Страница:
— Как все это понимать? — спросил он.
— Что ты имеешь в виду? — уперлась она. Она старалась не смотреть на стол за его спиной. Это был тот самый стол, на который он усадил ее вчера вечером, а потом делал всякие немыслимые вещи.
От одного воспоминания по телу ее побежала дрожь.
— Ты знаешь, что я имею в виду, — нетерпеливо сказал он.
— Майкл, я…
—Ты выйдешь за меня замуж? — требовательно спросил он.
О Боже, лучше б он не отважился произнести эти слова! Как легко было увиливать от этой темы до того, как слова были произнесены и словно повисли между ними!
—Я… я…
— Ты выйдешь за меня замуж? — повторил он, и на сей раз слова его прозвучали жестко, почти резко.
— Я не знаю, — выговорила она наконец. — Мне нужно время.
— Для чего время? — сердито сказал он. — Чтобы я еще энергичнее стал пытаться устроить тебе беременность?
Она отшатнулась так, будто он ее ударил. Он грозно надвинулся на нее.
— Учти, я именно так и поступлю. Возьму тебя прямо сейчас, и еще раз вечером, и еще три раза завтра, если потребуется.
— Майкл, перестань, — шепнула она.
— Я спал с тобой, — продолжал он, не слишком заботясь о выборе слов, со странной настойчивостью. — Дважды. Ты не невинная девица и понимаешь, что это значит.
Но именно потому, что она не была невинной девицей — да и кто бы ожидал такого от вдовы? — она смогла ответить на это:
— Я знаю. Но это не имеет значения — если я не забеременею, разумеется.
В ответ Майкл прошипел одно слово. Ей никогда бы и в голову не пришло, что он может произнести такое слово в ее присутствии.
— Мне нужно время, — сказала она и обхватила себя за плечи.
— Зачем?
— Не знаю. Чтобы подумать. Разобраться во всем. Не знаю.
— Ну о чем тут еще думать? — рявкнул он.
— Во-первых, о том, хороший ли выйдет из тебя муж, — огрызнулась она. Его наскоки и уколы рассердили ее наконец.
Он даже отступил на шаг.
— Как это прикажешь понимать?
— Для начала — твое поведение в прошлом, — сказала она, сузив глаза. — Нельзя сказать, что ты был образцом христианской добродетели.
— Интересно слышать это от женщины, которая несколько часов назад приказывала мне снять подштанники, — съязвил он.
— Перестань говорить гадости, — сказала она негромко.
— Перестань злить меня.
Голова у нее заныла, и она прижала пальцы к вискам.
— Бога ради, Майкл, неужели нельзя дать мне подумать? Неужели нельзя дать мне немного времени на размышления?
Но истина заключалась в том, что ей было страшно думать. Потому что если подумать, то что же получается? Получается, что она распутница, шлюшка. Что она была захвачена примитивной страстью к этому мужчине и испытала с ним ни с чем не сравнимые восторги совершенно неприличного свойства, каких не знала со своим мужем, которого любила всем сердцем.
Она испытывала наслаждение с Джоном, но ничего подобного у нее с мужем не было.
Она даже не подозревала, что такое возможно.
И однако, она обрела это с Майклом.
Который был ее другом, кстати. Доверенным лицом.
Ее любовником.
О Боже, так что это такое?
— Прошу тебя, — прошептала она, — мне необходимо побыть одной.
Майкл не сводил с нее глаз, смотрел долго-долго, так долго, что ей стало не по себе от этого пристального взгляда, но наконец он, тихо выругавшись, вышел из комнаты.
Она повалилась на софу и уронила голову на руки. Но не заплакала. Не пролила ни единой слезинки. И сама не понимала почему.
Никогда он не поймет женщин.
Злобно бранясь, Майкл стянул с себя сапоги и швырнул зловредную обувь в дверцу шкафа.
— Милорд? — раздался неуверенный голос его камердинера, высунувшегося из гардеробной.
— Не сейчас, Риверс! — рявкнул Майкл.
— Хорошо, милорд, — быстро сказал камердинер и поспешил взять хозяйские сапоги. — Я только заберу сапоги. Их надо бы почистить.
Майкл опять разразился бранью.
— Или, может, сжечь, — предположил Риверс. Майкл только посмотрел на него и заворчал, как пес. Риверс ретировался, но по глупости забыл закрыть за собой дверь.
Майкл пинком захлопнул дверь и очень огорчился, что она не слетела с петель.
Даже в маленьких удовольствиях жизнь теперь отказывает ему!
Он беспокойно заходил по винно-красному ковру, время от времени останавливаясь у окна.
Что до того, чтобы понять женщин, — да Бог с ними! Он никогда и не стремился освоить это искусство. Но он всегда полагал, что понимает Франческу. И был совершенно уверен, что она обязательно выйдет за мужчину, с которым была дважды.
Один раз могло и не сработать. Один раз она могла посчитать ошибкой. Но два раза…
Она никогда бы не отдалась дважды мужчине, если бы не ценила этого мужчину достаточно высоко…
Нет, подумал он с кривой ухмылкой. Тут он просчитался.
Очевидно, она согласна была использовать его лишь как инструмент для достижения собственного удовольствия — да что там! И использовала. Она проявляла инициативу, брала что хотела и уступала главенствующую роль ему, только когда жар их взаимной страсти достигал совсем уж адского накала.
Она использовала его.
Он и не думал, что она на такое способна.
Интересно, она была такая и с Джоном? И с ним тоже она принималась командовать? И с ним тоже…
Он замер, словно врос в ковер.
Джон.
Он совсем забыл про Джона.
Как же такое возможно?
Долгие годы всякий раз, когда он видел Франческу, всякий раз, когда вдыхал ее опьяняющий аромат, Джон незримо был рядом — сначала как фантом его совести, а потом — его памяти.
Но с того самого момента, как он вошел вчера в Розовую гостиную и, слыша ее легкие шаги за своей спиной, прошептал «Выходи за меня замуж», он совершенно забыл о Джоне.
Не то чтобы воспоминание о Джоне изгладилось из его памяти. Нет, Джон был слишком близок, слишком дорог ему, им обоим. Но в какой-то момент, когда он был на пути в Шотландию, Майкл наконец позволил себе думать о браке. «Я могу жениться на ней. Я могу попросить ее. Я действительно могу это сделать».
И как только он сам себе дал разрешение на этот брак, ему перестало казаться, что он собирается похитить жену у покойного двоюродного брата.
