Куин Джулия. Когда он был порочным

   Франческа бросила взгляд на часы. Значит, у нее будет примерно час на то, чтобы привести Майкла в пристойный вид. Кроме того, ее мать сказала — «нам». Во множественном числе. Словно она и в самом деле вздумала взять с собой Гиацинту, у которой был настоящий талант превращать всякую неловкую ситуацию в сущий кошмар.
   — Я поеду прямо сейчас, — сказала Франческа и быстро поднялась из-за стола. — Надо узнать, сможет ли он принять визитеров.
   К ее удивлению, мать тоже сразу поднялась и сказала:
   — Я провожу тебя до дверей.
   — Э-э… ты серьезно?
   —Да.
   Гиацинта начала было подниматься тоже.
   — Я одна, — сказала Виолетта, даже не повернув головы в сторону младшей дочери.
   Гиацинта осталась. Даже у нее довольно было ума, чтобы знать, что не следует спорить с матерью, когда у той безмятежный вид сочетается со стальным тоном.
   Мать вышла из столовой первая, и они прошли в молчании до самой прихожей, где Франческа попросила лакея принести ее плащ.
   — Ты ничего не хочешь мне сказать? — заговорила наконец Виолетта.
   — Не понимаю, о чем ты.
   — А я думаю, очень хорошо понимаешь.
   — Уверяю тебя, — сказала Франческа, глядя на мать с самым невинным видом, — понятия не имею.
   — С недавних пор ты очень много времени проводишь в Килмартин-Хаусе, — сказала Виолетта.
   — Я живу там, — напомнила Франческа в сотый, как ей показалось, раз.
   — В данный момент не живешь, и меня беспокоит, что о тебе начнут говорить.
   — Никто об этом и словом не обмолвился, — возразила Франческа. — И в газетах ничего не было. Если бы обо мне действительно стали судачить, то, уверена, нам это было бы известно.
   — То, что люди молчат пока, вовсе не означает, что они не станут болтать завтра.
   Франческа раздраженно вздохнула.
   — Но я же не незамужняя девица, не девственница какая-нибудь!
   — Франческа!
   Франческа скрестила руки на груди.
   — Мне неприятно вдаваться в такие детали, мама, но так оно и есть.
   Вернулся лакей с плащом Франчески в руках и доложил, что карета будет у крыльца буквально сию минуту. Виолетта подождала, пока лакей выйдет на крыльцо дожидаться кареты, и спросила:
   — Какие именно у тебя отношения с графом? Франческа так и ахнула:
   — Мама!
   — Это совсем не праздный вопрос.
   — Это самый что ни на есть праздный, вернее, самый что ни на есть глупый вопрос из всех, когда-либо слышанных мною! Майкл мой двоюродный брат.
   — Он двоюродный брат твоего покойного мужа, — поправила ее Виолетта.
   — Он и мой двоюродный брат, — резко возразила Франческа. — И мой друг. Боже правый! И это ты говоришь! Мне и в голову не приходило… Майкл!
   Но истина заключалась в том, что в голову ей это приходило. Из-за болезни Майкла все остальное отступило на второй план: у нее было столько хлопот у постели больного, что она почти сумела заставить себя забыть о том потрясшем ее мгновении, когда в парке она взглянула на него и что-то возродилось к жизни в ее душе.
   Что-то такое, что, как она была совершенно уверена, умерло в ее груди четыре года назад.
   Но слышать, как ее мать поднимает эту тему… Боже правый, как же это было унизительно! Невозможно, совершенно невозможно, чтобы в душе ее зародилось влечение к Майклу. Это было бы как-то нехорошо. Действительно нехорошо. Это было бы… ладно, пусть просто нехорошо. Ни одно другое слово не описало бы ситуацию точнее.
   — Мама, — сказала Франческа, очень стараясь, чтобы голос ее звучал ровно. — Майкл был не совсем здоров последние дни. Я тебе говорила.
   — За семь дней могла бы пройти и самая сильная простуда.
   — Возможно, дело в том, что он приехал из Индии, — сказала Франческа. — Не знаю. По-моему, он понемногу поправляется. Я сейчас помогаю ему устроиться в Лондоне. Он ведь отсутствовал очень долго, если ты не забыла, и ему надо принять на себя свои новые обязанности, которые несет с собой титул графа. Я полагаю, что мой прямой долг помочь ему в этом. — И она с решительным видом посмотрела на мать, весьма довольная своей небольшой речью. Но Виолетта ответила на это только:
   — Увидимся через час, — и ушла.
