Страница:
В потоке донесений, принимаемых штабным узлом связи, поступило, не помню уж от кого, и такое: "Взят в плен немецкий майор, назначенный комендантом Севастополя. Вместе с ним захвачена комендантская команда". Попал-таки "комендант" в город!..
Так заканчивались сутки, месяц и год...
В последний его час в "домике Потапова" вновь состоялось короткое заседание Военного совета армии с участием командиров и военкомов соединений и некоторых частей северного направления. Теперь речь шла уже не о том, как удержать Севастополь, а о развитии первых успехов нашей контратаки. Командарм пришел к выводу, что задачи, поставленные войскам на завтрашний день, в значительной мере могут быть выполнены еще в течение ночи.
Я оставался на командном пункте армии. Минут за десять до полуночи генерал Петров соединился со мной по телефону с того берега Северной бухты.
- С наступающим, Николай Иванович! Поздравьте от меня всех, кто рядом с вами. Я у Николая Васильевича, от него двинусь дальше налево. Что там у нас хорошего?
"У Николая Васильевича" означало - у Богданова. Артиллеристы были героями дня, и командующий армией, очевидно, решил встретить Новый год на КП нашего главного артполка.
* * *
Минуты, когда один год сменяется другим, всегда кажутся особенными, где бы они тебя ни застали. Хочется и оглянуться назад, и представить будущее, в мыслях переплетаются большое, общее и самое сокровенное, твое...
Севастопольцев враг не одолел. На других фронтах советские войска тоже дали фашистам жару. Крепла вера в то, что наши военные дела теперь вообще пойдут лучше. Но насколько легче было бы на душе, знай я хоть что-нибудь о жене и детях. Хотя бы одно то, что они живы!
Недели три назад отправился на Большую землю мой адъютант лейтенант Петр Белоусов, получивший отпуск по болезни. Я просил его навести справки в Наркомате обороны: может быть, там что-то известно о семьях начсостава, эвакуированных из Болграда в первый день войны... А теперь стал надеяться, что весточкой обо мне послужит для жены, где бы она ни находилась, присвоение мне генеральского звания: постановление Совнаркома должно было появиться в газетах.
На КП приехал член Военного совета Михаил Георгиевич Кузнецов. Не раздеваясь, он вошел ко мне, заполнив своей огромной фигурой чуть не половину моей "каюты". Бригадный комиссар сел, положил на колени шапку, улыбнулся устало и облегченно.
Мы не виделись часов шесть-семь, а сколько за это время произошло событий!
- Хорошо встретили Новый год! - сказал Михаил Георгиевич. - Наша взяла!
Он стал рассказывать о заседании Военного совета, на котором я не был, об обстановке у переднего края. Потом, весь просияв, сообщил:
- А знаешь, что я еще видел? Новогоднюю елку!
- Какую елку? - не понял я.
- Да обыкновенную. Был вечером в городском комитете обороны, и там, когда уже уходил, мне посоветовали: "Если есть десяток минут, загляните в одно убежище, тут рядом, на улице Карла Маркса, не пожалеете!" Заинтриговали, пошел. А там елка... Ну, не совсем, конечно, елка- крымская сосна. Но украшена, как полагается, разноцветные фонарики горят. И человек сто девчонок и мальчишек хоровод водят. От такой картины меня прямо слеза проняла. Стою у порога и думаю: ведь на этой улице только что снаряд грохнулся, а гитлеровцы еще сегодня утром рассчитывали, что вечером будут по ней маршировать... И вот что интересно: откуда взялась елка? На нашей-то территории, как известно, хвойного леса нет. Он пока что по ту сторону фронта. Так, оказывается, оттуда и принесли ее разведчики из полка Горпищенко по особому, понимаешь, секретному уговору с горкомом комсомола. И не одну ту, которую я видел, а чуть не дюжину приволокли! И на Корабельной, и в Инкермане, где до фронта рукой подать, зажглись для ребят елки. Несмотря ни на что... зажглись! А ты, начальник штаба, сидишь тут и таких вещей не знаешь!..
Кузнецов засмеялся, и лицо его уже не казалось усталым.
На северном направлении продолжался бой. Тесня противника, наши войска продвигались к долине Бельбека.
Осада остается осадой
Первым, что командование Приморской армии осуществило в наступившем 1942 году, была переброска на северное направление, в четвертый сектор, 172-й стрелковой дивизии полковника Ласкина.
Как ни стремились вперед части, перешедшие там в общую контратаку сразу после отражения последнего натиска врага, им - даже для того, чтобы только вернуть позиции на Бельбеке, - требовалось достаточно сильное подкрепление.
В Севастополь прибывала еще одна дивизия, выделенная нам Кавказским (так стал называться бывший Закавказский) фронтом, - 386-я стрелковая. Ее полки выгружались с судов под гул недалекого боя и сосредоточивались под Сапун-горой и у Максимовой дачи. Дивизией командовал полковник Николай Филиппович Скутельник. При знакомстве выяснилось, что он из красных конников гражданской войны, служил в бригаде Котовского. Вроде бы армия получала как раз ко времени тот резерв, который поможет отбросить противника До прежних границ севастопольского плацдарма.
Однако мы остереглись с ходу вводить в бой дивизию, не только необстрелянную, но и, как оказалось, недостаточно сколоченную и обученную и слабовато вооруженную.
- На северный участок, - сказал командарм, - сейчас надо выдвинуть соединение, уже испытанное. Такое, как дивизия Ласкина или Новикова. А новую поставить вместо той в оборону, на обжитые позиции.
Заменять дивизию Новикова было сложнее: в первом секторе, на правом фланге, очень специфическая местность - балаклавские горные кручи, к которым хорошо приспособился, крепко в них врос полк пограничников. Поэтому решили взять из второго сектора дивизию И. А. Ласкина.
Иван Андреевич был вызван на КП армии еще до того, как наступило новогоднее утро. Вернувшийся с передовой командарм, поблагодарив Ласкина за стойкую оборону ялтинского направления, устно отдал приказ: в ночь на 2 января передать занимаемые позиции частям полковника Скутельника и скрытно вывести дивизию к Инкерману. А затем во взаимодействии с другими нашими войсками завершить разгром противника на Мекензиевых горах.