Майкл ведь сам ни на что не напрашивался. Он не возводил глаза к небу и не просил себе графский титул. Он даже не мечтал обладать Франческой, смирясь с мыслью, что она никогда не станет его.
Но Джон умер. Он умер.
И никто в этом не был виноват.
Джон умер, и жизнь Майкла изменилась полностью, за исключением одного: он по-прежнему любил Франческу.
Боже, как же он любил ее!
Ничто не препятствовало их браку. Никакие законы, никакие обычаи, одна только его больная совесть, которая совершенно неожиданно вдруг умолкла.
И Майкл наконец позволил себе задуматься над тем единственным вопросом, который никогда прежде не смел себе задать.
Что подумал бы Джон об этом браке?
И он вдруг понял, что брат благословил бы этот брак. Джон был великодушным человеком, и он любил Франческу, и Майкла тоже. Он захотел бы, чтобы Франческу любили и почитали так, как любил и почитал ее Майкл.
И он захотел бы, чтобы Майкл был счастлив.
Майкл и не думал, что когда-нибудь сможет говорить о себе так.
Счастлив.
Только подумать!
Еще больше поразило ее то, что за дверью оказался вовсе не Майкл, а горничная, которая принесла ей ужин.
Подозрительно прищурив глаза, Франческа выглянула в коридор, посмотрела направо, налево, ожидая увидеть Майкла, засевшего в каком-нибудь темном углу и готового броситься на нее.
Но его нигде не было.
— Его сиятельство подумал, что вы, верно, голодны, — сообщила горничная, ставя поднос на секретер.
Франческа быстро осмотрела поднос — не лежит ли между тарелок записка, цветок, что-нибудь, что пояснило бы намерения Майкла, но ничего не было.
Ничего не было и весь вечер, и утром тоже.
Ничего — только поднос с завтраком и почтительный поклон горничной с прежним сообщением:
— Его сиятельство подумал, что вы, верно, голодны.
Франческа попросила дать ей время подумать, и он не беспокоил ее.
Это было ужасно.
Нельзя не согласиться, что было бы еще хуже, если бы он пренебрег ее желаниями и не оставил бы ее в покое. Потому что совершенно очевидно, что она не могла рассчитывать на свое здравомыслие в присутствии этого человека. Не слишком-то она могла доверять и ему, с этими его томными взглядами и вопросами шепотом: «Ты поцелуешь меня, Франческа?», «Ты позволишь мне поцеловать тебя?».
И она не могла отказать ему, когда он стоял так близко и его глаза, эти удивительные, серебристые глаза обжигали ее взглядом.
Он гипнотизировал ее. Вот единственно возможное объяснение.
В это утро она оделась сама, выбрав практичное будничное платье, в котором удобно будет гулять. Ей не хотелось сидеть в своей комнате, но и бродить по покоям Килмартина, замирая на каждом углу из опасения, что сейчас появится Майкл, ей тоже не хотелось.
Конечно, и на прогулке она не была застрахована от встречи с ним, он найдет ее где угодно, если захочет, но ему хотя бы придется потрудиться.
Она съела свой завтрак, немало подивившись тому, что аппетита в подобных обстоятельствах отнюдь не утратила, и, опасливо окинув взглядом коридор, тихо выскользнула из своей комнаты, мечтая лишь об одном: как бы выбраться из дома незамеченной. Ну точно вор-домушник!
Вот ведь до чего довели, сварливо подумала она.
Но он не встретился ей ни в коридоре, ни на лестнице.
Не оказалось его также ни в одной из гостиных и залов, и к тому времени, когда она добралась наконец до парадной двери, на лице ее было довольно хмурое выражение.
Да где же он?
Ей вовсе не хотелось видеть его, разумеется, но было как-то унизительно так и не встретить его после всех тревог и предосторожностей.
Рука ее легла на ручку двери.
Ей следовало бы бежать, следовало бы спешить, дабы ускользнуть из дома, пока все тихо.
Но она медлила.
— Майкл? — даже не сказала, а произнесла она одними губами, что вообще не считается. Никак не могла она избавиться от чувства, что он был здесь и наблюдал за нею.
— Майкл? — на сей раз шепотом позвала она, оглядываясь вокруг.
Никого.
Она тряхнула головой. Боже правый, во что она превратилась? Теперь ей еще и мерещится. Это уже просто мания преследования.
И, в последний раз оглянувшись, она вышла из дома, так и не заметив его за поворотом парадной лестницы, где он стоял, наблюдая за ней с нежной улыбкой.
Да и все равно пришлось бы рано или поздно возвращаться домой.
Так что она тихонько проскользнула обратно в дом, намереваясь пробраться в свою комнату и там пообедать одна. Но прежде чем она дошла до лестницы, она услышала голос, окликнувший ее по имени.
Это был Майкл. Ну разумеется, Майкл. Глупо было ожидать, что он оставит ее в покое надолго.
Но вот что странно — она сама толком не понимала, что почувствовала при его появлении, раздражение или облегчение.
— Франческа, — раздался его голос снова, и сам он появился в дверях библиотеки. — Иди сюда.
Слова его звучали приветливо — слишком уж приветливо, кроме того, Франческе показалось подозрительным, что он выбрал библиотеку. Почему он заманивал ее не в Розовую гостиную, где все напоминало бы ей об их первом страстном свидании? И не в Зеленый салон, обставленный роскошно и романтически, с множеством диванов с подушками?
Что он вообще делал в библиотеке, помещении, менее всего приспособленном для обольщения дам?
— Франческа! — позвал он ее снова. Теперь было очевидно, что ее нерешительность забавляет его.
— Что это ты делаешь в библиотеке? — спросила она, стараясь, чтобы голос ее звучал не слишком подозрительно.
— Чай пью. —Чай?
— Такие сухие листочки, и их еще кипятком заливают. Ты что, никогда не пробовала?
Франческа поджала губы.
— Но почему в библиотеке?
— Чем библиотека хуже любой другой комнаты? — Отступив на шаг и взмахом руки предлагая войти, он добавил: — Совершенно невинное помещение.
Она постаралась не очень покраснеть.
— Хорошо погуляла? — спросил он любезно.
— Э-э…да.
— Прекрасный день для прогулки. Она кивнула.
— Впрочем, земля местами еще не просохла, наверное.
Что это он затеял?
— Чаю? — спросил он.
Она кивнула и изумленно раскрыла глаза, когда он сам налил ей чашку. Мужчины никогда не разливают чай!
