Страница:
- Эх, я бы все-таки рискнул снять морскую бригаду с побережья! вырывается у Чухнова. Чувствуется, он все еще переживает совещание на флагманском КП, где поднимался, как я знаю, этот вопрос. И выходит, мы думали сейчас об одном и том же. Однако вдаваться в это не время, и Иван Филиппович решительно заканчивает наш недолгий разговор: - Ну, перекур окончен? Тогда пошли, пора!
...Первые двое суток июньского сражения за Севастополь были так насыщены событиями, вместили столько грозного и героического, что обо всем мне, конечно, не рассказать. Возвращаясь к утру 7-го (понимаю, что читатель этого ждет), постараюсь дать представление хотя бы о главном.
С артиллерийской контрподготовкой мы не просчитались. Немцы действительно назначили свою на три ноль-ноль, и наш удар, начатый на пять минут раньше, сказался сразу же: огонь противника сперва был каким-то беспорядочным, местами просто слабым.
Наша контрподготовка длилась двадцать минут. Большего расхода снарядов мы не могли себе позволить и потому не рассчитывали подавить особенно много неприятельских батарей. Однако некоторые молчали - на какое-то время, как видно, нарушилось управление огнем.
Только к четырем утра вражеская артподготовка набрала силу. К ней прибавилась яростная бомбежка с воздуха. Над рубежами обороны кружило одновременно по двести и более самолетов, на смену отбомбившимся прилетали новые. "Передний край не просматривается из-за дыма и пыли",- докладывали с дивизионных НП. Наступивший рассвет угас, черный дым заслонил взошедшее солнце.
В такой обстановке враг двинул в атаку пехоту и танки. Там, где можно было это разглядеть, увидели цепи фашистских солдат, поднявшихся во весь рост. После той обработки, какой подверглись наши позиции в этот день и за пять предшествовавших, гитлеровцы, должно быть, считали, что если там и остался кто живой, то серьезного сопротивления быть уже не может.
"Пехота противника при поддержке танков и большого количества авиации перешла в наступление по всему фронту обороны..." Так зафиксировали штабные документы начало штурма по первым донесениям из войск. Но атаки атакам рознь. Прошло еще некоторое время, пока окончательно определилось, где главная опасность, главный удар.
Он, как и ожидалось, наносился за Северной бухтой, от Бельбека и Камышлы. Наступление там началось позже, чем на других направлениях, и это надо отнести за счет нашей контрподготовки: из показаний пленных выяснилось, что в первом эшелоне противнику пришлось заменить до шести батальонов, понесших большие потери еще на исходном рубеже. Однако задержался лишь первый натиск врага. Затем на пятикилометровом участке фронта вступили в бой части трех немецких пехотных дивизий и около ста танков. Удар этого кулака, предназначенный пробить в нашей обороне брешь, проложить армии Манштейна дорогу к Северной бухте, приняли на себя дивизия Ласкина и бригада Потапова.
Позиции 172-й стрелковой дивизии, как и 79-й бригады, и подступы к ним были укреплены всеми имевшимися в нашем распоряжении инженерными средствами. Расчетливо использовались естественные рубежи - обрыв Бельбекской долины и Камышловский овраг с его отрогами. Но система заграждений, в том числе минные поля и фугасы (хотя на них и подорвался не один танк), не могла остаться невредимой после стольких дней артиллерийской и авиационной подготовки штурма.
Словом, пройдет или не пройдет враг, решали сейчас не укрепления и заграждения, а люди.
Со 172-й дивизией нас связывало только радио. Многие детали обстановки становились известными не сразу. Подолгу оставалось невыясненным, насколько велики потери, в каком составе действуют полки, батальоны. В полках раций не было, а телефонные провода, даже проложенные по дну траншей, перебивались так часто и в стольких местах, что соединять их стало бесполезно. Боевое управление перешло на живую связь. Ласкин и сам - иначе он не мог - пробирался со своим адъютантом по разрушенным ходам сообщения то в один полк, то в другой. Уже после я узнал, как комдив, добравшись до наблюдательного пункта 747-го стрелкового, откопал заваленного там землей командира полка Шашло...
Помню, начальник поарма Бочаров зашел с только что принятым донесением комиссара 172-й Солонцова. Оно не содержало таких фактов, о которых еще не радировал штадив, но за каждой строкой (потому, наверное, и принес его мне Леонид Порфирьевич) так и чувствовалось: дивизия, несмотря ни на что, держится!
Извлеченное из архива донесение снова передо мной и по-прежнему дышит жаром боя:
"Личный состав геройски сражается с врагом... Вся долина Бельбека устлана трупами немецких солдат и офицеров... Только первый батальон 747 сп истребил около тысячи гитлеровцев..."
Это происходило уже после полудня 8-го. Потеряв со вчерашнего утра тысячи солдат и десятки танков, противник продолжал неистовые атаки. Ласкин влил в поредевшие стрелковые батальоны саперов, красноармейцев из тыловых служб и, наконец, последний свой резерв - курсантов дивизионной школы. Штабисты и политотдельцы дивизии заменили убитых и раненых командиров и политработников подразделений.
Но под непрекращающимися бомбежками и огневыми налетами, в жестоких рукопашных схватках батальоны редели вновь. И там, где не оставалось уже никого, враг продвигался. Так была постепенно захвачена гитлеровцами первая траншея 172-й дивизии, а на некоторых участках и вторая.
Не все тогда видели за этим, что уже сорван расчет врага - натиском ударной группировки сокрушить за день-два нашу оборону на достаточно широком участке фронта перед Северной бухтой. Дорогой ценой, но сорван.
И полковник Ласкин, сделавший для этого все, что мог, не знал, как встретит его командующий армией, когда получил поздно вечером 8 июня приказание генерала Петрова явиться вместе с комиссаром Солонцовым в "домик Потапова".
Предоставлю, впрочем, тут слово самому Ивану Андреевичу Ласкину, передавшему мне страничку своих воспоминаний:
"Мы шли с беспокойством, так как надо было докладывать командарму о потерянных дивизией окопах... Войдя в маленький каменный домик, где тускло горела свеча, сперва не разглядели генерала Петрова, сидящего в группе командиров. А он узнал нас обоих сразу.
Командарм выслушал доклад об обстановке, уточнил, где и на сколько продвинулся противник, расспросил о потерях. Не кривя душой, мы смогли сказать, что ни один боец не оставил своего окопа без приказа.