Петров отметил на карте Ласкина участок Бельбекской долины, еще занятый немцами, выход на который становился ближайшей задачей дивизии. И пообещал:
- Через два-три дня обязательно у вас побываю!
Я уже достаточно знал полковника Ласкина, но, присутствуя при этом, невольно им любовался. Радостно, когда командир, получая новую, в данном случае совершенно неожиданную, боевую задачу, весь загорается ею.
Глядя на него, ощущаешь, как он мгновенно подчиняет ее выполнению все свои внутренние силы, волю, ум.
Чтобы сразу решить, какая артиллерия будет поддерживать Ласкина, командарм пригласил Николая Кирьяковича Рыжи. Было также решено, что 172-я дивизия, все еще имевшая только два стрелковых полка, временно возьмет с собой на новое направление приданный ей в ноябре 31-й Пугачевский полк чапаевцев.
Освобождение Керчи и Феодосии резко меняло обстановку в Крыму. Все мы видели в этом начало полного и, казалось, скорого очищения полуострова от фашистских захватчиков.
Да и само немецкое командование, как теперь известно, довольно пессимистически оценивало ситуацию, в которой оказались его войска б Крыму. "Судьба 11-й армии висела на волоске", - писал впоследствии Манштейн. Он опасался, что советские войска, наступающие с Керченского полуострова, быстро отрежут его армию от перешейка. Да так оно и должно было быть.
Но все это происходило на том этапе войны, когда нашим военачальникам и штабам, в том числе и фронтового масштаба, еще не хватало опыта крупных наступательных операций. Глядя на минувшее с высоты нынешнего дня, видишь и упускавшиеся возможности, и то, как иной раз желаемое принималось за совершившийся факт...
Впрочем, и тогда, в начале января сорок второго года, севастопольцев удивляло, почему после блестящего успеха смелой десантной операции, имея перед собой, особенно на первых порах, относительно немного войск противника, армии Кавказского фронта вдруг задержались у Владиславовки и Коктебеля.
В то же время чувствовалось, что в штабе фронта представляют в слишком уж радужном свете положение севастопольского плацдарма после отражения декабрьского штурма. Из донесений воздушной разведки, отмечавшей передвижение немецких войск в сторону Керчи, или по каким-то еще данным делались поспешные выводы, будто из-под Севастополя отходят основные силы штурмовавшей его неприятельской группировки. И от нас стали требовать решительного наступления на всем фронте СОР.
Признаться, я был тогда рад, что мы подчинены фронтовому начальству все-таки не непосредственно, а через командование Севастопольского оборонительного района. Ему и досталась нелегкая миссия объяснять штабу фронта наши реальные возможности.
Приморская армия, доносил на Кавказ командующий СОР Ф. С. Октябрьский, понесла в декабрьских боях тяжелые потери и в данный момент перейти в решительное наступление не может, "В 79-й стрелковой бригаде, - уточнял он, осталось около 1200 бойцов, а в 345-й стрелковой дивизии - до 2 тысяч..."
40-ю кавдивизию мы вывели из боев в составе 540 человек. В 8-й бригаде морской пехоты не насчитывалось и этого, и вопрос мог стоять не о доукомплектовании ее, а лишь о формировании заново. В двух наших танковых батальонах имелось семь исправных машин. Вдобавок опять стало туго с боеприпасами: почти все доставленные за последнее время снаряды армия израсходовала, отражая двухнедельный штурм.
Прошло некоторое время, прежде чем было наконец признано и подтверждено: основной задачей приморцев остается пока оборона главной базы Черноморского флота. Вместе с тем надлежало готовиться к последующему наступлению, к участию вместе с армиями Кавказского фронта в освобождении Крыма.
Должен сказать, что и в те дни, когда фронт требовал от приморцев невыполнимого, а командование СОР старалось доказать это фронту, мы вели прежде всего на северном направлении - наступательные действия, стремясь вернуть, где можно, рубежи, с которых враг оттеснил нас в декабре. Но восстановить севастопольский плацдарм в прежних границах сил не хватало.
Дивизии Капитохина и Ласкина достигли Бельбека, а местами пересекли долину, проложенную мелкой, но бурливой в зимнее время рекой, закрепившись на некоторых высотах ее правого, северного, берега.
Позиции на Бельбеке вообще-то неплохи. В этом я лишний раз убедился, побывав на "новоселье" у полковника Ласкина. Обрывистый южный склон долины представлял выгодный естественный рубеж. Редко где под Севастополем имели такой, как отсюда, обзор артиллерийские наблюдатели. И отрадно было сознавать, что все-таки это Бельбек. А станция Мекензиевы Горы, где меньше недели назад сидели гитлеровцы, - позади, опять у нас в тылу, на таком же примерно расстоянии от сегодняшнего переднего края, как от нее до бухты.
Но у немцев оставались Мамашай, Аранчи, гора Азиз-Оба... Селение Бельбек, раскинувшееся посреди долины, оказалось в ничейной полосе. Ласкин рассказал, что там живут в подвалах несколько стариков и красноармейцы из боевого охранения, заходя в селение ночью, делятся с ними харчем и табаком.
На правом фланге фронт Севастопольской обороны проходил почти как прежде. В центральной части обвода он тоже сдвинулся ненамного, продолжая опираться на главный рубеж. А здесь, на северном фасе, стал на шесть-семь километров ближе к городу, чем было до 17 декабря. И хочешь не хочешь, приходилось на какое-то время - так тогда думалось - принять это как неприятный, но непреложный факт.
Шок, хвативший гитлеровцев под Новый год, когда они надорвались в своей последней, отчаянной попытке пробиться к бухте и заметно дрогнули, прошел. Перейдя к обороне, противник интенсивно вел инженерные работы, ставил минные и проволочные заграждения, строил доты. С иллюзиями насчет того, будто немцы теперь сами уберутся из-под Севастополя, оставив лишь небольшие заслоны (греха таить нечего - так думали в определенный момент не только некоторые товарищи на Кавказе, но и кое-кто у нас), пора было расстаться.
На фронте СОР, сократившемся с 46 до 35--36 километров, нам противостояло не меньше четырех немецких дивизий - это мы уже знали точно, не будучи пока уверены лишь в присутствии пятой. Эти дивизии по-прежнему имели очень много огневых средств. Никуда не делась и неприятельская дальнобойная артиллерия: об этом напоминала она сама, методически обстреливая дороги в наших тылах и город. В бухте, попав под огневой налет, получил повреждения пришедший из Батуми танкер.