   Ушла, оставив Франческу в состоянии, близком к панике.
   Майкл как раз наслаждался выпавшим ему мгновением тишины и покоя — не то чтобы он лишен был тишины, но покоя ему малярия оставляла мало, — когда Франческа, запыхавшаяся и с блуждающим взглядом, ворвалась в его спальню.
   — У тебя две возможности, — сказала, вернее, выпалила она.
   — Только две? — поинтересовался он, хотя представления не имел, о чем речь.
   — Брось свои шутки.
   Он подтянулся и сел в постели.
   — Франческа? — осторожно начал он, так как опыт его свидетельствовал о том, что, имея дело с особой женского пола в подобном состоянии, следует действовать с осторожностью. — С тобой все в поряд…
   — Моя мать едет навестить тебя, — перебила она его.
   — Сюда едет? Она кивнула.
   Приятного, конечно, в этой новости было мало, но все равно он не понимал причины ее лихорадочного волнения.
   — Зачем? — вежливо осведомился он.
   — Она думает… — Франческа не договорила, так как у нее перехватило дыхание. — Она думает… О Боже! Ты представить себе не можешь, что она думает!
   Так как она не стала развивать тему далее, Майкл широко открыл глаза и протянул руки вперед в нетерпеливом жесте, как бы спрашивая тем самым: «А нельзя ли подробнее?»
   — Она думает, — вымолвила наконец Франческа, — что у нас с тобой роман.
   — И это при том, что в Лондоне я всего неделю, — задумчиво протянул он. — Какой я, оказывается, шустрый!
   — Как ты можешь шутить на эту тему?! — воскликнула Франческа.
   — А как ты можешь относиться к этому серьезно? — парировал он.
   Но конечно же, Франческа не видела тут ничего смешного. Для нее шутить на такую тему было бы немыслимо. Для него же…
   Для него вообще все было по-другому.
   — Я в совершеннейшем ужасе, — объявила Франческа. Майкл только улыбнулся ей в ответ и пожал плечами, хотя самолюбие его было несколько уязвлено. Можно было понять, что для Франчески неожиданной была сама мысль о возможности романа между ними, но все-таки описывать свои чувства словом «ужас»! Любой мужчина, услышав такое, обиделся бы.
   — Так какие у меня две возможности? — вернулся он к прежней теме.
   Она непонимающе уставилась на него.
   — Ты сказала, что у меня две возможности. Франческа захлопала глазами и в своем замешательстве показалась бы ему восхитительной, не будь он так раздосадован ее нескрываемой яростью.
   — Я… я забыла, — сказала она наконец. И застонала: — О Боже мой! Что же мне делать?
   — Недурно бы для начала взять себя в руки, — заговорил он таким резким тоном, что она испуганно дернулась и даже повернулась к нему. — Прекрати истерику и подумай хорошенько, Фрэнни. Ведь речь идет о нас с тобой.
   Твоя мать очень скоро поймет, насколько нелепы ее подозрения. Подумает обо всем как следует и поймет.
   — Я именно это ей и сказала, — отозвалась Франческа в лихорадочном волнении. — Я хочу сказать — ведь это же бог знает что! Надо же, вообразить такое!
   Он-то как раз вообразить такое мог и воображал, что и прежде создавало немалые трудности.
   — Ведь это что-то уму непостижимое, — продолжала Франческа, расхаживая по спальне. — Как будто бы я… — Она обернулась к нему с преувеличенным жестом отчаяния. — Как будто бы ты… — Не договорив, она подбоченилась, а затем, явно распростившись с намерением стоять на месте, принялась метаться по спальне снова. — Как ей только в голову могло прийти такое?!
   — Никогда еще я не видел тебя в таком гневе, — заметил Майкл.
   Она остановилась и уставилась на него так, словно он был идиотом. Да еще о двух головах к тому же. А может, и с хвостом.
   — Право, тебе стоит все же постараться успокоиться, — сказал Майкл, прекрасно понимавший, что слова его окажут прямо противоположный эффект. Женщины терпеть не могут, когда им говорят, что им следует успокоиться. Особенно такие женщины, как Франческа.
   — Успокоиться? — отозвалась она и накинулась на него с такой яростью, будто в нее вселились все фурии разом: — Успокоиться?! Боже правый, Майкл! Ты что, опять бредишь?
   — Вовсе нет, — ответил он невозмутимо.
   — Ты вообще понимаешь, о чем я?
