Куин Джулия. Когда он был порочным

   — Закрой дверь, — сказал он, кивком указывая на распахнутую дверь позади нее.
   Она бросила взгляд назад, хотя прекрасно знала, — что увидит там.
   — Я не уверена, что…
   — Я уверен, — сказал он. А затем тоном, который был сама мягкость, хотя за ним чувствовалась железная воля, приказал: — Закрой же.
   Она закрыла. Она была уверена, что ни к чему хорошему это не приведет, но все-таки закрыла. Будет лучше, если никто из многочисленных слуг не сможет подслушать их разговор, что бы он там ни собирался сказать ей.
   Но едва пальцы ее выпустили дверную ручку, как она шмыгнула мимо него и в мгновение ока оказалась в другом конце комнаты, так что теперь их разделяло безопасное для нее расстояние, да еще и кресла к тому же.
   Его этот обходной маневр, похоже, позабавил, но смеяться над ней он не стал.
   — Я как следует обдумал все после того, как ты уехала из Лондона, — начал он.
   Да и она передумала немало, вот только какой смысл говорить об этом?
   — Я вовсе не собирался целовать тебя, — продолжал он.
   — Нет! — воскликнула она слишком уж громко. — То есть, конечно, не собирался.
   — Но раз уж я… раз уж мы…
   То, что он заговорил во множественном числе, заставило ее поморщиться. Итак, он вовсе не собирается дать ей возможность притвориться, что она была лишь невольной соучастницей поцелуя.
   — Раз уж сделано то, что сделано, — гнул он свое, — то ты не можешь не понимать, что наши отношения изменились.
   Тут она подняла на него глаза; до того она с большим вниманием рассматривала узоры на ткани, которой была обтянута софа, — розово-кремовые геральдические лилии.
   — Разумеется, — отозвалась она, стараясь не обращать внимания на то, как перехватило у нее горло.
   Пальцы его впились в край стула, в красное дерево гарнитурного хепплуайта. Франческа пригляделась к его рукам: костяшки были совершенно белыми.
   Он же нервничает, с изумлением поняла она. Этого она никак не ожидала. Кажется, ей вообще ни разу не доводилось видеть его нервничающим. Он всегда был сама светскость и элегантность, очарование его было в легкости и безупречности манер и в безнравственных остротах, слетавших с его губ.
   Но теперь он выглядел совершенно по-другому. Словно он был раздет. Он нервничал! Это наблюдение заставило ее не то чтобы воспрянуть духом, но все же почувствовать, что не одна она была дурой в этой гостиной.
   — Итак, я как следует обдумал все, — сказал он. И он повторяется! Очень странно.
   — И я пришел к заключению, которое сначала даже мне самому показалось удивительным, — продолжал он, — хотя теперь, по здравом размышлении, я совершенно убедился, что это будет во всех отношениях наилучшим решением.
   С каждым его словом самообладание возвращалось к ней, и она все меньше страдала от неловкости. Не то чтобы ей было приятно, что ему настолько не по себе, — ну разве что самую малость, потому как было только справедливо, чтобы он чуть-чуть помучился, учитывая, как она себя чувствовала всю последнюю неделю. Но она находила какое-то необыкновенное облегчение в мысли, что не она одна чувствует себя неловко, что он так же сильно встревожен и потрясен, как и она.
   А если уж не потрясен, то по крайней мере не безмятежен.
   Он прочистил горло, задергал подбородком, вытягивая шею.
   — Полагаю, — сказал он, и глаза его посмотрели прямо на нее с замечательной ясностью, — нам следует пожениться.
   Что?
   Губы ее приоткрылись.
   — Что?
   И наконец она произнесла это: —Что?
   Не «Простите, что?» и даже не «Что ты сказал?», а просто «Что?».
   — Если ты выслушаешь мои доводы, — сказал он, — ты сама увидишь, насколько это здравая идея.
   — Ты с ума сошел? Он отпрянул.
