Страница:
— А у меня никогда голова не болит, — признался Майкл, помогая ей спуститься с крыльца на тротуар.
— В самом деле? — Она посмотрела на него, и один уголок ее рта чуть дрогнул в этом до боли знакомом изгибе. — Счастливый ты человек.
Майкл чуть не рассмеялся. Ну да, ведь он прогуливается поздно вечером в обществе женщины, которую любит. Счастливый он человек.
Глава 2
Несмотря на все его недостатки — а Франческа готова была согласиться, что их у Майкла Стерлинга немало, — он был просто прелесть какой хороший человек!
Он был ужасный сердцеед (ей случалось видеть его в действии, и нельзя было не признать, что весьма умные женщины совершенно теряли голову, стоило ему пустить в ход обаяние) и определенно не относился к жизни с должной серьезностью, как того хотелось бы ей с Джоном, но, несмотря на все это, она не могла не любить его.
У Джона никогда не было такого хорошего друга, как Майкл — ну, до того, как Джон женился на ней, разумеется, — а за последние два года и для нее он стал наперсником. Что было вообще-то довольно забавно. Кто бы мог подумать, что она станет считать мужчину одним из своих ближайших друзей? Не то чтобы она неловко чувствовала себя в кругу мужчин — общество четырех братьев обыкновенно вытравляет застенчивость из самых что ни на есть женственных созданий. Но она была не такая, как ее сестры. Дафна и Элоиза — и Гиацинта тоже, надо полагать, хотя последняя была слишком юна, чтобы утверждать с уверенностью, — были открытыми и решительными натурами. Они принадлежали к тому типу женщин, которые великолепно стреляют, увлекаются охотой и прочими занятиями в том же духе и имеют репутацию «настоящих товарищей». Мужчинам всегда очень уютно в обществе таких женщин, и, как заметила Франческа, чувство это взаимно.
Но она была другой. Она всегда знала, что отличается от остальных членов своей семьи. Она безумно любила их всех и жизнь отдала бы за любого из своей родни, но, хотя она с виду и была самая настоящая Бриджертон, в душе она чувствовала себя иной, словно ее в детстве подменили эльфы.
В то время как все Бриджертоны были душа нараспашку, сама она была… не то чтобы застенчивой, но несколько более сдержанной, более осторожной в выражениях. Она имела репутацию человека ироничного и остроумного и, надо признаться, редко отказывала себе в удовольствии поддеть своих сестриц и братцев. Подтрунивание это было от любви, само собой разумеется, ну и отчасти оттого, что всякий выйдет из себя, если проводит столько времени в кругу семьи. Правда, и они в ответ дразнили Франческу, так что все было справедливо.
Такова уж была обстановка в их доме. Они все время смеялись, пререкались, дразнили друг друга. Вклад, который в этот шум и гам вносила Франческа, был просто потише, чем у остальных, более коварный и с подковыркой.
Ей нередко приходило в голову, что Джон показался ей таким привлекательным отчасти потому, что увез ее из того хаоса, какой царил обыкновенно в доме Бриджертонов. Не то чтобы она не любила мужа — она любила его. Она его обожала. Он был для нее родственной душой, такой похожий на нее во многих отношениях. Но кроме всего прочего, было большим облегчением вырваться из дома матери и начать безмятежное существование с Джоном, чувство юмора у которого было точно как у нее.
Он понимал ее, предвосхищал ее желания.
Он дополнял ее.
Когда она впервые повстречалась с ним, ее охватило очень странное чувство, словно она была кусочком головоломки, которому наконец-то нашелся подходящий парный кусочек. Их первое свидание не было ознаменовано всплеском всепобеждающей любви или страсти, скорее странным и жутковатым ощущением, что наконец-то она нашла того единственного в мире человека, с которым может быть самой собой.
Это произошло мгновенно. Это произошло внезапно. Она уже не помнила, что именно он тогда сказал, но с той самой секунды, когда первое слово сорвалось с его уст, ее не покидало ощущение, что она знала его всю жизнь.
А вместе с Джоном в ее жизни появился и Майкл, его двоюродный брат, хотя, честно говоря, эти двое больше походили на родных братьев. Они и воспитывались вместе, и разница в возрасте между ними была так мала, что у них все было общее.
Ну, почти все. Ведь Джон был наследником графства, а Майкл его двоюродным братом, так что само собой разумеется, что к мальчикам относились не совсем одинаково. Но, судя по тому, что Франческа слышала про них, равно как и по тому, что она теперь узнала о семье Стерлингов, любили их одинаково, чем, вероятно, и объяснялся добродушный характер Майкла.
Потому что хотя Джон унаследовал титул и богатство, ну и вообще все, Майкл, похоже, совсем ему не завидовал.
Он не завидовал брату. Ей это казалось удивительным. Ведь он рос рядом с Джоном. Воспитывался как его брат — и был старшим, собственно говоря, — и ни разу не рассердился на Джона за все те дары, которыми осыпала его судьба.
И вот за это Франческа любила его больше всего. Майкл, надо думать, отшутился бы только, вздумай она хвалить его за независтливый нрав, и наверняка принялся бы указывать на свои многочисленные недостатки (вряд ли так уж сильно преувеличенные), дабы доказать, что душа его черным-черна, а сам он отпетый негодяй. Но правда состояла в том, что Майкл Стерлинг был наделен великодушием и способностью любить, как никто другой в мире.
И если она не подыщет ему подходящей жены в самое ближайшее время, то просто с ума сойдет!
— А чем, — заговорила она и даже удивилась, каким пронзительным показался ей собственный голос в ночной тишине, — нехороша моя сестра?
— Франческа, — сказал Майкл, и она услышала раздражение в его голосе, но, слава Богу, присутствовали и веселые нотки. — Я не собираюсь жениться на твоей сестре.
— Я и не говорила, что ты должен на ней жениться.
— Говорить нет никакой необходимости. Все и так ясно по твоему лицу.
Она взглянула на него, и губы ее чуть изогнулись.
— Да ты даже не смотрел на меня.
— Ну, разумеется, смотрел. А если бы и не смотрел — какая разница? Я все равно знаю, что у тебя на уме.
Он попал в точку, и это испугало Франческу. Кажется, он понимал ее так же хорошо, как Джон.
— Тебе нужна жена.
— Разве ты только что не обещала своему мужу, что не станешь больше приставать ко мне с этой идеей?