— В Индии мне частенько приходилось самому заниматься чаем, — объяснил он, очевидно, угадав ее мысль. — Вот, бери.
Она приняла из его рук изящную фарфоровую чашку и некоторое время просто держала ее в руках, ощущая, как блаженное тепло сквозь фарфор перетекает в ее ладони. Затем подула на чай и сделала глоточек, пробуя, не слишком ли горяч.
— Печенье? — Он протянул ей тарелку, на которой лежа ли разнообразные вкусности.
В животе у нее заурчало, и она без лишних слов взяла печенье.
— Очень вкусное, — заметил он. — Я съел четыре штуки, пока ждал тебя.
— Долго ждал? — спросила она и даже удивилась, услышав звук своего голоса.
— Час или около того. Она отхлебнула чаю.
— Чай совсем горячий.
— Я приказал, чтобы заваривали свежий чай каждые десять минут, — пояснил он.
— А… — Такая предусмотрительность показалась ей если не удивительной, то по крайней мере неожиданной.
Одна его бровь изогнулась, но чуть-чуть, так что был ли этот жест намеренным, оставалось неясным. Он всегда умел придавать своему лицу нужное выражение — из него вышел бы отличный игрок, имей он склонность к игре. Но с левой бровью все было по-другому. Много лет назад Франческа заметила, что эта бровь двигалась порой, когда Майкл был, очевидно, уверен, что сохраняет совершенно безразличное выражение лица. Она всегда считала это своей маленькой тайной, чем-то вроде оконца в его душу.
Вот только нужно ли ей такое оконце сейчас? Она не знала. Это предполагало некую близость, которая сейчас была ей в тягость.
Не говоря уже о том, что она, очевидно, заблуждалась, когда думала, что может заглянуть ему в душу.
Он взял одно печенье с тарелки, посмотрел на каплю малинового варенья в центре и отправил себе в рот.
— Как все это следует понимать? — спросила она, не в силах далее сдерживать любопытство. У нее было такое чувство, что ее, подобно животному, откармливают перед забоем.
— Что, чай? — осведомился он, когда прожевал печенье. — Чай следует понимать в основном как чай, если уж тебе так нужно это знать.
— Майкл.
— Я подумал, что ты придешь замерзшая, — пояснил он, пожимая плечами. — Ты ведь гуляла довольно долго.
— Так ты знал, когда я ушла?
— Конечно.
Она не удивилась. Только это и было удивительно — что она не удивилась.
— У меня есть кое-что для тебя, — сказал он. Глаза ее сузились.
— В самом деле?
— Что же в этом примечательного? — сказал он и взял что-то со стула рядом.
У Франчески перехватило дыхание. «Только бы не кольцо. Только бы не кольцо! Только не сейчас!»
Она еще не готова была сказать ему «да».
И сказать «нет» она тоже была не готова.
Но он положил на стол не кольцо, а букетик, все цветы в котором были один другого нежнее. Она не разбиралась в цветах, даже названий толком не знала, но здесь были беленькие цветы на толстых стеблях, и еще фиолетовые, и какие-то почти синие. И букетик был очень мило перевязан серебряной ленточкой.
Франческа в изумлении смотрела на букет, не в силах решить, как ей следует реагировать на подобный жест.
— Можешь взять их в руки, — сказал он, явно забавляясь ее растерянностью. — Они не кусаются.
— Ну конечно, — быстро сказала она, протягивая руку за букетиком. — Я просто… — Она поднесла цветы к лицу и вдохнула их аромат, затем положила букетик на стол, а руки на колени.
— Что ты просто? — мягко спросил он.
— Сама не знаю что. — Она и правда не знала. Представления не имела, как она собиралась завершить фразу, если вообще собиралась. Она снова опустила взгляд на букетик, похлопала ресницами и спросила: — Что это?
— Я называю эти штучки цветами.
Она подняла глаза и посмотрела на него долгим глубоким взглядом.
— Нет, — сказала она. — Что это?
— Сам жест, ты имеешь в виду? — Он улыбнулся. — Как что? Я ухаживаю за тобой.
Губы ее приоткрылись. Он отхлебнул чаю и сказал:
— Что же в этом удивительного?
Это после того, что произошло между ними?!
— Ты заслуживаешь и большего, — сказал он.
— Помнится, ты говорил, что намерен… — Она не договорила и покраснела. Он говорил, что станет ежедневно овладевать ею, пока она не забеременеет.
Обещал только сегодня три раза, собственно говоря. Клялся, что не менее трех раз, а пока результат, между прочим, нулевой и…
Щеки ее пылали, и она не могла прогнать воспоминания о его прикосновениях. О Боже!
Но к счастью, на лице его по-прежнему было самое невинное выражение и он сказал только:
— Я решил изменить тактику.
Она как безумная принялась грызть свое печенье — хоть какой-то предлог прикрыть лицо руками и скрыть смущение.
— Разумеется, я вовсе не отказываюсь от своих первоначальных планов, — добавил он, наклоняясь к ней с томным видом. — Я всего лишь мужчина, в конце концов. А ты, как мы имели случай убедиться, очень даже женщина.
Она положила остаток печенья в рот.
— Но я подумал, что ты заслуживаешь большего, — заключил он свою речь и откинулся в кресле с таким кротким выражением на лице, будто вовсе и не изводил ее только что намеками. — А ты так не думаешь?
Нет, она так не думала. Больше так не думала по крайней мере. В этом-то и была отчасти сложность.
Потому что, сидя за чашкой чая и судорожно запихивая печенье себе в рот, она не могла отвести глаз от его губ. Этих роскошных губ, лениво улыбавшихся ей.
У нее вырвался вздох. Эти губы умели выделывать такие роскошные штуки.
И выделывали — с ее телом.
Боже, она почти ощущала их прикосновение и сейчас!
И это заставляло ее ерзать в своем кресле.
— С тобой все в порядке? — заботливо осведомился он.
— В полном порядке, — выдавила она и принялась нервно пить чай.
— Может, кресло неудобное? Она покачала головой.
— Может, принести тебе что-нибудь?
— Зачем ты все это делаешь? — не выдержала она в конце концов.
— Что делаю?
— Зачем ты так любезен со мной? Брови его приподнялись.
— Разве это не мой долг?
—Нет!
— Вот так раз! Оказывается, мне не следует быть любезным!