Иван Ефимович глубоко вздохнул, как-то весь выпрямился и тихо произнес:
- Ведь мы думали, что из вашей дивизии уже никого в живых не осталось под таким огнем. А вы еще фронт держите. Вот это дивизия!
Он подошел ко мне, крепко обнял и расцеловал.
Выйдя из домика, мы с Солонцовым, гордые за пашу дивизию, от избытка чувств расцеловались сами..."
Ласкину было сообщено, что к переднему краю подтягивается этой ночью армейский резерв - 345-я дивизия Гузя. Но о том, что ей предстоит не поддержать 172-ю, а сменить, вопрос пока не вставал: потери последней не были еще полностью учтены.
А вражеский клин, о котором я упомянул выше, начал образовываться на левом фланге 79-й бригады, где ее потеснил - сначала только на несколько сот метров - полк немецкой пехоты с танками.
Потаповцы, ведя оба дня тяжелые бои (на ряде участков - не менее тяжелые, чем дивизия Ласкина, их левый сосед), в основном удерживали остальные свои позиции. Но восстановить стык с 172-и дивизией сил не хватало, а Ласкин помочь им тоже не мог. Контратаки - в них участвовал и переброшенный сюда батальон Перекопского полка - результатов не дали. Тем временем осложнилось положение и на правом фланге потаповской бригады: противник начал вклиниваться между нею и чапаевцами.
Так обозначились на северном направлении первые успехи врага - не такие, какие он рассчитывал к этому времени иметь, но тем не менее представлявшие для нас серьезную опасность.
На остальном фронте обороны неприятельские атаки, предпринятые, правда, не столь большими силами, отражались успешно. Под Балаклавой и у Чоргуня роты гитлеровцев, пытавшиеся вклиниться в наши позиции, попали в окружение. Полк Рубцова, бригады Жидилова и Горпищенко имели пленных и трофеи.
* * *
Еще три дня, до 12 июня, положение на всем правом крыле передового рубежа - от балаклавских высот до центральной части обвода - оставалось стабильным. Все главное, решающее происходило за Северной бухтой. Не считаясь с потерями, немцы стремились расширить свои клинья, рассечь - фронт обороны глубоким прорывом.
Во второй половине дня 9-го командарм ввел в бой на направлении главного удара 345-ю дивизию Николая Олимпиевича Гузя. Ее стрелковыми полками командовали подполковники И. Ф. Мажуло и В. В. Бибиков, майор И. П. Оголь, артиллерийским - майор А. А. Мололкин.
Передо мною документ, подписанный начартом 345-й дивизии В. И. Мукининым. В нем уточняется лишь один эпизод боев, но это дает представление о том, с каким количеством вражеских бронированных машин встречались на своих участках даже небольшие подразделения.
9 июня, говорится в справке начарта, огневой взвод зендива под командой старшего лейтенанта Глущенко принял бой с двенадцатью танками. Зенитчики выдвигались на передний край в качестве противотанкового заслона и имели на вооружении также петеэры. По обстановке они применили в данном случае именно это оружие. Шесть танков взвод уничтожил, остальные не пропустил. Два подбил из ПТР лично командир взвода. Как свидетельствует начарт, потом тот же Николай Саввич Глущенко, комсомолец 22 лет, полтавчанин родом, вывел из строя еще три немецких танка.
А на соседнем участке уничтожили пять танков несколько бронебойщиков во главе с воентехником 1 ранга Анатолием Рожко...
345-я стрелковая сменяла дивизию Ласкина. Стало ясно: то, что от нее осталось, необходимо отвести с передовой и переформировать. Но до середины дня 9-го героическая 172-я продолжала сдерживать натиск врага еще во всей первоначальной своей полосе обороны.
На левом фланге дивизии оборонялся 514-й стрелковый полк Ивана Филипповича Устинова. Я рассказывал, какой было радостью, когда этот командир, тяжело раненный в начале обороны, вернулся в Севастополь с Большой земли. Подполковник Устинов, скромный и твердый характером, беспредельно правдивый, о чем бы ни приходилось докладывать, прекрасный организатор ("Строевая душа!" говорил о нем комдив, и в устах Ласкина это означало едва ли не самую высокую похвалу), и военком батальонный комиссар Осман Асанович Караев, горячий, темпераментный, всегда готовый сам возглавить контратаку, отлично подготовили своих людей к жестоким июньским боям.
После того как дивизию Ласкина сменила 345-я, во всей 514-м полку оставалось в строю полтораста человек. Среди них не было ни Устинова, ни Караева: командир и комиссар пали в бою у полкового НП. Еще раньше мы потеряли, тоже в ближнем бою, командира 747-го стрелкового полка Василия Васильевича Шашло, бывшего крымского пограничника.
Шашло пришел о чем-то договориться на командно-наблюдательный пункт поддерживавшего его батальоны 134-го гаубичного артполка. Им уже командовал начальник штаба К. Я. Чернявский: раненого майора Шмелькова отправили перед тем в медсанбат. И как раз в это время высотку, где находился КНП артиллеристов, обошла большая группа фашистских автоматчиков. Наших, вместе с Шашло и Чернявским, там было семь человек, причем они оказались без связи, не могли вызвать ни подмогу, ни огонь. Однако высотку не сдали. Потом вокруг окопов и блиндажей КНП насчитали больше шестидесяти убитых гитлеровцев. Из семи приморцев остался в живых один комвзвода разведки Лугин. От него стало известно, как сражались до последнего дыхания, истребляя фашистов гранатами, подполковники Шашло и Чернявский и их боевые товарищи.
Подразделениями 747-го стрелкового, пока они находились на переднем крае, командовал военком полка батальонный комиссар В. Т. Швец. Гаубичный полк (он сохранил большую часть орудий и переходил в подчинение комдиву 345-й) временно возглавил помощник начальника штаба капитан Л. И. Ященко.
Некоторое время мы ничего не знали о судьбе Ласкина, Солонцова и начальника штадива 172-й Лернера: когда остатки дивизии начали выводиться из боя, связь с ее командованием оборвалась. Как затем выяснилось, подполковник Михаил Юльевич Лернер был убит... А Ласкин и Солонцов нашлись в медсанбате. Оказалось, танки и автоматчики прорвались-таки и к дивизионному наблюдательному пункту, уже свертываемому (Гузь развернул свой в другом месте). И все, кто там был с комдивом во главе, взялись за гранаты вместе с прикрывавшими НП бойцами разведроты.