— Ну, вообще-то не то чтобы обещала, — сказала она, глядя на него с самодовольным видом. — Он меня, конечно, об этом просил…
— Еще бы не просить, — буркнул Майкл.
Она засмеялась. Майкл всегда знал, как рассмешить ее.
— Я-то полагал, что жене положено подчиняться желаниям своего мужа, — сказал Майкл, выгнув правую бровь. — Собственно говоря, я совершенно уверен, что именно это и обещают, произнося брачные обеты.
— Плохую же услугу я тебе окажу, если подыщу такую жену, — сказала она и, дабы подчеркнуть свои чувства, в высшей степени презрительно фыркнула.
Он повернулся и посмотрел на нее с выражением, в котором было нечто отеческое. Ему под стать было бы быть пэром, подумала Франческа. Конечно, он слишком безответственен для обязанностей, сопряженных с титулом, но когда он смотрит на человека вот так, с такой уверенностью и надменностью, то можно подумать, что он принц крови.
— На тебя как графиню Килмартин никто не возлагал обязанности подыскивать мне жену, — сказал он.
— А следовало бы.
Он засмеялся, чем привел ее в восторг. Она тоже знала, как рассмешить его.
— Ну хорошо, — сказала она, решив временно пойти на попятный. — Расскажи мне тогда что-нибудь ужасно безнравственное. Расскажи что-нибудь такое, что вызвало бы неодобрение Джона.
Это была игра, в которую они играли даже и в присутствии Джона, хотя тот всегда старался для виду выразить свое неодобрение. Правда, Франческа подозревала, что Джон получал от рассказов Майкла не меньше удовольствия, чем она сама. Едва с обязательными упрашиваниями было покончено, как он весь обращался в слух.
Не то чтобы Майкл рассказывал им столь уж многое. Он был достаточно благоразумен. Но рассказы его были полны намеков и полунамеков и всегда оказывались очень занимательными. Джон с Франческой никогда в жизни не променяли бы своего блаженства в законном браке на что-нибудь иное, но кто же откажется послушать о чужих оргиях и кутежах?
— Боюсь, что на этой неделе я еще не успел совершить ничего безнравственного, — сказал Майкл, и они повернули за угол, на Кинг-стрит.
— Это ты-то? Не может быть!
— Сегодня только вторник, — напомнил он ей.
— Да, но, если не считать воскресенья, которое, я уверена, ты не стал бы осквернять, — тут она бросила на него взгляд, который ясно говорил, что она совершенно уверена, что он успел нагрешить всеми возможными способами без всякого учета дней недели, — все равно остается понедельник, а человек может успеть очень многое за понедельник.
— Но не этот человек. И не в этот понедельник.
— Что же ты тогда делал?
После недолгого раздумья он ответил:
— Да ничего, в сущности.
— Это невозможно! — продолжала она дразнить его.
Он ничего не ответил, затем передернул плечами — жест, который странным образом всегда тревожил ее, — и сказал:
— Я не делал ничего. Ходил, разговаривал, ел, и только. Франческа порывисто сжала его руку.
— Обязательно надо подыскать тебе кого-то, — негромко сказала она.
Он повернулся и посмотрел на нее. Серебристый взгляд его странных светлых глаз поразил ее силой и глубиной чувства. И тут же все кончилось. Он снова стал самим собой. Но только Франческа заподозрила, что Майкл Стерлинг был совсем не тем человеком, каким он хотел казаться в глазах света.
Даже порой в ее глазах.
— Нам пора возвращаться. Становится прохладно, и потом, Джон голову с меня снимет, если я допущу, чтобы ты простудилась.
— Джон станет винить меня за мою глупость, и тебе это прекрасно известно, — сказала Франческа. — Нет, ты просто хочешь таким образом дать мне понять, что тебя ожидает женщина, наготу которой, вероятно, прикрывают одни только простыни.
Он обернулся к ней и усмехнулся. Это была совершенно безнравственная, дьявольская усмешка, и она поняла, почему половина большого света — то есть женская его половина — была без памяти влюблена в него, хотя у не го не было ни титула, ни состояния, ни имени.
— Ты, кажется, говорила, что желаешь чего-нибудь безнравственного? — спросил он. — Так, может, ты хочешь знать детали? Цвет простынь, например?
Она покраснела, к великой своей досаде. Хорошо хоть этого было не видно в ночной тьме.
— Надеюсь, не желтый, — сказала она, потому что не могла допустить, чтобы разговор закончился на смутившей ее реплике. — От желтого цвета лица кажутся блеклыми.
— Да не в свет же я собираюсь в этих простынях выходить, — заметил он.
— Тем не менее.
Он негромко засмеялся, понимая, что она сказала это только для того, чтобы последнее слово осталось за ней. И она уже было подумала, что он решил подарить ей эту маленькую победу, как вдруг, когда она только-только начала находить удовольствие в наступившем молчании, он сказал:
— Красные.
— Прошу прощения? — Но разумеется, она прекрасно поняла, что он имеет в виду.
— Красные простыни.
— Поверить не могу, что ты посвящаешь меня в подобные детали.
— Ты сама напросилась, Франческа Стерлинг. — Он посмотрел на нее сверху вниз. Одна прядь иссиня-черных волос падала ему на лоб. — Считай, что тебе повезло, так как я не собираюсь сообщать твоему мужу о твоем поведении — Джон никогда не стал бы беспокоиться из-за моего поведения, — сказала она.
Мгновение она думала, что он ничего не станет отвечать на это.
— Я знаю, — сказал он тоном, как ни странно, и мрачным, и серьезным. — Только поэтому я и позволяю себе дразнить тебя.
Она смотрела себе под ноги, опасаясь споткнуться на какой-нибудь колдобине, но, услышав этот серьезный тон, подняла глаза.
— Ты единственная из всех известных мне женщин, которая никогда не собьется с пути истинного, — сказал он, ласково коснувшись ее подбородка. — Ты представить себе не можешь, как меня это восхищает.
— Я люблю твоего двоюродного брата, — прошептала она. — Я никогда не предам его.
Он опустил руку.
— Я знаю.
Он выглядел очень привлекательно в лунном свете, и так очевидно было, что ему не хватает любви, что у нее сердце сжалось. Конечно, не было на свете женщины, которая смогла бы устоять перед ним, перед этим идеальным лицом и крупным, мускулистым телом. И всякий, кто взял бы на себя труд вглядеться пристальнее в его душу, легко увидел бы в нем то же, что и она, — добросердечного человека, способного на преданность и верную любовь.