   — Вовсе нет.
   — Я не могу выйти за тебя, Майкл.
   — Почему?
   Почему? Потому что… Потому что…
   — Потому что не могу! — выпалила она наконец. — Боже мой, уж кто-кто, а ты бы должен понимать все безумие подобной затеи!
   — Признаю, что на первый взгляд идея эта действительно кажется в высшей степени неподходящей. Но если ты просто выслушаешь мои доводы, ты увидишь, насколько она здравая.
   — Как такая идея может показаться здравой? Ничего более безумного я и вообразить не могу!
   — Тебе не придется переезжать, — начал он перечисление, загибая пальцы для наглядности, — ты сохранишь и титул, и положение в обществе.
   Конечно, и то и другое сулило определенные удобства, но вряд ли удобство можно было рассматривать как повод выходить замуж за Майкла, который был… ну… Майклом.
   — Вступая в этот брак, ты можешь быть совершенно уверена, что супруг будет заботлив и станет относиться к тебе с уважением, — добавил он. — Имея дело с другим мужчиной, ты сможешь обрести подобную уверенность только через несколько месяцев, да еще неизвестно, будет ли она оправданна. Первые впечатления часто бывают обманчивыми.
   Она вглядывалась в его лицо, стараясь понять, не стоит ли что-нибудь, хоть что-нибудь, за этими словами. Должна же быть какая-то причина всему этому, потому что это уму было непостижимо, что он делает ей предложение. Это было безумие какое-то. Это было…
   Ах, она и сама не знала, что это было. Ну разве существуют слова, которыми можно выразить, что вот вдруг ушла земля из-под ног?
   — И я дам тебе детей, — тихо сказал он. — По крайней мере постараюсь дать.
   Она покраснела. И чувствовала, как краснеет все сильнее, как щеки ее заливает ярко-розовый румянец. Она не хотела, чтобы в воображении ее рисовались картины: она с ним в постели. Всю последнюю неделю она только тем и занималась, что гнала прочь подобные мысли.
   — А что выиграешь ты? — шепотом спросила она. Похоже, этот вопрос поразил его, но он быстро оправился и ответил:
   — Я получу жену, которая управляла моими поместьями долгие годы. Не настолько я горд, чтобы не признать, что ты знаешь мои дела гораздо лучше меня.
   Она кивнула. Только кивнула, но он понял, что может продолжать.
   — Я хорошо знаю тебя и доверяю тебе, — сказал он, — и совершенно уверен, что ты никогда не собьешься с пути истинного.
   — Я вообще не могу сейчас думать об этом, — отозвалась она, закрывая лицо руками. У нее голова шла кругом, и преследовала неприятная мысль, что она никогда окончательно от такого потрясения не оправится.
   — Это здравая идея, — сказал Майкл. — Тебе просто следует рассмотреть ее со всех сторон…
   — Нет, — сказала она, изо всех сил стараясь, чтобы голос ее прозвучал решительно. — Никогда ничего из этого не выйдет. И ты сам это знаешь. — Она отвернулась, не желая смотреть на него. — Я вообще не понимаю, как ты можешь даже думать, что это возможно.
   — Я и не мог, — признался он. — Сначала, когда эта мысль впервые пришла мне в голову. Но потом я уже не мог отказаться от нее и вскоре понял, насколько это здравая идея.
   Она прижала пальцы к вискам. Боже правый, почему он через слово повторяет, что эта идея здравая? Ей-богу, если он еще раз скажет это слово, она не выдержит и закричит!
   И как он может говорить так спокойно? Не то чтобы она представляла себе, как он должен был бы держаться при подобном объяснении, — она вообще никогда не представляла себе ничего подобного. Но почему-то ее коробило от этого бескровного речитатива. Он не горячился. Был собран. Может, и нервничал немного, но чувствам воли не давал, а может, даже их не испытывал.
   В то время как у нее было ощущение, будто земной шар слетел со своей оси!