— Я не то имела в виду, — возмутилась она, сердито тряхнув головой. Он сбил ее с толку, и это было неприятно. Ничто она не ценила так высоко, как свое хладнокровие и умение рассуждать здраво, а Майкл лишил ее этих способностей с помощью одного поцелуя.
И это было не все, что он похитил.
Далеко не все.
Она никогда не будет прежней.
Она никогда не будет здравомыслящей.
— У тебя огорченный вид, — заметил он. Ей захотелось придушить его.
Он склонил голову набок и улыбнулся. Ей захотелось поцеловать его. Он поднял чайник:
— Еще? О Боже!
— Франческа?
Ей хотелось перепрыгнуть через стол, прямо ему на колени.
— С тобой все в порядке? Ей было уже трудно дышать.
— Фрэнни?
И всякий раз, когда губы его двигались, говорил ли он что-то или просто вздыхал, взгляд ее останавливался на этих губах.
Она заметила, что облизывает свои губы.
И она понимала, что он знает — при его-то опыте соблазнителя, — что именно она испытывает сейчас.
Довольно ему было бы протянуть к ней руку, и она бы не отказала.
Довольно ему было бы коснуться ее, и она бы вспыхнула.
— Мне надо идти, — сказала она, с трудом выговаривая слова и очень неубедительно и, что хуже всего, будучи по-прежнему не в силах отвести от него взгляд.
— Тебя ждут какие-то важные дела в твоей спальне? — проговорил он, чуть скривив губы в улыбку.
Она кивнула, хотя прекрасно понимала, что он смеется над ней.
— Тогда иди, — сказал, вернее, промурлыкал он с кротким видом.
Каким-то образом ей удалось заставить свои руки взяться за край стола. Она вцепилась в дерево, приказывая себе встать, двинуться с места.
Но не могла.
— Может, предпочитаешь остаться? — негромко сказал он. Она покачала головой. По крайней мере ей показалось, что покачала.
Он встал, подошел к ее креслу и склонился к ее уху:
— Может, мне помочь тебе подняться?
Она снова покачала головой и вдруг вскочила на ноги — его близость парадоксальным образом разрушила те чары, которые он сам напустил на нее. Плечо ее ударилось о его грудь, и она отшатнулась в ужасе от того, что это прикосновение может заставить ее наделать дел, о которых она пожалеет впоследствии.
Как будто она мало уже наделала дел.
— Мне необходимо подняться к себе наверх, — пролепетала она.
— Очевидно, — отозвался он.
— Одной, — добавила она.
— У меня и в мыслях не было навязывать тебе свое общество.
Глаза ее сузились. Что это он задумал? И почему, черт возьми, она чувствует разочарование?
— Но может… — негромко начал он. Сердце ее так и подпрыгнуло.
— …может, мне следует поцеловать тебя на прощание, — закончил он. — Запечатлеть поцелуй… на твоей руке. Этого требуют и приличия.
Как будто они не забыли о приличиях еще в Лондоне! Он взял ее пальцы.
— Ведь я ухаживаю за тобой, верно?
Она не сводила глаз с его головы, когда он нагнулся над ее рукой и коснулся ее пальцев губами. Раз… другой… вот и все.
— Надеюсь, ты увидишь меня во сне, — сказал он тихо. Губы ее приоткрылись. Она не могла оторвать глаз от его лица. Он загипнотизировал ее, он похитил ее душу. И она не могла тронуться с места.
— Впрочем, возможно, ты хочешь чего-то более существенного, чем сон.
Она хотела.
— Ты остаешься? — прошептал он. — Или ты идешь? Она осталась. Бог свидетель, она осталась.
И Майкл продемонстрировал ей, какое это романтическое помещение — библиотека.
Глава 21
Три недели спустя Франческа по-прежнему не понимала, что она делает.
Майкл еще дважды заводил разговор о браке, но оба раза ей удалось увильнуть от ответа. Если она станет рас сматривать его предложение, то ей придется думать.
Думать о нем, и о Джоне, и, что самое худшее, ей придется думать о себе.
И ответить на вопрос, что же именно она делает в данный момент. Она все время повторяла себе, что выйдет за него, только если забеременеет, но постоянно оказывалась в его постели, позволяя соблазнять себя снова и снова.
Впрочем, и это уже было не совсем верно. Если она и вправду полагала, что ее надо было соблазнять, дабы заманить в его постель, то она сильно заблуждалась. Нет, теперь она сама стала безнравственной — сколько бы ни твердила себе, что бродит ночами по дому в одной рубашке потому, что ей не спится, а не потому, что ищет его общества.
Ведь она всегда находила его. А если не находила, то устраивалась там, где он неизбежно должен был найти ее.
И она ни разу не сказала «нет».
Майкл начинал терять терпение. Он умело скрывал свои чувства, но она хорошо его знала. Она знала его лучше, чем кого бы то ни было из живущих, и хотя он продолжал настаивать, что все еще ухаживает за ней, завоевывает ее сердце с помощью романтических фраз и жестов, она хорошо видела нетерпеливые складки, залегшие в углах губ. Он все время заводил разговоры, которые вели бы к теме брака, но прежде чем он успевал прямо спросить ее, она всякий раз ухитрялась ускользнуть.
Он не настаивал, но в глазах его появлялось новое выражение, а подбородок каменел, и когда он овладевал ею — а это всегда происходило после подобных разговоров, — каждый раз он проявлял все большую настойчивость, которая даже походила на гнев.
Но ничто не могло подтолкнуть ее к решению.
Она никак не могла сказать «да». Она не понимала почему, просто не могла, и все.
Но не могла сказать и «нет». Может, она стала безнравственной, может, распутной, но ей не хотелось лишаться ни их страстных свиданий, ни его общества.
Дело было не только в плотских утехах, главное — те моменты после, когда она лежала, свернувшись в его объятиях, а его рука поглаживала ее волосы. Иногда они лежали молча, но иногда разговаривали — обо всем на свете. Он рассказывал ей про Индию, а она ему — про свое детство. Она делилась с ним своими взглядами на политику, и он внимательно слушал ее. И он рассказывал ей анекдоты, которые полагается рассказывать только в мужской компании, так как считается, что они не для дамских ушей.
— Что ты имеешь в виду? — уперлась она. Она старалась не смотреть на стол за его спиной. Это был тот самый стол, на который он усадил ее вчера вечером, а потом делал всякие немыслимые вещи.
От одного воспоминания по телу ее побежала дрожь.
— Ты знаешь, что я имею в виду, — нетерпеливо сказал он.
— Майкл, я…
—Ты выйдешь за меня замуж? — требовательно спросил он.