Было в нем, разумеется, кое-что и от черта, но, как подозревала Франческа, это-то и привлекало к нему дам в первую очередь.
— Не пора ли нам?.. — Майкл, вдруг ставший воплощением любезности, кивнул головой в направлении дома. Она вздохнула и повернула назад.
Спасибо, что прогулялся со мной, — заговорила она снова после того, как несколько минут они шли, не нарушая дружелюбного молчания. — Когда я говорила, что этот дождь просто сводит меня с ума, я не преувеличивала.
— Ты этого не говорила, — вырвалось у него. Он сразу же прикусил язык. Она сказала, что чувствовала себя не в своей тарелке, а не что дождь сводит ее с ума, но только последний педант или же безнадежно влюбленный заметил бы разницу.
— Не говорила? — Она чуть сдвинула брови. — Ну, значит, только подумала. Я что-то сегодня медленно соображаю. Свежий воздух был как нельзя более кстати.
— Счастлив был оказаться полезным, — ответил он галантно.
Она улыбнулась, и они стали подниматься по ступеням крыльца Килмартин-Хауса. Дверь отворилась, едва они достигли верхней ступени, — должно быть, дворецкий поджидал их возвращения. Майкл подождал, пока с Франчески снимут ее синий плащ.
— Может, останешься и выпьешь еще стакан виски, или ты должен уходить немедленно, так как опаздываешь на свидание? — спросила она, озорно поблескивая глазами.
Он бросил взгляд на часы в прихожей. Была половина девятого, и, хотя идти ему было некуда — не было никакой дамы, которая бы томилась, поджидая его, впрочем, он, и пальцем не шевельнув, мог бы найти себе подругу на сегодняшний вечер, и, наверное, так и поступит — не очень-то ему хотелось оставаться здесь, в Килмартин-Хаусе.
— Мне надо идти, — сказал он. — У меня много дел.
— У тебя нет никаких дел, и никто не знает этого лучше тебя самого, — сказала она. — Ты просто хочешь предаться своим безнравственным занятиям.
— Это восхитительное времяпрепровождение, — буркнул он.
Она открыла было рот, чтобы сказать какую-то колкость, но тут Симоне, недавно нанятый камердинер Джона, стал спускаться вниз по лестнице.
— Миледи? — неуверенно начал Симоне.
Франческа повернулась к нему и чуть склонила голову в знак того, что он может продолжать.
— Миледи, я стучал в дверь спальни милорда дважды и звал его по имени, но милорд, похоже, спит очень уж крепко. Прикажете все-таки будить его?
Франческа кивнула:
— Да. Я бы с удовольствием дала ему поспать — он слишком заработался в последнее время, — продолжала она, обращаясь уже к Майклу, — но я знаю, что эта встреча с лордом Ливерпулем очень важна. Надо бы… нет, постойте, Симоне, я разбужу его сама. Так будет лучше. — Она повернулась к Майклу: — Увидимся завтра?
— Собственно говоря, если Джон еще не уехал, то я лучше подожду, — ответил Майкл. — Я пришел пешком и с удовольствием воспользуюсь каретой Джона после того, как он доберется до места.
Она кивнула и быстро побежала вверх по лестнице. Майкл остался в прихожей. Он бесцельно оглядывал развешенные по стенам картины и напевал что-то себе под нос.
И тут раздался ее пронзительный крик.
— Франческа? — задыхаясь, едва выговорил он. — Фрэнни, Фрэнни, что с тобой?..
Франческа сидела возле постели, цепляясь за руку Джона, безвольно свисавшую вниз.
— Разбуди его, разбуди, Майкл! — закричала она. — Разбуди его! Я не могу. Разбуди его!
Майкл почувствовал, как мир рушится вокруг него. Кровать стояла в дальнем конце спальни, но он сразу понял.
Никто не знал Джона так хорошо, как он. Никто. А Джона уже не было в этой комнате. Джон ушел навсегда.
— Франческа, — прошептал Майкл, медленно приближаясь к ней. Руки и ноги его были словно чужие и двигались как-то странно, с какой-то отвратительной неповоротливостью. — Франческа…
Она подняла на него огромные, полные боли глаза:
— Разбуди его, Майкл!
— Франческа, я…
— Ну же! — закричала Франческа, кидаясь к нему. — Разбуди его! Ты сможешь. Разбуди его! Разбуди!
Но все, что Майкл мог, — это стоять столбом все то время, пока ее кулачки били его по груди и потом ее руки тянули и теребили его галстук, так что он даже начал задыхаться. Он не мог даже найти в себе силы обнять ее, как-то утешить, потому что сам был точно так же потрясен и сбит с толку.
И вдруг эта лихорадочная энергия оставила ее, и она вся обмякла, и слезы ее омочили его рубашку.
— У него болела голова, — плакала она. — Вот и все. У него просто болела голова. — Она подняла на него глаза, вопросительно вглядываясь в его лицо, словно пытаясь найти в этом лице ответы, которые он никогда не сможет дать ей. — У него просто болела голова, — снова повторила она.
Выглядела она совершенно сломленной.
— Я знаю, — сказал он, понимая, что этого недостаточно.
— Ах, Майкл! — Рыдания сотрясали ее. — Что же мне делать?
— Я не знаю, — ответил он, потому что и в самом деле не знал. В Итоне, Кембридже и в армии его подготовили ко всему, что жизнь может преподнести английскому джентльмену. Но к такому его не готовили.
— Я не понимаю, — говорила она, и, наверное, говорила еще многое другое, но слух его отказывался воспринимать смысл слов. У него даже не было сил стоять на ногах, и оба они тихо осели на ковер и так сидели, привалившись к кровати.
Он смотрел в противоположную стену, и ничего не видел, и только недоумевал, отчего он не плачет. Он словно потерял чувствительность, собственное тело казалось ему страшно тяжелым, и он не мог отделаться от ощущения, что у него вырвали душу.
Только не Джон.
За что?
За что?!
И, сидя у постели мертвого брата и смутно сознавая, что слуги стали собираться возле распахнутой двери спальни, он вдруг понял, что Франческа, плача, повторяет эти самые слова:
— Только не Джон. За что? За что?!
— А вы не думаете, что она, возможно, ждет ребенка?
