах развернуто у Ермилова дело в Новороссийске, признаться, не имел представления. Генерал Петров, как выяснилось, вообще об этом не знал: когда все организовывалось, он еще не командовал армией.
"Пошив теплого обмундирования из ткани, вывезенной из Одессы, - вспоминает Алексей Петрович Ермилов, - был маленькой тайной тыловиков. Мы никому об этом не говорили: сначала потому, что не знали, сумеем ли все организовать, как задумали, а потом просто потому, что хотели преподнести это бойцам и командованию в виде сюрприза. Нужно было видеть радость Ивана Ефимовича Петрова, когда он обо всем узнал!"
Радоваться было чему: из Новороссийска с несколькими оказиями пришли десятки тысяч комплектов теплого обмундирования. Ватники, правда, выглядели несколько "партизанскими" - были не совсем такого цвета, какой полагалось бы им иметь, но с этим считаться уже не приходилось.
Надо было как можно быстрее получить совершенно точное представление о том, где проходит теперь, после напряженных боев, наш передний край на каждом участке обороны. Не полагаясь на донесения из соединений, мы выяснили это на местности всем составом оперативного отдела. И на моей рабочей карте появилось немало существенных поправок.
У нас нередко говорилось, что знать передний край мы обязаны, как "в Одессе". Однако Одесса могла служить в этом отношении эталоном разве что на первых порах.
Севастопольский плацдарм был теснее, возможности маневра здесь резко ограничивались, и понятие "жесткая оборона" приобретало смысл куда более категоричный, ибо всякий неприятельский клинышек сразу означал угрозу плацдарму в целом. В таких условиях штарму надлежало знать и фактическое расположение линии фронта со всеми ее изгибами, и состояние любого батальонного участка не как в Одессе, а лучше, детальнее.
Впрочем, объяснять, насколько это важно, никому не требовалось. И уж конечно, не нашим боевым направленцам - капитанам Шевцову, Безгинову и Харлашкину, которые находились почти непрерывно в войсках и, знакомясь с участками обороны, куда были посланы, считали своим долгом побывать в окопах каждой роты, дойти до боевого охранения. Их доклады по возвращении на КП, содержавшие не только констатацию фактов, но и практические предложения, любил слушать вместе со мной и начальником оперативного отдела командарм.
Обязанности у наших направленцев стали более широкими. Чем дальше, тем все в большей степени им приходилось при максимально полном знании обстановки в одном-двух секторах быть в курсе положения и в остальных. Все трое отличались исключительной работоспособностью, могли не спать сутками. Шевцов и Безгинов к этому времени были уже опытнейшими штабными офицерами, авторитетными для любого начальника в войсках. Очень вырос и Харлашкин. Он, правда, не имел такой, как у его товарищей, подготовки, но обладал острой наблюдательностью, практической сметкой, быстро ориентировался в новых местах. Выполняя задание, этот веселый и храбрый человек не знал непреодолимых препятствий.
В укреплении фронта вопросом вопросов оставалось инженерное оборудование позиций. То, что наша оборона и в таком виде, в каком застал ее первый натиск врага, в целом его выдержала, успокаивать не могло. Неподготовленность передового рубежа и отсутствие запасных, промежуточных, обошлись на правом фланге дорого. Иногда бойцам приходилось вгрызаться в твердый каменистый грунт уже под огнем. И где успевали окопаться мало-мальски сносно, а где и не успевали...
Инженерные работы не прерывались ни на один день. В них участвовали специальные части (военно-полевые строительства), подчиненные генерал-майору А. Ф. Хренову, армейские саперы, бригады жителей города, а на переднем крае, на своих участках обороны, - все войска.
Но приедешь в дивизию, пройдешь по позициям - и опять убеждаешься, что, сколько ни сделано, остается сделать больше.
30 ноября командование СОР утвердило окончательный план оборонительных рубежей, приведенный в соответствие с конкретной обстановкой, сложившейся после первого наступления противника, а также с реальным наличием сил и средств.
Изменения касались главным образом передового рубежа, линию которого определили результаты ноябрьских боев. На правом фланге этот рубеж начинался теперь у Генуэзской башни над Балаклавской бухтой, проходил по западным склонам высоты 212,1, за которую велись упорные бои, потом через Камары и Нижний Чоргунь, в центральной части обвода - у хутора Мекензия и далее восточнее станции Бельбек, а на левом фланге - как и прежде, включая Аранчийский опорный пункт.