И хотя никто тогда не думал, что оборонять Севастополь потребуется еще долго, надо было браться за укрепление тех позиций, которые наши войска фактически занимали.
Что севастопольские оборонительные рубежи еще могут понадобиться и их следует усиливать, дало нам понять и Верховное Главнокомандование. Причем не директивой, не телеграммой, а практической помощью: в Севастополь прибыла из Москвы особая оперативная группа по инженерным заграждениям, во главе с генерал-майором И. П. Галицким - начальником штаба инженерных войск Красной Армии.
Мы очень обрадовались московским гостям. Тем более что группа, состоявшая из 60 военных инженеров и курсантов, прибыла не с пустыми руками. Она привезла с собой около 45 тысяч противотанковых и противопехотных мин (примерно столько было уже поставлено под Севастополем с начала обороны) и 200 тонн дефицитной у нас взрывчатки. Все это погрузили под Москвой в специальный эшелон, который по "зеленой улице" за три или четыре дня дошел до Новороссийска. А там эти взрывоопасные грузы уже ожидал крейсер.
Как мы узнали, группа Галицкого в том же составе занималась оборудованием инженерных заграждений на Западном фронте, на подступах к столице. Это был коллектив энтузиастов своего дела, сплоченных выполнением срочных и ответственных заданий, умевших работать целеустремленно, напористо. Они и в дороге не теряли времени даром, успев по картам детально изучить местность вокруг Севастополя.
Получив от меня последние данные о том, как проходит линия фронта, генерал Галицкий и начальник штаба группы полковник Леошеня к исходу того же дня представили Военному совету план первоочередных работ по укреплению позиций армии взрывными заграждениями, согласованный с генералом Хреновым.
Когда план был утвержден, командарм спросил, скоро ли можно приступать к его реализации.
- Сегодня же ночью, - доложил начинж армии полковник Кедринский. Инструкторский состав московской группы распределен по участкам и ознакомился с ними, команды саперов выделены. Подвезти необходимое количество мин успеем.
Работы велись каждую ночь, нередко под вражеским огнем, силами армейских саперов, только что вернувшихся к своему прямому делу (несколько дней назад они сражались в боевом строю пехоты). Руководили инструкторы-москвичи. Одновременно Галицкий, Леошеня, Хренов, Кедринский и их помощники готовили план инженерно-заградительных мероприятий второй и третьей очереди. Он предусматривал создание плотных минных полей на всех танкоопасных направлениях и прикрытие противопехотными препятствиями всего переднего края, кроме участков, которые сама природа защитила крутыми каменными откосами. Намечалось также поставить взрывные заграждения перед ключевыми позициями в глубине обороны - на Инкерманских высотах, у Сапун-горы.
Этот расширенный план, правда, уже не обеспечивался имевшимися минами и другими инженерными средствами и зависел от дальнейшего поступления их с Большой земли или увеличения местного производства. (И значительно раньше, чем все намеченное могло быть осуществлено, московская "группа из Севастополя отбыла - штаб фронта добился переброски ее на Керченский полуостров для укрепления Ак-Монайских позиций.)
Руководители группы были очень загружены; ночью - с саперами на передовой, днем - там же на рекогносцировках или за расчетами над картой. В штарме они появлялись ненадолго, и все же крупные военные инженеры, многое видевшие и знавшие, вносили в жизнь на армейском КП заметную свежую струйку.
На наш изолированный плацдарм нескоро доходила информация о подробностях боевых действий на главных фронтах. А эти товарищи только что участвовали в обеспечении обороны Москвы. Послушать их даже накоротке было интересно и полезно.
Иногда командарм специально отводил на это минут тридцать - сорок после очередного (происходившего обычно в начале ночи) доклада генерала Галицкого о работах по постановке заграждений.
О чем бы, однако, ни заходила речь, возвращались к своему, севастопольскому. Из услышанного о боях на других фронтах Петров быстро делал выводы для нас.
Однажды Иван Павлович Галицкий рассказал, как под Москвой взаимоусиливали друг друга минные заграждения и соответствующим образом расставленная противотанковая артиллерия.
- Здесь у нас в большинстве случаев выгоднее прикрывать минные поля дотами, - сказал, подумав, Иван Ефимович.
Этот разговор вылился в обсуждение дополнительных мер по защите Инкерманской долины. Стали выяснять, можно ли расширить налаженное к тому времени в Севастополе производство бетонных блоков для сборных дотов, которые монтировались в нужном месте за одну ночь.
Общение с москвичами доставляло большое удовольствие Василию Фроловичу Воробьеву: и Галицкого, и Леошеню он знал по военным академиям, а вопросами инженерного обеспечения боя немало занимался сам.
Генерал-майор Воробьев теперь жил в каземате армейского КП рядом со мной, став начальником оперативного отдела штарма. Майор Ковтун, исполнявший последнее время эту должность, стал его заместителем.
Командарм часто наведывался к заменившему Воробьева в 95-й дивизии Капитохину. Утром спрашивал:
- С Александром Григорьевичем давно говорили? Что там у него?
Капитохина выдвинули в горячее время, когда долго раздумывать было некогда, и, как бывает в таких случаях, порой тревожились: не ошиблись ли в выборе?
Но претензий к Капитохину почти не было. Спокойный и рассудительный, с достаточно твердым характером, не страдающий самонадеянностью, он обычно сам чувствовал, о чем следует посоветоваться, прежде чем действовать.
Петрова немного беспокоило, как сработается Капитохин с прибывшим в его сектор Ласкиным, который моложе годами, но в военном отношении опытнее: возглавлял с начала обороны второй сектор. Однако оба проявляли столько взаимного такта и истинного боевого товарищества, что это вызывало к тому и к другому еще большее уважение.
8 января 1942 года под Севастополем не происходило крупных событий.
Утром позвонил корреспондент "Красной звезды" Лев Иш: ему стало известно, что еще 4-го напечатана моя статья, написанная под его активным нажимом.
Статья называлась "Два месяца обороны Севастополя", но речь в ней шла главным образом об отражении декабрьского штурма. Она, между прочим, явилась моим первым в жизни выступлением в печати. А услышав о ее выходе в свет, я вновь, как и после получения генеральского звания, с надеждой подумал: может, хоть эта газета где-то попала в руки Насте - жене... Тогда она и ребята уже знают, что я жив и нахожусь в Севастополе.