Майкл в изумлении уставился на лорда Уинстона, недавно назначенного и исполненного рвения представителя комитета по привилегиям палаты лордов, пытаясь постичь смысл его слов. Едва ли сутки прошли с момента смерти Джона. Трудно было постичь смысл чего бы то ни было. И тут является вдруг этот маленький пухлый человечек, требует, чтобы его приняли, и несет бойкий вздор о священном долге по отношению к короне.
— Если ее сиятельство беременна, — пояснил лорд Уинстон, — все крайне усложнится.
— Я не знаю, — сказал Майкл. — Я ее не спрашивал.
— Необходимо спросить. Не сомневаюсь, что вам не терпится вступить в ваши новые права, но нам совершенно необходимо удостовериться, что она не ждет ребенка. Более того, если она действительно беременна, то члену нашего комитета необходимо будет присутствовать при родах.
Майкл на мгновение лишился дара речи.
— Простите, как вы сказали?! — не без труда выговорил он наконец.
— Детей нередко подменяют, — с мрачным видом сообщил лорд Уинстон. — Были такие случаи…
— Да что ж это…
— Это ради защиты ваших же интересов, помимо всего прочего, — перебил его лорд Уинстон. — Если ее сиятельство родит девочку, а свидетеля при том не будет, что помешает ей подменить своего ребенка младенцем мужского пола?
Майкл не счел нужным удостоить его ответом.
— Вам необходимо выяснить, не ждет ли она ребенка, — продолжал напирать лорд Уинстон. — Необходимо будет принять соответствующие меры.
— Она овдовела только вчера, — резко сказал Майкл. — Я не стану докучать ей столь бестактными вопросами.
— На карту поставлено нечто гораздо большее, чем чувства ее сиятельства, — парировал лорд Уинстон. — Мы не можем начать оформление передачи графского титула, пока есть сомнения относительно порядка наследования.
— Да пропадите вы с этим графским титулом! — рявкнул Майкл.
Лорд Уинстон так и ахнул и даже отшатнулся в очевидном ужасе:
— Вы забываетесь, милорд!
— Я вам не милорд, — отрезал Майкл. — Я никому не… — Тут он споткнулся на полуслове и обмяк в кресле. Он почувствовал, что опасно близок к тому, чтобы разрыдаться. Прямо здесь, в кабинете Джона, на глазах у этого неприятного человечка, который, похоже, не в состоянии был понять, что в доме умер человек, не просто граф, а человек, Майклу очень хотелось заплакать.
И он сильно подозревал, что-таки заплачет. Как только лорд Уинстон уйдет и Майкл запрет за ним дверь, так, чтобы никто его не увидал, он уткнется лицом в ладони и заплачет.
— Кто-то должен спросить ее, — нарушил молчание лорд Уинстон.
— Во всяком случае, это буду не я, — негромко ответил Майкл.
— Тогда это сделаю я.
Майкл как подброшенный вскочил с кресла и, прижав лорда Уинстона к стене, прорычал:
— Не смейте думать об этом! Не смейте даже близко подходить к леди Килмартин! Вы меня поняли?
— Вполне, — выдавил из себя маленький человечек. Майкл выпустил его, машинально отметив про себя, что лицо лорда Уинстона начинает приобретать багровый оттенок, и сказал:
— Убирайтесь!
— Вам нужно будет…
— Убирайтесь! — взревел Майкл.
— Я вернусь завтра. Мы поговорим, когда вы будете в более спокойном расположении духа, — сказал лорд Уинстон и торопливо прошмыгнул в дверь.
Майкл прислонился к стене, бездумно глядя на оставшуюся открытой дверь. Боже правый, как же такое могло случиться? Джону ведь не было и тридцати. Он был воплощением здоровья. Конечно, Майкл считался возможным наследником графства все то время, пока брак Джона и Франчески оставался бездетным, но никому никогда и в голову не приходило, что он и в самом деле унаследует его.
Он уже слышал в клубе краем уха, как его называют «самым удачливым человеком в Британии». В одну ночь он переместился с самой окраины аристократического мира в его центр. И никто не понимал, что сам Майкл никогда не желал этого. Никогда.
Не нужно ему было никакого графства. Ему нужен был его двоюродный брат. Но никто не понимал этого.
За исключением, возможно, Франчески, но она была настолько погружена в свое горе, что вряд ли была сейчас в состоянии понять душевные страдания Майкла.
И он никогда ее об этом не попросит. Уж по крайней мере не сейчас, когда она и так совершенно сломлена.
До конца жизни он будет помнить, какое у нее было лицо, когда она наконец поняла, что Джон вовсе не спит. Что он никогда не проснется.
Франческа Бриджертон Стерлинг в прекрасном возрасте двадцати двух лет являла собой самое печальное зрелище на свете.
Вдова.
Майкл понимал ее отчаяние лучше, чем кто бы то ни было.
Вчера они уложили ее в постель — он и мать Франчески, которая поспешила приехать по настойчивому приглашению Майкла. И Франческа уснула как дитя, она даже не плакала, настолько была обессилена потрясением.
Но когда она проснулась на следующее утро, она, так сказать, взяла себя в руки и, твердо решив быть сильной и несокрушимой, взвалила на свои плечи все те многочисленные дела, которые обрушились на дом в связи со смертью Джона.
Проблема была в том, что никто толком не понимал, в чем именно должны эти многочисленные дела заключаться. Они были молоды; до вчерашнего дня они были беззаботны. Им никогда прежде не приходилось иметь дело со смертью.
Кому бы, например, могло прийти в голову, что комитет по привилегиям сразу окажется тут как тут? Да еще и потребует для себя, так сказать, ложу в момент, который будет самым интимным в жизни Франчески?
Если она и в самом деле ждала ребенка.
Но черт возьми, он-то уж не станет спрашивать ее об этом.
— Необходимо сообщить его матери, — сказала Франческа сегодня утром. Собственно говоря, это были первые ее слова. Никаких предисловий, никаких приветствий, только: «Необходимо сообщить его матери».
Майкл кивнул, так как, разумеется, она была совершенно права.
— И необходимо сообщить твоей матери тоже. Они обе сейчас в Шотландии и, конечно, ни о чем еще не подозревают.
— В самом деле? — Она посмотрела на него, и один уголок ее рта чуть дрогнул в этом до боли знакомом изгибе. — Счастливый ты человек.
Майкл чуть не рассмеялся. Ну да, ведь он прогуливается поздно вечером в обществе женщины, которую любит. Счастливый он человек.
