Страница:
Начальники, от которых это зависело, разумеется, знали свои права. Чрезмерная осторожность, способная теперь, много лет спустя, показаться странной, объяснялась распространенным тогда опасением, как бы не совершить нечто такое, что "даст повод для провокации".
И все же принимались меры, оказавшиеся более чем своевременными. Начальник артиллерии полковник Н. К. Рыжи убедил, например, командира корпуса прервать под каким-то предлогом сбор артиллеристов, и они как раз 21 июня вернулись в свои части.
Надо отдать должное и командованию Одесского военного округа. Перед самым нападением врага оно успело - по настоянию М. В. Захарова - перевести на запасные аэродромы авиацию, избежавшую благодаря этому больших потерь (на земле от бомбежек во всем округе погибло в первый день войны три самолета). Около двух часов ночи 22 июня были подняты по тревоге войска, предназначенные для прикрытия границы. Война застала эти полки и дивизии если не на рубежах, которые надлежало занять, то уже на марше к ним. А управление войсками округа было к этому времени перенесено на заранее оборудованный полевой КП. В третьем часу ночи по приказу из Севастополя перешла на оперативную готовность номер один Дунайская военная флотилия, командование которой еще до того сосредоточило корабли боевыми группами на наиболее опасных участках.
Дивизии 14-го корпуса были крепкими, хорошо подготовленными. Из них раньше всех встретилась с противником знаменитая Чапаевская, прославившаяся в гражданскую войну. Ее полки носили своеобразные, гордо звучавшие наименования: 31-й Пугачевский имени Фурманова, 54-й имени Степана Разина, или просто Разинский, 263-й Домашкинский имени Фрунзе... Введенные в бой в первые часы Великой Отечественной войны, они дрались самоотверженно и упорно.
Отлично показали себя и другие действовавшие в нашем районе части. Тогда я еще не был знаком с командиром 265-го корпусного артполка майором Н. В. Богдановым, но много слышал о нем с самого начала службы за Днестром. Знал, что Богданов - депутат Верховного Совета Украины, что за успехи в боевой и политической подготовке полка он в мирное время награжден орденом. Этот полк был главной огневой силой 14-го корпуса, предметом особой гордости начарта Рыжи. И артиллеристы майора Богданова оправдали в боях свою высокую репутацию. Их точный огонь срывал попытки противника форсировать Прут.
Враг быстро оценил роль этого полка в нашей обороне и изо дня в день бомбил с воздуха те участки левого берега, откуда артиллеристы только что вели огонь. Но богдановцы (так называли их все в корпусе) оказывались неуязвимыми. Полк не имел потерь ни в людях, ни в орудиях.
Это было результатом огромной работы, проделанной артиллеристами до войны: каждая батарея имела несколько хорошо оборудованных огневых позиций, которые могла менять.
Остался позади июнь, шел июль. С тяжелым сердцем слушали мы передававшиеся дважды в день сообщения Сов-информбюро. В них назывались новые направления боев - бобруйское, псковское, мурманское, а это означало, что фашистские полчища продвигаются в глубь страны. Стало ухудшаться положение и поблизости от нас: 3 июля противнику удалось форсировать Прут в среднем течении, на широте Кишинева. Там оборонялся правый сосед 14-го корпуса - 35-й стрелковый, также входивший в 9-ю армию Южного фронта.
Но на левом фланге - от дельты Дуная до Рени и еще по крайней мере на сотню километров вверх по Пруту - линией фронта, уверенно удерживаемым рубежом оставалась советская государственная граница. Больше того, на отдельных участках боевые действия перенеслись на территорию противника. Еще в июне Дунайская военная флотилия (она все время тесно взаимодействовала с 14-м корпусом) высадила десанты на румынский берег Килийского гирла: один - на мыс Сату-Ноу, откуда обстреливался противником Измаил, другой-в городок Килию Старую, напротив Килии Новой на нашем берегу.
В первом случае высаживались пограничники и батальон чапаевцев, во втором - уже целый полк, который занял три населенных пункта. Десанты поддерживались огнем речных мониторов и полевой артиллерии Чапаевской дивизии. С неприятельского берега переправляли пленных, захваченные орудия, другие трофеи.
Насколько я знаю, больше нигде на всем фронте советскому солдату не довелось в то время ступить на землю врага и хоть ненадолго на ней закрепиться. Батальоны, переправленные моряками через Дунай, словно напомнили агрессору от имени всей Красной Армии: рано или поздно мы придем туда, откуда на нас напали, и кончать войну будем там!
Конечно, крайний южный участок фронта не принадлежал к тем направлениям, где гитлеровская Германия и ее сообщники наносили главные удары. Выстоять здесь в первые дни войны, несомненно, было легче, чем во многих других местах. Легче, но все равно трудно, даже если считать, что тут шли бои местного значения. Ведь нападение оказалось внезапным, далеко не вес было готово к защите границы, а полоса обороны стрелковой дивизии достигала ста и больше километров.
То, что войска, действовавшие тут, смогли удержать границу в первый день войны и долго удерживали потом, имело, мне кажется, значение не только для того времени и не только для данного участка фронта. Без стойкой обороны у Дуная и Прута, а затем на Днестре вряд ли удалось бы остановить врага под Одессой. В этом смысле, пожалуй, символично, что именно туда привели дороги войны и артиллерийский полк майора Богданова, и Чапаевскую дивизию.
Но это уже мысли, так сказать, из будущего. В первой половине июля лично я вообще не думал, что фронт может вскоре придвинуться к Одессе, относительно далекой от нашей сухопутной границы.
Из штаба расформированного укрепрайона мне пришлось уезжать фактически последним. Комендант Дунайского УР полковник Н. П. Замерцев и его заместитель по политической части полковой комиссар Я. X. Глотов отбыли несколькими днями раньше.
Вместе со мной ехал в Одессу начальник делопроизводства - сдавать в архив бумаги. В кузове полуторки, куда мы их сложили, стояла обязательная теперь при дальних рейсах (в пути нигде не заправишься) железная бочка с бензином.