   — Вполне, — огрызнулся он с той любезностью, с какой отреагировал бы любой мужчина, чью мужественность и удальство посмели поставить под сомнение.
   — Это какое-то безумие, — сказала она. — Настоящее безумие. Надо же, роман — и это вот с таким-то, как ты!
   Право, с тем же успехом она могла взять нож и просто лишить его мужского достоинства.
   — Вообще-то, Франческа, — заговорил он с наигранной кротостью, — в Лондоне есть много женщин, которые были бы очень довольны, если бы у них со мной был, как ты выражаешься, роман.
   Франческа резко поджала губы.
   Он поднял брови и откинулся на подушки.
   — Некоторые женщины сочли бы роман со мной большой удачей.
   Она одарила его свирепым взглядом.
   — А некоторые, — продолжал он, прекрасно сознавая, что не следовало бы дразнить ее так, — не побрезговали бы учинить драку со своими товарками ради одной лишь возможности…
   — Прекрати! — рявкнула Франческа. — Боже мой, Майкл! Иметь столь преувеличенное мнение о своей мужской привлекательности — это же просто некрасиво!
   — Мне говорили, что мнение это вполне обоснованно, — заметил он с томной улыбкой.
   Лицо ее залилось краской.
   Он наблюдал за ее смущением не без удовольствия. Он, конечно, любил ее, но ему все равно страшно не нравилось то, что она делала с ним, и не настолько он был великодушен, чтобы вид мучений, которые она сейчас испытывала, не доставил ему некоторого удовлетворения.
   Ведь ее страдания были лишь малой долей того, что испытывал он, да еще изо дня в день к тому же.
   — Не желаю ничего слышать о твоих амурных подвигах, — сказала Франческа чопорно.
   — Как странно, ведь раньше ты расспрашивала меня о моих похождениях постоянно. — Он помолчал, наблюдая, как она закипает от гнева. — О чем ты меня все время просила?
   — Не хочу…
   — «Расскажи-ка мне что-нибудь безнравственное», — проговорил он таким тоном, как будто только что вспомнил ЭТУ ее Фразу, хотя на самом деле он, разумеется, хранил в памяти каждое слово, сказанное ею. — «Расскажи-ка мне что-нибудь безнравственное», — повторил он, но на сей раз медленнее. — Именно так ты и говорила. Я тебе нравился, когда я был безнравственным. И тебе всегда было любопытно послушать о моих подвигах.
   — Это было прежде…
   — Прежде чего, Франческа? — спросил он. Последовала неловкая пауза.
   — Прежде всего этого, — прошептала она. — Прежде нынешней ситуации и вообще всего.
   — И предполагается, что я должен понять смысл этой фразы?
   Ответом ему был только свирепый взгляд.
   — Ну хорошо, — сказал он. — Полагаю, мне следует подготовиться к визиту твоей матери. Вряд ли это будет так уж трудно.
   Франческа окинула его взглядом и сказала с сомнением:
   — Но ты выглядишь ужасно!
   — Не зря я тебя так нежно люблю, — сухо проговорил он. — Когда ты рядом, то можно не беспокоиться, что впадешь в грех гордыни.
   — Майкл, будь же серьезнее!
   — Увы, я и так серьезен дальше некуда. Она нахмурилась.
   — Я могу сейчас встать с постели, — сообщил он ей, — явив тебе для обозрения те части своего тела, которые, как мне думается, тебе вовсе не хочется видеть, или же ты можешь выйти из комнаты и ожидать победоносного явления моей восхитительной особы внизу.
   Она обратилась в бегство, что сильно озадачило его. Франческа, которую он знал, никогда не бежала ни от чего на свете.
   Да и не в ее обыкновении было удаляться, даже не попытавшись оставить за собой последнее слово.
   И самое главное, было невероятно, что она позволила ему безнаказанно говорить о себе как о «восхитительной особе».

* * *

   Но Франческе так и не пришлось претерпевать визит ее матери. Не прошло и двадцати минут после того, как она бежала из спальни Майкла, как от Виолетты ей принесли записку, в которой сообщалось, что ее брат Колин, который уже несколько месяцев путешествовал по Средиземноморью, только что вернулся в Лондон, так что Виолетте пришлось отложить визит. А потом, точно как и предсказывала Франческа, в Лондон прибыли Джанет и Хелен, что умерило тревоги Виолетты насчет Майкла и Франчески — как бы они не закрутили роман в отсутствие дуэньи.