О Боже, лучше б он не отважился произнести эти слова! Как легко было увиливать от этой темы до того, как слова были произнесены и словно повисли между ними!
—Я… я…
— Ты выйдешь за меня замуж? — повторил он, и на сей раз слова его прозвучали жестко, почти резко.
— Я не знаю, — выговорила она наконец. — Мне нужно время.
— Для чего время? — сердито сказал он. — Чтобы я еще энергичнее стал пытаться устроить тебе беременность?
Она отшатнулась так, будто он ее ударил. Он грозно надвинулся на нее.
— Учти, я именно так и поступлю. Возьму тебя прямо сейчас, и еще раз вечером, и еще три раза завтра, если потребуется.
— Майкл, перестань, — шепнула она.
— Я спал с тобой, — продолжал он, не слишком заботясь о выборе слов, со странной настойчивостью. — Дважды. Ты не невинная девица и понимаешь, что это значит.
Но именно потому, что она не была невинной девицей — да и кто бы ожидал такого от вдовы? — она смогла ответить на это:
— Я знаю. Но это не имеет значения — если я не забеременею, разумеется.
В ответ Майкл прошипел одно слово. Ей никогда бы и в голову не пришло, что он может произнести такое слово в ее присутствии.
— Мне нужно время, — сказала она и обхватила себя за плечи.
— Зачем?
— Не знаю. Чтобы подумать. Разобраться во всем. Не знаю.
— Ну о чем тут еще думать? — рявкнул он.
— Во-первых, о том, хороший ли выйдет из тебя муж, — огрызнулась она. Его наскоки и уколы рассердили ее наконец.
Он даже отступил на шаг.
— Как это прикажешь понимать?
— Для начала — твое поведение в прошлом, — сказала она, сузив глаза. — Нельзя сказать, что ты был образцом христианской добродетели.
— Интересно слышать это от женщины, которая несколько часов назад приказывала мне снять подштанники, — съязвил он.
— Перестань говорить гадости, — сказала она негромко.
— Перестань злить меня.
Голова у нее заныла, и она прижала пальцы к вискам.
— Бога ради, Майкл, неужели нельзя дать мне подумать? Неужели нельзя дать мне немного времени на размышления?
Но истина заключалась в том, что ей было страшно думать. Потому что если подумать, то что же получается? Получается, что она распутница, шлюшка. Что она была захвачена примитивной страстью к этому мужчине и испытала с ним ни с чем не сравнимые восторги совершенно неприличного свойства, каких не знала со своим мужем, которого любила всем сердцем.
Она испытывала наслаждение с Джоном, но ничего подобного у нее с мужем не было.
Она даже не подозревала, что такое возможно.
И однако, она обрела это с Майклом.
Который был ее другом, кстати. Доверенным лицом.
Ее любовником.
О Боже, так что это такое?
— Прошу тебя, — прошептала она, — мне необходимо побыть одной.
Майкл не сводил с нее глаз, смотрел долго-долго, так долго, что ей стало не по себе от этого пристального взгляда, но наконец он, тихо выругавшись, вышел из комнаты.
Она повалилась на софу и уронила голову на руки. Но не заплакала. Не пролила ни единой слезинки. И сама не понимала почему.
Никогда он не поймет женщин.
Злобно бранясь, Майкл стянул с себя сапоги и швырнул зловредную обувь в дверцу шкафа.
— Милорд? — раздался неуверенный голос его камердинера, высунувшегося из гардеробной.
— Не сейчас, Риверс! — рявкнул Майкл.
— Хорошо, милорд, — быстро сказал камердинер и поспешил взять хозяйские сапоги. — Я только заберу сапоги. Их надо бы почистить.
Майкл опять разразился бранью.
— Или, может, сжечь, — предположил Риверс. Майкл только посмотрел на него и заворчал, как пес. Риверс ретировался, но по глупости забыл закрыть за собой дверь.
Майкл пинком захлопнул дверь и очень огорчился, что она не слетела с петель.
Даже в маленьких удовольствиях жизнь теперь отказывает ему!
Он беспокойно заходил по винно-красному ковру, время от времени останавливаясь у окна.
Что до того, чтобы понять женщин, — да Бог с ними! Он никогда и не стремился освоить это искусство. Но он всегда полагал, что понимает Франческу. И был совершенно уверен, что она обязательно выйдет за мужчину, с которым была дважды.
Один раз могло и не сработать. Один раз она могла посчитать ошибкой. Но два раза…
Она никогда бы не отдалась дважды мужчине, если бы не ценила этого мужчину достаточно высоко…
Нет, подумал он с кривой ухмылкой. Тут он просчитался.
Очевидно, она согласна была использовать его лишь как инструмент для достижения собственного удовольствия — да что там! И использовала. Она проявляла инициативу, брала что хотела и уступала главенствующую роль ему, только когда жар их взаимной страсти достигал совсем уж адского накала.
Она использовала его.
Он и не думал, что она на такое способна.
Интересно, она была такая и с Джоном? И с ним тоже она принималась командовать? И с ним тоже…
Он замер, словно врос в ковер.
Джон.
Он совсем забыл про Джона.
Как же такое возможно?
Долгие годы всякий раз, когда он видел Франческу, всякий раз, когда вдыхал ее опьяняющий аромат, Джон незримо был рядом — сначала как фантом его совести, а потом — его памяти.
Но с того самого момента, как он вошел вчера в Розовую гостиную и, слыша ее легкие шаги за своей спиной, прошептал «Выходи за меня замуж», он совершенно забыл о Джоне.
Не то чтобы воспоминание о Джоне изгладилось из его памяти. Нет, Джон был слишком близок, слишком дорог ему, им обоим. Но в какой-то момент, когда он был на пути в Шотландию, Майкл наконец позволил себе думать о браке. «Я могу жениться на ней. Я могу попросить ее. Я действительно могу это сделать».
И как только он сам себе дал разрешение на этот брак, ему перестало казаться, что он собирается похитить жену у покойного двоюродного брата.
Майкл ведь сам ни на что не напрашивался. Он не возводил глаза к небу и не просил себе графский титул. Он даже не мечтал обладать Франческой, смирясь с мыслью, что она никогда не станет его.
Но Джон умер. Он умер.
И никто в этом не был виноват.
Джон умер, и жизнь Майкла изменилась полностью, за исключением одного: он по-прежнему любил Франческу.
Боже, как же он любил ее!