Вспомнилось, как в такой же полуторке уезжала моя семья. Где-то они теперь, жена и ребята? Благополучно ли выбрались из прифронтовой зоны? Ни я, ни мои сослуживцы не имели никаких вестей от своих близких, эвакуированных из Белграда 22 июня. Само по себе это ничего не означало- почта не успела приспособиться к военному положению, и если кому-то и приходили письма, то посланные еще в мирное время. Но мы не знали даже, в какой город наши семьи направлены.
Известно было лишь, что их пересадили из машин в грузовые пульманы без крыш, в каких перевозят уголь, и что эшелон пошел на восток через Одессу. Как передавали потом, какой-то состав с эвакуированными попал в тот день под бомбежку у Раздельной и сильно пострадал...
* * *
Полуторка катила через зеленую Молдавию к Днестру. В другое время любоваться бы тут заботливо ухоженными виноградниками, богатством садов, где наливались под жарким солнцем богатые дары южного лета. Но смотреть на цветущий край, к которому вплотную подступал разрушительный смерч войны, было тяжело. А мы еще не представляли что всего через несколько дней на дороги срединной Молдавии прорвутся фашистские танки.
В Белграде и Измаиле, даже в штабах, информация о положении на всем Южном фронте была весьма ограниченной. Известная стабильность, достигнутая на приморском фланге, казалась закономерной, а осложнения, возникшие у соседей справа, где противник переправился через Прут, - еще не столь опасными. Верилось, что хватит сил не пустить врага слишком далеко от границы. А тем временем подоспеют резервы.
Многое в обстановке оставалось неясным, в развитии военных событий было немало такого, чего я еще не мог объяснить себе (разве на своей земле собирались мы воевать?). Но если бы кто спросил, что самое главное вынес я из первых грозных недель войны, перевернувших всю нашу жизнь, ответил бы, наверное, так: главное - это то, что наши люди не дрогнули.
Пусть не таким виделось начало будущей войны, пусть не ждали мы ее сейчас. Но все равно ведь давно знали - смертельной схватки с черными силами фашизма не избежать. И внутренне, морально, в чем-то таком, что в конечном счете значило, вероятно, больше, чем даже степень боеготовности войск, эта схватка врасплох нас не застигла. Внезапное нападение врага вызвало не растерянность, а прилив мужества, непоколебимую твердость духа.
До войны не было так употребительно, как потом, слово "подвиг". Его как-то стеснялись применять к делам повседневным, будничным, хотя, в сущности, может быть, и героическим. Но только это высокое понятие соответствовало тому, что свершалось вокруг с первого дня и часа войны.
Как иначе назвать самоотверженную доблесть пограничников? Поблизости от нас находились знаменитые потом, вошедшие в историю заставы Стояновка и Кагульская, заставы героев: сражаясь до последнего человека, они задержали на своих участках вражеские части, пока к границе подходили полевые войска.
А как показали себя жены комсостава! 2-й батальон Разинского полка Чапаевской дивизии стоял вблизи границы, на одном из тех участков, где рано утром 22 июня противнику сперва удалось переправиться через Прут. И женщины взялись за оружие вместе с бойцами. Защищая детей, они били врагов прямо из окон своих квартир, в которых вечером ложились спать, еще уверенные, что вокруг царит мир...
Все это опять и опять вспоминалось в пути. И еще много такого, что одновременно было и подвигом, и естественным поведением наших советских людей - в военной форме и без нее.
Между Днестром и Одессой, в знойной степи, шли какие-то работы, не похожие даже издали на сельскохозяйственные. Подъехав ближе, мы поняли, что это копают противотанковый ров. Работали сотни мужчин и женщин, по виду горожане. В другом месте то же самое делали красноармейцы,- очевидно, инженерная часть.
При въезде в город машина остановилась у контрольно-пропускного пункта. На стене будки был наклеен выгоревший уже листок с приказом начальника гарнизона, еще от 26 июня, о введении в Одессе и пригородных районах военного положения. "Запрещается, - прочел я, - пребывание граждан на улицах от 24 часов до 4 часов 30 минут утра... Торговые предприятия заканчивают работу не позже 22 часов, театры, кинотеатры и другие культурные учреждения - не позже 23 часов..."
Все естественно, и ограничения, в сущности, невелики. В Измаиле и Белграде режим был строже. Но этот приказ, как и противотанковые рвы, которые сооружались не очень далеко от города, давал понять, что и Одесса ощущает войну уже не только по сводкам.
А через час был воздушный налет, заставший меня у начальника штаба округа.
...Вопреки ожиданию в войсках, действовавших на приморском фланге фронта, меня не оставили. Начальник кадров, не вдаваясь в подробности, объявил как о решенном:
- Поедете, товарищ полковник, в формирующуюся дивизию. Командиром стрелкового полка.
Но связать свою судьбу с этим полком мне все-таки было не суждено. Через неделю после прибытия к новому месту службы командир дивизии сообщил, что ему приказано откомандировать меня в штаб Приморской группы войск - обратно в Одессу.
* * *
До весны 1941 года я никогда в Одессе не бывал. Да и тогда, приезжая три-четыре раза из Белграда по служебным делам, имел очень мало времени на знакомство с городом.
Но у Одессы есть удивительное свойство: после нескольких коротких встреч с нею кажется, что знаешь ее давно.
Впрочем, так ли уж это удивительно? Ведь она принадлежит к городам, с которыми незаметно для себя успеваешь познакомиться заочно. В скольких книгах, прочитанных еще в юности, описывались облик Одессы, ее нравы и быт, сколько связалось в памяти с этим городом исторических имен, знаменательных событий!
Я сразу узнал Потемкинскую лестницу -разве забудешь ее, если даже много лет назад видел фильм о легендарном революционном броненосце. Названия улиц и площадей на* поминали то о бродившем здесь молодом Пушкине, то о неуловимом Котовском, то о восставших матросах с французской эскадры.
Множество красивых зданий, обилие зелени и солнца придавали центральным одесским улицам нарядный, праздничный вид. Как-то празднично выглядели и заполнявшие их люди, по-южному темпераментные, оживленные. Город имел свой колорит, свой характер - веселый, немного беззаботный и в то же время доброжелательный.
Май, дождливый и туманный на Дальнем Востоке, здесь был сухим, жарким. Людской поток уже устремлялся на золотистые пляжи Аркадии, в живописную Лузановку.