В этой схватке было и такое, что, пожалуй, можно представить лишь в той обстановке и на той местности. Танки встречали не только гранатами. Пошли в ход и противотанковые мины, но не врытые в землю, а "управляемые" - на длинных шнурах, позволявших выбрасывать их из окопа, из-за камня или куста, а потом подтягивать под гусеницу. Столь необычный способ использования мин подсказало дивизионным разведчикам, ребятам отважным и изобретательным, само поле боя заросший мелким дубняком скат, где танку нельзя двигаться быстро, а человеку нетрудно замаскироваться на его пути.
Именно так - подводя под гусеницы проходящего мимо танка привязанную к обыкновенной веревке мину, подорвал одну за другой две вражеские бронированные машины ефрейтор из разведроты Павел Линник. А на выползший из кустов третий танк он сумел взобраться (немецкие автоматчики отстали или были перебиты его товарищами). И когда фашистские танкисты, должно быть потеряв в кустарнике ориентировку, застопорили мотор и приоткрыли люк, сидевший на броне советский боец мгновенно просунул в щель взведенную гранату...
К исходу дня 9 июня остатки всех частей 172-й дивизии (некоторые ее подразделения выходили из окружения) свели в двухбатальонный полк. И 10-го он снова вышел на передний край, заняв оборону на нешироком, но горячем участке фронта между дивизиями Гузя и Капитохина, вблизи станции Мекензиевы Горы. Приказов об этом переформировании не отдавалось, и потому полк называли в сводках по-прежнему - 172-й стрелковой дивизией.
Командовать дивизией, фактически - отрядом в несколько сот штыков, продолжал полковник Ласкин. Раненный пулей в плечо (потом Иван Андреевич рассказывал, как, еще не успев почувствовать боли, сам уложил гитлеровца, стрелявшего в него метров с двадцати), он пробыл в медсанбате не дольше, чем потребовалось, чтобы обработать рану и сделать хорошую перевязку, и вернулся к своим бойцам. Вместе с комдивом вернулся в строй комиссар Петр Ефимович Солонцов, хотя и не мог обходиться без костыля.
Вспоминается, как Ласкин - это было уже несколько позже - приезжал с докладом на армейский КП. С автоматом на груди и рукой на зеленой, немаркой, перевязи, осунувшийся, внутренне напряженный... Командарм, сам очень неспокойный в тот час (оснований для этого хватало), тем не менее сразу почувствовал, как тяжело Ласкину. Выслушав его краткий деловой доклад, Иван Ефимович усадил комдива пить чай, заговорил тепло и сердечно, как бы отвечая на невысказанное:
- Мучаешься, что сам жив, а дивизии больше нет? Не уберег?.. Все понимаю, Иван Андреевич. Самому погибнуть - это легче. Но винить себя не надо. Дивизия полегла, уничтожив, считай, вдесятеро больше немцев!.. Если бы каждая часть умела так драться, знаешь, где бы мы сейчас были...
Потом командарм отпустил Ласкина ко мне. Глядя на его лежащую на перевязи руку, я представлял, как Иван Андреевич, готовясь к утреннему бою, ходит ночью по траншеям (допустить, что он сидит все время на НП, было невозможно: не такая натура) и обязательно на что-нибудь натыкается, бередит рану. Но когда спросил, как все-таки его рука, он ответил коротко:
- Воевать еще могу.
Ласкина не беспокоила неопределенность собственного служебного положения: комдив, у которого двести с небольшим штыков... Но ему, конечно, хотелось узнать, есть ли какие-нибудь виды на пополнение. Я сказал прямо, что обещать не могу ничего - ни людей, ни оружия. Пополнять надо было дивизии, оставшиеся таковыми не только по названию. Посоветовал беречь по возможности уцелевшие командные кадры - не исключено, что фронт затребует их вместе с комдивом к себе, если решат возродить 172-ю стрелковую на Большой земле.
Тогда же решили у командарма вопрос о военкоме дивизии Солонцове. При всем уважении к мужеству Петра Ефимовича, ему, не способному пока передвигаться без костыля, нельзя было оставаться на передовой. Бригадному комиссару Солонцову оформили месячный отпуск для лечения с выездом на Кавказ. В отпускном билете, который я подписал, указывалось, как и положено, дата возвращения к месту службы - в Севастополь...
Город бессмертной славы
При всем своем бешеном натиске, при небывалом под Севастополем массировании артиллерийского огня, ударов с воздуха и танковых атак противник оказывался пока не в состоянии осуществить широкий прорыв к бухте. Но он понемногу - в лучшем для него случае на сотни метров за день - теснил нас на центральных участках северного направления. Линия фронта там медленно вдавливалась в глубину плацдарма, образуя изогнутую суживающуюся выемку. По краям ее слева и справа, на флангах главного неприятельского удара, нам пришлось, переразвернуть боевые порядки: одного полка дивизии Капитохина фронтом на восток, а одного полка Чапаевской дивизии - на северо-запад.
Со стороны чапаевцев это был 287-й стрелковый полк, вверенный в мае майору Михаилу Степановичу Антипину. Тому самому Антипину, который семь месяцев назад, тогда еще капитан, привел на Мекензиевы горы шедший в авангарде армии отдельный разведбатальон - самую первую часть приморцев, вступившую здесь в бои. Сейчас, в июне, его полк сделал все, чтобы помешать врагу вклиниться между ним и бригадой Потапова, не раз контратаками отбрасывал немцев. Но они имели слишком большой перевес и все-таки вклинились, потеснив и батальоны Антипина. Командир полка был тяжело ранен. Заменить его генерал Коломиец приказал майору Чередниченко из оперативного отделения штадива.
Комендант третьего сектора переживал, что ему нечем больше подкрепить свой левый фланг. Не располагал и штаб армии свободной резервной частью, которую можно было бы сюда выдвинуть. Между тем бригада полковника Потапова после потерь, понесенных за первые дни штурма, могла считаться бригадой уже только условно.
Своими тремя батальонами - к началу боев полнокровными, но всего тремя! потаповцы четвертые сутки сдерживали натиск по меньшей мере целой пехотной дивизии с танками. И это под таким артиллерийским обстрелом, под. такими ударами с воздуха (без поддержки наступающей пехоты сотнями бомбардировщиков гитлеровцы вообще не продвинулись бы ни на шаг), что местами самые глубокие траншеи в конце концов сравнивались с землей.