Глава 2
…и даже если все настолько скверно, то, подозреваю, ты все равно не сказал бы мне. Что же касается женщин, по крайней мере проверяй, чтобы они были чистоплотны и не заражены болезнями. В остальном же поступай так, как считаешь нужным, дабы сделать свое существование сносным. И пожалуйста, возвращайся живым. Я рискую, конечно, показаться сентиментальным, но я правда не знаю, что я стану делать без тебя.
Из письма графа Кшшартина его двоюродному брату Майклу Стерлингу. Отправлено в расположение 52-го гвардейского пехотного полка во время Наполеоновских войн.
Несмотря на все его недостатки — а Франческа готова была согласиться, что их у Майкла Стерлинга немало, — он был просто прелесть какой хороший человек!
Он был ужасный сердцеед (ей случалось видеть его в действии, и нельзя было не признать, что весьма умные женщины совершенно теряли голову, стоило ему пустить в ход обаяние) и определенно не относился к жизни с должной серьезностью, как того хотелось бы ей с Джоном, но, несмотря на все это, она не могла не любить его.
У Джона никогда не было такого хорошего друга, как Майкл — ну, до того, как Джон женился на ней, разумеется, — а за последние два года и для нее он стал наперсником. Что было вообще-то довольно забавно. Кто бы мог подумать, что она станет считать мужчину одним из своих ближайших друзей? Не то чтобы она неловко чувствовала себя в кругу мужчин — общество четырех братьев обыкновенно вытравляет застенчивость из самых что ни на есть женственных созданий. Но она была не такая, как ее сестры. Дафна и Элоиза — и Гиацинта тоже, надо полагать, хотя последняя была слишком юна, чтобы утверждать с уверенностью, — были открытыми и решительными натурами. Они принадлежали к тому типу женщин, которые великолепно стреляют, увлекаются охотой и прочими занятиями в том же духе и имеют репутацию «настоящих товарищей». Мужчинам всегда очень уютно в обществе таких женщин, и, как заметила Франческа, чувство это взаимно.
Но она была другой. Она всегда знала, что отличается от остальных членов своей семьи. Она безумно любила их всех и жизнь отдала бы за любого из своей родни, но, хотя она с виду и была самая настоящая Бриджертон, в душе она чувствовала себя иной, словно ее в детстве подменили эльфы.
В то время как все Бриджертоны были душа нараспашку, сама она была… не то чтобы застенчивой, но несколько более сдержанной, более осторожной в выражениях. Она имела репутацию человека ироничного и остроумного и, надо признаться, редко отказывала себе в удовольствии поддеть своих сестриц и братцев. Подтрунивание это было от любви, само собой разумеется, ну и отчасти оттого, что всякий выйдет из себя, если проводит столько времени в кругу семьи. Правда, и они в ответ дразнили Франческу, так что все было справедливо.
Такова уж была обстановка в их доме. Они все время смеялись, пререкались, дразнили друг друга. Вклад, который в этот шум и гам вносила Франческа, был просто потише, чем у остальных, более коварный и с подковыркой.
Ей нередко приходило в голову, что Джон показался ей таким привлекательным отчасти потому, что увез ее из того хаоса, какой царил обыкновенно в доме Бриджертонов. Не то чтобы она не любила мужа — она любила его. Она его обожала. Он был для нее родственной душой, такой похожий на нее во многих отношениях. Но кроме всего прочего, было большим облегчением вырваться из дома матери и начать безмятежное существование с Джоном, чувство юмора у которого было точно как у нее.
Он понимал ее, предвосхищал ее желания.
Он дополнял ее.
Когда она впервые повстречалась с ним, ее охватило очень странное чувство, словно она была кусочком головоломки, которому наконец-то нашелся подходящий парный кусочек. Их первое свидание не было ознаменовано всплеском всепобеждающей любви или страсти, скорее странным и жутковатым ощущением, что наконец-то она нашла того единственного в мире человека, с которым может быть самой собой.
Это произошло мгновенно. Это произошло внезапно. Она уже не помнила, что именно он тогда сказал, но с той самой секунды, когда первое слово сорвалось с его уст, ее не покидало ощущение, что она знала его всю жизнь.
А вместе с Джоном в ее жизни появился и Майкл, его двоюродный брат, хотя, честно говоря, эти двое больше походили на родных братьев. Они и воспитывались вместе, и разница в возрасте между ними была так мала, что у них все было общее.
Ну, почти все. Ведь Джон был наследником графства, а Майкл его двоюродным братом, так что само собой разумеется, что к мальчикам относились не совсем одинаково. Но, судя по тому, что Франческа слышала про них, равно как и по тому, что она теперь узнала о семье Стерлингов, любили их одинаково, чем, вероятно, и объяснялся добродушный характер Майкла.
Потому что хотя Джон унаследовал титул и богатство, ну и вообще все, Майкл, похоже, совсем ему не завидовал.
Он не завидовал брату. Ей это казалось удивительным. Ведь он рос рядом с Джоном. Воспитывался как его брат — и был старшим, собственно говоря, — и ни разу не рассердился на Джона за все те дары, которыми осыпала его судьба.
И вот за это Франческа любила его больше всего. Майкл, надо думать, отшутился бы только, вздумай она хвалить его за независтливый нрав, и наверняка принялся бы указывать на свои многочисленные недостатки (вряд ли так уж сильно преувеличенные), дабы доказать, что душа его черным-черна, а сам он отпетый негодяй. Но правда состояла в том, что Майкл Стерлинг был наделен великодушием и способностью любить, как никто другой в мире.
И если она не подыщет ему подходящей жены в самое ближайшее время, то просто с ума сойдет!
— А чем, — заговорила она и даже удивилась, каким пронзительным показался ей собственный голос в ночной тишине, — нехороша моя сестра?
— Франческа, — сказал Майкл, и она услышала раздражение в его голосе, но, слава Богу, присутствовали и веселые нотки. — Я не собираюсь жениться на твоей сестре.
— Я и не говорила, что ты должен на ней жениться.
— Говорить нет никакой необходимости. Все и так ясно по твоему лицу.
Она взглянула на него, и губы ее чуть изогнулись.
— Да ты даже не смотрел на меня.
— Ну, разумеется, смотрел. А если бы и не смотрел — какая разница? Я все равно знаю, что у тебя на уме.
Он попал в точку, и это испугало Франческу. Кажется, он понимал ее так же хорошо, как Джон.
— Тебе нужна жена.