Местами этот рубеж стал на три-четыре километра ближе к городу, чем был намечен прежде (именно намечен, потому что оборудовать тогда успели, да и то не полностью, лишь опорные пункты). Но общая его протяженность сократилась незначительно и составляла около 45 километров. Прежним оставалось основное назначение передового рубежа - запирать подходы к Севастополю по Ялтинскому шоссе, долине Кара-Коба и долинам рек Черная, Бельбек, Кача.
Второй, или главный, рубеж подлежал дооборудованию и усилению в основном по первоначальной его линии. То, что он пролегал слишком близко от города и что перед ним оставался ряд командных высот, уже не могло быть изменено. Оставалось лучше использовать возможности тех высот, через которые он проходил, - Федюхиных, Инкерманских, холмов за Бельбеком.
Третий, тыловой, рубеж, как уже говорилось, был к началу обороны в наибольшей готовности из всех. Теперь он дополнялся в районе к югу от города двумя отсечными позициями, прикрывающими аэродром у мыса Херсонес, Стрелецкую бухту, береговые батареи. Что подкрепить оборону в глубине правого фланга нелишне, подтвердили бои на балаклавском направлении, в ходе которых не раз возникала угроза прорыва вражеских танков.
Траншеи траншеями, но холода заставляли форсировать и строительство утепленных землянок. Раз пришла настоящая зима, стало необходимым соответствующее, отапливаемое фронтовое жилье.
Землянки строили на двадцать - тридцать человек: отрыть в каменистой земле одну большую все-таки проще, чем две или три поменьше, да и железных печек не хватало, хотя их начали изготовлять в городе. Есть одна такая землянка в роте - и людям уже будет где обогреться и отдохнуть. В пример другим ставились части, где теплые землянки могли вместить сразу половину всех бойцов.
Командарм держал строительство землянок под личным контролем. Помню, когда особенно похолодало - кажется, в ночь на 27 ноября, - он потребовал, чтобы весь состав штабов и политотделов соединений отправился в роты и проследил, обеспечена ли солдатам возможность обогреться.
По-хозяйски, домовито обживали свои позиции артиллеристы.
- Был сейчас в пятьдесят первом артполку, у Бабушкина, - рассказывал Николай Кирьякович Рыжи. - Так у него, знаете, такие землянки, что жить можно почти как в казармах мирного времени. Когда только успели!
Но артиллеристы успели сделать и немало другого, еще более значительного. Для полевых батарей оборудовались запасные позиции. Увеличивалось количество пристрелянных участков, на которые за считанные минуты мог быть направлен огонь. Обеспечивалась также возможность быстро повернуть все орудия в сторону моря, в том случае, если бы гитлеровцы попытались высадить где-то у Севастополя десант.
Командующий и штаб армии продолжали много заниматься первым сектором: здесь фактически заново создавался передовой рубеж и надо было довести до конца организационные меры, начатые с перегруппировки войск в ходе ноябрьских боев.
После сформирования полнокровного полка из пограничников уже ничто не мешало, не ожидая подкреплений с Большой земли, возродить дивизию Новикова бывшую 2-ю кавалерийскую, первым командиром которой был под Одессой Иван Ефимович Петров.
Теперь в нее, временно названную 2-й стрелковой, вошли полки: пограничный (в командование им вступил майор Рубцов), 383-й и 1330-й, который ветераны все еще называли осиповским, а также 51-й артполк майора Бабушкина, противотанковый и минометный дивизионы и некоторые другие части. Два месяца спустя Наркомат обороны переименовал эту дивизию в 109-ю стрелковую, присвоив новые номера и ее полкам.
Как раз к восстановлению дивизии до нас дошло постановление правительства о присвоении Петру Георгиевичу Новикову генеральского звания. Он стал четвертым генералом во всей Приморской армии.
Новикову было тридцать пять лет, и восемнадцать из них он провел на военной службе. Петр Георгиевич имел орден Красного Знамени за Испанию. В Отечественную войну вступил опытным, с трехлетним стажем, командиром полка. От первой же встречи с ним в начале Одесской обороны у меня осталось впечатление, что на этого спокойного, немногословного полковника всегда можно положиться, не подведет. И в этом никогда не пришлось усомниться.