Бригада не дрогнула, оказавшись обойденной с флангов. Отдельные роты вели бои в окружении. И уже не один комбат вызывал огонь артиллерии на район своего командного пункта - только это помогало отбить очередные атаки и еще сколько-то продержаться на занимаемом рубеже.
Потапов заранее позаботился о том, чтобы при всех условиях противник не смог использовать выход из Камышловской долины - дорогу, ведущую оттуда наверх и затем к кордону Мекензи. На прежней второй позиции бригады был создан заслон под началом майора-артиллериста И. И. Кохно: дивизион противотанковых сорокапяток, рота бронебойщиков и еще кое-какие подразделения. Вскоре этот заслон оказался в окружении, однако на своей позиции продолжал держаться, и дорога оставалась для немцев закрытой.
В такой сложной обстановке очень тревожили растущие потери командного и политсостава, особенно в ротах. Выходили из строя и штабники, полятотдельцы: большинство их находилось на переднем крае. Был эвакуирован тяжелораненый военком бригады И. А. Слесарев. Его заменил начальник политотдела старший батальонный комиссар С. И. Костяхин, старый приморец, в прошлом военком нашего автобронетанкового отдела.
С 10 июня командный пункт 79-й бригады размещался в недавних ее тылах - в "домике Потапова", сохранившем это название с декабрьских боев. Командарм не разрешил, а приказал перенести его туда, чтобы комбриг не потерял управление своими батальонами. Но и в этот район прорвалась группа вражеских танков. Начальнику штаба майору Сахарову, только что установившему связь с нами с нового КП, тут же пришлось возглавить его оборону.
Весь этот день дивизия Гузя и бригада Потапова, а на флангах - полки Капитохина и чапаевцы вели напряженнейшие бои за станцию Мекензиевы Горы и кордон Мекензи, за окружающие их высоты. Используя все возможности нашей артиллерии, мы дошли до предела допустимого расхода снарядов. На штурмовку немецких войск вылетали все уцелевшие "илы" и большая часть истребителей.
Низинка со станционной платформой и развалинами железнодорожного поселка трижды переходила из рук в руки. К исходу дня станция была у противника. Врага остановили в районе кордона Мекензи. Вогнутая выемка на линии фронта за день углубилась, приблизившись к краю Северной бухты.
- И все-таки они выдыхаются, - говорил еще накануне генерал Петров, приехав ненадолго с передового КП.-К вечеру это особенно заметно...
Пленные немцы, взятые 7 июня, утверждали: на овладение Севастополем дано пять дней. Что наступление идет не так, как намечено гитлеровским командованием, было очевидно. Мы уже имели сведения об отводе с северного направления разгромленных полков 132-й пехотной дивизии, вместо которых противнику приходилось подтягивать другие войска.
За первые три дня июньского штурма наши артполки и батареи (включая противотанковые, но без зенитных, часть которых также вела огонь по наземным целям) выпустили 55 тысяч снарядов. И это еще не учитывая артиллерию береговой обороны, а она, хотя и произвела не так много выстрелов, имела самые крупные калибры.
До тех пор такая, или близкая к этой, плотность огня создавалась перед севастопольскими рубежами только в последние дни декабря, решившие исход второго штурма. Но в то время еще не возникало особых тревог за подвоз боеприпасов: сообщение с Большой землей было надежным. Знали ли гитлеровцы, что теперь долго вести такой огонь мы не в состоянии?
Так или иначе, перед противником, сосредоточившим для захвата Севастополя 200-тысячную армию с 30 артиллерийскими полками, поддерживаемую сотнями самолетов и танков, уже после трех-четырех дней наступления вставал вопрос: может ли операция "Штёрфанг" продолжаться? Потом Манштейн подтвердил это и в своих мемуарах.
Объявив севастопольцам благодарность за первые успехи в отражении нового штурма, командующий Северо-Кавказским фронтом С. М. Буденный обещал перебросить к нам свежую стрелковую бригаду. Однако прибыть она могла суток через двое, не раньше. Между тем шансы изменить положение в свою пользу представлялись, как мы считали, именно сейчас, пока на направлении главного удара немцы заменяют потрепанные части и не развернули крупных действий в других секторах.
К 10 июня у командарма созрела идея нанести по флангам основного вражеского клина контрудар наличными силами, взяв несколько батальонов с других, относительно спокойных участков. Проверяя себя, генерал Петров поделился этим замыслом с Чухновым, Рыжи, Моргуновым, мною. Все мы его поддержали: ждать более благоприятных обстоятельств не приходилось. А если бы удалось срезать мекензиевский выступ, окружить ближайшие к бухте части немцев, все, чего они добились за четыре дня ценою огромных потерь, свелось бы на нет.
Командующий СОР дал "добро" на контрудар, и я сел за разработку плана, стараясь учесть вероятные изменения обстановки к исходу дня и завтрашнему утру. В штабе артиллерии "колдовали" над схемой огня...
Все делалось в большой спешке. Но время - на рассвете 11-го - было выбрано удачно. В то утро несколько возросла активность противника в южных секторах, а за Северной бухтой, впервые с 7 июня, неприятельские атаки не возобновились. Бой здесь начали мы по своему плану.
Слева, от 30-й береговой батареи, наступала группа полковника Е. И. Жидилова (на исходе ночи он с тысячей морских пехотинцев, с легкими орудиями и минометами переправился через бухту и принял под начало еще батальон из 95-й дивизии). Группу, двинувшуюся справа, из-за кордона Мекензи (ее возглавил подполковник Н. М. Матусевич), составили стрелковые батальоны из полков третьего сектора и сводный танковый, куда собрали большую часть исправных Т-26. Остальные войска за Северной бухтой должны были сковывать противника на своих участках и включаться в контрудар по обстановке.
Не буду пересказывать всех событий этого знойного июньского дня, прошедшего в упорных, кровопролитных боях. Полностью выполнить задачу сомкнуть наши клещи - не удалось: контратакующие группы не встретились. Левая, жидиловская, действовала успешнее. Правая же смогла продвинуться всего на километр: сломить отчаянное сопротивление врага не хватило сил. Как постепенно выяснилось, он успел подтянуть сюда значительные подкрепления.