С флагманского командного пункта флота приехал переговорить по разным текущим делам капитан 2 ранга Жуковский. Вид у него был мрачный.
- В Евпатории все кончено, - тихо сказал он. - Разведчики, высаженные с подводной лодки, подтверждают...
Это был небольшой десант, о котором в армии мало кто знал, одна из высадок, предпринятых флотом, оперативно подчиненным Кавказскому фронту, для отвлечения сил противника от Керченского полуострова и захвата в Крыму новых плацдармов. Если бы Евпаторийский десант удался, туда, очевидно, направили бы войска для наступления на Симферополь с запада, по ровной степи, а может быть, для удара прямо на Ишунь.
Сперва все шло как будто успешно. Высадившийся о тральщика и катеров батальон морской пехоты захватил причалы и завязал бои в городе. Мы с командармом, стоя у карты, переживали, что не можем (этого никто от нас и не требовал) быстро соединиться с десантом. Для приморцев оставался очень трудной задачей выход на Качу, а от Качи до Евпатории - еще десятки километров.
Тем временем, как установили разведчики, Манштейн повернул к Евпатории полк, который на машинах двигался из-под Балаклавы в сторону Феодосии. А на море разыгрался шторм, как назло, затяжной, и высадка подкреплений на евпаторийский берег стала невозможной.
В тот же день, 8 января, Москва сообщила командованию СОР радиоперехват из официальной берлинской сводки: "В Крыму уничтожены силы противника, высадившиеся на побережье Евпатории. Эти силы уничтожены в упорной борьбе за каждый дом".
Да, противник перед нами был такой, которого не пронять мелкими разобщенными ударами...
Командарм, вызванный на флагманский КП, вернулся от командующего СОР с выписками из новой директивы фронта. В ней подтверждалась задача, уже поставленная Приморской армии раньше, - одновременно с наступлением 51-й и 44-й армий с Керченского полуострова наносить нашим левым флангом удар в направлении Дуванкоя, а в дальнейшем - на Бахчисарай. Общее наступление в Крыму назначалось на 12 января (потом фронт опять его отложил), нам планировалось к исходу третьего дня выйти на Качу.
Войска, которым предстояло наступать, за последние два дня вновь улучшили свои позиции. Им было приказано закрепиться на достигнутых рубежах, пополнить боевые подразделения за счет собственных тылов. И - на это штаб армии особенно нажимал - активно вести разведку. Мы еще не все знали о том, как расставил перешедший к обороне противник свои огневые средства, какие успел создать опорные пункты.
В соединениях работали все направленцы, но перед новыми боями я хотел своими глазами получше рассмотреть наш передний край: если не представляешь его в натуре, трудно думать над картой.
У Капитохина, Ласкина, Гузя я за последние дни побывал, а сегодня командарм разрешил съездить после обеда к Потапову и чапаевцам. Там мне помимо прочего хотелось удостовериться в надежности стыков: на этом, самом "диком" по рельефу участке Мекензиевых гор немцы не раз находили для себя лазейки.
- Да, - вспомнил Петров, когда я уже собрался ехать, - Харлашкин-то у нас в войсках. Возьмите Кохарова, он мне сейчас не понадобится.
Иван Ефимович не любил отпускать меня одного. С тех пор как заболел Белоусов, со мной чаще всего ездил капитан Харлашкин, а иногда адъютант командующего Кохаров.
День стоял хотя и пасмурный, но не сумрачный. Снег, которого столько навалило в декабре, уже исчез, и сразу стало похоже на весну.
Почему-то захотелось побольше проехать городом. Перед кольцом центральных улиц, откуда нам надо было повернуть на спуск к Южной бухте, и сказал водителю Володе Ковтуну:
- Давай через центр, крюк невелик... И не гони, посмотрим, как тут теперь.
Разрушенных и поврежденных зданий прибавилось. Впрочем, но так уж много прибавилось, могло быть хуже. (Всего за ноябрь и декабрь бомбы и снаряды разрушили в Севастополе 235 домов.) И главные изменения заключались не в этом. Больше стало на улицах людей, гораздо больше - вот что бросалось в глаза! Город сделался оживленнее, как-то веселее.
Он оставался под артиллерийским обстрелом. Даже за самые спокойные сутки в городской черте падали десятки снарядов. Линия фронта, хоть и отодвинулась по сравнению с недавними критическими днями, проходила за Северной бухтой ближе, чем месяц назад. Но севастопольцы уже привыкли к обстрелам.
Вспомнилось, как приезжавший накануне на КП Борис Алексеевич Борисов говорил, что многие семьи возвращаются из убежищ в свои квартиры.
- Готовим, - увлеченно рассказывал секретарь горкома, - развернутое решение о восстановлении промышленных предприятий, городского хозяйства, культурных учреждений. Будем, разумеется, прежде всего расширять военное производство, но пора заняться и многим другим. Нужно больше магазинов, нужен трамвай на Корабельной стороне. Открываем центральную библиотеку, думаем открыть и кинотеатр "Ударник"...
На стенах домов, рядом с лозунгами, призывавшими к отпору врагу, появился новый - "Восстановим родной город!".
А у Приморского бульвара, перед площадью, где с памятника простер к городу руку Ильич, на меня вдруг глянуло знакомое худощавое лицо Николая Васильевича Богданова, командира нашего знаменитого артполка: огромный его портрет возвышался на щите над тротуаром. Дальше - другие портреты: армейцы, моряки, летчики, прославившиеся в декабрьских боях. Появись кто из них здесь - каждый узнает героя. Что ж, по делам и честь!
Когда мы пересекали площадь, в бухту, синеющую за колоннами Графской пристани, плюхнулся, взметнув высокий всплеск, немецкий снаряд. И еще один... В поле моего зрения было несколько прохожих, почти все - женщины. Они оглянулись на звук разрыва, ускорили шаг. Но никто не шарахнулся, не побежал. Снаряды ложились в стороне, в нескольких сотнях метров, и люди на улице уже отдали себе отчет: им эти разрывы не страшны. Мирные жители города стали вести себя как бывалые, обстрелянные солдаты, которые умеют мгновенно оценить степень конкретной опасности. Это вызывало уважение к ним и одновременно чувство горечи. Сколько же надо было испытать осадного лиха, чтобы в родном доме, на своей улице стар и млад приобретали фронтовые привычки!..