В ноябре первый сектор не удержал часть своих позиций, потому что у Новикова было слишком мало сил. Начав получать подкрепления, комендант сектора использовал их очень расчетливо. Новиков умел думать за противника, угадывать и упреждать его действия. И как ни нажимали гитлеровцы, каких ни достигали частных успехов в борьбе за балаклавские высоты, наша оборона на правом фланге крепла. После ноября она на много месяцев стала здесь совершенно непреодолимой для врага.
Не сомневаюсь, что Петру Георгиевичу был знаком буквально каждый метр переднего края своего сектора. На севастопольском плацдарме все командные пункты, в том числе и дивизионные (они же секторные), располагались близко от передовой: соблюдать дистанции, рекомендуемые наставлениями, не было возможности. Но и на КП, максимально приближенном к линии фронта, Новиков не сиделось. Приедешь туда, и оказывается, что комендант сектора или в Генуэзской башне, или где-нибудь на полковом наблюдательном пункте, в батальоне.
Военкомом восстановленной дивизии снова стал А. Д. Хацкевич - опытнейший политработник, участник гражданской войны, получивший к этому времени звание бригадного комиссара, начальником штаба - подполковник С. А. Комарницкий. Кстати, штадив формировать заново не пришлось: он сохранился в прежнем составе и, пока дивизии, как таковой, не было, действовал в качестве штаба сектора.
Трудно назвать точные цифры потерь, понесенных этой вражеской группировкой, но, безусловно, они были значительными, исчислялись тысячами солдат, многими десятками танков и самолетов. Только большие потери и заставили противника прекратить 22 ноября атаки.
Не приходилось, разумеется, сомневаться, что при первой возможности Манштейн предпримет новое наступление. Не зная, когда оно начнется, мы все же надеялись получить до этого помощь с Большой земли. Нужны были и пополнение людьми всем нашим частям, и оружие, и боеприпасы, прежде всего для полевой артиллерии. Когда противник прекратил атаки, снарядов у нас, если считать по расходу их в середине ноября, оставалось примерно на три дня.
В связи с упразднением - после оставления Керчи - командования войсками Крыма Севастопольский оборонительный район перешел в непосредственное подчинение Ставке.
Из Москвы поступило сообщение, что базой питания Севастополя назначен Новороссийск, откуда в первую очередь будут доставлены нам боеприпасы, имеющиеся на местных складах. Одновременно Закавказскому фронту было приказано подать партию снарядов в Поти, с тем чтобы перевезти их в Севастополь на быстроходных боевых кораблях. Из Поти же ожидались первые маршевые батальоны.
* * *
Когда выйдешь из каземата КП наверх, с гористого Крепостного переулка можно увидеть значительную часть Севастополя. О воздушном налете на любой его район, о начавшемся артиллерийском обстреле мы узнавали быстрее, чем об очередной вражеской атаке на том или ином участке обороны. Как и в Одессе, многие события городской жизни, неразрывно связанной с жизнью фронта, заносились в армейский журнал боевых действий.
Но как ни близок был город, мне долго не представлялось случая вновь походить по главным севастопольским улицам, запомнившимся такими, какими они были в октябре, когда мы прибыли в Крым. Сумел я это сделать лишь в конце ноября, в один из относительно тихих дней, о которых в сводке "На подступах к Севастополю", публиковавшейся в местной печати, говорилось: "Положение на фронте без изменений, наши войска прочно удерживают прежние позиции".
Облик центральной части города, куда фашисты нацеливали свои массированные налеты, изменился сильно. Про разрушения, которые произвел тут враг, я, конечно, знал из донесений штаба МПВО. Знал, что уже в четвертое с начала обороны помещение перешел горком партии: три здания, где он работал, были повреждены бомбами. Однако, чтобы вполне представить, как ощутили ноябрьский штурм жители города, надо было увидеть центр Севастополя своими глазами.
На улицах еще не успели расчистить все завалы от рухнувших стен, засыпать воронки. Сиротливо маячили посреди мостовой, там, где остановило их повреждение пути или обрыв проводов, неподвижные трамваи. Большие дома, даже не пострадавшие, выглядели нежилыми. Людей встречалось немного, и выходили они не из подъездов, а из убежищ, подвалов.