Ничто не препятствовало их браку. Никакие законы, никакие обычаи, одна только его больная совесть, которая совершенно неожиданно вдруг умолкла.
И Майкл наконец позволил себе задуматься над тем единственным вопросом, который никогда прежде не смел себе задать.
Что подумал бы Джон об этом браке?
И он вдруг понял, что брат благословил бы этот брак. Джон был великодушным человеком, и он любил Франческу, и Майкла тоже. Он захотел бы, чтобы Франческу любили и почитали так, как любил и почитал ее Майкл.
И он захотел бы, чтобы Майкл был счастлив.
Майкл и не думал, что когда-нибудь сможет говорить о себе так.
Счастлив.
Только подумать!
* * *
Франческа была уверена, что Майкл постучит в ее дверь, но когда этот стук действительно раздался, она все же подскочила от неожиданности.Еще больше поразило ее то, что за дверью оказался вовсе не Майкл, а горничная, которая принесла ей ужин.
Подозрительно прищурив глаза, Франческа выглянула в коридор, посмотрела направо, налево, ожидая увидеть Майкла, засевшего в каком-нибудь темном углу и готового броситься на нее.
Но его нигде не было.
— Его сиятельство подумал, что вы, верно, голодны, — сообщила горничная, ставя поднос на секретер.
Франческа быстро осмотрела поднос — не лежит ли между тарелок записка, цветок, что-нибудь, что пояснило бы намерения Майкла, но ничего не было.
Ничего не было и весь вечер, и утром тоже.
Ничего — только поднос с завтраком и почтительный поклон горничной с прежним сообщением:
— Его сиятельство подумал, что вы, верно, голодны.
Франческа попросила дать ей время подумать, и он не беспокоил ее.
Это было ужасно.
Нельзя не согласиться, что было бы еще хуже, если бы он пренебрег ее желаниями и не оставил бы ее в покое. Потому что совершенно очевидно, что она не могла рассчитывать на свое здравомыслие в присутствии этого человека. Не слишком-то она могла доверять и ему, с этими его томными взглядами и вопросами шепотом: «Ты поцелуешь меня, Франческа?», «Ты позволишь мне поцеловать тебя?».
И она не могла отказать ему, когда он стоял так близко и его глаза, эти удивительные, серебристые глаза обжигали ее взглядом.
Он гипнотизировал ее. Вот единственно возможное объяснение.
В это утро она оделась сама, выбрав практичное будничное платье, в котором удобно будет гулять. Ей не хотелось сидеть в своей комнате, но и бродить по покоям Килмартина, замирая на каждом углу из опасения, что сейчас появится Майкл, ей тоже не хотелось.
Конечно, и на прогулке она не была застрахована от встречи с ним, он найдет ее где угодно, если захочет, но ему хотя бы придется потрудиться.
Она съела свой завтрак, немало подивившись тому, что аппетита в подобных обстоятельствах отнюдь не утратила, и, опасливо окинув взглядом коридор, тихо выскользнула из своей комнаты, мечтая лишь об одном: как бы выбраться из дома незамеченной. Ну точно вор-домушник!
Вот ведь до чего довели, сварливо подумала она.
Но он не встретился ей ни в коридоре, ни на лестнице.
Не оказалось его также ни в одной из гостиных и залов, и к тому времени, когда она добралась наконец до парадной двери, на лице ее было довольно хмурое выражение.
Да где же он?
Ей вовсе не хотелось видеть его, разумеется, но было как-то унизительно так и не встретить его после всех тревог и предосторожностей.
Рука ее легла на ручку двери.
Ей следовало бы бежать, следовало бы спешить, дабы ускользнуть из дома, пока все тихо.
Но она медлила.
— Майкл? — даже не сказала, а произнесла она одними губами, что вообще не считается. Никак не могла она избавиться от чувства, что он был здесь и наблюдал за нею.
— Майкл? — на сей раз шепотом позвала она, оглядываясь вокруг.
Никого.
Она тряхнула головой. Боже правый, во что она превратилась? Теперь ей еще и мерещится. Это уже просто мания преследования.
И, в последний раз оглянувшись, она вышла из дома, так и не заметив его за поворотом парадной лестницы, где он стоял, наблюдая за ней с нежной улыбкой.
* * *
Франческа прогуляла столько, сколько смогла, но наконец усталость и холод взяли свое. Она пробродила по окрестностям шесть или семь часов, вероятно, и теперь, усталая, голодная, мечтала только об одном — чашке чаю.Да и все равно пришлось бы рано или поздно возвращаться домой.
Так что она тихонько проскользнула обратно в дом, намереваясь пробраться в свою комнату и там пообедать одна. Но прежде чем она дошла до лестницы, она услышала голос, окликнувший ее по имени.
Это был Майкл. Ну разумеется, Майкл. Глупо было ожидать, что он оставит ее в покое надолго.
Но вот что странно — она сама толком не понимала, что почувствовала при его появлении, раздражение или облегчение.
— Франческа, — раздался его голос снова, и сам он появился в дверях библиотеки. — Иди сюда.
Слова его звучали приветливо — слишком уж приветливо, кроме того, Франческе показалось подозрительным, что он выбрал библиотеку. Почему он заманивал ее не в Розовую гостиную, где все напоминало бы ей об их первом страстном свидании? И не в Зеленый салон, обставленный роскошно и романтически, с множеством диванов с подушками?
Что он вообще делал в библиотеке, помещении, менее всего приспособленном для обольщения дам?
— Франческа! — позвал он ее снова. Теперь было очевидно, что ее нерешительность забавляет его.
— Что это ты делаешь в библиотеке? — спросила она, стараясь, чтобы голос ее звучал не слишком подозрительно.
— Чай пью. —Чай?
— Такие сухие листочки, и их еще кипятком заливают. Ты что, никогда не пробовала?
Франческа поджала губы.
— Но почему в библиотеке?
— Чем библиотека хуже любой другой комнаты? — Отступив на шаг и взмахом руки предлагая войти, он добавил: — Совершенно невинное помещение.
Она постаралась не очень покраснеть.
— Хорошо погуляла? — спросил он любезно.
— Э-э…да.
— Прекрасный день для прогулки. Она кивнула.
— Впрочем, земля местами еще не просохла, наверное.
Что это он затеял?
— Чаю? — спросил он.
Она кивнула и изумленно раскрыла глаза, когда он сам налил ей чашку. Мужчины никогда не разливают чай!
— В Индии мне частенько приходилось самому заниматься чаем, — объяснил он, очевидно, угадав ее мысль. — Вот, бери.