   Матери — как Франческа и Майкл давно уже привыкли называть их — пришли в восторг, узнав о неожиданном прибытии Майкла, но одного взгляда на его изможденное болезнью лицо оказалось довольно, чтобы ввергнуть их в пучину материнской заботливости, так что Майкл даже вынужден был отозвать Франческу в сторону и умолять ее не оставлять его наедине ни с одной из двух дам. Собственно говоря, приезд их пришелся на сравнительно «хороший» день, так что Майкл мог пообщаться с ними прежде, чем его снова начала трепать лихорадка. Перед тем как, предположительно, должен был начаться приступ, Франческа объяснила обеим дамам природу болезни Майкла, так что к тому времени, когда им пришлось увидеть малярию во всей ее ужасной красе, они были к этому подготовлены.
   В отличие от Франчески они согласились охотно — даже, пожалуй, с энтузиазмом — хранить его недуг в тайне. Конечно, состоятельный и интересный граф при любых обстоятельствах будет считаться самой выгодной партией сезона, но все же малярию никогда еще не считали достоинством жениха.
   А Джанет и Хелен твердо решили еще до конца года увидеть Майкла на пороге церкви, а его кольцо на пальце новой графини.
   В сущности, Франческа чувствовала облегчение от того, что теперь она могла сидеть сложа руки и слушать, как матери толкуют Майклу о необходимости женитьбы. По крайней мере это отвлекло их от нее. Она не знала, как они отнесутся к ее матримониальным планам — предполагала, что обрадуются за нее, — но менее всего ей хотелось, чтобы еще две обуянные зудом сватовства мамаши принялись навязывать ей всех жалких холостяков, завалявшихся на «матримониальном рынке».
   Видит Бог, ей и так со многим придется мириться из-за ее собственной матери, которая наверняка не сможет противостоять искушению сунуть нос в дела дочери, уж коли Франческа ясно объявила ей о своем намерении повторно выйти замуж.
   Итак, Франческа снова вернулась под крышу Килмартин-Хауса, и семейство Стерлинг замкнулось там, как в коконе: Майкл отклонял все приглашения, обещая вновь начать выходить в свет и принимать, как только он устроится дома после своего долгого отсутствия. Три дамы время от времени появлялись в свете, и Франческа, хотя и ожидала града вопросов о новом графе, все же была поражена их количеством и многообразием.
   Все просто с ума вдруг стали сходить по Веселому Повесе, тем более теперь, когда он стал человеком, окутанным тайной.
   Ну и графом тоже, само собой. Не следовало забывать о титуле. Так же, как и о сотне тысяч фунтов, унаследованной им.
   Франческа только головой качала, думая об этом. Воистину и сама романистка миссис Радклифф не смогла бы измыслить столь совершенного героя. Какое же столпотворение начнется, когда он поправится!
   И вдруг он поправился.
   Ну, может, не так уж и вдруг: приступы лихорадки неуклонно становились все слабее и короче. Но впечатление было такое, словно еще вчера он был изможденным и бледным, а на следующий день стал крепким и бодрым, самим собой, принялся бродить по дому и мечтать о том, чтобы выйти на солнышко.
   — Хинин, — сказал Майкл и лениво пожал плечами, когда Франческа за завтраком сообщила ему, как он переменился внешне. — Я бы принимал это снадобье и шесть раз на дню, не будь оно столь гнусным на вкус.
   — Следи за языком, Майкл, — заметила его мать, протыкая вилкой сосиску.
   — А ты пробовала хинин, мама? — осведомился он.
   — Разумеется, нет.
   — А ты попробуй, — посоветовал он, — и мы посмотрим, каким языком ты заговоришь после этого.
   Франческа прыснула в салфетку.
   — А вот я попробовала, — объявила Джанет. Все взгляды обратились к ней.
   — Неужели правда попробовала? — удивилась Франческа. Она сама так и не отважилась. Запах от хинина шел такой, что она всегда держала склянку плотно закрытой.
   — Конечно, — отозвалась Джанет. — Мне стало любопытно. — И, повернувшись к Хелен, добавила: — Вкус действительно гнусный.
   — Хуже, чем та омерзительная микстура, которую Кук заставлял нас пить в прошлом году от… от… э-э… — И Хелен послала Джанет взгляд, в котором ясно читалось: «Ты знаешь, о чем я».
   — Гораздо хуже, — подтвердила Джанет.
   — А ты его разводила? — поинтересовалась Франческа. Порошок полагалось смешивать с чистой водой, но она подумала, что Джанет, вероятно, просто положила немного порошка себе на язык.
   — Конечно. А разве не надо было?