Население Севастополя составляло в мирное время свыше ста тысяч человек. Довольно значительная часть жителей была эвакуирована (эвакуация людей, не связанных с обороной, продолжалась). Но к десяткам тысяч севастопольцев, оставшихся в городе, прибавились беженцы из других мест Крыма. И теперь все, кроме живущих на окраинах, где бомбы падали пока редко, переселялись под землю.
Как и все в Севастополе, это происходило организованно, в строгом порядке. Многие из бомбоубежищ, существовавших раньше, были слишком тесными, годились лишь, чтобы переждать там недолгую тревогу. Поэтому под жилье спешно приспосабливались силами самих горожан, большей частью женщин, разные подземные склады, а в одном месте, кажется на Пироговской улице, даже минная галерея времен первой обороны. В толще горы, которую опоясывает кольцо центральных улиц, прорезались при участии саперов и подрывников новые вместительные штольни с выходами прямо во дворы домов.
Обеспечить все население укрытиями, надежно защищающими от любой бомбежки и обстрела, постараться сделать это до того, как фашисты начнут новый штурм, такую задачу поставил перед собой в те дни городской комитет обороны.
Вопросами военными в прямом смысле слова, непосредственной защитой города на фронте Севастопольский комитет обороны не ведал. Это был партийно-советский орган, сосредоточивший в своих руках всю полноту гражданской власти. Занимаясь прежде всего мобилизацией сил и ресурсов Севастополя на помощь фронту, он вместе с тем делал все, что мог, для поддержания нормальной, по осадным, конечно, понятиям, жизни в самом городе.
Авторитет городского комитета обороны был чрезвычайно высок. Не только его постановления, но и обращения, призывы - в этом мы убеждались постоянно воспринимались населением как боевой приказ. Главу комитета Бориса Алексеевича Борисова и его членов, особенно Василия Петровича Ефремова - председателя горсовета, знали в Севастополе все. Немного понадобилось времени, чтобы эти городские руководители, а также второй секретарь горкома партии Антонина Алексеевна Сарина стали широко известны, заслужили общее уважение также и в войсках.
Борисов и Ефремов носили флотские кителя и фуражки, в мы, помню, вначале принимали их за моряков. Знакомство с ними началось, когда на пополнение вышедшей из гор Приморской армии передавалось севастопольское ополчение: каждый из трех районов города сформировал по полку. А затем комитет обороны стал поставлять нашим частям оружие и боеприпасы местного производства.
Выпуск военной продукции на предприятиях Севастополя, в том числе на таких, с которых наиболее ценное оборудование и лучшие специалисты были эвакуированы в тыл, налаживали еще в августе - сентябре. Когда немцы подступили к Перекопу, на Морском (судоремонтном) заводе, в железнодорожных мастерских, на полукустарном заводике "Молот", изготовлявшем раньше металлическую посуду, уже делались минометы, ручные гранаты, противотанковые и противопехотные мины.
Город не знал тогда, что ждет его через месяц или два. Фашистские самолеты появлялись над Севастополем редко, и их легко отгоняли. И никого, видимо, не смущало, что цехи, где осваивается производство оружия, стоят на поверхности земли.
А в начале ноября эти предприятия оказались под вражескими ударами, под огнем. Выпуск боевой продукции резко сократился как раз тогда, когда она была особенно нужна.
Положение с военным производством обсудило командование Севастопольского оборонительного района. Было решено перенести это производство под землю. А конкретно- в штольни, вырубленные когда-то для складов в прибрежных скалах у Северной бухты, в Троицкой балке.
Так было положено начало знаменитому спецкомбинату No 1 - арсеналу осажденного Севастополя.
Не берусь судить, сколько недель, а может быть, и месяцев ушло бы на создание и пуск подобного предприятия в спокойное мирное время. На то, чтобы превратить пустые штольни в действующие цехи, перенести туда и наладить оборудование, которое сперва надо было демонтировать в других местах, на то, чтобы организовать в необычных условиях, преодолевая множество трудностей, весь производственный процесс... В ноябре сорок первого, под бомбежками и артиллерийским обстрелом, когда в нескольких кило-метрах от завода отбивали отчаянные попытки врага прорвать наш фронт, все это было сделано под руководством городского комитета обороны за десять или одиннадцать суток. Причем ни на один день не прекращалось, пусть в сокращенном объеме, производство оружия, особенно ручных гранат, в наземных цехах.