А торговый порт, открывавшийся взгляду с высоты Приморского бульвара, казался притихшим, пустынным. В разных концах просторных гаваней стояло несколько транспортов, около них шевелили длинными хоботами погрузочные краны. Однако сразу чувствовалось, что этот порт-великан, один из крупнейших в стране, работает далеко не в полную силу. Сказывалась война в Европе, парализовавшая судоходство за проливами, в Средиземном море. Но тогда она, хоть и шла не так далеко, еще была чужой войной.
Когда я вернулся в Одессу, истекал уже месяц, как война бушевала на нашей земле. На юге фронт подошел к Днестру, значительно приблизившись к Одессе.
По пути от вокзала внимательно присматриваюсь ко всему, что можно увидеть из окна трамвайного вагона. Сперва кажется, будто все почти как прежде. Разрушений от бомбежек не заметно. На клумбах бульваров пестреют высаженные, должно быть, еще до войны цветы. Как обычно в жаркий день, распахнуты двери магазинов, кафе. На афишах кинотеатров- "Мы из Кронштадта", "Трактористы".
Но нет запомнившихся в первые приезды оживленных и веселых людских потоков на тротуарах. Пешеходы шагают торопливо, озабоченно. И вообще людей на улицах гораздо меньше. Многие, конечно, давно в армии, на фронте. Другие уехали со своими заводами и институтами в глубь страны (о том, что началась эвакуация основных одесских предприятий, я слышал, еще когда был здесь в прошлый раз). Наверное, немало горожан занято на строительстве оборонительных рубежей в приднестровской степи.
Но, оказывается, уже не только в степи. У одного перекрестка бросилась в глаза перегородившая улицу стена из мешков, набитых песком или землей. Трамвай, замедлив ход, проехал через оставленные посередине "ворота". Баррикада для уличных боев? Значит, в Одессе учитывают, и такую возможность...
В штабе узнал, что это уже не штаб Приморской группы войск: 19 июля Южный фронт преобразовал группу в Приморскую армию, а я уже числился заместителем начальника оперативного отдела штарма.
- Начальником оперативного отдела является генерал-майор Воробьев, сообщил дежурный и объяснил, как к нему пройти.
Миновав коридор, где стояли выдвинутые из комнат сейфы и заколоченные ящики (управления Одесского военного округа готовились к переезду в Днепропетровск), нашел нужный кабинет. Постучался, открыл дверь и увидел за большим письменным столом Василия Фроловича Воробьева, под началом которого служил в штабе 1-й Тихоокеанской дивизии... Стало ясно, что это он позаботился о моем возвращении в Одессу.
Мы не виделись около двенадцати лет. До меня доходило, что после Дальнего Востока В. Ф. Воробьев служил в Москве, окончил две военные академии - имени М. В. Фрунзе и Генерального штаба, а затем преподавал в последней. Когда присваивали введенные у нас генеральские звания, я видел его портрет в "Правде".
Как и на том портрете, Василий Фролович выглядел очень внушительно, старше своих сорока с небольшим. Он был еще в полной генеральской форме мирного времени - с лампасами и нарукавными шевронами (все, с кем я встречался, перешли на полевую). Чем-то довоенным веяло и от убранства его кабинета: портьеры, уютные кресла, столик с прохладительными напитками...
Поздоровались тепло и сердечно, как старые сослуживцы. Генерал Воробьев начал знакомить меня с обстановкой и штабными делами.
Прибыв в Одессу несколько дней назад из штаба Южного фронта, он успел слетать в пограничный район у Дуная и Прута, туда, где война застала меня.
- Противник форсировал Прут в новом месте, у Цыганки, и надо было выяснить, что там происходит, - рассказывал Василий Фролович. - Был и в Белграде, штаб четырнадцатого корпуса находился еще там. Теперь там уже фашисты...
Отбросить врага за Прут у Цыганки не удалось - массированные удары авиации не давали нашим войскам подниматься в контратаки. Но развить там успех противник все же не смог. Однако севернее, в полосе обороны 35-го стрелкового корпуса и других соединений 9-й армии, натиск превосходящих неприятельских сил продолжал сдвигать фронт к Днестру. Над войсками левого фланга нависла угроза быть отрезанными. Не оставалось ничего иного, как отвести 14-й корпус от границы.
В ночь на 19 июля чапаевцы и другие части, которые двадцать семь суток держали южный участок западной государственной границы, начали отход на первый промежуточный рубеж. Одновременно корабли Дунайской флотилии, поддерживавшие эти четыре недели корпус генерала Егорова, оставили Измаил. Флотилия прорвалась в Одессу, а потом перешла на Южный Буг. Подвижные береговые батареи дунайцев отошли в боевых порядках пехоты.
Войска левого фланга до последнего часа удерживали границу прочно. Показателен такой факт. Исходя из общей обстановки, командующий Приморской группой намеревался начать отвод корпуса на два дня раньше. Но генерал-майор Д. Г. Егоров попросил отсрочить отход, чтобы успеть эвакуировать тыловое хозяйство, и командующий дал на это согласие.
Только перед тем как покинуть границу, были сняты стрелковые подразделения из Килии Старой и других пунктов на румынском берегу Килийского гирла, занятых нашими десантами в конце июня.
Я представлял, чего стоило бойцам и командирам примириться с необходимостью отхода, осознать его неизбежность. Но твердо верилось - их усилия отстоять границу не были напрасны. В этих частях люди уже из собственного опыта знали, что остановить врага можно. А некоторые подразделения побывали на земле противника, и это тоже кое-что значило.
Итак, линией фронта становился Днестр. Переправа войск на его восточный берег еще не закончилась, но, как сказал Воробьев, это было вопросом ближайших дней. Приморцы занимали оборону от Каролино-Бугаза в устье Днестровского лимана до Тирасполя, входившего уже в полосу 9-й армии.
Прикинув в уме, что тут наберется километров полтораста по фронту, даже если не учитывать все изгибы реки, я спросил:
- Наша армия - это в основном четырнадцатый корпус или теперь прибавится что-то еще?
