Куин Джулия. Когда он был порочным

   Черт, ну хотел, и все, и если это означало потерю самоконтроля, пусть так.
   Трясущимися руками он расстегнул брюки, и его возбужденная плоть наконец оказалась на воле.
   — Майкл? — прошептала она. До того глаза ее были закрыты, но, почувствовав, что он зашевелился и рука его отпустила ее, она глаза открыла. Она посмотрела на него, и глаза ее раскрылись еще шире. Никаких сомнений относительно того, что должно было произойти, оставаться не могло.
   — Ты нужна мне, — проговорил он хрипло. Так как она не шевелилась, только продолжала изумленно смотреть на него, он повторил: — Ты нужна мне сейчас.
   Но не на столе — это даже при его умении было бы невозможно, так что он подхватил ее, и она, содрогаясь от восторга, обвила его ногами, и опустил на мягкий ковер. Это, конечно, была не кровать, но не мог же он превратить ковер в кровать? Да и, честно-то говоря, какая разница? Он снова поднял ее подол до талии и лег на нее.
   И вошел в нее.
   Он собирался делать это медленно, но она была такая жаркая и распаленная, что он проскользнул внутрь в одно мгновение. Она только ахнула.
   — Тебе было больно? — прохрипел он. Она покачала головой и простонала:
   — Не останавливайся. Пожалуйста!
   — Ни за что, — торжественно пообещал он. — Никогда. Он заработал, и она рванулась навстречу ему, и оба они были настолько возбуждены, что буквально через мгновение оба достигли пика.
   И он, переспавший с тысячей женщин, вдруг понял, что он всего-навсего зеленый юнец.
   Потому что он ни разу не испытывал ничего подобного. Прежде любило только его тело. Теперь — его душа.

Глава 18

   …само собой разумеется.

Из письма Майкла Стерлинга его матери Хелен три года спустя после его отъезда в Индию.

 
   На следующее утро на душе у Франчески было так скверно, как давно уже не бывало.
   Ей хотелось плакать, но даже и плакать не получалось. Слезы — это для невинных, а она уже никогда не сможет так сказать о себе.
   Она ненавидела себя в это утро, ненавидела за то, что предала свое сердце, отступилась от всех своих принципов, и для чего? Для безнравственных плотских утех.
   Она ненавидела себя за то, что почувствовала влечение к какому-то мужчине, помимо Джона, а больше всего за то, что вчерашний чувственный угар оказался сильнее того, что она когда-либо испытывала с мужем. В ее браке было много смеха и много страсти, но ничего, решительно ничего такого, что подготовило бы ее к восторженному оцепенению, в которое она впала, когда Майкл склонился к ней и принялся нашептывать на ухо совершенно безнравственные вещи.
   Или к тому взрыву чувств, который ошеломил ее после того, как он осуществил на деле все те неприличности, о которых шептал ей.
   Она ненавидела себя за то, что такое вообще случилось, и особенно за то, что это случилось с Майклом, — именно участие Майкла делало ее вчерашний дурной поступок в три раза хуже.
   И она ненавидела Майкла — за то, что он спрашивал ее позволения, что каждый новый шаг он делал не иначе, как убедившись, что она желает того же, и теперь нельзя уговорить себя, что вчерашнее произошло в порыве увлечения, оттого, что она потеряла голову от страсти.
   И вот наступило утро, и Франческа понимала, что уже не видит разницы между дурой и трусихой, по крайней мере когда речь идет о ней самой.
   Очевидно, она была и дурой, и трусихой одновременно, к тому же слабовольной дурой и трусихой.
   Потому что ей хотелось одного — бежать.
   У нее не хватало духа принять последствия своих действий.
   Что, по совести говоря, следовало бы сделать.
   Вместо того она, как и прежде, сбежала.
   Она не могла, разумеется, уехать в буквальном смысле слова из Килмартина, ведь она только-только приехала сюда, и если в ее планы не входило бежать дальше на север, за Оркнейские острова и далее в Норвегию, то приходилось признать, что она застряла здесь.
   Но из дома она уйти могла, что она и сделала при первых же проблесках рассвета, со стыдом вспоминая, как накануне вечером на заплетающихся ногах выходила из Розовой гостиной, всего каких-нибудь десять минут спустя после близости с Майклом, лепеча невнятные объяснения и извинения, а потом забаррикадировалась в своей спальне и просидела там весь вечер.
   Ей не хотелось бы оказаться лицом к лицу с Майклом сейчас.