Она приняла из его рук изящную фарфоровую чашку и некоторое время просто держала ее в руках, ощущая, как блаженное тепло сквозь фарфор перетекает в ее ладони. Затем подула на чай и сделала глоточек, пробуя, не слишком ли горяч.
— Печенье? — Он протянул ей тарелку, на которой лежа ли разнообразные вкусности.
В животе у нее заурчало, и она без лишних слов взяла печенье.
— Очень вкусное, — заметил он. — Я съел четыре штуки, пока ждал тебя.
— Долго ждал? — спросила она и даже удивилась, услышав звук своего голоса.
— Час или около того. Она отхлебнула чаю.
— Чай совсем горячий.
— Я приказал, чтобы заваривали свежий чай каждые десять минут, — пояснил он.
— А… — Такая предусмотрительность показалась ей если не удивительной, то по крайней мере неожиданной.
Одна его бровь изогнулась, но чуть-чуть, так что был ли этот жест намеренным, оставалось неясным. Он всегда умел придавать своему лицу нужное выражение — из него вышел бы отличный игрок, имей он склонность к игре. Но с левой бровью все было по-другому. Много лет назад Франческа заметила, что эта бровь двигалась порой, когда Майкл был, очевидно, уверен, что сохраняет совершенно безразличное выражение лица. Она всегда считала это своей маленькой тайной, чем-то вроде оконца в его душу.
Вот только нужно ли ей такое оконце сейчас? Она не знала. Это предполагало некую близость, которая сейчас была ей в тягость.
Не говоря уже о том, что она, очевидно, заблуждалась, когда думала, что может заглянуть ему в душу.
Он взял одно печенье с тарелки, посмотрел на каплю малинового варенья в центре и отправил себе в рот.
— Как все это следует понимать? — спросила она, не в силах далее сдерживать любопытство. У нее было такое чувство, что ее, подобно животному, откармливают перед забоем.
— Что, чай? — осведомился он, когда прожевал печенье. — Чай следует понимать в основном как чай, если уж тебе так нужно это знать.
— Майкл.
— Я подумал, что ты придешь замерзшая, — пояснил он, пожимая плечами. — Ты ведь гуляла довольно долго.
— Так ты знал, когда я ушла?
— Конечно.
Она не удивилась. Только это и было удивительно — что она не удивилась.
— У меня есть кое-что для тебя, — сказал он. Глаза ее сузились.
— В самом деле?
— Что же в этом примечательного? — сказал он и взял что-то со стула рядом.
У Франчески перехватило дыхание. «Только бы не кольцо. Только бы не кольцо! Только не сейчас!»
Она еще не готова была сказать ему «да».
И сказать «нет» она тоже была не готова.
Но он положил на стол не кольцо, а букетик, все цветы в котором были один другого нежнее. Она не разбиралась в цветах, даже названий толком не знала, но здесь были беленькие цветы на толстых стеблях, и еще фиолетовые, и какие-то почти синие. И букетик был очень мило перевязан серебряной ленточкой.
Франческа в изумлении смотрела на букет, не в силах решить, как ей следует реагировать на подобный жест.
— Можешь взять их в руки, — сказал он, явно забавляясь ее растерянностью. — Они не кусаются.
— Ну конечно, — быстро сказала она, протягивая руку за букетиком. — Я просто… — Она поднесла цветы к лицу и вдохнула их аромат, затем положила букетик на стол, а руки на колени.
— Что ты просто? — мягко спросил он.
— Сама не знаю что. — Она и правда не знала. Представления не имела, как она собиралась завершить фразу, если вообще собиралась. Она снова опустила взгляд на букетик, похлопала ресницами и спросила: — Что это?
— Я называю эти штучки цветами.
Она подняла глаза и посмотрела на него долгим глубоким взглядом.
— Нет, — сказала она. — Что это?
— Сам жест, ты имеешь в виду? — Он улыбнулся. — Как что? Я ухаживаю за тобой.
Губы ее приоткрылись. Он отхлебнул чаю и сказал:
— Что же в этом удивительного?
Это после того, что произошло между ними?!
— Ты заслуживаешь и большего, — сказал он.
— Помнится, ты говорил, что намерен… — Она не договорила и покраснела. Он говорил, что станет ежедневно овладевать ею, пока она не забеременеет.
Обещал только сегодня три раза, собственно говоря. Клялся, что не менее трех раз, а пока результат, между прочим, нулевой и…
Щеки ее пылали, и она не могла прогнать воспоминания о его прикосновениях. О Боже!
Но к счастью, на лице его по-прежнему было самое невинное выражение и он сказал только:
— Я решил изменить тактику.
Она как безумная принялась грызть свое печенье — хоть какой-то предлог прикрыть лицо руками и скрыть смущение.
— Разумеется, я вовсе не отказываюсь от своих первоначальных планов, — добавил он, наклоняясь к ней с томным видом. — Я всего лишь мужчина, в конце концов. А ты, как мы имели случай убедиться, очень даже женщина.
Она положила остаток печенья в рот.
— Но я подумал, что ты заслуживаешь большего, — заключил он свою речь и откинулся в кресле с таким кротким выражением на лице, будто вовсе и не изводил ее только что намеками. — А ты так не думаешь?
Нет, она так не думала. Больше так не думала по крайней мере. В этом-то и была отчасти сложность.
Потому что, сидя за чашкой чая и судорожно запихивая печенье себе в рот, она не могла отвести глаз от его губ. Этих роскошных губ, лениво улыбавшихся ей.
У нее вырвался вздох. Эти губы умели выделывать такие роскошные штуки.
И выделывали — с ее телом.
Боже, она почти ощущала их прикосновение и сейчас!
И это заставляло ее ерзать в своем кресле.
— С тобой все в порядке? — заботливо осведомился он.
— В полном порядке, — выдавила она и принялась нервно пить чай.
— Может, кресло неудобное? Она покачала головой.
— Может, принести тебе что-нибудь?
— Зачем ты все это делаешь? — не выдержала она в конце концов.
— Что делаю?
— Зачем ты так любезен со мной? Брови его приподнялись.
— Разве это не мой долг?
—Нет!
— Вот так раз! Оказывается, мне не следует быть любезным!
— Я не то имела в виду, — возмутилась она, сердито тряхнув головой. Он сбил ее с толку, и это было неприятно. Ничто она не ценила так высоко, как свое хладнокровие и умение рассуждать здраво, а Майкл лишил ее этих способностей с помощью одного поцелуя.