- Корпус, как таковой, будет расформирован,- ответил Василий Фролович.Что касается его дивизий, то сто пятидесятую перебрасываем в Котовск в распоряжение девятой армии, и, очевидно, к нам она больше не вернется. Значит, остаются пятьдесят первая и Чапаевская... Зато в Приморскую армию включен Тираспольский укрепрайон - это реальная сила, не то что был ваш Дунайский. Затем формируется здесь, в Одессе, кавалерийская дивизия. Командиром назначен генерал-майор Петров из Туркестанского округа. Ну а еще - один запасный полк, бригада ПВО, пограничники... Нам подчинена также Одесская военно-морская база с кораблями и береговыми батареями, которым пока не по кому стрелять. Авиации реально имеем один полк истребителей, танковых частей нет...
Из этого перечня явствовало, что состав Приморской армии невелик. Но моя новая должность обязывала знать о каждом соединении или части очень многое, и весь остаток дня я собирал различные данные о них.
Поздно вечером представился вернувшемуся из войск начальнику штаба генерал-майору Г. Д. Шишенину. Он производил впечатление человека спокойного и внимательного. И даже при недолгом разговоре почувствовалась та слегка подчеркнутая корректность, которую я часто замечал у штабных работников, приезжавших из центра.
Генерал Шишенин возглавлял перед войной штаб столичного военного округа. А до назначения в Одессу пробыл около трех недель начальником штаба Южного фронта. В начале войны происходило много быстрых, подчас неожиданных перемещений высшего командного состава.
Еще позже, около полуночи, прибыл в штаб командарм Приморской генерал-лейтенант Н. Е. Чибисов, он же - командующий Одесским военным округом. Его рабочий распорядок я уже знал от Василия Фроловича Воробьева: большая часть дня - в частях, на строительстве оборонительных рубежей, на разных совещаниях в областных и городских организациях, а ночью, часов до шести утра,- решение вопросов, накопившихся в штабе.
Генерал Чибисов в Одессе пробыл до первых чисел; августа, причем я не так уж часто видел его за это время. Но Никандр Евлампиевич запомнился как воплощение кипучей энергии, неистощимой работоспособности. Все, что он ни делал, он делал увлеченно и как-то весело. От одного общения с ним люди приободрялись и тоже веселели.
У Чибисова была масса забот по округу в связи с новыми формированиями. Но и из того, что касалось Приморской армии, он ничего не откладывал до прибытия своего преемника, которого ждали из Москвы. Часами совещался с директорами оставшихся заводов, выясняя, какое оружие можно изготовлять в Одессе: предвидел, насколько важным это станет в недалеком будущем. Присмотрел помещение для надежно защищенного армейского командного пункта - склады бывшего коньячного завода Шустова, уходящие на три этажа под землю и совсем неприметные снаружи. Работы по оборудованию подземного КГ1 уже шли полным ходом.
В штаб и управление Приморской армии переводились высвобождавшиеся в 14-м корпусе командиры, знакомые мпе по придунайским местам. Начарт корпуса полковник Н. К. Рыжи стал начальником артиллерии армии, заместитель командира корпуса по политчасти бригадный комиссар Г. М. Аксельрод был назначен в поарм, начальник корпусной санитарной службы военврач 1 ранга Д. Г. Соколовский начсанармом. Очень обрадовался я встрече с недавним заместителем коменданта Дунайского укрепрайона полковым комиссаром Яковом Харлампиевичем Глотовым, который оказался военкомом штарма.
Оперативный отдел еще только комплектовался. Почти одновременно со мной прибыли переведенные из штабов округа, корпуса и других соединений полковники Ф. Т. Рыбальченко и А. Т. Калина, майор Н. М. Толстяков, немного позже старший лейтенант Н. И. Садовников.
Мой тезка Садовников - тоже Николай Иванович - только что окончил Военную академию имени М. В. Фрунзе. Он был младше всех в отделе по званию и годам, но отличался вдумчивостью, обстоятельностью. О чем бы ни докладывал, никогда не сбивался на простое перечисление фактов, а толково их обобщал. При этом превосходная, цепкая память, способная служить живой справочной книгой. А оформлению штабных документов могли поучиться у него и некоторые из старших товарищей. Словом, при тогдашних трудностях с кадрами Садовников явился для оперативного отдела престо находкой.
В последующие недели в штабе и вообще в Приморской армии произошел ряд перестановок, вероятно неизбежных в организационный период. В соединения, где не хватало штабных командиров, ушли Рыбалъченко и Калина. Постепенно у нас в отделе сложился стабильный коллектив, работоспособный, и дружный.
На войне немало людей оказались способными на большее, чем от них раньше ожидали. В полной мере это относится и к ставшему вскоре одним из моих близких сослуживцев капитану К. И. Харлашкину.
До войны он ведал в штабе Одесского округа физподготовкой. Академии капитан Харлашкин не кончал, широтой военного кругозора, судя по аттестациям, не отличался. Вероятно, поэтому его не послали в штаб какой-нибудь формировавшейся в округе части. А потом о кадрами стало настолько туго, что и штарму не приходилось отказываться ни от кого, кто имел хоть какой-то штабной опыт.
Присланный к нам статный и щеголеватый капитан (помню, я мысленно окрестил его "женихом") сначала нес дежурство, выполнял отдельные поручения. Он оказался безупречно исполнительным, совершенно неутомимым и к тому же отчаянно смелым. Куда угодно прорвется, ни перед чем не остановится. Если приказано, например, найти и вывести к одесским рубежам какое-нибудь затерявшееся в степи подразделение (бывали потом и такие поручения), то найдет и выведет. И с любого задания, успев где-то привести себя в порядок, вернется таким свеженьким и аккуратным, будто гулял по Дерибасовской.
Нравились мне напористость Харлашкина, его острый, наблюдательный глаз, способность нигде не теряться. Из начальника физподготовки получился боевой направленец оперативного отдела. Ну а если возникали затруднения в оформлении какого-нибудь ответственного документа, на помощь приходил Садовников. Веселого и покладистого Константина Ивановича Харлашкина полюбил весь отдел.
Двух прекрасных работников - капитанов И. П. Безгинова и И. Я. Шевцова мы получили ив отдела ПВО и штаба зенитной бригады. Впрочем, туда, как и вообще в Одессу, они только что прибыли из академии имени М. В. Фрунзе, где был произведен досрочный выпуск.