   Вряд ли она смогла бы выдержать это.
   А ведь она всегда так гордилась своим хладнокровием и уравновешенностью! Она превратилась в какую-то косноязычную идиотку, говорит сама с собой как сумасшедшая и до смерти боится повстречаться с человеком, встретиться с которым рано или поздно все равно придется.
   Впрочем, если удастся избежать встречи с ним хотя бы сегодня, это будет уже кое-что. О завтрашнем дне она побеспокоится завтра. Сейчас ей хотелось только убежать от своих проблем.
   Мужество — незаслуженно возвеличенная добродетель. Теперь она знала это точно.
   Она еще не решила, куда ей отправиться; да куда угодно — подойдет любое место, где шансы наткнуться на Майкла будут не слишком велики.
   И тут, когда она уже успела отшагать с добрый час, вдруг — потому, разумеется, что никакие вышние силы никогда уже больше не станут благоприятствовать такой, как она, в ее начинаниях, — начал накрапывать дождь, очень быстро превратившийся в самый настоящий ливень. Франческа, решив переждать дождь, спряталась под ветвями раскидистого дерева; минут двадцать она переминалась с ноги на ногу и наконец уселась прямо на влажную землю — уж Бог с ним, с платьем.
   В таком положении и нашел ее Майкл почти два часа спустя.
   Боже, и как это ей не пришло в голову, что он станет искать ее?! Вот так всегда с мужчинами — всякий раз, когда рассчитываешь, что они станут вести себя как бессердечные эгоисты, они возьмут и опрокинут все расчеты.
   — Для меня под деревом местечко найдется? — крикнул он, стараясь перекрыть шум дождя.
   — Для тебя и твоей лошади — нет! — ворчливо отозвалась Франческа.
   —Что?
   — Нет! — завопила она.
   Он и не подумал слушать ее, разумеется, а втиснулся вместе с лошадью в ее укрытие и, спешившись, небрежно привязал поводья к ветке.
   — Господи, Франческа, — начал он без всяких предисловий, — какого черта ты здесь делаешь?
   — И тебе тоже доброе утро, — буркнула она.
   — Ты хоть понимаешь, сколько я ищу тебя?
   — Да ровно столько, сколько я сижу под этим деревом, надо полагать, — парировала она. Наверно, следовало бы радоваться его появлению. Говоря по совести, и ее изрядно замерзшим конечностям не терпелось скорее оказаться дома, но прочие части по-прежнему были в скверном расположении духа и желали перечить просто ради того, чтобы… ну, перечить.
   Ничто не приводит женщину в такое скверное расположение духа, как приступ самоуничижения.
   Хотя, подумала она, он-то ведь тоже вел себя небезупречно во время вчерашнего половодья чувств. Если он расценил ее вчерашние панические извинения после происшествия в Розовой гостиной как полное отпущение его вины, то он здорово ошибся.
   — Ну, поехали, — сказал он бодро.
   Она упорно смотрела куда-то поверх его плеча.
   — Кажется, дождь стихает понемногу.
   — Неужели?
   — Мне совсем не холодно, — солгала она.
   — О Господи, Франческа! — воскликнул он, потеряв терпение. — Можешь ненавидеть меня сколько хочешь, только не веди себя как последняя дура.
   — Этот совет несколько запоздал, — прошептала она едва слышно.
   — Может быть, — отозвался он, что доказывало, что слух у него отменно острый, — но я страшно замерз и хочу скорей домой. Можешь думать что хочешь, но в данный момент предметом моих желаний являешься вовсе не ты, а чашка горячего чаю.
   Казалось бы, это заявление должно было успокоить ее, однако она почувствовала сильнейшее желание швырнуть ему в голову камнем потяжелее.
   Но тут, возможно, в знак того, что душа ее все же не обречена гореть в адском пламени, дождь действительно стал стихать, то есть он не прекратился, но стих настолько, что она с долей уверенности заявила:
   — Мне совсем не холодно. Вот скоро и солнце выйдет.
   — И что ты собираешься тогда делать? Встанешь посреди поля и будешь ждать часов пять-шесть, пока платье высохнет? Или тебе больше по душе заработать хорошее воспаление легких?
   Она посмотрела ему прямо в глаза, в первый раз, и сказала:
   — Ты ужасный человек. Он засмеялся:
   — Ну вот, первые искренние слова — за все утро.
   — Неужели ты не понимаешь, что я хочу побыть одна?
