— Теперь отведи меня в постель. Потом отнесешь это Муме на постоялый двор. Только ему, в собственные руки, никому больше. Не забудь. А затем ступай развлекайся со своей вдовушкой.
Бел-Сидек доставит письмо в целости и сохранности, нераспечатанным, его не надо специально предупреждать об этом.
— Стоит ли рисковать, оставляя вас в одиночестве после такого трудного вечера?
— Рискнем, атаман. Я не долго буду один. Больше бел-Сидеку знать не требуется.
Глава 3
Аарон сидел и молча смотрел на Насифа, не слушая, о чем говорят. На другом конце комнаты Рейха в объятиях Лейлы изливала подруге свою скорбь. Бледное лицо Насифа точно окаменело. Поздоровался он с гостями чисто машинально; Аарон сомневался, что Насиф вообще узнал их.
Аарона обуревали противоречивые чувства. С одной стороны, он твердил себе, что Насиф заслужил несчастье, которое наслал на него Арам Огненный. Но Аарон любил Арифа, любил Стафу — и потому не мог совсем не сочувствовать горю отца, потерявшего сына. Зуки был единственным сыном Насифа. Они с Рейхой больше не могли иметь детей, а по законам Герода он не мог ни развестись с ней, ни взять вторую жену.
По законам Герода — кушмарраханам не пришлось бы им подчиняться, продержись Семь Башен еще несколько дней.
— Такими путями свершается возмездие Судьбы, — пробормотал Аарон.
Глаза Насифа на минуту прояснились, но то было лишь недоумение человека, который вдруг услышал какой-то непонятный звук. Потом он вновь погрузился в безмолвное отчаяние.
Лейла метнула на мужа взгляд, словно моливший: сделай что-нибудь! Скажи что-нибудь!
Что он мог сказать? Ведь, в сущности, он рад, что пострадал именно Насиф. Рейха ее подруга. Он проводил ее сюда — и баста. Большего Лейла не имеет права требовать.
Несмотря на предательство и подхалимство Насифа, Аарон допускал, что он искренне любит жену и сына, заботится о них. Может, именно в этих чувствах кроется корень его предательства. Аарон вспомнил, как все сильнее и сильнее волновался Насиф с приближением срока родов Рейхи. Кто знает, не убедил ли он себя, что геродиане отпустят его к разлюбезной супруге, если он откроет для них ворота башни.
Люди способны и на худшие деяния — и по куда менее возвышенным причинам.
Аарон судорожно сглотнул, в горле пересохло.
— Двух украденных детей уже нашли, — выдавил он. — На прошлой неделе, в Харе. У болота, из которого вытекает Козлиный ручей, его все собираются осушить…
Насиф начал проявлять признаки жизни, глаза его блеснули. Лейла с благодарностью взглянула на мужа.
Аарон продолжал:
— Ребятишки были в полном порядке. Здоровы, сыты, одеты. Только ничего не помнили.
— Где ты это слышал, Аарон? Когда? — Теперь Насиф был весь внимание. — Если б такое в самом деле случилось, слухи дошли бы и до меня.
— Вчера на работе. От одного типа по прозвищу Билли-козел. Он конопатит днища судов, а живет как раз за болотом, у которого нашли детей.
Внезапный интерес Насифа смутил Аарона. Он-то сказал просто так, не потому, что считал свое сообщение особенно важным, так, просто тень надежды. Вчера его мысли были всецело заняты Арифом, он и не слушал как следует. Кушмаррах — огромный город, в нем всякое случается, бывает и похищенных детей находят.
— Как же так, Аарон? Столь важные новости должны были быть известны всем в городе.
— Опомнись. Это не новости. У нас с тобой есть причина беспокоиться. Но у большинства ее нет. Билли-козел рассказал мне об этом только потому, что видел, как я извожусь из-за Арифа. Он просто хотел подбодрить меня.
— Нашли двоих, могут найти и еще, возможно, многих. А никто ничего не говорит.