А у комитета обороны хватало и других забот. Выходил из строя хлебозавод, нужно было восстанавливать поврежденные участки электросети и водопровода, приобрело чрезвычайную срочность переселение жителей в убежища.
17 ноября, в день напряженнейших боев на балаклавском направлении и в долине Кара-Коба, подземный завод в Троицкой балке дал первую продукцию двести гранат... Но это было лишь начало.
- Там развертывается крупное предприятие, - делился впечатлениями член Военного совета армии Михаил Георгиевич Кузнецов, первым из нас побывавший на спецкомбинате. - Штольни громадные. И место очень надежное. Над головой десятки метров скальной породы, так что не страшна даже тысячекилограммовая бомба...
Основные цехи комбината действительно были неуязвимы для врага. Но работа там началась в тяжелейших условиях. От недостатка кислорода в глубине штолен гасла зажженная спичка. Через несколько дней провели вентиляцию, но, когда близко падали бомбы, ее приходилось выключать: в подземелье втягивалась поднятая взрывами пыль. Поло-вину рабочих составляли женщины и подростки, мужчины же - почти все преклонного возраста.
Рядом с цехами оборудовали рабочее общежитие с двухъярусными койками, взятыми из флотских школ; места в штольнях хватало и для него. Осваивались новые виды продукции - 50-миллиметровые, а затем и 82-миллиметровые минометы. Комбинат стал принимать в ремонт орудия, танки. Но главной его продукцией оставались гранаты и мины.
Хочется подчеркнуть - и это относится не только к первым месяцам Севастопольской обороны, о которых идет сейчас речь, - что пущенный в штольнях военный завод с сотнями рабочих не состоял ни на каком плановом снабжении. Да и откуда оно могло тогда поступать?! Чтобы комбинат действовал, требовалось постоянно изыскивать для него сырье, проявлять много изобретательности. Использовали старые трубы, кровельное железо, металлолом, собранный на заводских дворах и в разрушенных зданиях. Взрывчатку извлекали из морских мин, имевшихся на местных складах. Сначала корпуса гранат возили на заправку взрывчатым веществом на флотский склад в Сухарной балке, на другую сторону Северной бухты. Потом пустили свой "снаряжающий цех".
Еще до пуска первого подземного комбината городской комитет обороны приступил к организации второго - для пошива и ремонта армейского обмундирования. Его создали на базе небольшой фабрики "Красный швейник" и сапожной артели с громким названием "Парижская коммуна". Разместили спецкомбинат No 2 в Инкермане, в укрытых глубоко под горой хранилищах шампанских вин. На этом предприятии, где директором была Л. К. Боброва, работали почти одни женщины. При нем сразу же были открыты, конечно тоже под землей, детский сад в ясли. Позже открылась там и школа.
В двух спецкомбинатах, когда они полностью развернулись, работало до четырех тысяч человек. Они стали важными, я бы сказал, незаменимыми звеньями в складывавшемся механизме обороны города. И по праву эти подземные предприятия поименованы вслед за защищавшими Севастополь воинскими частями на мраморных плитах мемориала, сооруженного после войны на площади Нахимова.
Освоением севастопольских подземелий занялись и наши армейские тыловики, прежде всего медики. По соседству со спецкомбинатом No 2, в огромных пещерах, образовавшихся от многовековой добычи инкерманского камня (историки считают, что отсюда его брали на строительство древнего Херсонеса и дворцов Византии), создавался самый крупный в Приморской армии госпиталь.
Именовался он, впрочем, просто 47-м медсанбатом и входил в состав Чапаевской дивизии: Инкерман относился к ее тыловому району. Но суть не в названии. На севастопольском плацдарме, где тылы были понятием условным, эвакуация раненых не укладывалась в обычную организационную схему и медсанбаты имели функции более широкие.
Наш начсанарм военврач 1 ранга Давид Григорьевич Соколовский всегда стремился - и умел! - вести свое дело с размахом, который, кстати, никогда не оказывался излишним. Установив контакт с флотскими медиками и с горздравом, используя оказавшийся в его распоряжении медперсонал из 51-й армии (когда в степном Крыму был рассечен фронт, часть ее тылов примкнула к приморцам), Соколовский развернул в Севастополе пять госпиталей.