* * *
Несколько дней суточные записи в журнале боевых действий начинались спокойной фразой: "Приморская армия занимает оборону по восточному берегу р. Днестр, производит оборонительные работы и перегруппировку своих войск".
И все же принимались меры, оказавшиеся более чем своевременными. Начальник артиллерии полковник Н. К. Рыжи убедил, например, командира корпуса прервать под каким-то предлогом сбор артиллеристов, и они как раз 21 июня вернулись в свои части.
Надо отдать должное и командованию Одесского военного округа. Перед самым нападением врага оно успело - по настоянию М. В. Захарова - перевести на запасные аэродромы авиацию, избежавшую благодаря этому больших потерь (на земле от бомбежек во всем округе погибло в первый день войны три самолета). Около двух часов ночи 22 июня были подняты по тревоге войска, предназначенные для прикрытия границы. Война застала эти полки и дивизии если не на рубежах, которые надлежало занять, то уже на марше к ним. А управление войсками округа было к этому времени перенесено на заранее оборудованный полевой КП. В третьем часу ночи по приказу из Севастополя перешла на оперативную готовность номер один Дунайская военная флотилия, командование которой еще до того сосредоточило корабли боевыми группами на наиболее опасных участках.
Дивизии 14-го корпуса были крепкими, хорошо подготовленными. Из них раньше всех встретилась с противником знаменитая Чапаевская, прославившаяся в гражданскую войну. Ее полки носили своеобразные, гордо звучавшие наименования: 31-й Пугачевский имени Фурманова, 54-й имени Степана Разина, или просто Разинский, 263-й Домашкинский имени Фрунзе... Введенные в бой в первые часы Великой Отечественной войны, они дрались самоотверженно и упорно.
Отлично показали себя и другие действовавшие в нашем районе части. Тогда я еще не был знаком с командиром 265-го корпусного артполка майором Н. В. Богдановым, но много слышал о нем с самого начала службы за Днестром. Знал, что Богданов - депутат Верховного Совета Украины, что за успехи в боевой и политической подготовке полка он в мирное время награжден орденом. Этот полк был главной огневой силой 14-го корпуса, предметом особой гордости начарта Рыжи. И артиллеристы майора Богданова оправдали в боях свою высокую репутацию. Их точный огонь срывал попытки противника форсировать Прут.
Враг быстро оценил роль этого полка в нашей обороне и изо дня в день бомбил с воздуха те участки левого берега, откуда артиллеристы только что вели огонь. Но богдановцы (так называли их все в корпусе) оказывались неуязвимыми. Полк не имел потерь ни в людях, ни в орудиях.
Это было результатом огромной работы, проделанной артиллеристами до войны: каждая батарея имела несколько хорошо оборудованных огневых позиций, которые могла менять.
Остался позади июнь, шел июль. С тяжелым сердцем слушали мы передававшиеся дважды в день сообщения Сов-информбюро. В них назывались новые направления боев - бобруйское, псковское, мурманское, а это означало, что фашистские полчища продвигаются в глубь страны. Стало ухудшаться положение и поблизости от нас: 3 июля противнику удалось форсировать Прут в среднем течении, на широте Кишинева. Там оборонялся правый сосед 14-го корпуса - 35-й стрелковый, также входивший в 9-ю армию Южного фронта.
Но на левом фланге - от дельты Дуная до Рени и еще по крайней мере на сотню километров вверх по Пруту - линией фронта, уверенно удерживаемым рубежом оставалась советская государственная граница. Больше того, на отдельных участках боевые действия перенеслись на территорию противника. Еще в июне Дунайская военная флотилия (она все время тесно взаимодействовала с 14-м корпусом) высадила десанты на румынский берег Килийского гирла: один - на мыс Сату-Ноу, откуда обстреливался противником Измаил, другой-в городок Килию Старую, напротив Килии Новой на нашем берегу.
В первом случае высаживались пограничники и батальон чапаевцев, во втором - уже целый полк, который занял три населенных пункта. Десанты поддерживались огнем речных мониторов и полевой артиллерии Чапаевской дивизии. С неприятельского берега переправляли пленных, захваченные орудия, другие трофеи.
Насколько я знаю, больше нигде на всем фронте советскому солдату не довелось в то время ступить на землю врага и хоть ненадолго на ней закрепиться. Батальоны, переправленные моряками через Дунай, словно напомнили агрессору от имени всей Красной Армии: рано или поздно мы придем туда, откуда на нас напали, и кончать войну будем там!
Конечно, крайний южный участок фронта не принадлежал к тем направлениям, где гитлеровская Германия и ее сообщники наносили главные удары. Выстоять здесь в первые дни войны, несомненно, было легче, чем во многих других местах. Легче, но все равно трудно, даже если считать, что тут шли бои местного значения. Ведь нападение оказалось внезапным, далеко не вес было готово к защите границы, а полоса обороны стрелковой дивизии достигала ста и больше километров.
То, что войска, действовавшие тут, смогли удержать границу в первый день войны и долго удерживали потом, имело, мне кажется, значение не только для того времени и не только для данного участка фронта. Без стойкой обороны у Дуная и Прута, а затем на Днестре вряд ли удалось бы остановить врага под Одессой. В этом смысле, пожалуй, символично, что именно туда привели дороги войны и артиллерийский полк майора Богданова, и Чапаевскую дивизию.
Но это уже мысли, так сказать, из будущего. В первой половине июля лично я вообще не думал, что фронт может вскоре придвинуться к Одессе, относительно далекой от нашей сухопутной границы.
Из штаба расформированного укрепрайона мне пришлось уезжать фактически последним. Комендант Дунайского УР полковник Н. П. Замерцев и его заместитель по политической части полковой комиссар Я. X. Глотов отбыли несколькими днями раньше.
Вместе со мной ехал в Одессу начальник делопроизводства - сдавать в архив бумаги. В кузове полуторки, куда мы их сложили, стояла обязательная теперь при дальних рейсах (в пути нигде не заправишься) железная бочка с бензином.
Вспомнилось, как в такой же полуторке уезжала моя семья. Где-то они теперь, жена и ребята? Благополучно ли выбрались из прифронтовой зоны? Ни я, ни мои сослуживцы не имели никаких вестей от своих близких, эвакуированных из Белграда 22 июня. Само по себе это ничего не означало- почта не успела приспособиться к военному положению, и если кому-то и приходили письма, то посланные еще в мирное время. Но мы не знали даже, в какой город наши семьи направлены.