— Хорошие новости разносятся не так быстро, как худые. Аарон заметил, что Рейха тоже перестала рыдать и жадно прислушивается. Лицо ее просветлело от безумной надежды.
— Надо разузнать поподробнее, — заявил Насиф. — Я порасспрашиваю, может, выяснится еще что-нибудь.
"Зачем я только начал», — промелькнуло у Аарона в голове. Он ведь хотел лишь немного утешить их.
— Кстати, дартары, которые пытались спасти Зуки, — заговорила Лейла, — похоже, они считают, что похищение — дело рук Живых.
Аарон вздохнул. Он не сомневался, рано или поздно Лейла заведет об этом речь. Если уж ей что втемяшится в голову… точная копия своей матушки.
— Чушь, — отрезал Насиф.
— Откуда ты знаешь?
Аарон не стал повторять жене уверения бел-Сидека, хотя она, как и все соседи, подозревала, что калека связан с Союзом Живых и, возможно, занимает в нем не последнее место. Не стоит его супруге подливать масла в огонь, считал Аарон, сплетен и так предостаточно.
— Знаю, и все, — ответил Насиф с уверенностью, которая заставила Аарона содрогнуться.
Насиф — член Союза Живых? Но он ведь служил Городу…
Аарона точно озарило, сразу тысячи вопросов зароились в голове. Ему явно предстоит долгая бессонная ночь.
Насиф не обратил внимания на неожиданную рассеянность Аарона: он был слишком занят своими мыслями.
Лейла, однако, подозрительно покосилась на мужа. Обязательно начнет задавать вопросы. Отвечать ли на них — первое решение, которое ему предстоит принять, и если отвечать — сколько он может открыть ей…
Зуки наконец забылся тревожным сном, прерываемым всхлипами и вскриками других ребятишек в клетке.
До Мумы Эйзел дотащился с одной мыслью — пожрать хорошенько и залезть в горячую ванну. Нет, впрочем, ванна — лишнее. А потом завалиться спать. Завтра надо решить, что он будет делать на неделе. Чаровнице, пожалуй, не помешает повариться в собственному соку.
Рвануть в Слоновьи скалы на охоту? Но это чересчур напоминает обычные его занятия. Может, лучше в ал-Куарду, порыбачить в тамошних ямах… Без разницы, лишь бы побыть одному, уйти от людей, которые дергают его в разные стороны, сбросить с себя цепи долга, чести, верности, которыми его пытаются опутать, скрыться где-нибудь, где каждый шаг не будет балансированием над пропастью.
Эйзел выбрал столик в углу, благо было уже достаточно поздно, посетителей в закусочной осталось немного, а свободных мест сколько угодно.
Может, лучше дать ей поразмыслить недельки две? Или даже месяц. Пусть прислушается наконец к доводам разума.
И тут Эйзел вздрогнул от неприятного изумления: он заметил Муму. Подумать только, Мума сам прислуживает за столом, Мума на ногах в столь поздний час! Эйзел огляделся украдкой, ища причину чудного поведения хозяина. Дивились и другие посетители, но дивились с великолепно разыгранным равнодушием.
Мума подошел к его столику.
— Привет, Мума.
— Привет, Эйзел.
Мума отпустился на стул.
— Припозднился ты сегодня.
— Меня вытащили из постели.
— Неприятно, черт возьми, явиться сюда в такое время и застать тебя на ногах. Все равно что прийти домой и обнаружить на крыше стаю стервятников. Сразу ждешь плохих новостей.
— Гм…
— Что на этот раз?
— Письмишко получил, что еще? — Мума по столу подтолкнул записку к Эйзелу. — Знак тебе известен. Еще бы.
— Ага. Давно получил?
— С полчаса. Свеженькое.
— Гм… В таком случае пора подкрепиться.
— Знак тебе известен.
— Мне ведь нужно время прочесть эту проклятую писульку, верно?
— Конечно. Чего тебе принести?
— Что-нибудь, что можно взять с собой.