   Это было несправедливо.
   И на мгновение по крайней мере она почувствовала к нему самую настоящую ненависть за то, что он привел ее в такое смятение.
   — Я пойду наверх, — внезапно сказала она. — Придется отложить этот разговор до утра.
   Ей почти удалось удрать. Она была уже на полдороге к двери, когда почувствовала его руку на своем локте. Рука прихватила ее локоть нежно, но крепко.
   — Подожди, — сказал он, и она не в силах была шевельнуться.
   — Чего ты хочешь? — прошептала она. Она не оглянулась на него, но очень хорошо представляла его лицо. Иссиня-черные пряди, падающие на лоб, глаза под полуопущенными веками, осененные немыслимо длинными ресницами.
   И его губы. Ярче всего в ее воображении рисовались губы — идеальной формы, припухлые, все время изогнутые в этой его дьявольской полуусмешке, которая так и говорила, что он много что знал и понимал мироустройство так, как и не снилось простым смертным в их простодушной невинности.
   Рука его скользнула вверх, легла на ее плечо, а затем он осторожно провел пальцем по ее шее.
   Когда он заговорил, голос его прозвучал низко и с хрипотцой и отозвался эхом в самой глубине ее существа.
   — Разве ты не хочешь, чтобы я поцеловал тебя еще раз?

Глава 17

   …да, конечно, Франческа — настоящее чудо. Но тебе это давно должно быть известно, верно?

Из письма Хелен Стерлинг ее сыну, графу Килмартину, два года и девять месяцев спустя после его отъезда в Индию.

 
   Майкл сам точно не знал, когда ему стало окончательно ясно, что ему придется соблазнять Франческу. Он пытался взывать к ее рассудительности, практической сметке и здравому смыслу, и ничего не вышло.
   И бессмысленно было давить на эмоции, поскольку чувства, как он считал, были односторонними.
   Значит, придется положиться на плотскую страсть.
   Он хотел ее, Боже, как же он хотел ее! И с такой силой, какой он и вообразить не мог до того, как впервые поцеловал ее в Лондоне на прошлой неделе. Но хотя кровь его бежала все быстрее, вскипая от желания и страсти и, конечно, любви, ум его продолжал работать четко и расчетливо, и он понимал, что если он хочет привязать ее к себе, то придется идти путем плотской страсти. Необходимо заявить свои права на нее таким образом, чтобы она не смогла ответить отказом. Бесполезно было пытаться убедить ее с помощью слов, мыслей и идей. Она вполне могла вывернуться из словесных силков и сделать вид что никаких чувств просто нет.
   Но если он запечатлеет в ее душе свой образ, сделав ее своей в самом что ни на есть физическом смысле слова, тогда он останется с ней навсегда.
   И она станет его.
   Она выскользнула из-под его руки и принялась пятиться, пока между ними не образовалось расстояние в несколько шагов.
   — Разве ты не хочешь, чтобы я снова поцеловал тебя, Франческа? — промурлыкал он, приближаясь к ней с грацией хищного животного.
   — Это было ошибкой, — сказала она дрожащим голосом, попятилась снова и остановилась, наткнувшись на край стола.
   Он все надвигался на нее.
   — Вовсе не ошибка — если мы поженимся.
   — Я не могу выйти за тебя, ты сам это знаешь.
   Он взял ее за руку и принялся, словно машинально, поглаживать пальцем ей ладонь.
   — Это почему же?
   — Потому что я… потому что ты… потому что ты — это ты.
   — Верно, — согласился он, поднес ее руку к губам и поцеловал ладонь. И легко коснулся кончиком языка ее запястья — просто потому, что можно было дотянуться. — И впервые за долгое-долгое время, — сказал он, поглядывая на нее сквозь ресницы, — я не испытываю ни малейшего желания быть кем-либо другим.
   — Майкл, — прошептала она, выгибая спину.
   Но она хотела его. Он слышал это по ее учащенному дыханию.