   — Неужели ты не понимаешь, что я не хочу, чтобы у тебя развилась пневмония? Залезай в седло, Франческа, — приказал он, как ей подумалось, тем же тоном, каким он командовал солдатами во Франции. — Вот когда приедем домой, можешь запираться в своей спальне сколько душе угодно — хоть две недели там сиди! А сейчас поехали. Хватит мокнуть под дождем.
   Звучало это соблазнительно, однако она была вне себя от досады, так как он был совершенно прав, а ей страшно не хотелось, чтобы он оказался прав хоть в чем-то. Тем более она начала понимать, что не сумеет она за две недели оправиться от того, что произошло вчера вечером.
   Тут целой жизни не хватит!
   — Майкл, — прошептала она в надежде, что в душе его есть место жалости по отношению к дрожащим и жалким особам женского пола, — я просто не могу быть с тобой сейчас.
   — И двадцать минут не можешь? Здесь ехать всего ничего, — отрезал он. И без дальнейших разговоров рывком поднял ее на ноги, подхватил за талию и посадил в седло.
   — Майкл! — взвизгнула она.
   — Вчера вечером ты произносила мое имя совсем не таким тоном, — сухо заметил он.
   Она отвесила ему пощечину.
   — Что ж, это мне по заслугам, — сказал он, не без труда втискиваясь в седло позади нее, так что она фактически оказалась сидящей у него на коленях, — но и тебя следовало бы высечь за твою глупость.
   Она так и ахнула.
   — Если ты ожидала, что я упаду перед тобой на колени и стану умолять о прощении, — сказал он, почти касаясь губами ее уха, — то зачем ты как последняя дура выбежала под дождь?
   — Когда я выбежала, дождя еще не было, — с детским упорством продолжала перечить она, но тут у нее вырвалось негромкое «Ох!», так как он пришпорил лошадь.
   И после этого ее тревожило только одно: что ей совершенно не за что держаться, кроме как за его ноги.
   Ну и еще рука его так крепко сжимала ее грудную клетку, и так высоко, что грудь практически лежала на его руке.
   Не говоря уже о том, что сидела она, плотно угнездившись между его ног, упираясь как раз в…
   Впрочем, сейчас он наверняка совсем холодный и сникший — хоть какой-то прок от этого дождя! Эта мысль очень помогла ей в борьбе с собственным предательским телом.
   Правда, она-видела его вчера. Подумать только, она видела Майкла во всем блеске его мужской красы.
   Тут и таилась главная опасность. Потому что такие выражения, как «во всем блеске его мужской красы», употребляются обыкновенно в ироническом смысле, с сарказмом и кривой ухмылкой.
   Но Майклу это выражение подходило идеально в самом прямом смысле.
   Или Майкл соответствовал ему.
   Тогда-то она и потеряла остатки рассудка.
   Они ехали в полной тишине, вернее, не говоря ни слова. Потому что Франческа отчетливо слышала другие звуки, куда более опасные и исполненные значения. Каждый его вдох и выдох над самым ее ухом, и даже биение его сердца за своей спиной. И тут…
   — Черт!
   — Что такое? — спросила она, пытаясь извернуться в седле так, чтобы заглянуть ему в лицо.
   — Феликс захромал, — буркнул он, спрыгивая на землю.
   — Это серьезно? — спросила она, без пререканий позволяя снять себя с седла.
   — С ним будет все нормально, — отозвался Майкл. Он стал на колени, чтобы ощупать переднюю ногу мерина. Дождь лил пуще прежнего. Колени Майкла погружались все глубже в жидкую грязь — брюки его были безвозвратно погублены. — Но нас двоих он не свезет. Боюсь, даже тебя одну не выдержит. — Он встал, окинул взглядом горизонт, соображая, в какой именно части угодий они сейчас находятся. — Придется идти к сторожке садовника, — сказал он, нетерпеливым движением откидывая мокрые волосы со лба. Волосы сразу же упали ему на глаза снова.
   — Сторожка садовника? — переспросила Франческа, хотя она прекрасно знала, о чем он говорил. Это было маленькое строеньице, в одну комнату, необитаемое с тех самых пор, как нынешний садовник, жена которого родила двойню, перебрался в домик побольше по другую сторону замка. — А домой пойти нельзя? — спросила она нервно. Ей вовсе не улыбалась перспектива остаться с ним один на один в маленькой уютной сторожке, где, кажется, имелась даже довольно большая кровать.