Известно было лишь, что их пересадили из машин в грузовые пульманы без крыш, в каких перевозят уголь, и что эшелон пошел на восток через Одессу. Как передавали потом, какой-то состав с эвакуированными попал в тот день под бомбежку у Раздельной и сильно пострадал...
* * *
Полуторка катила через зеленую Молдавию к Днестру. В другое время любоваться бы тут заботливо ухоженными виноградниками, богатством садов, где наливались под жарким солнцем богатые дары южного лета. Но смотреть на цветущий край, к которому вплотную подступал разрушительный смерч войны, было тяжело. А мы еще не представляли что всего через несколько дней на дороги срединной Молдавии прорвутся фашистские танки.
В Белграде и Измаиле, даже в штабах, информация о положении на всем Южном фронте была весьма ограниченной. Известная стабильность, достигнутая на приморском фланге, казалась закономерной, а осложнения, возникшие у соседей справа, где противник переправился через Прут, - еще не столь опасными. Верилось, что хватит сил не пустить врага слишком далеко от границы. А тем временем подоспеют резервы.
Многое в обстановке оставалось неясным, в развитии военных событий было немало такого, чего я еще не мог объяснить себе (разве на своей земле собирались мы воевать?). Но если бы кто спросил, что самое главное вынес я из первых грозных недель войны, перевернувших всю нашу жизнь, ответил бы, наверное, так: главное - это то, что наши люди не дрогнули.
Пусть не таким виделось начало будущей войны, пусть не ждали мы ее сейчас. Но все равно ведь давно знали - смертельной схватки с черными силами фашизма не избежать. И внутренне, морально, в чем-то таком, что в конечном счете значило, вероятно, больше, чем даже степень боеготовности войск, эта схватка врасплох нас не застигла. Внезапное нападение врага вызвало не растерянность, а прилив мужества, непоколебимую твердость духа.
До войны не было так употребительно, как потом, слово "подвиг". Его как-то стеснялись применять к делам повседневным, будничным, хотя, в сущности, может быть, и героическим. Но только это высокое понятие соответствовало тому, что свершалось вокруг с первого дня и часа войны.
Как иначе назвать самоотверженную доблесть пограничников? Поблизости от нас находились знаменитые потом, вошедшие в историю заставы Стояновка и Кагульская, заставы героев: сражаясь до последнего человека, они задержали на своих участках вражеские части, пока к границе подходили полевые войска.
А как показали себя жены комсостава! 2-й батальон Разинского полка Чапаевской дивизии стоял вблизи границы, на одном из тех участков, где рано утром 22 июня противнику сперва удалось переправиться через Прут. И женщины взялись за оружие вместе с бойцами. Защищая детей, они били врагов прямо из окон своих квартир, в которых вечером ложились спать, еще уверенные, что вокруг царит мир...
Все это опять и опять вспоминалось в пути. И еще много такого, что одновременно было и подвигом, и естественным поведением наших советских людей - в военной форме и без нее.
Между Днестром и Одессой, в знойной степи, шли какие-то работы, не похожие даже издали на сельскохозяйственные. Подъехав ближе, мы поняли, что это копают противотанковый ров. Работали сотни мужчин и женщин, по виду горожане. В другом месте то же самое делали красноармейцы,- очевидно, инженерная часть.
При въезде в город машина остановилась у контрольно-пропускного пункта. На стене будки был наклеен выгоревший уже листок с приказом начальника гарнизона, еще от 26 июня, о введении в Одессе и пригородных районах военного положения. "Запрещается, - прочел я, - пребывание граждан на улицах от 24 часов до 4 часов 30 минут утра... Торговые предприятия заканчивают работу не позже 22 часов, театры, кинотеатры и другие культурные учреждения - не позже 23 часов..."
Все естественно, и ограничения, в сущности, невелики. В Измаиле и Белграде режим был строже. Но этот приказ, как и противотанковые рвы, которые сооружались не очень далеко от города, давал понять, что и Одесса ощущает войну уже не только по сводкам.
А через час был воздушный налет, заставший меня у начальника штаба округа.
...Вопреки ожиданию в войсках, действовавших на приморском фланге фронта, меня не оставили. Начальник кадров, не вдаваясь в подробности, объявил как о решенном:
- Поедете, товарищ полковник, в формирующуюся дивизию. Командиром стрелкового полка.
Но связать свою судьбу с этим полком мне все-таки было не суждено. Через неделю после прибытия к новому месту службы командир дивизии сообщил, что ему приказано откомандировать меня в штаб Приморской группы войск - обратно в Одессу.
* * *
До весны 1941 года я никогда в Одессе не бывал. Да и тогда, приезжая три-четыре раза из Белграда по служебным делам, имел очень мало времени на знакомство с городом.
Но у Одессы есть удивительное свойство: после нескольких коротких встреч с нею кажется, что знаешь ее давно.
Впрочем, так ли уж это удивительно? Ведь она принадлежит к городам, с которыми незаметно для себя успеваешь познакомиться заочно. В скольких книгах, прочитанных еще в юности, описывались облик Одессы, ее нравы и быт, сколько связалось в памяти с этим городом исторических имен, знаменательных событий!
Я сразу узнал Потемкинскую лестницу -разве забудешь ее, если даже много лет назад видел фильм о легендарном революционном броненосце. Названия улиц и площадей на* поминали то о бродившем здесь молодом Пушкине, то о неуловимом Котовском, то о восставших матросах с французской эскадры.
Множество красивых зданий, обилие зелени и солнца придавали центральным одесским улицам нарядный, праздничный вид. Как-то празднично выглядели и заполнявшие их люди, по-южному темпераментные, оживленные. Город имел свой колорит, свой характер - веселый, немного беззаботный и в то же время доброжелательный.
Май, дождливый и туманный на Дальнем Востоке, здесь был сухим, жарким. Людской поток уже устремлялся на золотистые пляжи Аркадии, в живописную Лузановку.