— Разве ты только что не обещала своему мужу, что не станешь больше приставать ко мне с этой идеей?
— Ну, вообще-то не то чтобы обещала, — сказала она, глядя на него с самодовольным видом. — Он меня, конечно, об этом просил…
— Еще бы не просить, — буркнул Майкл.
Она засмеялась. Майкл всегда знал, как рассмешить ее.
— Я-то полагал, что жене положено подчиняться желаниям своего мужа, — сказал Майкл, выгнув правую бровь. — Собственно говоря, я совершенно уверен, что именно это и обещают, произнося брачные обеты.
— Плохую же услугу я тебе окажу, если подыщу такую жену, — сказала она и, дабы подчеркнуть свои чувства, в высшей степени презрительно фыркнула.
Он повернулся и посмотрел на нее с выражением, в котором было нечто отеческое. Ему под стать было бы быть пэром, подумала Франческа. Конечно, он слишком безответственен для обязанностей, сопряженных с титулом, но когда он смотрит на человека вот так, с такой уверенностью и надменностью, то можно подумать, что он принц крови.
— На тебя как графиню Килмартин никто не возлагал обязанности подыскивать мне жену, — сказал он.
— А следовало бы.
Он засмеялся, чем привел ее в восторг. Она тоже знала, как рассмешить его.
— Ну хорошо, — сказала она, решив временно пойти на попятный. — Расскажи мне тогда что-нибудь ужасно безнравственное. Расскажи что-нибудь такое, что вызвало бы неодобрение Джона.
Это была игра, в которую они играли даже и в присутствии Джона, хотя тот всегда старался для виду выразить свое неодобрение. Правда, Франческа подозревала, что Джон получал от рассказов Майкла не меньше удовольствия, чем она сама. Едва с обязательными упрашиваниями было покончено, как он весь обращался в слух.
Не то чтобы Майкл рассказывал им столь уж многое. Он был достаточно благоразумен. Но рассказы его были полны намеков и полунамеков и всегда оказывались очень занимательными. Джон с Франческой никогда в жизни не променяли бы своего блаженства в законном браке на что-нибудь иное, но кто же откажется послушать о чужих оргиях и кутежах?
— Боюсь, что на этой неделе я еще не успел совершить ничего безнравственного, — сказал Майкл, и они повернули за угол, на Кинг-стрит.
— Это ты-то? Не может быть!
— Сегодня только вторник, — напомнил он ей.
— Да, но, если не считать воскресенья, которое, я уверена, ты не стал бы осквернять, — тут она бросила на него взгляд, который ясно говорил, что она совершенно уверена, что он успел нагрешить всеми возможными способами без всякого учета дней недели, — все равно остается понедельник, а человек может успеть очень многое за понедельник.
— Но не этот человек. И не в этот понедельник.
— Что же ты тогда делал?
После недолгого раздумья он ответил:
— Да ничего, в сущности.
— Это невозможно! — продолжала она дразнить его.
Он ничего не ответил, затем передернул плечами — жест, который странным образом всегда тревожил ее, — и сказал:
— Я не делал ничего. Ходил, разговаривал, ел, и только. Франческа порывисто сжала его руку.
— Обязательно надо подыскать тебе кого-то, — негромко сказала она.
Он повернулся и посмотрел на нее. Серебристый взгляд его странных светлых глаз поразил ее силой и глубиной чувства. И тут же все кончилось. Он снова стал самим собой. Но только Франческа заподозрила, что Майкл Стерлинг был совсем не тем человеком, каким он хотел казаться в глазах света.
Даже порой в ее глазах.
— Нам пора возвращаться. Становится прохладно, и потом, Джон голову с меня снимет, если я допущу, чтобы ты простудилась.
— Джон станет винить меня за мою глупость, и тебе это прекрасно известно, — сказала Франческа. — Нет, ты просто хочешь таким образом дать мне понять, что тебя ожидает женщина, наготу которой, вероятно, прикрывают одни только простыни.
Он обернулся к ней и усмехнулся. Это была совершенно безнравственная, дьявольская усмешка, и она поняла, почему половина большого света — то есть женская его половина — была без памяти влюблена в него, хотя у не го не было ни титула, ни состояния, ни имени.
— Ты, кажется, говорила, что желаешь чего-нибудь безнравственного? — спросил он. — Так, может, ты хочешь знать детали? Цвет простынь, например?
Она покраснела, к великой своей досаде. Хорошо хоть этого было не видно в ночной тьме.
— Надеюсь, не желтый, — сказала она, потому что не могла допустить, чтобы разговор закончился на смутившей ее реплике. — От желтого цвета лица кажутся блеклыми.
— Да не в свет же я собираюсь в этих простынях выходить, — заметил он.
— Тем не менее.
Он негромко засмеялся, понимая, что она сказала это только для того, чтобы последнее слово осталось за ней. И она уже было подумала, что он решил подарить ей эту маленькую победу, как вдруг, когда она только-только начала находить удовольствие в наступившем молчании, он сказал:
— Красные.
— Прошу прощения? — Но разумеется, она прекрасно поняла, что он имеет в виду.
— Красные простыни.
— Поверить не могу, что ты посвящаешь меня в подобные детали.
— Ты сама напросилась, Франческа Стерлинг. — Он посмотрел на нее сверху вниз. Одна прядь иссиня-черных волос падала ему на лоб. — Считай, что тебе повезло, так как я не собираюсь сообщать твоему мужу о твоем поведении — Джон никогда не стал бы беспокоиться из-за моего поведения, — сказала она.
Мгновение она думала, что он ничего не станет отвечать на это.
— Я знаю, — сказал он тоном, как ни странно, и мрачным, и серьезным. — Только поэтому я и позволяю себе дразнить тебя.
Она смотрела себе под ноги, опасаясь споткнуться на какой-нибудь колдобине, но, услышав этот серьезный тон, подняла глаза.
— Ты единственная из всех известных мне женщин, которая никогда не собьется с пути истинного, — сказал он, ласково коснувшись ее подбородка. — Ты представить себе не можешь, как меня это восхищает.
— Я люблю твоего двоюродного брата, — прошептала она. — Я никогда не предам его.
Он опустил руку.
— Я знаю.
Он выглядел очень привлекательно в лунном свете, и так очевидно было, что ему не хватает любви, что у нее сердце сжалось. Конечно, не было на свете женщины, которая смогла бы устоять перед ним, перед этим идеальным лицом и крупным, мускулистым телом. И всякий, кто взял бы на себя труд вглядеться пристальнее в его душу, легко увидел бы в нем то же, что и она, — добросердечного человека, способного на преданность и верную любовь.