Так заканчивались сутки, месяц и год...
В последний его час в "домике Потапова" вновь состоялось короткое заседание Военного совета армии с участием командиров и военкомов соединений и некоторых частей северного направления. Теперь речь шла уже не о том, как удержать Севастополь, а о развитии первых успехов нашей контратаки. Командарм пришел к выводу, что задачи, поставленные войскам на завтрашний день, в значительной мере могут быть выполнены еще в течение ночи.
Я оставался на командном пункте армии. Минут за десять до полуночи генерал Петров соединился со мной по телефону с того берега Северной бухты.
- С наступающим, Николай Иванович! Поздравьте от меня всех, кто рядом с вами. Я у Николая Васильевича, от него двинусь дальше налево. Что там у нас хорошего?
"У Николая Васильевича" означало - у Богданова. Артиллеристы были героями дня, и командующий армией, очевидно, решил встретить Новый год на КП нашего главного артполка.
* * *
Минуты, когда один год сменяется другим, всегда кажутся особенными, где бы они тебя ни застали. Хочется и оглянуться назад, и представить будущее, в мыслях переплетаются большое, общее и самое сокровенное, твое...
Севастопольцев враг не одолел. На других фронтах советские войска тоже дали фашистам жару. Крепла вера в то, что наши военные дела теперь вообще пойдут лучше. Но насколько легче было бы на душе, знай я хоть что-нибудь о жене и детях. Хотя бы одно то, что они живы!
Недели три назад отправился на Большую землю мой адъютант лейтенант Петр Белоусов, получивший отпуск по болезни. Я просил его навести справки в Наркомате обороны: может быть, там что-то известно о семьях начсостава, эвакуированных из Болграда в первый день войны... А теперь стал надеяться, что весточкой обо мне послужит для жены, где бы она ни находилась, присвоение мне генеральского звания: постановление Совнаркома должно было появиться в газетах.
На КП приехал член Военного совета Михаил Георгиевич Кузнецов. Не раздеваясь, он вошел ко мне, заполнив своей огромной фигурой чуть не половину моей "каюты". Бригадный комиссар сел, положил на колени шапку, улыбнулся устало и облегченно.
Мы не виделись часов шесть-семь, а сколько за это время произошло событий!
- Хорошо встретили Новый год! - сказал Михаил Георгиевич. - Наша взяла!
Он стал рассказывать о заседании Военного совета, на котором я не был, об обстановке у переднего края. Потом, весь просияв, сообщил:
- А знаешь, что я еще видел? Новогоднюю елку!
- Какую елку? - не понял я.
- Да обыкновенную. Был вечером в городском комитете обороны, и там, когда уже уходил, мне посоветовали: "Если есть десяток минут, загляните в одно убежище, тут рядом, на улице Карла Маркса, не пожалеете!" Заинтриговали, пошел. А там елка... Ну, не совсем, конечно, елка- крымская сосна. Но украшена, как полагается, разноцветные фонарики горят. И человек сто девчонок и мальчишек хоровод водят. От такой картины меня прямо слеза проняла. Стою у порога и думаю: ведь на этой улице только что снаряд грохнулся, а гитлеровцы еще сегодня утром рассчитывали, что вечером будут по ней маршировать... И вот что интересно: откуда взялась елка? На нашей-то территории, как известно, хвойного леса нет. Он пока что по ту сторону фронта. Так, оказывается, оттуда и принесли ее разведчики из полка Горпищенко по особому, понимаешь, секретному уговору с горкомом комсомола. И не одну ту, которую я видел, а чуть не дюжину приволокли! И на Корабельной, и в Инкермане, где до фронта рукой подать, зажглись для ребят елки. Несмотря ни на что... зажглись! А ты, начальник штаба, сидишь тут и таких вещей не знаешь!..
Кузнецов засмеялся, и лицо его уже не казалось усталым.
На северном направлении продолжался бой. Тесня противника, наши войска продвигались к долине Бельбека.
Осада остается осадой
Первым, что командование Приморской армии осуществило в наступившем 1942 году, была переброска на северное направление, в четвертый сектор, 172-й стрелковой дивизии полковника Ласкина.
Как ни стремились вперед части, перешедшие там в общую контратаку сразу после отражения последнего натиска врага, им - даже для того, чтобы только вернуть позиции на Бельбеке, - требовалось достаточно сильное подкрепление.
В Севастополь прибывала еще одна дивизия, выделенная нам Кавказским (так стал называться бывший Закавказский) фронтом, - 386-я стрелковая. Ее полки выгружались с судов под гул недалекого боя и сосредоточивались под Сапун-горой и у Максимовой дачи. Дивизией командовал полковник Николай Филиппович Скутельник. При знакомстве выяснилось, что он из красных конников гражданской войны, служил в бригаде Котовского. Вроде бы армия получала как раз ко времени тот резерв, который поможет отбросить противника До прежних границ севастопольского плацдарма.
Однако мы остереглись с ходу вводить в бой дивизию, не только необстрелянную, но и, как оказалось, недостаточно сколоченную и обученную и слабовато вооруженную.
- На северный участок, - сказал командарм, - сейчас надо выдвинуть соединение, уже испытанное. Такое, как дивизия Ласкина или Новикова. А новую поставить вместо той в оборону, на обжитые позиции.
Заменять дивизию Новикова было сложнее: в первом секторе, на правом фланге, очень специфическая местность - балаклавские горные кручи, к которым хорошо приспособился, крепко в них врос полк пограничников. Поэтому решили взять из второго сектора дивизию И. А. Ласкина.
Иван Андреевич был вызван на КП армии еще до того, как наступило новогоднее утро. Вернувшийся с передовой командарм, поблагодарив Ласкина за стойкую оборону ялтинского направления, устно отдал приказ: в ночь на 2 января передать занимаемые позиции частям полковника Скутельника и скрытно вывести дивизию к Инкерману. А затем во взаимодействии с другими нашими войсками завершить разгром противника на Мекензиевых горах.
Петров отметил на карте Ласкина участок Бельбекской долины, еще занятый немцами, выход на который становился ближайшей задачей дивизии. И пообещал:
- Через два-три дня обязательно у вас побываю!