— Сейчас принесу. — Мума поднялся и заковылял прочь.
Эйзел прочел послание.
"Как получишь, приходи».
Без подписи.
Изящная простота. Ни геродианам, ни дартарам записка ничего не скажет. Даже печатка снаружи — грубо нарисованный пальмовый воробей — ничего не символизирует, не имеет явного значения. Если письмо и попадет в руки врагов, они не обратят на него внимания, разве что в совершенно особых обстоятельствах.
Вернулся Мума с буханкой хлеба и головкой козьего сыра.
— Ну, сегодня закачу пир горой, — пробурчал Эйзел.
— Ты уходишь?
— Конечно. А какие варианты? Ты сыновей разбудил? Вокруг вроде бы спокойно, но кто знает… Худшая опасность — скрытая опасность.
— Разбудил. Они тебя прикроют.
Значит, кто бы ни попытался преследовать Эйзела, его ждут серьезные неприятности.
Эйзел встал, бросил на стол монету, собрал пожитки.
— До встречи, Мума.
— Удачи тебе.
— Да уж, когда имеешь дело с ним, удача не помешает.
Ночь становилась прохладной. Уже появлялась роса. Чем ближе к гавани, тем сильнее сгущался туман. Было тихо, как в могиле. Только стучали каблуки Эйзела. Он не чувствовал, что кто-то сопровождает его. Ничего, сыновья Мумы — смышленые парни. Они и не должны быть заметны — пока Эйзелу ничто не угрожает, пока никто не идет по его следу.
Несмотря на это, Эйзел, как обычно, покружил по лабиринту округа Шу, в котором преследователь мог выследить его разве что чудом. Эйзел знал лабиринт как свои пять пальцев, не заблудился бы в нем и в полночь с закрытыми глазами.
Впрочем, здесь и в полдень было так же темно.
Тем же переулком, что и днем, Эйзел вышел из лабиринта на улицу Чар. Туман уже дополз и досюда. Эйзел повернул направо. И через три шага чуть не налетел на спускавшихся с холма мужчину и женщину. Эйзел пробормотал извинения, испуганная парочка заспешила прочь. Все эта проклятая привычка ходить по-кошачьи бесшумно, прислушиваясь лишь к шагам за спиной и не глядя вперед. Он, не поворачивая головы, выждал, пока затихнут их торопливые шаги и взволнованный шепот, и пошел дальше, стуча каблуками, как честный человек, чтоб снова не напугать их, убедить, что уходит.
Он прошел метров сто дальше цели своего путешествия, потом пересек улицу Чар и опять неторопливыми тихими шагами спустился вниз, на этот раз на сто метров ниже цели. Снова перешел улицу, поднялся наверх.
Эйзел не заметил ни перепуганной парочки, ни преследователей, против которых были направлены его маневры. Вообще-то он и не думал, что его выслеживают, но, когда имеешь дело с ал-Аклой и Кадо, предосторожности не повредят.
Со змеиным проворством Эйзел проскользнул в дверь.
Покинув Генерала, Салом Эджит не пошел домой, хотя подчиненные собрались там и ждали его доклада. Вместо того он свернул в сторону и прошел еще с полкилометра до скалы, которая называлась Клюв Попугая, лишь кое-кто из стариков помнил старое название — Клюв Кракена. Говорили, это место посещают духи восьми братьев, убитых здесь в год основания города.
Всю свою жизнь Салом, когда ему необходимо было спокойно поразмыслить, укрывался на Клюве. Духи, если они и вправду существовали, благоволили к нему, и ни разу никакие сверхъестественные явления не помешали уединению Салома.
Он уселся на вершине скалы и бесцельно глазел на залитый лунным светом Кушмаррах. От гавани ползла вверх, обволакивая вершины, туманная мгла.
Салом провел на Клюве Попугая целый час, а потом спустился и направился в округ Хар.
Он яростно барабанил в дверь Ортбала, пока ординарец не открыл дверь.
— Чего вам, атаман?