   — До дома пешком добираться не меньше часа, — отозвался он мрачно. — А буря-то расходится.
   Он был прав, черт возьми! Небо стало какого-то странного зеленоватого оттенка, и этот же отблеск лежал на тучах, что предвещало грозу нешуточной силы.
   — Хорошо, — сказала она, стараясь подавить снедавшую ее тревогу. Она и сама не знала, что пугает ее —со больше — что гроза застигнет их в чистом поле или что она окажется в сторожке вместе с Майклом.
   — Если припустить бегом, то мы будем в сторожке через несколько минут, — сказал Майкл. — Вернее, ты будешь. Мне придется вести Феликса — я не знаю, как быстро он сможет идти.
   Франческа прищурилась:
   — Ты, случайно, не сам все это подстроил, а?
   Он обернулся к ней — глаза его метали молнии. И, словно сочувствуя ему, небо расколол ослепительный разряд.
   — Извини, — торопливо сказала она. Есть обвинения, которые никогда не следует предъявлять английскому джентльмену, и прежде всего обвинение в том, что он способен намеренно покалечить животное. По какой бы то ни было причине. — Прости меня, пожалуйста, — добавила она как раз тогда, когда от раската грома содрогнулась земля. — Мне правда жаль.
   — Ты знаешь, как добраться до сторожки? — крикнул он сквозь завывания бури.
   Она кивнула.
   — Сумеешь разжечь огонь к моему приходу?
   — Попробую.
   — Тогда беги. Постарайся согреться. Я скоро буду.
   И она побежала, сама толком не зная, бежит ли она к сторожке или убегает от Майкла.
   Хотя какое это имело значение, если он шел вслед за ней?
   Но во время бега, когда болели ноги и не хватало дыхания, ответ на этот вопрос не казался ей таким уж важным. Усталость брала свое, да и дождь лупил все сильнее в лицо. Ей казалось, что так и надо, что она того и заслуживает.
   И как ни неприятно было это признавать, возможно, так оно и было.
   Когда Майкл толкнул наконец калитку сторожки садовника, он был промокший до костей и дрожал всем телом. Добраться с Феликсом до сторожки оказалось труднее, чем он предполагал, а потом пришлось искать мерину какое-нибудь укрытие — нельзя же было оставить охромевшее животное просто под деревом в такую грозу. В конце концов ему удалось соорудить из бывшего курятника какое-то подобие стойла, но в результате к дверям сторожки он подошел с ободранными до крови руками и в сапогах, перемазанных вонючей дрянью, которую, увы, даже такой дождь не мог смыть.
   Франческа стояла на коленях у камина и пыталась разжечь огонь, судя по ее гневному бормотанию, безуспешно.
   — Боже праведный! — воскликнула она. — Что с тобой приключилось?
   — Надо же было укрыть от непогоды и Феликса, — объяснил он сердито. — Пришлось построить ему стойло.
   — Прямо голыми руками?
   — Ничего другого в моем распоряжении не было. Она бросила тревожный взгляд за окно.
   — Но с ним ничего не случится?
   — Надеюсь, — отозвался Майкл, усаживаясь на табуретку и стягивая с себя сапоги. — Хоть что-то надо было сделать для бедняги.
   — Конечно, — согласилась она, и тут же на лице ее появилось испуганное выражение, она так и подскочила, воскликнув: — А с тобой-то ничего не случится?
   Вообще-то приятно было слышать, что она так о нем тревожится, вот только он понятия не имел, отчего она так всполошилась, и вежливо осведомился:
   — Прости, я не понял — ты о чем?
   — О малярии, — ответила она нервно. — Ты же весь промок, а приступ у тебя только закончился. Мне вовсе не хочется, чтобы ты… — Она смолкла, откашлялась и расправила плечи. — Моя обеспокоенность вовсе не означает, что я настроена более благодушно, чем час назад, но мне очень не хотелось бы, чтобы болезнь вернулась,
   У него мелькнула мысль, что можно было бы солгать и воспользоваться ее сочувствием, но вместо того он ответил коротко:
   — С малярией все не так.
   — Ты уверен?
   — Вполне. Простуда не вызывает эту болезнь.
   — А-а. — Некоторое время она обдумывала эту информацию. — Что ж, в таком случае… — Она не договорила и сердито поджала губы. — В таком случае ладно, можешь продолжать, — закончила она наконец.
   Майкл шутовски козырнул ей, после чего вновь взглянул на свои сапоги. Он стянул наконец и второй, затем осторожно поднял оба сапога и поставил у двери.