Я уже достаточно знал полковника Ласкина, но, присутствуя при этом, невольно им любовался. Радостно, когда командир, получая новую, в данном случае совершенно неожиданную, боевую задачу, весь загорается ею.
Глядя на него, ощущаешь, как он мгновенно подчиняет ее выполнению все свои внутренние силы, волю, ум.
Чтобы сразу решить, какая артиллерия будет поддерживать Ласкина, командарм пригласил Николая Кирьяковича Рыжи. Было также решено, что 172-я дивизия, все еще имевшая только два стрелковых полка, временно возьмет с собой на новое направление приданный ей в ноябре 31-й Пугачевский полк чапаевцев.
Освобождение Керчи и Феодосии резко меняло обстановку в Крыму. Все мы видели в этом начало полного и, казалось, скорого очищения полуострова от фашистских захватчиков.
Да и само немецкое командование, как теперь известно, довольно пессимистически оценивало ситуацию, в которой оказались его войска б Крыму. "Судьба 11-й армии висела на волоске", - писал впоследствии Манштейн. Он опасался, что советские войска, наступающие с Керченского полуострова, быстро отрежут его армию от перешейка. Да так оно и должно было быть.
Но все это происходило на том этапе войны, когда нашим военачальникам и штабам, в том числе и фронтового масштаба, еще не хватало опыта крупных наступательных операций. Глядя на минувшее с высоты нынешнего дня, видишь и упускавшиеся возможности, и то, как иной раз желаемое принималось за совершившийся факт...
Впрочем, и тогда, в начале января сорок второго года, севастопольцев удивляло, почему после блестящего успеха смелой десантной операции, имея перед собой, особенно на первых порах, относительно немного войск противника, армии Кавказского фронта вдруг задержались у Владиславовки и Коктебеля.
В то же время чувствовалось, что в штабе фронта представляют в слишком уж радужном свете положение севастопольского плацдарма после отражения декабрьского штурма. Из донесений воздушной разведки, отмечавшей передвижение немецких войск в сторону Керчи, или по каким-то еще данным делались поспешные выводы, будто из-под Севастополя отходят основные силы штурмовавшей его неприятельской группировки. И от нас стали требовать решительного наступления на всем фронте СОР.
Признаться, я был тогда рад, что мы подчинены фронтовому начальству все-таки не непосредственно, а через командование Севастопольского оборонительного района. Ему и досталась нелегкая миссия объяснять штабу фронта наши реальные возможности.
Приморская армия, доносил на Кавказ командующий СОР Ф. С. Октябрьский, понесла в декабрьских боях тяжелые потери и в данный момент перейти в решительное наступление не может, "В 79-й стрелковой бригаде, - уточнял он, осталось около 1200 бойцов, а в 345-й стрелковой дивизии - до 2 тысяч..."
40-ю кавдивизию мы вывели из боев в составе 540 человек. В 8-й бригаде морской пехоты не насчитывалось и этого, и вопрос мог стоять не о доукомплектовании ее, а лишь о формировании заново. В двух наших танковых батальонах имелось семь исправных машин. Вдобавок опять стало туго с боеприпасами: почти все доставленные за последнее время снаряды армия израсходовала, отражая двухнедельный штурм.
Прошло некоторое время, прежде чем было наконец признано и подтверждено: основной задачей приморцев остается пока оборона главной базы Черноморского флота. Вместе с тем надлежало готовиться к последующему наступлению, к участию вместе с армиями Кавказского фронта в освобождении Крыма.
Должен сказать, что и в те дни, когда фронт требовал от приморцев невыполнимого, а командование СОР старалось доказать это фронту, мы вели прежде всего на северном направлении - наступательные действия, стремясь вернуть, где можно, рубежи, с которых враг оттеснил нас в декабре. Но восстановить севастопольский плацдарм в прежних границах сил не хватало.
Дивизии Капитохина и Ласкина достигли Бельбека, а местами пересекли долину, проложенную мелкой, но бурливой в зимнее время рекой, закрепившись на некоторых высотах ее правого, северного, берега.
Позиции на Бельбеке вообще-то неплохи. В этом я лишний раз убедился, побывав на "новоселье" у полковника Ласкина. Обрывистый южный склон долины представлял выгодный естественный рубеж. Редко где под Севастополем имели такой, как отсюда, обзор артиллерийские наблюдатели. И отрадно было сознавать, что все-таки это Бельбек. А станция Мекензиевы Горы, где меньше недели назад сидели гитлеровцы, - позади, опять у нас в тылу, на таком же примерно расстоянии от сегодняшнего переднего края, как от нее до бухты.
Но у немцев оставались Мамашай, Аранчи, гора Азиз-Оба... Селение Бельбек, раскинувшееся посреди долины, оказалось в ничейной полосе. Ласкин рассказал, что там живут в подвалах несколько стариков и красноармейцы из боевого охранения, заходя в селение ночью, делятся с ними харчем и табаком.
На правом фланге фронт Севастопольской обороны проходил почти как прежде. В центральной части обвода он тоже сдвинулся ненамного, продолжая опираться на главный рубеж. А здесь, на северном фасе, стал на шесть-семь километров ближе к городу, чем было до 17 декабря. И хочешь не хочешь, приходилось на какое-то время - так тогда думалось - принять это как неприятный, но непреложный факт.
Шок, хвативший гитлеровцев под Новый год, когда они надорвались в своей последней, отчаянной попытке пробиться к бухте и заметно дрогнули, прошел. Перейдя к обороне, противник интенсивно вел инженерные работы, ставил минные и проволочные заграждения, строил доты. С иллюзиями насчет того, будто немцы теперь сами уберутся из-под Севастополя, оставив лишь небольшие заслоны (греха таить нечего - так думали в определенный момент не только некоторые товарищи на Кавказе, но и кое-кто у нас), пора было расстаться.
На фронте СОР, сократившемся с 46 до 35--36 километров, нам противостояло не меньше четырех немецких дивизий - это мы уже знали точно, не будучи пока уверены лишь в присутствии пятой. Эти дивизии по-прежнему имели очень много огневых средств. Никуда не делась и неприятельская дальнобойная артиллерия: об этом напоминала она сама, методически обстреливая дороги в наших тылах и город. В бухте, попав под огневой налет, получил повреждения пришедший из Батуми танкер.