   — «Майкл, нет» или «Майкл, да»? — промурлыкал он, целуя ее в сгиб локтя.
   — Я не знаю, — простонала она.
   — Более чем честно. — Он двинулся выше, целуя ее под подбородком, так что ей волей-неволей пришлось закинуть голову назад.
   Он целовал ее шею медленно, обстоятельно, не пропуская ни дюйма кожи, подвергая все подряд чувственной атаке. Он добрался до линии скулы, затем перешел к мочке уха, затем вернулся к вырезу платья и прихватил край зубами. Он услышал, как Франческа ахнула, но она не сказала, чтобы он немедленно прекратил, так что он тянул, и тянул, и тянул вырез вниз, пока одна грудь не выскочила наружу.
   Какая прелесть эти нынешние дамские моды!
   — Майкл? — прошептала она.
   — Тс-с… — Ему не хотелось отвечать на вопросы. Ему не хотелось, чтобы она задавала вопросы.
   Он коснулся языком округлости груди, ощутив солоновато-сладкий вкус ее кожи, затем прикрыл грудь ладонью. Он уже прикасался к ее груди прежде — сквозь одежду, когда поцеловал ее впервые, и тогда он решил, что это-то и есть верх блаженства, но теперь ладонь его ощущала жар ее обнаженной кожи, и ничто не могло сравниться с этим.
   — О Боже! — простонала она. — О… Он легонько дунул на ее сосок.
   — Поцеловать тебя? — спросил он и поднял глаза на нее. Он знал, что это рискованно — ждать ее ответа. Вероятно, не стоило и задавать вопрос, но, несмотря на то что намерением его было соблазнить ее, он как-то не мог заставить себя приступить к этому прежде, чем она ответит согласием.
   — Поцеловать? — прошептал он снова и коснулся языком ее соска, дабы стимулировать ее решимость.
   — Да! — вырвалось у нее. — Да, да, да!
   Он улыбнулся медленной, ленивой улыбкой, смакуя момент. А затем, протомив ее, всю дрожащую от предвкушения, еще одну лишнюю секунду, что было, пожалуй, не очень честно, склонился к ней, и губы его прижались к ее телу, изливая весь многолетний нерастраченный пыл на эту одинокую грудь, на невинный ни о чем не подозревающий сосок.
   Кто бы тут смог устоять?
   — О Боже! — прошептала она и ухватилась за край стола так как все ее тело так и выгнулось назад. — О Боже! О, Майкл! О Боже!
   Воспользовавшись этим всплеском страсти, он быстро ухватил ее за бедра, приподнял, усадил на край стола и вступил в женственный полукруг раскрывшихся ему навстречу колен.
   Радость бурлила в его крови, хотя тело его изнывало, стремясь удовлетворить свои собственные желания. Ему страшно нравилось думать, что он может заставить ее испытывать то же: кричать, и стонать, и вскрикивать от желания. Она была сильна духом, никогда не теряла головы и всегда была собранна, и, однако, в данный момент она была только рабыней собственной страсти, пленницей его умелых ласк.
   Он целовал, касался языком, покусывал, тянул. Он измучил ее так, что ей стало казаться, что она вот-вот взорвется. Дыхание ее стало громким и прерывистым, а стоны и лепет становились все менее членораздельными.
   И все это время руки его тихонько двигались вверх по ее ногам, начиная с лодыжек и потом вверх по икрам, поднимая подол юбки все выше и выше, пока юбка ворохом складок не легла у нее на коленях.
   Только тогда он оторвался и дал ей перевести дух.
   Она смотрела на него — глаза ее казались остекленевшими, приоткрытые губы ярко розовели. Она ничего не сказала, да вряд ли, думал он, она способна была сейчас вымолвить хоть слово. Но он увидел вопрос в ее глазах. Может, дара речи она и лишилась, но до полного исступления еще не дошла.