Контрудар 11 июня, тяжело нам давшийся и не доведенный до конца, не был напрасным. Хотя мы и не смогли удержать станцию Мекензиевы Горы (12-го гитлеровцы заняли ее опять), а также и кордон Мекензи, кратковременный перехват инициативы на главном направлении штурма оттянул продолжение крупных наступательных действий противника за Северной бухтой по крайней мере на двое суток.
...Первые двое суток июньского сражения за Севастополь были так насыщены событиями, вместили столько грозного и героического, что обо всем мне, конечно, не рассказать. Возвращаясь к утру 7-го (понимаю, что читатель этого ждет), постараюсь дать представление хотя бы о главном.
С артиллерийской контрподготовкой мы не просчитались. Немцы действительно назначили свою на три ноль-ноль, и наш удар, начатый на пять минут раньше, сказался сразу же: огонь противника сперва был каким-то беспорядочным, местами просто слабым.
Наша контрподготовка длилась двадцать минут. Большего расхода снарядов мы не могли себе позволить и потому не рассчитывали подавить особенно много неприятельских батарей. Однако некоторые молчали - на какое-то время, как видно, нарушилось управление огнем.
Только к четырем утра вражеская артподготовка набрала силу. К ней прибавилась яростная бомбежка с воздуха. Над рубежами обороны кружило одновременно по двести и более самолетов, на смену отбомбившимся прилетали новые. "Передний край не просматривается из-за дыма и пыли",- докладывали с дивизионных НП. Наступивший рассвет угас, черный дым заслонил взошедшее солнце.
В такой обстановке враг двинул в атаку пехоту и танки. Там, где можно было это разглядеть, увидели цепи фашистских солдат, поднявшихся во весь рост. После той обработки, какой подверглись наши позиции в этот день и за пять предшествовавших, гитлеровцы, должно быть, считали, что если там и остался кто живой, то серьезного сопротивления быть уже не может.
"Пехота противника при поддержке танков и большого количества авиации перешла в наступление по всему фронту обороны..." Так зафиксировали штабные документы начало штурма по первым донесениям из войск. Но атаки атакам рознь. Прошло еще некоторое время, пока окончательно определилось, где главная опасность, главный удар.
Он, как и ожидалось, наносился за Северной бухтой, от Бельбека и Камышлы. Наступление там началось позже, чем на других направлениях, и это надо отнести за счет нашей контрподготовки: из показаний пленных выяснилось, что в первом эшелоне противнику пришлось заменить до шести батальонов, понесших большие потери еще на исходном рубеже. Однако задержался лишь первый натиск врага. Затем на пятикилометровом участке фронта вступили в бой части трех немецких пехотных дивизий и около ста танков. Удар этого кулака, предназначенный пробить в нашей обороне брешь, проложить армии Манштейна дорогу к Северной бухте, приняли на себя дивизия Ласкина и бригада Потапова.
Позиции 172-й стрелковой дивизии, как и 79-й бригады, и подступы к ним были укреплены всеми имевшимися в нашем распоряжении инженерными средствами. Расчетливо использовались естественные рубежи - обрыв Бельбекской долины и Камышловский овраг с его отрогами. Но система заграждений, в том числе минные поля и фугасы (хотя на них и подорвался не один танк), не могла остаться невредимой после стольких дней артиллерийской и авиационной подготовки штурма.
Словом, пройдет или не пройдет враг, решали сейчас не укрепления и заграждения, а люди.
Со 172-й дивизией нас связывало только радио. Многие детали обстановки становились известными не сразу. Подолгу оставалось невыясненным, насколько велики потери, в каком составе действуют полки, батальоны. В полках раций не было, а телефонные провода, даже проложенные по дну траншей, перебивались так часто и в стольких местах, что соединять их стало бесполезно. Боевое управление перешло на живую связь. Ласкин и сам - иначе он не мог - пробирался со своим адъютантом по разрушенным ходам сообщения то в один полк, то в другой. Уже после я узнал, как комдив, добравшись до наблюдательного пункта 747-го стрелкового, откопал заваленного там землей командира полка Шашло...
Помню, начальник поарма Бочаров зашел с только что принятым донесением комиссара 172-й Солонцова. Оно не содержало таких фактов, о которых еще не радировал штадив, но за каждой строкой (потому, наверное, и принес его мне Леонид Порфирьевич) так и чувствовалось: дивизия, несмотря ни на что, держится!
Извлеченное из архива донесение снова передо мной и по-прежнему дышит жаром боя:
"Личный состав геройски сражается с врагом... Вся долина Бельбека устлана трупами немецких солдат и офицеров... Только первый батальон 747 сп истребил около тысячи гитлеровцев..."
Это происходило уже после полудня 8-го. Потеряв со вчерашнего утра тысячи солдат и десятки танков, противник продолжал неистовые атаки. Ласкин влил в поредевшие стрелковые батальоны саперов, красноармейцев из тыловых служб и, наконец, последний свой резерв - курсантов дивизионной школы. Штабисты и политотдельцы дивизии заменили убитых и раненых командиров и политработников подразделений.
Но под непрекращающимися бомбежками и огневыми налетами, в жестоких рукопашных схватках батальоны редели вновь. И там, где не оставалось уже никого, враг продвигался. Так была постепенно захвачена гитлеровцами первая траншея 172-й дивизии, а на некоторых участках и вторая.
Не все тогда видели за этим, что уже сорван расчет врага - натиском ударной группировки сокрушить за день-два нашу оборону на достаточно широком участке фронта перед Северной бухтой. Дорогой ценой, но сорван.
И полковник Ласкин, сделавший для этого все, что мог, не знал, как встретит его командующий армией, когда получил поздно вечером 8 июня приказание генерала Петрова явиться вместе с комиссаром Солонцовым в "домик Потапова".
Предоставлю, впрочем, тут слово самому Ивану Андреевичу Ласкину, передавшему мне страничку своих воспоминаний:
"Мы шли с беспокойством, так как надо было докладывать командарму о потерянных дивизией окопах... Войдя в маленький каменный домик, где тускло горела свеча, сперва не разглядели генерала Петрова, сидящего в группе командиров. А он узнал нас обоих сразу.
Командарм выслушал доклад об обстановке, уточнил, где и на сколько продвинулся противник, расспросил о потерях. Не кривя душой, мы смогли сказать, что ни один боец не оставил своего окопа без приказа.
Иван Ефимович глубоко вздохнул, как-то весь выпрямился и тихо произнес:
- Ведь мы думали, что из вашей дивизии уже никого в живых не осталось под таким огнем. А вы еще фронт держите. Вот это дивизия!