А торговый порт, открывавшийся взгляду с высоты Приморского бульвара, казался притихшим, пустынным. В разных концах просторных гаваней стояло несколько транспортов, около них шевелили длинными хоботами погрузочные краны. Однако сразу чувствовалось, что этот порт-великан, один из крупнейших в стране, работает далеко не в полную силу. Сказывалась война в Европе, парализовавшая судоходство за проливами, в Средиземном море. Но тогда она, хоть и шла не так далеко, еще была чужой войной.
Когда я вернулся в Одессу, истекал уже месяц, как война бушевала на нашей земле. На юге фронт подошел к Днестру, значительно приблизившись к Одессе.
По пути от вокзала внимательно присматриваюсь ко всему, что можно увидеть из окна трамвайного вагона. Сперва кажется, будто все почти как прежде. Разрушений от бомбежек не заметно. На клумбах бульваров пестреют высаженные, должно быть, еще до войны цветы. Как обычно в жаркий день, распахнуты двери магазинов, кафе. На афишах кинотеатров- "Мы из Кронштадта", "Трактористы".
Но нет запомнившихся в первые приезды оживленных и веселых людских потоков на тротуарах. Пешеходы шагают торопливо, озабоченно. И вообще людей на улицах гораздо меньше. Многие, конечно, давно в армии, на фронте. Другие уехали со своими заводами и институтами в глубь страны (о том, что началась эвакуация основных одесских предприятий, я слышал, еще когда был здесь в прошлый раз). Наверное, немало горожан занято на строительстве оборонительных рубежей в приднестровской степи.
Но, оказывается, уже не только в степи. У одного перекрестка бросилась в глаза перегородившая улицу стена из мешков, набитых песком или землей. Трамвай, замедлив ход, проехал через оставленные посередине "ворота". Баррикада для уличных боев? Значит, в Одессе учитывают, и такую возможность...
В штабе узнал, что это уже не штаб Приморской группы войск: 19 июля Южный фронт преобразовал группу в Приморскую армию, а я уже числился заместителем начальника оперативного отдела штарма.
- Начальником оперативного отдела является генерал-майор Воробьев, сообщил дежурный и объяснил, как к нему пройти.
Миновав коридор, где стояли выдвинутые из комнат сейфы и заколоченные ящики (управления Одесского военного округа готовились к переезду в Днепропетровск), нашел нужный кабинет. Постучался, открыл дверь и увидел за большим письменным столом Василия Фроловича Воробьева, под началом которого служил в штабе 1-й Тихоокеанской дивизии... Стало ясно, что это он позаботился о моем возвращении в Одессу.
Мы не виделись около двенадцати лет. До меня доходило, что после Дальнего Востока В. Ф. Воробьев служил в Москве, окончил две военные академии - имени М. В. Фрунзе и Генерального штаба, а затем преподавал в последней. Когда присваивали введенные у нас генеральские звания, я видел его портрет в "Правде".
Как и на том портрете, Василий Фролович выглядел очень внушительно, старше своих сорока с небольшим. Он был еще в полной генеральской форме мирного времени - с лампасами и нарукавными шевронами (все, с кем я встречался, перешли на полевую). Чем-то довоенным веяло и от убранства его кабинета: портьеры, уютные кресла, столик с прохладительными напитками...
Поздоровались тепло и сердечно, как старые сослуживцы. Генерал Воробьев начал знакомить меня с обстановкой и штабными делами.
Прибыв в Одессу несколько дней назад из штаба Южного фронта, он успел слетать в пограничный район у Дуная и Прута, туда, где война застала меня.
- Противник форсировал Прут в новом месте, у Цыганки, и надо было выяснить, что там происходит, - рассказывал Василий Фролович. - Был и в Белграде, штаб четырнадцатого корпуса находился еще там. Теперь там уже фашисты...
Отбросить врага за Прут у Цыганки не удалось - массированные удары авиации не давали нашим войскам подниматься в контратаки. Но развить там успех противник все же не смог. Однако севернее, в полосе обороны 35-го стрелкового корпуса и других соединений 9-й армии, натиск превосходящих неприятельских сил продолжал сдвигать фронт к Днестру. Над войсками левого фланга нависла угроза быть отрезанными. Не оставалось ничего иного, как отвести 14-й корпус от границы.
В ночь на 19 июля чапаевцы и другие части, которые двадцать семь суток держали южный участок западной государственной границы, начали отход на первый промежуточный рубеж. Одновременно корабли Дунайской флотилии, поддерживавшие эти четыре недели корпус генерала Егорова, оставили Измаил. Флотилия прорвалась в Одессу, а потом перешла на Южный Буг. Подвижные береговые батареи дунайцев отошли в боевых порядках пехоты.
Войска левого фланга до последнего часа удерживали границу прочно. Показателен такой факт. Исходя из общей обстановки, командующий Приморской группой намеревался начать отвод корпуса на два дня раньше. Но генерал-майор Д. Г. Егоров попросил отсрочить отход, чтобы успеть эвакуировать тыловое хозяйство, и командующий дал на это согласие.
Только перед тем как покинуть границу, были сняты стрелковые подразделения из Килии Старой и других пунктов на румынском берегу Килийского гирла, занятых нашими десантами в конце июня.
Я представлял, чего стоило бойцам и командирам примириться с необходимостью отхода, осознать его неизбежность. Но твердо верилось - их усилия отстоять границу не были напрасны. В этих частях люди уже из собственного опыта знали, что остановить врага можно. А некоторые подразделения побывали на земле противника, и это тоже кое-что значило.
Итак, линией фронта становился Днестр. Переправа войск на его восточный берег еще не закончилась, но, как сказал Воробьев, это было вопросом ближайших дней. Приморцы занимали оборону от Каролино-Бугаза в устье Днестровского лимана до Тирасполя, входившего уже в полосу 9-й армии.
Прикинув в уме, что тут наберется километров полтораста по фронту, даже если не учитывать все изгибы реки, я спросил:
- Наша армия - это в основном четырнадцатый корпус или теперь прибавится что-то еще?