— Мне нужен Ортбал.
— Его светлость спит, сэр.
— Его светлость? Ступай скажи Ортбалу, чтоб оторвал свою жирную высокочтимую задницу от… а то… Впрочем, не трудись. Я сам ему все скажу. Его светлость! Воистину Арам милостив к балбесам.
Салом отпихнул слабо протестующего ординарца и решительно протопал к спальне Ортбала. В доме было несколько этажей, но Ортбала так обленился, что редко поднимался выше первого. Дом похож на своего хозяина, отметил Салом, он тоже как будто важничает, задирает нос. Он пинком распахнул дверь.
Спальня была ярко освещена: Ортбал Сагдет развлекался.
— Эй ты! Пошла вон! — гаркнул Салом на ублажавшую хозяина шлюху.
Женщина повиновалась — собака так повинуется удару хлыста. Ортбал вспыхнул, но подавил гнев. Салом Эджит не из тех, кто зря бросается на людей, но сейчас явно зол как черт, а в такие минуты с ним лучше не связываться. Он становился непредсказуемым и опасным, а Ортбал Сагдет вовсе не склонен был подвергать себя риску.
— Я вижу, ты расстроен. Салом.
— Верно, черт побери, расстроен. Посмотри на себя!.. Да, я расстроен. Я выведен из себя, знаю это, но ничего не могу поделать.
— Тяжелая выдалась встреча? — В голосе Сагдета зазвучало легкое беспокойство.
— Тебе следовало быть там.
— Я представил объяснения своему отсутствию.
— Твои объяснения были выслушаны, поняты и отвергнуты, как пустая отговорка. Мы имели дело не со слепым дряхлым старикашкой, Ортбал. Перед нами был прежний Генерал, он ни на секунду не выпускал вожжи из рук. Он командовал. Он держал речь. Остальные молчали — пока он не спросит. Он не задавал вопросов, ни с кем не спорил, просто говорил. Он знает обо всем, он в курсе всего.
— Король?
— Нет. Не только Король.
— Расскажи поподробнее. — Беспокойство Сагдета возрастало. Салом рассказал о совещании, Ортбал время от времени перебивал его, переспрашивал.
— Значит, никакого насилия?
— Так он велел.
— Мои люди будут этим весьма и весьма недовольны.
— Плевать он хотел на твоих людей, Ортбал. Знаешь что? Не больно он заботится о…
— Ну конечно, теперь его волнуют исключительно моральные соображения и прочая ерунда. — Сагдет помолчал с минуту. — А как я, по его мнению, должен пополнять фонды?
— Если б старик побывал тут и взглянул на этот бордель и сравнил со своим жилищем…
— Ну да. Старый ублюдок воображает, что мы должны жить, как последний сброд. — Сагдет недоверчиво пожал плечами и раздраженно спросил:
— Так он сказал, я должен явиться завтра ночью?
— Да. И лучше тебе в самом деле явиться. Ты плохо рассчитал время, сейчас еще рано идти на разрыв. Лучше тебе дать задний ход. Пусть они окончат начатое.
— Плохо рассчитал, да?
Ортбал задал еще несколько вопросов и наконец поинтересовался:
— Чем он тебя-то взял, старина?
— Он сказал: решай — ты вор или солдат.
— И тебя это задело за живое? На тебя до сих пор действует дурацкая болтовня про Союз Живых? С начала геродианской оккупации прошло шесть лет, а ты до сих пор веришь безумному старикашке, как будто он может свершить то, что целым армиям оказалось не под силу.
— Не о том речь, Ортбал. Не знаю, под силу или нет. Наверное, нет. Не важно. Он сказал: решай — ты вор или солдат. Я не вор. Я пришел сюда, потому что кое-что должен тебе по старой дружбе. Я должен был предупредить тебя — и предупредил. Больше никаких обязательств у меня нет.
— Он небось тоже так и думал, что ты побежишь прямо сюда. Подожмешь хвост и побежишь.
— Может быть.