   — Я решил, что жестоко будет терзать эту и дальше, — сказал он и легонько сжал сосок между указательным и большим пальцами.
   Она застонала.
   — Тебе нравится. — Это была просто констатация факта, причем не слишком-то затейливая, но ведь с ним была Франческа, а не какая-то безымянная женщина, с которой он совокуплялся, закрыв глаза и вызывая в воображении любимое лицо. И потому при каждом ее стоне наслаждения сердце у него в груди радостно прыгало. — Тебе нравится, — повторил он с довольной улыбкой.
   — Да, — прошептала она. — Да.
   Он склонился к ней, и губы его легко коснулись ее уха.
   — И это тебе тоже понравится.
   — Что? — спросила она, немало изумив его своим вопросом. Он-то полагал, что она уже не в силах спрашивать.
   Он сдвинул ее юбки еще выше, так, чтобы они не опустились на колени.
   — Ты хочешь, чтобы я сказал, верно? — прошептал он, и руки его легли ей на колени, скользнули выше, стали легонько сжимать бедра, поглаживая ее кожу большими пальцами. — Ты хочешь знать.
   Она кивнула.
   Он снова наклонился к ней, и губы его оказались возле самых ее губ, так близко, что он ощущал их тепло, но все же на таком расстоянии, что он мог прошептать:
   — Тебе всегда было так любопытно. Ты задавала столько вопросов.
   Губы его скользнули по ее щеке, к самому ее уху, продолжая шептать, но теперь подражая ее голосу:
   — «Майкл, расскажи мне что-нибудь неприличное. Что-нибудь безнравственное».
   Она покраснела. Он не видел ее лица, но, почувствовав жар ее кожи, понял, что кровь прилила к лицу.
   — Но я так ни разу и не рассказал того, что тебе хотелось услышать, верно? — сказал он, покусывая мочку ее уха. — Всякий раз я оставлял тебя у самого порога спальни.
   Он умолк, не потому, что ожидал ответа, а потому, что хотел услышать звук ее дыхания.
   — А ты думала об этом? — шептал он. — Думала после того, как я уходил, о том, чего я тебе не стал рассказывать? — Он придвигался все ближе, и губы его касались ее уха. — Тебе было интересно, что же я такое делал, когда я был безнравственным?
   Конечно, он не собирался вырывать у нее ответ: это было бы просто нечестно. Но сам он не смог удержаться от того, чтобы мысленно не вернуться назад и не припомнить, сколько раз он дразнил ее намеками на свои амурные подвиги.
   Однако он никогда первый не затрагивал эту тему, она всегда заговаривала об этом сама.
   — Хочешь, я расскажу тебе сейчас? — прошептал он, почувствовал, как она вздрогнула от изумления, и тихо засмеялся. — Не о них, Франческа. О тебе. Только о тебе.
   Она повернулась к нему, и он, чуть отстранившись, прочел в ее глазах вопрос: «Что ты имеешь в виду?»
   Он чуть надавил на ее ноги, так что они раздвинулись еще на один безнравственный дюйм шире.
   — Хочешь, я скажу тебе, что я собираюсь сделать сейчас? — Он наклонился и коснулся языком ее соска, который стал твердым и напряженным, и добавил в качестве пояснения: — С тобой?
   Она нервно сглотнула. Он решил, что это можно расценить как «да», и, сдвигая ладони еще на дюйм выше, глухо промолвил:
   — Выбор так широк. Я даже не знаю, с чего начать.
   Он смолк и посмотрел на нее. Она дышала тяжело, губы ее, припухлые от поцелуев, приоткрылись. Она была словно загипнотизированная, совершенно во власти его чар.
   Он снова склонился к ней, к другому ее уху, чтобы слова его, жаркие и влажные, уж точно дошли до ее сознания.
   —Думаю, впрочем, что начать мне следует там, где ты нуждаешься во мне более всего. Прежде всего я поцелую тебя… — и пальцы его вжались во внутреннюю сторону ее бедер, — здесь.