Он подошел ко мне, крепко обнял и расцеловал.
Выйдя из домика, мы с Солонцовым, гордые за пашу дивизию, от избытка чувств расцеловались сами..."
Ласкину было сообщено, что к переднему краю подтягивается этой ночью армейский резерв - 345-я дивизия Гузя. Но о том, что ей предстоит не поддержать 172-ю, а сменить, вопрос пока не вставал: потери последней не были еще полностью учтены.
А вражеский клин, о котором я упомянул выше, начал образовываться на левом фланге 79-й бригады, где ее потеснил - сначала только на несколько сот метров - полк немецкой пехоты с танками.
Потаповцы, ведя оба дня тяжелые бои (на ряде участков - не менее тяжелые, чем дивизия Ласкина, их левый сосед), в основном удерживали остальные свои позиции. Но восстановить стык с 172-и дивизией сил не хватало, а Ласкин помочь им тоже не мог. Контратаки - в них участвовал и переброшенный сюда батальон Перекопского полка - результатов не дали. Тем временем осложнилось положение и на правом фланге потаповской бригады: противник начал вклиниваться между нею и чапаевцами.
Так обозначились на северном направлении первые успехи врага - не такие, какие он рассчитывал к этому времени иметь, но тем не менее представлявшие для нас серьезную опасность.
На остальном фронте обороны неприятельские атаки, предпринятые, правда, не столь большими силами, отражались успешно. Под Балаклавой и у Чоргуня роты гитлеровцев, пытавшиеся вклиниться в наши позиции, попали в окружение. Полк Рубцова, бригады Жидилова и Горпищенко имели пленных и трофеи.
* * *
Еще три дня, до 12 июня, положение на всем правом крыле передового рубежа - от балаклавских высот до центральной части обвода - оставалось стабильным. Все главное, решающее происходило за Северной бухтой. Не считаясь с потерями, немцы стремились расширить свои клинья, рассечь - фронт обороны глубоким прорывом.
Во второй половине дня 9-го командарм ввел в бой на направлении главного удара 345-ю дивизию Николая Олимпиевича Гузя. Ее стрелковыми полками командовали подполковники И. Ф. Мажуло и В. В. Бибиков, майор И. П. Оголь, артиллерийским - майор А. А. Мололкин.
Передо мною документ, подписанный начартом 345-й дивизии В. И. Мукининым. В нем уточняется лишь один эпизод боев, но это дает представление о том, с каким количеством вражеских бронированных машин встречались на своих участках даже небольшие подразделения.
9 июня, говорится в справке начарта, огневой взвод зендива под командой старшего лейтенанта Глущенко принял бой с двенадцатью танками. Зенитчики выдвигались на передний край в качестве противотанкового заслона и имели на вооружении также петеэры. По обстановке они применили в данном случае именно это оружие. Шесть танков взвод уничтожил, остальные не пропустил. Два подбил из ПТР лично командир взвода. Как свидетельствует начарт, потом тот же Николай Саввич Глущенко, комсомолец 22 лет, полтавчанин родом, вывел из строя еще три немецких танка.
А на соседнем участке уничтожили пять танков несколько бронебойщиков во главе с воентехником 1 ранга Анатолием Рожко...
345-я стрелковая сменяла дивизию Ласкина. Стало ясно: то, что от нее осталось, необходимо отвести с передовой и переформировать. Но до середины дня 9-го героическая 172-я продолжала сдерживать натиск врага еще во всей первоначальной своей полосе обороны.
На левом фланге дивизии оборонялся 514-й стрелковый полк Ивана Филипповича Устинова. Я рассказывал, какой было радостью, когда этот командир, тяжело раненный в начале обороны, вернулся в Севастополь с Большой земли. Подполковник Устинов, скромный и твердый характером, беспредельно правдивый, о чем бы ни приходилось докладывать, прекрасный организатор ("Строевая душа!" говорил о нем комдив, и в устах Ласкина это означало едва ли не самую высокую похвалу), и военком батальонный комиссар Осман Асанович Караев, горячий, темпераментный, всегда готовый сам возглавить контратаку, отлично подготовили своих людей к жестоким июньским боям.
После того как дивизию Ласкина сменила 345-я, во всей 514-м полку оставалось в строю полтораста человек. Среди них не было ни Устинова, ни Караева: командир и комиссар пали в бою у полкового НП. Еще раньше мы потеряли, тоже в ближнем бою, командира 747-го стрелкового полка Василия Васильевича Шашло, бывшего крымского пограничника.
Шашло пришел о чем-то договориться на командно-наблюдательный пункт поддерживавшего его батальоны 134-го гаубичного артполка. Им уже командовал начальник штаба К. Я. Чернявский: раненого майора Шмелькова отправили перед тем в медсанбат. И как раз в это время высотку, где находился КНП артиллеристов, обошла большая группа фашистских автоматчиков. Наших, вместе с Шашло и Чернявским, там было семь человек, причем они оказались без связи, не могли вызвать ни подмогу, ни огонь. Однако высотку не сдали. Потом вокруг окопов и блиндажей КНП насчитали больше шестидесяти убитых гитлеровцев. Из семи приморцев остался в живых один комвзвода разведки Лугин. От него стало известно, как сражались до последнего дыхания, истребляя фашистов гранатами, подполковники Шашло и Чернявский и их боевые товарищи.
Подразделениями 747-го стрелкового, пока они находились на переднем крае, командовал военком полка батальонный комиссар В. Т. Швец. Гаубичный полк (он сохранил большую часть орудий и переходил в подчинение комдиву 345-й) временно возглавил помощник начальника штаба капитан Л. И. Ященко.
Некоторое время мы ничего не знали о судьбе Ласкина, Солонцова и начальника штадива 172-й Лернера: когда остатки дивизии начали выводиться из боя, связь с ее командованием оборвалась. Как затем выяснилось, подполковник Михаил Юльевич Лернер был убит... А Ласкин и Солонцов нашлись в медсанбате. Оказалось, танки и автоматчики прорвались-таки и к дивизионному наблюдательному пункту, уже свертываемому (Гузь развернул свой в другом месте). И все, кто там был с комдивом во главе, взялись за гранаты вместе с прикрывавшими НП бойцами разведроты.