И это было не все, что он похитил.
Далеко не все.
Она никогда не будет прежней.
Она никогда не будет здравомыслящей.
— У тебя огорченный вид, — заметил он. Ей захотелось придушить его.
Он склонил голову набок и улыбнулся. Ей захотелось поцеловать его. Он поднял чайник:
— Еще? О Боже!
— Франческа?
Ей хотелось перепрыгнуть через стол, прямо ему на колени.
— С тобой все в порядке? Ей было уже трудно дышать.
— Фрэнни?
И всякий раз, когда губы его двигались, говорил ли он что-то или просто вздыхал, взгляд ее останавливался на этих губах.
Она заметила, что облизывает свои губы.
И она понимала, что он знает — при его-то опыте соблазнителя, — что именно она испытывает сейчас.
Довольно ему было бы протянуть к ней руку, и она бы не отказала.
Довольно ему было бы коснуться ее, и она бы вспыхнула.
— Мне надо идти, — сказала она, с трудом выговаривая слова и очень неубедительно и, что хуже всего, будучи по-прежнему не в силах отвести от него взгляд.
— Тебя ждут какие-то важные дела в твоей спальне? — проговорил он, чуть скривив губы в улыбку.
Она кивнула, хотя прекрасно понимала, что он смеется над ней.
— Тогда иди, — сказал, вернее, промурлыкал он с кротким видом.
Каким-то образом ей удалось заставить свои руки взяться за край стола. Она вцепилась в дерево, приказывая себе встать, двинуться с места.
Но не могла.
— Может, предпочитаешь остаться? — негромко сказал он. Она покачала головой. По крайней мере ей показалось, что покачала.
Он встал, подошел к ее креслу и склонился к ее уху:
— Может, мне помочь тебе подняться?
Она снова покачала головой и вдруг вскочила на ноги — его близость парадоксальным образом разрушила те чары, которые он сам напустил на нее. Плечо ее ударилось о его грудь, и она отшатнулась в ужасе от того, что это прикосновение может заставить ее наделать дел, о которых она пожалеет впоследствии.
Как будто она мало уже наделала дел.
— Мне необходимо подняться к себе наверх, — пролепетала она.
— Очевидно, — отозвался он.
— Одной, — добавила она.
— У меня и в мыслях не было навязывать тебе свое общество.
Глаза ее сузились. Что это он задумал? И почему, черт возьми, она чувствует разочарование?
— Но может… — негромко начал он. Сердце ее так и подпрыгнуло.
— …может, мне следует поцеловать тебя на прощание, — закончил он. — Запечатлеть поцелуй… на твоей руке. Этого требуют и приличия.
Как будто они не забыли о приличиях еще в Лондоне! Он взял ее пальцы.
— Ведь я ухаживаю за тобой, верно?
Она не сводила глаз с его головы, когда он нагнулся над ее рукой и коснулся ее пальцев губами. Раз… другой… вот и все.
— Надеюсь, ты увидишь меня во сне, — сказал он тихо. Губы ее приоткрылись. Она не могла оторвать глаз от его лица. Он загипнотизировал ее, он похитил ее душу. И она не могла тронуться с места.
— Впрочем, возможно, ты хочешь чего-то более существенного, чем сон.
Она хотела.
— Ты остаешься? — прошептал он. — Или ты идешь? Она осталась. Бог свидетель, она осталась.
И Майкл продемонстрировал ей, какое это романтическое помещение — библиотека.
Глава 21
…короткое письмецо, просто чтобы дать вам знать, что я благополучно прибыла в Шотландию. Должна сказать, что рада была вернуться сюда. В Лондоне, конечно, всегда оживаешь, но сейчас мне хочется пожить тихо. Здесь, в глуши, я чувствую себя гораздо спокойнее, да и думается тут лучше.
Из письма графини Килмартин ее матери, вдовствующей виконтессе Бриджертон. Написано в день, когда она прибыла в Килмартин.
Три недели спустя Франческа по-прежнему не понимала, что она делает.
Майкл еще дважды заводил разговор о браке, но оба раза ей удалось увильнуть от ответа. Если она станет рас сматривать его предложение, то ей придется думать.
Думать о нем, и о Джоне, и, что самое худшее, ей придется думать о себе.
И ответить на вопрос, что же именно она делает в данный момент. Она все время повторяла себе, что выйдет за него, только если забеременеет, но постоянно оказывалась в его постели, позволяя соблазнять себя снова и снова.
Впрочем, и это уже было не совсем верно. Если она и вправду полагала, что ее надо было соблазнять, дабы заманить в его постель, то она сильно заблуждалась. Нет, теперь она сама стала безнравственной — сколько бы ни твердила себе, что бродит ночами по дому в одной рубашке потому, что ей не спится, а не потому, что ищет его общества.
Ведь она всегда находила его. А если не находила, то устраивалась там, где он неизбежно должен был найти ее.
И она ни разу не сказала «нет».
Майкл начинал терять терпение. Он умело скрывал свои чувства, но она хорошо его знала. Она знала его лучше, чем кого бы то ни было из живущих, и хотя он продолжал настаивать, что все еще ухаживает за ней, завоевывает ее сердце с помощью романтических фраз и жестов, она хорошо видела нетерпеливые складки, залегшие в углах губ. Он все время заводил разговоры, которые вели бы к теме брака, но прежде чем он успевал прямо спросить ее, она всякий раз ухитрялась ускользнуть.
Он не настаивал, но в глазах его появлялось новое выражение, а подбородок каменел, и когда он овладевал ею — а это всегда происходило после подобных разговоров, — каждый раз он проявлял все большую настойчивость, которая даже походила на гнев.
Но ничто не могло подтолкнуть ее к решению.
Она никак не могла сказать «да». Она не понимала почему, просто не могла, и все.
Но не могла сказать и «нет». Может, она стала безнравственной, может, распутной, но ей не хотелось лишаться ни их страстных свиданий, ни его общества.
Дело было не только в плотских утехах, главное — те моменты после, когда она лежала, свернувшись в его объятиях, а его рука поглаживала ее волосы. Иногда они лежали молча, но иногда разговаривали — обо всем на свете. Он рассказывал ей про Индию, а она ему — про свое детство. Она делилась с ним своими взглядами на политику, и он внимательно слушал ее. И он рассказывал ей анекдоты, которые полагается рассказывать только в мужской компании, так как считается, что они не для дамских ушей.