Было в нем, разумеется, кое-что и от черта, но, как подозревала Франческа, это-то и привлекало к нему дам в первую очередь.
— Не пора ли нам?.. — Майкл, вдруг ставший воплощением любезности, кивнул головой в направлении дома. Она вздохнула и повернула назад.
Спасибо, что прогулялся со мной, — заговорила она снова после того, как несколько минут они шли, не нарушая дружелюбного молчания. — Когда я говорила, что этот дождь просто сводит меня с ума, я не преувеличивала.
— Ты этого не говорила, — вырвалось у него. Он сразу же прикусил язык. Она сказала, что чувствовала себя не в своей тарелке, а не что дождь сводит ее с ума, но только последний педант или же безнадежно влюбленный заметил бы разницу.
— Не говорила? — Она чуть сдвинула брови. — Ну, значит, только подумала. Я что-то сегодня медленно соображаю. Свежий воздух был как нельзя более кстати.
— Счастлив был оказаться полезным, — ответил он галантно.
Она улыбнулась, и они стали подниматься по ступеням крыльца Килмартин-Хауса. Дверь отворилась, едва они достигли верхней ступени, — должно быть, дворецкий поджидал их возвращения. Майкл подождал, пока с Франчески снимут ее синий плащ.
— Может, останешься и выпьешь еще стакан виски, или ты должен уходить немедленно, так как опаздываешь на свидание? — спросила она, озорно поблескивая глазами.
Он бросил взгляд на часы в прихожей. Была половина девятого, и, хотя идти ему было некуда — не было никакой дамы, которая бы томилась, поджидая его, впрочем, он, и пальцем не шевельнув, мог бы найти себе подругу на сегодняшний вечер, и, наверное, так и поступит — не очень-то ему хотелось оставаться здесь, в Килмартин-Хаусе.
— Мне надо идти, — сказал он. — У меня много дел.
— У тебя нет никаких дел, и никто не знает этого лучше тебя самого, — сказала она. — Ты просто хочешь предаться своим безнравственным занятиям.
— Это восхитительное времяпрепровождение, — буркнул он.
Она открыла было рот, чтобы сказать какую-то колкость, но тут Симоне, недавно нанятый камердинер Джона, стал спускаться вниз по лестнице.
— Миледи? — неуверенно начал Симоне.
Франческа повернулась к нему и чуть склонила голову в знак того, что он может продолжать.
— Миледи, я стучал в дверь спальни милорда дважды и звал его по имени, но милорд, похоже, спит очень уж крепко. Прикажете все-таки будить его?
Франческа кивнула:
— Да. Я бы с удовольствием дала ему поспать — он слишком заработался в последнее время, — продолжала она, обращаясь уже к Майклу, — но я знаю, что эта встреча с лордом Ливерпулем очень важна. Надо бы… нет, постойте, Симоне, я разбужу его сама. Так будет лучше. — Она повернулась к Майклу: — Увидимся завтра?
— Собственно говоря, если Джон еще не уехал, то я лучше подожду, — ответил Майкл. — Я пришел пешком и с удовольствием воспользуюсь каретой Джона после того, как он доберется до места.
Она кивнула и быстро побежала вверх по лестнице. Майкл остался в прихожей. Он бесцельно оглядывал развешенные по стенам картины и напевал что-то себе под нос.
И тут раздался ее пронзительный крик.
* * *
Майкл совершенно не помнил, как он взбежал вверх по лестнице, — он вдруг просто каким-то образом оказался в спальне Джона и Франчески, единственной комнате в доме, порога которой никогда не переступала его нога.— Франческа? — задыхаясь, едва выговорил он. — Фрэнни, Фрэнни, что с тобой?..
Франческа сидела возле постели, цепляясь за руку Джона, безвольно свисавшую вниз.
— Разбуди его, разбуди, Майкл! — закричала она. — Разбуди его! Я не могу. Разбуди его!
Майкл почувствовал, как мир рушится вокруг него. Кровать стояла в дальнем конце спальни, но он сразу понял.
Никто не знал Джона так хорошо, как он. Никто. А Джона уже не было в этой комнате. Джон ушел навсегда.
— Франческа, — прошептал Майкл, медленно приближаясь к ней. Руки и ноги его были словно чужие и двигались как-то странно, с какой-то отвратительной неповоротливостью. — Франческа…
Она подняла на него огромные, полные боли глаза:
— Разбуди его, Майкл!
— Франческа, я…
— Ну же! — закричала Франческа, кидаясь к нему. — Разбуди его! Ты сможешь. Разбуди его! Разбуди!
Но все, что Майкл мог, — это стоять столбом все то время, пока ее кулачки били его по груди и потом ее руки тянули и теребили его галстук, так что он даже начал задыхаться. Он не мог даже найти в себе силы обнять ее, как-то утешить, потому что сам был точно так же потрясен и сбит с толку.
И вдруг эта лихорадочная энергия оставила ее, и она вся обмякла, и слезы ее омочили его рубашку.
— У него болела голова, — плакала она. — Вот и все. У него просто болела голова. — Она подняла на него глаза, вопросительно вглядываясь в его лицо, словно пытаясь найти в этом лице ответы, которые он никогда не сможет дать ей. — У него просто болела голова, — снова повторила она.
Выглядела она совершенно сломленной.
— Я знаю, — сказал он, понимая, что этого недостаточно.
— Ах, Майкл! — Рыдания сотрясали ее. — Что же мне делать?
— Я не знаю, — ответил он, потому что и в самом деле не знал. В Итоне, Кембридже и в армии его подготовили ко всему, что жизнь может преподнести английскому джентльмену. Но к такому его не готовили.
— Я не понимаю, — говорила она, и, наверное, говорила еще многое другое, но слух его отказывался воспринимать смысл слов. У него даже не было сил стоять на ногах, и оба они тихо осели на ковер и так сидели, привалившись к кровати.
Он смотрел в противоположную стену, и ничего не видел, и только недоумевал, отчего он не плачет. Он словно потерял чувствительность, собственное тело казалось ему страшно тяжелым, и он не мог отделаться от ощущения, что у него вырвали душу.
Только не Джон.
За что?
За что?!