   — Некоторые предпочитают смешивать хинин с джином, — сообщил Майкл.
   Хелен содрогнулась.
   — Вряд ли смесь окажется много хуже, чем джин сам по себе, — заметила Джанет.
   — Все же, — сказала Хелен, — если уж смешивать лекарство со спиртным, то имеет смысл подобрать хороший сорт виски.
   — И тем погубить хороший виски? — И Майкл положил себе добрую порцию яичницы.
   — Ну не может этот хинин быть настолько противным! — воскликнула Хелен.
   — Может, — отозвался Майкл.
   — Правда-правда, — вмешалась Джанет. — Представить себе не могу, чтобы кто-то решился испортить таким образом виски. А вот джин как раз золотая середина.
   — А ты пробовала и джин? — заинтересовалась Франческа. Ведь джин считался неподходящим напитком для представителей высших классов, тем более женщин.
   — Пару раз, — призналась Джанет.
   — А я-то думала, что знаю о тебе все, — негромко проговорила Франческа.
   — И у меня есть за душой кое-какие тайны, — с беззаботным видом сообщила Джанет.
   — Что за странная тема для застольного разговора, — веско заметила Хелен.
   — Ты права, — поддержала ее Джанет и тут же обратилась к племяннику: — Майкл, как же я рада, что ты на ногах, и выглядишь прекрасно, и кажешься здоровым!
   Он чуть наклонил голову, благодаря за комплимент. Тетка же, изящным движением промокнув губы салфеткой, продолжила:
   — Но теперь ты должен посвятить себя обязанностям, которые налагает графский титул.
   У Майкла вырвался стон.
   — Ну не будь таким противным, — не отступала Джанет. — Не на дыбе же тебя пытать собираются. Я хотела только сказать, что тебе следует съездить к портному и заказать себе приличный гардероб.
   — А нельзя мне добровольно выбрать дыбу? Пусть пропадает мое бедное тело.
   — Восхищаюсь твоей жертвенностью, — отозвалась Джанет, — но полагаю, что твоему бедному телу можно найти применение получше.
   Майкл посмотрел тетке прямо в глаза:
   — Итак, посмотрим. Сегодня у меня по плану — это в первый день, когда я поднялся с одра болезни, заметьте, — встреча с премьер-министром в связи с тем, что я предполагаю занять свое место в парламенте, встреча с нашим поверенным, так как необходимо провести смотр наших финансов, а также я должен принять нашего главного управляющего, который, как мне сообщили, специально явился в Лондон с целью обсудить со мной состояние дел во всех семи наших поместьях. И куда, позвольте поинтересоваться, мне втиснуть портного?
   Все три дамы потеряли дар речи.
   — Может, уведомить премьер-министра, что встречу с ним я вынужден перенести на четверг? — спросил Майкл с кротким видом.
   — Когда ты успел назначить все эти встречи? — поразилась Франческа и тут же устыдилась, что так явно выказала свое изумление таким его усердием в делах.
   — Ты думала, что все эти десять дней я провел, праздно глядя в потолок?
   — Да нет, — отозвалась Франческа. Хотя на самом-то деле она думала, что он проводил время за чтением. Она заняла бы себя книгой во время болезни.
   Так как больше никто ничего говорить не стал, Майкл, складывая свою салфетку, сказал:
   — Итак, с позволения дам будем считать, что мне предстоит сегодня нелегкий день.
   Но не успел он подняться из-за стола, как Джанет сказала спокойно:
   — Майкл, так насчет портного… Майкл замер на месте.
   Джанет же улыбнулась племяннику самым милым образом и сказала:
   — Полагаю, что к портному вполне можно съездить и завтра.
   Франческе показалось, что она услышала, как Майкл скрипнул зубами.
   А Джанет только чуть склонила голову набок.
   — Тебе действительно необходим новый бальный наряд. Надеюсь, ты не собираешься пропустить бал у леди Бриджертон в честь ее дня рождения?
   Франческа быстро сунула себе в рот кусок яичницы, чтобы Майкл не заметил ехидной улыбки, которая готова была заиграть на ее губах. До чего же хитра оказалась Джанет! Ведь день рождения ее матери — это именно то светское событие, которое Майкл сочтет своим долгом посетить. Любое другое приглашение он отклонил бы и глазом не моргнув.
   Но приглашение Виолетты?
   — Когда этот бал? — со вздохом спросил Майкл.
   — Одиннадцатого апреля, — с очаровательной улыбкой сообщила ему Франческа. — И все будут на балу.