   — Смотри не трогай их, — предупредил он рассеянно и подошел к камину. — Они очень грязные.
   — У меня огонь разжечь не получилось, — сказала она. Она все еще с неловким видом топталась возле камина. — Извини. Боюсь, опыта у меня в этом отношении маловато. А вот сухие дрова я сумела найти. — И она указала на решетку, где лежали два полена.
   Он принялся разжигать огонь. Расцарапанные руки саднило, но ему эта боль даже доставляла своеобразное удовлетворение. Чепуха, в сущности, а все же она отвлекала его от мыслей о женщине, стоявшей за его спиной.
   Женщина была в гневе.
   Этого и следовало ожидать. Он и ожидал ее гнева, вот только не думал, что это так сильно уязвит его гордость, так ранит его — честно говоря, в самое сердце. Он с самого начала понимал, что не станет она осыпать его признаниями в вечной любви после одного-единственного страстного свидания, а все же глупая надежда на такой исход жила в его душе.
   Ну кто бы мог подумать, что после стольких лет безнравственной жизни он останется таким неисправимым романтиком?
   Но Франческа смягчится — в этом он был совершенно уверен. У нее не было иного выхода. Она оказалась скомпрометирована, и довольно серьезно, думал он с изрядной долей удовлетворения. И хоть она не была девицей, все же это много значило для такой принципиальной женщины, как Франческа.
   Надо было только решить — ждать ли, пока гнев Франчески пройдет сам собой, или подстегивать ее и давить на нее, пока она не примет эту ситуацию как неизбежную? Второй путь предполагал синяки и шишки, да и попотеть придется изрядно, но зато, как ему казалось, скорее сулил успех.
   Если же оставить ее в покое, она вполне может прийти к выводу, что весь эпизод следует предать забвению, а может, и вправду сумеет убедить себя, что ничего не было.
   — Загорелось наконец? — раздался ее голос с другого конца комнаты.
   Он раздувал огонь еще несколько секунд, и только когда оранжевые язычки пламени принялись лизать поленья, с облегчением вздохнул и ответил:
   — Придется последить за ним еще чуть-чуть, но скоро разгорится как следует.
   — Хорошо, — только и ответила она. В поисках безопасного места она уперлась в кровать и остановилась. — Я буду здесь.
   Он криво усмехнулся. Сторожка состояла из одной комнаты, так куда же ей было еще деться?
   — А ты, — продолжала она тоном строгой наставницы, — можешь оставаться там.
   Он посмотрел на угол, куда указывал ее палец, и насмешливо протянул:
   — В самом деле?
   — Думаю, так будет лучше. Он пожал плечами:
   — Хорошо.
   — Хорошо?
   — Хорошо. — Он встал и принялся стягивать с себя одежду.
   — Что ты делаешь? — ахнула она.
   Он, продолжая стоять к ней спиной, усмехнулся и небрежно бросил через плечо:
   — Остаюсь в своем углу.
   — Ты же раздеваешься! — воскликнула она, ухитрившись вложить в свои слова и возмущение, и надменность.
   — И тебе советую сделать то же, — отозвался он и нахмурился, приметив кровавое пятно на своей рубашке. Черт, ну и исцарапал же он себе руки!
   — И не подумаю, — сказала Франческа.
   — Держи-ка! — И он швырнул ей свою рубашку. Она вскрикнула, когда рубашка упала ей на грудь, что доставило ему немалое удовольствие.
   — Майкл! — И рубашка полетела к нему обратно.
   — Извини, — сказал он без особого раскаяния. — Я думал, моя рубашка пригодится тебе в качестве полотенца.
   — Немедленно надень рубашку! — процедила она.
   — Чтоб я стал мерзнуть в мокрой рубашке? — И он надменно поднял бровь. — Малярия малярией, а схватить простуду мне вовсе не улыбается. Кроме того, ты это все уже видела. — Она ахнула. И он добавил: — Впрочем, постой. Прошу прощения — вчера я успел снять только штаны, верно?
   — Убирайся! — прошипела она тихо и яростно.
   Он только хохотнул и кивнул головой на окно, в которое барабанил дождь.
   — Не выйдет, Франческа. Боюсь, тебе не избавиться от моего общества.
   И, словно в подтверждение его слов, сторожка содрогнулась до основания при новом ударе грома.
   — Если хочешь, можешь отвернуться, — добавил Майкл любезно. И, видя, что глаза ее расширились от изумления, пояснил: — Я собираюсь снять штаны.