И, сидя у постели мертвого брата и смутно сознавая, что слуги стали собираться возле распахнутой двери спальни, он вдруг понял, что Франческа, плача, повторяет эти самые слова:
— Только не Джон. За что? За что?!
— А вы не думаете, что она, возможно, ждет ребенка?
Майкл в изумлении уставился на лорда Уинстона, недавно назначенного и исполненного рвения представителя комитета по привилегиям палаты лордов, пытаясь постичь смысл его слов. Едва ли сутки прошли с момента смерти Джона. Трудно было постичь смысл чего бы то ни было. И тут является вдруг этот маленький пухлый человечек, требует, чтобы его приняли, и несет бойкий вздор о священном долге по отношению к короне.
— Если ее сиятельство беременна, — пояснил лорд Уинстон, — все крайне усложнится.
— Я не знаю, — сказал Майкл. — Я ее не спрашивал.
— Необходимо спросить. Не сомневаюсь, что вам не терпится вступить в ваши новые права, но нам совершенно необходимо удостовериться, что она не ждет ребенка. Более того, если она действительно беременна, то члену нашего комитета необходимо будет присутствовать при родах.
Майкл на мгновение лишился дара речи.
— Простите, как вы сказали?! — не без труда выговорил он наконец.
— Детей нередко подменяют, — с мрачным видом сообщил лорд Уинстон. — Были такие случаи…
— Да что ж это…
— Это ради защиты ваших же интересов, помимо всего прочего, — перебил его лорд Уинстон. — Если ее сиятельство родит девочку, а свидетеля при том не будет, что помешает ей подменить своего ребенка младенцем мужского пола?
Майкл не счел нужным удостоить его ответом.
— Вам необходимо выяснить, не ждет ли она ребенка, — продолжал напирать лорд Уинстон. — Необходимо будет принять соответствующие меры.
— Она овдовела только вчера, — резко сказал Майкл. — Я не стану докучать ей столь бестактными вопросами.
— На карту поставлено нечто гораздо большее, чем чувства ее сиятельства, — парировал лорд Уинстон. — Мы не можем начать оформление передачи графского титула, пока есть сомнения относительно порядка наследования.
— Да пропадите вы с этим графским титулом! — рявкнул Майкл.
Лорд Уинстон так и ахнул и даже отшатнулся в очевидном ужасе:
— Вы забываетесь, милорд!
— Я вам не милорд, — отрезал Майкл. — Я никому не… — Тут он споткнулся на полуслове и обмяк в кресле. Он почувствовал, что опасно близок к тому, чтобы разрыдаться. Прямо здесь, в кабинете Джона, на глазах у этого неприятного человечка, который, похоже, не в состоянии был понять, что в доме умер человек, не просто граф, а человек, Майклу очень хотелось заплакать.
И он сильно подозревал, что-таки заплачет. Как только лорд Уинстон уйдет и Майкл запрет за ним дверь, так, чтобы никто его не увидал, он уткнется лицом в ладони и заплачет.
— Кто-то должен спросить ее, — нарушил молчание лорд Уинстон.
— Во всяком случае, это буду не я, — негромко ответил Майкл.
— Тогда это сделаю я.
Майкл как подброшенный вскочил с кресла и, прижав лорда Уинстона к стене, прорычал:
— Не смейте думать об этом! Не смейте даже близко подходить к леди Килмартин! Вы меня поняли?
— Вполне, — выдавил из себя маленький человечек. Майкл выпустил его, машинально отметив про себя, что лицо лорда Уинстона начинает приобретать багровый оттенок, и сказал:
— Убирайтесь!
— Вам нужно будет…
— Убирайтесь! — взревел Майкл.
— Я вернусь завтра. Мы поговорим, когда вы будете в более спокойном расположении духа, — сказал лорд Уинстон и торопливо прошмыгнул в дверь.
Майкл прислонился к стене, бездумно глядя на оставшуюся открытой дверь. Боже правый, как же такое могло случиться? Джону ведь не было и тридцати. Он был воплощением здоровья. Конечно, Майкл считался возможным наследником графства все то время, пока брак Джона и Франчески оставался бездетным, но никому никогда и в голову не приходило, что он и в самом деле унаследует его.
Он уже слышал в клубе краем уха, как его называют «самым удачливым человеком в Британии». В одну ночь он переместился с самой окраины аристократического мира в его центр. И никто не понимал, что сам Майкл никогда не желал этого. Никогда.
Не нужно ему было никакого графства. Ему нужен был его двоюродный брат. Но никто не понимал этого.
За исключением, возможно, Франчески, но она была настолько погружена в свое горе, что вряд ли была сейчас в состоянии понять душевные страдания Майкла.
И он никогда ее об этом не попросит. Уж по крайней мере не сейчас, когда она и так совершенно сломлена.
До конца жизни он будет помнить, какое у нее было лицо, когда она наконец поняла, что Джон вовсе не спит. Что он никогда не проснется.
Франческа Бриджертон Стерлинг в прекрасном возрасте двадцати двух лет являла собой самое печальное зрелище на свете.
Вдова.
Майкл понимал ее отчаяние лучше, чем кто бы то ни было.
Вчера они уложили ее в постель — он и мать Франчески, которая поспешила приехать по настойчивому приглашению Майкла. И Франческа уснула как дитя, она даже не плакала, настолько была обессилена потрясением.
Но когда она проснулась на следующее утро, она, так сказать, взяла себя в руки и, твердо решив быть сильной и несокрушимой, взвалила на свои плечи все те многочисленные дела, которые обрушились на дом в связи со смертью Джона.
Проблема была в том, что никто толком не понимал, в чем именно должны эти многочисленные дела заключаться. Они были молоды; до вчерашнего дня они были беззаботны. Им никогда прежде не приходилось иметь дело со смертью.
Кому бы, например, могло прийти в голову, что комитет по привилегиям сразу окажется тут как тут? Да еще и потребует для себя, так сказать, ложу в момент, который будет самым интимным в жизни Франчески?
Если она и в самом деле ждала ребенка.
Но черт возьми, он-то уж не станет спрашивать ее об этом.
— Необходимо сообщить его матери, — сказала Франческа сегодня утром. Собственно говоря, это были первые ее слова. Никаких предисловий, никаких приветствий, только: «Необходимо сообщить его матери».
Майкл кивнул, так как, разумеется, она была совершенно права.
— И необходимо сообщить твоей матери тоже. Они обе сейчас в Шотландии и, конечно, ни о чем еще не подозревают.