В этой схватке было и такое, что, пожалуй, можно представить лишь в той обстановке и на той местности. Танки встречали не только гранатами. Пошли в ход и противотанковые мины, но не врытые в землю, а "управляемые" - на длинных шнурах, позволявших выбрасывать их из окопа, из-за камня или куста, а потом подтягивать под гусеницу. Столь необычный способ использования мин подсказало дивизионным разведчикам, ребятам отважным и изобретательным, само поле боя заросший мелким дубняком скат, где танку нельзя двигаться быстро, а человеку нетрудно замаскироваться на его пути.
Именно так - подводя под гусеницы проходящего мимо танка привязанную к обыкновенной веревке мину, подорвал одну за другой две вражеские бронированные машины ефрейтор из разведроты Павел Линник. А на выползший из кустов третий танк он сумел взобраться (немецкие автоматчики отстали или были перебиты его товарищами). И когда фашистские танкисты, должно быть потеряв в кустарнике ориентировку, застопорили мотор и приоткрыли люк, сидевший на броне советский боец мгновенно просунул в щель взведенную гранату...
К исходу дня 9 июня остатки всех частей 172-й дивизии (некоторые ее подразделения выходили из окружения) свели в двухбатальонный полк. И 10-го он снова вышел на передний край, заняв оборону на нешироком, но горячем участке фронта между дивизиями Гузя и Капитохина, вблизи станции Мекензиевы Горы. Приказов об этом переформировании не отдавалось, и потому полк называли в сводках по-прежнему - 172-й стрелковой дивизией.
Командовать дивизией, фактически - отрядом в несколько сот штыков, продолжал полковник Ласкин. Раненный пулей в плечо (потом Иван Андреевич рассказывал, как, еще не успев почувствовать боли, сам уложил гитлеровца, стрелявшего в него метров с двадцати), он пробыл в медсанбате не дольше, чем потребовалось, чтобы обработать рану и сделать хорошую перевязку, и вернулся к своим бойцам. Вместе с комдивом вернулся в строй комиссар Петр Ефимович Солонцов, хотя и не мог обходиться без костыля.
Вспоминается, как Ласкин - это было уже несколько позже - приезжал с докладом на армейский КП. С автоматом на груди и рукой на зеленой, немаркой, перевязи, осунувшийся, внутренне напряженный... Командарм, сам очень неспокойный в тот час (оснований для этого хватало), тем не менее сразу почувствовал, как тяжело Ласкину. Выслушав его краткий деловой доклад, Иван Ефимович усадил комдива пить чай, заговорил тепло и сердечно, как бы отвечая на невысказанное:
- Мучаешься, что сам жив, а дивизии больше нет? Не уберег?.. Все понимаю, Иван Андреевич. Самому погибнуть - это легче. Но винить себя не надо. Дивизия полегла, уничтожив, считай, вдесятеро больше немцев!.. Если бы каждая часть умела так драться, знаешь, где бы мы сейчас были...
Потом командарм отпустил Ласкина ко мне. Глядя на его лежащую на перевязи руку, я представлял, как Иван Андреевич, готовясь к утреннему бою, ходит ночью по траншеям (допустить, что он сидит все время на НП, было невозможно: не такая натура) и обязательно на что-нибудь натыкается, бередит рану. Но когда спросил, как все-таки его рука, он ответил коротко:
- Воевать еще могу.
Ласкина не беспокоила неопределенность собственного служебного положения: комдив, у которого двести с небольшим штыков... Но ему, конечно, хотелось узнать, есть ли какие-нибудь виды на пополнение. Я сказал прямо, что обещать не могу ничего - ни людей, ни оружия. Пополнять надо было дивизии, оставшиеся таковыми не только по названию. Посоветовал беречь по возможности уцелевшие командные кадры - не исключено, что фронт затребует их вместе с комдивом к себе, если решат возродить 172-ю стрелковую на Большой земле.
Тогда же решили у командарма вопрос о военкоме дивизии Солонцове. При всем уважении к мужеству Петра Ефимовича, ему, не способному пока передвигаться без костыля, нельзя было оставаться на передовой. Бригадному комиссару Солонцову оформили месячный отпуск для лечения с выездом на Кавказ. В отпускном билете, который я подписал, указывалось, как и положено, дата возвращения к месту службы - в Севастополь...
Город бессмертной славы
При всем своем бешеном натиске, при небывалом под Севастополем массировании артиллерийского огня, ударов с воздуха и танковых атак противник оказывался пока не в состоянии осуществить широкий прорыв к бухте. Но он понемногу - в лучшем для него случае на сотни метров за день - теснил нас на центральных участках северного направления. Линия фронта там медленно вдавливалась в глубину плацдарма, образуя изогнутую суживающуюся выемку. По краям ее слева и справа, на флангах главного неприятельского удара, нам пришлось, переразвернуть боевые порядки: одного полка дивизии Капитохина фронтом на восток, а одного полка Чапаевской дивизии - на северо-запад.
Со стороны чапаевцев это был 287-й стрелковый полк, вверенный в мае майору Михаилу Степановичу Антипину. Тому самому Антипину, который семь месяцев назад, тогда еще капитан, привел на Мекензиевы горы шедший в авангарде армии отдельный разведбатальон - самую первую часть приморцев, вступившую здесь в бои. Сейчас, в июне, его полк сделал все, чтобы помешать врагу вклиниться между ним и бригадой Потапова, не раз контратаками отбрасывал немцев. Но они имели слишком большой перевес и все-таки вклинились, потеснив и батальоны Антипина. Командир полка был тяжело ранен. Заменить его генерал Коломиец приказал майору Чередниченко из оперативного отделения штадива.
Комендант третьего сектора переживал, что ему нечем больше подкрепить свой левый фланг. Не располагал и штаб армии свободной резервной частью, которую можно было бы сюда выдвинуть. Между тем бригада полковника Потапова после потерь, понесенных за первые дни штурма, могла считаться бригадой уже только условно.
Своими тремя батальонами - к началу боев полнокровными, но всего тремя! потаповцы четвертые сутки сдерживали натиск по меньшей мере целой пехотной дивизии с танками. И это под таким артиллерийским обстрелом, под. такими ударами с воздуха (без поддержки наступающей пехоты сотнями бомбардировщиков гитлеровцы вообще не продвинулись бы ни на шаг), что местами самые глубокие траншеи в конце концов сравнивались с землей.
Бригада не дрогнула, оказавшись обойденной с флангов. Отдельные роты вели бои в окружении. И уже не один комбат вызывал огонь артиллерии на район своего командного пункта - только это помогало отбить очередные атаки и еще сколько-то продержаться на занимаемом рубеже.