   Она сердито фыркнула, но отвернулась.
   — И встань с постели, — крикнул он, стягивая с себя мокрую одежду, — ты одеяло промочишь!
   Какое-то мгновение он был уверен, что она еще плотнее усядется на постели, просто из упрямства, но здравый смысл возобладал, и она встала — даже сняла одеяло с постели и встряхнула его, чтобы не осталось ни капли воды.
   Он подошел к постели — всего-то было четыре шага — и взял себе другое одеяло. Это было потоньше того, что досталось ей, но сойдет и такое.
   — Я прикрыл наготу! — крикнул он, вернувшись в свой угол.
   Она повернулась. Медленно и открыв на всякий случай только один глаз.
   Майкл с трудом сдержал желание укоризненно покачать головой. Право же, такие предосторожности казались более чем запоздалыми, учитывая, что имело место вчера. Но если она чувствовала себя спокойнее, цепляясь за остатки своей девичьей стыдливости, то отчего же не позволить ей это… сегодня утром по крайней мере.
   — Ты дрожишь, — заметил он.
   — Мне холодно.
   — Конечно, холодно. Ведь твое платье совершенно мокрое.
   Она ничего не ответила, только бросила на него взгляд, который красноречивее всяких слов говорил, что одежду она снимать не собирается.
   — По крайней мере иди сюда и погрейся у огня. На лице ее отразилось сомнение.
   — Ради Бога, Франческа, — воскликнул он, теряя терпение, — я торжественно обещаю, что не стану накидываться на тебя! По крайней мере сегодня утром, и точно не буду делать этого без твоего позволения.
   Почему-то от этого щеки ее запылали еще ярче, но, видно, она еще высоко ценила его слово, так как сразу же подошла к камину и села у огня.
   — Теплее стало? — спросил он, просто чтобы поддразнить ее.
   —Да.
   Следующие несколько минут он был занят тем, что помешивал угли кочергой и сгребал их так, чтоб огонь уж точно не погас, и лишь изредка бросал на ее профиль взгляды искоса. Затем, приметив, что выражение лица ее несколько смягчилось, он решил воспользоваться моментом и негромко сказал:
   — Ты вчера так и не ответила на мой вопрос.
   — Какой вопрос? — отозвалась она, не оборачиваясь.
   — По-моему, я спросил тебя, не выйдешь ли ты за меня замуж.
   — Нет, ты меня не спрашивал, — ответила она спокойно. — Ты довел до моего сведения, что нам следует пожениться, и сразу же принялся объяснять почему.
   — В самом деле? — пробормотал он. — Какое упущение с моей стороны.
   — Пожалуйста, не рассматривай мои слова как приглашение сделать мне предложение руки и сердца сейчас, — отрезала она.
   — Ты хочешь заставить меня упустить такой романтический момент?
   Кажется, губы ее чуть сжались, и это было похоже на сдерживаемую улыбку.
   — Очень хорошо, — великодушно согласился он. — Я не стану просить тебя выйти за меня замуж. Забудем о том, что как джентльмен я просто обязан настоять на браке после того, что произошло вчера…
   — Если бы ты вел себя как джентльмен, — перебила она, — то вчера бы ничего не произошло.
   — Нас было двое, Франческа, — негромко напомнил он ей.
   — Я знаю, — сказала она с такой горечью, что он пожалел, что затронул эту тему.
   Но увы, после того как он принял решение не теребить ее больше, оказалось, что сказать ему совершенно нечего. Это не слишком лестно его характеризовало. Тем не менее он сидел молча, время от времени поправлял шерстяное одеяло, в которое было закутано его голое тело, и исподтишка поглядывал на нее, пытаясь сообразить, не холодно ли ей.
   Он придержал бы язык ради того, чтобы пощадить ее чувства, но если переохлаждение действительно угрожает ее здоровью… тогда другое дело.
   Но она не дрожала, и вообще непохоже было, что ей так уж холодно, она только подносила к огню разные части юбки в тщетной попытке высушить мокрую ткань. Иногда ему казалось, что она вот-вот заговорит, но всякий раз она снова закрывала рот, нервно облизывала губы и испускала тихий вздох.
   А потом она вдруг, даже не обернувшись к нему, сказала:
   — Я подумаю.
   Он поднял брови, ожидая продолжения.
   — Выходить ли за тебя замуж, — пояснила она, все так же глядя в огонь. — Но я не стану давать тебе ответ сейчас.