— Итак, похоже, наши дорожки расходятся — если я не явлюсь завтра вечером. Кстати, а что он в этом случае предпримет?
— Не знаю.
— А что он может предпринять?
— Вот сам и узнаешь. Уверен в одном — он не станет сидеть сложа руки.
— Ну, в Таком случае я должен подумать.
— Все же — будешь ты или нет?
— Откроешь дверь — и увидишь. Салом. — Сагдет улыбнулся, злобная гримаса исказила его пухлую физиономию.
Эджит понял, что он не намерен явиться по вызову Генерала.
У двери Эйзел остановился, поправил фитиль маленькой лампочки.
— Я в спальне, — прокаркал старческий голос.
Эйзел зашел в комнату, опустил лампу; вид старика ужаснул его.
— Вы ждали? Вы были так уверены, что я сразу получу записку?
— Нет. Просто я много сплю, но сон мой очень чуток. Ты разбудил меня, когда открыл дверь.
Эйзел удивленно поднял брови: он вошел так тихо, что не потревожил бы и мышь.
— Буду ходить на цыпочках.
— Я хорошо слышу. Сегодня с тем мальчишкой в переулке был ты?
— Да. Кошмарное дело.
— Дартары настолько заинтересовались им, что здесь крутился сам Фа'тад.
Изумление Эйзела возрастало.
— Правда?
— Да. Будь осторожен. У этого человека чутье почище, чем у меня слух. Погоди какое-то время. Незачем хватать всех сразу.
— Скажите это Чаровнице. Я уже пытался. У нее в списке еще тридцать ребятишек, по крайней мере по три дня на каждого нужно, чтоб проверить — тот ли это, кого она ищет. Но она не желает притормозить. Она одержима идеей поймать всех раньше, чем помрет хоть один. Она вообразила, что, если кто-то из них окочурится, это обязательно будет тот самый, который ей нужен, и придется начинать всю работенку сначала.
— Позади пять, даже шесть лет ожидания. Я понимаю ее нетерпение и разделяю его. Мне-то не прожить столько, а хотелось бы увидеть результат. Но результат положительный, а не отрицательный, какой мы получим, если Фа'тад или Кадо нападут на след. Сегодняшнее поведение Фа'тада показывает, что осторожность необходима. Может, мне самому переговорить с ней?
— Вряд ли это что изменит. Для нее отношения с нами — брак по расчету. Она хочет получить желаемое — и все.
— Какие будут предложения? Эйзел передернул плечами.
— Лично я умываю руки — на некоторое время. Ей придется-таки дать задний ход.
— Но у нее есть другие помощники.
— Есть Два парня.
— И надежные?
— Да, ничего себе, хотя до меня им далеко. Первого зовут Садат Агмед. Он хочет заработать. Второй — Ишабел бел-Шадук.
— Наверняка из религиозной семьи.
— Весьма. Он фанатик.
— Другой, похоже, дартарин.
— Отец был дартарином. Но сам он их ненавидит.
— Не сможешь ли ты убедить их тоже сбавить темпы?
— Вряд ли. Не предполагается, что я вообще их знаю.
— Ладно, подумаем. Что-нибудь еще? Например, что слышно о Кадо?
— На днях ждет нового главу правительства. Генерал улыбнулся — с ним это случалось нечасто.
— Какой по счету со времени захвата Кушмарраха? Восьмой?
— Девятый. Они просто посылают сюда неугодных людей, которых не смеют прикончить в Героде.
— А вину взваливают на Живых.
— Иначе говоря. Живые пожинают лавры. Зачем вы все-таки послали за мной?
— Ситуация в Харе, как я и опасался, достигла критической точки. Теперь единственный выход — незамедлительно принять меры.
— Гм…
— Непростая задача.
— В самом деле? Насколько незамедлительно?
— К завтрашнему закату самое позднее. Но чем скорее, тем лучше.
— Тяжеловато.
— Потом будет еще сложнее. Я полагал, ты успел прощупать почву на случай необходимости.