   Он помолчал немного, примерно секунду, просто чтобы она успела содрогнуться от желания.
   — Тебе хотелось бы этого? — спросил он, желая помучить и подразнить ее. — Да, я вижу, что хотелось бы. Но этого будет недостаточно, — задумчиво продолжал он, — как для тебя, так и для меня. Так что, очевидно, затем мне придется поцеловать тебя здесь. — Его пальцы снова двинулись вперед и достигли жаркой складки между ее бедрами, он еще и надавил пальцами слегка, чтобы она наверняка поняла, что он имеет в виду. — Думаю, тебе понравится получать эти поцелуи, — добавил он и заскользил по складке вниз, вниз, вниз, все ближе к средоточию ее женственности, однако не доходя до конца, — почти так же сильно, как мне целовать тебя.
   Дыхание ее стало еще чаще.
   — Там мне придется задержаться, — продолжал он, — и, возможно, пустить в ход язык вместо губ. Пройтись им по самому краю. — И один из его пальцев показал ей, что именно он имел в виду. — И ты все время будешь раскрываться все больше и больше. Вот так.
   И он чуть отстранился, словно намереваясь полюбоваться на дело рук своих. А полюбоваться было на что — зрелище было на редкость эротичным. Она сидела на краешке стола, широко раздвинув колени — хотя и недостаточно широко для того, что он намеревался делать. Подол платья свешивался между ног, скрывая от его взоров главное, но почему-то от этого она казалась еще соблазнительнее. Ему и не нужно видеть это, понял он вдруг, по крайней мере пока не нужно. Поза ее и так была достаточно пикантной, и одна обнаженная грудь с розовым соском, звавшим к поцелуям, придавала ей даже что-то порочное.
   Но ничто не могло вызвать в нем большего желания, чем ее лицо. Полуоткрытые губы, темно-синие глаза, потемневшие от страсти. И каждый вдох ее взывал к нему: «Возьми меня».
   И это подействовало на него так сильно, что он едва не бросил мысль о хитроумном обольщении и не накинулся на нее.
   Но нет — следовало вести дело медленно. Следовало дразнить ее, заставить изнывать, довести ее до пика возбуждения и продержать в таком состоянии как можно дольше. Следовало заставить ее понять, что это нечто такое, без чего оба они никогда уже не смогут жить.
   Однако это было нелегко — заставить себя сдерживаться.
   — Как ты думаешь, Франческа, — прошептал он, вновь нажимая на ее бедра, — достаточно ли ты открыта навстречу мне?
   Она не издала ни звука. Он не смог бы объяснить почему, но его это страшно распалило.
   — Может быть, — тихо сказал он, — так будет лучше. — И принялся медленно, но неотвратимо подталкивать ее ноги, пока они не раздвинулись полностью. Подол юбки натянулся, и он, поцокав языком, добавил: — Так, наверно, неудобно. Позволь, я помогу.
   Он приподнял подол и сдвинул его, так что складки юбки обернулись вокруг ее талии.
   И нагота ее оказалась совершенно открытой взорам.
   Он еще не видел ее, так как глаза его были прикованы к ее лицу. Но от одной мысли о том, в какой она позе, обоих их пробрала дрожь, его — от страсти, ее — от предвкушения, и ему пришлось напрячь волю, чтобы сохранить самоконтроль. Еще не пришло его время. Его время наступит очень скоро, разумеется, так как он был совершенно уверен, что просто умрет, если она не будет принадлежать ему сегодня же.
   Но сейчас еще было время Франчески. И того, что он сумеет заставить ее перечувствовать.
   Губы его коснулись ее уха.
   — Тебе не холодно?
   Ответом было ее прерывистое дыхание. Палец его приблизился к средоточию ее женского существа и легонько погладил.
   — Я ни за что не позволю тебе замерзнуть, — прошептал он. — Это было бы недостойно джентльмена.
   Палец его стал описывать медленные круги по ее жаркой плоти.