И хотя никто тогда не думал, что оборонять Севастополь потребуется еще долго, надо было браться за укрепление тех позиций, которые наши войска фактически занимали.
Что севастопольские оборонительные рубежи еще могут понадобиться и их следует усиливать, дало нам понять и Верховное Главнокомандование. Причем не директивой, не телеграммой, а практической помощью: в Севастополь прибыла из Москвы особая оперативная группа по инженерным заграждениям, во главе с генерал-майором И. П. Галицким - начальником штаба инженерных войск Красной Армии.
Мы очень обрадовались московским гостям. Тем более что группа, состоявшая из 60 военных инженеров и курсантов, прибыла не с пустыми руками. Она привезла с собой около 45 тысяч противотанковых и противопехотных мин (примерно столько было уже поставлено под Севастополем с начала обороны) и 200 тонн дефицитной у нас взрывчатки. Все это погрузили под Москвой в специальный эшелон, который по "зеленой улице" за три или четыре дня дошел до Новороссийска. А там эти взрывоопасные грузы уже ожидал крейсер.
Как мы узнали, группа Галицкого в том же составе занималась оборудованием инженерных заграждений на Западном фронте, на подступах к столице. Это был коллектив энтузиастов своего дела, сплоченных выполнением срочных и ответственных заданий, умевших работать целеустремленно, напористо. Они и в дороге не теряли времени даром, успев по картам детально изучить местность вокруг Севастополя.
Получив от меня последние данные о том, как проходит линия фронта, генерал Галицкий и начальник штаба группы полковник Леошеня к исходу того же дня представили Военному совету план первоочередных работ по укреплению позиций армии взрывными заграждениями, согласованный с генералом Хреновым.
Когда план был утвержден, командарм спросил, скоро ли можно приступать к его реализации.
- Сегодня же ночью, - доложил начинж армии полковник Кедринский. Инструкторский состав московской группы распределен по участкам и ознакомился с ними, команды саперов выделены. Подвезти необходимое количество мин успеем.
Работы велись каждую ночь, нередко под вражеским огнем, силами армейских саперов, только что вернувшихся к своему прямому делу (несколько дней назад они сражались в боевом строю пехоты). Руководили инструкторы-москвичи. Одновременно Галицкий, Леошеня, Хренов, Кедринский и их помощники готовили план инженерно-заградительных мероприятий второй и третьей очереди. Он предусматривал создание плотных минных полей на всех танкоопасных направлениях и прикрытие противопехотными препятствиями всего переднего края, кроме участков, которые сама природа защитила крутыми каменными откосами. Намечалось также поставить взрывные заграждения перед ключевыми позициями в глубине обороны - на Инкерманских высотах, у Сапун-горы.
Этот расширенный план, правда, уже не обеспечивался имевшимися минами и другими инженерными средствами и зависел от дальнейшего поступления их с Большой земли или увеличения местного производства. (И значительно раньше, чем все намеченное могло быть осуществлено, московская "группа из Севастополя отбыла - штаб фронта добился переброски ее на Керченский полуостров для укрепления Ак-Монайских позиций.)
Руководители группы были очень загружены; ночью - с саперами на передовой, днем - там же на рекогносцировках или за расчетами над картой. В штарме они появлялись ненадолго, и все же крупные военные инженеры, многое видевшие и знавшие, вносили в жизнь на армейском КП заметную свежую струйку.
На наш изолированный плацдарм нескоро доходила информация о подробностях боевых действий на главных фронтах. А эти товарищи только что участвовали в обеспечении обороны Москвы. Послушать их даже накоротке было интересно и полезно.
Иногда командарм специально отводил на это минут тридцать - сорок после очередного (происходившего обычно в начале ночи) доклада генерала Галицкого о работах по постановке заграждений.
О чем бы, однако, ни заходила речь, возвращались к своему, севастопольскому. Из услышанного о боях на других фронтах Петров быстро делал выводы для нас.
Однажды Иван Павлович Галицкий рассказал, как под Москвой взаимоусиливали друг друга минные заграждения и соответствующим образом расставленная противотанковая артиллерия.
- Здесь у нас в большинстве случаев выгоднее прикрывать минные поля дотами, - сказал, подумав, Иван Ефимович.
Этот разговор вылился в обсуждение дополнительных мер по защите Инкерманской долины. Стали выяснять, можно ли расширить налаженное к тому времени в Севастополе производство бетонных блоков для сборных дотов, которые монтировались в нужном месте за одну ночь.
Общение с москвичами доставляло большое удовольствие Василию Фроловичу Воробьеву: и Галицкого, и Леошеню он знал по военным академиям, а вопросами инженерного обеспечения боя немало занимался сам.
Генерал-майор Воробьев теперь жил в каземате армейского КП рядом со мной, став начальником оперативного отдела штарма. Майор Ковтун, исполнявший последнее время эту должность, стал его заместителем.
Командарм часто наведывался к заменившему Воробьева в 95-й дивизии Капитохину. Утром спрашивал:
- С Александром Григорьевичем давно говорили? Что там у него?
Капитохина выдвинули в горячее время, когда долго раздумывать было некогда, и, как бывает в таких случаях, порой тревожились: не ошиблись ли в выборе?
Но претензий к Капитохину почти не было. Спокойный и рассудительный, с достаточно твердым характером, не страдающий самонадеянностью, он обычно сам чувствовал, о чем следует посоветоваться, прежде чем действовать.
Петрова немного беспокоило, как сработается Капитохин с прибывшим в его сектор Ласкиным, который моложе годами, но в военном отношении опытнее: возглавлял с начала обороны второй сектор. Однако оба проявляли столько взаимного такта и истинного боевого товарищества, что это вызывало к тому и к другому еще большее уважение.
8 января 1942 года под Севастополем не происходило крупных событий.
Утром позвонил корреспондент "Красной звезды" Лев Иш: ему стало известно, что еще 4-го напечатана моя статья, написанная под его активным нажимом.
Статья называлась "Два месяца обороны Севастополя", но речь в ней шла главным образом об отражении декабрьского штурма. Она, между прочим, явилась моим первым в жизни выступлением в печати. А услышав о ее выходе в свет, я вновь, как и после получения генеральского звания, с надеждой подумал: может, хоть эта газета где-то попала в руки Насте - жене... Тогда она и ребята уже знают, что я жив и нахожусь в Севастополе.