— Успел.
— Так ты возьмешься?
— Если я должен…
— Ты должен. Помощь нужна?
— Нет.
— Дай мне знать, когда дело будет сделано.
— Ладно.
Эйзел вышел из спальни старика, прикрутил фитиль лампы, поставил ее на место и выскользнул на окутанную густым туманом улицу. Он проделал обычный круг, чтобы удостовериться, не появился ли нежелательный соглядатай, пока он был в доме.
В самом деле, надо соблюдать осторожность.
Бел-Сидек стоял у окна и смотрел на затянутый туманом Кушмаррах. Видел он немного: в лунные ночи туман точно серебристым одеялом накрывал город, лишь кое-где высовывались крыши домов. Справа, чуть выше, темнела, закрывая звезды, крепость Накара Отвратительного. Чудно. Шесть лет прошло, а зловещий душок по-прежнему исходит от этого места.
Чаровница с шайкой до сих пор там, до сих пор они держатся, недосягаемые за барьером, который лишь Ала-эх-дин Бейху удалось преодолеть. Черт возьми, как же они существуют там?
Впрочем, по одной из популярных версий, все люди Накара давно умерли. Покончили с собой после гибели повелителя.
Бел-Сидек не верил этому, хотя не имел и доказательств противного.
— Что-то со стариком? — раздался у него за спиной голос Мериэль.
— Как ты догадалась? — спросил он, не поворачивая головы.
— Ты так глубоко задумался — и мысли, сразу видно, неприятные, печальные. Так бывает, когда ты волнуешься о тех, кого любишь. А с потерей жены и сына, я думаю, ты уже примирился.
Хастра, сын бел-Сидека, был одним из многих павших при Дак-эс-Суэтте. Как и муж Мериэль. Хастра, его единственное дитя, его звездный мальчик. Многие годы всякие «если бы» терзали бел-Сидека. Что, если бы не измена дартар в Дак-эс-Суэтте? Победили бы они — или потерпели бы поражение и ядовитая черная ненависть все равно отравила бы его кровь? А может, он, да и не он один, слишком много навешивает на рога дартарского Демона, чтобы самому увильнуть от ответственности? Ответа не найти, а ломать над ним голову — мрачное и бесполезное занятие, и напоминает он вой собаки над телом хозяина.
С женой совсем другая история, и тут ни при чем ни победа, ни поражение, ни измена дартар. Эта женщина, даже имя которой бел-Сидек гнал от себя прочь, бросила его, чуть-чуть не дождавшись, пока заживут раны. При попустительстве своей семьи, даже с благословения ее.
Они действовали из корыстных побуждений. Да и кому нужен калека, инвалид. И в политическом, и в буквальном смысле слова?
— Есть еще ты, — возразил бел-Сидек.
— Обо мне ты никогда не размышляешь с таким выражением лица.
Она права, совершенно права.
Его жена ушла к представителю новой породы кушмаррахан, которую геродиане создали по своему образу и подобию. Этот человек усвоил одобренные хозяевами манеры, стиль одежды и молился богу завоевателей, как своему собственному. Он сотрудничал с ними и процветал. А потом он умер — задохнулся, но бел-Сидек был к этому абсолютно непричастен. Он подозревал, что приказ отдал Генерал, но никогда не расспрашивал его и впредь не собирался.
— Тебе хочется поговорить о чем-то?
— Да нет.
По улицам в тумане бродили люди. Одни были негодяи, другие — Живые, бойцы сопротивления. Поутру на улицах найдут трупы. И кто ведает, кому кого предстоит убить? Разве что Генерал.
Пусть Фа'тад играет в свои простенькие игры, отдадим ему день.
Но ночью господствуют старые порядки. Скоро, очень скоро они выйдут из тени…
— Наверное, я действительно хочу поговорить с тобой, — заговорил бел-Сидек. Он закрыл филигранно отделанную балконную дверь и повернулся к собеседнице.