   — Если бы мы сейчас были на улице, — задумчиво продолжал он, — я предложил бы тебе мой плащ. Но здесь, — кончик пальца проник внутрь, и она ахнула, — я могу предложить только мой рот.
   Она издала еще один нечленораздельный звук, даже скорее негромко вскрикнула.
   — Да, — продолжал он безнравственные речи, — именно это я и сделаю. Я буду целовать тебя в это место, где поцелуи принесут тебе наибольшее наслаждение.
   Она только дышала часто-часто.
   — Думаю, что начну я просто с поцелуев, но затем придется пустить в ход язык, чтобы проникнуть в глубь тебя. — В качестве иллюстрации он пощекотал ее пальцем. — Примерно так, только язык будет горячий. — Он пробежал языком по ее уху. — И влажный.
   — Майкл! — простонала она.
   Она произнесла его имя. И больше ничего. Она была совсем на грани.
   — Я попробую тебя на вкус всю, — шептал он. — До последней капельки. А затем, когда исследую тебя полностью, я раздвину тебя еще шире. — И он раздвинул ее пальцами самым неприличным образом из всех возможных. И пощекотал ее ногтем. — На случай, если я все же пропустил какой-то закоулок.
   — Майкл! — простонала она снова.
   — Как долго я буду целовать тебя? Кто знает! Может, я вообще буду не в силах остановиться. — Он наклонился и поцеловал ее в шею. — А может, ты не захочешь, чтобы я останавливался. — Он умолк, и второй палец скользнул внутрь ее. Он прошептал: — Тебе нравится?
   Он играл с огнем всякий раз, когда задавал ей вопрос, тем самым давая ей возможность сказать «нет». Если бы он явствовал хладнокровнее, расчетливее, то просто напирал бы на технику обольщения, дабы увлечь ее безвозвратно прежде, чем она успеет сообразить, что делает. Она бы потеряла голову от страсти и не заметила бы толком, как он оказался внутри ее, и она бы стала окончательно и непоправимо принадлежать ему.
   Но что-то внутри его не позволяло ему действовать столь грубо, по крайней мере с Франческой. Ему необходимо было ее одобрение. Пускай выраженное всего лишь кивком или стоном. Возможно, она и пожалеет об этом потом. Но ему не хотелось, чтобы она при этом еще и думала, что совершила это бездумно, что не сказала «да».
   И ему нужно было это ее «да». Он любил ее долгие годы, мечтал о том, чтобы прикоснуться к ней, так долго. А теперь, когда мечта его сбылась, он был не уверен, что выдержит, если и она не будет его так же желать. Сердце мужчины так легко разбить, и его сердце, похоже, не вынесет нового удара.
   — Хочешь, я перестану? — прошептал он и на сей раз действительно перестал. Он не отнимал руки, но замер, давая ей минутную передышку для принятия решения. И он откинулся назад, чтобы она видела его лицо. Или по крайней мере чтобы он мог видеть ее лицо.
   — Нет, — прошептала она, но глаз на него не подняла. . Сердце у него в груди так и подпрыгнуло.
   — Тогда пора мне начать делать все то, о чем я столько рассказывал, — промурлыкал он.
   И так и поступил. Опустился на колени и стал целовать ее. Она содрогалась, а он целовал, она стонала, а он целовал. Она вцепилась в его волосы, а он целовал, и когда она выпустила его волосы и стала шарить руками в поисках опоры, он все целовал.
   Он целовал ее всеми способами, какие обещал. И довел ее почти до пика страсти.
   Почти.
   Следовало бы довести дело до конца, до победы. Но он просто не в силах был сдерживаться. Он должен был обладать ею немедленно. Он желал этого так давно — желал, чтобы она выкрикивала его имя и содрогалась в его объятиях. Но когда это случилось — в первый раз по крайней мере, — он желал только одного: оказаться внутри ее. Ощущать ее кругом себя и…