   — Все?
   — Все Бриджертоны. Майкл заметно повеселел.
   — Ну и все остальные, — добавила Франческа, небрежно пожав плечами.
   Он бросил на нее острый взгляд:
   — Нельзя ли поподробнее, кто именно — «все»? Она встретилась с ним взглядом.
   — Все.
   Он опустился на свой стул.
   — А не могу я получить временную отсрочку исполнения приговора?
   — Конечно, можешь, — сказала Хелен. — Собственно, ты ее уже получил. На прошлой неделе. Основание — «малярия».
   — А я-то так мечтал скорее выздороветь, — простонал Майкл.
   — Не стоит так огорчаться, — сказала Джанет. — Уверена, ты прекрасно проведешь время.
   — А может, к тому же познакомишься с какой-нибудь очаровательной дамой, — радостно добавила Хелен.
   — Ах да, — буркнул Майкл. — А то, не дай Бог, я забуду, в чем именно состоит цель моего существования.
   — Не такая уж и плохая цель, — заметила Франческа, не в силах упустить такой прекрасный шанс поддеть его.
   — В самом деле? — отозвался он и вдруг повернул голову к ней. Глаза его оказались прямо напротив ее глаз с какой-то почти пугающей точностью, и у Франчески вдруг появилось очень неприятное чувство, что не следовало ей дразнить его.
   — Ну да, — сказала она, потому что не отступать же было теперь.
   — А какова цель твоего существования? — осведомился он с самым очаровательным видом.
   Краем глаза Франческа заметила, что Джанет и Хелен наблюдают за этим обменом любезностями с живейшим и нескрываемым любопытством.
   — Ну там, то да се, — сказала Франческа и весело махнула рукой. — В данный момент целью является доесть завтрак. Просто восхитительно вкусно, ты не находишь?
   — Яйца-пашот с порцией маменек, во все сующих свой нос?
   — Не забудь про свою двоюродную сестрицу, — сказала она и тут же пожалела об этом. По его поведению было совершенно ясно, что дразнить его сейчас ни в коем случае не следует, но она просто не могла упустить такую дивную возможность.
   Ничто в мире не радовало ее так, как возможность подразнить Майкла Стерлинга. Так как же тут было удержаться?
   — Как ты собираешься провести этот сезон? — спросил Майкл и склонил голову набок, причем на лице его появилось подозрительно кроткое выражение.
   — Начну с того, что отправлюсь на бал в честь дня рождения матери.
   — И что ты будешь делать на этом балу?
   — Поздравлять именинницу.
   — И больше ничего?
   — Уж во всяком случае, не стану выспрашивать, сколько именно лет ей исполняется, если ты об этом, — ответила Франческа.
   — Ах, конечно же, как можно спрашивать о возрасте?! — воскликнула Джанет, и Хелен отозвалась эхом:
   — Ни в коем случае!
   И все три дамы обернулись к Майклу, и на всех трех лицах было написано ожидание. В конце концов, теперь его очередь говорить.
   — Я ухожу, — сказал он и встал. Стул его со скрипом проехался ножками по полу.
   Франческа открыла рот, собираясь сказать ему какую-нибудь колкость, так как всякий раз, когда он был в подобном настроении, ее первым побуждением было подразнить его, но не нашлась что сказать.
   Майкл изменился.
   Не то что он был необязательным человеком прежде. Просто у него не было особых обязанностей. И ей никогда в голову не приходило, что он вполне может оказаться на высоте, когда вернется в Лондон.
   — Майкл, — сказала она, и, едва зазвучал ее тихий голос, он стал весь внимание. — Удачи тебе с лордом Ливерпулем.
   Глаза его встретились с ее глазами, и что-то промелькнуло в них. Намек на добрые чувства, возможно, из благодарности.
   А может, нечто не столь определенное. Возможно, это был момент взаимопонимания, которое не нуждается в словах.
   Такого взаимопонимания, какое было у них с Джоном.
   Франческа нервно сглотнула, чувствуя большую неловкость при этом внезапном открытии. Она потянулась за своей чашкой чая медленным, хорошо рассчитанным движением, словно контроль над телом подразумевал и контроль над душой.
   Что же случилось?
   Ведь он был Майкл, верно?
   Просто ее старый друг и поверенный сердечных тайн.
   И все.
   И все?

Глава 10

   Всего-навсего отметины, оставленные пером графини Килмартин, когда она в задумчивости постукивала им по бумаге две недели спустя после получения третьего послания графа Килмартина из Индии.