Гордостью начсанарма стал госпиталь в Инкерманских штольнях. Однако заслуга создания этого подземного дворца для раненых принадлежит не только медикам. Оборудовал его инженерный отдел флота, обеспечивший госпиталь даже автономной электростанцией.
Человека, лопавшего сюда, охватывало необычное в осажденном Севастополе ощущение покоя. Толща породы поглощала все наружные звуки, даже разрывы бомб. Длинной галереей уходили вдаль ярко освещенные палаты-залы с неровными, слегка искрящимися стенами...
По плану здесь было семьсот мест, но при необходимости могли разместиться до двух тысяч раненых. А просторные операционные деятельный армейский хирург профессор В. С. Кофман, ни в каких условиях не перестававший заботиться о повышении квалификации своих младших коллег, превратил в своего рода учебный .центр, через который пропускались врачи всех соединений. Оговорюсь, однако, что таким инкерманский госпиталь стал несколько позже. В конце ноября подземелье еще только обживалось, решалась проблема вентиляции.
В итоге ноябрьских боев мы имели 7600 раненых (вернувшиеся после перевязки в свои подразделения в счет, понятно, не шли). Как и в Одессе, мы руководствовались принципом: всех, кого нельзя относительно скоро, в пределах месяца, возвратить в строй, отправлять при первой возможности на Большую землю.
Кроме санитарных транспортов раненых принимали на борт приходившие в Севастополь боевые корабли. В этих случаях требовалась особая оперативность: корабли не могли задерживаться. Эвакуаторам пригодился одесский опыт спешных ночных посадок.
Помню доклад Соколовского о том, что большая партия раненых погружена на лидер "Ташкент", самый быстроходный корабль флота, доставивший нам снаряды. Из Севастополя он пошел напрямик в Батуми. Как свидетельствует старая сводка, всего в ноябре было вывезено на Кавказ 5700 раненых.
Необычно суровая зима сорок первого года уже давала себя знать и на юге. Совсем непредвиденно в Крыму понадобились белые маскхалаты, прежде всего для разведчиков и снайперов, а для всех бойцов и командиров - теплое белье, ватные куртки и брюки. Быстро решить эту проблему вряд ли удалось, если бы не предусмотрительность наших хозяйственников.
Еще когда приморцы готовились зимовать под Одессой, где климат холоднее, тогдашний интендант армии и будущий начальник тыла А. П. Ермилов, не надеясь, что зимнее обмундирование пришлют на юг в порядке централизованного снабжения, организовал свои пошивочные мастерские. Причем не в Одессе - в осажденном городе развернуть их было трудно, - а на Большой земле, в Новороссийске. Материал использовался "полутрофейный" - ткань, большое количество которой в свое время было обнаружено в эшелоне, застрявшем в одесской степи после того, как враг перерезал последнюю железную дорогу, и вывезено из-под носа у гитлеровцев.
Про эту находку я слышал, но потом забыл, а о том, в каких масштабах развернуто у Ермилова дело в Новороссийске, признаться, не имел представления. Генерал Петров, как выяснилось, вообще об этом не знал: когда все организовывалось, он еще не командовал армией.
"Пошив теплого обмундирования из ткани, вывезенной из Одессы, - вспоминает Алексей Петрович Ермилов, - был маленькой тайной тыловиков. Мы никому об этом не говорили: сначала потому, что не знали, сумеем ли все организовать, как задумали, а потом просто потому, что хотели преподнести это бойцам и командованию в виде сюрприза. Нужно было видеть радость Ивана Ефимовича Петрова, когда он обо всем узнал!"
Радоваться было чему: из Новороссийска с несколькими оказиями пришли десятки тысяч комплектов теплого обмундирования. Ватники, правда, выглядели несколько "партизанскими" - были не совсем такого цвета, какой полагалось бы им иметь, но с этим считаться уже не приходилось.
Надо было как можно быстрее получить совершенно точное представление о том, где проходит теперь, после напряженных боев, наш передний край на каждом участке обороны. Не полагаясь на донесения из соединений, мы выяснили это на местности всем составом оперативного отдела. И на моей рабочей карте появилось немало существенных поправок.
У нас нередко говорилось, что знать передний край мы обязаны, как "в Одессе". Однако Одесса могла служить в этом отношении эталоном разве что на первых порах.