Мериэль была семью годами старше него. Чересчур смуглолицая, с грубыми чертами, она не могла считаться не только красивой, но даже хорошенькой. Богатое приданое позволило ей составить выгодную партию.
Низенькая и толстая, она одевалась с элегантностью козопаса, обожала хорошо выдержанное вино и пила его бочками, хотя оба божества — и Арам, и сердитый геродианский бог — запрещали это. В обществе она держалась невозможно, говорила не то и не вовремя, невпопад хихикала…
Она была его лучшим другом.
— Он не желает меня слушать. Чем дальше, тем больше скрывает от меня. Может выставить меня вон, если хочет встретиться с кем-то. А последние шесть месяцев…
— Ты сомневаешься в его мотивах?
— Нет.
— Он сомневается в тебе?
— Нет, конечно, нет, как можно…
— Ты не думаешь, что тут дело в обычной конспирации?
— Нет.
— Боишься мне сказать?
Бел-Сидек коротко глянул на нее.
— Не сомневаюсь, что тебя проверяли всеми возможными способами. — Бел-Сидек знал, что Генерал доверяет Мериэль почти так же, как доверял он сам.
— Разреши мне быть искренней. Может, дело в том, что ты сам в расстроенных чувствах?
— Нет. Впрочем, может быть. Отчасти это так. Но и за него я тоже волнуюсь.
— А ты не допускаешь, что старик запутался?
— Как так?
— Не знаю. Не знаю, что с ним происходит. Но я полагаю, он достаточно высоко тебя ставит, раз сделал своим адъютантом. Ведь от желающих занять это место отбою не было бы. Значит, он ценит твое мнение. Может, поэтому и не желает выслушать его.
— Не улавливаю…
— Он старый больной человек. Ему недолго осталось — и он это знает. Он отчаивается увидеть плоды своих трудов, возможно, он изобрел новый план и понимает, что ты его не одобришь.
— Что ж, возможно.
Воистину замечательная женщина, в некоторых отношения дура дурой, но кое в чем разбирается превосходно. В обществе, целиком основанном на господстве мужчин, она сумела отстоять свою независимость, если не равноправие. Мериэль достигла этого, ибо понимала, что такое деньги, власть и власть денег.
Первый смелый поступок она совершила, когда зловещие слухи из Дак-эс-Суэтты достигли города. Она допустила и приняла мысль, что мужа ее нет в живых. С иронической усмешкой приняла она и известие о свалившемся на нее состоянии и без малейших колебаний решительно и бесповоротно отклонила притязания обеих семейств. Говорили, что она побила собственного папочку.
И все же… все же справиться с обществом, в которое ввело ее богатство, не сумела даже Мериэль.
Впрочем, ее это не заботило ни капли. В сущности, она хотела лишь одного — чтоб большая часть представителей рода человеческого оставила ее в покое.
Все-таки забавно. Мериэль наплевать на все, чему поклоняется старик, но он благоволит к ней, если не ради самого бел-Сидека, то ради казны Союза Живых. Ведь именно Мериэль главным образом и поддерживала движение.
Сколько проблем, какая путаница этических требований и практических соображений возникает, когда человек стоит на пороге смерти.
— Возможно, — повторил бел-Сидек. — Но мне это не нравится.
— Само собой. Если б нравилось, ты бы был в курсе всего. Разве не так?
— Наверное.
Бел-Сидек опять вышел на балкон. Пелена тумана стала еще гуще — больше ничего не изменилось. Воздух был настолько неподвижен, что граница между затянутой и незатянутой туманом частями города была четкой, как клинок шпаги. Из тумана вдруг вынырнул человек — словно злой дух из страшной сказки, порождение ночного кошмара.
Что за черт, что за чушь лезет в голову. Это наверняка просто булочник идет к себе в пекарню.
— Пока ты не в настроении и больше ни на что не способен, давай поговорим о деле, — сказала Мериэль. — Из Бенагры пришло два корабля. Мне нужны надежные люди для разгрузки.