- Корпус, как таковой, будет расформирован,- ответил Василий Фролович.Что касается его дивизий, то сто пятидесятую перебрасываем в Котовск в распоряжение девятой армии, и, очевидно, к нам она больше не вернется. Значит, остаются пятьдесят первая и Чапаевская... Зато в Приморскую армию включен Тираспольский укрепрайон - это реальная сила, не то что был ваш Дунайский. Затем формируется здесь, в Одессе, кавалерийская дивизия. Командиром назначен генерал-майор Петров из Туркестанского округа. Ну а еще - один запасный полк, бригада ПВО, пограничники... Нам подчинена также Одесская военно-морская база с кораблями и береговыми батареями, которым пока не по кому стрелять. Авиации реально имеем один полк истребителей, танковых частей нет...
Из этого перечня явствовало, что состав Приморской армии невелик. Но моя новая должность обязывала знать о каждом соединении или части очень многое, и весь остаток дня я собирал различные данные о них.
Поздно вечером представился вернувшемуся из войск начальнику штаба генерал-майору Г. Д. Шишенину. Он производил впечатление человека спокойного и внимательного. И даже при недолгом разговоре почувствовалась та слегка подчеркнутая корректность, которую я часто замечал у штабных работников, приезжавших из центра.
Генерал Шишенин возглавлял перед войной штаб столичного военного округа. А до назначения в Одессу пробыл около трех недель начальником штаба Южного фронта. В начале войны происходило много быстрых, подчас неожиданных перемещений высшего командного состава.
Еще позже, около полуночи, прибыл в штаб командарм Приморской генерал-лейтенант Н. Е. Чибисов, он же - командующий Одесским военным округом. Его рабочий распорядок я уже знал от Василия Фроловича Воробьева: большая часть дня - в частях, на строительстве оборонительных рубежей, на разных совещаниях в областных и городских организациях, а ночью, часов до шести утра,- решение вопросов, накопившихся в штабе.
Генерал Чибисов в Одессе пробыл до первых чисел; августа, причем я не так уж часто видел его за это время. Но Никандр Евлампиевич запомнился как воплощение кипучей энергии, неистощимой работоспособности. Все, что он ни делал, он делал увлеченно и как-то весело. От одного общения с ним люди приободрялись и тоже веселели.
У Чибисова была масса забот по округу в связи с новыми формированиями. Но и из того, что касалось Приморской армии, он ничего не откладывал до прибытия своего преемника, которого ждали из Москвы. Часами совещался с директорами оставшихся заводов, выясняя, какое оружие можно изготовлять в Одессе: предвидел, насколько важным это станет в недалеком будущем. Присмотрел помещение для надежно защищенного армейского командного пункта - склады бывшего коньячного завода Шустова, уходящие на три этажа под землю и совсем неприметные снаружи. Работы по оборудованию подземного КГ1 уже шли полным ходом.
В штаб и управление Приморской армии переводились высвобождавшиеся в 14-м корпусе командиры, знакомые мпе по придунайским местам. Начарт корпуса полковник Н. К. Рыжи стал начальником артиллерии армии, заместитель командира корпуса по политчасти бригадный комиссар Г. М. Аксельрод был назначен в поарм, начальник корпусной санитарной службы военврач 1 ранга Д. Г. Соколовский начсанармом. Очень обрадовался я встрече с недавним заместителем коменданта Дунайского укрепрайона полковым комиссаром Яковом Харлампиевичем Глотовым, который оказался военкомом штарма.
Оперативный отдел еще только комплектовался. Почти одновременно со мной прибыли переведенные из штабов округа, корпуса и других соединений полковники Ф. Т. Рыбальченко и А. Т. Калина, майор Н. М. Толстяков, немного позже старший лейтенант Н. И. Садовников.
Мой тезка Садовников - тоже Николай Иванович - только что окончил Военную академию имени М. В. Фрунзе. Он был младше всех в отделе по званию и годам, но отличался вдумчивостью, обстоятельностью. О чем бы ни докладывал, никогда не сбивался на простое перечисление фактов, а толково их обобщал. При этом превосходная, цепкая память, способная служить живой справочной книгой. А оформлению штабных документов могли поучиться у него и некоторые из старших товарищей. Словом, при тогдашних трудностях с кадрами Садовников явился для оперативного отдела престо находкой.
В последующие недели в штабе и вообще в Приморской армии произошел ряд перестановок, вероятно неизбежных в организационный период. В соединения, где не хватало штабных командиров, ушли Рыбалъченко и Калина. Постепенно у нас в отделе сложился стабильный коллектив, работоспособный, и дружный.
На войне немало людей оказались способными на большее, чем от них раньше ожидали. В полной мере это относится и к ставшему вскоре одним из моих близких сослуживцев капитану К. И. Харлашкину.
До войны он ведал в штабе Одесского округа физподготовкой. Академии капитан Харлашкин не кончал, широтой военного кругозора, судя по аттестациям, не отличался. Вероятно, поэтому его не послали в штаб какой-нибудь формировавшейся в округе части. А потом о кадрами стало настолько туго, что и штарму не приходилось отказываться ни от кого, кто имел хоть какой-то штабной опыт.
Присланный к нам статный и щеголеватый капитан (помню, я мысленно окрестил его "женихом") сначала нес дежурство, выполнял отдельные поручения. Он оказался безупречно исполнительным, совершенно неутомимым и к тому же отчаянно смелым. Куда угодно прорвется, ни перед чем не остановится. Если приказано, например, найти и вывести к одесским рубежам какое-нибудь затерявшееся в степи подразделение (бывали потом и такие поручения), то найдет и выведет. И с любого задания, успев где-то привести себя в порядок, вернется таким свеженьким и аккуратным, будто гулял по Дерибасовской.
Нравились мне напористость Харлашкина, его острый, наблюдательный глаз, способность нигде не теряться. Из начальника физподготовки получился боевой направленец оперативного отдела. Ну а если возникали затруднения в оформлении какого-нибудь ответственного документа, на помощь приходил Садовников. Веселого и покладистого Константина Ивановича Харлашкина полюбил весь отдел.
Двух прекрасных работников - капитанов И. П. Безгинова и И. Я. Шевцова мы получили ив отдела ПВО и штаба зенитной бригады. Впрочем, туда, как и вообще в Одессу, они только что прибыли из академии имени М. В. Фрунзе, где был произведен досрочный выпуск.
* * *
Несколько дней суточные записи в журнале боевых действий начинались спокойной фразой: "Приморская армия занимает оборону по восточному берегу р. Днестр, производит оборонительные работы и перегруппировку своих войск".