Севастопольский плацдарм был теснее, возможности маневра здесь резко ограничивались, и понятие "жесткая оборона" приобретало смысл куда более категоричный, ибо всякий неприятельский клинышек сразу означал угрозу плацдарму в целом. В таких условиях штарму надлежало знать и фактическое расположение линии фронта со всеми ее изгибами, и состояние любого батальонного участка не как в Одессе, а лучше, детальнее.
Впрочем, объяснять, насколько это важно, никому не требовалось. И уж конечно, не нашим боевым направленцам - капитанам Шевцову, Безгинову и Харлашкину, которые находились почти непрерывно в войсках и, знакомясь с участками обороны, куда были посланы, считали своим долгом побывать в окопах каждой роты, дойти до боевого охранения. Их доклады по возвращении на КП, содержавшие не только констатацию фактов, но и практические предложения, любил слушать вместе со мной и начальником оперативного отдела командарм.
Обязанности у наших направленцев стали более широкими. Чем дальше, тем все в большей степени им приходилось при максимально полном знании обстановки в одном-двух секторах быть в курсе положения и в остальных. Все трое отличались исключительной работоспособностью, могли не спать сутками. Шевцов и Безгинов к этому времени были уже опытнейшими штабными офицерами, авторитетными для любого начальника в войсках. Очень вырос и Харлашкин. Он, правда, не имел такой, как у его товарищей, подготовки, но обладал острой наблюдательностью, практической сметкой, быстро ориентировался в новых местах. Выполняя задание, этот веселый и храбрый человек не знал непреодолимых препятствий.
В укреплении фронта вопросом вопросов оставалось инженерное оборудование позиций. То, что наша оборона и в таком виде, в каком застал ее первый натиск врага, в целом его выдержала, успокаивать не могло. Неподготовленность передового рубежа и отсутствие запасных, промежуточных, обошлись на правом фланге дорого. Иногда бойцам приходилось вгрызаться в твердый каменистый грунт уже под огнем. И где успевали окопаться мало-мальски сносно, а где и не успевали...
Инженерные работы не прерывались ни на один день. В них участвовали специальные части (военно-полевые строительства), подчиненные генерал-майору А. Ф. Хренову, армейские саперы, бригады жителей города, а на переднем крае, на своих участках обороны, - все войска.
Но приедешь в дивизию, пройдешь по позициям - и опять убеждаешься, что, сколько ни сделано, остается сделать больше.
30 ноября командование СОР утвердило окончательный план оборонительных рубежей, приведенный в соответствие с конкретной обстановкой, сложившейся после первого наступления противника, а также с реальным наличием сил и средств.
Изменения касались главным образом передового рубежа, линию которого определили результаты ноябрьских боев. На правом фланге этот рубеж начинался теперь у Генуэзской башни над Балаклавской бухтой, проходил по западным склонам высоты 212,1, за которую велись упорные бои, потом через Камары и Нижний Чоргунь, в центральной части обвода - у хутора Мекензия и далее восточнее станции Бельбек, а на левом фланге - как и прежде, включая Аранчийский опорный пункт.
Местами этот рубеж стал на три-четыре километра ближе к городу, чем был намечен прежде (именно намечен, потому что оборудовать тогда успели, да и то не полностью, лишь опорные пункты). Но общая его протяженность сократилась незначительно и составляла около 45 километров. Прежним оставалось основное назначение передового рубежа - запирать подходы к Севастополю по Ялтинскому шоссе, долине Кара-Коба и долинам рек Черная, Бельбек, Кача.
Второй, или главный, рубеж подлежал дооборудованию и усилению в основном по первоначальной его линии. То, что он пролегал слишком близко от города и что перед ним оставался ряд командных высот, уже не могло быть изменено. Оставалось лучше использовать возможности тех высот, через которые он проходил, - Федюхиных, Инкерманских, холмов за Бельбеком.
Третий, тыловой, рубеж, как уже говорилось, был к началу обороны в наибольшей готовности из всех. Теперь он дополнялся в районе к югу от города двумя отсечными позициями, прикрывающими аэродром у мыса Херсонес, Стрелецкую бухту, береговые батареи. Что подкрепить оборону в глубине правого фланга нелишне, подтвердили бои на балаклавском направлении, в ходе которых не раз возникала угроза прорыва вражеских танков.