Потапов заранее позаботился о том, чтобы при всех условиях противник не смог использовать выход из Камышловской долины - дорогу, ведущую оттуда наверх и затем к кордону Мекензи. На прежней второй позиции бригады был создан заслон под началом майора-артиллериста И. И. Кохно: дивизион противотанковых сорокапяток, рота бронебойщиков и еще кое-какие подразделения. Вскоре этот заслон оказался в окружении, однако на своей позиции продолжал держаться, и дорога оставалась для немцев закрытой.
В такой сложной обстановке очень тревожили растущие потери командного и политсостава, особенно в ротах. Выходили из строя и штабники, полятотдельцы: большинство их находилось на переднем крае. Был эвакуирован тяжелораненый военком бригады И. А. Слесарев. Его заменил начальник политотдела старший батальонный комиссар С. И. Костяхин, старый приморец, в прошлом военком нашего автобронетанкового отдела.
С 10 июня командный пункт 79-й бригады размещался в недавних ее тылах - в "домике Потапова", сохранившем это название с декабрьских боев. Командарм не разрешил, а приказал перенести его туда, чтобы комбриг не потерял управление своими батальонами. Но и в этот район прорвалась группа вражеских танков. Начальнику штаба майору Сахарову, только что установившему связь с нами с нового КП, тут же пришлось возглавить его оборону.
Весь этот день дивизия Гузя и бригада Потапова, а на флангах - полки Капитохина и чапаевцы вели напряженнейшие бои за станцию Мекензиевы Горы и кордон Мекензи, за окружающие их высоты. Используя все возможности нашей артиллерии, мы дошли до предела допустимого расхода снарядов. На штурмовку немецких войск вылетали все уцелевшие "илы" и большая часть истребителей.
Низинка со станционной платформой и развалинами железнодорожного поселка трижды переходила из рук в руки. К исходу дня станция была у противника. Врага остановили в районе кордона Мекензи. Вогнутая выемка на линии фронта за день углубилась, приблизившись к краю Северной бухты.
- И все-таки они выдыхаются, - говорил еще накануне генерал Петров, приехав ненадолго с передового КП.-К вечеру это особенно заметно...
Пленные немцы, взятые 7 июня, утверждали: на овладение Севастополем дано пять дней. Что наступление идет не так, как намечено гитлеровским командованием, было очевидно. Мы уже имели сведения об отводе с северного направления разгромленных полков 132-й пехотной дивизии, вместо которых противнику приходилось подтягивать другие войска.
За первые три дня июньского штурма наши артполки и батареи (включая противотанковые, но без зенитных, часть которых также вела огонь по наземным целям) выпустили 55 тысяч снарядов. И это еще не учитывая артиллерию береговой обороны, а она, хотя и произвела не так много выстрелов, имела самые крупные калибры.
До тех пор такая, или близкая к этой, плотность огня создавалась перед севастопольскими рубежами только в последние дни декабря, решившие исход второго штурма. Но в то время еще не возникало особых тревог за подвоз боеприпасов: сообщение с Большой землей было надежным. Знали ли гитлеровцы, что теперь долго вести такой огонь мы не в состоянии?
Так или иначе, перед противником, сосредоточившим для захвата Севастополя 200-тысячную армию с 30 артиллерийскими полками, поддерживаемую сотнями самолетов и танков, уже после трех-четырех дней наступления вставал вопрос: может ли операция "Штёрфанг" продолжаться? Потом Манштейн подтвердил это и в своих мемуарах.
Объявив севастопольцам благодарность за первые успехи в отражении нового штурма, командующий Северо-Кавказским фронтом С. М. Буденный обещал перебросить к нам свежую стрелковую бригаду. Однако прибыть она могла суток через двое, не раньше. Между тем шансы изменить положение в свою пользу представлялись, как мы считали, именно сейчас, пока на направлении главного удара немцы заменяют потрепанные части и не развернули крупных действий в других секторах.
К 10 июня у командарма созрела идея нанести по флангам основного вражеского клина контрудар наличными силами, взяв несколько батальонов с других, относительно спокойных участков. Проверяя себя, генерал Петров поделился этим замыслом с Чухновым, Рыжи, Моргуновым, мною. Все мы его поддержали: ждать более благоприятных обстоятельств не приходилось. А если бы удалось срезать мекензиевский выступ, окружить ближайшие к бухте части немцев, все, чего они добились за четыре дня ценою огромных потерь, свелось бы на нет.
Командующий СОР дал "добро" на контрудар, и я сел за разработку плана, стараясь учесть вероятные изменения обстановки к исходу дня и завтрашнему утру. В штабе артиллерии "колдовали" над схемой огня...
Все делалось в большой спешке. Но время - на рассвете 11-го - было выбрано удачно. В то утро несколько возросла активность противника в южных секторах, а за Северной бухтой, впервые с 7 июня, неприятельские атаки не возобновились. Бой здесь начали мы по своему плану.
Слева, от 30-й береговой батареи, наступала группа полковника Е. И. Жидилова (на исходе ночи он с тысячей морских пехотинцев, с легкими орудиями и минометами переправился через бухту и принял под начало еще батальон из 95-й дивизии). Группу, двинувшуюся справа, из-за кордона Мекензи (ее возглавил подполковник Н. М. Матусевич), составили стрелковые батальоны из полков третьего сектора и сводный танковый, куда собрали большую часть исправных Т-26. Остальные войска за Северной бухтой должны были сковывать противника на своих участках и включаться в контрудар по обстановке.
Не буду пересказывать всех событий этого знойного июньского дня, прошедшего в упорных, кровопролитных боях. Полностью выполнить задачу сомкнуть наши клещи - не удалось: контратакующие группы не встретились. Левая, жидиловская, действовала успешнее. Правая же смогла продвинуться всего на километр: сломить отчаянное сопротивление врага не хватило сил. Как постепенно выяснилось, он успел подтянуть сюда значительные подкрепления.
Контрудар 11 июня, тяжело нам давшийся и не доведенный до конца, не был напрасным. Хотя мы и не смогли удержать станцию Мекензиевы Горы (12-го гитлеровцы заняли ее опять), а также и кордон Мекензи, кратковременный перехват инициативы на главном направлении штурма оттянул продолжение крупных наступательных действий противника за Северной бухтой по крайней мере на двое суток.