С флагманского командного пункта флота приехал переговорить по разным текущим делам капитан 2 ранга Жуковский. Вид у него был мрачный.
- В Евпатории все кончено, - тихо сказал он. - Разведчики, высаженные с подводной лодки, подтверждают...
Это был небольшой десант, о котором в армии мало кто знал, одна из высадок, предпринятых флотом, оперативно подчиненным Кавказскому фронту, для отвлечения сил противника от Керченского полуострова и захвата в Крыму новых плацдармов. Если бы Евпаторийский десант удался, туда, очевидно, направили бы войска для наступления на Симферополь с запада, по ровной степи, а может быть, для удара прямо на Ишунь.
Сперва все шло как будто успешно. Высадившийся о тральщика и катеров батальон морской пехоты захватил причалы и завязал бои в городе. Мы с командармом, стоя у карты, переживали, что не можем (этого никто от нас и не требовал) быстро соединиться с десантом. Для приморцев оставался очень трудной задачей выход на Качу, а от Качи до Евпатории - еще десятки километров.
Тем временем, как установили разведчики, Манштейн повернул к Евпатории полк, который на машинах двигался из-под Балаклавы в сторону Феодосии. А на море разыгрался шторм, как назло, затяжной, и высадка подкреплений на евпаторийский берег стала невозможной.
В тот же день, 8 января, Москва сообщила командованию СОР радиоперехват из официальной берлинской сводки: "В Крыму уничтожены силы противника, высадившиеся на побережье Евпатории. Эти силы уничтожены в упорной борьбе за каждый дом".
Да, противник перед нами был такой, которого не пронять мелкими разобщенными ударами...
Командарм, вызванный на флагманский КП, вернулся от командующего СОР с выписками из новой директивы фронта. В ней подтверждалась задача, уже поставленная Приморской армии раньше, - одновременно с наступлением 51-й и 44-й армий с Керченского полуострова наносить нашим левым флангом удар в направлении Дуванкоя, а в дальнейшем - на Бахчисарай. Общее наступление в Крыму назначалось на 12 января (потом фронт опять его отложил), нам планировалось к исходу третьего дня выйти на Качу.
Войска, которым предстояло наступать, за последние два дня вновь улучшили свои позиции. Им было приказано закрепиться на достигнутых рубежах, пополнить боевые подразделения за счет собственных тылов. И - на это штаб армии особенно нажимал - активно вести разведку. Мы еще не все знали о том, как расставил перешедший к обороне противник свои огневые средства, какие успел создать опорные пункты.
В соединениях работали все направленцы, но перед новыми боями я хотел своими глазами получше рассмотреть наш передний край: если не представляешь его в натуре, трудно думать над картой.
У Капитохина, Ласкина, Гузя я за последние дни побывал, а сегодня командарм разрешил съездить после обеда к Потапову и чапаевцам. Там мне помимо прочего хотелось удостовериться в надежности стыков: на этом, самом "диком" по рельефу участке Мекензиевых гор немцы не раз находили для себя лазейки.
- Да, - вспомнил Петров, когда я уже собрался ехать, - Харлашкин-то у нас в войсках. Возьмите Кохарова, он мне сейчас не понадобится.
Иван Ефимович не любил отпускать меня одного. С тех пор как заболел Белоусов, со мной чаще всего ездил капитан Харлашкин, а иногда адъютант командующего Кохаров.
День стоял хотя и пасмурный, но не сумрачный. Снег, которого столько навалило в декабре, уже исчез, и сразу стало похоже на весну.
Почему-то захотелось побольше проехать городом. Перед кольцом центральных улиц, откуда нам надо было повернуть на спуск к Южной бухте, и сказал водителю Володе Ковтуну:
- Давай через центр, крюк невелик... И не гони, посмотрим, как тут теперь.
Разрушенных и поврежденных зданий прибавилось. Впрочем, но так уж много прибавилось, могло быть хуже. (Всего за ноябрь и декабрь бомбы и снаряды разрушили в Севастополе 235 домов.) И главные изменения заключались не в этом. Больше стало на улицах людей, гораздо больше - вот что бросалось в глаза! Город сделался оживленнее, как-то веселее.
Он оставался под артиллерийским обстрелом. Даже за самые спокойные сутки в городской черте падали десятки снарядов. Линия фронта, хоть и отодвинулась по сравнению с недавними критическими днями, проходила за Северной бухтой ближе, чем месяц назад. Но севастопольцы уже привыкли к обстрелам.
Вспомнилось, как приезжавший накануне на КП Борис Алексеевич Борисов говорил, что многие семьи возвращаются из убежищ в свои квартиры.
- Готовим, - увлеченно рассказывал секретарь горкома, - развернутое решение о восстановлении промышленных предприятий, городского хозяйства, культурных учреждений. Будем, разумеется, прежде всего расширять военное производство, но пора заняться и многим другим. Нужно больше магазинов, нужен трамвай на Корабельной стороне. Открываем центральную библиотеку, думаем открыть и кинотеатр "Ударник"...
На стенах домов, рядом с лозунгами, призывавшими к отпору врагу, появился новый - "Восстановим родной город!".
А у Приморского бульвара, перед площадью, где с памятника простер к городу руку Ильич, на меня вдруг глянуло знакомое худощавое лицо Николая Васильевича Богданова, командира нашего знаменитого артполка: огромный его портрет возвышался на щите над тротуаром. Дальше - другие портреты: армейцы, моряки, летчики, прославившиеся в декабрьских боях. Появись кто из них здесь - каждый узнает героя. Что ж, по делам и честь!
Когда мы пересекали площадь, в бухту, синеющую за колоннами Графской пристани, плюхнулся, взметнув высокий всплеск, немецкий снаряд. И еще один... В поле моего зрения было несколько прохожих, почти все - женщины. Они оглянулись на звук разрыва, ускорили шаг. Но никто не шарахнулся, не побежал. Снаряды ложились в стороне, в нескольких сотнях метров, и люди на улице уже отдали себе отчет: им эти разрывы не страшны. Мирные жители города стали вести себя как бывалые, обстрелянные солдаты, которые умеют мгновенно оценить степень конкретной опасности. Это вызывало уважение к ним и одновременно чувство горечи. Сколько же надо было испытать осадного лиха, чтобы в родном доме, на своей улице стар и млад приобретали фронтовые привычки!..