Траншеи траншеями, но холода заставляли форсировать и строительство утепленных землянок. Раз пришла настоящая зима, стало необходимым соответствующее, отапливаемое фронтовое жилье.
Землянки строили на двадцать - тридцать человек: отрыть в каменистой земле одну большую все-таки проще, чем две или три поменьше, да и железных печек не хватало, хотя их начали изготовлять в городе. Есть одна такая землянка в роте - и людям уже будет где обогреться и отдохнуть. В пример другим ставились части, где теплые землянки могли вместить сразу половину всех бойцов.
Командарм держал строительство землянок под личным контролем. Помню, когда особенно похолодало - кажется, в ночь на 27 ноября, - он потребовал, чтобы весь состав штабов и политотделов соединений отправился в роты и проследил, обеспечена ли солдатам возможность обогреться.
По-хозяйски, домовито обживали свои позиции артиллеристы.
- Был сейчас в пятьдесят первом артполку, у Бабушкина, - рассказывал Николай Кирьякович Рыжи. - Так у него, знаете, такие землянки, что жить можно почти как в казармах мирного времени. Когда только успели!
Но артиллеристы успели сделать и немало другого, еще более значительного. Для полевых батарей оборудовались запасные позиции. Увеличивалось количество пристрелянных участков, на которые за считанные минуты мог быть направлен огонь. Обеспечивалась также возможность быстро повернуть все орудия в сторону моря, в том случае, если бы гитлеровцы попытались высадить где-то у Севастополя десант.
Командующий и штаб армии продолжали много заниматься первым сектором: здесь фактически заново создавался передовой рубеж и надо было довести до конца организационные меры, начатые с перегруппировки войск в ходе ноябрьских боев.
После сформирования полнокровного полка из пограничников уже ничто не мешало, не ожидая подкреплений с Большой земли, возродить дивизию Новикова бывшую 2-ю кавалерийскую, первым командиром которой был под Одессой Иван Ефимович Петров.
Теперь в нее, временно названную 2-й стрелковой, вошли полки: пограничный (в командование им вступил майор Рубцов), 383-й и 1330-й, который ветераны все еще называли осиповским, а также 51-й артполк майора Бабушкина, противотанковый и минометный дивизионы и некоторые другие части. Два месяца спустя Наркомат обороны переименовал эту дивизию в 109-ю стрелковую, присвоив новые номера и ее полкам.
Как раз к восстановлению дивизии до нас дошло постановление правительства о присвоении Петру Георгиевичу Новикову генеральского звания. Он стал четвертым генералом во всей Приморской армии.
Новикову было тридцать пять лет, и восемнадцать из них он провел на военной службе. Петр Георгиевич имел орден Красного Знамени за Испанию. В Отечественную войну вступил опытным, с трехлетним стажем, командиром полка. От первой же встречи с ним в начале Одесской обороны у меня осталось впечатление, что на этого спокойного, немногословного полковника всегда можно положиться, не подведет. И в этом никогда не пришлось усомниться.
В ноябре первый сектор не удержал часть своих позиций, потому что у Новикова было слишком мало сил. Начав получать подкрепления, комендант сектора использовал их очень расчетливо. Новиков умел думать за противника, угадывать и упреждать его действия. И как ни нажимали гитлеровцы, каких ни достигали частных успехов в борьбе за балаклавские высоты, наша оборона на правом фланге крепла. После ноября она на много месяцев стала здесь совершенно непреодолимой для врага.
Не сомневаюсь, что Петру Георгиевичу был знаком буквально каждый метр переднего края своего сектора. На севастопольском плацдарме все командные пункты, в том числе и дивизионные (они же секторные), располагались близко от передовой: соблюдать дистанции, рекомендуемые наставлениями, не было возможности. Но и на КП, максимально приближенном к линии фронта, Новиков не сиделось. Приедешь туда, и оказывается, что комендант сектора или в Генуэзской башне, или где-нибудь на полковом наблюдательном пункте, в батальоне.
Военкомом восстановленной дивизии снова стал А. Д. Хацкевич - опытнейший политработник, участник гражданской войны, получивший к этому времени звание бригадного комиссара, начальником штаба - подполковник С. А. Комарницкий. Кстати, штадив формировать заново не пришлось: он сохранился в прежнем составе и, пока дивизии, как таковой, не было, действовал в качестве штаба сектора.